Лавренёв Борис. Рассказ о простой вещи

   Полковник налился до кончика носа малиновым соком.
   – Ты еще дерзости будешь говорить, мерзавец! Довольно! Я тебе покажу! Сейчас сообщу командующему и в работу.
   Он взял телефонную трубку. Вернулся в комнату Соболевский.
   – Алло! Штаб командующего? Начразведки. Слушаю-с!
   – Конвой готов? – бросил он Соболевскому, в ожидании ответа.
   – Готов, господин полковник!
   – Да. Слушаю. Ваше превосходительство? Доношу, что Орлов арестован. Да. Сегодня. Нет… действительно ошибка… невероятное сходство… Так точно… арестован поручиком Соболевским… Слушаю… да.. да. Почему, ваше превосходительство… ведь мы?.. слушаю, слушаю! Будет исполнено ваше превосходительство. Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
   Он злобно швырнул трубку.
   – У, чорт!
   – Что такое? – спросил Соболевский.
   – У нас его отбирают.
   – Куда?
   – К капитану Тумановичу. В особую комиссию.
   – Но почему, ведь это же свинство?
   – Известное дело! Туманович в великие люди лезет. Сволочь… налет! Полковник высморкался длительно и громко.
   – Жаль, жаль, господин Орлов! Вам очень везет. Придется вас отправить к капитану Туманович. Очень жаль! Капитан слишком европеец и слишком держится за всякие там процессуальные нормы. Ничего он с вами не сделает и так и отправит вас в расход, не узнав ни гу-гу. А мы бы из вас все вытянули, потихоньку, полегоньку, любовно. Все бы высосали по капельке. Ничего не поделаешь. Скачи враже, як пан каже! До утра вы все же погостите у нас, а то ночью отправлять вас опасно. Человек вы отчаянный. Досадно только, что не придется с вами за старого идиота посчитаться… Поручик, проведите господина Орлова.
 

Ария Лизы.

 
   Мадам Марго вышла к обеду немного взволнованная.
   – Анна Андреевна, знаете, – не могу понять, почему Леона до сих пор нет?
   – Ничего, Марго! Не волнуйтесь! Задержался по делам или зашел к знакомым.
   – Не думаю. И потом он всегда предупреждает меня, если не думает скоро вернуться.
   Доктор Соковнин разгладил бороду над тарелкой супа.
   – Эх, голубушка! Куриный переполох начинаете? Вздор-с! Нервы-с! Леон ваш чересчур примерный муженек и избаловал вас. Нашему брату иногда немножко воли нужно давать. Вот когда женился я на Анне, – от любви ходу мне никогда не было. На полчаса запоздаешь – дома слезы, горе. А в нашем докторском деле извольте аккуратность соблюсти? Ну-с, вот однажды я и удрал штуку. Ушел утром из дому. Пойду, говорю, газету купить. Вышел и пропал. Через трое суток только и объявился. Тут истерика, дым коромыслом, полицию всю на ноги подняли, всю реку драгами прошли, все мертвецкие обегали. А я у приятеля помещика в пятнадцати верстах рыбку ловлю. С той поры как рукой сняло. Больше суток могу пропадать без волнения. Так и вам надо.
   Анна Андреевна засмеялась.
   – Хорош был, когда вернулся! Нос красный, водкой пахнет. Посмотрела я и подумала: это из-за такого сокровища я себе здоровье порчу? Да пропади хоть совсем, – не пошевельнусь.
   Но старания хозяев развеселить Марго не удавались. Артистка нервничала и томилась.
   – Ну уж если, голубушка, вы так беспокоитесь, я пройду в милицию. У меня там старый приятель есть. При всех режимах от меня спирт получает и за сие мелкие услуги оказывает.
   Марго встрепенулась от оцепенения.
   – Ах, нет, доктор! Только, пожалуйста, не полиция! Ненавижу русскую полицию. Вымогатели! Пойдут таскаться! Не нужно! Если утром не вернется, тогда примем меры. А сейчас нужно повеселиться. Хотите спою?
   – Обрадуйте, милуша! Люблю очень, когда вы соловушкой заливаетесь.
   Маргарита села к роялю.
   – Что же спеть? Приказывайте, доктор!
   – Ну, уж если вы такая добренькая сегодня, спойти арию Лизы у канавки. Ужасно люблю. Еще студентом ладошки себе отхлопывал на галерке.
   Марго раскрыла ноты.
   Рокоча, пролились стеклянные волны рояли.
   Доктор уткнулся в кресло. Анна Андреевна тихонько мыла стаканы.

