Страница:
— Ну и что? — спросил Черяга.
— А ты сам подумай, пласт девяносто сантиметров, и с этих девяноста сантиметров пять неучтенные. Тут не то что на грузовик, тут на вагон хватит.
— Вам сколько зарплаты не платили? — спросил Черяга.
— Мне восемь тысяч должны, — сказал один шахтер.
— А мне десять. Вон, у нас Ваське ничего не должны. Потому что дурак.
— Как — ничего не должны? — удивился Черяга.
— А у нас же магазин есть, — «Слава труду». Тоже шахтоуправлению принадлежит, а в нем в долг можно все забирать.
— Так хорошо же! — недоуменно сказал Черяга.
— Ага хорошо! На рынке буханка стоит два рубля, а в «Труде» четыре пятьдесят. Телевизор — вон, точно такой, в магазине стоит за три тысячи, а в «Труде» он шесть. Вон Васька купил телевизор в счет долга, а тот через месяц кончился. Самое дерьмо туда везут, в «Труд», и еще в очереди надо стоять.
— А кто этим «Трудом» заведует? — заинтересованно справился Черяга.
— Да все те же директора и заведуют. Во! Сынок Никишина.
— А что — Никишин до сих пор директор? — уточнил Черяга.
— А куда он денется?
— Ворье собачье, — сказал один из шахтеров, — как при советской власти над нами были, так и теперь. Мы для них быдло.
— Младший Никишин еще в губернаторы баллотировался, — усмехнулся один из шахтеров, — своровал наши деньги и весь город плакатами оклеил- аж три процента получил голосов!
— Во-во, три процента получил и лет получил тоже три, — добавил кто-то и пояснил, обращаясь к Черяге, — он ведь сидел, сыночек-то — три года.
— За что?
— За изнасилование.
— Они что делают? — добавил третий, — они нам выписывают зарплату, а потом говорят: ах извините, мы вам лишнее насчитали, мы у вас в следующем месяце вычтем. Ну что же! Соглашаешься, вычитают. А потом эти деньги куда деваются? Они же обратно в фонд заработной платы не возвращаются, их директора между собой делят.
Вокруг Черяги понемногу собиралась небольшая толпа, привлеченная свежим лицом и интересным разговором.
— Ты вон туда посмотри, — сказал Черяге один из новоприбывших.
Черяга посмотрел и ничего не увидел: за железнодорожными путями тянулась густая лесополоса.
— Рынок наш алафьевский знаешь? — спросил шахтер.
Черяга вспомнил, что за деревьями близ станции и вправду должен быть рынок.
— Каждый день там наркотой торгуют, — продолжал шахтер, — во! Все что хочешь можно купить, стакан «чернухи» — как стакан семечек!
— А кто торгует-то? — спросил Черяга.
— А кто их знает? Бандиты.
— А в пикет кто вчера стрелял?
— Говорят, спецслужбы, — сказал один из шахтеров. — Специальную бригаду из Москвы прислали, чтобы нас запугать.
— Какие спецслужбы! Бандиты стреляли, Никишин их нанял, чтобы мы разошлись!
— А вот и спецслужбы, сдохнуть если вру! И Лухан то же сегодня по радио сказал!
— Предатель твой Лухан рабочего класса, наймит директоров, точно тебе говорю!
— Ага! А то вы, коммуняки, не предатели! Семьдесят лет на нашей спине как сидели, так и сейчас сидите- вон Никишин, он что, без партбилета командовал?
Поднялся гвалт. Шахтеры обсуждали все сразу- и директоров, которые как помыкали ими при советской власти, так и помыкают сейчас, и спецназовцев, которых сегодня кто-то признал в двух крутых парнях, выходивших из местной гостиницы и садившихся в иномарку типа «тойо-та королла» с московскими номерами; и кто-то порывался идти в гостиницу и бить их смертным боем, а кто-то возражал, что вряд ли спецназовцы были такие лопухи, что приехав в город, поселились в гостинице, потому что у спецназовцев Должны быть явки, пароли и тайные квартиры.
А потом все как-то замолкли, и один шахтер грустно сказал:
— У Завражина жена осталась и трое детей.
— А второй убитый, Черяга, — вы его знаете?
Шахтеры зашумели снова. Большая часть голосов склонялась к тому, что они Черяги не знают, но один, самый пожилой, заявил:
— Да нет, был тут паренек, от спонсоров хлеб возил.
— А от каких спонсоров?
— Да хрен их знает. Спросите у Лухана.
— А кто такой Лухан?
Шахтер ткнул пальцем поверх митинга, туда, где старался человек с мегафоном.
— Вон распинается. Босс наш профсоюзный.
Так получилось, что профсоюзный босс Валентин Луханов, долезший по шахтерским плечам аж до областной Думы, проморгал нынешние волнения. Не то чтобы вовсе: но дело в том, что волноваться шахтеры как будто не собирались. Однако в прошлую пятницу программа | «Время» оповестила Россию, что с понедельника шахтеры Чернореченска приступают к бессрочной забастовке- наряду с уже бастовавшими братьями из Инты, Ростова и Анжеро-Судженска. Чернореченский профсоюз, доселе и не подозревавший о неминуемости забастовки, от такой вести натурально взволновался, а взволновавшись, в понедельник сел обсуждать вопрос о забастовке. Было решено объявить предупредительную двадцатичетырехчасовую стачку. Тем временем к профсоюзу подошли шахтеры, которые тоже смотрели в пятницу программу «Время», но Валентин Луханов «со товарищи» был занят важным делом обсуждения и выйти к шахтерам не мог.
Важные дебаты были прерваны только ментами, которые ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры идут к железной дороге; решение о стачке было настолько спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.
Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели обычно.
— Нас не запугаешь! — громко говорил он с трибуны, — агенты Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед, товарищи!
— Кукиш с маслом тебе товарищ, — раздалось из рядов, — ишь, ряшку наел.
Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена она была в дорогих ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и подобает большому политику, не смутился чужой брани и закричал еще громче:
— Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!
— Ура! — закричал кто-то тоненько.
Как уже было сказано, вследствие изобилия всяческого рода хэппенингов, пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы- как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.
Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно, представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов, товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.
— Долой бандитских прислужников! — откликнулся на лухановский клич сам Коложечкин.
