Лапин Борис Федорович. Под счастливой звездой

   Он встретил ее вполне по-деловому:
   - Мамочка, в нашем распоряжении четыре часа - целая вечность. Сначала мы погуляем по парку, и я расскажу о своей жизни здесь, потом, за коктейлем, ты расскажешь о себе, а вечером, если не возражаешь, я сыграю для тебя.
   Oна прижала к груди его вихрастую голову.
   За коктейлем, помешивая соломинкой мороженое, он спросил, в упор глядя на нее горячими глазами Руно:
   - Что с отцом?
   - Все по-прежнему, мой мальчик. Пока его не отпускает космос.
   Игорешка мучительно покраснел.
   - Мамочка, ты забываешь--мне уже двенадцать. Я хотел выяснить... узнать... какие у вас планы... на дальнейшее?- И вдруг выпалил главное, наболевшее:-Ты больше не любишь его?
   Да, Игорю Гаю двенадцать лет. И тут не отделаешься ни к чему не обязывающими словами. Не покривишь душой.
   Но и правду не скажешь. Хотя, наверное, он имеет право знать всю правду. Да только... выдержит ли его лобик такой груз?
   - В жизни все сложнее, чем ты думаешь, сынок. Я попрежнему люблю его. Но...
   А в самом деле, что "но"? Разве это мыслимое сочетание: "люблю- но"? Почему какое-то "но" может помешать любви? И в чем оно, в конце концов, состоит? Попробуй-ка объяснить это ребенку. Или хотя бы себе- под его честным взглядом.
   ..Когда-то, давным-давно, они немножко повздорили, но уже через пять минут Руно обнял ее:
   - Золотая ты моя! С тобой не соскучишься!
   Помнится, она обиделась тогда на эти слова. А ведь была в них своя правда. Она ссорилась с Руно, терзалась, осуждала, плакала, сердилась, теряла его и вновь обретала, но соскучиться с ним было невозможно. Ни в печали, ни в радости. С того самого дня, когда он признался там, в институтском парке, что тоже любил ее все эти четыре года... когда она поверила в свое невероятное, немыслимое, прямо-таки сказочное счастье... когда Руно на глазах ошарашенных студентов на руках унес ее из института невесомую, потерявшую голову от восторга... с того самого дня жизнь ее была праздником. Это и понятно, если два человека созданы друг для Друга. Конечно, были трещинки, были раздоры, на то она и жизнь. Он ревновал ее к земле, она его-к небу. Он не мог жить без космоса, она-без него. Ради нее он оторвал от себя космос, а вместе с космосом и частицу души- она бросила научную работу, вспорхнула и полетела за ним в Якутию. Да, разное бывало. Разное, из чего и состоит счастье. Но жизнь ее с Руно всегда оставалась прямой. Без него все запуталось.
   Защита диссертации, не доставившая радости, оказалась только средством - не целью. Чего-то ждет Жюль, которого она, сама того не желая, обнадежила. Где-то носится со своей непримиримостью Церр-и всюду ссылается на неe как на высшего судью в деле Руно. А главное - она запуталась в себе. Начать с того, что человек, виновный в смерти другого человека, недостоин любви. Так ли это? Да и виновен ли?
   Суд сказал: невиновен. Почему же она вправе иметь особое мнение?
   Церр говорит: цель общества- благополучие. Руно говорит: расцвет личности.
   Но ведь и Жюль, которому она еще вчера готова была сказать "да",-" тоже за расцвет личности. И если Руно все-таки в чем-то сдерживал себя, то Жюль-пример полной, стопроцентной реализации всех заложенных в человеке возможностей. И Жюль рисковал, еще как... правда, только собою, не другими. Но если бы у него была жена, получилось бы, что и другими тоже. Так в чем же разница? Почему Жюль стал в ее глазах чуть ли не эталоном, а Руно?.. Her!
   Она ничего не скажет Жюлю. Он любит ее преданно и безответно, он всем хорош, не хватает в его характере лишь; одного - "перца", как говорили в старину. С ним соскучишься. А женщина ищет в любви страстей. Тихой гавани, но и страстей одновременно, такое уж она нелогичное; существо, женщина. Да и того проще: она не любит Жюля. И едва ли полюбит. Кто выдержит сравнение с Руно?
