Страница:
Лариса Бесчастная
Вобла в эстази, или Спецрейс для сумасшедшей Ники
© Л. Бесчастная, 2014
© ООО «Написано пером», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© ООО «Написано пером», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1
Необъяснимое чувство тревоги сводило брови и, чтобы не вызвать ненужных вопросов своей бдительной бабушки, я украсила лицо беззаботной улыбкой. И, как оказалось, зря, потому что спровоцировала совсем другой вопрос:
– Радуешься, что уезжаешь от меня подальше? – я удивлённо раззяпила очи и она воодушевилась: – Да, да! Я ведь всё понимаю! Надоела я тебе со своими нравоучениями! «Ах, внученька! Ты слишком много пьешь кофе! Ты дымишь, как паровоз, без остановки!.. Сколько можно жить одной?! Пора тебе остепениться!..», – я попыталась пресечь сей эмоциональный натиск, сжав бабулю в объятиях, но та уже вошла в раж: – Я всё про тебя знаю, всё! Но потерпи ещё чуть-чуть! Скоро уже приедешь в свою безумную Москву, сядешь в зачуханной квартире перед ящиком с ведёрной кружкой безобразно крепкого кофе, сунешь в рот сигарету, будешь цмоктать её и приговаривать: «Наконец-то я избавилась от этой приставучей старой сучки! Гоп твою мать, какой оргазм!»
Вот так перл! Ну, бабуля… Я подавилась с трудом сдерживаемым смехом и, опасаясь разбудить своего шестилетнего сынишку, помчалась в кухню за минералкой. Бабушка шустро засеменила следом и, дождавшись, пока я отсмеюсь и напьюсь, соизволила обидеться:
– И что такого смешного я сказала? Разве я не права?
Дабы не допустить приступов обоюдной слезливости, неизбежной при прощании родных людей, я решила, что бабулю необходимо подбодрить и раззадорить:
– А сама ты когда остепенишься? Тебе уже за семьдесят, а ты хулиганишь, как пацанка! Чему ты научишь нашего Никиту? Разве можно так сквернословить в твоём возрасте?
– Какой такой возраст?! – вскинулась бабуля. – Я ещё молодая! Если хочешь знать, душа у меня как у девчонки… – и без всякой паузы хихикнула: – И вообще, как раз в мои годы люди уже впадают в детство! – я попробовала обнять свою престарелую «девчонку», но она сердито отстранилась: – А за сына можешь не переживать! Коли у меня и сорвется нечаянно лихое словечко, я сразу ему объясняю, что оно плохое и чтобы он ни в коем случае не говорил таких слов! У меня ни муж, ни дети ни в жизнь не сквернословили… Ты ведь не материшься, не берёшь с меня пример? – я с беспрецедентным вниманием уставилась на часы, чтобы бабуля не прочла в моих глазах правдивый ответ, и она встревожилась: – Что уже пора?
Я кивнула и обхватила её покатые плечи:
– Что-то твой сосед задерживается… Может, я поеду на такси?
– Никаких такси! Вовчик ни разу меня не подводил, вот-вот явится! Не рыпайся, давай лучше проверим, всё ли ты упаковала. Не забыла ли чего…
И бабуля рванулась к порогу. Я успела перехватить её, пока она не стала дёргать с трудом застёгнутые замки:
– Не надо ничего проверять! А то нарушишь упаковку и твоя вобла начнёт вонять!
– Моя упаковка фирменная и запаха рыбы даже собака не учует! – гордо возразила бабуля, но сумку оставила в покое. Зато снова попыталась пустить слезу: – Внученька! Осталась бы ещё на денёчек… Я так редко тебя вижу… Да как же мы без тебя… – и тут же засуетилась: – Ника! А тормозок! Где твоя сумка с бутербродами? А минералку ты взяла?
Ну, суматоха! Не бабуля, а чёртик с моторчиком! Зная её как облупленную, я всякий раз поражаюсь, как быстро меняется у неё настроение! Сунув своей неуёмной старушке пластиковую сумку с дорожным припасом для контроля, я пошла в последний раз взглянуть на своего птенчика.
Никита разметался на диване, оголив голенастые коленки и спрятав веснушчатый нос под одеялом. Я укутала его ножки и приоткрыла зарумянившуюся в тепле мордашку. Он вздохнул и зачмокал губами. Солнышко мое! Опять я бросаю тебя на бабушку… Потерпи, сынушка, вот мама остепенится… Что будет после того, как я закончу институт, я ещё слабо себе представляла, но сейчас с моей сумасшедшей работой и усиленной учёбой – пусть даже заочной – воспитывать малыша, не оставляя его на соседку, было слишком сложно. Тем более, что он у меня такой живчик…
Стук в дверь оторвал меня от виноватых мыслей и я, наскоро чмокнув лобик Никиты и вдохнув поглубже исходящий от него аромат детства, отправилась на выход. Бабуля уже инструктировала «Вовчика» – так она по старой памяти звала нашего сорокатрёхлетнего соседа Владимира Ивановича, с которым у неё были особые тёплые взаимоотношения – и тот со снисходительной улыбкой внимал её наставлениям.
Поздоровавшись с соседом, я с прозрачным намёком открыла дверь и глаза у бабули стали сумасшедшими, а губы искривились:
– Никуша! Ты же там поберегись! В этой твоей сумасшедшей Москве… Высыпайся и кушай вовремя… И бросай курить, пожалуйста!..
– Брошу, ба… Как только, так сразу… Обязательно! И ты тут держись… Никитку не балуй, не повожай его дикие затеи… А то он сядет тебе на шею… И не реви! – я поспешно приложилась к родным щекам и выскочила вслед за «Вовчиком»: лишь бы не видеть слёз своей любимой бабули…
– Хорошая у тебя бабушка, – заметил Владимир Иванович, выехав со двора, – она у нас на весь дом одна такая. Всем помогает… Всегда выслушает и даст нужный совет. Никаких психотерапевтов не надо… – он подумал и, видимо, припомнив что-то пикантное, улыбнулся: – И взбалмошная, как дитя. И прямая. Иногда вместо совета такую прочухонку даст, что мало не покажется. Я бывает обижаюсь… А потом подумаю, подумаю – и соглашаюсь: она во всём права! Потому что мудрая… И добрая. Всех пытается понять, а вас с Никитой любит до потери сознания… Вон какую сумку набила, неподъёмную. И что такого она могла тебе всучить, чего нет в Москве?
Я отогнала видение бабулиного заплаканного лица в раме кухонного окна и ответила:
– Рыбу. Она натолкала полную сумку вяленой воблы и немного чехони. Наша астраханская вобла в Москве идет на ура… А я стольким людям обязана!