 
Ночью ли днем,
Только о нем
Думой себя истерзала я…
 

   Прозрачный голос замутился, затрепетал:

 
Туча пришла,
Гром принесла,
Счастье, надежды разбила…
 

   Внезапно перестали падать стеклянные волны.
   Марго захлопнула крышку и хрустнула пальцами. Доктор вскочил.
   – Марго, родненькая!.. Что с вами? Успокойтесь! Анна, неси валерьянку!
   Но Марго справилась. Поднялась бледная, сжав губы.
   – Нет! Нет! Ничего не надо, спасибо! Мне очень тяжело! Такое ужасное время. Мне всякие ужасы чудятся. Извините, я пойду прилягу.
   Доктор довел ее до комнаты. Вернулся в столовую.
   – Молодо-зелено, – сказал он на вопросительный взгляд жены, – трогательно видеть такую любовь. Эх-хе-хе!
   Он взял газету. Открыл любимый отдел – местная хроника и происшествия. Сощурился.
   – Знаешь, Орлов арестован, Анна.
   – Какой Орлов?
   – Да наш чекист знаменитый!
   – Что ты говоришь?
   – Представь себе! Поймали вчера на вокзале. Понесу-ка газетку Маргоше. Пусть отвлечется немножко.
   Мягко ступая войлочными туфлями, доктор подошел к двери и постучал.
   – Вот, голуба, возьмите газетку. Развлекитесь немножко злободневностью.
   Высунувшаяся в дверь рука артистки взяла газету.
   Доктор ушел. Бэла подошла к столику и небрежно бросила газету. Грязноватый лист перевернулся, и среди мелких строчек выросло:
 
   Арест Орлова.
 
   Бэла не сделала ни одного движения. Только руки ухватились за столик. Буквы заползали червями. Она села, закрыв глаза.
   Вдруг вскочила и схватила лист.
   – Как вчера? Вчера, 14-го… Вчера? Но вчера Орлов был дома и сегодня утром еще был дома… Что за чепуха?.. Но ведь его нет! Нужно не медлить. Сейчас же к Семенухину!
   Пальцы рвали пуговицы мохнатого пальто. Трудно было надеть модную широкую шляпу, она все время лезла набок.
   Бэла выбежала в переднюю. Встретила доктора.
   – Вы куда, Марго?
   – Ах, я не могу сидеть дома, – почти простонала Бэла, – я уверена, что Леон у одного знакомого. Поеду туда! Если даже не застану, мне на людях будет легче.
   – Ну, ну. Дай бог! Только не расстраивайтесь вы так. Ничего с ними не случится. Не убьют и не арестуют, как Орлова.
   Бэла нашла силы, чтобы ответить, смеясь.
   – Бог мой, какое сравнение! Леон же не большевик!
   На улице вскочила в пролетку. Извозчик ехал невыносимо медленно и все время пытался разговориться.
   – Я так, барыня, думаю, насчет властев, что всякая власть, она чистая сволоча, значит. Потому, как скажем, невозможно, чтобы всех людей заделать министрями, и потому всегда недовольствие будет и, следовательно, властев резать будут…
   – Да поезжайте вы без разговоров! – крикнула Бэла.
 

Капитан Туманович.