— Лухан, уходи! Лухан, уходи! — закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.
В Луханова полетел сор и тухлые помидоры.
— Это провокация! — закричал Луханов, — на помощь! Ребята! Наших бьют!
— Лухан, уходи!
Черная стена независимых профсоюзников быстро и грозно потеснила хлипкие ряды приближенных Луханова. Линия его сторонников внезапно прорвалась, и со всех сторон на трибуну полезли скособоченные рожи.
— А-а! — закричал Луханов, совершенно забыв человеческие слова и только понимая, что экспроприация экспроприаторов, о которой он так долго и часто рассуждал перед депутатами и журналистами, начинается почему-то с него убивают!
Один из соратников Луханова выхватил пушку, негромко чпокнул газовый выстрел, кто-то из шахтеров упал на колени, зажимая глаза. Хлипкий выстрел только больше озлобил нападавших: газовик выбили из рук охранника, он повалился на землю и тут же скрылся под грудой извивающихся тел. Кто-то подставил подножку Луханову, и профсоюзный лидер опрокинулся на помост. Далеко вверху мелькнуло небо с приклеенными к нему выхлопами облачков, и затем на фоне этого неба над Лухановым нарисовался огромный кулак какого-то озлобленного пролетария, с наколкой «Дуся», увенчивающей запястье, и с огромным кастетом, напоминающим стальной нарост на лапах киборга. Кулак стремительно приближался, рассекая воздух. Время замерло для Луханова. Он попытался было откатиться в сторону, но каким-то неисповедимым образом вместе со временем замедлились и его движения, и тело Луханова двигалось медленно-медленно, как тушка насаженного на крючок червяка.
Чья-то кроссовка врезала по руке с кастетом, обладатель руки, визжа, отшатнулся, и тут же его место заняла другая рожа, схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова на ноги.
— Бежим! В темпе!
В разворачивающейся драке Луханов кинулся за нежданным спасителем. У самого выхода со станции наперерез было выскочил шахтер с монтировкой, но спаситель блокировал его руку, подсек и перекинул через себя: шахтер покатился в кювет, громко побрякивая о консервные банки и прочую дрянь, образовавшуюся в результате жизнедеятельности пикета.
Спаситель рванул дверцу темно-зеленого джипа, и Луханов с ходу запрыгнул внутрь.
Взвизгнули покрышки — кто-то из независимых вылетел джипу наперерез, но внедорожник не сбавлял скорости, пер напролом через канаву, и шахтер, не выдержав, откатился в сторону тем же молодецким приемом, которым лет десять назад в армии выкатывался из-под танка.
— Молодец! — одобрил хозяин джипа, — сразу видно, отличник боевой подготовки!
— В милицию! — закричал Луханов, — ради бога, в милицию! Это чудовищная провокация!
Водитель джипа проехал еще полкилометра, свернул к обочине и заглушил мотор.
— Милиция сама приедет, — сообщил он, — будем знакомы: Денис Черяга. Следователь Генпрокуратуры. Я тут, собственно, по угольным делам. Разбираться, как у вас воруют.
— Это у нас воруют? Это в Москве воруют, а не здесь, — сказал Луханов, интересные вы люди! Сначала шахтерам денег не дают, а потом интересуются, куда они пропали.
Черяга помолчал, потом оборотился вправо. Там, за беленькими пятиэтажками и чахлыми от жары деревьями, ровным строем вздымались красные трехэтажные особнячки.
— Это чье? — спросил Черяга.
— Это? Миши Никишина. Сына директора.
— Вы сказали, что деньги шахтеров воруют в Москве. Как вы думаете, деньги, на которые был построен этот особняк, украли в Москве или в Чернореченске?
— Вы меня не так поняли, — запротестовал Луханов, — я хотел сказать, что вся эта система воровства начинается в Москве, а Никишин — мерзавец.
— А если конкретно?
— А?
— Чем он мерзавец-то? Луханов поколебался.
— Ну, фирмы всякие подставные, — неуверенно протянул он. — Жена у Никишина Алина и фирма так же называется. Зарегистрирована за границей. Покупает уголь вдвое дешевле, чем на рынке, а в обмен закупает оборудование втрое дороже. Разница остается «Алине», а оборудование везут сюда. А что в шахту упало, то пропало. Никто не оценит, что там стоит в шахте, кроме тех, кто его туда ставил.
— А шахтеры как на все это реагируют?
— А что шахтеры? Шахтер вон вечером со смены идет, непременно с собой ведерко чистого угля прихватит. Вот ему и кажется, что начальник смены ворует три ведра. А директор шахты, наверное, целых десять.
В глубине души Черяга не мог не согласиться с подобным выводом: шахтеры на него произвели примерно то же впечатление.
— А у вас документы про это есть?
— Кое-что найдется, — задумчиво проговорил Луханов.
— Покажете?
— Покажу, — согласился Луханов, — поехали в терком. [1]Улица Мира, 5.
Джип уже выехал на мостик, когда Черяга спросил:
— А насчет того, что вам угрожали по телефону, — это правда?
— Я что, врать буду? — обиделся Луханов. — Раз пять звонили.
— И что говорили?
— Тексты примерно одинаковые: «Мы пикетчиков на шоссе сделали и тебя, гада, сделаем, если поезда не пойдут».
— И вы так легко к этому относитесь?
— Да я очень серьезно к этому отнесся, — сказал Луханов, — когда мне в два часа ночи прошипели в трубку, я сразу в милицию бросился звонить. А когда в течение трех часов мне еще два раза позвонили и каждый раз разные голоса услужливо брали на себя ответственность за теракт, то я, извините, успокоился.
Луханов хмыкнул.
— На путях стоят тридцать поездов, в каждом поезде по шестьдесят вагонов, у каждого вагона хозяин кипятком писает от злости. Радио у нас все слушают, я еще удивляюсь, что только пять человек позвонили.
Помолчал и добавил:
— Я так думаю, что это и из независимого профсоюза могли звонить. Чтобы поколебать мою преданность делу рабочего класса.
— А бандиты могли звонить? Местные, угольные?
Луханов подумал:
— Могли и они.
— А кто в городе крупные бандиты? — спросил Черяга.
— Да я откуда знаю? Негатив, наверное. Негатив был самый крупный, весь город держал, главный банк в городе держал — «Восточный», мэра на поводке водил.
