Страница:
Девушка посмотрела на меня, упершись руками в бедра. Потом сказала:
— Мы уже поужинали, но есть хлеб и сыр, и я погляжу, что еще найдется.
Старик задумчиво разглядывал меня.
— Ты тоже валлиец?
— Англичанин.
— Да ну? А я бы сказал, что валлиец.
Лила повернулась и посмотрела мне в лицо:
— А кто была твоя мать?
— Я о ней мало знаю, только что она была характером мягкая, очень красивая, и что мой отец спас ее от каких-то пиратов на западных островах, а она ему сказала, что не боялась, ибо знала, что он придет за ней.
— Она знала? — Лила быстро взглянула на старика, а девушка, которая как раз входила в комнату, остановилась и прислушалась.
— Ну да. — Я любил эту часть семейной истории. — Отец говорил, она была очень спокойна и сказала одному из пиратов, который уже тянулся к ней руками, что он умрет в ближайший час, — и тот остановился, и все они замерли в испуге.
И тогда еще один спросил ее, насмехаясь: «А я?» Он был человек молодой и сильный и, по молодости, очень смелый и дерзкий. «А ты проживешь во зле долго, но однажды мой сын убьет тебя».
«Твой сын? Где он? Я убью его сейчас и буду жить спокойно, в уверенности, что твои слова — ложь».
«У меня нет сына. И мужа пока нет, но он сейчас приближается сюда, — она глянула на первого пирата. — Это его меч выпустит твою кровь».
«Кто ты? — спросил тот, первый. — Ведьма?»
«Во мне — кровь Нила», — ответила она.
«Если ты боишься, — сказал молодой тому, первому, — так я возьму ее себе. Она смазливая бабенка, и ведьма она или не ведьма, а я ее возьму».
И в этот момент там оказался мой отец, и его люди вместе с ним. Он ворвался в комнату со шпагой в руке. Первый пират умер, а молодой сбежал с раной от шпаги, и моя мать крикнула ему вслед: «Не забудь, что тебе предназначено! Ты умрешь от меча в пламени горящего города!»
— Вот отличная история, — сказал старик, — замечательная история! И что, ты, ее сын, убил этого человека?
— Да, я — сын, но пока мне не довелось никого убить в пламени горящего города, и, вероятно, уже не доведется. Вскорости я уеду туда, где городов вообще нет, одни лишь леса, луга и горы. Боюсь, пророчество так и не исполнится.
— Не будь так уверен, — заметила Лила. А потом повернулась к старику и девушке: — Слышали, что он сказал? Что в жилах его матери текла кровь Нила.
— Я слышала, — сказала девушка. — И верю этому.
— Это у него в лице видно было, как только он в комнату вошел, — добавил старик. — Я знаю, как выглядят те, у кого есть дар, — он глянул на Лилу. — Вот у тебя есть.
— О каком это вы даре говорите?
— Это — дар второго зрения, дар видеть вперед или назад. Нил был «спеман», один из тех, кто предсказывают события. История это давняя, тянется из Исландии, а мать Нила была дочерью Ара Молчаливого, хозяина больших земель в Норвегии. А сам Нил был одаренный человек, большой оратор и защитник людей.
Я устал, да и время было позднее.
— Нам пора спать, — сказал я, — потому что утром мы должны пересечь Менай.
Старик выколотил трубку.
— Положи их на сеновале, — сказал он. — Пусть спят в тепле.
— Я останусь у огня, — сказал я, — не хочу заснуть слишком крепко.
Старик повернул голову, посмотрел:
— Выходит, за вами гонятся?
— Возможно. И если так, не хотелось бы, чтоб стало известно, что нас здесь видели. Мы — хорошие люди, — добавил я.
— Спи спокойно и отдохни как следует, — сказал он. — Мы не допустим, чтоб причинили вред человеку, в жилах которого течет кровь Нила.
Он ушел спать, а я подбросил хвороста в огонь и, завернувшись в плащ, улегся на полу возле камина. Ночь будет холодная, но домик этот уютный и теплый.
Под самым краем плаща рядом с собой я положил два пистолета и обнаженный клинок. Ножны лежали с другой стороны. Была надежда, что ночь пройдет спокойно, но я не из тех, кто привык полагаться на счастливый случай, и ощущение эфеса шпаги под рукой меня успокаивало. Стоит оставить шпагу на другом конце комнаты, куда не дотянешься рукой, — так и знай, что смерть к тебе окажется ближе…
Я лежал с закрытыми глазами, слушая, как дождь шуршит в тростниковой крыше и постукивает по стенам. Капли попадали в дымоход, огонь потрескивал и плевался. Ветер закручивался вокруг крыши, стонал, изливая свое одиночество, а я в полусне слушал ветер и дождь.
Где, о где сейчас Абигейл? Как далеко в море? Хорошо ли она спит этой ночью? Не слишком ли качает корабль? Все ли хорошо на борту?
Снаружи стукнул камень, и моя рука крепче сжалась на рукоятке шпаги.
Глава девятая
Глава десятая
— Мы уже поужинали, но есть хлеб и сыр, и я погляжу, что еще найдется.
Старик задумчиво разглядывал меня.
— Ты тоже валлиец?
— Англичанин.
— Да ну? А я бы сказал, что валлиец.
Лила повернулась и посмотрела мне в лицо:
— А кто была твоя мать?
— Я о ней мало знаю, только что она была характером мягкая, очень красивая, и что мой отец спас ее от каких-то пиратов на западных островах, а она ему сказала, что не боялась, ибо знала, что он придет за ней.
— Она знала? — Лила быстро взглянула на старика, а девушка, которая как раз входила в комнату, остановилась и прислушалась.
— Ну да. — Я любил эту часть семейной истории. — Отец говорил, она была очень спокойна и сказала одному из пиратов, который уже тянулся к ней руками, что он умрет в ближайший час, — и тот остановился, и все они замерли в испуге.
И тогда еще один спросил ее, насмехаясь: «А я?» Он был человек молодой и сильный и, по молодости, очень смелый и дерзкий. «А ты проживешь во зле долго, но однажды мой сын убьет тебя».
«Твой сын? Где он? Я убью его сейчас и буду жить спокойно, в уверенности, что твои слова — ложь».
«У меня нет сына. И мужа пока нет, но он сейчас приближается сюда, — она глянула на первого пирата. — Это его меч выпустит твою кровь».
«Кто ты? — спросил тот, первый. — Ведьма?»
«Во мне — кровь Нила», — ответила она.
«Если ты боишься, — сказал молодой тому, первому, — так я возьму ее себе. Она смазливая бабенка, и ведьма она или не ведьма, а я ее возьму».
И в этот момент там оказался мой отец, и его люди вместе с ним. Он ворвался в комнату со шпагой в руке. Первый пират умер, а молодой сбежал с раной от шпаги, и моя мать крикнула ему вслед: «Не забудь, что тебе предназначено! Ты умрешь от меча в пламени горящего города!»