– Вобла? – усмехнулся Владимир Иванович и бросил на меня короткий взгляд: – А помнишь, наши мальчишки в детстве обзывали тебя воблой? – я хмыкнула и он углубился в тему моего детства: – Ты была такой худышкой… Как былинка. Так и казалось, что тебя нашим буйным «астраханцем» сметёт! Зато и бегала быстро, как ветер… Треснешь задиру и бежишь. И никому за тобой не угнаться.
– Да уж, бегать мне нравилось. Мама в ужас приходила от того, как быстро я лётаю: вот ребёнок стоял рядом – и вдруг, глядь-поглядь, а его и в помине нету…
Владимир Иванович погрустнел:
– Ты стала очень похожа на свою маму. Такая же хрупкая и красивая…
И он замолчал. Не мешая ему блуждать в воспоминаниях о первой несчастливой любви, я тоже погрузилась в прошлое…
Мамочка… Она была совсем не в напористую бабушку: тихая, застенчивая, мягкая… Зато любить умела сильно. Так сильно, что сгорела за полгода после того, как отец бросил нас. Не дожила и до сорока лет… Я вспомнила, как плакал по ней Владимир Иванович, и удивилась: надо же! Он, похоже, до сих пор не в силах её забыть! А ведь у него не было ни малейшего шанса на ответное чувство: «Вовчик» был на четыре года моложе своей соседки Танечки и та лишь добродушно посмеивалась над его ухаживаниями. А он её боготворил, и по рассказам бабули, даже пытался топиться в Волге, как только узнал, что она вышла замуж. Чудом спасли. Ему было тогда всего семнадцать лет. На что он надеялся?
От грустных мыслей меня отвлёк неожиданный вопрос:
– Вероника, а как ты думаешь: если бы тогда, когда Таня осталась одна, я бы всё бросил и приехал к вам …могло бы всё сложиться иначе?
Я посмотрела в смятенное лицо соседа и честно ответила:
– Вряд ли. Разве вы ещё не поняли, что все женщины в нашей семье однолюбки… И бабушка, и мама, и я… Я ведь сколько раз звала бабулю переехать ко мне, а она ни в какую. Не хочет бросать дедушкину могилу. И мама не смогла жить без отца… Прощать его она не собиралась, а без него жить не сумела. Да и я тоже. Хоть и пережила разлуку с отцом Никиты, а всё равно живу одна. Никто мне не мил. Скачу по жизни одинокой волчицей…
Растерянный взгляд Владимира Ивановича ждал развития темы, но мне совсем не нравилась такая перспектива и потому я откровенно обрадовалась, обнаружив свой туристский автобус:
– А вот и наш автобус! Слава Богу, успели вовремя…
На самом деле мы прибыли более чем вовремя – посадка в автобус ещё не началась. Страждущий путешествовать народ толпился у багажников и с досадой поглядывал на спорящих между собой водителей. Тех было двое: пожилой лысоватый толстяк и молодой сухопарый мужик с малопривлекательной сердитой физиономией. Они возбуждённо обсуждали нечто важное для обоих – вероятно, маршрут или порядок смены у руля.
В толпе пассажиров терпеливо топтались представители нескольких поколений: обвешанная медалями группа ветеранов войны, кучка молодёжи, скорее всего, студентов и, судя по типичным клетчатым баулам и сосредоточенным лицам, бывалые торговцы-челночники. Удобно сидя в «девятке» соседа, я без особого интереса разглядывала особей мужского и женского пола и мой взгляд зацепился за стоящую наособицу высокую рыжеволосую девушку с толстым прыщавым парнем малоприятной наружности.
Должно быть, ей было жарко, потому что, несмотря на утреннюю майскую прохладу, она разделась, сбросив свою ветровку на стоящую рядом сумку и демонстрируя всем нарядную лёгкую блузку. Поначалу я не могла понять, что, кроме этой беспечности, меня в ней заинтересовало, но чем дольше я на неё смотрела, тем больше находила в ней странностей.
Со спины она смахивала на манекенщицу, правда немного сутулилась и одета была хоть и модно, но неряшливо, а вот в анфас… Лицо её было измождённым, глаза с отёкшими веками пугали каким-то горячечным блеском, а искусно нанесённая косметика лишь усиливала этот эффект. «Уж не больна ли она? – подумала я и попыталась вспомнить, не завалялся ли у меня в сумочке аспирин: обычно я брала с собой в дорогу «джентльменский набор» лекарств… – Ладно, как попросит, так и начну искать…»
Подавив в себе симптом матери Терезы, я продолжила наблюдение за рыжеволосой и её провожающим и усекла, что тот суёт ей какую-то таблетку. «Ну, слава Богу! – подумала я, – теперь мне уж точно не стоит волноваться…». Из-за ненужного беспокойства, я не сразу заметила, что я не единственная, кому «приглянулась» эта горячая красотка. Из-за спины продолжающих базарить водителей за ней следил ещё один человек.
Это был молодой чернявый парень в весьма дорогом модном прикиде. Опытным взглядом специалиста в отрасли моделирования и пошива одежды я оценила его внешний вид никак не меньше, чем в пятьдесят тысяч – и это всего-то бежевый замшевый пиджак, шикарные туфли и барсетка. Всё фирменное и из натуральных материалов…
Время шло, толпа возроптала и, наконец, одна из акул малого базарного бизнеса решительно направилась к шофёрской братии и выпустила в их адрес всё, что скопилось в невыспавшейся замученной добываем денег женщине. Оба мужика выслушали её с оторопевшими лицами и сухопарый приступил к исполнению служебных обязанностей.
Услужливый сосед встрепенулся и, подхватив мою сумку, исчез в толкучке возле облепленного пассажирами багажника, а я с возрастающим интересом следила за странной парочкой. Пропустив момент, когда девушка скрылась в сутолоке, я, тем не менее, сразу обнаружила её огненные кудри у самого борта автобуса. Её парня не было рядом, а щёголь стоял позади всех и, вытянув шею, наблюдал за погрузкой. Но вот толпа поредела и я увидела рыжую незнакомку в сопровождении своего телохранителя, помогающего ей надеть серую ветровку на ходу к открытой двери автобуса. А другой парень, тот, который из модников, стоял в стороне с нарочито отрешённым видом и никуда пока не спешил. «Должно быть, едет налегке, – машинально отметила я, – и, наверное, не далеко…»
Вернулся справившийся со своим долгом Владимир Иванович и отвлёк меня от созерцания странной парочки коротким отчётом:
– Я поставил твою сумку после других, у стеночки. Она приметная, не проглядишь среди прочих. Похоже, несмотря на праздник, автобус будет забит битком… – он посмотрел на меня с нескрываемой симпатией и поинтересовался: – А почему ты не поехала поездом? Трястись больше двадцати часов в автобусе очень утомительно…
– Поезд, который будет в Москве утром, ходит через день. Мне обязательно надо быть на работе десятого до полудня, а значит я должна была уехать вчера вечером. Ну и, сами понимаете, бабушка билась со мной за каждый час общения, вот и присоветовала ехать автобусом. Разведала про какой-то сверхскоростной спецрейс, раздобыла для меня местечко. Разве я могла ей отказать? Зато мы ещё полночи проговорили про жизнь. И Никитка с нами заодно толокся до двух часов, еле уложили.