— А я думал, Чернореченсксоцбанк самый крупный.
— Это теперь. А раньше «Восточный» был.
— И что с ним случилось?
— Обанкротился.
— Что так? Слишком много денег бандитам отстегивал?
— Да нет, я же вам говорю — он и был бандитский, Негатив в директорском кабинете ноги на стол клал. Говорят, что угольные директора положили в банк кучу денег. Левых. Ну, когда Негатив это увидел, у него слюни потекли, он эти деньги распихал по невозвратным кредитам и говорит директорам: извините, банк лопнул. Как-то никто к нему сильных претензий не предъявлял.
— А мэр?
— Переизбрали мэра. Был у нас такой — Куманов Сергей Витальевич. Ба-альшой друг Негатива. Засветился он с этим банком по полной программе, туда же еще вклады населения привлекались, Куманов аж по телевизору выступал и банк нахваливал, как водку «Кристалл». Ну, народ его только что на клочки не разодрал, когда банк накрылся.
— А новый мэр?
— Да он у нас сеть магазинов держал, все столбы плакатами предвыборными оклеил. Народ уж плевался-плевался, а кого выбирать-то?
Два угольных генерала в мэры баллотируются и этот, Курочкин. Плюнули да проголосовали за Курочкина.
— А как Курочкин с Негативом?
— Да не очень. Когда выборы-то были, Негатив ему был заместо табуреточки, весомая поддержка. Деньги, наверно, давал. А как выборы кончились, Курочкин сказал табуреточке: спасибо, что постояла. А я уже наверх залез, мне тебя несподручно с собой тащить.
— И что же Негатив?
— А что Негатив? Негатив к этому времени увял. Директора на него злые, мэр на него злой, он свой кусок нахапал и сидит тихо. Да мэр с ним особо и не ссорился, они и за ручку здороваются, и на футбольный матч ходят вместе.
— А народ как к Негативу относится? Коль скоро он вкладчиков обворовал?
— Да что народ! Негатив вон в областное собрание баллотировался, по Малиновскому округу, там каждому пенсионеру в дом принесли пакет с заморской колбасой. Народ чавку раскрыл, 94 % проголосовали за Негатива. Он, Негатив, вообще щедрый. Рубль отнимет, копейкой непременно поделится. Кто сейчас забастовщиков кормит? Он, а не Крот с Чередой. Сам возит и казаков заставляет.
— А-а, — протянул Черяга, — так это его парня убили вчера? Который хлеб пикету возил?
— Да, наверно, его, — подумав, ответил Луханов. И прибавил: — Ой, поймает Негатив этих козлов, надерет им задницы, не посмотрит, что спецслужбы!
— А зачем Негатив еду возил?
— Я знаю? Возил и возил. И мы брать ее будем, так и скажите в Москве если нам не дает хлеба государство, мы будем брать его у бандитов. Потому что бандиты получаются человечней всяких Чубайсов!
— А где я Негатива могу найти? — спросил Черяга.
Луханов пожал плечами.
— А бог его знает. Поищи в «Сирене». К вечеру.
Терком располагался в маленьком домике напротив обширного здания «Чернореченскугля». В приемной Луханова было пыльно и пусто, и престарелая секретарша играла на маломощном компьютере в «Тетрис». По просьбе Луханова секретарша вынесла Черяге красную папочку, завязанную тесемками, и они расстались.
Улица Коновалова, пересекавшая город с запада на восток, была названа так в честь начальника комсомольской стройки, прославленного залетным московским писакой Александром Панфеевым в романе «Черное золото». В романе изображалась борьба прогрессивного комсомольца-рабочего с инженером-ретроградом. Инженер-ретроград утверждал, что количество коксующегося угля в Чернореченске совершенно недостаточно, чтобы обеспечить нужды соседнего Ахтарского меткомбината, а без коксующихся углей чернореченские шахты себя не оправдывают. Рабочий же изобретал процесс, позволявший превратить энергетический уголь в коксующийся. В конце инженер оказывался вредителем, засланным японской разведкой для подрыва боеспособности советской родины, комсомолец становился начальником стройки, а коксохимический цех АМК весело поглощал состав за составом из Чернореченска.
Первого хозяина Чернореченска действительно звали Коновалов, но он был не комсомольцем, а бывшим унтер-офицером, выросшим к 1929 году до начальника Чернолага. Чернореченск сооружали ссыльные кулаки и спецпереселенцы, они же вкалывали в шахтах, и во всем романе не было ни слова правды, кроме того, что в 1929 году чернореченский уголь был, и вправду, рентабелен — рабский труд ничего не стоил.
Ни при каком другом общественном строе рентабельным он быть не мог, а энергетический уголь в коксующийся переделывать не научились до сих пор. Самородок, это предлагавший, закончил свою жизнь там же, где и прочие вредители — в шахтах Чернолага.
Московский писатель Панфеев был превосходно осведомлен об истинном положении дел и даже выезжал в Чернореченск для детального знакомства с натурой, но роман написал бойкий. Наверное, потому, что в шахтах Чернолага трудились его отец и брат. Говорят, что в качестве гонорара писатель попросил их освобождения, но к тому времени гонорар сдох от силикоза и был похоронен в одном из бесперспективных забоев- начальство использовало готовые дырки в земле заместо кладбища. Панфееву достались только деньги и Сталинская премия. Он долго пил, а потом сел за новый роман — о геройских строителях соседнего Ахтарска.
Улица Коновалова начиналась от одноэтажного вокзала и шла через весь город с востока на запад. Вдоль улицы унылым караваном тянулись панельные пятиэтажки с чахлыми липами, выраставшими из чугунных решеток. Что-то удивило Черягу в облике города, и лишь проехав полулицы, он понял, в чем дело: ни на тротуаре, ни в скверике под домами, ни на проезжей части — нигде не было машин, и даже чернореченский трамвай, на котором он так любил кататься в детстве, даже трамвай прошел мимо него единственный раз, раскачиваясь и гремя облупленными железными боками.
Черяга остановил джип у дома с торцом, выложенным цветной мозаикой. На мозаике были изображены рабочий в шахтерской каске, девочка и солнце. Несколько лучей у солнца отвалились и лежали желтой пылью в скверике под домом.