— Вот отличная история, — сказал старик, — замечательная история! И что, ты, ее сын, убил этого человека?
— Да, я — сын, но пока мне не довелось никого убить в пламени горящего города, и, вероятно, уже не доведется. Вскорости я уеду туда, где городов вообще нет, одни лишь леса, луга и горы. Боюсь, пророчество так и не исполнится.
— Не будь так уверен, — заметила Лила. А потом повернулась к старику и девушке: — Слышали, что он сказал? Что в жилах его матери текла кровь Нила.
— Я слышала, — сказала девушка. — И верю этому.
— Это у него в лице видно было, как только он в комнату вошел, — добавил старик. — Я знаю, как выглядят те, у кого есть дар, — он глянул на Лилу. — Вот у тебя есть.
— О каком это вы даре говорите?
— Это — дар второго зрения, дар видеть вперед или назад. Нил был «спеман», один из тех, кто предсказывают события. История это давняя, тянется из Исландии, а мать Нила была дочерью Ара Молчаливого, хозяина больших земель в Норвегии. А сам Нил был одаренный человек, большой оратор и защитник людей.
Я устал, да и время было позднее.
— Нам пора спать, — сказал я, — потому что утром мы должны пересечь Менай.
Старик выколотил трубку.
— Положи их на сеновале, — сказал он. — Пусть спят в тепле.
— Я останусь у огня, — сказал я, — не хочу заснуть слишком крепко.
Старик повернул голову, посмотрел:
— Выходит, за вами гонятся?
— Возможно. И если так, не хотелось бы, чтоб стало известно, что нас здесь видели. Мы — хорошие люди, — добавил я.
— Спи спокойно и отдохни как следует, — сказал он. — Мы не допустим, чтоб причинили вред человеку, в жилах которого течет кровь Нила.
Он ушел спать, а я подбросил хвороста в огонь и, завернувшись в плащ, улегся на полу возле камина. Ночь будет холодная, но домик этот уютный и теплый.
Под самым краем плаща рядом с собой я положил два пистолета и обнаженный клинок. Ножны лежали с другой стороны. Была надежда, что ночь пройдет спокойно, но я не из тех, кто привык полагаться на счастливый случай, и ощущение эфеса шпаги под рукой меня успокаивало. Стоит оставить шпагу на другом конце комнаты, куда не дотянешься рукой, — так и знай, что смерть к тебе окажется ближе…
Я лежал с закрытыми глазами, слушая, как дождь шуршит в тростниковой крыше и постукивает по стенам. Капли попадали в дымоход, огонь потрескивал и плевался. Ветер закручивался вокруг крыши, стонал, изливая свое одиночество, а я в полусне слушал ветер и дождь.
Где, о где сейчас Абигейл? Как далеко в море? Хорошо ли она спит этой ночью? Не слишком ли качает корабль? Все ли хорошо на борту?
Снаружи стукнул камень, и моя рука крепче сжалась на рукоятке шпаги.
Глава девятая
Мы перебрались через горы и приехали в Бангор утром, когда в долине еще лежали тени, а море уже озарял солнечный свет. Туман поднимался с деревьев, с тоской цепляясь за листья, как будто не хотел разлучаться с ними, — словно дым древних друидских костров, горевших когда-то в этих местах.
Мы перебрались через горы, которые я хорошо знал по рассказам моей матери о Тальесине, великом валлийском барде. Деревушка раскинулась на холмах, где когда-то собирался высший круг друидов, и глядела на пролив Менай, отделяющий Уэльс от острова Англси, что когда-то звался Моной, а до того другими именами.
Бангор был у друидов ритуальным местом — только давным-давно. И все же, когда я увидел открывшийся отсюда вид, что-то во мне шевельнулось. Не была ли это какая-то древняя родовая память? Что-то, глубоко упрятанное в моей плоти и костях?
В деревню мы с Лилой въехали рядом. Глаза мои настороженно бегали по сторонам, выискивая опасность. Наш дальнейший путь отсюда был ясен: с северного побережья на корабле в Ирландию; а потом — затеряться на этом изорванном войной острове, где маршировали армии лорда Маунтджоя.
Когда мы слезали с лошадей, люди оглядывались на нас — мы тут были чужаки, а Лила, ко всему, не уступала ростом любому здешнему мужчине, да и шириною плеч тоже. Она походила на женщину из рода викингов, чьи предки когда-то грабили эти берега, а потом осели здесь и на другой стороне моря тоже. Они основали Дублин. Что означало его название первоначально? Темный Пруд, если я вспомнил правильно.
Вспомнил? А откуда мне помнить? Но ведь действительно вспомнил… несомненно, что-то читал, что-то слышал, что-то неясно запомнилось из других времен.
И все же мне казалось, что я уже проезжал этим путем раньше. Слишком много странных воспоминаний приходило ко мне сейчас, слишком много таких, источника которых я не мог назвать.
Мы слезли с лошадей у придорожной гостиницы, где останавливались рыбаки, моряки либо путники вроде нас. Вошли внутрь, сели за стол, и нам, не задавая вопросов, подали рыбу, хлеб и эль.
Люди вокруг были все валлийцы. Но среди них могли оказаться шпионы, хоть я и надеялся, что мои преследователи сейчас где-то далеко, ищут в Бристоле, Фальмуте или Корнуолле.
То, что я путешествую с женщиной, пожалуй, помогло бы одурачить их, уж такого они никак не могли заподозрить — как и того, что я направлюсь в Уэльс. Но я всегда был осторожен по натуре.
Рядом с нами сидел человек незаурядной наружности с задумчивым, хоть и суровым лицом. С первого взгляда видно было, что это человек Церкви.
— Далеко ли путешествуете?
— Надеюсь, что да, — отозвался я с улыбкой.
— Сюда мало кто приезжает, — сообщил он. — Я выбрался ради здоровья. Морской воздух, запах океана…
— Это место для поэтов, — сказал я, — или для воинов.
— А разве это не одно и то же зачастую? — Он перевел взгляд с Лилы на меня. — У вас странный выговор, — заметил он, — но ваша спутница, я бы сказал, — с Англси.
— И оказались бы правы, — подтвердил я. — Она жила здесь когда-то.
О себе я ничего не упомянул. Этот человек был любопытен, и все же он мне понравился. С таким я бы с удовольствием провел несколько часов, беседуя за элем, глядя на корабли и ощущая морской ветер на волосах.
— Я — Эдмунд Прайс из Мерионетшира, — представился он.
— О, вы тот поэт, о котором говорят в Лондоне и Кембридже!
— Так далеко? Я не догадывался, что мой жалкий талант приобрел известность.
— Язык Уэльса музыкален, а вы пишете на нем хорошо.
— Благодарю вас. Хорошо сказано. Вы тоже поэт?