Сосед понятливо улыбнулся:
– Это точно, спорить с твоей бабушкой бесполезно…
Мы ещё поболтали минут пять о несомненных достоинствах бабули и, направив своего персонального «таксиста» домой, я заняла место у окна в середине салона.
Сухопарый водитель начал уже проверять посадочные талоны, когда к автобусу на такси подъехали опаздывающие пассажиры и развели суету у набитых багажников. Горластая бабенция, с габаритами всемирно известной «Родины-матери», и её не менее упитанный спутник зашурудили в багажнике, умащивая свои достойные таких тяжеловесов сумки и препираясь с недовольным пилотом нашего спецрейса. Любуясь на это скандальное шоу, я не заметила, как рядом со мной объявился попутчик:
– У вас свободно?
Повернувшись на голос, я обомлела: тот самый щёголь! И сердце кольнула тревога.
При ближайшем рассмотрении парень оказался не только модным, но и красивым: мужественный овал лица, прямой нос, яркие крупные губы и раскосые чёрные, как ночь, глаза под густыми вразлёт бровями. Уверенный в своей неотразимости он сверкнул улыбкой «а ля Бленд-а-Мед» и с места в карьер представился:
– Меня зовут Ренат, – вальяжно усевшись в кресло, он повернулся ко мне всем корпусом: – А вас как зовут-кличут, прекрасная незнакомка?
«Глупец! – мысленно осадила я попутчика. – Распустил хвост, как павлин! Да будет тебе известно, что ты не в моём вкусе, более того: я терпеть не могу холёных красавчиков! Мне милы серые колючие Ёжики…» – и, я небрежно обронила:
– Зовите меня Тату… Когда я буду бодрствовать…
– Тату?.. – растерянно пробормотал «павлин». – Разве бывают такие имена…
Но я уже откинула сиденье и демонстративно закрыла очи, всем своим видом показывая, что не расположена к общению.
Глаза-то я закрыла, но сон не шёл ко мне, улетучился напрочь. А всё оттого, что разбередила душу разговорами о маме и своей первой, да что там первой – единственной! – любви. Уж так получилась что крахом маминого счастья накрылась и моя любовь. Моя короткая, но огромная, как океан, любовь к Сергею Ерёмину: Серёжику-Ёжику…
…Я училась в технологическом колледже, когда впервые увидела его: стройного широкоплечего, с коротко стриженными под ёжик русыми волосами, сероглазого и улыбчивого сказочного принца… Он подошёл ко мне, взял за руку и сказал:
– Я ищу своего младшего брата, Костика Ерёмина. Он учится на программиста. Ты не поможешь мне его найти?
– Помогу… – пролепетала я, не в силах отвести от него глаз.
Сергей поблагодарил меня и не сдвинулся с места. Так и простояли мы, Бог знает сколько времени, пока к нам не подбежал тонкошеий очкарик и не окликнул его:
– Серёга! Ты меня ждёшь?
– Ага, – ответил «сказочный принц», теребя мою руку, – тебя, братишка. Хочу, чтобы ты познакомил меня с этой девушкой…
Костик изумлённо поправил сползающие с переносицы очки и засмеялся:
– Ты что маленький? Сам знакомься с нашей принцессой Вероникой.
Распирающее меня счастье выплеснулось смехом:
– Вот и познакомились, братишки Ерёмы! Теперь пойдёмте на набережную гулять.
– Уж с этим вы и без меня справитесь! – отказался Костик и испарился.
И мы, конечно, справились. И больше не расставались до самого отъезда Сергея. В армию. Два месяца горячей, неистовой любви. Мы так спешили любить, что даже не познакомились с родителями друг друга. А потом разлука. Думали на два года, а получилось на всю жизнь.
Я ещё не высушила слёзы после прощания со своим Ёжиком, как от нас ушёл отец – к молодой и наглой переводчице. И мама стала сохнуть на глазах. Подруги её успокаивали, трещали что-то про кризис среднего возраста, а бабушка высказалась просто и ясно: кобель! И вдогонку перефразировала известные строки Маяковского: «спустив штаны, сбежал за комсомолом». Мама упорно молчала и отказывалась есть и пить. Она взяла отпуск и никуда не выходила из дому, объяснив, что ей стыдно и что всё вокруг напоминает ей об отце.
Через месяц, чтобы спасти дочь, бабушка посоветовала радикально сменить обстановку – переехать в другой город – и мама, выбрав Москву, немного ожила. Наша шикарная профессорская квартира на улице Мира, была продана с лихорадочно-припадочной быстротой и мы навсегда покинули Волгоград, поселившись в Москве в крохотную «двушку» на окраине: практически, у кольцевой автодороги.
К тому времени я уже получила первое письмо от Сергея и сообщила ему свой новый адрес и о том, что беременна. Но письмо вернулось назад непрочитанным. Я жутко встревожилась и написала Костику на адрес колледжа. Младший Ерёмин коротко ответил мне, что они тоже потеряли связь с Сергеем, и боятся, что его отправили куда-нибудь в горячую точку. Я узнала, что раньше, чем через полгода его не могли туда послать, и написала об этом Костику, но ответа не получила. А потом слегла мама и через месяц после появления на свет моего Никиты я осталась совсем одна и без средств к существованию…
Всё! Хватит ворошить старые раны! Пора подкрепиться… Автобус мягко шуршал шинами, мой не в меру общительный попутчик дремал и я, ожесточённо вцепившись в бутерброд, уставилась в окно. Степь, степь, степь… Любимая и брошенная мною степь. А я еду в чужую мне, по сути, Москву, оставив здесь всё, что люблю. Зачем, скажите на милость?! За успехом? За приключениями? Я не могла себе ответить на этот вопрос. Разве что, там могила моей мамочки…
День был безумно длинным и утомительным. Небольшие оживления в пути не прогоняли скуку, а предельно короткие «технические» остановки не позволяли как следует размяться. Единственным безальтернативным развлечением был телевизор, вернее, видик, но ни водители, ни их хозяева не утруждали себя пополнением фильмотеки и до чёртиков надоевшие американские боевики никого не интересовали.