 
   Люди на улицах с удивлением наблюдали утром, как десять солдат, с винтовками наперевес, вели по мостовой, грубо сгоняя встречных с дороги, хорошо одетого человека, шедшего спокойно и с достоинством.
   Арестованный был необычен для белых. Люди уже твердо привыкли, что при большевиках водят в чеку хорошо одетых, а при добровольцах замусленных и запачканных рабочих или курчавых мальчиков и стриженных девочек.
   Поэтому праздные обыватели пытались спрашивать у солдат о таинственном преступнике, но солдаты молча тыкали штыками или грубо матерились.
   Конвой свернул в переулок. Орлов, выспавшийся и пришедший в себя, зорко осмотрел дома. Его ввели в парадное, заставили подняться по лестнице и в маленькой комнатке с ободранными обоями сдали под расписку черноглазому хорошенькому прапорщику.
   Посадили на скамью, рядом стали двое часовых. Прапорщик, очевидно новичок, с волнением и сожалением посмотрел на него.
   – Как же вас угораздило так вляпаться? Ай-ай! – сказал он почти грустно.
   Орлов посмотрел на него, и его тронуло мальчишеское сочувствие.
   – Ничего! Бывает! Я долго здесь не останусь!
   Прапорщик удивился.
   – Что, – вы хотите удрать? Ну, у нас не удерешь! У нас дело поставлено прочно! – сказал он с такой же мальчишеской гордостью, – не нужно было попадаться! Сейчас доложу о вас капитану Тумановичу!
   Орлов осмотрелся. В комнате стоял письменный стол, два разбитых шкафа, несколько стульев и скамья, на которой он сидел. Окно упиралось в глухой кирпичный брандмауер. Он хотел подняться и посмотреть, но часовой нажал ему на плечо.
   – Цыц! Сиди смирно, сволочь!
   Орлов закусил губы и сел. Через несколько минут прапорщик вернулся.
   – Отведите в кабинет капитана Тумановича!
   Солдаты повели по длинному пыльному коридору, и Орлов внимательно считал количество дверей и повороты. Наконец, часовой раскрыл перед ним дверь, на которой висела табличка с кривыми, наспех написанными рыжими чернилами, буквами: «Следователь по особо важным делам капитан Туманович».
   Капитан Туманович неспешно и размеренно ходил по комнате из угла в угол и остановился на полдороге, увидя входивших.
   Он подошел к столу, сел, положил перед собой лист бумаги и тогда сказал часовым.
   – Выйдите и встаньте за дверью, – и, обращаясь к Орлову: – Вы бывший председатель губчека Орлов?
   Орлов молча придвинул стул и сел. У капитана дрогнула бровь.
   – Кажется, я не просил вас садиться?
   – Плевать мне на вашу просьбу! – резко сказал Орлов, – я устал! Он положил локти на стол и начал в упор разглядывать капитана.
   У Тумановича было вытянутое исхудалое лицо, высокий желтоватый прозрачный лоб и игольчатые, ледяные синие глаза. Левая бровь часто и неприятно дергалась нервным тиком.
   – Я мог бы заставить вас уважать мои требования, – сказал он холодно, – но, впрочем, это не имеет значения. Будьте любезны отвечать: вы – Орлов?
   – Во избежание лишних разговоров считаю нужным довести до вашего сведения, что ни на какие вопросы я отвечать не буду! Напрасно трудитесь!
   Туманович вписал быстро несколько строк в протокол допроса и равнодушно вскинул на Орлова синие ледяшки глаз.
   – Это мною предусмотрено! Собственно говоря, я не рассчитываю допрашивать вас в том смысле, как это принято понимать. Довольно глупо было бы ожидать, что вы заговорите. Но это необходимая формальность. Мы действуем на строгом основании процессуальных норм.
   Он помолчал, как бы ожидая возражения. Орлов вспомнил слова полковника и едва заметно улыбнулся.
   Капитан слегка покраснел.
   – Единственно, что судебная власть, представляемая в данном случае мною, ожидает от вас, это некоторой помощи. Нами арестованы, кроме вас, еще несколько сотрудников губчека. Часть их захвачена в эшелоне, ушедшем в утро занятия города. Все они предстанут перед судом. Чтобы разобраться в обвинительном материале, мы находим полезным ознакомить вас с ним, и вы, надеюсь, не откажете сообщить, что в нем факты и что вымысел.
   – Не беспокойтесь, капитан. Я не имею ни малейшего желания знакомиться с этим материалом.
   – Но подумайте, господин Орлов! Могут быть ошибки, могут быть обвинения, возведенные на почве личных счетов. Время сумбурное. Проверить фактически нет возможности. Установив, где правда и где ложь, вы можете облегчить судьбу тех из ваших сотрудников, над которыми тяготеют ложные обвинения.
   Орлов пожал плечами.