Я пожал плечами:
— Я — никто. Наверное, просто человек шпаги. Человек, которому еще надо найти свой путь, — я посмотрел на него почтительно. — А вы, говорят, человек широко образованный, знакомый со многими языками.
Теперь он пожал плечами:
— Чем больше учишься, тем яснее осознаешь свое невежество. Я просто невежественный человек, пытающийся уменьшить свое невежество.
— Я говорил о путешествии, — сменил я тему, — и не впустую. Я еду в Землю Рэли.
— А-а, да-да… Рэли. Ну что ж, за последние несколько лет он сделал себе имя, не так ли? Люди говорят об этих новых землях. А я думаю, действительно ли они новые.
— Кто знает? Куда человек может добраться, там он побывал. Говорят, ирландцы плавали за море в давние времена, и валлийцы тоже, под командой Мадока.
— Ну, по крайней мере ирландцы, — отвечал он. — Знаете ли вы рассказ о Гудлифе Гудлаугсоне, который в 1029 году отплыл от западного берега Ирландии с северо-восточным ветром и был отнесен далеко на юго-запад? В конце концов он нашел укрытие на уединенном берегу и обнаружил там Бьорна Асхбраудсона, который покинул Ирландию за тридцать лет до него. Среди нас это известная история, и других таких немало.
Были когда-то датчане, осевшие в Ирландии, которые слышали старые ирландские рассказы, и многие годы среди них земля, которую нынче называют Америкой, звалась Большой Ирландией, ходили еще рассказы о том, что ирландцы бывали в дальних западных землях точно так же, как и в Исландии.
— Я этих историй не знаю. Знаю только, как уже сказал, что куда люди могут добраться, они обязательно доберутся, и так уж разве трудно пересечь море? По-настоящему опасно плавать вдоль берегов, а люди плавали из Египта на Крит и даже к западным, океанским берегам Испании еще во времена Соломона, а это куда большее расстояние, чем от Исландии до Америки.
Мы толковали о многом, и разговор был приятный. Но время шло, и наконец Лила толкнула меня ногой под столом.
— А теперь мы отправляемся, — сказал я.
— Отправляйтесь, и да пребудет с вами Всеблагий Господь, — сказал Эдмунд Прайс.
— Благодарю вас.
Я повернулся к двери, где уже стояла Лила, и полез за кошельком. Эдмунд Прайс, подняв руку, остановил меня:
— Пожалуйста, позвольте мне заплатить, Барнабас Сэкетт.
Уже сидя в седле и выезжая из городка, я сообразил, что он назвал меня моим именем и фамилией!
Остров Англси был низменный, плоский и залитый солнцем. Мы торопливо проехали по берегу к тому месту, откуда должны были продолжить путешествие по воде, и явных преследователей за собой не заметили.
Где сейчас Абигейл? Где наш корабль? Далеко ли ушел в море? Кто стоит на руле? Кто старается удержать фок-мачту на далекой звезде?
Мы ехали через муры — вересковые пустоши, мимо тихих ферм, между каменными стенами, защищающими поля справа и слева. Наконец мы выбрались к бухте Трертур-Бэй и наши там небольшой домик, выстроенный из плавника и оштукатуренный, уютную и теплую хижинку под низкорослыми деревьями, увитую со всех сторон виноградом и окруженную цветами; одной стороной она смотрела на бухту, другой — на гору, поднимающуюся на севере.
У двери мы остановили лошадей. Лила позвала, открылась низенькая дверь, и оттуда появился высокий человек — очень высокий; когда он выпрямился, вынырнув из-под притолоки, он оказался выше, чем Лила; лицо его украшала рыжая борода, а на плечах под ветхой рубашкой перекатывались мускулы.
— Эге! — он глянул на Лилу. — Ты никак вернулась домой, а? А кто этот молодец?
— Его будущее отдано моей хозяйке. Нам нужна лодка, Оуэйн.
— Лодка? И куда ж ты поплывешь, сестренка?
— В Ирландию, чтоб найти там корабль в Америку.
— В Америку, говоришь? Ты что, собралась туда?
— Это — моя судьба.
— Ну что ж, поищи там нашу родню. Были среди наших такие, что уплыли с Мадоком, давно, давным-давно. Потом другие — те отправились позже искать их. А как-то я толковал с датчанином, который плавал туда на ирландском корабле. Он был старик уже, очень старый, но говорил о диковинных делах — о пальмах, как в Африке, о высоких каменных строениях, о людях, которые носят перья. Ты собралась в дикую страну, но приехала как раз вовремя — у нас тут стоит со стороны моря корабль, уходящий в Ирландию, так что если ты поспеешь его поймать… Маленький, но крепкий и мореходный. Капитан на нем из Исландии. Но как добраться туда? Не представляю, как это сделать.
— Это далеко?
Он шевельнул тяжелым плечом:
— Хочешь знать — спроси у ветра. — И перевел взгляд на меня. — Это вы из-за своей девушки торопитесь? Или вас кто-то ищет?
Я улыбнулся:
— И то, и другое понемножку. Девушка — само собой, конечно, ибо я ее очень люблю и хочу быть с ней. А что до тех, кто меня ищет, — если меня поймают, мне туго придется, а потому не думаю, что я дам им себя схватить. Море слишком близко, а шпага у меня слишком острая. Будет драка, думаю.
Он хохотнул — где-то там, глубоко в могучей груди.
— Вот это слова мужчины. Заходите, — он сделал жест рукой к двери. — Мама на тебя поглядит, Лила. И покорми его. Похоже, сила ему может сейчас понадобиться, а если он поплывет с исландцем, так она ему понадобится вдвойне. Идите. А я пока поищу лодку, и если появятся чужаки, так сообщу вовремя. Ешьте, отдыхайте… Поговори с мамой, Лила, пусть послушает твой голос, чтоб в будущие годы могла вспоминать..
Мы, пригнув головы, вошли в дверь — правда, пригибаться нам пришлось не так сильно, как ему, когда он выходил.
Внутри было прохладно и тихо. Вокруг — горшки и котелки, добрый запах стряпни. Нас встретила женщина — высокая, худая, с седыми волосами; годы не тронули ее лица морщинами, но глаза у нее были старыми, как камни снаружи, — но не холодными.
— Это ты, Лила? Давно тебя не было, девочка.
— Я проездом.
— Я слышала, что ты говорила. Значит, ты приехала — и тут же уезжаешь. Да, в далекую землю ты собралась, но с нами всегда так было. Так много наших уехало, так мало вернулось. Либо море забрало их, либо дальние берега… Не знаю.
Она, легко двигаясь, ставила на стол пищу.
— Вот это — баранина с муров над морем. Овцы едят соленую траву, и мясо у них — самое лучшее, какое быть может. Ешь, парень, и не торопись. Еда останется с тобой и память о ней — там, куда ты собрался. Моя мама говорила, что всегда надо везти с собой груз воспоминаний, независимо, везешь ли что еще, ибо когда все потеряешь, память все же останется.