   Как они жили в Якутии! Какой полной, яркой, праздничной жизнью! Ради недели такой жизни она и сейчас не моргнувши готова отдать все пять лет последующего прозябания. Но в этом благоденствии уже созревала драма:. Церр, Анита, рыбки, яхты, шашлыки -и Руно с его космическим размахом.
   Да, она не может забыть этот маленький гроб, эти черные головни на песке. Но при чем тут она? И почему, если даже Руно виноват... если на минуту допустить, что он виноват... почему расплачиваться своим счастьем должна она?..
   Мороженое давно растаяло. Игорешка смотрел на нее во все глаза и ждал. Да Нора и сама ждала от себя какогр-то решения. Какого? Последнее время она стала пугающе рационалистична.
   Рассуждает, анализирует, взвешивает... Это к добру не; приведет.. Она была счастлива только тогда, когда слушалась, сердца. Если бы там, в аллее, та, юная Нора принялась рассуждать, позволительно ли девушке первой признаться, в любви почти незнакомому человеку, что осталось бы и в жизни? А она ляпнула: "Я вас полюбила с первого взгляда".
   "Вот так; дорогая моя Нора. Сердце не ошибается. Не потому ли машины, неизмеримо более сложные, чем мозг, никак не могут угнаться за человеком в решении задач со многими неизвестными? И не потому ли так тревожно на сердце? Потеряв друг друга, мы оба потерялись, ради чего? РАДИ чего жертвовать лучшим, что подарила нам жизнь, любовь? Ради идеалов? А если Церр не прав? Если идеалы ошибочны? Да и какие там идеалы! Слова... Звуки...Разве это объяснишь мальчишке?"
   - Да, я люблю его, Игорешка; Люблю... но... не так все просто. И давай договоримся вернуться к этому разговору через полгода. Хорошо?
   - Хорошо, мамочка. Я только хочу, чтобы ты знала: я тоже люблю отца. А ты можешь дать мне одно обещание?
   - Смотря какое, - улыбнулась Нора.
   - Дождаться, пока папа вернется с бакена. И все решить вместе. Мне кажется, когда он будет рядом, ты решишь... правильнее.
   "Да он и впрямь совсем взрослый!" - ужаснулась Нора, приглаживая его вихры.
   - Я сыграю тебе два кусочка из моего фортепьянного концерта. Только не суди слишком строго -я сам чувствую пробелы. Вот слушай...
   Он поднял крышку рояля.
   С первых же тактов музыка взбудоражила ее азартом, жаждой дерзания, порывом в неизвестное.. Маленький гордый человек рвется ввысь, плечами раздвигает глубины мироздания, проникает в иные миры и, пораженный, останавливается на пороге новых далей, неприступных далей. Они манят, зазывают, но человеку известно, какова назначена цена... И вот он стоит перед дилеммой: остаться жить или исполнить долг ценою жизни Там, позади, свет, радость, счастье, пышные облака, шум сосен над головой и любимая, раскинув руки, бегущая навстречу. А впереди мрак, небытие- и лишь исполненный- долг. Что такое долг? Слово...
   Звук... Но за этим звуком - вся твоя жизнь.
   Ей представился черный беспросветный овал неба, раДужные полосы вокруг-- и яркая голубая черта; отделяюнщя жизнь от смерти. Человека от бездны...
   Крышка рояля захлопнулась.
   Время, отведейное на подготовку, истекло. Кажется, он предусмотрел все. Руно Гай глянул на часы: три четырнадцать по московскому.
   Если удастся задуманное, через сорок пять минут он пожмет руку Ларри Ларка, "неистового Ларри", которого никогда не видел, хотя и преклонялся перед ним всю жизнь.
   А если не удастся, что ж... Это никому не принесет вреда.
   Ровно в четыре включится радио, вызовет Другоевича я объяснит ситуацию. В четыре ноль пять вторая ремонтная лодка, заранее запрограммированная, откроет снаружи заклинившийся люк и перевезет пленников "Профессора Толчинского" на бакен. В четыре двадцать они уже прочтут его записку: что и как делать им на бакене в ожидании спасательного судна.