   – Мне очень печально, капитан, что я причиняю вам такое огорчение. Но неужели вы думаете поймать меня на эту удочку? Все обвинения, которые я буду отрицать, будут, конечно, посчитаны за действительные… Я думал, вы мыслите более логично?
   Капитан опять покраснел и завертел ручку в худых пальцах.
   – Вы не хотите понять меня, господин Орлов! Вы все еще считаете себя во власти контр-разведки. Но вы неправы! Мы могли бы заставить вас говорить. Для этого есть средства, правда, выходящие из рамок законности, но ведь вся наша эпоха несколько выходит из рамок законности. Но я юрист, я мыслю юридически, я связан понятиями этики права и категорически осуждаю методы полковника Розенбаха.
   – Особенно после того, как полковник Розенбах доставил меня в ваши руки? Какой подлостью нужно обладать, чтобы сказать спокойно такую фразу?
   Туманович стиснул ручку в пальцах так, что она затрещала.
   – Хорошо! Значит, вы ничего не скажете! Тогда я перейду к вопросу, лично меня интересующему. До сих пор мне приходилось иметь дело только с двумя категориями ваших единомышленников: первая – мелкий уголовный элемент, видящий в поддержке вашего режима удобнейшее средство легкой наживы; вторая – бывшие люди физического труда, в большинстве случаев хорошие малые, но опьяневшие до потери мышления от хмеля ваших посулов, одураченные. Те и другие мало интересны. В вашем лице мне впервые приходится столкнуться с крупным теоретиком и практиком вашего режима, и я затрудняюсь уяснить себе – к какой же категории принадлежите вы, руководители и вожди?
   – Меня тоже интересует, к какой категории вашего режима отнести вас, капитан: к крупно-уголовной или одураченной? – грубо и со злостью спросил Орлов.
   – Зачем вы стараетесь оскорбить меня, господин Орлов? Вы ведь видите ясно, надеюсь, разницу между тем обращением, которое вы испытали в контр-разведке и здесь. Я больше не допрашиваю вас как следователь. Я интересуюсь вами, как явлением, психологическая база которого для меня загадочна. Неужели на эту тему мы не можем говорить спокойно, для выяснения вопроса?
   – Я считал вас умнее, капитан! Я не игрушка для вас; еще меньше я гожусь для роли толкователя ваших недоумений, особенно в моем положении. Отсюда вы пойдете домой обедать, а меня в виде благодарности за лекцию отошлете к стенке! Нам не о чем говорить! Я прошу вас кончить!
   – Одну минутку, – сказал Туманович: – мне хочется знать, поверьте, что это мне крайне важно, действительно ли вы верите в осуществимость выброшенных вами лозунгов или… это бесшабашный авантюризм?
   – Вы это скоро узнаете, господин капитан, на собственном опыте. Здесь же, в этом городе, через два-три месяца, когда камни мостовых будут слать в вас пули.
   – Значит, организация у вас здесь продолжает работать? – спросил, прищурившись, капитан.
   Орлов засмеялся.
   – Хотите поймать на слове? Да, капитан, работает и будет работать. Хотите знать, где она? Везде! В домах, на улицах, в воздухе, в этих стенах, в сукне на вашем столе. Не смотрите на сукно с испугом! Она невидима! Эти камни, известка, сукно пропитаны потом и кровью тех, кто их делал, и они смертельно ненавидят, да, эти мертвые вещи живо и смертельно ненавидят тех, кому они должны служить. И они уничтожат вас, они вернутся к настоящим хозяевам-творцам! Это будет ваш последний день!
   Туманович с интересом взглянул на Орлова.
   – Вы хорошо говорите, господин Орлов! Вы наверное умеете захватывать массы. Ваша речь образна и прекрасна. Нет… нет, я не смеюсь! И вы очень твердый человек. Я чувствую в вас подлинный огонь и огромную внутреннюю силу. С точки зрения моих убеждений вы заслужили смерть. Думаю, вы сказали бы мне то же, если бы я был в ваших руках. Око за око и зуб за зуб! Из уважения к величине вашей личности я приложу все усилия, чтобы ваша смерть была легкой и не сопровождалась теми переживаниями, которые, к сожалению, вынуждены переносить у нас люди, отказывающиеся от дачи показаний. Я мог бы немедленно, в виду ваших слов, отослать вас в сад пыток полковника Розенбаха. Но вы – Орлов, а вот передо мной выдержка из агентурных сведений: «Орлов, Дмитрий. Партиец с шестого года. Фанатичен. Огромное хладнокровие, до дерзости смел. Чрезвычайно опасный агитатор. Исключительная честность». Видите, какая полнота!
   Капитан позвал часовых.
   – До свиданья, господин Орлов!
   – До свиданья, капитан! Надеюсь, нам недолго встречаться!
 

