Страница:
Утром Конагер медленно поехал на восток, проверяя по пути кусты перекати-поля. Ему попадались старые, прошлогодние кусты, и единственную записку, которую он нашел, дождь и снег испортили окончательно.
На четвертый день он увидел на севере тонкий столбик дыма, поднимавшийся, как он знал, над хижиной Тилов, и решительно повернул туда коня. Не проехав и пятидесяти ярдов, обнаружил следы по меньшей мере дюжины всадников, следовавших в том же направлении. Трава только-только начала распрямляться; должно быть, после их проезда не прошло и часа. Придерживаясь низин — хотя какие там низины на этой почти идеально плоской равнине? — поехал по следу, стараясь не привлекать к себе внимания. В высокой траве следы найти трудно, но, похоже, лошади не были подкованы.
— Что ж, малыш, — сказал Кон своему коню, — скипидарь пятки! Придется немного поторопиться.
И, пустив коня галопом, привстал в стременах для лучшего обзора. Вот появился дом Тилов, и там вроде бы все спокойно. Мальчик во дворе рубил дрова; вот он поднял топор, вот опустил… спустя мгновение донесся звук раскалывающегося полена.
Он помчался во весь опор и на всем скаку влетел во двор.
— Лабан, где твоя мама и сестренка?
— Здравствуйте, мистер Конагер! Они на холме собирают зелень. Что случилось?
— Бегом в хижину и готовься к бою. Индейцы где-то рядом. Я заберу женщин!
Выдернув винчестер из чехла, проводил взглядом мальчика, бросившегося к хижине, и галопом поскакал вверх по склону холма. Эви и Руфь спускались ему навстречу. Он осадил коня.
— Быстро! Ногу в стремя, с обеих сторон! Живее!
— В чем дело? — испугалась Эви.
— Апачи, — коротко бросил он, подхватил обеих и спустился вниз к хижине. — Быстро в дом, — скомандовал он, спешился, распахнул ворота сарая и завел туда коня.
По дороге к хижине он понял, что индейцы уже здесь. Прятаться было поздно, хотя он заметил дула двух ружей в бойницах и знал, что апачи их тоже заметили.
Отряд из одиннадцати бойцов приближался с востока, ведя лошадей под уздцы. Все воины в боевой раскраске. Кон остановился у двери хижины, чуть в стороне от бойниц.
Одного из воинов он знал по имени, по крайней мере троих — в лицо. Великий вождь Бенактини, называемый часто Бенито, был храбр и умен не только в бою.
— Привет, Бенито, — приятельски небрежно приветствовал его Конагер. — Вы не слишком далеко забрались на север?
— Эти горы, — Бенито простер руку по направлению к Моголлонам, — наше место. Наша земля.
— Времена меняются, — светским тоном возразил Конагер. — Я слышал, что вы теперь живете в горах Сьерра-Мадре, в Мексике.
— Мы жил там, — мудро ответил индеец. — Очень много белый солдат приходил.
— Разве солдаты когда-нибудь волновали Бенито? — сказал Конагер. — Никто не мог бы принудить Бенактини и его воинов. Бенактини ушел, потому что он так захотел. Он ушел к далеким горам, где много быстрых ручьев и густых деревьев, и был счастлив там.
Выражение лица Бенактини не изменилось. Конагер знал, что это очень гордый человек.
— Ты прав, — промолвил апач. — Никто не мог бы принудить Бенактини. Но это тоже моя земля.
— Когда-то эта земля принадлежала вам, — согласился Конагер и затем добавил лукаво, с невинным выражением на лице: — А еще раньше это была земля мимбров.
— Мы отобрал земля у мимбров, — гордо подтвердил Бенактини.
— Но потом вы ушли отсюда, и пришли белые люди. Много белых людей, и они все прибывают. Их так же много, как травинок на равнине Святого Августина, и на месте каждого убитого встает пятеро новых. По мне бы, лучше поменьше убитых, — добавил Конагер, — потому что мне нравится эта земля как она есть, без такого множества народа.
Бенактини сменил тему:
— Ты здесь мужчина? Здесь жил только женщина и два -молодых.
— Они мои друзья. Я их защищаю. Их друзья — мои друзья, их враги — мои враги. Хорошо, что вы пришли с миром. Я буду рад, если мой друг Бенактини станет их другом.
Бенактини взглянул на него, пряча в глазах тень усмешки, ибо до этой встречи они с Конагером едва ли перебросились парой слов, хотя немало слышали друг о друге.
— Кажется, ты сказать о мире, — произнес Бенактини. — Значит, ты бояться?
— Ты любишь шутить. — Конагер употребил выражение, которое слышал от армейского офицера в разговоре с апачами. — Мне нет нужды бояться. У меня нет врагов.
— Нет врагов?
— Мои враги лежат по разным холмам. Мужчине нужны враги, чтобы он оставался зорким и сильным, но я не хочу, чтобы Бенактини был моим врагом. Все белые люди знают, какой он могучий воин, а также какой великий вождь — свирепый в бою и мудрый в совете.
Бенактини вскочил в седло.
— Мы ехать дальше.
— Подожди! — поднял руку Конагер. — Мой друг Бенактини едет далеко. Я не могу отпустить его без табака.
Левая рука Конагера нырнула в седельную сумку. Он подошел к индейцам, неся несколько пачек табака «Дурхамский бык». Одну из них он вручил Бенактини, а остальные полдюжины — другим воинам.
— Поделите их, а когда закурите, вспоминайте своего друга Конагера.
Потом он подчеркнуто повернулся к апачам спиной и медленно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась. Он шагнул в комнату, снимая левой рукой седельную сумку с плеча. Взглянув через бойницу, увидел удаляющийся отряд.
— Они хотели напасть на нас! — воскликнула Эви.
— Я тоже так думаю.
— Что вы им сказали?
Он пожал плечами.
— Они же разумные люди. Мне приходилось драться с индейцами. Я дрался с сиу, шайенами, апачами, команчами и кайова, но мне случалось И делить с ними еду, меняться лошадьми, и я убедился, что они — разумные люди. Они уважают мужество. Индейца бесполезно умолять. Он убьет тебя из презрения, если не найдется другой причины. Но они уважают мужество и уважают хороший спор.
— Он знает вас?
— Скажем так — он признал меня. Я не отличаюсь благоразумием, миссис Тил, и по тупости своей никогда не признаю безнадежности своего положения. Он знал, что я буду драться, равно как и я знал, что он сделал бы то же самое. Мы увидели это друг в друге.
— Вы останетесь на ужин? Мы как раз собрали зелени.