Он поднялся на второй этаж, и через минуту позвонил в стальную дверь с сейфовым замком, установленную совсем недавно, судя по свежим порезам на стене. Это была квартира, в которой его брат последнее время жил вместе с Ольгой. Дверь Ольга открыла тут же.
— О! Кто пришел! Дениска пришел, — сказала она.
Ольга была в коротком белом халатике и босиком. В руках у нее была бутылка водки. Ольга пошатнулась и хлопнула глазками.
Денис прошел в прихожую. Квартира была маленькая, однокомнатная, и в раскрытую дверь Денис видел чисто убранную кухню и пестрого попугая в клетке.
Ольга хлопнулась на диван, и коротенькие полы халата разлетелись.
— Т-ты извини, Денисик, что я пьяная. У т-тебя жена есть?
— Нет, — промолвил Черяга.
— А у меня вот мужа нет. Был и сплыл. Алиментов требовать не с кого.
У Ольги были длинные, без единого волоска ножки, покрытые ровным загаром. Из-под завернувшегося халата были видны трусики, коротенькие по нынешней моде и такие прозрачные, что Денис совершенно точно понял: лобок у Ольги выбрит тоже. Понял и смущенно отвел глаза.
— Почему вы не сказали, что Вадим ушел из банка?
Ольга расслабленно махнула рукой. Халатик сдвинулся, закрывая трусики. Черяга вдруг по чувствовал, что ощущает нечто большее, чем положено ощущать в присутствии невесты покой-ного брата.
— Что там произошло, с вымогательством? — спросил Денис.
— Да какое вымогательство! — капризно сказала Ольга. — Послали человека работать по рынку, одна торговка возьми и нажалуйся. Прискакал областной УОП, с великим шумом всех повязали, ну, и Вадик оказался крайний.
— Что значит — крайний?
— Сказал, что для себя собирал.
— А на самом деле для кого он собирал деньги? Ольга пожала плечами.
— Я-то откуда знаю?
— Не валяй дурака. Для кого он собирал деньги? Для Негатива? Почему он тогда в банке охранником работал?
— Его Негатив поставил банком пасти, — сказала Ольга, — а банку это не очень-то нравилось. Ольга вздохнула и зашевелилась на диванчике.
Черяге почему-то некстати вспомнилось, что он не был с женщиной уже почти месяц- с тех пор, как полупьяная секретарша Никифорова зазвала его домой после вечеринки. У секретарши были тяжелые толстые ноги, и мясо на ее животе собиралось складками. Денис невольно позавидовал брату. Такие девушки, как Ольга, должны были быть манекенщицами или любовницами банкиров, и было совершенно невероятно, что одна из них была невестой сопливого парня, служившего охранником в банке и рэкетировавшего торговцев.
— Кофе тебе сварить? — сказала Ольга.
— Свари.
Они пошли на кухню, и Денис молча смотрел, как девушка нагибается и ищет банку с кофейными зернами, и когда она подала ему ручную кофемолку, пальцы их на мгновение сплелись, и Денис дернулся, словно сунул руку в розетку под током.
Они воротились в гостиную, и Ольга поставила на столик перед диваном две фарфоровые чашечки, из которых вился тонкий дымок.
— Кем был Вадим у Негатива? Быком? Звеньевым?
— До бригадира вырос, — сказала девушка, опустив глаза.
— И как… его звали?
Денис почему-то не смог заставить себя произнести слово «погоняло».
— Чиж.
Ольга маленькими глотками пила кофе, сидя спиной к окну, и яркий солнечный свет прорезывал насквозь ее халатик, превращая его в подобие нимба вокруг тонкой, как хрустальная ваза, фигурки. Ольга несмело улыбнулась ему, Денис поперхнулся кофе и поспешно отвел глаза.
— И зачем же Чиж звал меня на свадьбу? Братаном перед братками хвастаться или как?
— Он хотел, чтобы вы ему помогли.
— Чем?
— Не знаю. Уехать отсюда. Он… он не такой был, как все. Мы бы поженились и уехали! Он не хотел в этом дерьме сидеть!
— Так и начинать не надо было, — заметил Черяга.
— А?
— Его никто не заставлял на Негатива работать.
— А где еще? На шахте горбатиться, да? По восемь месяцев зарплату не получать и ждать, пока метан в штольне взорвется? Вам хорошо в своей Москве, там тысяча мест, где работать!
На глазах девушки выступили слезы. Она всхлипнула. Потом ухватила за горлышко бутылку и начала жадно пить. Черяга перехватил ее руку и отвел назад.
— Перестань! Ты и так пьяная!
Ольга выпустила бутылку и заревела в полный голос.
Растерянный Черяга сел рядом на диванчик и обнял ее за плечи.
— Ну успокойся, успокойся, — проговорил он.
— Тебе хоро-шо, — прорыдала Ольга, — ты в Москву уедешь, а мне куда?
Белый халатик сбился в сторону, и Черяга видел теперь тонкий, покрытый бархатным пушком живот и холмики не стесненных лифчиком грудей. Чувствуя, что происходит что-то не то, Черяга попытался отодвинуться, но в этот момент пальцы Ольги вцепились в него с неженской силой.
Горячие женские губы впились в его собственные, и Ольга повалилась на диван. Черяга упал сверху, с ужасом и восторгом ощущая под собой мягкое, податливое женское тело. Женские губы сместились куда-то вбок, нежный язычок защекотал у него за ухом. Черяга попытался отбиться, чувствуя, что, кажется, именно это называется изнасилованием, но тут его губы впились против своей воли в высокую белую грудь с темным пятнышком соска, и все, о чем думал Черяга час назад и даже минуту, было смыто из его памяти, как летний ливень смывает с запыленных улиц грязь и ненужный сор.
Было уже два часа дня, когда ахтарский предприниматель Ашот Григорян вышел из маленького офиса, располагавшегося позади принадлежащего ему магазинчика. Магазинчик Григоряна был расположен на редкость удобно, в том же здании, в котором располагалось районное УВД, и поэтому никаких неприятностей с бандитами или налоговыми органами у Григоряна не возникало. В последний раз, когда новый и неопытный пожарный инспектор пришел проверять магазин и требовать денег во внебюджетный фонд «Пожарник», продавец в магазине вежливо объяснил инспектору, что к директору ему надо заходить с торца.