Две страницы.

 
   Химическим карандашом. Листки в клеточку из блокнота:
   «Сколько здесь крыс!.. Голохвостые, облезлые, чрезвычайно важные.
   Иногда собираются в кружок, штук по десяти, гордо встают на задние лапы и пищат…
   Тогда..... (несколько слов не разобрано) и кажется, что это деловое собрание чинных сановников, департамент крысиного государственного совета.
   Пишу при спичках… Освещения никакого…
   По всей вероятности, эти листки пойдут в практическое употребление и не выйдут из стен…
   На всякий случай…
   Константин!.. Ты помнишь сегодняшний разговор?... (не разобрано).
   .... убедился, что силы, даже мои, имеют какой-то предел. Для какого чорта нервы?.. Поручик Соболевский, который арестовал меня, говорит: врачи будут вырезать ту часть мозга, где гнездится дух протеста, революция.
   Нужно вырезать нервы, которые…… (не разобрано), усталость и ослабление воли. Я говорил, что после внешнего толчка, нанесенного лже-арестом, я потерял управление волей.
   Лицом можно владеть всегда, тело может изменить…
   Я знаю, ты думаешь… не сдержал слова, сдался добровольно…
   Вздор… Нет и нет. Глупую вспышку мгновенно забыл. Попался случайно… Идиотски…
   ........ (не разобрано) мороженого, услыхал, офицеришка рассказывал, как арестовали моего двойника… Нужно было узнать до конца… возможность устроить побег. Хотел узнать, где сидит этот лопоухий…
   ....... (неразобрано) не знали. Он вам поможет…
   Знаешь, кого я узнал… Помнишь Севастополь, отступление… Помнишь офицера, который на твоих и моих глазах застрелил на улице Олега… Да… Тогда его звали Корневым… у них в контр-разведке тоже псевдонимы.
   .... не удержался… Сидел против него и думал.
   Нашел и не выпущу… тянуло, как комара на огонь. В обычном состоянии ушел бы… Тут не мог – отрава, в сознании, что он в моих руках. И когда пьяный предложил ехать с ним в разведку… поехал… Теперь вспоминаю… заметив мое волнение, он сбил со стола бутылки. Тогда прошло мимо… сознание, воля ослабели……
   .... думал, действительно пьян, высосу из него все… даже думал о его последней минуте.
   ……… (не разобрано) что паршивая жизнь дрянного контр-разведчика не нужна, не изменит ничего.... Это и есть следствие нервов..... схватили как цыпленка.
   .... дешево не отдамся… еще не потеряно. Бежал и из худших положений. Почти уверен, – скоро увидимся и пишу так… на всякий случай.
   Запомни все же фамилию: Соболевский… В последние минуты организуй, чтобы не ушел.... Ты помнишь голову Олега на тротуаре, кровь, серые и розовые брызги? Вот!
   Прекрасный артист.... Переиграл меня.... Правда.... нервы, но это не оправдание.
   ....... (не разобрано) судьба Б… Хорошая девочка, но экспансивна, не станет подлинной партийкой… Если попалась, приложи все силы....... (не разобрано) выручить.....
   ..... (не разобрано) завтра..... (не разобрано)… озаботься, чтобы при нас тюрьму почистили… здесь страшное свинство.... (разобрано с трудом).
   Спички кончились.... тьма египетская, все равно ничего не разберешь…»
 

Отречение.

