Страница:
Ландрам Джин
Мария Каллас - стремление к совершенству
Джин ЛАНДРАМ
МАРИЯ КАЛЛАС: СТРЕМЛЕНИЕ К СОВЕРШЕНСТВУ
Безумная страсть или страстное безумие является причиной, по которой психопатические личности часто бывают творцами и по которой их произведения совершенно нормальны.
Жак Барзун, "Парадоксы творчества"
Величайшая оперная дива и примадонна двадцатого столетия была целеустремленной женщиной, бросившей вызов критике, оперным импресарио и публике своим безудержным восхождением к вершине музыкального мира. Когда она умерла в 1977 году, Пьер-Жан Реми, парижский оперный критик, сказал о ней:
"После Каллас опера никогда не будет такой же, как раньше". Лорд Хэрвуд, лондонский критик, описал ее как "величайшую исполнительницу нашего времени". Даже противники Каллас вынуждены были засвидетельствовать ее гениальность, признавая ее значительное воздействие на мир оперы. Каллас и Рудольф Бинг из нью-йоркского "Метрополитен-Опера" постоянно конфликтовали в течение ее профессиональной карьеры (он активно выступал против нее), но и он сказал после ее смерти: "Мы не увидим больше подобную ей". Эта страстная актриса была любима, обожествляема, ненавидима, почитаема и презираема, но никогда ее профессиональное мастерство не оставалось без внимания и не оставляло никого равнодушным. Без сомнения, она повлияла на мир оперы больше, чем какая-либо другая личность в двадцатом столетии, если не во все времена. Она главенствовала в своей профессии в течение двенадцати лет и была выдающейся исполнительницей в течение двадцати. Каллас являлась новатором и творцом как никто другой до или после нее благодаря исступленной работе, моральным качествам, всепоглощающему стремлению к совершенству и несравненной маниакально-депрессивной целенаправленной энергии. Эти качества были результатом детских мечтаний и кризисов, которые привели Каллас к ее постоянным сверхдостижениям в течение большей части ее взрослой жизни.
Эта трагическая героиня постоянно играла выдуманные роли на сцене и, по иронии судьбы, ее жизнь стремилась превзойти трагизм ролей, которые она играла в театре. Наиболее известной партией Каллас была Медея - роль, как будто специально написанная для этой чувствительной и эмоционально непостоянной женщины, олицетворяющей трагедию жертвы и предательства. Медея пожертвовала всем, включая отца, брата и детей, ради залога вечной любви Ясона и завоевания золотого руна. После такой самозабвенности и жертвенности Медея была предана Ясоном так же, как Каллас была предана своим любовником, судостроительным магнатом Аристотелем Онассисом, после того как она пожертвовала своей карьерой, своим мужем и своим творчеством. Онассис изменил своему обещанию жениться и отказался от ее ребенка после того, как он завлек ее в свои объятия, что заставляет вспомнить судьбу, выпавшую на долю вымышленной Медеи. Страстное изображение волшебницы Марией Каллас потрясающе напоминало ее собственную трагедию. Она играла с такой реалистической страстью, что эта роль стала для нее ключевой на сцене, а затем в кино. Фактически, последним значительным выступлением Каллас была роль Медеи в артистически разрекламированном фильме Паоло Пазолини.
Каллас воплощала страстный артистизм на сцене, обладая несравненной внешностью как актриса. Это сделало ее всемирно известной исполнительницей, одаренной от природы. Ее изменчивая индивидуальность заслужила ей у восхищенной, а иногда и озадаченной публики прозвища Тигрица и Циклон Каллас. Каллас приняла глубокое психологическое значение Медеи как своего alter ego, что становится ясно из следующих строк, написанных как раз перед ее последним выступлением в 1961 году: "Я видела Медею так, как я ее чувствовала: горячую, внешне спокойную, но очень сильную. Счастливое время с Ясоном прошло, теперь она раздираема страданиями и яростью" (Станикова, 1987).
Мария Каллас, подобно другим большим художникам, была блестящей актрисой, она умела полностью вживаться в сценический образ. Самое удивительное, что ее реальная жизнь была постоянным воспроизведением сценических событий. Медея использовала свое волшебство, чтобы найти Ясона, и пожертвовала всем ради его верной любви и вечного счастья. Каллас использовала, свой талант для воплощения детских мечтаний об артистическом совершенстве и пожертвовала всем для своего греческого бога Онассиса. Эта трагическая личность была совершенной примадонной. Она так сливалась со своими героинями, что буквально становилась ими. Или она стала трагической личностью, отыскивающей роли, с которыми она могла бы себя отождествить и буквально, и эмоционально. В любом случае Каллас была "трагической" Медеей, даже несмотря на то, что она заявила: "Мне нравится роль, но не нравится Медея". Она была "целомудренной хранительницей искусства" в роли Нормы, осужденной героини, которая предпочла умереть, но не причинить вред своему возлюбленному, несмотря на то что он предал ее. Это была любимая роль Каллас. Она была "безумной" Лючией, которую принудили выйти замуж за нелюбимого человека. Она была "покинутой" в "Травиат", где играла гонимую, оскорбленную и презираемую героиню. Она была "страстной любовницей" в "Тоске", где пошла на убийство ради своей истинной любви. Она была "жертвой" в "Ифигении".
При чтении истории жизни Каллас становится весьма очевидным, что эта женщина-ребенок была жертвой, прежде чем она сыграла какую-либо роль. Эта исключительно талантливая дива стала трагически переплетаться с персонажами, которых она изображала на сцене и в реальной жизни. Сходство существует и вне театра. Большинство людей получают то, что они "действительно" хотят и становятся тем, чем они себя ощущают. Мария Каллас - воплощение этого принципа. Эмоционально скованная женщина искала то, чего она хотела от жизни, и создавала собственную реальность. Выражаясь патетически, судьба ее была трагедией в жизни и в театре. Маниакальная депрессия Каллас не знала никаких границ, и это сделало ее несравненным талантом на сцене и стало ее изначальной трагедией. Дэвид Лоу (1986) описывает ее личные и профессиональные трагедии: "Мария Каллас имела сопрано, которое доводило публику до неистовства. Ее вокальные и личные взлеты и падения были так же драматичны и экстравагантны, как судьбы оперных героинь, которых она играла".