   Если же замысел удастся осуществить, но сам он пострадает, тогда... тогда они обойдутся и без него, и без лодки, и без бакена. В этом случае лодка не откроет люк, чтобы они, чего доброго, не вздумали оказывать ему помощь или хоронить останки, и Другоевичу, хочешь не хочешь, придется взять курс на сближение со спасателем. "Толчинский" разовьет приличную скорость и выиграет почти двое суток - для больного время весьма существенное, если учитывать, что каждый толчок отдается мучительной болью.
   А других вариантов быть не может.
   Единственное, в чем он виноват перед Другоевичем,- маленькая комедия с радио. Вероятно, они грешат на антенну; это стало уже своего рода традицией - валить все на антенну. Зато руки развязаны. А иначе ему пришлось бы долго и нудно объясняться с Другоевичем, и все равно Другоевич не дал бы согласия. Да и кто согласится на такое? Однако Руно надеялся, Другоевич простит ему это отступление от норм джентльменства, особенно если вспомнит, что в подобных ситуациях Церр тоже имеет право голоса, -- не вступать же им в переговоры с Церром! А возможно, и Церр простит, когда поймет, какое он принял решение. Что же касается Ларри Ларка, то в нем; Руно был уверен с самого начала. Более того, сильно подозревал, что "неистовый Ларри" наперед знает каждый его шаг. Если только пришел в себя.
   Итак,-три сорок пять. Пора.
   Лодка мягко вынырнула из люка, oписала длинную петлю и на пределе скорости устремилась к судну. Теперь все решают секунды. Эх, если бы судно... не брыкалось. Но если бы оно не брыкалось, тебе не пришлось бы принимать экстренных мер, друг мой Руно. Однако в том-то и беда, что оно вращается, взбрыкивает, заваливается набок и тем самым в тысячу раз усложняет твою задачу. И уж тут никакой компьютер не поможет -только твоя воля, твоя интуиция, твоя натренированность, точность глаза, твердость рук..
   Судно приближалось стремительно и неотвратимо. Казалось, не он несется навстречу кораблю, а "Толчинский" всей своей громадой падает на лодку. Руно знал: подобные иллюзии не редкость в космосе - и все же это впечатляло.
   Очень важно, чтобы все получилось. Он обязан любой ценой спасти Ларри Ларка. Впрочем, дело даже не в Церре. В конечном счете Церр-уже вчерашний день, прошлое человечества и, как представителя прошлого, его можно понять и простить. Ведь Он любил Аниту. И с нею потерял Все. Но там еще стажер, мальчишка, впервые выпорхнувший в космос. Птенцу будет полезно узнать, что такое Космическая этика. Да и нельзя допустить, чтобы птенец разуверило в человеке; Не в нём именно - в человеке вообще. Каждый из нас в силах чуточку приблизить будущее, стало быть, обязан приблизить.
   Ну что ж, рискнем. Раз... два...
   Три! Руно Гай резко принял штурвал на себя. Едва не коснувшись брюхом обшивки судна в месте повреждения, лодка взмыла вверх и прошла в полуметре над "Толчинским".
   - Неплохо для первой примерки, - сказал себе Руно, пытаясь сдуть щекочущую струйку пота.-А теперь - к черту Церра, к черту стажера, к черту меня самого! Теперь я имею право думать о Норе. Только о Норе...
   Но у него уже почти не оставалось времени думать о Норе. Описав петлю, лодки снова устремилась к судну.
   "Так вот, Нора, - думaл он азартно, весело и Легко, как в лучшие свои годы, - вот что хочу я сказать тебе на прощанье, золотая моя, а ты пoразмышляй на досуге. Все идет к тому, что рано или поздно люди станут практически бессмертны. Мы уже сейчас живем вдвое, втрое дольше, чем двести лет назад. И все, что мы делаём - мы делаем для человекa, для его блага, для его счaстья, для расцвета его талантов и способностей. Но поверь мне, Нора, поверь, голубка: как бы ни любили мы жизнь, мы никогда, слышишь, никогда не будем бегать от смерти и прятаться oт нее. Пусть она от нас убегает. Как в той старинной песне: "Смелого пуля боится, смелого штык не берет".