Молодёжь после нескольких рокировок сгрудилась на задах и развлекалась пивом, игрой в карты и лёгким флиртом – остальные дремали. После своих экскурсов в прошлое спать я не могла, а мой сосед, получив облом в первые же минуты путешествия, потерял ко мне интерес и сменил объект охмурения, и даже не единожды.
В Волгограде, где мы задержались немного дольше, чем рассчитывали, высаживая ветеранов и подбирая новых пассажиров нашего спецрейса, Ренат пробовал обаять одну из студенток и даже пытался переселиться на «галёрку», но, по-видимому, у той девушки уже был «владелец» и зарвавшегося чужака быстренько спровадили на место. Он поскучал в аккурат до Михайловки и там с азартом взялся за рыжеволосую. Как раз в процессе моего очередного перекура, что дало мне возможность лицезреть этот спектакль.
К тому времени девушку «развезло» ещё больше, она смотрела на всех остекленевшими глазами и зябко потирала плечи. Ренат вился вокруг неё с азартом охотника и всё пытался нашёптывать ей что-то на ухо, но она лишь трясла растрёпанными кудрями и пугливо шарахалась в сторону. Я не верила в то, что этот щёголь всерьёз запал на такую распустёху, и удивлялась назойливости Рената, а в какой-то момент у меня проскользнула мысль, что он знаком с рыжеволосой путешественницей.
С наступлением темноты сон всё же сморил меня и я провалилась в иной, ирреальный мир, где со мной были и мама, и Сергей, и даже отец, который всю ночь пытался меня о чём-то предупредить, но я не могла понять о чём. А под утро я пошла по краю пропасти и, не выдержав адского напряжения, стала звать на помощь маму…
– Эй, девчонки! Хватит спать, приехали! Ну-ка, живо поднимайтесь, дома доспите!
Раздражённый голос водителя рассёк удушливость салона и, резко выдернув меня из жуткого сна, заставил моё сердце трепыхаться, как обречённого на суп курёнка в беспощадных руках голодного хозяина.
Девчонки? А кто ещё кроме меня? Я разлепила веки и огляделась. Через три ряда, в щели между креслами, полыхали кудри хворающей девушки. Наверное, её совсем доконала высокая температура… Застегнув на все пуговицы свой эксклюзивный тренч и подхватив сумочку, я направилась к выходу.
– Поторапливайся! И эту рыжую по пути разбуди! Тут вам не спальный салон! – выкрикнул водитель, с нескрываемой досадой наблюдая моё неспешное дефиле по узкому проходу.
Мне хотелось сказать этому хаму пару «тёплых» слов для острастки, но к тому моменту, как вспомнила свой горячий репертуар, я поравнялась с рыжеволосой девушкой и застыла от захлестнувшего меня страха: что-то не так было с этой пассажиркой!
Несвязные детали увиденного мною метались в голове и никак не лепились в единое целое, но всё во мне сжалось от дурного предчувствия. Должно быть, водитель почуял исходящую от моей скованной позы угрозу его планам, потому что через минуту уже пристроился рядом. И тоже онемел.
Девушка сидела откинувшись на спинку кресла, но голова её с отвернутым к окну лицом была опущена, длинные ноги неловко вытянулись в сторону прохода, а находящаяся в поле нашего зрения рука была неестественно вывернута… и пальцы скрючены…
– Посмотри… пожалуйста… Она дышит?.. – словно опасаясь потревожить рыжеволосую, прошептал водитель, напрочь позабывший, что только что велел её будить.
Я хотела возмутиться, мол, кто тут у нас мужчина, но заглянув в его побледневшее лицо, поняла, что из нас двоих к сильному полу, скорее, следует причислить меня, – и, обмирая, приложила дрожащие пальцы к сонной артерии девушки…
– Ну?! – с мольбой зашипел водитель, расширенными зрачками впериваясь в мои губы.
Я покачала головой и лишила его последней надежды:
– Она мертва… И, похоже, давно. Уже начала остывать…
– Радуешься, что уезжаешь от меня подальше? – я удивлённо раззяпила очи и она воодушевилась: – Да, да! Я ведь всё понимаю! Надоела я тебе со своими нравоучениями! «Ах, внученька! Ты слишком много пьешь кофе! Ты дымишь, как паровоз, без остановки!.. Сколько можно жить одной?! Пора тебе остепениться!..», – я попыталась пресечь сей эмоциональный натиск, сжав бабулю в объятиях, но та уже вошла в раж: – Я всё про тебя знаю, всё! Но потерпи ещё чуть-чуть! Скоро уже приедешь в свою безумную Москву, сядешь в зачуханной квартире перед ящиком с ведёрной кружкой безобразно крепкого кофе, сунешь в рот сигарету, будешь цмоктать её и приговаривать: «Наконец-то я избавилась от этой приставучей старой сучки! Гоп твою мать, какой оргазм!»
Вот так перл! Ну, бабуля… Я подавилась с трудом сдерживаемым смехом и, опасаясь разбудить своего шестилетнего сынишку, помчалась в кухню за минералкой. Бабушка шустро засеменила следом и, дождавшись, пока я отсмеюсь и напьюсь, соизволила обидеться:
– И что такого смешного я сказала? Разве я не права?
Дабы не допустить приступов обоюдной слезливости, неизбежной при прощании родных людей, я решила, что бабулю необходимо подбодрить и раззадорить:
– А сама ты когда остепенишься? Тебе уже за семьдесят, а ты хулиганишь, как пацанка! Чему ты научишь нашего Никиту? Разве можно так сквернословить в твоём возрасте?
– Какой такой возраст?! – вскинулась бабуля. – Я ещё молодая! Если хочешь знать, душа у меня как у девчонки… – и без всякой паузы хихикнула: – И вообще, как раз в мои годы люди уже впадают в детство! – я попробовала обнять свою престарелую «девчонку», но она сердито отстранилась: – А за сына можешь не переживать! Коли у меня и сорвется нечаянно лихое словечко, я сразу ему объясняю, что оно плохое и чтобы он ни в коем случае не говорил таких слов! У меня ни муж, ни дети ни в жизнь не сквернословили… Ты ведь не материшься, не берёшь с меня пример? – я с беспрецедентным вниманием уставилась на часы, чтобы бабуля не прочла в моих глазах правдивый ответ, и она встревожилась: – Что уже пора?
Я кивнула и обхватила её покатые плечи:
– Что-то твой сосед задерживается… Может, я поеду на такси?