Она перевела взгляд на Лилу:
— Девочка, а твоя хозяйка — добрая женщина?
— Что да, то да. А вот это — хороший мужчина, хоть сперва я в нем сомневалась. Я не думала, что для нее достаточно хорош хоть какой мужчина. А теперь я не боюсь с ним плыть. Только исландцу придется держать ухо востро, а то вот этот вмиг завладеет его кораблем.
— У тебя есть дар, девочка. Что ты видишь?
Лила подняла глаза.
— Про это я не буду говорить, мама.
— Да брось! Или все так плохо?
— Нет, — она заколебалась, разглаживая сильными белыми руками юбку. — Только темные времена ждут нас впереди, темные, темные времена. Я там выйду замуж, мама, и умру там тоже, оставив после себя сына.
— А вот этот?
— Четыре сына у него выживут. Другие помрут, и она умрет в Англии, и он… один… он умрет один, с оружием в руках, а вокруг будет огонь и воющее безумие среди пламени. Не такое хорошее дело, чтоб о нем разговаривать.
Я хмуро взглянул на нее.
— А что, Лила, я умру молодым или старым?
— Старым, — ответила она, — ста-арым. Твои сыновья уже будут мужчинами, один из них затеряется где-то далеко, и ты его больше никогда не увидишь, далеко, очень далеко в чужом странном месте. Но он выживет, и оставит после себя свое племя, как и остальные.
— Но Абигейл вернется в Англию? Стало быть, она меня бросит?
— Да нет, не так. Любовь я вижу всегда. Но она уедет. Не знаю, почему, не знаю, когда… и назад уже не вернется. Я вижу кровь на берегу, и какие-то люди уже в Америке умирают… умирают…
Дальше я ел в молчании, размышляя над тем, что она сказала. Верил я не особенно, но они поверили, и вот это меня беспокоило.
Хотя, что такого было в ее словах, чтоб беспокоиться? Я умру, дожив до старого возраста, после меня останутся четверо сыновей и я посею свое семя в новой земле, под новыми деревьями.
— Старым… — сказал я. — Что ж, все мы должны постареть, а после умереть, когда час придет. А что королева? Уймется, отстанет она от меня? Узнает, что у меня нет сокровища?
— Нет, не уймется она, и тот, что придет после нее, тоже. Тебя будут искать вечно, ибо это у них в мозгах засело: что ты нашел королевскую корону и оставил ее себе. Когда обнаружится, что ты в Америке, туда приедут тебя искать, и ты станешь прятаться… уедешь очень далеко.
— К голубым горам, значит?
— К самым горам. Ты затеряешься среди них, и они дадут тебе пищу, убежище и все, что тебе надо. Ты будешь жить в самом сердце гор.
— Что ж, неплохо. В конце концов, это именно то, чего я хочу.
Вот теперь я был доволен. Горы будут моими. Я доберусь до них, буду бродить среди них, узнавать их. Разве не в этом моя судьба, в конце концов?
Раздались шаги, открылась дверь, на пороге возникла громадная фигура Оуэйна.
— Какие-то люди едут. Четверо мужчин на лошадях.
— Чужие?
— Ага. Стал бы я приходить, если б свои? — он глянул на меня. — Лодка готовится. Так что, пойдете?
— Да, и твою сестру заберу. Но для начала я должен выйти на дорогу и глянуть, что это за люди.
— Я с тобой пойду. И топор прихвачу.
Я поднял руку.
— Отведи свою сестру в лодку. Разве ты не сказал, что их всего четверо?
Со шпагой в руке и двумя пистолетами за поясом я вышел на дорогу, засыпанную серыми битыми ракушками, и остановился, серый на фоне дороги, глядя, как они подъезжают.
За спиной у меня была гора, темная против неба, по правую руку — море. Под черным плащом у меня скрывалась шпага. Рука лежала на рукояти, клинок был наполовину обнажен.
Я ждал их там — и надеялся, что они будут сильны.
Мы перебрались через горы, которые я хорошо знал по рассказам моей матери о Тальесине, великом валлийском барде. Деревушка раскинулась на холмах, где когда-то собирался высший круг друидов, и глядела на пролив Менай, отделяющий Уэльс от острова Англси, что когда-то звался Моной, а до того другими именами.
Бангор был у друидов ритуальным местом — только давным-давно. И все же, когда я увидел открывшийся отсюда вид, что-то во мне шевельнулось. Не была ли это какая-то древняя родовая память? Что-то, глубоко упрятанное в моей плоти и костях?
В деревню мы с Лилой въехали рядом. Глаза мои настороженно бегали по сторонам, выискивая опасность. Наш дальнейший путь отсюда был ясен: с северного побережья на корабле в Ирландию; а потом — затеряться на этом изорванном войной острове, где маршировали армии лорда Маунтджоя.
Когда мы слезали с лошадей, люди оглядывались на нас — мы тут были чужаки, а Лила, ко всему, не уступала ростом любому здешнему мужчине, да и шириною плеч тоже. Она походила на женщину из рода викингов, чьи предки когда-то грабили эти берега, а потом осели здесь и на другой стороне моря тоже. Они основали Дублин. Что означало его название первоначально? Темный Пруд, если я вспомнил правильно.
Вспомнил? А откуда мне помнить? Но ведь действительно вспомнил… несомненно, что-то читал, что-то слышал, что-то неясно запомнилось из других времен.
И все же мне казалось, что я уже проезжал этим путем раньше. Слишком много странных воспоминаний приходило ко мне сейчас, слишком много таких, источника которых я не мог назвать.
Мы слезли с лошадей у придорожной гостиницы, где останавливались рыбаки, моряки либо путники вроде нас. Вошли внутрь, сели за стол, и нам, не задавая вопросов, подали рыбу, хлеб и эль.
Люди вокруг были все валлийцы. Но среди них могли оказаться шпионы, хоть я и надеялся, что мои преследователи сейчас где-то далеко, ищут в Бристоле, Фальмуте или Корнуолле.
То, что я путешествую с женщиной, пожалуй, помогло бы одурачить их, уж такого они никак не могли заподозрить — как и того, что я направлюсь в Уэльс. Но я всегда был осторожен по натуре.
Рядом с нами сидел человек незаурядной наружности с задумчивым, хоть и суровым лицом. С первого взгляда видно было, что это человек Церкви.
— Далеко ли путешествуете?
— Надеюсь, что да, — отозвался я с улыбкой.
— Сюда мало кто приезжает, — сообщил он. — Я выбрался ради здоровья. Морской воздух, запах океана…
— Это место для поэтов, — сказал я, — или для воинов.
— А разве это не одно и то же зачастую? — Он перевел взгляд с Лилы на меня. — У вас странный выговор, — заметил он, — но ваша спутница, я бы сказал, — с Англси.