   Раз...
   И тут он вспомнил, что такое штык. Это острый клинок на военном ружьe. Еще в двадцатом веке люди кололи друг друга этим штыком. Насмерть. Трудно представить: государства посылали миллионы людей, чтобы они колoлй друг друга штыками! Это называлось-война...
   Два...
   "Но я тогда, Нора, уже тогда штык не брал смелого. И пуля боялась! И так будет всегда, покуда человек останется человеком".
   Три!
   Его ослепило, сплющило и, закрутив штопором, отшвырнуло прочь.
   13
   - Он сумасшедший! - закричал Мелин. - Он пошел на таран!
   Бентхауз сел, спрятав лицо в ладони, Другоевич хрустнул пальцами и отвернулся. Только Церр, казалось, был удовлетворен: разве он не предсказывал?..
   - Ха, струсил!- возликовал Мелин. - В последний момент струсил и свернул. А я-то перед ним преклонялся! По-моему, коллега Церр прав, лучше нам трогать отсюда, он явно не в своем уме.
   - Зубами... - пробормотал Ларк, не открывая глаз. - Он хочет зубами...
   Бентхауз поднес ему воды.
   - Выпейте, Ларри. Не пьет. Бредит.
   - Я не брежу. Ты понимаешь, Другоевич, что он хочет? Понимаешь?
   - Да, капитан. Сейчас он зайдет снова. Я обязан воспрепятствовать этому. Черт с ним, с риском - включаю все двигатели. Он же убьет себя!
   Ларри помотал головой: - Поздно.
   - Это опасно, капитан? - схватил его за руку Мелин.
   Ларри Ларк не шевельнулся. - Скажите, Другоевич, это опасно?
   - Очень,- усмехнулся бортинженер.
   - Он хочет убить нас, да? Это он мстит вам, Церр. Не надо было называть ваше имя. Но, может, еще не поздно.., если включить двигатели?
   - Не мечитесь, юноша!-не глядя в глаза, обратился к нему Церр. - Стоит ли так дрожать за свою жизнь? Это опасно не для нас - для него.
   "Толчинского" подбросило, потом послышался скрежет, будто по корпусу провели гигантской пилой. Когда на экране появилось изображение, на несколько, секунд сбитое ударом, от борта судна плавно отваливался изуродованный, с рваными краями обшивки двигатель. Из срезанной трубы плазмопровода хлестало пламя, но уже не вбок, а почти точно назад. Лодки нигде не было видно.
   Они долго не могли прийти в себя. Вдруг Бентхауз испуганно вскрикнул: стена, на которой он сидел как на полу, постепенно снова превращалась в стену.
   - Соломоново... решение, - уголком рта улыбнулся Ларри Ларк.
   - Вот и все, вот и нет двигателя,- устало проговорил Другоевич. - А реактор гонит в него плазму, как ни в чем не бывало. Что ж. Руно Гай и это предусмотрел: люк остался закрытым, значит, нам остается одно - идти навстречу спасателю.
   - А как же... бакенщик? Что с ним? Может.. нужна помощь? - Церр не дождался ответа. Его тревожные вопросы повисли в воздухе- и растаяли.
   - Включите радио!-хрипло приказал Ларри Ларк.
   - Вы забыли, капитан, - повреждена антенна.
   - Антенна в порядке. Включите.
   - Да его и не выключал никто.
   -Тогда плохо. .
   Голос Бентхауза дрогнул: - Что вы имеете в виду, Ларри?
   - А я категорически протестую! -фальцетом выкрикнул Церр.-И как врач, и как человек! Мы не имеем права уходить, пока не выясним...
   - Браво, Церр!
   Было похоже, капитан взбодрился. То ли потому, что изматывающие толчки прекратились, то ли так подействовал иа него поступок Руно Гая. Зато Бентхауз чувствовал себя прескверно. Он по-прежнему сидел на полу, спрятав лицо п ладони, однако уши его пылали. А Мелин плакал, плакал в Открытую, размазывая слезы по лицу.