— Что ж, с удовольствием, но только если вы позволите мне внести свою долю. Я всего несколько дней как из Плазы, и у меня есть бекон, пакет изюма, пара фунтов чернослива. Вы можете все это использовать. И еще есть кофе.
— Благодарю вас, мистер Конагер. Я принимаю ваш взнос. Мы и правда давно сидим без кофе.
— Поджарьте бекон, — предложил он, — а я пойду взгляну на лошадь.
Она сказала, что они сидят без кофе, но у Конагера было впечатление, что они много без чего сидят. Все выглядели изможденными… может, им не пришлось голодать, но их стол, очевидно, изобилием не отличался. Как Эви Тил сводила без мужа концы с концами, он даже не мог себе представить.
Ковбой вытер насухо коня, бросил ему сена, занес под навес свое седло. Винтовку, веревку и скатанные одеяла взял с собой в хижину.
Оглядев усадьбу, покачал головой: в хозяйстве явно не хватало мужских рук. Мальчуган еще не дорос до того, чтобы справляться с обязанностями взрослого мужчины, а женщине они вообще не по силам. Прихватив инструменты, ковбой починил поилку, поправил угол навеса, растрепанный ветром, а ближе к закату взял свою винтовку.
— Пойду прогуляюсь на часок, — предупредил хозяйку. — Может, попадется олень. Они здесь непуганые и как раз в это время спускаются к воде.
Человек, живущий на Западе, по привычке запоминает по пути расположение источников, звериные тропы, ориентиры в горах. Побывав в этих местах однажды, Конагер быстро нашел нужное направление, взобрался на гребень, выбрал место с подветренной стороны в тридцати ярдах от источника, залег в кустах и стал ждать.
Не прошло и получаса, как появился олень, а затем еще два. Охотник выбрал большого самца и тщательно прицелился ему в шею. С такого расстояния он не мог промахнуться. Освежевав тушу, сложил мясо в шкуру и принес к хижине, уже на подходе к которой до него донесся запах кофе и жареного бекона.
Переступив порог, сразу отметил про себя перемены в домочадцах: приглаженные волосы Лабана и ленточку на голове Руфи. Эви тоже убрала волосы в прическу. На столе появилась скатерть в красно-белую клетку, и вообще вся хижина сияла праздничной чистотой. Конагер почувствовал себя неловко.
Он несколько дней не брился, засыпая где придется. У него не было возможности уделять внимание своей внешности: умывался да причесывался — вот и весь туалет.
— Прошу прощения, мэм, я приведу себя в порядок. — Он вышел во двор, закатал рукава и умылся; глядя в треснувший осколок зеркала, почти наугад причесался; затем снял рубаху, вытряхнул, надел ее и вернулся в комнату.
— Извините, мэм, — проговорил Кон. — Бриться уже слишком темно.
— Какие пустяки, мистер Конагер. Прошу к столу!
После собственной стряпни любая еда казалась ковбою хороша, но эта была превосходна. На столе лежали два куска хлеба, и он уже доедал второй, когда вдруг осознал, что остальным хлеба не досталось. Молча дожевывая кусок, он обругал себя идиотом.
— Вы хорошо здесь обосновались, — заметил он. — У вас появились телята.
Эви рассказала про свой скот.
— Давайте-ка я его заклеймлю, миссис Тил. За лето тут пройдет не одно стадо, и неклейменый скот может потеряться.
— Я была бы очень благодарна, мистер Конагер.
Когда после ужина он поднялся и пошел к выходу, Эви проводила его взглядом: высокий, широкоплечий, длинноногий — у него прекрасная фигура, отметила она про себя.
Движения его отличались мягкостью, характерной скорее для охотника, чем для ковбоя. И еще он производил впечатление уверенного в себе человека, но без малейшего вызова,
Под внешним спокойствием Джейкоба всегда проглядывала тень тревоги. Эви казалось, что муж в глубине души никогда по-настоящему не верил в себя. В любом начинании он ожидал провала, несмотря на всю свою суровость, трудолюбие и умение внушить уважение к себе.
О Коне Конагере она не знала практически ничего — только то, что его считали мрачным, жестоким типом, никогда не просящим о снисхождении… но которого лучше не задевать, как выразился Мак-Клауд.
Невольно она стала свидетельницей того, как Кон проделал путь чуть ли не через весь штат, чтобы вернуть скот на ранчо, где работал, — скот, украденный опасными преступниками. И все же он казался ей странно застенчивым и мягким. Хотя этим отличались и некоторые другие встречавшиеся ей люди, имевшие репутацию опасных.
Она постелила себе наверху, вместе с детьми, а гость улегся на полу.
Проснувшись утром и увидев, что он опять исчез, как тогда зимой, Эви вдруг испугалась. В его присутствии она чувствовала себя так уверенно; первый раз за многие месяцы спала спокойно и крепко.
Она торопливо одевалась, когда раздался выстрел, затем второй. Быстро спустившись вниз, Эви разожгла огонь и принялась готовить завтрак к приходу Кона. На душе у нее потеплело.
— Добыл пару дроф, — улыбаясь, сказал он, входя в дом. — Жирненькие такие.
Весь день Конагер работал во дворе и думал о девушке, которая писала записки и привязывала к кустам перекати-поля. Если он собирался ее искать, то пора бы трогаться в путь. Но он опять задержался. Сначала клеймил телят, потом помог Лабану управиться с тяжелыми бревнами в лесу на гребне холма, а вечером подстрелил еще одного оленя.
— Мясо можно завялить, — посоветовал он и показал Эви, как надо резать тонкие полоски для сушки.
Дважды он выезжал осматривать окрестности. Джейкоб Тил выбрал плохое место для ранчо; он и здесь потерпел бы неудачу. На ближних лугах трава оказалась редкой и чахлой; чтобы запасти на зиму сена, пришлось бы ездить далеко, и летние пастбища выглядели не так хорошо, как у «Пяти решеток».
Вечером, когда Конагер сидел на крыльце и смотрел на закат, Эви с подойником в руке остановилась возле него.
— Правда красиво, мистер Конагер? — спросила она. — Я люблю смотреть, как ветер гуляет в траве.
Он открыл рот, чтобы ответить, но ничего не успел сказать. Во двор въезжал Крис Малер.
Глава 16
На четвертый день он увидел на севере тонкий столбик дыма, поднимавшийся, как он знал, над хижиной Тилов, и решительно повернул туда коня. Не проехав и пятидесяти ярдов, обнаружил следы по меньшей мере дюжины всадников, следовавших в том же направлении. Трава только-только начала распрямляться; должно быть, после их проезда не прошло и часа. Придерживаясь низин — хотя какие там низины на этой почти идеально плоской равнине? — поехал по следу, стараясь не привлекать к себе внимания. В высокой траве следы найти трудно, но, похоже, лошади не были подкованы.