– Никаких такси! Вовчик ни разу меня не подводил, вот-вот явится! Не рыпайся, давай лучше проверим, всё ли ты упаковала. Не забыла ли чего…
И бабуля рванулась к порогу. Я успела перехватить её, пока она не стала дёргать с трудом застёгнутые замки:
– Не надо ничего проверять! А то нарушишь упаковку и твоя вобла начнёт вонять!
– Моя упаковка фирменная и запаха рыбы даже собака не учует! – гордо возразила бабуля, но сумку оставила в покое. Зато снова попыталась пустить слезу: – Внученька! Осталась бы ещё на денёчек… Я так редко тебя вижу… Да как же мы без тебя… – и тут же засуетилась: – Ника! А тормозок! Где твоя сумка с бутербродами? А минералку ты взяла?
Ну, суматоха! Не бабуля, а чёртик с моторчиком! Зная её как облупленную, я всякий раз поражаюсь, как быстро меняется у неё настроение! Сунув своей неуёмной старушке пластиковую сумку с дорожным припасом для контроля, я пошла в последний раз взглянуть на своего птенчика.
Никита разметался на диване, оголив голенастые коленки и спрятав веснушчатый нос под одеялом. Я укутала его ножки и приоткрыла зарумянившуюся в тепле мордашку. Он вздохнул и зачмокал губами. Солнышко мое! Опять я бросаю тебя на бабушку… Потерпи, сынушка, вот мама остепенится… Что будет после того, как я закончу институт, я ещё слабо себе представляла, но сейчас с моей сумасшедшей работой и усиленной учёбой – пусть даже заочной – воспитывать малыша, не оставляя его на соседку, было слишком сложно. Тем более, что он у меня такой живчик…
Стук в дверь оторвал меня от виноватых мыслей и я, наскоро чмокнув лобик Никиты и вдохнув поглубже исходящий от него аромат детства, отправилась на выход. Бабуля уже инструктировала «Вовчика» – так она по старой памяти звала нашего сорокатрёхлетнего соседа Владимира Ивановича, с которым у неё были особые тёплые взаимоотношения – и тот со снисходительной улыбкой внимал её наставлениям.
Поздоровавшись с соседом, я с прозрачным намёком открыла дверь и глаза у бабули стали сумасшедшими, а губы искривились:
– Никуша! Ты же там поберегись! В этой твоей сумасшедшей Москве… Высыпайся и кушай вовремя… И бросай курить, пожалуйста!..
– Брошу, ба… Как только, так сразу… Обязательно! И ты тут держись… Никитку не балуй, не повожай его дикие затеи… А то он сядет тебе на шею… И не реви! – я поспешно приложилась к родным щекам и выскочила вслед за «Вовчиком»: лишь бы не видеть слёз своей любимой бабули…
– Хорошая у тебя бабушка, – заметил Владимир Иванович, выехав со двора, – она у нас на весь дом одна такая. Всем помогает… Всегда выслушает и даст нужный совет. Никаких психотерапевтов не надо… – он подумал и, видимо, припомнив что-то пикантное, улыбнулся: – И взбалмошная, как дитя. И прямая. Иногда вместо совета такую прочухонку даст, что мало не покажется. Я бывает обижаюсь… А потом подумаю, подумаю – и соглашаюсь: она во всём права! Потому что мудрая… И добрая. Всех пытается понять, а вас с Никитой любит до потери сознания… Вон какую сумку набила, неподъёмную. И что такого она могла тебе всучить, чего нет в Москве?
Я отогнала видение бабулиного заплаканного лица в раме кухонного окна и ответила:
– Рыбу. Она натолкала полную сумку вяленой воблы и немного чехони. Наша астраханская вобла в Москве идет на ура… А я стольким людям обязана!
– Вобла? – усмехнулся Владимир Иванович и бросил на меня короткий взгляд: – А помнишь, наши мальчишки в детстве обзывали тебя воблой? – я хмыкнула и он углубился в тему моего детства: – Ты была такой худышкой… Как былинка. Так и казалось, что тебя нашим буйным «астраханцем» сметёт! Зато и бегала быстро, как ветер… Треснешь задиру и бежишь. И никому за тобой не угнаться.
– Да уж, бегать мне нравилось. Мама в ужас приходила от того, как быстро я лётаю: вот ребёнок стоял рядом – и вдруг, глядь-поглядь, а его и в помине нету…
Владимир Иванович погрустнел:
– Ты стала очень похожа на свою маму. Такая же хрупкая и красивая…
И он замолчал. Не мешая ему блуждать в воспоминаниях о первой несчастливой любви, я тоже погрузилась в прошлое…
Мамочка… Она была совсем не в напористую бабушку: тихая, застенчивая, мягкая… Зато любить умела сильно. Так сильно, что сгорела за полгода после того, как отец бросил нас. Не дожила и до сорока лет… Я вспомнила, как плакал по ней Владимир Иванович, и удивилась: надо же! Он, похоже, до сих пор не в силах её забыть! А ведь у него не было ни малейшего шанса на ответное чувство: «Вовчик» был на четыре года моложе своей соседки Танечки и та лишь добродушно посмеивалась над его ухаживаниями. А он её боготворил, и по рассказам бабули, даже пытался топиться в Волге, как только узнал, что она вышла замуж. Чудом спасли. Ему было тогда всего семнадцать лет. На что он надеялся?
От грустных мыслей меня отвлёк неожиданный вопрос:
– Вероника, а как ты думаешь: если бы тогда, когда Таня осталась одна, я бы всё бросил и приехал к вам …могло бы всё сложиться иначе?
Я посмотрела в смятенное лицо соседа и честно ответила:
– Вряд ли. Разве вы ещё не поняли, что все женщины в нашей семье однолюбки… И бабушка, и мама, и я… Я ведь сколько раз звала бабулю переехать ко мне, а она ни в какую. Не хочет бросать дедушкину могилу. И мама не смогла жить без отца… Прощать его она не собиралась, а без него жить не сумела. Да и я тоже. Хоть и пережила разлуку с отцом Никиты, а всё равно живу одна. Никто мне не мил. Скачу по жизни одинокой волчицей…
Растерянный взгляд Владимира Ивановича ждал развития темы, но мне совсем не нравилась такая перспектива и потому я откровенно обрадовалась, обнаружив свой туристский автобус:
– А вот и наш автобус! Слава Богу, успели вовремя…
На самом деле мы прибыли более чем вовремя – посадка в автобус ещё не началась. Страждущий путешествовать народ толпился у багажников и с досадой поглядывал на спорящих между собой водителей. Тех было двое: пожилой лысоватый толстяк и молодой сухопарый мужик с малопривлекательной сердитой физиономией. Они возбуждённо обсуждали нечто важное для обоих – вероятно, маршрут или порядок смены у руля.