 
   На углу Бэла отпустила извозчика. Бежала по глухой окраинной улице.
   Поднявшийся ветер рвал шляпу, забирался леденящими уколами под пальто.
   Кто-то проходивший нагнулся, заглянул под шляпку.
   Сказал вслух:
   – Хорошенькая цыпка, – и повернул вслед.
   Бэла остановилась. Преследующий подошел, увидел глаза, переполненные тоской и презрением.
   – Я требую, чтобы вы оставили меня в покое!..
   Смешался:
   – Простите, сударыня! Я не знал!..
   Приподнял шляпу и ушел. Бэла дрожа вскочила в калитку, пробежала садиком.
   На условленный стук открыл Семенухин со свечой. В другой руке (было ясно) – держал за спиной револьвер. Глаза круглились, и в них металось тревожное пламя свечи.
   – Бэла?.. К-каким ветром?.. Что-ниб-будь случилось?
   – Орлов!..
   – Т-сс! Идите в к-комнату. Скорее!.. Ну, в ч-ччем дело?
   – Орлов… арестован!
   Семенухин схватил руки. Бэла вскрикнула.
   – Ай!.. Мне же больно!
   Опомнился, выпустил руки.
   Спросил глухо и зло.
   – Где, к-как?..
   – Я ничего не знаю… Тут какое-то недоразумение… Вот газета! Сказано вчера, но сегодня утром он был дома… Я не понимаю… Но он сказал – буду дома в семь вечера. До десяти не было. Я не могла!.. Поехала к вам!
   Семенухин швырнул протянутую газету. Помолчал.
   – Я эт-то ч-читал! Но с-сегодня, п-после эт-того он б-был здесь у меня. Неужели?..
   Увидел, что Бэла, задыхаясь, прислонилась к стене… Едва успел подхватить и посадить на стул.
   Спокойно налил воды в стакан, набрал в рот и прыснул в лицо. Щеки медленно порозовели.
   – Ну, оч-чнитесь! Нельзя т-так! Ост-тавайтесь ночевать здесь! На квартиру в-вам ни в коем с-случае нельзя в-возвращаться. Я с-сейчас уйду. Нужно срочно в-выяснить. Если т-ттолько!.. – Семенухин сжал кулаки и остановился. Набросил пальто и ушел.
 
   Утром Бэлу разбудил его голос, странный, твердый, как палка.
   – Вст-тавайте! Я узнал! Арест-тован в-вчера веч-чером. Я т-так и думал. Имейте в виду, – он остановился и взглянул прямо в глубь глаз Бэлы, – что Орлов б-больше не с-существует ни для в-вас, ни для меня, ни для партии. Он совершил п-предательство…
   Бэла смотрела непонимающими глазами.
   – Да, п-ппредательство!.. Он б-был вчера у м-меня и заявил, что он сдастся, чтоб-бы сп-ппасти эт-того арест-тованного муж-жика. Я запретил ему это от имени п-партии и ревкома. Он дал ч-честное слово и нарушил его… Он п-ппредатель, и мы вычеркиваем его!..
   Бэла поднялась.
   – Орлов сдался?.. Сам?.. Не поверю! Этого не может быть!
   – Я лгать не с-стану. Мне это т-тяжелей, чем вам.
   Бэла вспыхнула.
   – Вы, Семенухин, дерево, машина!.. Я не могу!.. Поймите. Я… люблю его! Я для него пошла на это… на возможность провала… на верную смерть.
   – Тт-тем хуже, – спокойно ответил Семенухин, – оч-чень жаль, чт-то вы избрали себе т-такой объект. Сейчас я с-созову экстренное соб-брание ревкома, для суда над Орловым… П-партии не нужны слаб-бодушные Маниловы! Вот!
   Бэла спросила, задохнувшись:
   – Это правда?.. Вы не шутите, Семенухин?
   – Мне к-кажется время не для шут-ток!
   Бэла отошла к окну. По вздрагиваниям спины Семенухин видел, что она плачет. Но молчал каменным молчанием.
   Наконец, Бэла повернулась. Слезы заливали глаза.
   – Что? – спросил Семенухин.
   И сам вздрогнул, услыхав напряженный, тугой и неломкий голос.
   – Если это правда… я отказываюсь!.. Я презираю свою любовь!
 