— Что ж, малыш, — сказал Кон своему коню, — скипидарь пятки! Придется немного поторопиться.
И, пустив коня галопом, привстал в стременах для лучшего обзора. Вот появился дом Тилов, и там вроде бы все спокойно. Мальчик во дворе рубил дрова; вот он поднял топор, вот опустил… спустя мгновение донесся звук раскалывающегося полена.
Он помчался во весь опор и на всем скаку влетел во двор.
— Лабан, где твоя мама и сестренка?
— Здравствуйте, мистер Конагер! Они на холме собирают зелень. Что случилось?
— Бегом в хижину и готовься к бою. Индейцы где-то рядом. Я заберу женщин!
Выдернув винчестер из чехла, проводил взглядом мальчика, бросившегося к хижине, и галопом поскакал вверх по склону холма. Эви и Руфь спускались ему навстречу. Он осадил коня.
— Быстро! Ногу в стремя, с обеих сторон! Живее!
— В чем дело? — испугалась Эви.
— Апачи, — коротко бросил он, подхватил обеих и спустился вниз к хижине. — Быстро в дом, — скомандовал он, спешился, распахнул ворота сарая и завел туда коня.
По дороге к хижине он понял, что индейцы уже здесь. Прятаться было поздно, хотя он заметил дула двух ружей в бойницах и знал, что апачи их тоже заметили.
Отряд из одиннадцати бойцов приближался с востока, ведя лошадей под уздцы. Все воины в боевой раскраске. Кон остановился у двери хижины, чуть в стороне от бойниц.
Одного из воинов он знал по имени, по крайней мере троих — в лицо. Великий вождь Бенактини, называемый часто Бенито, был храбр и умен не только в бою.
— Привет, Бенито, — приятельски небрежно приветствовал его Конагер. — Вы не слишком далеко забрались на север?
— Эти горы, — Бенито простер руку по направлению к Моголлонам, — наше место. Наша земля.
— Времена меняются, — светским тоном возразил Конагер. — Я слышал, что вы теперь живете в горах Сьерра-Мадре, в Мексике.
— Мы жил там, — мудро ответил индеец. — Очень много белый солдат приходил.
— Разве солдаты когда-нибудь волновали Бенито? — сказал Конагер. — Никто не мог бы принудить Бенактини и его воинов. Бенактини ушел, потому что он так захотел. Он ушел к далеким горам, где много быстрых ручьев и густых деревьев, и был счастлив там.
Выражение лица Бенактини не изменилось. Конагер знал, что это очень гордый человек.
— Ты прав, — промолвил апач. — Никто не мог бы принудить Бенактини. Но это тоже моя земля.
— Когда-то эта земля принадлежала вам, — согласился Конагер и затем добавил лукаво, с невинным выражением на лице: — А еще раньше это была земля мимбров.
— Мы отобрал земля у мимбров, — гордо подтвердил Бенактини.
— Но потом вы ушли отсюда, и пришли белые люди. Много белых людей, и они все прибывают. Их так же много, как травинок на равнине Святого Августина, и на месте каждого убитого встает пятеро новых. По мне бы, лучше поменьше убитых, — добавил Конагер, — потому что мне нравится эта земля как она есть, без такого множества народа.
Бенактини сменил тему:
— Ты здесь мужчина? Здесь жил только женщина и два -молодых.
— Они мои друзья. Я их защищаю. Их друзья — мои друзья, их враги — мои враги. Хорошо, что вы пришли с миром. Я буду рад, если мой друг Бенактини станет их другом.
Бенактини взглянул на него, пряча в глазах тень усмешки, ибо до этой встречи они с Конагером едва ли перебросились парой слов, хотя немало слышали друг о друге.
— Кажется, ты сказать о мире, — произнес Бенактини. — Значит, ты бояться?
— Ты любишь шутить. — Конагер употребил выражение, которое слышал от армейского офицера в разговоре с апачами. — Мне нет нужды бояться. У меня нет врагов.
— Нет врагов?
— Мои враги лежат по разным холмам. Мужчине нужны враги, чтобы он оставался зорким и сильным, но я не хочу, чтобы Бенактини был моим врагом. Все белые люди знают, какой он могучий воин, а также какой великий вождь — свирепый в бою и мудрый в совете.
Бенактини вскочил в седло.
— Мы ехать дальше.
— Подожди! — поднял руку Конагер. — Мой друг Бенактини едет далеко. Я не могу отпустить его без табака.
Левая рука Конагера нырнула в седельную сумку. Он подошел к индейцам, неся несколько пачек табака «Дурхамский бык». Одну из них он вручил Бенактини, а остальные полдюжины — другим воинам.
— Поделите их, а когда закурите, вспоминайте своего друга Конагера.
Потом он подчеркнуто повернулся к апачам спиной и медленно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась. Он шагнул в комнату, снимая левой рукой седельную сумку с плеча. Взглянув через бойницу, увидел удаляющийся отряд.
— Они хотели напасть на нас! — воскликнула Эви.
— Я тоже так думаю.
— Что вы им сказали?
Он пожал плечами.
— Они же разумные люди. Мне приходилось драться с индейцами. Я дрался с сиу, шайенами, апачами, команчами и кайова, но мне случалось И делить с ними еду, меняться лошадьми, и я убедился, что они — разумные люди. Они уважают мужество. Индейца бесполезно умолять. Он убьет тебя из презрения, если не найдется другой причины. Но они уважают мужество и уважают хороший спор.
— Он знает вас?
— Скажем так — он признал меня. Я не отличаюсь благоразумием, миссис Тил, и по тупости своей никогда не признаю безнадежности своего положения. Он знал, что я буду драться, равно как и я знал, что он сделал бы то же самое. Мы увидели это друг в друге.
— Вы останетесь на ужин? Мы как раз собрали зелени.
— Что ж, с удовольствием, но только если вы позволите мне внести свою долю. Я всего несколько дней как из Плазы, и у меня есть бекон, пакет изюма, пара фунтов чернослива. Вы можете все это использовать. И еще есть кофе.
— Благодарю вас, мистер Конагер. Я принимаю ваш взнос. Мы и правда давно сидим без кофе.
— Поджарьте бекон, — предложил он, — а я пойду взгляну на лошадь.
Она сказала, что они сидят без кофе, но у Конагера было впечатление, что они много без чего сидят. Все выглядели изможденными… может, им не пришлось голодать, но их стол, очевидно, изобилием не отличался. Как Эви Тил сводила без мужа концы с концами, он даже не мог себе представить.