— А ты сам подумай, пласт девяносто сантиметров, и с этих девяноста сантиметров пять неучтенные. Тут не то что на грузовик, тут на вагон хватит.
— Вам сколько зарплаты не платили? — спросил Черяга.
— Мне восемь тысяч должны, — сказал один шахтер.
— А мне десять. Вон, у нас Ваське ничего не должны. Потому что дурак.
— Как — ничего не должны? — удивился Черяга.
— А у нас же магазин есть, — «Слава труду». Тоже шахтоуправлению принадлежит, а в нем в долг можно все забирать.
— Так хорошо же! — недоуменно сказал Черяга.
— Ага хорошо! На рынке буханка стоит два рубля, а в «Труде» четыре пятьдесят. Телевизор — вон, точно такой, в магазине стоит за три тысячи, а в «Труде» он шесть. Вон Васька купил телевизор в счет долга, а тот через месяц кончился. Самое дерьмо туда везут, в «Труд», и еще в очереди надо стоять.
— А кто этим «Трудом» заведует? — заинтересованно справился Черяга.
— Да все те же директора и заведуют. Во! Сынок Никишина.
— А что — Никишин до сих пор директор? — уточнил Черяга.
— А куда он денется?
— Ворье собачье, — сказал один из шахтеров, — как при советской власти над нами были, так и теперь. Мы для них быдло.
— Младший Никишин еще в губернаторы баллотировался, — усмехнулся один из шахтеров, — своровал наши деньги и весь город плакатами оклеил- аж три процента получил голосов!
— Во-во, три процента получил и лет получил тоже три, — добавил кто-то и пояснил, обращаясь к Черяге, — он ведь сидел, сыночек-то — три года.
— За что?
— За изнасилование.
— Они что делают? — добавил третий, — они нам выписывают зарплату, а потом говорят: ах извините, мы вам лишнее насчитали, мы у вас в следующем месяце вычтем. Ну что же! Соглашаешься, вычитают. А потом эти деньги куда деваются? Они же обратно в фонд заработной платы не возвращаются, их директора между собой делят.
Вокруг Черяги понемногу собиралась небольшая толпа, привлеченная свежим лицом и интересным разговором.
— Ты вон туда посмотри, — сказал Черяге один из новоприбывших.
Черяга посмотрел и ничего не увидел: за железнодорожными путями тянулась густая лесополоса.
— Рынок наш алафьевский знаешь? — спросил шахтер.
Черяга вспомнил, что за деревьями близ станции и вправду должен быть рынок.
— Каждый день там наркотой торгуют, — продолжал шахтер, — во! Все что хочешь можно купить, стакан «чернухи» — как стакан семечек!
— А кто торгует-то? — спросил Черяга.
— А кто их знает? Бандиты.
— А в пикет кто вчера стрелял?
— Говорят, спецслужбы, — сказал один из шахтеров. — Специальную бригаду из Москвы прислали, чтобы нас запугать.
— Какие спецслужбы! Бандиты стреляли, Никишин их нанял, чтобы мы разошлись!
— А вот и спецслужбы, сдохнуть если вру! И Лухан то же сегодня по радио сказал!
— Предатель твой Лухан рабочего класса, наймит директоров, точно тебе говорю!
— Ага! А то вы, коммуняки, не предатели! Семьдесят лет на нашей спине как сидели, так и сейчас сидите- вон Никишин, он что, без партбилета командовал?
Поднялся гвалт. Шахтеры обсуждали все сразу- и директоров, которые как помыкали ими при советской власти, так и помыкают сейчас, и спецназовцев, которых сегодня кто-то признал в двух крутых парнях, выходивших из местной гостиницы и садившихся в иномарку типа «тойо-та королла» с московскими номерами; и кто-то порывался идти в гостиницу и бить их смертным боем, а кто-то возражал, что вряд ли спецназовцы были такие лопухи, что приехав в город, поселились в гостинице, потому что у спецназовцев Должны быть явки, пароли и тайные квартиры.
А потом все как-то замолкли, и один шахтер грустно сказал:
— У Завражина жена осталась и трое детей.
— А второй убитый, Черяга, — вы его знаете?
Шахтеры зашумели снова. Большая часть голосов склонялась к тому, что они Черяги не знают, но один, самый пожилой, заявил:
— Да нет, был тут паренек, от спонсоров хлеб возил.
— А от каких спонсоров?
— Да хрен их знает. Спросите у Лухана.
— А кто такой Лухан?
Шахтер ткнул пальцем поверх митинга, туда, где старался человек с мегафоном.
— Вон распинается. Босс наш профсоюзный.
Так получилось, что профсоюзный босс Валентин Луханов, долезший по шахтерским плечам аж до областной Думы, проморгал нынешние волнения. Не то чтобы вовсе: но дело в том, что волноваться шахтеры как будто не собирались. Однако в прошлую пятницу программа | «Время» оповестила Россию, что с понедельника шахтеры Чернореченска приступают к бессрочной забастовке- наряду с уже бастовавшими братьями из Инты, Ростова и Анжеро-Судженска. Чернореченский профсоюз, доселе и не подозревавший о неминуемости забастовки, от такой вести натурально взволновался, а взволновавшись, в понедельник сел обсуждать вопрос о забастовке. Было решено объявить предупредительную двадцатичетырехчасовую стачку. Тем временем к профсоюзу подошли шахтеры, которые тоже смотрели в пятницу программу «Время», но Валентин Луханов «со товарищи» был занят важным делом обсуждения и выйти к шахтерам не мог.
Важные дебаты были прерваны только ментами, которые ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры идут к железной дороге; решение о стачке было настолько спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.
Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели обычно.
— Нас не запугаешь! — громко говорил он с трибуны, — агенты Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед, товарищи!
— Кукиш с маслом тебе товарищ, — раздалось из рядов, — ишь, ряшку наел.
Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена она была в дорогих ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и подобает большому политику, не смутился чужой брани и закричал еще громче:
— Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!
— Ура! — закричал кто-то тоненько.
Как уже было сказано, вследствие изобилия всяческого рода хэппенингов, пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы- как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.
Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно, представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов, товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.
— Долой бандитских прислужников! — откликнулся на лухановский клич сам Коложечкин.
— Лухан, уходи! Лухан, уходи! — закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.