Госпомилуй.

 
   Капитан Туманович пришел в комиссию вечером и, взявши ручку, раскрыл дело «Особой Комиссии по расследованию зверств большевиков, при Верховном Главнокомандующем вооруженными силами Юга России».
   Уверенным, круглым и размашистым почерком вписал несколько строк, потом отложил перо, рассеянно поглядел в синюю муть окна и, подвинув удобнее стул, стал писать заключение.
   Тонкий нос капитана вытянулся над бумагой, и стал он похож на хитрого муравьеда, разрывающего муравьиную кучу.
   Когда скользили из-под прилежного пера последние строки, в дверь осторожно постучались. Капитан не слыхал. Стук повторился.
   Туманович нехотя оторвался, и синие ледяшки были одно мгновение тусклыми и непонимающими.
   – Войдите, – сказал он, наконец.
   Вошедший прапорщик приложил руку к козырьку и сказал с таинственностью романтического злодея:
   – Господин капитан, арестованный Орлов доставлен по вашему приказанию.
   – Приведите сюда… И, пожалуйста, приведите сами. Вчера солдаты завоняли весь кабинет махоркой, а я совершенно не переношу этого аромата. Будьте добры и не обижайтесь.
   Орлов сидел в приемной на скамье. Солдаты двинулись вести его, но прапорщик взял у одного винтовку.
   – Я сам отведу! Пожалуйте, господин Орлов!
   Они вышли в коридор.
   – Видите, какой почетный караул, – конфузясь, сказал прапорщик, – капитан приказал, – и добавил смешливо:
   – Ну как, вы еще не надумали удрать?
   – Для вашего удовольствия постараюсь не задержать.
   – Ах, мне очень хотелось бы посмотреть!.. Вы знаете, по секрету, ей богу я даже хотел бы, чтоб у вас это вышло. Я очень люблю такие штуки!
   Орлов засмеялся.
   – Хорошо! Я вас не обижу! Будете довольны!
   В кабинете Туманович подал Орлову лист бумаги и перо.
   – Я вызвал вас только на минуту. Распишитесь, что вы читали заключение.
   – Какое?
   – Следственное заключение.
   – И только? А если я не желаю?
   Туманович пожал плечами.
   – Как хотите! Это нужно для формальности!
   Орлов молча черкнул фамилию под заключением.
   – Все?
   – Все! Прапорщик! Уведите арестованного!
   Фраза, брошенная прапорщиком на ходу в коридоре, всколыхнула Орлова.
   И, выходя из кабинета капитана, он успокаивал себя, сжимая волю в тугую пружину.
   В длинном коридоре было три поворота между комнатой прапорщика и кабинетом Тумановича. Тускло горела в середине, засиженная мухами, лампочка.
   Орлов неспешно шел впереди прапорщика. Поравнялся с лампочкой.
   Мгновенный поворот… Винтовка вылетела из рук офицера, перевернулась, и штык уперся в горло, притиснув прапорщика, слабо пискнувшего, к стене.
   – Молчать!.. Ни звука!.. Веди к выходу, – или подохнешь!
   – На улице часовые, – шепнул офицер.
   – Веди во двор! Хотел видеть, как удеру, – получай!
   Прапорщик отделился от стены. Губы у него дрожали, но улыбались. На цыпочках он двинулся по коридору, чувствуя спиной тонкое острие под лопаткой.
   Один поворот, другой. Почти полная темнота, смутно белеет дверь.
   Орлов глубоко вздохнул.
   – Здесь, – сказал прапорщик, берясь за ручку.
   Дверь распахнулась мгновенно, блеснул яркий свет. Орлов увидел мельком маленькую уборную, стульчак и раковину.
   И, прежде чем он успел опомниться, дверь захлопнулась за офицером и резко щелкнула задвижка.
   Он оказался один в темноте коридора, обманутый, не знающий куда итти.