— И оказались бы правы, — подтвердил я. — Она жила здесь когда-то.
О себе я ничего не упомянул. Этот человек был любопытен, и все же он мне понравился. С таким я бы с удовольствием провел несколько часов, беседуя за элем, глядя на корабли и ощущая морской ветер на волосах.
— Я — Эдмунд Прайс из Мерионетшира, — представился он.
— О, вы тот поэт, о котором говорят в Лондоне и Кембридже!
— Так далеко? Я не догадывался, что мой жалкий талант приобрел известность.
— Язык Уэльса музыкален, а вы пишете на нем хорошо.
— Благодарю вас. Хорошо сказано. Вы тоже поэт?
Я пожал плечами:
— Я — никто. Наверное, просто человек шпаги. Человек, которому еще надо найти свой путь, — я посмотрел на него почтительно. — А вы, говорят, человек широко образованный, знакомый со многими языками.
Теперь он пожал плечами:
— Чем больше учишься, тем яснее осознаешь свое невежество. Я просто невежественный человек, пытающийся уменьшить свое невежество.
— Я говорил о путешествии, — сменил я тему, — и не впустую. Я еду в Землю Рэли.
— А-а, да-да… Рэли. Ну что ж, за последние несколько лет он сделал себе имя, не так ли? Люди говорят об этих новых землях. А я думаю, действительно ли они новые.
— Кто знает? Куда человек может добраться, там он побывал. Говорят, ирландцы плавали за море в давние времена, и валлийцы тоже, под командой Мадока.
— Ну, по крайней мере ирландцы, — отвечал он. — Знаете ли вы рассказ о Гудлифе Гудлаугсоне, который в 1029 году отплыл от западного берега Ирландии с северо-восточным ветром и был отнесен далеко на юго-запад? В конце концов он нашел укрытие на уединенном берегу и обнаружил там Бьорна Асхбраудсона, который покинул Ирландию за тридцать лет до него. Среди нас это известная история, и других таких немало.
Были когда-то датчане, осевшие в Ирландии, которые слышали старые ирландские рассказы, и многие годы среди них земля, которую нынче называют Америкой, звалась Большой Ирландией, ходили еще рассказы о том, что ирландцы бывали в дальних западных землях точно так же, как и в Исландии.
— Я этих историй не знаю. Знаю только, как уже сказал, что куда люди могут добраться, они обязательно доберутся, и так уж разве трудно пересечь море? По-настоящему опасно плавать вдоль берегов, а люди плавали из Египта на Крит и даже к западным, океанским берегам Испании еще во времена Соломона, а это куда большее расстояние, чем от Исландии до Америки.
Мы толковали о многом, и разговор был приятный. Но время шло, и наконец Лила толкнула меня ногой под столом.
— А теперь мы отправляемся, — сказал я.
— Отправляйтесь, и да пребудет с вами Всеблагий Господь, — сказал Эдмунд Прайс.
— Благодарю вас.
Я повернулся к двери, где уже стояла Лила, и полез за кошельком. Эдмунд Прайс, подняв руку, остановил меня:
— Пожалуйста, позвольте мне заплатить, Барнабас Сэкетт.
Уже сидя в седле и выезжая из городка, я сообразил, что он назвал меня моим именем и фамилией!
* * *
Остров Англси был низменный, плоский и залитый солнцем. Мы торопливо проехали по берегу к тому месту, откуда должны были продолжить путешествие по воде, и явных преследователей за собой не заметили.
Где сейчас Абигейл? Где наш корабль? Далеко ли ушел в море? Кто стоит на руле? Кто старается удержать фок-мачту на далекой звезде?
Мы ехали через муры — вересковые пустоши, мимо тихих ферм, между каменными стенами, защищающими поля справа и слева. Наконец мы выбрались к бухте Трертур-Бэй и наши там небольшой домик, выстроенный из плавника и оштукатуренный, уютную и теплую хижинку под низкорослыми деревьями, увитую со всех сторон виноградом и окруженную цветами; одной стороной она смотрела на бухту, другой — на гору, поднимающуюся на севере.
У двери мы остановили лошадей. Лила позвала, открылась низенькая дверь, и оттуда появился высокий человек — очень высокий; когда он выпрямился, вынырнув из-под притолоки, он оказался выше, чем Лила; лицо его украшала рыжая борода, а на плечах под ветхой рубашкой перекатывались мускулы.
— Эге! — он глянул на Лилу. — Ты никак вернулась домой, а? А кто этот молодец?
— Его будущее отдано моей хозяйке. Нам нужна лодка, Оуэйн.
— Лодка? И куда ж ты поплывешь, сестренка?
— В Ирландию, чтоб найти там корабль в Америку.
— В Америку, говоришь? Ты что, собралась туда?
— Это — моя судьба.
— Ну что ж, поищи там нашу родню. Были среди наших такие, что уплыли с Мадоком, давно, давным-давно. Потом другие — те отправились позже искать их. А как-то я толковал с датчанином, который плавал туда на ирландском корабле. Он был старик уже, очень старый, но говорил о диковинных делах — о пальмах, как в Африке, о высоких каменных строениях, о людях, которые носят перья. Ты собралась в дикую страну, но приехала как раз вовремя — у нас тут стоит со стороны моря корабль, уходящий в Ирландию, так что если ты поспеешь его поймать… Маленький, но крепкий и мореходный. Капитан на нем из Исландии. Но как добраться туда? Не представляю, как это сделать.
— Это далеко?
Он шевельнул тяжелым плечом:
— Хочешь знать — спроси у ветра. — И перевел взгляд на меня. — Это вы из-за своей девушки торопитесь? Или вас кто-то ищет?
Я улыбнулся:
— И то, и другое понемножку. Девушка — само собой, конечно, ибо я ее очень люблю и хочу быть с ней. А что до тех, кто меня ищет, — если меня поймают, мне туго придется, а потому не думаю, что я дам им себя схватить. Море слишком близко, а шпага у меня слишком острая. Будет драка, думаю.
Он хохотнул — где-то там, глубоко в могучей груди.
— Вот это слова мужчины. Заходите, — он сделал жест рукой к двери. — Мама на тебя поглядит, Лила. И покорми его. Похоже, сила ему может сейчас понадобиться, а если он поплывет с исландцем, так она ему понадобится вдвойне. Идите. А я пока поищу лодку, и если появятся чужаки, так сообщу вовремя. Ешьте, отдыхайте… Поговори с мамой, Лила, пусть послушает твой голос, чтоб в будущие годы могла вспоминать..
Мы, пригнув головы, вошли в дверь — правда, пригибаться нам пришлось не так сильно, как ему, когда он выходил.
Внутри было прохладно и тихо. Вокруг — горшки и котелки, добрый запах стряпни. Нас встретила женщина — высокая, худая, с седыми волосами; годы не тронули ее лица морщинами, но глаза у нее были старыми, как камни снаружи, — но не холодными.