В Луханова полетел сор и тухлые помидоры.
— Это провокация! — закричал Луханов, — на помощь! Ребята! Наших бьют!
— Лухан, уходи!
Черная стена независимых профсоюзников быстро и грозно потеснила хлипкие ряды приближенных Луханова. Линия его сторонников внезапно прорвалась, и со всех сторон на трибуну полезли скособоченные рожи.
— А-а! — закричал Луханов, совершенно забыв человеческие слова и только понимая, что экспроприация экспроприаторов, о которой он так долго и часто рассуждал перед депутатами и журналистами, начинается почему-то с него убивают!
Один из соратников Луханова выхватил пушку, негромко чпокнул газовый выстрел, кто-то из шахтеров упал на колени, зажимая глаза. Хлипкий выстрел только больше озлобил нападавших: газовик выбили из рук охранника, он повалился на землю и тут же скрылся под грудой извивающихся тел. Кто-то подставил подножку Луханову, и профсоюзный лидер опрокинулся на помост. Далеко вверху мелькнуло небо с приклеенными к нему выхлопами облачков, и затем на фоне этого неба над Лухановым нарисовался огромный кулак какого-то озлобленного пролетария, с наколкой «Дуся», увенчивающей запястье, и с огромным кастетом, напоминающим стальной нарост на лапах киборга. Кулак стремительно приближался, рассекая воздух. Время замерло для Луханова. Он попытался было откатиться в сторону, но каким-то неисповедимым образом вместе со временем замедлились и его движения, и тело Луханова двигалось медленно-медленно, как тушка насаженного на крючок червяка.
Чья-то кроссовка врезала по руке с кастетом, обладатель руки, визжа, отшатнулся, и тут же его место заняла другая рожа, схлопотавшая коленом в пах. Сильные руки вздернули Луханова на ноги.
— Бежим! В темпе!
В разворачивающейся драке Луханов кинулся за нежданным спасителем. У самого выхода со станции наперерез было выскочил шахтер с монтировкой, но спаситель блокировал его руку, подсек и перекинул через себя: шахтер покатился в кювет, громко побрякивая о консервные банки и прочую дрянь, образовавшуюся в результате жизнедеятельности пикета.
Спаситель рванул дверцу темно-зеленого джипа, и Луханов с ходу запрыгнул внутрь.
Взвизгнули покрышки — кто-то из независимых вылетел джипу наперерез, но внедорожник не сбавлял скорости, пер напролом через канаву, и шахтер, не выдержав, откатился в сторону тем же молодецким приемом, которым лет десять назад в армии выкатывался из-под танка.
— Молодец! — одобрил хозяин джипа, — сразу видно, отличник боевой подготовки!
— В милицию! — закричал Луханов, — ради бога, в милицию! Это чудовищная провокация!
Водитель джипа проехал еще полкилометра, свернул к обочине и заглушил мотор.
— Милиция сама приедет, — сообщил он, — будем знакомы: Денис Черяга. Следователь Генпрокуратуры. Я тут, собственно, по угольным делам. Разбираться, как у вас воруют.
— Это у нас воруют? Это в Москве воруют, а не здесь, — сказал Луханов, интересные вы люди! Сначала шахтерам денег не дают, а потом интересуются, куда они пропали.
Черяга помолчал, потом оборотился вправо. Там, за беленькими пятиэтажками и чахлыми от жары деревьями, ровным строем вздымались красные трехэтажные особнячки.
— Это чье? — спросил Черяга.
— Это? Миши Никишина. Сына директора.
— Вы сказали, что деньги шахтеров воруют в Москве. Как вы думаете, деньги, на которые был построен этот особняк, украли в Москве или в Чернореченске?
— Вы меня не так поняли, — запротестовал Луханов, — я хотел сказать, что вся эта система воровства начинается в Москве, а Никишин — мерзавец.
— А если конкретно?
— А?
— Чем он мерзавец-то? Луханов поколебался.
— Ну, фирмы всякие подставные, — неуверенно протянул он. — Жена у Никишина Алина и фирма так же называется. Зарегистрирована за границей. Покупает уголь вдвое дешевле, чем на рынке, а в обмен закупает оборудование втрое дороже. Разница остается «Алине», а оборудование везут сюда. А что в шахту упало, то пропало. Никто не оценит, что там стоит в шахте, кроме тех, кто его туда ставил.
— А шахтеры как на все это реагируют?
— А что шахтеры? Шахтер вон вечером со смены идет, непременно с собой ведерко чистого угля прихватит. Вот ему и кажется, что начальник смены ворует три ведра. А директор шахты, наверное, целых десять.
В глубине души Черяга не мог не согласиться с подобным выводом: шахтеры на него произвели примерно то же впечатление.
— А у вас документы про это есть?
— Кое-что найдется, — задумчиво проговорил Луханов.
— Покажете?
— Покажу, — согласился Луханов, — поехали в терком. [1]Улица Мира, 5.
Джип уже выехал на мостик, когда Черяга спросил:
— А насчет того, что вам угрожали по телефону, — это правда?
— Я что, врать буду? — обиделся Луханов. — Раз пять звонили.
— И что говорили?
— Тексты примерно одинаковые: «Мы пикетчиков на шоссе сделали и тебя, гада, сделаем, если поезда не пойдут».
— И вы так легко к этому относитесь?
— Да я очень серьезно к этому отнесся, — сказал Луханов, — когда мне в два часа ночи прошипели в трубку, я сразу в милицию бросился звонить. А когда в течение трех часов мне еще два раза позвонили и каждый раз разные голоса услужливо брали на себя ответственность за теракт, то я, извините, успокоился.
Луханов хмыкнул.
— На путях стоят тридцать поездов, в каждом поезде по шестьдесят вагонов, у каждого вагона хозяин кипятком писает от злости. Радио у нас все слушают, я еще удивляюсь, что только пять человек позвонили.
Помолчал и добавил:
— Я так думаю, что это и из независимого профсоюза могли звонить. Чтобы поколебать мою преданность делу рабочего класса.
— А бандиты могли звонить? Местные, угольные?
Луханов подумал:
— Могли и они.
— А кто в городе крупные бандиты? — спросил Черяга.
— Да я откуда знаю? Негатив, наверное. Негатив был самый крупный, весь город держал, главный банк в городе держал — «Восточный», мэра на поводке водил.