ИСТОРИЯ ЖИЗНИ
Сесилия София Лина Мария Калогеропулос родилась в Нью-Йорке 2 декабря 1923 года. Ее имя было позже сокращено до Марии Каллас из уважения к ее новой американской родине. Старшая сестра, Джекки, родилась в Греции в 1917 году, и мальчик по имени Вассилиос родился на три года позже. Базиль был любимцем матери, но заболел тифозной лихорадкой в возрасте трех лет и скоропостижно скончался. Эта трагедия потрясла семейство, особенно мать Марии, Евангелию. Отец неожиданно решил продать сбою процветающую греческую аптеку и уехать в дальние края. Каллас была зачата в Афинах и родилась в Нью-Йорке через четыре месяца после приезда. Ее отец Георгес, амбициозный ловец удачи и предприниматель, сообщил своей жене, что они уезжают в Америку за день до отъезда. Ее мать страстно желала другого мальчика и отказывалась даже посмотреть на свою новорожденную дочь или прикоснуться к ней в течение целых четырех дней. Сестра Марии, Синтия, на шесть лет старше, была любимицей матери к постоянному огорчению Марии.
Отец Марии открыл роскошную аптеку в Манхэттене в 1927 году. Она в конечном счете стала жертвой Великой депрессии. Мария была крещена в возрасте двух лет в Греческой ортодоксальной церкви и выросла в адовой кухне Манхэттена. Семейство переезжало девять раз за восемь лет из-за постоянного упадка в делах. Каллас воспринимали как чудо-ребенка. Она начала слушать записи классических произведений в возрасте трех лет. Еженедельно Мария ходила в библиотеку, но часто предпочитала классическую музыку книгам. В детстве она хотела быть дантистом, а затем посвятила все свое существование пению. Пластинки с классическими записями стали ее игрушками. Она была чудо-ребенком, который начал брать уроки фортепиано в возрасте пяти лет, а уроки пения - с восьми. В девять лет она была звездой концертов в общественной школе № 164. Бывший школьный товарищ говорил: "Мы были очарованы ее голосом". Мария знала "Кармен" в десятилетнем возрасте и была способна обнаружить ошибки в спектаклях "Метрополитен-Опера", передаваемых по радио. Ее мать решила компенсировать неудавшуюся собственную семейную жизнь с помощью талантливой Марии и подталкивала ее к тому, чтобы она всеми силами добивалась совершенства. Она записала ее для участия в радио-шоу "Большие звуки любительского часа", когда ей было тринадцать лет, и кроме того, Мария ездила в Чикаго, где заняла второе место в детском телевизионном шоу.
В шестилетнем возрасте Мария попала под машину на улице Манхэттена, и ее протащило целый квартал. Она была в коме в течение двенадцати дней и лежала в больнице двадцать два дня. Никто не ожидал, что она выживет. Эта ранняя травма, казалось, вдохнула в нее страстную решимость преодолевать все будущие препятствия в жизни и способность к обязательным сверхдостижениям во всем, что бы она ни пыталась сделать. Она оправилась от этого раннего кризиса без видимых последствий.
Каллас позже вспоминала о своем детстве: "Только когда я пела, я чувствовала, что меня любят". В одиннадцать лет она слушала Лили Пане в Нью-Йоркской "Метрополитен Опера" и предсказала: "Когда-нибудь я сама стану звездой, большей звездой, чем она". И стала. Одной из причин такого решения было ее маниакальное желание успокоить больное самолюбие. Ее старшая сестра Джекки всегда была любимицей ее матери. По словам Каллас, "Джекки была красива, умна и общительна". Себя Мария видела толстой, уродливой, близорукой, неуклюжей и замкнутой. Это чувство собственной неполноценности и неуверенности привели Каллас к ее классическим сверхдостижениям как к компенсации. По словам мужа Каллас, Батисты, Мария полагала, что ее мать украла у нее детство. Каллас сообщила репортеру в интервью: "Моя мать.., как только осознала мое вокальное дарование, тут же решила сделать из меня чудо-ребенка как можно быстрее". А затем добавила: "Я вынуждена была репетировать снова и снова до полного изнеможения". Мария никогда не забывала своего несчастливого детства, заполненного до краев тяжелыми упражнениями и работой. В 1957 году она рассказывала в интервью итальянскому журналу: "Я должна была учиться, мне запрещалось без какого-то практического смысла проводить время... Практически меня лишили каких бы то ни было светлых воспоминаний об отрочестве".
Мария постоянно ела, пытаясь восполнить едой отсутствие привязанности к ней холодной, но требовательной матери и смягчить свою незащищенность. Ко времени достижения подросткового возраста она была пяти футов и восьми дюймов ростом, но весила почти две сотни фунтов. В этом смысле Каллас так и осталась на всю жизнь незащищенной, и в 1970 году призналась репортеру: "Я никогда не уверена в самой себе, меня постоянно гложут разнообразные сомнения и опасения".
Формальное образование для Марии закончилось к тринадцатилетнему возрасту, когда она закончила восьмой класс манхэттенской средней школы. В этот момент ее мать рассорилась с ее отцом, схватила двух девочек-подростков в охапку и отправилась в Афины. Мать Марии использовала все связи семейства, чтобы попытаться устроить ее для продолжения образования в престижной Королевской музыкальной консерватории. Туда по традиции принимали только шестнадцатилетних, поэтому Марии пришлось солгать относительно своего возраста, поскольку ей к этому времени было только четырнадцать лет. Благодаря ее рослости обман прошел незамеченным. Мария начала учиться в консерватории под руководством известной испанской дивы Эльвиры де Идальго. Позднее Каллас скажет с большим теплом: "За всю свою подготовку и за все мое художественное воспитание как актрисы и человека музыки я обязана Эльвире де Идальго" В возрасте шестнадцати лет она завоевала первый приз в консерваторском выпускном конкурсе и начала зарабатывать деньги своим голосом. Она пела в Афинском лирическом театре во время Второй мировой войны, часто поддерживая материально свою семью в течение этого лихорадочного периода. В 1941 году, в девятнадцатилетнем возрасте, Мария пела свою первую партию в настоящей опере, "Тоска", за баснословную королевскую плату - шестьдесят пять долларов.
Мария обожала своего отсутствующего отца и ненавидела мать. Один из ее друзей по школе вокала описывал мать Марии как женщину, чем-то удивительно напоминающую гренадера, женщину, которая постоянно "и толкала, и толкала, и толкала Марию". Дедушка Марии, Леонидас Лонтцаунис, отозвался об отношениях между Марией и ее матерью вскоре после смерти последней следующим образом: "Она (Лиза) была амбициозной, истеричной женщиной, у которой никогда не была настоящего друга... Она эксплуатировала Марию и постоянно экономила, даже сама делала Марии кукол. Это была настоящая землечерпалка денег... Мария каждый месяц посылала деньги чеками своей сестре, матери и отцу. Так вот ее матери всегда не хватало, она требовала все больше и больше". Каллас вспоминает: "Я обожала моего отца" и при этом настойчиво обвиняла в своих разочарованиях в жизни и любви родную мать. Она купила матери после турне по Мексике в 1950 году меховую шубу и распрощалась с ней навсегда. После тридцати лет она никогда ее больше не видела.
ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ КАРЬЕРА
Каллас возвратилась в Нью-Йорк из Афин летом 1945 года, чтобы добиваться достойной ее карьеры. Она не испытывала никакого страха, несмотря на личную неустроенность, и позже говорила о своем переезде в Соединенные Штаты и о разлуке с семьей и друзьями: "В двадцать один год, одна и без единого цента, я взошла в Афинах на корабль, отплывающий в Нью-Йорк. Нет, я ничего не боялась." Она встретилась со своим любимым отцом только для того, чтобы узнать, что он живет с женщиной, которую она была не в силах переносить. Доказательством того, что Каллас всю жизнь была крайне вспыльчива, явилась пластинка, разбитая ею собственноручно на голове у этой женщины, после того как мачехе не понравилось ее пение. Каллас провела следующие два года, пробуясь на роли в Чикаго, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Эдвард Джонсон из нью-йоркского "Метрополитен-Опера" предложил ей ведущие партии в "Мадам Баттерфляй" и "Фиделио". Что касается участия в "Баттерфляй" , Каллас вспоминает, что ее внутренний голос посоветовал ей отказаться от роли. Она самокритично признавалась: "Я была тогда очень толстой - 210 фунтов. Кроме того, это была не самая моя лучшая роль." Мария, никогда не колеблющаяся, чтобы честно высказать свое мнение, объяснила свое решение так: "Опера по-английски звучит слишком глупо. Никто не воспринимает это всерьез." ("Life", 31 октября 1955 г.) Тем временем Каллас в Нью-Йорке подписала контракт на выступления в Вероне, в Италии, в течение августа 1947 года, дебютировав в "Джиоконде". В Вероне ею восхищался маэстро Туллио Серафин, который стал ее руководителем на следующие два года. Он приглашал ее на роли в Венеции, Флоренции и Турине. Судьба вмешалась, и дала Марии первый большой шанс, когда ведущая певица в беллиниевских "Пуританах" заболела. Счастливый случай сыграл свою роль, и ей предложили в качестве испытания колоратурную партию в опере. Каллас всегда имела экстраординарную память и потрясла музыкальный мир, блестяще выучив роль всего за пять дней.
Карьера Каллас продвигалась. Итальянское оперное общество приняло ее, и она решила сделать Италию своим домом, местом, где она наконец была нужна и желанна. В течение этого времени ее постоянно осыпал знаками внимания и восхищения итальянский промышленник, которого угораздило быть еще и фанатиком оперы - итальянский миллионер Джиованни Батиста Менеджини. Он был бакалавром и был на двадцать семь лет старше нее. Всегда порывистая, Каллас вышла замуж за Батисту меньше чем через год после знакомства - 21 апреля 1949 года. Он был ее менеджером, руководителем и компаньоном в течение следующих десяти лет.
Каллас уже приняла обязательство выступать в Буэнос-Айресе, в Аргентине, в течение 1949 года и оставила своего новоиспеченного мужа через день после бракосочетания, чтобы закончить трехмесячное выступление в "Театро Колон". Затем она открыла сезон "Нормой" в Мехико в 1950 году. Каллас была одинока в этой стране третьего мира, где она испытывала острую нехватку близких родственных или дружеских отношений. Одиночество и неустроенность достигли апогея, и она все время ела для достижения психологического комфорта. В начале 50-х Каллас стала очень массивной, и ее вес начинал становиться препятствием для сценической карьеры. Ипохондрия не знала никаких границ. Ее письма были заполнены заверениями в одиночестве и страхе. Она была постоянно больна и ежедневно писала мужу: "Я должна признаться, что я заболела в этой проклятой Мексике с момента приезда. Я не чувствовала себя хорошо ни единого дня. " И позже: "Я побила собственный рекорд - 8. 30 утра, а я все еще не могу заснуть. Я думаю, что скоро сойду с ума здесь, в Мексике."
Каллас была раздражительна, угрюма и постоянно больна фактически в каждом городе, где она пела. Она была всегда своим самым строгим критиком, требуя совершенствования, что приводило к борьбе со всеми директорами опер и с большинством актеров, с которыми она работала. Каллас дебютировала в "Ла Скала", спев "Аиду" в 1950-м. Именно здесь она была наконец признана бесспорным талантом. Каллас была печально известна как певица, игнорирующая традиционные шаги по лестнице успеха. Мария бессознательно решила, что она лучшая и должна начинать с самой вершины, что раздражало женщин, которым приходилось годами бороться за свои шанс, и все для того, чтобы их обошла молодая дебютантка. Позиция Каллас была такова: "Или у вас есть голос, или у вас его нет, и если у вас он есть, вы сразу начинаете петь ведущие партии." Она официально была принята в труппу "Л а Скала" к открытию сезона 1951-го года в этом великом театре. Это побудило журнал "Life? дать ей самую высокую оценку, какую только можно дать оперной звезде: "Ее особое величие было достигнуто в давно забытых, музейных произведениях, которые были вынуты из нафталина только потому, что наконец-то нашлось сопрано, которое может это спеть." И Говард Таубмэн из "New York Times" заявил, что она вернула прежний блеск титулу примадонны.