В толпе пассажиров терпеливо топтались представители нескольких поколений: обвешанная медалями группа ветеранов войны, кучка молодёжи, скорее всего, студентов и, судя по типичным клетчатым баулам и сосредоточенным лицам, бывалые торговцы-челночники. Удобно сидя в «девятке» соседа, я без особого интереса разглядывала особей мужского и женского пола и мой взгляд зацепился за стоящую наособицу высокую рыжеволосую девушку с толстым прыщавым парнем малоприятной наружности.
Должно быть, ей было жарко, потому что, несмотря на утреннюю майскую прохладу, она разделась, сбросив свою ветровку на стоящую рядом сумку и демонстрируя всем нарядную лёгкую блузку. Поначалу я не могла понять, что, кроме этой беспечности, меня в ней заинтересовало, но чем дольше я на неё смотрела, тем больше находила в ней странностей.
Со спины она смахивала на манекенщицу, правда немного сутулилась и одета была хоть и модно, но неряшливо, а вот в анфас… Лицо её было измождённым, глаза с отёкшими веками пугали каким-то горячечным блеском, а искусно нанесённая косметика лишь усиливала этот эффект. «Уж не больна ли она? – подумала я и попыталась вспомнить, не завалялся ли у меня в сумочке аспирин: обычно я брала с собой в дорогу «джентльменский набор» лекарств… – Ладно, как попросит, так и начну искать…»
Подавив в себе симптом матери Терезы, я продолжила наблюдение за рыжеволосой и её провожающим и усекла, что тот суёт ей какую-то таблетку. «Ну, слава Богу! – подумала я, – теперь мне уж точно не стоит волноваться…». Из-за ненужного беспокойства, я не сразу заметила, что я не единственная, кому «приглянулась» эта горячая красотка. Из-за спины продолжающих базарить водителей за ней следил ещё один человек.
Это был молодой чернявый парень в весьма дорогом модном прикиде. Опытным взглядом специалиста в отрасли моделирования и пошива одежды я оценила его внешний вид никак не меньше, чем в пятьдесят тысяч – и это всего-то бежевый замшевый пиджак, шикарные туфли и барсетка. Всё фирменное и из натуральных материалов…
Время шло, толпа возроптала и, наконец, одна из акул малого базарного бизнеса решительно направилась к шофёрской братии и выпустила в их адрес всё, что скопилось в невыспавшейся замученной добываем денег женщине. Оба мужика выслушали её с оторопевшими лицами и сухопарый приступил к исполнению служебных обязанностей.
Услужливый сосед встрепенулся и, подхватив мою сумку, исчез в толкучке возле облепленного пассажирами багажника, а я с возрастающим интересом следила за странной парочкой. Пропустив момент, когда девушка скрылась в сутолоке, я, тем не менее, сразу обнаружила её огненные кудри у самого борта автобуса. Её парня не было рядом, а щёголь стоял позади всех и, вытянув шею, наблюдал за погрузкой. Но вот толпа поредела и я увидела рыжую незнакомку в сопровождении своего телохранителя, помогающего ей надеть серую ветровку на ходу к открытой двери автобуса. А другой парень, тот, который из модников, стоял в стороне с нарочито отрешённым видом и никуда пока не спешил. «Должно быть, едет налегке, – машинально отметила я, – и, наверное, не далеко…»
Вернулся справившийся со своим долгом Владимир Иванович и отвлёк меня от созерцания странной парочки коротким отчётом:
– Я поставил твою сумку после других, у стеночки. Она приметная, не проглядишь среди прочих. Похоже, несмотря на праздник, автобус будет забит битком… – он посмотрел на меня с нескрываемой симпатией и поинтересовался: – А почему ты не поехала поездом? Трястись больше двадцати часов в автобусе очень утомительно…
– Поезд, который будет в Москве утром, ходит через день. Мне обязательно надо быть на работе десятого до полудня, а значит я должна была уехать вчера вечером. Ну и, сами понимаете, бабушка билась со мной за каждый час общения, вот и присоветовала ехать автобусом. Разведала про какой-то сверхскоростной спецрейс, раздобыла для меня местечко. Разве я могла ей отказать? Зато мы ещё полночи проговорили про жизнь. И Никитка с нами заодно толокся до двух часов, еле уложили.
Сосед понятливо улыбнулся:
– Это точно, спорить с твоей бабушкой бесполезно…
Мы ещё поболтали минут пять о несомненных достоинствах бабули и, направив своего персонального «таксиста» домой, я заняла место у окна в середине салона.
Сухопарый водитель начал уже проверять посадочные талоны, когда к автобусу на такси подъехали опаздывающие пассажиры и развели суету у набитых багажников. Горластая бабенция, с габаритами всемирно известной «Родины-матери», и её не менее упитанный спутник зашурудили в багажнике, умащивая свои достойные таких тяжеловесов сумки и препираясь с недовольным пилотом нашего спецрейса. Любуясь на это скандальное шоу, я не заметила, как рядом со мной объявился попутчик:
– У вас свободно?
Повернувшись на голос, я обомлела: тот самый щёголь! И сердце кольнула тревога.
При ближайшем рассмотрении парень оказался не только модным, но и красивым: мужественный овал лица, прямой нос, яркие крупные губы и раскосые чёрные, как ночь, глаза под густыми вразлёт бровями. Уверенный в своей неотразимости он сверкнул улыбкой «а ля Бленд-а-Мед» и с места в карьер представился:
– Меня зовут Ренат, – вальяжно усевшись в кресло, он повернулся ко мне всем корпусом: – А вас как зовут-кличут, прекрасная незнакомка?
«Глупец! – мысленно осадила я попутчика. – Распустил хвост, как павлин! Да будет тебе известно, что ты не в моём вкусе, более того: я терпеть не могу холёных красавчиков! Мне милы серые колючие Ёжики…» – и, я небрежно обронила:
– Зовите меня Тату… Когда я буду бодрствовать…
– Тату?.. – растерянно пробормотал «павлин». – Разве бывают такие имена…
Но я уже откинула сиденье и демонстративно закрыла очи, всем своим видом показывая, что не расположена к общению.
Глаза-то я закрыла, но сон не шёл ко мне, улетучился напрочь. А всё оттого, что разбередила душу разговорами о маме и своей первой, да что там первой – единственной! – любви. Уж так получилась что крахом маминого счастья накрылась и моя любовь. Моя короткая, но огромная, как океан, любовь к Сергею Ерёмину: Серёжику-Ёжику…
…Я училась в технологическом колледже, когда впервые увидела его: стройного широкоплечего, с коротко стриженными под ёжик русыми волосами, сероглазого и улыбчивого сказочного принца… Он подошёл ко мне, взял за руку и сказал:
– Я ищу своего младшего брата, Костика Ерёмина. Он учится на программиста. Ты не поможешь мне его найти?