— А я думал, Чернореченсксоцбанк самый крупный.
— Это теперь. А раньше «Восточный» был.
— И что с ним случилось?
— Обанкротился.
— Что так? Слишком много денег бандитам отстегивал?
— Да нет, я же вам говорю — он и был бандитский, Негатив в директорском кабинете ноги на стол клал. Говорят, что угольные директора положили в банк кучу денег. Левых. Ну, когда Негатив это увидел, у него слюни потекли, он эти деньги распихал по невозвратным кредитам и говорит директорам: извините, банк лопнул. Как-то никто к нему сильных претензий не предъявлял.
— А мэр?
— Переизбрали мэра. Был у нас такой — Куманов Сергей Витальевич. Ба-альшой друг Негатива. Засветился он с этим банком по полной программе, туда же еще вклады населения привлекались, Куманов аж по телевизору выступал и банк нахваливал, как водку «Кристалл». Ну, народ его только что на клочки не разодрал, когда банк накрылся.
— А новый мэр?
— Да он у нас сеть магазинов держал, все столбы плакатами предвыборными оклеил. Народ уж плевался-плевался, а кого выбирать-то?
Два угольных генерала в мэры баллотируются и этот, Курочкин. Плюнули да проголосовали за Курочкина.
— А как Курочкин с Негативом?
— Да не очень. Когда выборы-то были, Негатив ему был заместо табуреточки, весомая поддержка. Деньги, наверно, давал. А как выборы кончились, Курочкин сказал табуреточке: спасибо, что постояла. А я уже наверх залез, мне тебя несподручно с собой тащить.
— И что же Негатив?
— А что Негатив? Негатив к этому времени увял. Директора на него злые, мэр на него злой, он свой кусок нахапал и сидит тихо. Да мэр с ним особо и не ссорился, они и за ручку здороваются, и на футбольный матч ходят вместе.
— А народ как к Негативу относится? Коль скоро он вкладчиков обворовал?
— Да что народ! Негатив вон в областное собрание баллотировался, по Малиновскому округу, там каждому пенсионеру в дом принесли пакет с заморской колбасой. Народ чавку раскрыл, 94 % проголосовали за Негатива. Он, Негатив, вообще щедрый. Рубль отнимет, копейкой непременно поделится. Кто сейчас забастовщиков кормит? Он, а не Крот с Чередой. Сам возит и казаков заставляет.
— А-а, — протянул Черяга, — так это его парня убили вчера? Который хлеб пикету возил?
— Да, наверно, его, — подумав, ответил Луханов. И прибавил: — Ой, поймает Негатив этих козлов, надерет им задницы, не посмотрит, что спецслужбы!
— А зачем Негатив еду возил?
— Я знаю? Возил и возил. И мы брать ее будем, так и скажите в Москве если нам не дает хлеба государство, мы будем брать его у бандитов. Потому что бандиты получаются человечней всяких Чубайсов!
— А где я Негатива могу найти? — спросил Черяга.
Луханов пожал плечами.
— А бог его знает. Поищи в «Сирене». К вечеру.
Терком располагался в маленьком домике напротив обширного здания «Чернореченскугля». В приемной Луханова было пыльно и пусто, и престарелая секретарша играла на маломощном компьютере в «Тетрис». По просьбе Луханова секретарша вынесла Черяге красную папочку, завязанную тесемками, и они расстались.
Улица Коновалова, пересекавшая город с запада на восток, была названа так в честь начальника комсомольской стройки, прославленного залетным московским писакой Александром Панфеевым в романе «Черное золото». В романе изображалась борьба прогрессивного комсомольца-рабочего с инженером-ретроградом. Инженер-ретроград утверждал, что количество коксующегося угля в Чернореченске совершенно недостаточно, чтобы обеспечить нужды соседнего Ахтарского меткомбината, а без коксующихся углей чернореченские шахты себя не оправдывают. Рабочий же изобретал процесс, позволявший превратить энергетический уголь в коксующийся. В конце инженер оказывался вредителем, засланным японской разведкой для подрыва боеспособности советской родины, комсомолец становился начальником стройки, а коксохимический цех АМК весело поглощал состав за составом из Чернореченска.
Первого хозяина Чернореченска действительно звали Коновалов, но он был не комсомольцем, а бывшим унтер-офицером, выросшим к 1929 году до начальника Чернолага. Чернореченск сооружали ссыльные кулаки и спецпереселенцы, они же вкалывали в шахтах, и во всем романе не было ни слова правды, кроме того, что в 1929 году чернореченский уголь был, и вправду, рентабелен — рабский труд ничего не стоил.
Ни при каком другом общественном строе рентабельным он быть не мог, а энергетический уголь в коксующийся переделывать не научились до сих пор. Самородок, это предлагавший, закончил свою жизнь там же, где и прочие вредители — в шахтах Чернолага.
Московский писатель Панфеев был превосходно осведомлен об истинном положении дел и даже выезжал в Чернореченск для детального знакомства с натурой, но роман написал бойкий. Наверное, потому, что в шахтах Чернолага трудились его отец и брат. Говорят, что в качестве гонорара писатель попросил их освобождения, но к тому времени гонорар сдох от силикоза и был похоронен в одном из бесперспективных забоев- начальство использовало готовые дырки в земле заместо кладбища. Панфееву достались только деньги и Сталинская премия. Он долго пил, а потом сел за новый роман — о геройских строителях соседнего Ахтарска.
Улица Коновалова начиналась от одноэтажного вокзала и шла через весь город с востока на запад. Вдоль улицы унылым караваном тянулись панельные пятиэтажки с чахлыми липами, выраставшими из чугунных решеток. Что-то удивило Черягу в облике города, и лишь проехав полулицы, он понял, в чем дело: ни на тротуаре, ни в скверике под домами, ни на проезжей части — нигде не было машин, и даже чернореченский трамвай, на котором он так любил кататься в детстве, даже трамвай прошел мимо него единственный раз, раскачиваясь и гремя облупленными железными боками.
Черяга остановил джип у дома с торцом, выложенным цветной мозаикой. На мозаике были изображены рабочий в шахтерской каске, девочка и солнце. Несколько лучей у солнца отвалились и лежали желтой пылью в скверике под домом.