К 1952 году вокальный гений Каллас достиг пика. Она пела "Норму" в Королевской Опере "Ковент Гарден" в Лондоне. Как раз в это время пресса начала издеваться над ее огромными размерами и весом. Некий критик написал, что у нее ноги, как у слона. Она была потрясена и немедленно села на строгую диету и потеряла сотню фунтов за восемнадцать месяцев. Ее муж рассказывал по секрету, что она заразила себя глистами, чтобы стимулировать потерю веса. Это подействовало. Рудольф Бинг пригласил ее на три представления "Травиаты" в "Метрополитен-Опера" в сезоне 1952/1953 г. Она отказалась, потому что у ее мужа не было визы. Это обозлило Бинга и положило начало десятилетней вражде с человеком, которого вряд ли Каллас стоило иметь в качестве врага. Эта конфронтация задержала ее дебют в Америке вплоть до представления "Нормы" в Чикаго 1 ноября 1954 года. Каллас мгновенно стала сенсацией. Бинг признал себя побежденным в отношениях с этой непостоянной звездой v, немедленно начал переговоры о ее выступлении в "Метрополитен-Опера" Каллас впервые спела Медею в "Л а Скала" в 1953 году, и ее трепетное исполнение принесло этой относительно мало известной опере огромный успех. Дирижировал Леонард Бернстайн, и он был восхищен ее талантом. Относительно ее исполнения он сказал: "Публика была без ума. Каллас? Она была чистое электричество." Бернстайн на всю жизнь стал другом и сторонником Каллас. Бинг подписал с Марией контракт о ее дебюте в Нью-Йорке в "Норме" на открытии сезона 1956/1957 г. Каллас была блестяща, но это заключалось прежде всего не в ее голосе или игре, а в ее стиле. Бернстайн сказал о ней:
"Она была не большая актриса, а великолепная индивидуальность." Драматическое чутье Каллас и ее искрометный сценический талант отличали ее, помогали ей менять мир оперы. Ее менеджер студии звукозаписи Джеймс Хинтон подчеркивает сценическую жизненность Марии:
"Те, кто слышал ее только в записи.., не могут вообразить общую театральную жизненность ее натуры. Как певица она очень индивидуальна, и голос ее так необычен по качеству звучания, что легко понять, что не всякое ухо может услышать это." ("Современная биография", 1956) Каллас часто говорила: "Я помешана на совершенствовании" и "Я не люблю среднего пути". "Все или ничего" было ее девизом. Каллас всю жизнь была трудоголиком и имела обыкновение говорить: "Я работаю, поэтому я существую". Ее приступы депрессии усиливались попытками похудеть и переутомлением, вызванными нервным напряжением и ее этикой, заставлявшей работать на износ. Она непрерывно искала средства от болезни и нервного истощения. Доктор Коппа уверял ее: "Вы здоровы. У вас нет никаких отклонений, следовательно, вы не нуждаетесь в лечении. Если вы больны, то это связано с вашей головой."
Постоянные приступы болезни вынуждали Каллас отменять многие представления. Ее восторженная, но непостоянная публика упрекала ее за подобные отмены. Британская пресса осудила "очередную забастовку Каллас" в середине пятидесятых, когда она была обманута администрацией "Ла Скала" (было объявлено, что она больна, в то время, как она пыталась исправить ошибку в программе, допущенную производственной компанией). Затем она была замешана в скандале в "Ла Скала", когда оставила сцену после первого акта из-за болезни, в то время как в зале находился президент Италии. Это привело к судебным процессам и проявлениям недовольства со стороны деятелей итальянской сцены. Годами позже Каллас реабилитировали, но ее репутация была испорчена.
Как постоянная шумиха, так и законные действия ожесточили Каллас. Она была действительно эмоционально очень чувствительной женщиной-ребенком, на чем основывались многие ее профессиональные проблемы. Именно во время этих деловых кризисов она в первый раз решила поставить личную жизнь выше искусства. Она отменила выступление в опере Сан-Франциско 17 сентября 1958 года по болезни. Директор Курт Адлер был разъярен и подал жалобу в Американскую гильдию музыкальных артистов, которая позже объявила ей выговор на судебном заседании. Эти постоянные сражения только укрепляли ее репутацию взбалмошной артистки, которая подобно Норме была в постоянных конфликтах между своими священными клятвами и страстным желанием любви и поклонения. Каллас говорила:
"Мы платим за эти вечера. Я могу проигнорировать это. Но мое подсознание не может... Я признаю, что бывают времена, когда какая-то часть меня польщена высоким эмоциональным накалом, но вообще я не люблю ничего из этого. Начинаешь чувствовать себя осужденной... Чем больше у вас известности, тем больше ответственность и тем меньше и беззащитней вы себя чувствуете" ("Lowe", 1986).
После представления "Нормы" в Риме в 1958 году Мария была представлена судостроительному магнату Аристотелю Онассису Эльзой Максвелл, известной американской газетной фельетонисткой и устроительницей вечеров. Каллас и ее муж были приглашены на яхту Аристотеля "Кристина", пользующуюся дурной славой, и с этого момента ее карьера отступила на второй план по сравнению с огромной потребностью в любви и привязанности. Эта ранимая женщина была легкой добычей для любящего земные радости, распутного Онассиса. Подобно Медее, Каллас не колебалась пожертвовать всем, чтобы удовлетворить свои романтические желания. После романа с Аристотелем Каллас дала только семь представлений в двух городах в течение 1960 г, и только пять представлений в течение 1961 г. Она спела свою последнюю оперу, "Норму", в 1965 году в Париже, где она жила после того, как ее бросил Онассис. После брака Аристотеля с Жаклин Кеннеди Каллас согласилась играть Медею в кинофильме Пьера Пазолини в 1970 г. Это оказалось большое произведение искусства, но коммерческая неудача. Ирония заключалась в том, что в своем последнем представлении она должна была играть роль, показывающую, как в зеркале, образ ее агонии и мучений. Каллас была отвергнутой женщиной, и было что-то пророческое в том, что Пазолини выбрал ее на такую роль именно в тот момент, когда ее мучитель, Онассис, умирал: "Вот женщина, в каком-то смысле самая современная из женщин, но в ней живет древняя женщина - странная, мистическая, волшебная, с ужасными внутренними конфликтами" (Пазолини, 1987)
ТЕМПЕРАМЕНТ: ИНТУИТИВНО-ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ
Эта гонимая страстями женщина была интровертом с развитой интуицией, внутренне глубоко переживающим свои эмоции. Она относилась к жизни эмоционально и личностно. Ее страсть к жизни была скрыта, пока она не появлялась на сцене в спектакле, особенно в моменты высокой психологической нагрузки. Это было вредно для неустойчивой маниакально-депрессивной личности, которая отчаянно нуждалась в признании и привязанности. Каллас вела себя в отношениях с людьми таким же самым образом, и эта неспособность отделить выдуманное от реальной жизни причинила ей много сердечных мук за всю жизнь. Эмоциональные взрывы и лихорадочная драма - важные и ценные качества на сцене, но часто теряют свою привлекательность в реальной жизни, в профессиональных отношениях. Каллас было предназначено жить и умереть эмоционально.
Будучи замужем за Батистой, Каллас была очень дисциплинированной. Батиста говорил, что дома она была так же обязательна, как и на сцене. Он написал в своей биографии: "Она была дисциплинирована и дотошна в музыкальной подготовке, так что это согласовалось с ее домашними привычками." Мания совершенствования и порядка приводила ее в состояние паники перед каждым спектаклем и вызывала серьезное беспокойство. Впоследствии у нее были сильные головные боли и бессонница. Она была так же бескомпромиссна, как Тэтчер и Меир, хотя по уму уступала им. Именно ее нетерпимость и нетерпимость критики поставили ее особняком. Она никогда не отступала, когда чувствовала, что она права, по любому поводу и говорила: "Они говорят, что я упрямая. Нет! Я не упряма; я права!"
МАРИЯ КАЛЛАС: СТРЕМЛЕНИЕ К СОВЕРШЕНСТВУ
Безумная страсть или страстное безумие является причиной, по которой психопатические личности часто бывают творцами и по которой их произведения совершенно нормальны.
Жак Барзун, "Парадоксы творчества"
Величайшая оперная дива и примадонна двадцатого столетия была целеустремленной женщиной, бросившей вызов критике, оперным импресарио и публике своим безудержным восхождением к вершине музыкального мира. Когда она умерла в 1977 году, Пьер-Жан Реми, парижский оперный критик, сказал о ней:
"После Каллас опера никогда не будет такой же, как раньше". Лорд Хэрвуд, лондонский критик, описал ее как "величайшую исполнительницу нашего времени". Даже противники Каллас вынуждены были засвидетельствовать ее гениальность, признавая ее значительное воздействие на мир оперы. Каллас и Рудольф Бинг из нью-йоркского "Метрополитен-Опера" постоянно конфликтовали в течение ее профессиональной карьеры (он активно выступал против нее), но и он сказал после ее смерти: "Мы не увидим больше подобную ей". Эта страстная актриса была любима, обожествляема, ненавидима, почитаема и презираема, но никогда ее профессиональное мастерство не оставалось без внимания и не оставляло никого равнодушным. Без сомнения, она повлияла на мир оперы больше, чем какая-либо другая личность в двадцатом столетии, если не во все времена. Она главенствовала в своей профессии в течение двенадцати лет и была выдающейся исполнительницей в течение двадцати. Каллас являлась новатором и творцом как никто другой до или после нее благодаря исступленной работе, моральным качествам, всепоглощающему стремлению к совершенству и несравненной маниакально-депрессивной целенаправленной энергии. Эти качества были результатом детских мечтаний и кризисов, которые привели Каллас к ее постоянным сверхдостижениям в течение большей части ее взрослой жизни.
Эта трагическая героиня постоянно играла выдуманные роли на сцене и, по иронии судьбы, ее жизнь стремилась превзойти трагизм ролей, которые она играла в театре. Наиболее известной партией Каллас была Медея - роль, как будто специально написанная для этой чувствительной и эмоционально непостоянной женщины, олицетворяющей трагедию жертвы и предательства. Медея пожертвовала всем, включая отца, брата и детей, ради залога вечной любви Ясона и завоевания золотого руна. После такой самозабвенности и жертвенности Медея была предана Ясоном так же, как Каллас была предана своим любовником, судостроительным магнатом Аристотелем Онассисом, после того как она пожертвовала своей карьерой, своим мужем и своим творчеством. Онассис изменил своему обещанию жениться и отказался от ее ребенка после того, как он завлек ее в свои объятия, что заставляет вспомнить судьбу, выпавшую на долю вымышленной Медеи. Страстное изображение волшебницы Марией Каллас потрясающе напоминало ее собственную трагедию. Она играла с такой реалистической страстью, что эта роль стала для нее ключевой на сцене, а затем в кино. Фактически, последним значительным выступлением Каллас была роль Медеи в артистически разрекламированном фильме Паоло Пазолини.
Каллас воплощала страстный артистизм на сцене, обладая несравненной внешностью как актриса. Это сделало ее всемирно известной исполнительницей, одаренной от природы. Ее изменчивая индивидуальность заслужила ей у восхищенной, а иногда и озадаченной публики прозвища Тигрица и Циклон Каллас. Каллас приняла глубокое психологическое значение Медеи как своего alter ego, что становится ясно из следующих строк, написанных как раз перед ее последним выступлением в 1961 году: "Я видела Медею так, как я ее чувствовала: горячую, внешне спокойную, но очень сильную. Счастливое время с Ясоном прошло, теперь она раздираема страданиями и яростью" (Станикова, 1987).
Мария Каллас, подобно другим большим художникам, была блестящей актрисой, она умела полностью вживаться в сценический образ. Самое удивительное, что ее реальная жизнь была постоянным воспроизведением сценических событий. Медея использовала свое волшебство, чтобы найти Ясона, и пожертвовала всем ради его верной любви и вечного счастья. Каллас использовала, свой талант для воплощения детских мечтаний об артистическом совершенстве и пожертвовала всем для своего греческого бога Онассиса. Эта трагическая личность была совершенной примадонной. Она так сливалась со своими героинями, что буквально становилась ими. Или она стала трагической личностью, отыскивающей роли, с которыми она могла бы себя отождествить и буквально, и эмоционально. В любом случае Каллас была "трагической" Медеей, даже несмотря на то, что она заявила: "Мне нравится роль, но не нравится Медея". Она была "целомудренной хранительницей искусства" в роли Нормы, осужденной героини, которая предпочла умереть, но не причинить вред своему возлюбленному, несмотря на то что он предал ее. Это была любимая роль Каллас. Она была "безумной" Лючией, которую принудили выйти замуж за нелюбимого человека. Она была "покинутой" в "Травиат", где играла гонимую, оскорбленную и презираемую героиню. Она была "страстной любовницей" в "Тоске", где пошла на убийство ради своей истинной любви. Она была "жертвой" в "Ифигении".
При чтении истории жизни Каллас становится весьма очевидным, что эта женщина-ребенок была жертвой, прежде чем она сыграла какую-либо роль. Эта исключительно талантливая дива стала трагически переплетаться с персонажами, которых она изображала на сцене и в реальной жизни. Сходство существует и вне театра. Большинство людей получают то, что они "действительно" хотят и становятся тем, чем они себя ощущают. Мария Каллас - воплощение этого принципа. Эмоционально скованная женщина искала то, чего она хотела от жизни, и создавала собственную реальность. Выражаясь патетически, судьба ее была трагедией в жизни и в театре. Маниакальная депрессия Каллас не знала никаких границ, и это сделало ее несравненным талантом на сцене и стало ее изначальной трагедией. Дэвид Лоу (1986) описывает ее личные и профессиональные трагедии: "Мария Каллас имела сопрано, которое доводило публику до неистовства. Ее вокальные и личные взлеты и падения были так же драматичны и экстравагантны, как судьбы оперных героинь, которых она играла".
ИСТОРИЯ ЖИЗНИ
Сесилия София Лина Мария Калогеропулос родилась в Нью-Йорке 2 декабря 1923 года. Ее имя было позже сокращено до Марии Каллас из уважения к ее новой американской родине. Старшая сестра, Джекки, родилась в Греции в 1917 году, и мальчик по имени Вассилиос родился на три года позже. Базиль был любимцем матери, но заболел тифозной лихорадкой в возрасте трех лет и скоропостижно скончался. Эта трагедия потрясла семейство, особенно мать Марии, Евангелию. Отец неожиданно решил продать сбою процветающую греческую аптеку и уехать в дальние края. Каллас была зачата в Афинах и родилась в Нью-Йорке через четыре месяца после приезда. Ее отец Георгес, амбициозный ловец удачи и предприниматель, сообщил своей жене, что они уезжают в Америку за день до отъезда. Ее мать страстно желала другого мальчика и отказывалась даже посмотреть на свою новорожденную дочь или прикоснуться к ней в течение целых четырех дней. Сестра Марии, Синтия, на шесть лет старше, была любимицей матери к постоянному огорчению Марии.
Отец Марии открыл роскошную аптеку в Манхэттене в 1927 году. Она в конечном счете стала жертвой Великой депрессии. Мария была крещена в возрасте двух лет в Греческой ортодоксальной церкви и выросла в адовой кухне Манхэттена. Семейство переезжало девять раз за восемь лет из-за постоянного упадка в делах. Каллас воспринимали как чудо-ребенка. Она начала слушать записи классических произведений в возрасте трех лет. Еженедельно Мария ходила в библиотеку, но часто предпочитала классическую музыку книгам. В детстве она хотела быть дантистом, а затем посвятила все свое существование пению. Пластинки с классическими записями стали ее игрушками. Она была чудо-ребенком, который начал брать уроки фортепиано в возрасте пяти лет, а уроки пения - с восьми. В девять лет она была звездой концертов в общественной школе № 164. Бывший школьный товарищ говорил: "Мы были очарованы ее голосом". Мария знала "Кармен" в десятилетнем возрасте и была способна обнаружить ошибки в спектаклях "Метрополитен-Опера", передаваемых по радио. Ее мать решила компенсировать неудавшуюся собственную семейную жизнь с помощью талантливой Марии и подталкивала ее к тому, чтобы она всеми силами добивалась совершенства. Она записала ее для участия в радио-шоу "Большие звуки любительского часа", когда ей было тринадцать лет, и кроме того, Мария ездила в Чикаго, где заняла второе место в детском телевизионном шоу.
В шестилетнем возрасте Мария попала под машину на улице Манхэттена, и ее протащило целый квартал. Она была в коме в течение двенадцати дней и лежала в больнице двадцать два дня. Никто не ожидал, что она выживет. Эта ранняя травма, казалось, вдохнула в нее страстную решимость преодолевать все будущие препятствия в жизни и способность к обязательным сверхдостижениям во всем, что бы она ни пыталась сделать. Она оправилась от этого раннего кризиса без видимых последствий.
Каллас позже вспоминала о своем детстве: "Только когда я пела, я чувствовала, что меня любят". В одиннадцать лет она слушала Лили Пане в Нью-Йоркской "Метрополитен Опера" и предсказала: "Когда-нибудь я сама стану звездой, большей звездой, чем она". И стала. Одной из причин такого решения было ее маниакальное желание успокоить больное самолюбие. Ее старшая сестра Джекки всегда была любимицей ее матери. По словам Каллас, "Джекки была красива, умна и общительна". Себя Мария видела толстой, уродливой, близорукой, неуклюжей и замкнутой. Это чувство собственной неполноценности и неуверенности привели Каллас к ее классическим сверхдостижениям как к компенсации. По словам мужа Каллас, Батисты, Мария полагала, что ее мать украла у нее детство. Каллас сообщила репортеру в интервью: "Моя мать.., как только осознала мое вокальное дарование, тут же решила сделать из меня чудо-ребенка как можно быстрее". А затем добавила: "Я вынуждена была репетировать снова и снова до полного изнеможения". Мария никогда не забывала своего несчастливого детства, заполненного до краев тяжелыми упражнениями и работой. В 1957 году она рассказывала в интервью итальянскому журналу: "Я должна была учиться, мне запрещалось без какого-то практического смысла проводить время... Практически меня лишили каких бы то ни было светлых воспоминаний об отрочестве".
Мария постоянно ела, пытаясь восполнить едой отсутствие привязанности к ней холодной, но требовательной матери и смягчить свою незащищенность. Ко времени достижения подросткового возраста она была пяти футов и восьми дюймов ростом, но весила почти две сотни фунтов. В этом смысле Каллас так и осталась на всю жизнь незащищенной, и в 1970 году призналась репортеру: "Я никогда не уверена в самой себе, меня постоянно гложут разнообразные сомнения и опасения".
Формальное образование для Марии закончилось к тринадцатилетнему возрасту, когда она закончила восьмой класс манхэттенской средней школы. В этот момент ее мать рассорилась с ее отцом, схватила двух девочек-подростков в охапку и отправилась в Афины. Мать Марии использовала все связи семейства, чтобы попытаться устроить ее для продолжения образования в престижной Королевской музыкальной консерватории. Туда по традиции принимали только шестнадцатилетних, поэтому Марии пришлось солгать относительно своего возраста, поскольку ей к этому времени было только четырнадцать лет. Благодаря ее рослости обман прошел незамеченным. Мария начала учиться в консерватории под руководством известной испанской дивы Эльвиры де Идальго. Позднее Каллас скажет с большим теплом: "За всю свою подготовку и за все мое художественное воспитание как актрисы и человека музыки я обязана Эльвире де Идальго" В возрасте шестнадцати лет она завоевала первый приз в консерваторском выпускном конкурсе и начала зарабатывать деньги своим голосом. Она пела в Афинском лирическом театре во время Второй мировой войны, часто поддерживая материально свою семью в течение этого лихорадочного периода. В 1941 году, в девятнадцатилетнем возрасте, Мария пела свою первую партию в настоящей опере, "Тоска", за баснословную королевскую плату - шестьдесят пять долларов.
Мария обожала своего отсутствующего отца и ненавидела мать. Один из ее друзей по школе вокала описывал мать Марии как женщину, чем-то удивительно напоминающую гренадера, женщину, которая постоянно "и толкала, и толкала, и толкала Марию". Дедушка Марии, Леонидас Лонтцаунис, отозвался об отношениях между Марией и ее матерью вскоре после смерти последней следующим образом: "Она (Лиза) была амбициозной, истеричной женщиной, у которой никогда не была настоящего друга... Она эксплуатировала Марию и постоянно экономила, даже сама делала Марии кукол. Это была настоящая землечерпалка денег... Мария каждый месяц посылала деньги чеками своей сестре, матери и отцу. Так вот ее матери всегда не хватало, она требовала все больше и больше". Каллас вспоминает: "Я обожала моего отца" и при этом настойчиво обвиняла в своих разочарованиях в жизни и любви родную мать. Она купила матери после турне по Мексике в 1950 году меховую шубу и распрощалась с ней навсегда. После тридцати лет она никогда ее больше не видела.
ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ КАРЬЕРА
Каллас возвратилась в Нью-Йорк из Афин летом 1945 года, чтобы добиваться достойной ее карьеры. Она не испытывала никакого страха, несмотря на личную неустроенность, и позже говорила о своем переезде в Соединенные Штаты и о разлуке с семьей и друзьями: "В двадцать один год, одна и без единого цента, я взошла в Афинах на корабль, отплывающий в Нью-Йорк. Нет, я ничего не боялась." Она встретилась со своим любимым отцом только для того, чтобы узнать, что он живет с женщиной, которую она была не в силах переносить. Доказательством того, что Каллас всю жизнь была крайне вспыльчива, явилась пластинка, разбитая ею собственноручно на голове у этой женщины, после того как мачехе не понравилось ее пение. Каллас провела следующие два года, пробуясь на роли в Чикаго, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Эдвард Джонсон из нью-йоркского "Метрополитен-Опера" предложил ей ведущие партии в "Мадам Баттерфляй" и "Фиделио". Что касается участия в "Баттерфляй" , Каллас вспоминает, что ее внутренний голос посоветовал ей отказаться от роли. Она самокритично признавалась: "Я была тогда очень толстой - 210 фунтов. Кроме того, это была не самая моя лучшая роль." Мария, никогда не колеблющаяся, чтобы честно высказать свое мнение, объяснила свое решение так: "Опера по-английски звучит слишком глупо. Никто не воспринимает это всерьез." ("Life", 31 октября 1955 г.) Тем временем Каллас в Нью-Йорке подписала контракт на выступления в Вероне, в Италии, в течение августа 1947 года, дебютировав в "Джиоконде". В Вероне ею восхищался маэстро Туллио Серафин, который стал ее руководителем на следующие два года. Он приглашал ее на роли в Венеции, Флоренции и Турине. Судьба вмешалась, и дала Марии первый большой шанс, когда ведущая певица в беллиниевских "Пуританах" заболела. Счастливый случай сыграл свою роль, и ей предложили в качестве испытания колоратурную партию в опере. Каллас всегда имела экстраординарную память и потрясла музыкальный мир, блестяще выучив роль всего за пять дней.
Карьера Каллас продвигалась. Итальянское оперное общество приняло ее, и она решила сделать Италию своим домом, местом, где она наконец была нужна и желанна. В течение этого времени ее постоянно осыпал знаками внимания и восхищения итальянский промышленник, которого угораздило быть еще и фанатиком оперы - итальянский миллионер Джиованни Батиста Менеджини. Он был бакалавром и был на двадцать семь лет старше нее. Всегда порывистая, Каллас вышла замуж за Батисту меньше чем через год после знакомства - 21 апреля 1949 года. Он был ее менеджером, руководителем и компаньоном в течение следующих десяти лет.
Каллас уже приняла обязательство выступать в Буэнос-Айресе, в Аргентине, в течение 1949 года и оставила своего новоиспеченного мужа через день после бракосочетания, чтобы закончить трехмесячное выступление в "Театро Колон". Затем она открыла сезон "Нормой" в Мехико в 1950 году. Каллас была одинока в этой стране третьего мира, где она испытывала острую нехватку близких родственных или дружеских отношений. Одиночество и неустроенность достигли апогея, и она все время ела для достижения психологического комфорта. В начале 50-х Каллас стала очень массивной, и ее вес начинал становиться препятствием для сценической карьеры. Ипохондрия не знала никаких границ. Ее письма были заполнены заверениями в одиночестве и страхе. Она была постоянно больна и ежедневно писала мужу: "Я должна признаться, что я заболела в этой проклятой Мексике с момента приезда. Я не чувствовала себя хорошо ни единого дня. " И позже: "Я побила собственный рекорд - 8. 30 утра, а я все еще не могу заснуть. Я думаю, что скоро сойду с ума здесь, в Мексике."
Каллас была раздражительна, угрюма и постоянно больна фактически в каждом городе, где она пела. Она была всегда своим самым строгим критиком, требуя совершенствования, что приводило к борьбе со всеми директорами опер и с большинством актеров, с которыми она работала. Каллас дебютировала в "Ла Скала", спев "Аиду" в 1950-м. Именно здесь она была наконец признана бесспорным талантом. Каллас была печально известна как певица, игнорирующая традиционные шаги по лестнице успеха. Мария бессознательно решила, что она лучшая и должна начинать с самой вершины, что раздражало женщин, которым приходилось годами бороться за свои шанс, и все для того, чтобы их обошла молодая дебютантка. Позиция Каллас была такова: "Или у вас есть голос, или у вас его нет, и если у вас он есть, вы сразу начинаете петь ведущие партии." Она официально была принята в труппу "Л а Скала" к открытию сезона 1951-го года в этом великом театре. Это побудило журнал "Life? дать ей самую высокую оценку, какую только можно дать оперной звезде: "Ее особое величие было достигнуто в давно забытых, музейных произведениях, которые были вынуты из нафталина только потому, что наконец-то нашлось сопрано, которое может это спеть." И Говард Таубмэн из "New York Times" заявил, что она вернула прежний блеск титулу примадонны.
К 1952 году вокальный гений Каллас достиг пика. Она пела "Норму" в Королевской Опере "Ковент Гарден" в Лондоне. Как раз в это время пресса начала издеваться над ее огромными размерами и весом. Некий критик написал, что у нее ноги, как у слона. Она была потрясена и немедленно села на строгую диету и потеряла сотню фунтов за восемнадцать месяцев. Ее муж рассказывал по секрету, что она заразила себя глистами, чтобы стимулировать потерю веса. Это подействовало. Рудольф Бинг пригласил ее на три представления "Травиаты" в "Метрополитен-Опера" в сезоне 1952/1953 г. Она отказалась, потому что у ее мужа не было визы. Это обозлило Бинга и положило начало десятилетней вражде с человеком, которого вряд ли Каллас стоило иметь в качестве врага. Эта конфронтация задержала ее дебют в Америке вплоть до представления "Нормы" в Чикаго 1 ноября 1954 года. Каллас мгновенно стала сенсацией. Бинг признал себя побежденным в отношениях с этой непостоянной звездой v, немедленно начал переговоры о ее выступлении в "Метрополитен-Опера" Каллас впервые спела Медею в "Л а Скала" в 1953 году, и ее трепетное исполнение принесло этой относительно мало известной опере огромный успех. Дирижировал Леонард Бернстайн, и он был восхищен ее талантом. Относительно ее исполнения он сказал: "Публика была без ума. Каллас? Она была чистое электричество." Бернстайн на всю жизнь стал другом и сторонником Каллас. Бинг подписал с Марией контракт о ее дебюте в Нью-Йорке в "Норме" на открытии сезона 1956/1957 г. Каллас была блестяща, но это заключалось прежде всего не в ее голосе или игре, а в ее стиле. Бернстайн сказал о ней:
"Она была не большая актриса, а великолепная индивидуальность." Драматическое чутье Каллас и ее искрометный сценический талант отличали ее, помогали ей менять мир оперы. Ее менеджер студии звукозаписи Джеймс Хинтон подчеркивает сценическую жизненность Марии:
"Те, кто слышал ее только в записи.., не могут вообразить общую театральную жизненность ее натуры. Как певица она очень индивидуальна, и голос ее так необычен по качеству звучания, что легко понять, что не всякое ухо может услышать это." ("Современная биография", 1956) Каллас часто говорила: "Я помешана на совершенствовании" и "Я не люблю среднего пути". "Все или ничего" было ее девизом. Каллас всю жизнь была трудоголиком и имела обыкновение говорить: "Я работаю, поэтому я существую". Ее приступы депрессии усиливались попытками похудеть и переутомлением, вызванными нервным напряжением и ее этикой, заставлявшей работать на износ. Она непрерывно искала средства от болезни и нервного истощения. Доктор Коппа уверял ее: "Вы здоровы. У вас нет никаких отклонений, следовательно, вы не нуждаетесь в лечении. Если вы больны, то это связано с вашей головой."
Постоянные приступы болезни вынуждали Каллас отменять многие представления. Ее восторженная, но непостоянная публика упрекала ее за подобные отмены. Британская пресса осудила "очередную забастовку Каллас" в середине пятидесятых, когда она была обманута администрацией "Ла Скала" (было объявлено, что она больна, в то время, как она пыталась исправить ошибку в программе, допущенную производственной компанией). Затем она была замешана в скандале в "Ла Скала", когда оставила сцену после первого акта из-за болезни, в то время как в зале находился президент Италии. Это привело к судебным процессам и проявлениям недовольства со стороны деятелей итальянской сцены. Годами позже Каллас реабилитировали, но ее репутация была испорчена.
Как постоянная шумиха, так и законные действия ожесточили Каллас. Она была действительно эмоционально очень чувствительной женщиной-ребенком, на чем основывались многие ее профессиональные проблемы. Именно во время этих деловых кризисов она в первый раз решила поставить личную жизнь выше искусства. Она отменила выступление в опере Сан-Франциско 17 сентября 1958 года по болезни. Директор Курт Адлер был разъярен и подал жалобу в Американскую гильдию музыкальных артистов, которая позже объявила ей выговор на судебном заседании. Эти постоянные сражения только укрепляли ее репутацию взбалмошной артистки, которая подобно Норме была в постоянных конфликтах между своими священными клятвами и страстным желанием любви и поклонения. Каллас говорила:
"Мы платим за эти вечера. Я могу проигнорировать это. Но мое подсознание не может... Я признаю, что бывают времена, когда какая-то часть меня польщена высоким эмоциональным накалом, но вообще я не люблю ничего из этого. Начинаешь чувствовать себя осужденной... Чем больше у вас известности, тем больше ответственность и тем меньше и беззащитней вы себя чувствуете" ("Lowe", 1986).
После представления "Нормы" в Риме в 1958 году Мария была представлена судостроительному магнату Аристотелю Онассису Эльзой Максвелл, известной американской газетной фельетонисткой и устроительницей вечеров. Каллас и ее муж были приглашены на яхту Аристотеля "Кристина", пользующуюся дурной славой, и с этого момента ее карьера отступила на второй план по сравнению с огромной потребностью в любви и привязанности. Эта ранимая женщина была легкой добычей для любящего земные радости, распутного Онассиса. Подобно Медее, Каллас не колебалась пожертвовать всем, чтобы удовлетворить свои романтические желания. После романа с Аристотелем Каллас дала только семь представлений в двух городах в течение 1960 г, и только пять представлений в течение 1961 г. Она спела свою последнюю оперу, "Норму", в 1965 году в Париже, где она жила после того, как ее бросил Онассис. После брака Аристотеля с Жаклин Кеннеди Каллас согласилась играть Медею в кинофильме Пьера Пазолини в 1970 г. Это оказалось большое произведение искусства, но коммерческая неудача. Ирония заключалась в том, что в своем последнем представлении она должна была играть роль, показывающую, как в зеркале, образ ее агонии и мучений. Каллас была отвергнутой женщиной, и было что-то пророческое в том, что Пазолини выбрал ее на такую роль именно в тот момент, когда ее мучитель, Онассис, умирал: "Вот женщина, в каком-то смысле самая современная из женщин, но в ней живет древняя женщина - странная, мистическая, волшебная, с ужасными внутренними конфликтами" (Пазолини, 1987)
ТЕМПЕРАМЕНТ: ИНТУИТИВНО-ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ
Эта гонимая страстями женщина была интровертом с развитой интуицией, внутренне глубоко переживающим свои эмоции. Она относилась к жизни эмоционально и личностно. Ее страсть к жизни была скрыта, пока она не появлялась на сцене в спектакле, особенно в моменты высокой психологической нагрузки. Это было вредно для неустойчивой маниакально-депрессивной личности, которая отчаянно нуждалась в признании и привязанности. Каллас вела себя в отношениях с людьми таким же самым образом, и эта неспособность отделить выдуманное от реальной жизни причинила ей много сердечных мук за всю жизнь. Эмоциональные взрывы и лихорадочная драма - важные и ценные качества на сцене, но часто теряют свою привлекательность в реальной жизни, в профессиональных отношениях. Каллас было предназначено жить и умереть эмоционально.
Будучи замужем за Батистой, Каллас была очень дисциплинированной. Батиста говорил, что дома она была так же обязательна, как и на сцене. Он написал в своей биографии: "Она была дисциплинирована и дотошна в музыкальной подготовке, так что это согласовалось с ее домашними привычками." Мания совершенствования и порядка приводила ее в состояние паники перед каждым спектаклем и вызывала серьезное беспокойство. Впоследствии у нее были сильные головные боли и бессонница. Она была так же бескомпромиссна, как Тэтчер и Меир, хотя по уму уступала им. Именно ее нетерпимость и нетерпимость критики поставили ее особняком. Она никогда не отступала, когда чувствовала, что она права, по любому поводу и говорила: "Они говорят, что я упрямая. Нет! Я не упряма; я права!"