   - Ничего, Мелин,-повернулся к нему Ларри Ларк. - Тебе только двадцать три. Ничего. Урок полезный... и наглядный. И тебе, и нам всем. Может быть, ты еще проникнешься... духом космоса.
   - Черт! Вот Ч'черт! - раздался в салоне чей-то незнакомый голос. Все оборотились к двери, но там никого не было.
   Ларри рванулся, сел и со стоном упал обратно на подушку: - Ну, что я говорил!
   Потом в динамике послышался свист. Задорный, задиристый. На мотив старинной песни "Смелого пуля боится".
   - Он жив!-ударил в ладони Церр.
   - Другоевич, Другоевич, я Руно Гай. Вы меня слышите? Я Руно Гай.
   Другоевич переключил переговорное на салон.
   - Да, я вас слышу. Я Другоевич. Как вы там, Руно?
   - В порядке. Почти в порядке. Как вы? Я вас не напугал?
   - Было немножко. А вы не ранены?
   - Я выбил иару зубов, ребята. Или три, еще не сосчитал. Но дело не в этом. Сейчас я заделаю вам трубку, чтоб не барахлила. Пока.
   - Руно! Руно! Гай! Что вы делаете?! Там же радиация! Безобразие, он выключился! Черт знает что!
   -Действительно, сумасшедший! Мы и с трубкой могли бы.
   -Другоевич! Переносной микрофон! Быстро!-глаза Ларри Ларка обрели прежний стальной блеск- Ни черта он не выключился, все слышит. Руно, это я, Ларри Ларк. Повторяю, говорит Ларри Ларк. Я вам категорически запрещаю приближаться к плазмопроводу. Я вам приказываю. Не послушает же...
   Микрофон упал на простыню. Кажется, сил капитана хватило только на эту тираду--он снова потерял сознание.
   - Ничего не слышал,- упавшим голосом подвел итог Другоевич.
   На экране было отчетливо видно, как помятая, покореженная лодка подплыла к изрыгающей пламя трубе, медленно, страшно медленно выпустила манипуляторы и, дав полную боковую тягу, -закрутила обрубок плазмопровода.
   Голубой хвост плазмы истончился, померк, наконец вовсе иссяк. Другоевич ничком упал на диван и затрясся в бессильном рыдании.
   Церр всех по очереди обвел виноватыми собачьими глазами-на него никто не смотрел. И сказал, обращаясь в пустоту:
   -Я умолчал на суде. Я сам виноват в ее гибели. Полагается держать племенные экземпляры и часть мальков в изолированном бассейне, а я спешил вырастить их к выставке. Я сам виноват. Как только вернемся на Землю, потребую повторного суда и открою всю правду. А еще... попробую повлиять на Нору...
   - Поздно! - в лицо ему выпалил Мелин.-Там, по крайней мере, пятикратное...
   - Другоевич!--опять появился в динамике веселый голос Руно. - Порядочек, починил вам трубку. Можете запускать, а на ходу займетесь ремонтом. Сейчас я открою люк. У вас не найдется лишней койки?
   Другоевич остался лежать лицом вниз. К переговорному подошел Бентхауз.
   - Слушайте, Руно! Какого дьявола вы полезли туда, мы бы и так обошлись. Там же пятикратное превы...
   - Это не вы, Другоевич? Ну да все равно, сейчас я вас открою. Придется потесниться, братцы. Мне и вправду предстоит профилактика. Даже две. Одна в госпитале, другая на Совете Космофлота. Вот уж будет чистка -с песочком!
   Другоевич резко встал. Боль, злость, отчаяние до неузнаваемости изменили его обычно невозмутимое лицо.
   - И вы еще шутите! Вас бы крапивой выпороть по соответствующему месту! Знаете, что такое крапива?
   - Что-то вроде салата?
   - Вроде салата! Белый свет не видывал таких... таких..
   -Идиотов?- смеясь, подсказал Руно. - Не умеете ругаться, Другоевич. Не такой уж я идиот. К тому же я и жить хочу. У меня еще есть кой-какие шансы в этом мире. Ну и заклинило!
   - В вашем распоряжении остались считанные часы.
   - Ну, это явное преувеличение. Считанные десятилетия - согласен. Конечно, меня малость облучило, но превышеяие было вовсе не пятикратное. По моим расчетам - только полуторное.
   - Каким образом?!
   - Маленькая хитрость. Под стационарный скафандр я надел еще и обычный. Представляете, как все просто? Внимание, открываю!
   - Но Руно! Почему же не сработал ограничитель стационара? Руно! Опять молчит.
   Жалобно скрипнула, поддаваясь железным мускулам лодки, дверь наружного люка. Через несколько минут Руно Гай, ввалился в шлюз. Когда его освободили от шлема и гермомаски, перед экипажем и пассажирами "Профессора Толчинского" предстала счастливая, расплывшаяся в улыбке физиономия с черным от запекшейся крови подбородком.
   - Вы еще не учли радиационную защиту лодки, - сказал, шепелявя, Руно Гай. - А ограничитель... ограничитель сработал. Да только он был бессилен внутри лодки. Не по мнe все эти ограничители, а отключать нельзя - вздуют... крапивой. Так что приходится использовать скрытые возможности техники. Дайте мне умыться, Другоевич. Не могу же я в таком виде предстать пред светлые очи неистового Ларри.
   Двенадцать дней Нора дежурила у его постели. И двенадцать дней врачи не могли сказать ничего определенного. На тринадцатый Руно пришел в. себя.
   Это были кошмарные дни. Что пережила, что передумала она, сидя у постели - или у саркофага? - больного, лучше, не вспоминать. Ее жаркие волосы, которые так любил Руно, побелели за эти дни. Игорешка, сам измученный и осунувшийся, почти насильно уводил ее из госпиталя отдохнуть пару часов. Но, едва задремав, она вскакивала, ломала руки и рнова летела к нему: "Руно мой, Руно, ну как ты? Как?!" Будто за два часа что-то могло измениться. Будтo вообще, что-то могло измениться от того, что она сидит у постели. Но иначе она не умела.
   Только теперь Нора поняла со всей очевидностью, что любит его. Больше того, поняла, как любит, И впервые лю6oвь открылась ей другой своей стороной - не радостью, а тяжестью чувства. Впервые открылось ей, что она теряла вместе с Руно,- теряла пo воле судьбы, а ведь готова была отдать добровольно! Но и в эти дни она ни на шаг не отступила от принципа.
   Дважды приходил Церр, ворошил прошлое, заступался за Руно, убеждал ее в невиновности Руно, рассказывал ей - ей! - какой замечательный человек. Цёрр говорил страстно, убедительно, подавляя ее аргументами, а она смотрела на него и думала: он умница, он безусловно прав и делает доброе дело, наставляя ее на путь истинный,-но она не любит Церрэ, не переносит, не желает видеть Он был просто неприятен ей, как был неприятен Руно Гай, a все его аргументы разбивались об эту неприязнь.
   Зато она отходила душой у достели Ларри Ларка. СеДой, смуглолицый, продубленный всеми космическими ветрами человек, о котором она прежде и не слыхала, стал ей опорой. Впрочем, привезенный в Госпиталь в тяжелом состоянии, а сейчас быстро идущий на поправку, одинокий и замкнутый, он, вероятно, тоже, как и она, находил отраду в неожиданной и поначалу молчаливой дружбе. Этот белоголовый ребенок был ей симпатичен, его доверчивость и непосредственность восхищали; его мальчишеская улыбка и взгляд успокаивали, а кроме того, был он в чем-то неуловимо похож на Руно,поэтому доводы Ларри Лажа, отнюдь не столь логически безупречные, как у Церра, действовали куда сильнее. Ему даже удалось в чем-то пошатнуть ее позицию.
   В разговорах с ним Норе открылось прежде неведомое: необоримая притягательность космоса, космическая честь, неписаный кодекс этики космонавта - все то, чем жил Руно и о чем она, оказывается, даже не подозревала, хотя они всегда делились друг с другом самым сокровенным. Выходит, для Руно это было очевидным, элементарным.