Он поднялся на второй этаж, и через минуту позвонил в стальную дверь с сейфовым замком, установленную совсем недавно, судя по свежим порезам на стене. Это была квартира, в которой его брат последнее время жил вместе с Ольгой. Дверь Ольга открыла тут же.
— О! Кто пришел! Дениска пришел, — сказала она.
Ольга была в коротком белом халатике и босиком. В руках у нее была бутылка водки. Ольга пошатнулась и хлопнула глазками.
Денис прошел в прихожую. Квартира была маленькая, однокомнатная, и в раскрытую дверь Денис видел чисто убранную кухню и пестрого попугая в клетке.
Ольга хлопнулась на диван, и коротенькие полы халата разлетелись.
— Т-ты извини, Денисик, что я пьяная. У т-тебя жена есть?
— Нет, — промолвил Черяга.
— А у меня вот мужа нет. Был и сплыл. Алиментов требовать не с кого.
У Ольги были длинные, без единого волоска ножки, покрытые ровным загаром. Из-под завернувшегося халата были видны трусики, коротенькие по нынешней моде и такие прозрачные, что Денис совершенно точно понял: лобок у Ольги выбрит тоже. Понял и смущенно отвел глаза.
— Почему вы не сказали, что Вадим ушел из банка?
Ольга расслабленно махнула рукой. Халатик сдвинулся, закрывая трусики. Черяга вдруг по чувствовал, что ощущает нечто большее, чем положено ощущать в присутствии невесты покой-ного брата.
— Что там произошло, с вымогательством? — спросил Денис.
— Да какое вымогательство! — капризно сказала Ольга. — Послали человека работать по рынку, одна торговка возьми и нажалуйся. Прискакал областной УОП, с великим шумом всех повязали, ну, и Вадик оказался крайний.
— Что значит — крайний?
— Сказал, что для себя собирал.
— А на самом деле для кого он собирал деньги? Ольга пожала плечами.
— Я-то откуда знаю?
— Не валяй дурака. Для кого он собирал деньги? Для Негатива? Почему он тогда в банке охранником работал?
— Его Негатив поставил банком пасти, — сказала Ольга, — а банку это не очень-то нравилось. Ольга вздохнула и зашевелилась на диванчике.
Черяге почему-то некстати вспомнилось, что он не был с женщиной уже почти месяц- с тех пор, как полупьяная секретарша Никифорова зазвала его домой после вечеринки. У секретарши были тяжелые толстые ноги, и мясо на ее животе собиралось складками. Денис невольно позавидовал брату. Такие девушки, как Ольга, должны были быть манекенщицами или любовницами банкиров, и было совершенно невероятно, что одна из них была невестой сопливого парня, служившего охранником в банке и рэкетировавшего торговцев.
— Кофе тебе сварить? — сказала Ольга.
— Свари.
Они пошли на кухню, и Денис молча смотрел, как девушка нагибается и ищет банку с кофейными зернами, и когда она подала ему ручную кофемолку, пальцы их на мгновение сплелись, и Денис дернулся, словно сунул руку в розетку под током.
Они воротились в гостиную, и Ольга поставила на столик перед диваном две фарфоровые чашечки, из которых вился тонкий дымок.
— Кем был Вадим у Негатива? Быком? Звеньевым?
— До бригадира вырос, — сказала девушка, опустив глаза.
— И как… его звали?
Денис почему-то не смог заставить себя произнести слово «погоняло».
— Чиж.
Ольга маленькими глотками пила кофе, сидя спиной к окну, и яркий солнечный свет прорезывал насквозь ее халатик, превращая его в подобие нимба вокруг тонкой, как хрустальная ваза, фигурки. Ольга несмело улыбнулась ему, Денис поперхнулся кофе и поспешно отвел глаза.
— И зачем же Чиж звал меня на свадьбу? Братаном перед братками хвастаться или как?
— Он хотел, чтобы вы ему помогли.
— Чем?
— Не знаю. Уехать отсюда. Он… он не такой был, как все. Мы бы поженились и уехали! Он не хотел в этом дерьме сидеть!
— Так и начинать не надо было, — заметил Черяга.
— А?
— Его никто не заставлял на Негатива работать.
— А где еще? На шахте горбатиться, да? По восемь месяцев зарплату не получать и ждать, пока метан в штольне взорвется? Вам хорошо в своей Москве, там тысяча мест, где работать!
На глазах девушки выступили слезы. Она всхлипнула. Потом ухватила за горлышко бутылку и начала жадно пить. Черяга перехватил ее руку и отвел назад.
— Перестань! Ты и так пьяная!
Ольга выпустила бутылку и заревела в полный голос.
Растерянный Черяга сел рядом на диванчик и обнял ее за плечи.
— Ну успокойся, успокойся, — проговорил он.
— Тебе хоро-шо, — прорыдала Ольга, — ты в Москву уедешь, а мне куда?
Белый халатик сбился в сторону, и Черяга видел теперь тонкий, покрытый бархатным пушком живот и холмики не стесненных лифчиком грудей. Чувствуя, что происходит что-то не то, Черяга попытался отодвинуться, но в этот момент пальцы Ольги вцепились в него с неженской силой.
Горячие женские губы впились в его собственные, и Ольга повалилась на диван. Черяга упал сверху, с ужасом и восторгом ощущая под собой мягкое, податливое женское тело. Женские губы сместились куда-то вбок, нежный язычок защекотал у него за ухом. Черяга попытался отбиться, чувствуя, что, кажется, именно это называется изнасилованием, но тут его губы впились против своей воли в высокую белую грудь с темным пятнышком соска, и все, о чем думал Черяга час назад и даже минуту, было смыто из его памяти, как летний ливень смывает с запыленных улиц грязь и ненужный сор.
Было уже два часа дня, когда ахтарский предприниматель Ашот Григорян вышел из маленького офиса, располагавшегося позади принадлежащего ему магазинчика. Магазинчик Григоряна был расположен на редкость удобно, в том же здании, в котором располагалось районное УВД, и поэтому никаких неприятностей с бандитами или налоговыми органами у Григоряна не возникало. В последний раз, когда новый и неопытный пожарный инспектор пришел проверять магазин и требовать денег во внебюджетный фонд «Пожарник», продавец в магазине вежливо объяснил инспектору, что к директору ему надо заходить с торца.