— Это ты, Лила? Давно тебя не было, девочка.
— Я проездом.
— Я слышала, что ты говорила. Значит, ты приехала — и тут же уезжаешь. Да, в далекую землю ты собралась, но с нами всегда так было. Так много наших уехало, так мало вернулось. Либо море забрало их, либо дальние берега… Не знаю.
Она, легко двигаясь, ставила на стол пищу.
— Вот это — баранина с муров над морем. Овцы едят соленую траву, и мясо у них — самое лучшее, какое быть может. Ешь, парень, и не торопись. Еда останется с тобой и память о ней — там, куда ты собрался. Моя мама говорила, что всегда надо везти с собой груз воспоминаний, независимо, везешь ли что еще, ибо когда все потеряешь, память все же останется.
Она перевела взгляд на Лилу:
— Девочка, а твоя хозяйка — добрая женщина?
— Что да, то да. А вот это — хороший мужчина, хоть сперва я в нем сомневалась. Я не думала, что для нее достаточно хорош хоть какой мужчина. А теперь я не боюсь с ним плыть. Только исландцу придется держать ухо востро, а то вот этот вмиг завладеет его кораблем.
— У тебя есть дар, девочка. Что ты видишь?
Лила подняла глаза.
— Про это я не буду говорить, мама.
— Да брось! Или все так плохо?
— Нет, — она заколебалась, разглаживая сильными белыми руками юбку. — Только темные времена ждут нас впереди, темные, темные времена. Я там выйду замуж, мама, и умру там тоже, оставив после себя сына.
— А вот этот?
— Четыре сына у него выживут. Другие помрут, и она умрет в Англии, и он… один… он умрет один, с оружием в руках, а вокруг будет огонь и воющее безумие среди пламени. Не такое хорошее дело, чтоб о нем разговаривать.
Я хмуро взглянул на нее.
— А что, Лила, я умру молодым или старым?
— Старым, — ответила она, — ста-арым. Твои сыновья уже будут мужчинами, один из них затеряется где-то далеко, и ты его больше никогда не увидишь, далеко, очень далеко в чужом странном месте. Но он выживет, и оставит после себя свое племя, как и остальные.
— Но Абигейл вернется в Англию? Стало быть, она меня бросит?
— Да нет, не так. Любовь я вижу всегда. Но она уедет. Не знаю, почему, не знаю, когда… и назад уже не вернется. Я вижу кровь на берегу, и какие-то люди уже в Америке умирают… умирают…
Дальше я ел в молчании, размышляя над тем, что она сказала. Верил я не особенно, но они поверили, и вот это меня беспокоило.
Хотя, что такого было в ее словах, чтоб беспокоиться? Я умру, дожив до старого возраста, после меня останутся четверо сыновей и я посею свое семя в новой земле, под новыми деревьями.
— Старым… — сказал я. — Что ж, все мы должны постареть, а после умереть, когда час придет. А что королева? Уймется, отстанет она от меня? Узнает, что у меня нет сокровища?
— Нет, не уймется она, и тот, что придет после нее, тоже. Тебя будут искать вечно, ибо это у них в мозгах засело: что ты нашел королевскую корону и оставил ее себе. Когда обнаружится, что ты в Америке, туда приедут тебя искать, и ты станешь прятаться… уедешь очень далеко.
— К голубым горам, значит?
— К самым горам. Ты затеряешься среди них, и они дадут тебе пищу, убежище и все, что тебе надо. Ты будешь жить в самом сердце гор.
— Что ж, неплохо. В конце концов, это именно то, чего я хочу.
Вот теперь я был доволен. Горы будут моими. Я доберусь до них, буду бродить среди них, узнавать их. Разве не в этом моя судьба, в конце концов?
Раздались шаги, открылась дверь, на пороге возникла громадная фигура Оуэйна.
— Какие-то люди едут. Четверо мужчин на лошадях.
— Чужие?
— Ага. Стал бы я приходить, если б свои? — он глянул на меня. — Лодка готовится. Так что, пойдете?
— Да, и твою сестру заберу. Но для начала я должен выйти на дорогу и глянуть, что это за люди.
— Я с тобой пойду. И топор прихвачу.
Я поднял руку.
— Отведи свою сестру в лодку. Разве ты не сказал, что их всего четверо?
Со шпагой в руке и двумя пистолетами за поясом я вышел на дорогу, засыпанную серыми битыми ракушками, и остановился, серый на фоне дороги, глядя, как они подъезжают.
За спиной у меня была гора, темная против неба, по правую руку — море. Под черным плащом у меня скрывалась шпага. Рука лежала на рукояти, клинок был наполовину обнажен.
Я ждал их там — и надеялся, что они будут сильны.
Глава десятая
Перед входом в свой дом стоял простой и грубый с виду человек. Он глядел на меня и на людей, приближающихся ко мне. Потом сказал что-то через плечо. Из дому вышли еще двое.
По другую сторону дороги, на берегу, какой-то рыбак чинил сеть. Оуэйн, проходя мимо него к лодке, что-то сказал. Тогда этот человек бросил сеть и взял в руки длинную жердь.
Всадники подъезжали все ближе. Появились еще несколько человек и остановились в ожидании.
Всадники остановили лошадей, глядя на меня, не доехав футов тридцати. Один из них был Роберт Малмейн!
— Итак, мы встречаемся снова!
— Для меня это так печально, — сказал я весело, — ибо мы встречаемся лишь для того, чтобы расстаться.
— На этот раз — нет, я думаю. Вы — мой пленник, Сэкетт.
— И вы это мне говорите, когда у вас за спиной всего три человека? Да и что это за люди! Я так думаю, их брюхо не переваривает сталь, да и ваше тоже!
Моя шпага легко выскользнула из ножен, острие поднялось.
Но тут раздался шорох обутых в сандалии ног на ракушках дороги, сзади, вокруг меня.
— Двигай! — сказал чей-то голос мне в ухо. — Ветер ждать не станет!
— И бросить здесь этих джентльменов? — возразил я.
Теперь вокруг нас собралось уже, должно быть человек пятьдесят — и мужчин, и женщин, да и дети затесались между ними. Они ничего не говорили, просто придвигались все ближе и ближе. У некоторых были пики, у других — жерди или палки. У некоторых вообще ничего не было. Я заметил по крайней мере одного с косой и нескольких с топорами.
— А ну сдай назад! — заорал Малмейн и помахал рукой.
— Мы в Уэльсе, Малмейн. Они не понимают по-английски.
— Ну так скажите им, чтоб разошлись.
— Я по-валлийски не говорю, а кроме того, что они такого делают? Вы — чужаки, им просто любопытно.
— Клянусь небесами, я их сейчас обучу, кто тут чужак!
Он потянулся за шпагой, но на рукояти уже лежала чья-то большая рука. Малмейн уставился в улыбающееся бородатое лицо, выругался, но чужие пальцы на рукояти шпаги не дрогнули.
— Поосторожнее, Малмейн! — предупредил я, улыбаясь. — Это славные люди, вот только малость грубоватые, если их расшевелить.
Теперь люди столпились вокруг всех четверых всадников — так плотно, что лошади шелохнуться не могли. Какой-то парень держался за ногу всадника. Он улыбался, но намек был ясен: одно движение — и всадник растянется на дороге.
— Давай! — закричал Оуэйн. — Ветер попутный! Быстро сюда иди!
Отступив назад, я спрятал шпагу в ножны, потом легко побежал к берегу. Лила была уже там. Я схватился за планширь лодки и мы вскочили внутрь. Оттолкнулись. Парус забрал ветер и туго выпятился.
— Я еще увижу, как ты умираешь на костре! — кричал Малмейн. — Я отправлю за тобой военный корабль!
Имея за кормой мыс Холихед, мы держали курс на Уиклоу-Пойнт, лежащий далеко за Ирландским морем.
— Что они сделают? — спросил я, ткнув пальцем за спину.
— Они? Ничего. Чуть позже разойдутся по своим делам и твой Малмейн сможет делать, что захочет, — только на Англси у него много не получится. Лодку он не найдет ни здесь, ни на много миль вокруг, а мы тем временем уже уйдем далеко вдоль ирландского берега — его никто лучше меня не знает.
Нас нес сильный ветер, попутный, и волны убегали вперед, обгоняя нас. Через некоторое время я спустился вниз, устроился на плетеных матах и парусах и заснул. Когда я проснулся, наше суденышко находилось южнее мыса Уиклоу и обходило со стороны моря Хорсшо-Бэнк — отмель Подковы.
— Ну, ты если уж спишь, так спишь! — заявил Оуэйн. Потом указал вперед по правому борту: — Это довольно удобный берег, если поглядывать внимательно. Вон там скала… Волчий Камень ее зовут, когда ветер дует, она оскаливает зубы. Вдоль берега отмели, кораблю приткнуться негде, так приходится держаться подальше в море. Большинство опасных мест лежит в четырех-шести милях от берега, вот здесь.
Мы стояли рядом, разглядывая море впереди.
— Эти сухопутные! — сказал он. — Такие олухи! Да вот хоть месяц назад, в Дублине-городе, слышал я, как один толковал в таверне — мудрый человек, говорили, — так он рассказывал, как в старину мореходы боялись уходить в открытое море и всегда держались близко к берегу для безопасности. Я над ним посмеялся, а он разозлился.
— Но ты ему объяснил?
— Я-то объяснил, да что толку объяснять олуху? Я ему говорил, что в открытом океане опасностей в десять раз меньше, чем у незнакомого берега, да хоть и у знакомого. А он поглядел на меня с жалостью — жалел, значит, что я такой темный, — это он-то, который в жизни не видел паруса и не держался за румпель! Ладно, гляди! Вон там впереди лежат банки-отмели — Арклоу-бэнк, Глассгорман, Блэкуотер и Доггер, и каждая — смертельная ловушка, если ты про них не знаешь. Одни названия чего стоят: Ковчег-на-Дне, Стекложор, Черная Вода, Собачья банка… А для сухопутного человека море там выглядит таким уж невинным!
— Ладно… Вот тот исландец, о котором ты говорил, — где мы его найдем?
Оуэйн подумал.
— Мог и убраться куда, но я так думаю, он или в Каслхейвене, или в Глендоре. Он не любит людных мест, этот исландец.
Берег лежал перед нами зеленый, море — серое, ветер срывал белые барашки с гребней волн и жалил лицо колючими брызгами. Суденышко наше, накренившись на борт, умело резало волны, словно играя с морем, будто дельфин. Мы повстречали только несколько рыбачьих лодок — довольно близко — и один корабль с прямыми парусами, этот, правда, прошел далеко в море.
Время от времени я становился на руль.
В конце концов мы зашли в Глендорскую бухту, обойдя два мыса — Галли-Хед и Фойлснашарк-Хед — и оставив Адамов остров далеко на левом траверзе. Бухта эта невелика, но проникает далеко в сушу и потому хорошо защищена от всех ветров.
На берегу были видны два замка. Это было — раньше, во всяком случае, — гнездо клана О'Донованов.
Серые стены замка Касл Донован поднимались у нас по левому борту.
Вот там мы и бросили якорь, недалеко от берега, и корабль, который мы искали, оказался здесь; сам исландец стоял у релинга, глядя, как мы заруливаем в гавань.
— Огой, Торвальд! — позвал Оуэйн. — Тут у меня двое, хотят к тебе на корабль!
— Мы плывем на Ньюфаунтлент! — крикнул Торвальд в ответ. Говорил он с акцентом, приглушая согласные звуки. — Ухотим с рассветом!
— Это моя сестра плывет, и с ней англичанин. Мы за тобой гнались с самого Англси!
Спустили ялик, первой в него перебралась Лила, я — за ней. Оуэйн сел на весла, довез нас до корабля исландца, и мы взобрались на борт.
— Женщина на моем корапле? Это я только тля тепя телаю, Оуэйн!
Торвальд был широкий и толстый, с толстой костью, светловолосый. Он окинул меня пронзительными голубыми глазами.
— Ты моряк, та?
— Моряк.
— Кута плывешь?
— Вообще-то в Виргинию, но Ньюфаундленд по пути. Мы тебе благодарны.
— Тепя кто-то ищет?
— Да, может, появится корабль королевы, так что если не хочешь рисковать, мы поищем другой способ, или купим себе рыбацкую лодку и поплывем вдвоем.
Торвальд захохотал.
— Увитишь, это нелегко, совсем нелегко! И холотно тоже. — Он усмехнулся на одну сторону. — Если королевин корапль смошет пойти за нами, кута мы плывем, латно, пускай хватает тепя, на сторовье.
По другую сторону дороги, на берегу, какой-то рыбак чинил сеть. Оуэйн, проходя мимо него к лодке, что-то сказал. Тогда этот человек бросил сеть и взял в руки длинную жердь.
Всадники подъезжали все ближе. Появились еще несколько человек и остановились в ожидании.
Всадники остановили лошадей, глядя на меня, не доехав футов тридцати. Один из них был Роберт Малмейн!
— Итак, мы встречаемся снова!
— Для меня это так печально, — сказал я весело, — ибо мы встречаемся лишь для того, чтобы расстаться.
— На этот раз — нет, я думаю. Вы — мой пленник, Сэкетт.
— И вы это мне говорите, когда у вас за спиной всего три человека? Да и что это за люди! Я так думаю, их брюхо не переваривает сталь, да и ваше тоже!
Моя шпага легко выскользнула из ножен, острие поднялось.
Но тут раздался шорох обутых в сандалии ног на ракушках дороги, сзади, вокруг меня.
— Двигай! — сказал чей-то голос мне в ухо. — Ветер ждать не станет!
— И бросить здесь этих джентльменов? — возразил я.
Теперь вокруг нас собралось уже, должно быть человек пятьдесят — и мужчин, и женщин, да и дети затесались между ними. Они ничего не говорили, просто придвигались все ближе и ближе. У некоторых были пики, у других — жерди или палки. У некоторых вообще ничего не было. Я заметил по крайней мере одного с косой и нескольких с топорами.
— А ну сдай назад! — заорал Малмейн и помахал рукой.
— Мы в Уэльсе, Малмейн. Они не понимают по-английски.
— Ну так скажите им, чтоб разошлись.
— Я по-валлийски не говорю, а кроме того, что они такого делают? Вы — чужаки, им просто любопытно.
— Клянусь небесами, я их сейчас обучу, кто тут чужак!
Он потянулся за шпагой, но на рукояти уже лежала чья-то большая рука. Малмейн уставился в улыбающееся бородатое лицо, выругался, но чужие пальцы на рукояти шпаги не дрогнули.
— Поосторожнее, Малмейн! — предупредил я, улыбаясь. — Это славные люди, вот только малость грубоватые, если их расшевелить.
Теперь люди столпились вокруг всех четверых всадников — так плотно, что лошади шелохнуться не могли. Какой-то парень держался за ногу всадника. Он улыбался, но намек был ясен: одно движение — и всадник растянется на дороге.
— Давай! — закричал Оуэйн. — Ветер попутный! Быстро сюда иди!
Отступив назад, я спрятал шпагу в ножны, потом легко побежал к берегу. Лила была уже там. Я схватился за планширь лодки и мы вскочили внутрь. Оттолкнулись. Парус забрал ветер и туго выпятился.
— Я еще увижу, как ты умираешь на костре! — кричал Малмейн. — Я отправлю за тобой военный корабль!
Имея за кормой мыс Холихед, мы держали курс на Уиклоу-Пойнт, лежащий далеко за Ирландским морем.
— Что они сделают? — спросил я, ткнув пальцем за спину.
— Они? Ничего. Чуть позже разойдутся по своим делам и твой Малмейн сможет делать, что захочет, — только на Англси у него много не получится. Лодку он не найдет ни здесь, ни на много миль вокруг, а мы тем временем уже уйдем далеко вдоль ирландского берега — его никто лучше меня не знает.
Нас нес сильный ветер, попутный, и волны убегали вперед, обгоняя нас. Через некоторое время я спустился вниз, устроился на плетеных матах и парусах и заснул. Когда я проснулся, наше суденышко находилось южнее мыса Уиклоу и обходило со стороны моря Хорсшо-Бэнк — отмель Подковы.
— Ну, ты если уж спишь, так спишь! — заявил Оуэйн. Потом указал вперед по правому борту: — Это довольно удобный берег, если поглядывать внимательно. Вон там скала… Волчий Камень ее зовут, когда ветер дует, она оскаливает зубы. Вдоль берега отмели, кораблю приткнуться негде, так приходится держаться подальше в море. Большинство опасных мест лежит в четырех-шести милях от берега, вот здесь.
Мы стояли рядом, разглядывая море впереди.
— Эти сухопутные! — сказал он. — Такие олухи! Да вот хоть месяц назад, в Дублине-городе, слышал я, как один толковал в таверне — мудрый человек, говорили, — так он рассказывал, как в старину мореходы боялись уходить в открытое море и всегда держались близко к берегу для безопасности. Я над ним посмеялся, а он разозлился.
— Но ты ему объяснил?
— Я-то объяснил, да что толку объяснять олуху? Я ему говорил, что в открытом океане опасностей в десять раз меньше, чем у незнакомого берега, да хоть и у знакомого. А он поглядел на меня с жалостью — жалел, значит, что я такой темный, — это он-то, который в жизни не видел паруса и не держался за румпель! Ладно, гляди! Вон там впереди лежат банки-отмели — Арклоу-бэнк, Глассгорман, Блэкуотер и Доггер, и каждая — смертельная ловушка, если ты про них не знаешь. Одни названия чего стоят: Ковчег-на-Дне, Стекложор, Черная Вода, Собачья банка… А для сухопутного человека море там выглядит таким уж невинным!
— Ладно… Вот тот исландец, о котором ты говорил, — где мы его найдем?
Оуэйн подумал.
— Мог и убраться куда, но я так думаю, он или в Каслхейвене, или в Глендоре. Он не любит людных мест, этот исландец.
Берег лежал перед нами зеленый, море — серое, ветер срывал белые барашки с гребней волн и жалил лицо колючими брызгами. Суденышко наше, накренившись на борт, умело резало волны, словно играя с морем, будто дельфин. Мы повстречали только несколько рыбачьих лодок — довольно близко — и один корабль с прямыми парусами, этот, правда, прошел далеко в море.
Время от времени я становился на руль.
В конце концов мы зашли в Глендорскую бухту, обойдя два мыса — Галли-Хед и Фойлснашарк-Хед — и оставив Адамов остров далеко на левом траверзе. Бухта эта невелика, но проникает далеко в сушу и потому хорошо защищена от всех ветров.
На берегу были видны два замка. Это было — раньше, во всяком случае, — гнездо клана О'Донованов.
Серые стены замка Касл Донован поднимались у нас по левому борту.
Вот там мы и бросили якорь, недалеко от берега, и корабль, который мы искали, оказался здесь; сам исландец стоял у релинга, глядя, как мы заруливаем в гавань.
— Огой, Торвальд! — позвал Оуэйн. — Тут у меня двое, хотят к тебе на корабль!
— Мы плывем на Ньюфаунтлент! — крикнул Торвальд в ответ. Говорил он с акцентом, приглушая согласные звуки. — Ухотим с рассветом!
— Это моя сестра плывет, и с ней англичанин. Мы за тобой гнались с самого Англси!
Спустили ялик, первой в него перебралась Лила, я — за ней. Оуэйн сел на весла, довез нас до корабля исландца, и мы взобрались на борт.
— Женщина на моем корапле? Это я только тля тепя телаю, Оуэйн!
Торвальд был широкий и толстый, с толстой костью, светловолосый. Он окинул меня пронзительными голубыми глазами.
— Ты моряк, та?
— Моряк.
— Кута плывешь?
— Вообще-то в Виргинию, но Ньюфаундленд по пути. Мы тебе благодарны.
— Тепя кто-то ищет?
— Да, может, появится корабль королевы, так что если не хочешь рисковать, мы поищем другой способ, или купим себе рыбацкую лодку и поплывем вдвоем.
Торвальд захохотал.
— Увитишь, это нелегко, совсем нелегко! И холотно тоже. — Он усмехнулся на одну сторону. — Если королевин корапль смошет пойти за нами, кута мы плывем, латно, пускай хватает тепя, на сторовье.