– Помогу… – пролепетала я, не в силах отвести от него глаз.
Сергей поблагодарил меня и не сдвинулся с места. Так и простояли мы, Бог знает сколько времени, пока к нам не подбежал тонкошеий очкарик и не окликнул его:
– Серёга! Ты меня ждёшь?
– Ага, – ответил «сказочный принц», теребя мою руку, – тебя, братишка. Хочу, чтобы ты познакомил меня с этой девушкой…
Костик изумлённо поправил сползающие с переносицы очки и засмеялся:
– Ты что маленький? Сам знакомься с нашей принцессой Вероникой.
Распирающее меня счастье выплеснулось смехом:
– Вот и познакомились, братишки Ерёмы! Теперь пойдёмте на набережную гулять.
– Уж с этим вы и без меня справитесь! – отказался Костик и испарился.
И мы, конечно, справились. И больше не расставались до самого отъезда Сергея. В армию. Два месяца горячей, неистовой любви. Мы так спешили любить, что даже не познакомились с родителями друг друга. А потом разлука. Думали на два года, а получилось на всю жизнь.
Я ещё не высушила слёзы после прощания со своим Ёжиком, как от нас ушёл отец – к молодой и наглой переводчице. И мама стала сохнуть на глазах. Подруги её успокаивали, трещали что-то про кризис среднего возраста, а бабушка высказалась просто и ясно: кобель! И вдогонку перефразировала известные строки Маяковского: «спустив штаны, сбежал за комсомолом». Мама упорно молчала и отказывалась есть и пить. Она взяла отпуск и никуда не выходила из дому, объяснив, что ей стыдно и что всё вокруг напоминает ей об отце.
Через месяц, чтобы спасти дочь, бабушка посоветовала радикально сменить обстановку – переехать в другой город – и мама, выбрав Москву, немного ожила. Наша шикарная профессорская квартира на улице Мира, была продана с лихорадочно-припадочной быстротой и мы навсегда покинули Волгоград, поселившись в Москве в крохотную «двушку» на окраине: практически, у кольцевой автодороги.
К тому времени я уже получила первое письмо от Сергея и сообщила ему свой новый адрес и о том, что беременна. Но письмо вернулось назад непрочитанным. Я жутко встревожилась и написала Костику на адрес колледжа. Младший Ерёмин коротко ответил мне, что они тоже потеряли связь с Сергеем, и боятся, что его отправили куда-нибудь в горячую точку. Я узнала, что раньше, чем через полгода его не могли туда послать, и написала об этом Костику, но ответа не получила. А потом слегла мама и через месяц после появления на свет моего Никиты я осталась совсем одна и без средств к существованию…
Всё! Хватит ворошить старые раны! Пора подкрепиться… Автобус мягко шуршал шинами, мой не в меру общительный попутчик дремал и я, ожесточённо вцепившись в бутерброд, уставилась в окно. Степь, степь, степь… Любимая и брошенная мною степь. А я еду в чужую мне, по сути, Москву, оставив здесь всё, что люблю. Зачем, скажите на милость?! За успехом? За приключениями? Я не могла себе ответить на этот вопрос. Разве что, там могила моей мамочки…
День был безумно длинным и утомительным. Небольшие оживления в пути не прогоняли скуку, а предельно короткие «технические» остановки не позволяли как следует размяться. Единственным безальтернативным развлечением был телевизор, вернее, видик, но ни водители, ни их хозяева не утруждали себя пополнением фильмотеки и до чёртиков надоевшие американские боевики никого не интересовали.
Молодёжь после нескольких рокировок сгрудилась на задах и развлекалась пивом, игрой в карты и лёгким флиртом – остальные дремали. После своих экскурсов в прошлое спать я не могла, а мой сосед, получив облом в первые же минуты путешествия, потерял ко мне интерес и сменил объект охмурения, и даже не единожды.
В Волгограде, где мы задержались немного дольше, чем рассчитывали, высаживая ветеранов и подбирая новых пассажиров нашего спецрейса, Ренат пробовал обаять одну из студенток и даже пытался переселиться на «галёрку», но, по-видимому, у той девушки уже был «владелец» и зарвавшегося чужака быстренько спровадили на место. Он поскучал в аккурат до Михайловки и там с азартом взялся за рыжеволосую. Как раз в процессе моего очередного перекура, что дало мне возможность лицезреть этот спектакль.
К тому времени девушку «развезло» ещё больше, она смотрела на всех остекленевшими глазами и зябко потирала плечи. Ренат вился вокруг неё с азартом охотника и всё пытался нашёптывать ей что-то на ухо, но она лишь трясла растрёпанными кудрями и пугливо шарахалась в сторону. Я не верила в то, что этот щёголь всерьёз запал на такую распустёху, и удивлялась назойливости Рената, а в какой-то момент у меня проскользнула мысль, что он знаком с рыжеволосой путешественницей.
С наступлением темноты сон всё же сморил меня и я провалилась в иной, ирреальный мир, где со мной были и мама, и Сергей, и даже отец, который всю ночь пытался меня о чём-то предупредить, но я не могла понять о чём. А под утро я пошла по краю пропасти и, не выдержав адского напряжения, стала звать на помощь маму…
– Эй, девчонки! Хватит спать, приехали! Ну-ка, живо поднимайтесь, дома доспите!
Раздражённый голос водителя рассёк удушливость салона и, резко выдернув меня из жуткого сна, заставил моё сердце трепыхаться, как обречённого на суп курёнка в беспощадных руках голодного хозяина.
Девчонки? А кто ещё кроме меня? Я разлепила веки и огляделась. Через три ряда, в щели между креслами, полыхали кудри хворающей девушки. Наверное, её совсем доконала высокая температура… Застегнув на все пуговицы свой эксклюзивный тренч и подхватив сумочку, я направилась к выходу.
– Поторапливайся! И эту рыжую по пути разбуди! Тут вам не спальный салон! – выкрикнул водитель, с нескрываемой досадой наблюдая моё неспешное дефиле по узкому проходу.
Мне хотелось сказать этому хаму пару «тёплых» слов для острастки, но к тому моменту, как вспомнила свой горячий репертуар, я поравнялась с рыжеволосой девушкой и застыла от захлестнувшего меня страха: что-то не так было с этой пассажиркой!
Несвязные детали увиденного мною метались в голове и никак не лепились в единое целое, но всё во мне сжалось от дурного предчувствия. Должно быть, водитель почуял исходящую от моей скованной позы угрозу его планам, потому что через минуту уже пристроился рядом. И тоже онемел.