   Когда выяснилось, что Церр много рассказывйл а ней на борту "Толчинского" и что ЛаррМ Ларк в курсе событий, - Нора, гордая Нора, никому прежде, кроме мужа, не открывавшая души, вдруг расплакалась у постели старого капитана и попросила его совета.
   - Что тут посоветуешь, дочка?- усмехнулся Ларри Ларк.-Ты все знаешь сама. Любишь - возвращайся. А Коли не любишь - что ж. Вас ведь ничто не связывает, кроме любви.
   Она долго, горячо, путано поверяла ему свои сомнения.
   Говорила, что все героические сальто Руно только для непосвященного-подвиги, а на самом деле - чистейший эгоизм, что они никому не нужны, что таким образoм он лишь пытался бежать от себя после гибели Аниты, что если преясде он был просто смелый человек, то после случая на речке Муоннях превратился в искателя приключений, чуть ли не авантюриста. Ракета со взрывчаткой. Бездонные Пещеры, вулкан Жерло и еще с десяток подобных случаев - это не подвиги, это озорство, а еще точнее - игра с огнем, щекочущая нервы. Недаром завод, ради которого он едва не поплатился жизнью и погубил Аниту, снесли после той аварий, даже не стали ремонтировать-настолько он устарел, и ракета со взрывчаткой успела бы к cроку без его присутствия на борту, и научные данные, полученные внутри вулкана, мог добыть простой автомат. Нет, увлеченность, одержимость, самопожертвование - отнюдь не положительные качества сами по себе. Важно, для чего совершается поступок, вернее, для кого: для себя или для людей...
   Ларри Ларк слушал ее, как взрослый, умудренный опытом человек-слушаетьребенка.
   -Погоди, дочка. Ведь та ракета со взрывчаткой могла забарахлить, а там люди сидели на пути лавины. Люди! Разве не ему они обязаны спасением?
   - Нет. Ракета не забарахлила. Риск оказался напрасным.
   - Это cлучай, дочка. А он не мог положиться на случай, не мог рисковать жизнями людей. Он мог рисковать только собственной жизнью.
   - А Жерло?
   - Ну, про Жерло я ничего не знаю. Лучше возьмем самый свежий пример. "Профессор Толчинский". Руно Гай отвоевал для меня у смерти всего двое суток. Но врачи говорят--эти двое суток решили все. И вот я перед тобой, живой и почти здоровый. Разве не убедительно, дочка?
   Нора молчала. Да, пожалуй, это было убедительно, однако... И она начинала все сначала.
   -Ты не любишь его?-прямо спросил Ларри.
   - Люблю.
   - Тогда зачем же убеждаешь себя в обратном?
   - Я не убеждаю. Я только ненавижу в нем эту черту-вечно лезть вперед других, спасать кого-то и подставлять свою голову под... под...
   Ларри Ларк улыбнулся неотразимой младенческой . .
   - Он родился космонавтом, дочка! Это у него в крови.
   Когда Нора возвращалась в гостиницу, Игорешка смотрел на нее требовательно, пытливо. Он все еще ждал ответа на свой вопрос. А она все еще не морда ответить. Нора, видела - он осуждает ее, страдает за нее, переживает за отца. Но и это не заставило еe отступиться.
   На тринадцатый день к Руно вернулось сознание. Главный врач сказал: вне опасности. И Нора решила исчезнуть, чтобы; избежать объяснений с больным... с выздоравливающим Руно. Ларри Ларк одобрил это решение.
   - Тaк и быть, не скажу ему, ЧТo ты была здесь. Скажу: каждый день звонила, из Жиганска. Но, дочка, прости, что так тебя называю, ты в в самом деле стала мне дочерью... об одном прошу: подумай хорошенько. Не погуби любовь... его и свою. И вот еще что. Он наверняка чувствовал себя прескверно после гибели Аниты. Это погнуло его, но не сломало. Теперь должен распрямиться. Учти: для него не столь важно, что решит суд, если Церр добьется новoго суда. Для него, да и для любого, высший суд - суд любимого человека. Твой, Нора, суд. Учтешь?