Ковбой вытер насухо коня, бросил ему сена, занес под навес свое седло. Винтовку, веревку и скатанные одеяла взял с собой в хижину.
Оглядев усадьбу, покачал головой: в хозяйстве явно не хватало мужских рук. Мальчуган еще не дорос до того, чтобы справляться с обязанностями взрослого мужчины, а женщине они вообще не по силам. Прихватив инструменты, ковбой починил поилку, поправил угол навеса, растрепанный ветром, а ближе к закату взял свою винтовку.
— Пойду прогуляюсь на часок, — предупредил хозяйку. — Может, попадется олень. Они здесь непуганые и как раз в это время спускаются к воде.
Человек, живущий на Западе, по привычке запоминает по пути расположение источников, звериные тропы, ориентиры в горах. Побывав в этих местах однажды, Конагер быстро нашел нужное направление, взобрался на гребень, выбрал место с подветренной стороны в тридцати ярдах от источника, залег в кустах и стал ждать.
Не прошло и получаса, как появился олень, а затем еще два. Охотник выбрал большого самца и тщательно прицелился ему в шею. С такого расстояния он не мог промахнуться. Освежевав тушу, сложил мясо в шкуру и принес к хижине, уже на подходе к которой до него донесся запах кофе и жареного бекона.
Переступив порог, сразу отметил про себя перемены в домочадцах: приглаженные волосы Лабана и ленточку на голове Руфи. Эви тоже убрала волосы в прическу. На столе появилась скатерть в красно-белую клетку, и вообще вся хижина сияла праздничной чистотой. Конагер почувствовал себя неловко.
Он несколько дней не брился, засыпая где придется. У него не было возможности уделять внимание своей внешности: умывался да причесывался — вот и весь туалет.
— Прошу прощения, мэм, я приведу себя в порядок. — Он вышел во двор, закатал рукава и умылся; глядя в треснувший осколок зеркала, почти наугад причесался; затем снял рубаху, вытряхнул, надел ее и вернулся в комнату.
— Извините, мэм, — проговорил Кон. — Бриться уже слишком темно.
— Какие пустяки, мистер Конагер. Прошу к столу!
После собственной стряпни любая еда казалась ковбою хороша, но эта была превосходна. На столе лежали два куска хлеба, и он уже доедал второй, когда вдруг осознал, что остальным хлеба не досталось. Молча дожевывая кусок, он обругал себя идиотом.
— Вы хорошо здесь обосновались, — заметил он. — У вас появились телята.
Эви рассказала про свой скот.
— Давайте-ка я его заклеймлю, миссис Тил. За лето тут пройдет не одно стадо, и неклейменый скот может потеряться.
— Я была бы очень благодарна, мистер Конагер.
Когда после ужина он поднялся и пошел к выходу, Эви проводила его взглядом: высокий, широкоплечий, длинноногий — у него прекрасная фигура, отметила она про себя.
Движения его отличались мягкостью, характерной скорее для охотника, чем для ковбоя. И еще он производил впечатление уверенного в себе человека, но без малейшего вызова,
Под внешним спокойствием Джейкоба всегда проглядывала тень тревоги. Эви казалось, что муж в глубине души никогда по-настоящему не верил в себя. В любом начинании он ожидал провала, несмотря на всю свою суровость, трудолюбие и умение внушить уважение к себе.
О Коне Конагере она не знала практически ничего — только то, что его считали мрачным, жестоким типом, никогда не просящим о снисхождении… но которого лучше не задевать, как выразился Мак-Клауд.
Невольно она стала свидетельницей того, как Кон проделал путь чуть ли не через весь штат, чтобы вернуть скот на ранчо, где работал, — скот, украденный опасными преступниками. И все же он казался ей странно застенчивым и мягким. Хотя этим отличались и некоторые другие встречавшиеся ей люди, имевшие репутацию опасных.
Она постелила себе наверху, вместе с детьми, а гость улегся на полу.
Проснувшись утром и увидев, что он опять исчез, как тогда зимой, Эви вдруг испугалась. В его присутствии она чувствовала себя так уверенно; первый раз за многие месяцы спала спокойно и крепко.
Она торопливо одевалась, когда раздался выстрел, затем второй. Быстро спустившись вниз, Эви разожгла огонь и принялась готовить завтрак к приходу Кона. На душе у нее потеплело.
— Добыл пару дроф, — улыбаясь, сказал он, входя в дом. — Жирненькие такие.
Весь день Конагер работал во дворе и думал о девушке, которая писала записки и привязывала к кустам перекати-поля. Если он собирался ее искать, то пора бы трогаться в путь. Но он опять задержался. Сначала клеймил телят, потом помог Лабану управиться с тяжелыми бревнами в лесу на гребне холма, а вечером подстрелил еще одного оленя.
— Мясо можно завялить, — посоветовал он и показал Эви, как надо резать тонкие полоски для сушки.
Дважды он выезжал осматривать окрестности. Джейкоб Тил выбрал плохое место для ранчо; он и здесь потерпел бы неудачу. На ближних лугах трава оказалась редкой и чахлой; чтобы запасти на зиму сена, пришлось бы ездить далеко, и летние пастбища выглядели не так хорошо, как у «Пяти решеток».
Вечером, когда Конагер сидел на крыльце и смотрел на закат, Эви с подойником в руке остановилась возле него.
— Правда красиво, мистер Конагер? — спросила она. — Я люблю смотреть, как ветер гуляет в траве.
Он открыл рот, чтобы ответить, но ничего не успел сказать. Во двор въезжал Крис Малер.
Глава 16
Конагер увидел, как напряглось лицо Малера, когда он его заметил.
— А я думал, ты сменил штат. Мне сказали, что ты ушел от Старика. — Лошадь Криса, перебирая ногами, развернулась немного боком; выровняв ее, он спросил: — Ну и чего ты добился, рискуя ради него головой? Разве что из-за этого погибла пара хороших ребят.
— Они погибли не из-за того, что сделал я, а из-за того, что они сами собирались сделать. А насчет того, чего я добился, — я просто делал свое дело, потому что по-другому не умею.
— А я что — не делал свое дело?
— На этот вопрос ты лучше ответь себе сам. Ты бросил Старика, когда был ему нужен, и присоединился к его врагам.
— Наглая ложь!
— Было время, когда я при таких словах хватался за револьвер. Но ты прекрасно знаешь, ложь это или нет, и я знаю. Что бы ты ни говорил — ничего уже не изменишь.
Малер холодно и зло глядел на него.
— Ты мне никогда не нравился, Конагер. Мы разные люди.
— Спасибо за комплимент.
Малер резко развернул лошадь и ускакал. Конагер задумчиво посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Эви:
— Сожалею, миссис Тил. Наверное, он приезжал повидать вас.
— Это не важно. — Немного подумав, она заметила: — Мне все говорили, что вы запальчивый и обидчивый человек, а вы намеренно избегали ссоры, мистер Конагер. Приятно удивлена.
— Я не хотел с ним драться. Он отличный работник, когда берется за ум, и вообще неплохой парень. Но стоит на грани — еще немного, и превратится в нечто противоположное. Да и вы были рядом, — добавил он. — Я не стал бы затевать драку в присутствии леди.
— Спасибо.
Они вместе подошли к двери, и он распахнул ее перед ней. Когда Эви скрылась в комнате, он снова уселся на крыльцо.
Последний луч солнца погас, и на небе зажглись первые звезды. Ночной ветерок волновал траву. Кон смотрел на холмы. Было в этом что-то успокаивающее: сидеть вот так, окончив дневные труды, под негромкие голоса и простые домашние звуки. Ему, оказывается, этого так не хватало… Когда же он последний раз жил в доме, где хозяйничала женщина? Наверное, в детстве, у тетушки с дядюшкой.
Лагеря дорожных рабочих, лагеря пастухов, лагеря золотоискателей… Женщины, которые в них водились, его не устраивали. Он был одиночка. Тяжело сходился с людьми. Особенно с женщинами. В их присутствии вечно не знал, что сказать. Казалось, круг его интересов — скот, пастбища, да еще драки. Не очень-то потолкуешь с дамой на такие темы.
Кон в досаде помотал головой: надо бы седлать коня да уматывать — ничего хорошего он здесь не высидит. И все же не пошевелился, а смотрел на звезды и думал о Малере.
У мужика явно какой-то репей под хвостом. А может, и несколько. Почему, например, он не ушел за Смоком? Что его держит здесь?
У Конагера мелькнула неприятная мысль. Крис Малер ничего не имеет против него лично… вроде не должен бы иметь. И тем не менее он сегодня вел себя вызывающе. Нарывался на драку? Или его задело само присутствие здесь Конагера?
Не имел ли он виды на Эви Тил? Если присмотреться хорошенько, она очень симпатичная женщина. И фигуристая, и на лицо милая.
Да, она действительно милая. Кому как, конечно, но она в его вкусе. Что уж там — красивая женщина, решил он. И притом способна жить в таком месте с двумя детьми без какой бы то ни было поддержки. Для этого требуется настоящий характер.
По правде говоря, ему следовало бы с утра оседлать коня и убраться отсюда. Если он собирается искать девушку, посылавшую записки с перекати-полем, то ехать надо, пока не кончились деньги и пока ее не нашел кто-нибудь другой.
Он пообещал себе, что отчалит утром, но не почувствовал в себе решимости.
Дело в том, понял он вдруг, что ему здесь очень хорошо — просто невозможно вспомнить, когда еще ему было так хорошо.
Дверь неожиданно распахнулась.
— Мистер Конагер, ужин готов, — позвала Эви.
Во время ужина он несколько раз порывался что-то сказать, но слова не шли с языка. Наконец он произнес:
— Думаю, пора отправляться. Не вечно же мне вас объедать.
— Вы же помогаете, — запротестовал Лабан. — Я не умею так хорошо стрелять, как вы, чтобы приносить столько дичи. Мы впервые попробовали дрофу.
— Их можно иногда убивать просто дубинкой. Я видел, как это делается.
Эви украдкой глядела на него, но, когда он посмотрел в ее сторону, она быстро отвела глаза, вспыхнув без видимой причины.
— Понимаю, у вас много своих дел, — промолвила она. — Я… вы и так нам очень помогли. — Внезапно она взглянула ему прямо в глаза. — Нам было очень трудно, честно говоря.
Он вынул деньги — после покупки съестных припасов их осталось уже не так много.
— Я поеду назад той же дорогой. Оставьте эти деньги у себя, чтобы я мог рассчитывать на ужин на обратном пути. Я не собираюсь вам платить, но хочу чувствовать себя вправе заехать к вам еще раз.
— Для этого не надо оставлять денег, — ответила Эви. — Вы будете желанным гостем в любое время. Надеемся, что вы вернетесь. — Смутившись от собственной откровенности, она добавила: — Теперь, когда у нас перестали останавливаться дилижансы, мы так редко видим людей. Нам здесь очень одиноко.
— Да… конечно, еще бы.
Он уехал утром. Уезжать ему не хотелось. Он втайне ждал, что она попросит его остаться, но сам намекнуть не осмелился. Ну каким надо быть дураком, чтобы так вот объявить об отъезде? — ругал он себя по дороге. При ближайшем рассмотрении у него не было никакой причины, чтобы взять и сорваться. Он, видите ли, собирался гоняться за перекати-полем… Что за дурацкая идея, люди добрые! Мальчишка он, что ли, чтобы мечтать о сказочной принцессе? О прекрасной девушке, которую держат в заточении? О чем он вообще думает? Ну хорошо, предположим, эти записки нашли отклик в его душе. Разве это причина, чтобы разыгрывать из себя идиота? Не ребенок же он, в самом деле!
Будь у него хоть капля разума, он развернулся бы и помчался обратно! Но так казня себя, Кон продолжал ехать вперед, на восток, совсем забыв о перекати-поле. Дважды ему попадались на пути кучи темных шаров, скопившиеся у зарослей кустарника, но он даже не остановился возле них.
Что должен мужчина сказать такой женщине, как Эви? Предположим даже — ну просто предположим, что он решил осесть и так далее… Ну что ей сказать?
Спустилась ночь, а он так и не нашел ответа на самый мучительный для него вопрос. Пора было искать место для лагеря. Кон съехал с дороги, поднялся на невысокий кряж и спустился в расщелину. Внезапно его конь чего-то испугался. Вглядевшись, Конагер увидел впереди два скелета, лежащих рядом, — человека и лошади. Над ними изрядно потрудились койоты. Там же валялось и седло.
Конагер отъехал подальше, нашел укромный уголок в скалах среди можжевельника и устроился на ночевку.
Вот малый… умер здесь, и кому до этого дело? Если ездишь один, то и умираешь один, и некому прибрать твои кости.
— Что ж, мистер, — вслух произнес он, — я приберу ваши кости. Как рассветет, вернусь и выкопаю могилу. Так и сделаю.
Сон пришел не сразу. Кон долго глядел на ковш Большой Медведицы, проклинал бессонницу и наконец заснул. Проснулся поздно, было совсем светло, и конь тыкался мордой в его ноги.
Он встал, оделся, развел костерок. Вскипятив воду, заварил кофе и поджарил на огне кусок оленины; покончив с едой, поднялся, вытер нож о штанину и сунул его в ножны. Не такая еда, конечно, как у миссис Тил, но ничего, сойдет.
Оседлав коня, вынул из чехла винчестер и подошел к мертвецу.
При свете дня история бедолаги читалась как по буквам. Лошадь сломала ногу, а положение седла и проломленная грудина ясно рассказали Кону о судьбе ее хозяина.
Кто-то — возможно, индеец — забрал винтовку и револьвер, если они были у погибшего.
Выкопав могилу, Конагер приподнял скелет. Посыпался песок, а под мертвецом открылась уцелевшая часть куртки. Частично прикрытая курткой и занесенная песком, лежала седельная сумка погибшего.
Она высохла и заскорузла, края ее загнулись и побелели, как и само седло. Затвердевшая кожаная застежка не поддавалась, а когда Конагер разорвал ее, на землю хлынул ливень золотых монет.
Ошеломленный, он смотрел на них, не веря своим глазам, потом быстро оглянулся. Вокруг не было ни души.
Присев на корточки, ковбой стал собирать монеты. Насчитав триста двадцать долларов, он еще раз потряс сумку, и на землю выкатились еще пять золотых четвертаков.
Четыреста двадцать долларов — больше, чем он мог бы заработать за целый год. И все это теперь его — других владельцев нет.
Кон тщательно осмотрел остатки сумки. Но. если там и были какие-либо письма или бумаги, то они давно истлели. Похоронив несчастного, он поставил на могиле знак из двух больших камней и сел в седло.
Четыреста двадцать долларов свалились с неба! Он поедет в город и устроит шорох под звездами. Можно хоть раз в жизни покутить по-настоящему — хотя бы один раз!
Он въехал в Сокорро и направился прямиком в салун.
На улице стоял дилижанс, и Чарли Мак-Клауд поднимал на крышу чемодан.
Оглядевшись вокруг и увидев Конагера, он крикнул:
— Эй, помоги-ка мне!
Вдвоем они взгромоздили чемодан на крышу дилижанса и привязали его. Мак-Клауд отряхнул ладони, задумчиво глядя на ковбоя.
— Я слышал, ты останавливался у миссис Тил. Подумал даже, что вы составили бы неплохую пару.
Конагер, внезапно покраснев, уставился в землю.
— Эх, Чарли… ты же знаешь, я не из тех, кто ходит в упряжке. Я кочевник.
— Да сколько же можно твердить одно и то же? Ты такой же кочевник, как и я. Послушай, Кон, если ты бросишь дурить, то найдешь себе кусок земли и угомонишься. Она — замечательная женщина.
— Несомненно. Но с чего ты взял, что я ей понравлюсь? Что я вообще могу предложить женщине?
Мак-Клауд улыбнулся и развел руками.
— Это ты не меня спрашивай. Пусть она сама тебе скажет. Женщины всегда умеют найти в мужчине что-то, чем стоит владеть. По моему мнению, ты просто салунный скандалист, которого хлебом не корми — дай подраться. Единственное, что я могу сказать о тебе хорошего, — так это то, что ты всегда честно делаешь свое дело и не пасуешь перед трудностями.
— Ага. Можешь написать на моей могиле: «Он не пасовал перед трудностями». Это как раз меня и убьет, причем в ближайшем будущем.
— Кстати, о трудностях: ты давно видел Криса Малера? Он готовится к войне.
— Это его личное дело Я с ним воевать не собираюсь.
— Он, кажется, одно время состоял в банде Парнелла?
— Прошло и быльем поросло, и для меня больше не повод.
— А теперь куда ты путь держишь? — спросил Мак-Клауд.
— Чарли, я собираюсь напиться. Я хочу напиться в дым, а потом напиться в стельку, а когда я проснусь, то уеду куда-нибудь в Монтану или Орегон — в общем, подальше.
Он пересек улицу и вошел в салун.
— Педро, — позвал он, — принеси мне бутылку вон за тот столик. Я собираюсь напиться.
— Но, сеньор, — запротестовал Педро, — вы же никогда не напиваетесь! Я ни разу не видел вас пьяным!
— А что, я не имею права…
Дверь за его спиной широко распахнулась. Конагер медленно обернулся. На пороге стоял Крис Малер.
— Я узнал, что ты в городе, — начал Малер, — и пришел посмотреть, чем занимается честный человек вдали от дома.
На Конагера внезапно накатило безмерное раздражение. Драться ему не хотелось, но порой этого невозможно избежать. Он вдруг понял, что если один из них не уберется из города, то без драки не обойтись; но он лично никуда не уедет. Он остается здесь.
Кон стоял, опираясь спиной о стойку бара, и смотрел на Малера с отвращением.
Малер сделал несколько шагов вперед и остановился, широко расставив ноги и в упор глядя на Конагера. В салуне, кроме них, находилось двое: Педро и Чарли Мак-Клауд, который только что вошел в боковую дверь.
— Малер, у меня свои дела. Мне не нужны неприятности.
— Вот как? Значит, под кусток и молчок?
— Нет, я просто не хочу лишних хлопот. У тебя встало поперек глотки, что ты уехал, а я остался, ну так что с того? Это твое личное дело, и давай оставим все как есть.
— А если я не желаю?
Малер был здоровенный мужик — мощный, прочный, широкий в плечах.
— Куда ни придешь, — ядовито заявил он, — только и слышно, какой Конагер крутой. Что ж я никогда не видел тебя в деле?
Конагер подчеркнуто повернулся к нему спиной, взял свою бутылку и пошел к столику. Вытащив стул и оседлав его, наполнил стакан.
— Черт побери, Кон! — заорал Малер. — Ты слышишь меня?
— Я буду слушать, когда ты перестанешь нести чушь. Иди сюда, давай лучше выпьем.
Сделав два огромных шага, Малер смахнул бутылку и стакан со стола, и они со звоном разлетелись, ударившись о стену.
— Ладно, — Конагер остался невозмутимым, — если не хочешь выпить, то тащи стул, и я закажу чего-нибудь поесть. Я никуда не тороплюсь.
— А я думал, ты сменил штат. Мне сказали, что ты ушел от Старика. — Лошадь Криса, перебирая ногами, развернулась немного боком; выровняв ее, он спросил: — Ну и чего ты добился, рискуя ради него головой? Разве что из-за этого погибла пара хороших ребят.
— Они погибли не из-за того, что сделал я, а из-за того, что они сами собирались сделать. А насчет того, чего я добился, — я просто делал свое дело, потому что по-другому не умею.
— А я что — не делал свое дело?
— На этот вопрос ты лучше ответь себе сам. Ты бросил Старика, когда был ему нужен, и присоединился к его врагам.
— Наглая ложь!
— Было время, когда я при таких словах хватался за револьвер. Но ты прекрасно знаешь, ложь это или нет, и я знаю. Что бы ты ни говорил — ничего уже не изменишь.
Малер холодно и зло глядел на него.
— Ты мне никогда не нравился, Конагер. Мы разные люди.
— Спасибо за комплимент.
Малер резко развернул лошадь и ускакал. Конагер задумчиво посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Эви:
— Сожалею, миссис Тил. Наверное, он приезжал повидать вас.
— Это не важно. — Немного подумав, она заметила: — Мне все говорили, что вы запальчивый и обидчивый человек, а вы намеренно избегали ссоры, мистер Конагер. Приятно удивлена.
— Я не хотел с ним драться. Он отличный работник, когда берется за ум, и вообще неплохой парень. Но стоит на грани — еще немного, и превратится в нечто противоположное. Да и вы были рядом, — добавил он. — Я не стал бы затевать драку в присутствии леди.
— Спасибо.
Они вместе подошли к двери, и он распахнул ее перед ней. Когда Эви скрылась в комнате, он снова уселся на крыльцо.
Последний луч солнца погас, и на небе зажглись первые звезды. Ночной ветерок волновал траву. Кон смотрел на холмы. Было в этом что-то успокаивающее: сидеть вот так, окончив дневные труды, под негромкие голоса и простые домашние звуки. Ему, оказывается, этого так не хватало… Когда же он последний раз жил в доме, где хозяйничала женщина? Наверное, в детстве, у тетушки с дядюшкой.
Лагеря дорожных рабочих, лагеря пастухов, лагеря золотоискателей… Женщины, которые в них водились, его не устраивали. Он был одиночка. Тяжело сходился с людьми. Особенно с женщинами. В их присутствии вечно не знал, что сказать. Казалось, круг его интересов — скот, пастбища, да еще драки. Не очень-то потолкуешь с дамой на такие темы.
Кон в досаде помотал головой: надо бы седлать коня да уматывать — ничего хорошего он здесь не высидит. И все же не пошевелился, а смотрел на звезды и думал о Малере.
У мужика явно какой-то репей под хвостом. А может, и несколько. Почему, например, он не ушел за Смоком? Что его держит здесь?
У Конагера мелькнула неприятная мысль. Крис Малер ничего не имеет против него лично… вроде не должен бы иметь. И тем не менее он сегодня вел себя вызывающе. Нарывался на драку? Или его задело само присутствие здесь Конагера?
Не имел ли он виды на Эви Тил? Если присмотреться хорошенько, она очень симпатичная женщина. И фигуристая, и на лицо милая.
Да, она действительно милая. Кому как, конечно, но она в его вкусе. Что уж там — красивая женщина, решил он. И притом способна жить в таком месте с двумя детьми без какой бы то ни было поддержки. Для этого требуется настоящий характер.
По правде говоря, ему следовало бы с утра оседлать коня и убраться отсюда. Если он собирается искать девушку, посылавшую записки с перекати-полем, то ехать надо, пока не кончились деньги и пока ее не нашел кто-нибудь другой.
Он пообещал себе, что отчалит утром, но не почувствовал в себе решимости.
Дело в том, понял он вдруг, что ему здесь очень хорошо — просто невозможно вспомнить, когда еще ему было так хорошо.
Дверь неожиданно распахнулась.
— Мистер Конагер, ужин готов, — позвала Эви.
Во время ужина он несколько раз порывался что-то сказать, но слова не шли с языка. Наконец он произнес:
— Думаю, пора отправляться. Не вечно же мне вас объедать.
— Вы же помогаете, — запротестовал Лабан. — Я не умею так хорошо стрелять, как вы, чтобы приносить столько дичи. Мы впервые попробовали дрофу.
— Их можно иногда убивать просто дубинкой. Я видел, как это делается.
Эви украдкой глядела на него, но, когда он посмотрел в ее сторону, она быстро отвела глаза, вспыхнув без видимой причины.
— Понимаю, у вас много своих дел, — промолвила она. — Я… вы и так нам очень помогли. — Внезапно она взглянула ему прямо в глаза. — Нам было очень трудно, честно говоря.
Он вынул деньги — после покупки съестных припасов их осталось уже не так много.
— Я поеду назад той же дорогой. Оставьте эти деньги у себя, чтобы я мог рассчитывать на ужин на обратном пути. Я не собираюсь вам платить, но хочу чувствовать себя вправе заехать к вам еще раз.
— Для этого не надо оставлять денег, — ответила Эви. — Вы будете желанным гостем в любое время. Надеемся, что вы вернетесь. — Смутившись от собственной откровенности, она добавила: — Теперь, когда у нас перестали останавливаться дилижансы, мы так редко видим людей. Нам здесь очень одиноко.
— Да… конечно, еще бы.
Он уехал утром. Уезжать ему не хотелось. Он втайне ждал, что она попросит его остаться, но сам намекнуть не осмелился. Ну каким надо быть дураком, чтобы так вот объявить об отъезде? — ругал он себя по дороге. При ближайшем рассмотрении у него не было никакой причины, чтобы взять и сорваться. Он, видите ли, собирался гоняться за перекати-полем… Что за дурацкая идея, люди добрые! Мальчишка он, что ли, чтобы мечтать о сказочной принцессе? О прекрасной девушке, которую держат в заточении? О чем он вообще думает? Ну хорошо, предположим, эти записки нашли отклик в его душе. Разве это причина, чтобы разыгрывать из себя идиота? Не ребенок же он, в самом деле!
Будь у него хоть капля разума, он развернулся бы и помчался обратно! Но так казня себя, Кон продолжал ехать вперед, на восток, совсем забыв о перекати-поле. Дважды ему попадались на пути кучи темных шаров, скопившиеся у зарослей кустарника, но он даже не остановился возле них.
Что должен мужчина сказать такой женщине, как Эви? Предположим даже — ну просто предположим, что он решил осесть и так далее… Ну что ей сказать?
Спустилась ночь, а он так и не нашел ответа на самый мучительный для него вопрос. Пора было искать место для лагеря. Кон съехал с дороги, поднялся на невысокий кряж и спустился в расщелину. Внезапно его конь чего-то испугался. Вглядевшись, Конагер увидел впереди два скелета, лежащих рядом, — человека и лошади. Над ними изрядно потрудились койоты. Там же валялось и седло.
Конагер отъехал подальше, нашел укромный уголок в скалах среди можжевельника и устроился на ночевку.
Вот малый… умер здесь, и кому до этого дело? Если ездишь один, то и умираешь один, и некому прибрать твои кости.
— Что ж, мистер, — вслух произнес он, — я приберу ваши кости. Как рассветет, вернусь и выкопаю могилу. Так и сделаю.
Сон пришел не сразу. Кон долго глядел на ковш Большой Медведицы, проклинал бессонницу и наконец заснул. Проснулся поздно, было совсем светло, и конь тыкался мордой в его ноги.
Он встал, оделся, развел костерок. Вскипятив воду, заварил кофе и поджарил на огне кусок оленины; покончив с едой, поднялся, вытер нож о штанину и сунул его в ножны. Не такая еда, конечно, как у миссис Тил, но ничего, сойдет.
Оседлав коня, вынул из чехла винчестер и подошел к мертвецу.
При свете дня история бедолаги читалась как по буквам. Лошадь сломала ногу, а положение седла и проломленная грудина ясно рассказали Кону о судьбе ее хозяина.
Кто-то — возможно, индеец — забрал винтовку и револьвер, если они были у погибшего.
Выкопав могилу, Конагер приподнял скелет. Посыпался песок, а под мертвецом открылась уцелевшая часть куртки. Частично прикрытая курткой и занесенная песком, лежала седельная сумка погибшего.
Она высохла и заскорузла, края ее загнулись и побелели, как и само седло. Затвердевшая кожаная застежка не поддавалась, а когда Конагер разорвал ее, на землю хлынул ливень золотых монет.
Ошеломленный, он смотрел на них, не веря своим глазам, потом быстро оглянулся. Вокруг не было ни души.
Присев на корточки, ковбой стал собирать монеты. Насчитав триста двадцать долларов, он еще раз потряс сумку, и на землю выкатились еще пять золотых четвертаков.
Четыреста двадцать долларов — больше, чем он мог бы заработать за целый год. И все это теперь его — других владельцев нет.
Кон тщательно осмотрел остатки сумки. Но. если там и были какие-либо письма или бумаги, то они давно истлели. Похоронив несчастного, он поставил на могиле знак из двух больших камней и сел в седло.
Четыреста двадцать долларов свалились с неба! Он поедет в город и устроит шорох под звездами. Можно хоть раз в жизни покутить по-настоящему — хотя бы один раз!
Он въехал в Сокорро и направился прямиком в салун.
На улице стоял дилижанс, и Чарли Мак-Клауд поднимал на крышу чемодан.
Оглядевшись вокруг и увидев Конагера, он крикнул:
— Эй, помоги-ка мне!
Вдвоем они взгромоздили чемодан на крышу дилижанса и привязали его. Мак-Клауд отряхнул ладони, задумчиво глядя на ковбоя.
— Я слышал, ты останавливался у миссис Тил. Подумал даже, что вы составили бы неплохую пару.
Конагер, внезапно покраснев, уставился в землю.
— Эх, Чарли… ты же знаешь, я не из тех, кто ходит в упряжке. Я кочевник.
— Да сколько же можно твердить одно и то же? Ты такой же кочевник, как и я. Послушай, Кон, если ты бросишь дурить, то найдешь себе кусок земли и угомонишься. Она — замечательная женщина.
— Несомненно. Но с чего ты взял, что я ей понравлюсь? Что я вообще могу предложить женщине?
Мак-Клауд улыбнулся и развел руками.
— Это ты не меня спрашивай. Пусть она сама тебе скажет. Женщины всегда умеют найти в мужчине что-то, чем стоит владеть. По моему мнению, ты просто салунный скандалист, которого хлебом не корми — дай подраться. Единственное, что я могу сказать о тебе хорошего, — так это то, что ты всегда честно делаешь свое дело и не пасуешь перед трудностями.
— Ага. Можешь написать на моей могиле: «Он не пасовал перед трудностями». Это как раз меня и убьет, причем в ближайшем будущем.
— Кстати, о трудностях: ты давно видел Криса Малера? Он готовится к войне.
— Это его личное дело Я с ним воевать не собираюсь.
— Он, кажется, одно время состоял в банде Парнелла?
— Прошло и быльем поросло, и для меня больше не повод.
— А теперь куда ты путь держишь? — спросил Мак-Клауд.
— Чарли, я собираюсь напиться. Я хочу напиться в дым, а потом напиться в стельку, а когда я проснусь, то уеду куда-нибудь в Монтану или Орегон — в общем, подальше.
Он пересек улицу и вошел в салун.
— Педро, — позвал он, — принеси мне бутылку вон за тот столик. Я собираюсь напиться.
— Но, сеньор, — запротестовал Педро, — вы же никогда не напиваетесь! Я ни разу не видел вас пьяным!
— А что, я не имею права…
Дверь за его спиной широко распахнулась. Конагер медленно обернулся. На пороге стоял Крис Малер.
— Я узнал, что ты в городе, — начал Малер, — и пришел посмотреть, чем занимается честный человек вдали от дома.
На Конагера внезапно накатило безмерное раздражение. Драться ему не хотелось, но порой этого невозможно избежать. Он вдруг понял, что если один из них не уберется из города, то без драки не обойтись; но он лично никуда не уедет. Он остается здесь.
Кон стоял, опираясь спиной о стойку бара, и смотрел на Малера с отвращением.
Малер сделал несколько шагов вперед и остановился, широко расставив ноги и в упор глядя на Конагера. В салуне, кроме них, находилось двое: Педро и Чарли Мак-Клауд, который только что вошел в боковую дверь.
— Малер, у меня свои дела. Мне не нужны неприятности.
— Вот как? Значит, под кусток и молчок?
— Нет, я просто не хочу лишних хлопот. У тебя встало поперек глотки, что ты уехал, а я остался, ну так что с того? Это твое личное дело, и давай оставим все как есть.
— А если я не желаю?
Малер был здоровенный мужик — мощный, прочный, широкий в плечах.
— Куда ни придешь, — ядовито заявил он, — только и слышно, какой Конагер крутой. Что ж я никогда не видел тебя в деле?
Конагер подчеркнуто повернулся к нему спиной, взял свою бутылку и пошел к столику. Вытащив стул и оседлав его, наполнил стакан.
— Черт побери, Кон! — заорал Малер. — Ты слышишь меня?
— Я буду слушать, когда ты перестанешь нести чушь. Иди сюда, давай лучше выпьем.
Сделав два огромных шага, Малер смахнул бутылку и стакан со стола, и они со звоном разлетелись, ударившись о стену.
— Ладно, — Конагер остался невозмутимым, — если не хочешь выпить, то тащи стул, и я закажу чего-нибудь поесть. Я никуда не тороплюсь.