Девушка сидела откинувшись на спинку кресла, но голова её с отвернутым к окну лицом была опущена, длинные ноги неловко вытянулись в сторону прохода, а находящаяся в поле нашего зрения рука была неестественно вывернута… и пальцы скрючены…
– Посмотри… пожалуйста… Она дышит?.. – словно опасаясь потревожить рыжеволосую, прошептал водитель, напрочь позабывший, что только что велел её будить.
Я хотела возмутиться, мол, кто тут у нас мужчина, но заглянув в его побледневшее лицо, поняла, что из нас двоих к сильному полу, скорее, следует причислить меня, – и, обмирая, приложила дрожащие пальцы к сонной артерии девушки…
– Ну?! – с мольбой зашипел водитель, расширенными зрачками впериваясь в мои губы.
Я покачала головой и лишила его последней надежды:
– Она мертва… И, похоже, давно. Уже начала остывать…
Глава 2
Незримая аура смерти обдала холодом и я непроизвольно прижалась к водителю. От моего порыва тот очнулся и, смачно выругавшись в сторону, тронул меня за плечо:
– Пойдемте покурим. У меня в башке свалка. Надо всё обмозговать. И что-то делать…
Я послушно последовала за ним и вскоре мы уже «окуривали» дверной проём, сосредоточенно размышляя о случившемся. В моей голове крутилась какая-то догадка, но я никак не могла вытащить её из обрывков вчерашнего дня и ночи и тонула в тревожных предчувствиях. От безуспешных раздумий меня отвлёк вопрос водителя:
– Как ты думаешь, она умерла сама, или ей кто-то помог? Кто-то из пассажиров…
И тут в моей голове стало кое-что складываться. Я прикурила вторую сигарету и ответила:
– Да. Скорее всего ей помогли. Вчера я наблюдала за ней и мне она показалась больной. По крайней мере эта девица вела себя странно. У меня нет опыта в таких делах, но теперь мне кажется, что она была наркоманка. И у неё началась ломка… Кто-то из ехавших этим рейсом ей «помог»… Но перестарался… – следующая мысль поразила меня своей простотой и я, сделав слишком глубокую затяжку, закашлялась.
– Тогда надо вызывать милицию… – вклинился водитель и обречённо добавил: – Видимо, домой я поеду нескоро… И напарник, как нарочно, смылся по своим делам… И рейс придётся отменять… Ну и влип я в историю!..
– И скорую вызовите… – добавила я, лихорадочно соображая, стоит ли ему говорить о своих далеко идущих подозрениях.
Пока водитель звонил и сбивчиво объяснялся с кем-то по сотовому, я приняла решение: о своих догадках – молчать, как партизан! А то придётся давать свидетельские показания и тогда уж я точно опоздаю на мероприятие. И вообще…
Что таилось за этим «вообще» я не могла бы сформулировать, но интуиция заставила меня собраться и включить внимание и «автомат» самозащиты. И едва я сделала это, сразу же заметила подозрительную троицу, топчущуюся метрах в пяти от автобуса.
Это были накачанные бритоголовые парни, время от времени взглядывающие в сторону возбуждённого водителя и явно чем-то встревоженные. Уж не встречают ли они нашу безвременно почившую красавицу? А если да, то почему не спросят о ней напрямую у водителя?
Тот, словно почувствовав, что я подумала о нём, подошёл ко мне и вежливо доложил:
– Сейчас опера приедут… Вы, ради Бога, не уходите! А то они подумают, что это я её. Меня, кстати, Иваном Петровичем зову т…
Назвав своё имя, я задумалась. Ну, что ж… Надо выручать земляка. Тем более, что он опомнился и стал обращаться ко мне на «вы»… Я достала третью сигарету, но вспомнив нравоучения бабушки, согласилась, что три сигареты подряд, пожалуй, перебор, и спрятала «отраву» обратно. От безделья стало муторно и до прибытия оперативной группы я решила провести собственное дознание:
– Пойдемте покурим. У меня в башке свалка. Надо всё обмозговать. И что-то делать…
Я послушно последовала за ним и вскоре мы уже «окуривали» дверной проём, сосредоточенно размышляя о случившемся. В моей голове крутилась какая-то догадка, но я никак не могла вытащить её из обрывков вчерашнего дня и ночи и тонула в тревожных предчувствиях. От безуспешных раздумий меня отвлёк вопрос водителя:
– Как ты думаешь, она умерла сама, или ей кто-то помог? Кто-то из пассажиров…
И тут в моей голове стало кое-что складываться. Я прикурила вторую сигарету и ответила:
– Да. Скорее всего ей помогли. Вчера я наблюдала за ней и мне она показалась больной. По крайней мере эта девица вела себя странно. У меня нет опыта в таких делах, но теперь мне кажется, что она была наркоманка. И у неё началась ломка… Кто-то из ехавших этим рейсом ей «помог»… Но перестарался… – следующая мысль поразила меня своей простотой и я, сделав слишком глубокую затяжку, закашлялась.
– Тогда надо вызывать милицию… – вклинился водитель и обречённо добавил: – Видимо, домой я поеду нескоро… И напарник, как нарочно, смылся по своим делам… И рейс придётся отменять… Ну и влип я в историю!..
– И скорую вызовите… – добавила я, лихорадочно соображая, стоит ли ему говорить о своих далеко идущих подозрениях.
Пока водитель звонил и сбивчиво объяснялся с кем-то по сотовому, я приняла решение: о своих догадках – молчать, как партизан! А то придётся давать свидетельские показания и тогда уж я точно опоздаю на мероприятие. И вообще…
Что таилось за этим «вообще» я не могла бы сформулировать, но интуиция заставила меня собраться и включить внимание и «автомат» самозащиты. И едва я сделала это, сразу же заметила подозрительную троицу, топчущуюся метрах в пяти от автобуса.
Это были накачанные бритоголовые парни, время от времени взглядывающие в сторону возбуждённого водителя и явно чем-то встревоженные. Уж не встречают ли они нашу безвременно почившую красавицу? А если да, то почему не спросят о ней напрямую у водителя?
Тот, словно почувствовав, что я подумала о нём, подошёл ко мне и вежливо доложил:
– Сейчас опера приедут… Вы, ради Бога, не уходите! А то они подумают, что это я её. Меня, кстати, Иваном Петровичем зову т…
Назвав своё имя, я задумалась. Ну, что ж… Надо выручать земляка. Тем более, что он опомнился и стал обращаться ко мне на «вы»… Я достала третью сигарету, но вспомнив нравоучения бабушки, согласилась, что три сигареты подряд, пожалуй, перебор, и спрятала «отраву» обратно. От безделья стало муторно и до прибытия оперативной группы я решила провести собственное дознание: