Лаврова Ольга. Естественная убыль

   (Этот замминистра сел спустя два года за феодальные поборы с подчиненных, попался на жадности).
   Кудряшов все вызывал на идеологические дискуссии. Знаменский осаживал его, не щадил:
   – Вы думаете: я делал, что хотел, я сильный человек. А я считаю – слабак. Лежит мешок муки – руки дрожат, дай украду. Масло привезли – опять стащить хочется.
   – Как это вы говорите… будто я простой воришка!
   – Если украли очень много муки и очень много мас­ла, разве стали лучше?
   Тот хлопнул себя в досаде по колену.
   – Выставляете меня примитивным жуликом! А ведь сколько ума надо! Сколько мы, бывало, комбинировали да выдумывали, чтобы выходило и нам, и потребителю!
   – Это наш старый спор. Есть, знаете ли, закон сохра­нения вещества. В применении к вам: если хочешь, чтобы у тебя было погуще, где-нибудь обязательно должно стать пожиже. Ладно, вернемся к сбыту «левых» пирожных и тортов. Как вы установили контакты с магазинами?
   – Наш отдел сбыта получал заявки. Были свободные кондизделия – мы отправляли.
   – Но почему в магазины одного-единственного торга?
   – Случайность.
   – А не потому, что в этом торге работает ваш брат?
   – Какой еще брат? – Кудряшов хмуро почесал тол­стый нос.
   – Да младший, Валентин Петрович. Не припоминае­те? Он судился за должностное преступление, когда ос­вободили, женился и взял фамилию жены. Вы – Кудря­шов, он нынче – Муратов. Припомнили?
   В наступившей паузе Кудряшов все сильнее пыхтел, соображая, от кого пошла молва.
   – Ага… – протянул, озлившись, – вот оно что… Ну, Иринушка, ну, лапочка! Один раз случай вместе свел, а до сих пор не забыла! Нет, скажите на милость, какой ее черт за язык тянет?! Теперь вот братана припутала. Э! – спохватился он. – Нашел кому жаловаться!
   Знаменский улыбнулся.
   – Обошла она вас, даю слово! Что ни скажет – все­му верите. Известное дело – баба, собой недурна, вот и растаяли. А следователь должен какой быть? На три мет­ра под землю видит, а в душе сталь!.. Нет, по-вашему, я злодей, а она невинная овечка, да? Только об меня замаралась, с детским мылом помыть – и порядочек. Да если хотите знать, иной месяц ей куш больше моего доставался! Вся между нами разница, что я расходовал на разных кошечек, а она – на одного своего кота с котятами!
   Насчет кошечек – да, падок Кудряшов до женского пола. И все они у него пышнотелые, цветущие первой молодостью. Но, пожалуй, не похотлив, сами летели на огонь. Щедр он был порой с кошечками до безрассудства. Гуляй, Манька, ешь опилки, я директор лесопилки. А с женой разведен и не детолюбив: платил алименты с зарплаты – и только.
   – Я Маслову не оправдываю. Куда человек тратит деньги – это кому что нравится.
   – Вот наконец вы здраво рассуждаете. Но, Кудряшов, мне небезразлично, как кто пришел к преступлению. Сам искал, где плохо лежит, или втянули по слабоволию. И второе: как относится к своему прошлому – жалеет, что воровал, или жалеет, что попался. Маслова отдала деньги и ценности, а не устраивала тайников в ванной, как вы. Она…
   – Думаете, все отдала? – прервал Кудряшов. – Ни в жизнь не поверю! Сережки с брильянтами отдала?
   – При мне из ушей вынула.
   – А золотые часы?
   – Отдала.
   – Три колечка?
   – Да отдала, не волнуйтесь, – потешался над его усилиями Знаменский. – Поговорим лучше о вас.
   – Погодите. Портсигар гравированный, по краям по изумруду, отдала?
   Знаменский рад бы оглохнуть. Неужели мордой в грязь? Непохоже, что врет.
   – Откуда вы знаете ее вещи?
   – Знаю, я ее к своему ювелиру пристроил, хорошую вещь просто так не достанешь. Так вот, портсигар и еще – отличный браслет с камушками, сам сначала хо­тел взять. Отдала?
   – Опишите портсигар и браслет подробней.
   – Ага-а!.. Вот вам ваша Маслова!
   Уел он меня, подлец. Ох, как уел!
   Масловой Знаменский едва дозвонился, короткие гуд­ки выводили из себя. Подошел муж, заорал нервно: «Да! Да!» Знаменский назвался, и на том конце провода будто умерли. Что с красавчиком стряслось? Ни бе ни ме. Но все-таки прорезался голос, и по мере того, как он гово­рил, Знаменский мрачнел и стискивал трубку.
   – Куда?! – заорал и он. – Как не знаете?! Паспорт взяла с собой?.. Слушайте, меня не интересуют ваши эмоции! Я освободил вашу жену под подписку о не-вы-ез-де, понимаете?.. Жду вас немедленно!.. Что-что?.. Ах, время… – действительно был восьмой час. – Завтра к началу дня, минута в минуту!
   Еле разлепил пальцы, и тут вошел Томин.
   – Не в духах?
   Томин вернулся из сыщицкого турне, настроен был рассказать, какой он молодец, и вообще поболтать за жизнь.
   – Как насчет того, чтобы собраться у меня вечером?
   – Обсудим, – неопределенно ответил тот. – Прости, секундный звонок… Смолокурова, – попросил он в труб­ку. – Миша, сидишь еще? Вынужден сообщить: по-ви­димому, Маслова скрылась…
   Зато Зина встретила Томина сердечно и приглашение приняла без раздумий.
   – Зинуля, мать обещала тряхнуть стариной и состря­пать что-нибудь подлинно армянское!
   (Она наполовину армянка, отец наполовину украи­нец, вырос Томин в Киеве, и быт в семье сложился «винегретистый»).
   – Роскошно, Шурик, у меня уже слюнки текут.
   Да и по друзьям она соскучилась. Шурика долго не было, а Пал Палыч погружен в ресторанные свои труды, в экспертизах не особо нуждается и забегает редко.
   – Удачно съездил?
   – Целая эпопея, за ужином изложу. Да, у Паши сбе­жал кто-то?
   – Я ничего не знаю.
   – Какая-то Маслова.
   – Маслова?! – ахнула Кибрит. – Бедный Пал Палыч! О Масловой она слышала – Знаменский делился ра­достью после визита к Скопину…
   И за ужином не обошлось без толков на ту же тему. Пал Палычу могло прилично нагореть.
   Наутро Томин отправился к Смолокурову, тот выдал полную информацию. Оба оперативника сошлись во мне­ниях относительно либерализма Знаменского. Томин сер­дито мерил ногами кабинет:
   – Хотел бы, как поется, в единое слово, но меньше трех никак не получается!.. Воровать у них здоровья хвата­ет, а сидеть – сразу все больные! Главное, зрение сла­бое, не могут видеть небо в клеточку!
   Смолокуров утонул в наваленных по комнате гроссбу­хах, одни брови шевелились в такт движению Томина.
   – Давай вот что – давай не кипятиться. Понимаешь, если прикинуть со счетной линейкой, бежать ей ни к чему.
   – Да?.. А никто из коллег не был, случаем, заинтере­сован, чтобы ее того?
   – Нет, такой вариант отпадает.
   – Тебе видней. Что-нибудь предпринято для розыска?
   – Прошло всего ничего, как мы узнали. Больно ты скор, чужими-то руками!
   – Могу предложить свои.
   – Серьезно?
   – Если не сочтешь за обиду, что лезу в твое дело.
   Смолокуров улыбнулся редкой своей скупой улыбкой.
   – Не сочту. Тем более что у меня горы документов непаханых.
   – Я же чувствую – надо помочь! – оживился То­мин. – Чем быстрее мы ее водворим на место, тем меньше будет шуму, верно? Есть у меня несколько отгу­лов за командировку…
   – Валяй. Я не ревнив и уважаю преданность дружбе. С начальством утрясем.
   – Что дашь для начала?
   – Список ее родственников и знакомых. Фотографии. А прежде всего посмотри вот это, – он вынул из ящика три скрепленные вместе отпечатанные на машинке лист­ка. – Я тут составил справку на нее.
   Томин пораздумал над справкой, забормотал под нос:
   – Сегодня пятница, завтра суббота… Скорей всего, ей сейчас вспоминается непорочная юность… и наверняка тянет поглядеть на детей… Послезавтра воскресенье… Так. Мне понадобятся координаты какой-нибудь закадычной приятельницы ее матери, если таковая имеется. Затем список ее институтской группы. Маршрут, каким стар­шая дочка ходит в школу… Что рассказывает муж?
   – Еще не знаю. Он у Паши.
   Да, там он и был и, по обыкновению, предавался сетованиям на судьбу.
   – Ирина все-таки знала, на что шла. Она все-таки расплачивается за то, что натворила. А я-то за что распла­чиваюсь?!
   Чисто отмытый, стройный, загорелый (выбирался за город или облучался кварцевой лампой), одежда обнима­ет его ласково, словно она любит его. Знаменскому было трудно смотреть на Маслова. Тот никак не понимал, почему следователь равнодушен к его горю. Господи, он все переживет, что угодно! Эгоизм дает воловьи силы.
   – Вот жены нет дома третий день. Что вы предприняли?
   – Обзвонил кого мог. Обращался в бюро несчастных случаев. Теща обегала знакомых.
   – Почему не сообщили мне?
   – Думал, вернется…
   – Вы понимаете, что она нарушила условие, с кото­рым была освобождена из-под стражи? В какой-то мере и под вашу ответственность.
   – Да… я понимаю… в какой-то мере… Боже мой, мало ей было всего прежнего, теперь еще пропала! Вы не представляете, сколько надо нервов!
   – Вы говорили о записке.
   – Да, вот.
   «Коля, прощай, не поминай лихом, береги детей».
   – Накануне она не намекала, что собирается уйти?
   – Нет, уверяю вас!
   – Но такой поступок должен иметь очень серьезную причину. Женщина рвется домой, мечтает побыть с детьми и мужем и вдруг исчезает неведомо куда! Вы действи­тельно не знаете, где ее искать?
   – Что вы! В чем вы меня подозреваете?..
   – Самое печальное, что мы будем вынуждены снова арестовать ее. Когда разыщем.
   – Боже мой! А я сообщил на работе, что выпустили! Сразу вокруг меня разрядилась атмосфера!..
   – Ничего не поделаешь. Ваша жена виновна больше, чем вы полагаете.
   – Я знаю.
   Знаменский отшатнулся, затем подался к Маслову, разом утратив официальную невозмутимость.
   – Знаете?! С каких пор?
   – В тот день, когда я привез ее домой… вечером… даже, скорее, ночью… Ирина мне призналась.
   Вот оно что! Успела рассказать… Но тогда совсем дру­гой вариант! Знаменский прямиком рванулся к правде:
   – Как вы это приняли?
   – Как гром, просто как гром! – простонал муж-мученик.
   – Да не о ваших переживаниях вопрос! Ваше пове­дение меня интересует!
   – Я был совершенно растерян… не помню точно, что я говорил.
   – Ну, хоть не точно, хоть общий смысл?
   – Я могу быть с вами совершенно откровенным?
   – Вы обязаны быть со мной откровенным! – Знамен­ский стукнул кулаком.
   – Видите ли, Ира выбрала такой момент… очень не­тактично… можно сказать, среди ночи… Нашла место и время! Вы меня понимаете?
   – Что вы ответили Ирине Сергеевне?
   – Ну, я вспылил, конечно… Но практически никако­го разговора у нас не было. Я предложил объясниться завтра. Надо было как-то прийти в себя… и потом, честно говоря, она стала мне в тот момент так… неприятна.
   Нетрудно вообразить. Среди ночи. Первая ночь после разлуки. То есть они в постели. Со всеми вытекающими отсюда супружескими обстоятельствами. Она нетактично выбрала момент. Она стала ему неприятна! Нет, я с ним не могу, сейчас затопаю ногами и заругаюсь, как извоз­чик. Надо посчитать медленно до десяти, прежде чем продолжить.
   – Итак, вы ее не расспрашивали?
   – Нет, что мне эти детали? Факт есть факт, как его ни поверни. Лезть еще глубже в эту грязь…
   Еще раз до десяти. И отвлечемся на эуфорбию – опять цветет кровавыми лепестками. Не растение, а заготовка для тернового венца.
   – Маслов, вы не догадываетесь, почему жена сбе­жала?
   – Вы же ее знаете. Пал Палыч! Ирина – женщина не очень уравновешенная, бывает у нее иногда… Может, первый раз осознала по-настоящему свое прошлое, а? Начала рассказывать и вдруг поняла, какое это произво­дит впечатление на честного человека. И убежала просто от стыда, просто не посмела взглянуть мне в глаза при свете дня! Это очень на нее похоже!
   – При свете дня… Эх, Маслов, «я», «я» – без конца «я»! А она?
   – Но ведь я же…
   – Снова «я»! Да подумайте и о ней тоже! Она ведь не с курорта приехала, многое пережила за это время.
   – Я понимаю, и я радовался, что она вернулась. Но…
   – Но узнали кое-что новое. Я-то уж меньше всего склонен забывать, что ваша жена совершила преступле­ние. Но к вам она пришла как к самому близкому чело­веку, кто-кто, а вы обязаны были выслушать. А вы ее грубо отталкиваете. И после того ее же обвиняете в нетактичности!
   – Но позвольте! Неужели вы не понимаете моих чувств?!
   – Чего тут не понять? В сущности, вы выставили жену из дому!
   – Нет! Я ее не оскорбил, не ударил! А если что и сказал, так не могла она ждать, что я обрадуюсь! За что вы меня упрекаете? Да любой бы на моем месте! Если он порядочный человек!
   – Хватит уже негодовать. Сотрите пену с губ. Не верю я в вашу беспредельную наивность! Не тот возраст.
   – Но… о чем вы?
   – О том, что в глубине души вы давно все знали.
   – Как знал?! Ни минуты, ни секунды!! Действительно ошарашен. Что доказывает силу самообмана. Ничего иного не доказывает.
   – Знали, Николай Семенович. Конечно, знали. Таких вещей нельзя не знать. Другое дело, что ни в коем случае не желали осознавать, запрещали себе думать. Потому избегали ее разговоров о неладах с Кудряшовым, не любили точных денежных расчетов, принимали на веру удивительное умение Ирины Сергеевны вести xoзяйство и за гроши покупать дорогие вещи.
   – Нет… нет… вы ошибаетесь…
   – Не ошибаюсь. Я вам больше скажу – вас очень устраивало положение дел. Вольготная, обеспеченная жизнь, обеды в ресторане. Словно с неба, валятся дубленки и портсигары с камешками. Кстати, где портсигар?
   – У меня…
   – Вот видите, жена при вас снимала серьги и кольца, а вы промолчали о том, что в кармане лежит, благо вас не обыскивали.
   – Но… это же моя личная вещь.
   – У Ирины Сергеевны был еще браслет в виде змеи. Он где?
   – Браслет Ира продала – мы копили на машину.
   Ах, тебе еще машину хотелось! Ну, естественно, настоящий мужчина имеет машину. В рифму получается. А он куда противнее, чем Кудряшов. Оба ее эксплуатировали. Но тот не лицемерит, даже отстаивает свою филосо­фию. Этот – кот. Не в смысле кошачьей грации. Муж Масловой – кот. И потому тоже роковая фигура в ее судьбе.
   – Кому продан браслет?
   – Не знаю… Опять вы мне не верите! И, вообще, вы такого про меня наговорили!.. – он в отчаянии стиснул руки.
   – Давайте разберемся, – Знаменский достал один из томов дела, раскрыл. – Здесь список ценностей, сданных вашей женой, и опись домашнего имущества.
   – Да, я вижу.
   – Проанализируем эти документы с одной точки зре­ния: сколько сюда попало мужских и сколько женских предметов. И какова сравнительная стоимость. Прочтите.
   Маслов читал.
   – Замечаете закономерность? У нее – не ахти какие сережки, у вас, по характеристике Кудряшова, – очень ценный портсигар. У вас две шубы – у нее одна. И так во всем.
   – Ей нравилось делать подарки. Я же не просил.
   – Но с удовольствием принимали. И вспомните еще кое-что, не внесенное нами в опись, – обилие детских вещей. Дескать, меня возьмут, а дети будут расти, им надо в чем-то бегать. Ирина Сергеевна понимала свою обреченность. А вы постоянно жили рядом и ничего не понимали?
   – Я не знаю… нет-нет, я не сознавал!..
   – Ну, допустим. Человеческая слепота порой феноме­нальна. И все-таки в ее судьбе есть доля вашей вины, поэтому не вам от нее отрекаться!
   Бесполезно. Он будет только защищать себя. Святое «я». Вон уже еле шелестит:
   – Возможно… но я просто не мог иначе…
   Гнев схлынул, Знаменский устал.
   – Вы погубили все, чего я достиг: признание, раска­яние… Одним махом. До смерти испугались за свою репу­тацию.
   – Нет, но нельзя же так! Вы меня считаете за бездуш­ного карьериста. А у меня исследования, как вы не пони­маете! Если меня отстранят, кто их закончит? Это просто катастрофа! Три года труда!
   – Вы любите свою работу? – с любопытством спросил Знаменский.
   Он любит что-то, кроме себя?
   – Боже мой, неужели нет!
   – Рад слышать… Хотелось бы верить, что вы неплохой человек. – Попробуем сыграть на этой струне.
   – Конечно! Я хороший человек!
   – И привязаны к жене, хотя и наводили справки о разводе.
   – Когда все так складывается, поневоле начинаешь думать… Но это же не потому, что я равнодушен к Ирине.
   – Тогда, может быть, для нее не все потеряно. Слушайте. И ей, и вам предстоит еще много перенести. Будут очень трудные годы. Дайте Ирине Сергеевне надежду. От вас зависит, каким человеком она выйдет на волю. Бездомным, обозленным. Или готовым начать новую жизнь.
   – Боже мой, как это тяжело!.. Вряд ли я смогу…
   Я понял. Ты вряд ли сможешь. Уже решил, что не будешь. Осталось последнее средство. Расчет на трусость.
   – Вы полагаете, Маслов, достаточно во всеуслыша­ние отказаться от жены и можно уйти в сторонку? В чистеньком дедероновом костюмчике? Обязан разочаровать. С вашей работы пришло письмо. Коллектив просит сообщить, как следствие оценивает вашу роль во всей этой истории.
   Тон следователя сулил недоброе, Маслову сделалось душно, он расстегнул пиджак.
   – Пока я не ответил. Вы нисколько не удерживали жену на честном пути, но вы можете помочь ей на него вернуться. Моя оценка будет зависеть от этого. Я достаточ­но ясно выразился?
   Жестокий удар. Впервые Знаменский наблюдал на красивом лице отражение напряженной мысли. Безуслов­но, Маслов понял. Как никогда, в нем сейчас свиреп­ствовал эгоизм: восставал против жертв, которые пред­стояло принести, и он же убеждал, что лишь ценой жертв удастся сохранить свою научную шкуру. Кажется, начал зябнуть – застегнулся, да не на ту пуговицу. Для столь опрятного котика – равносильно раздиранию рубахи.
   Знаменский встал.
   – А сейчас постарайтесь найти Ирину Сергеевну. Раньше, чем найдем мы. До свидания.
   Маслов уходил на полусогнутых, не замечая, что одна пола ниже другой.
   – А портсигар, между прочим, принесите, – сказал Знаменский в спину.
   Маслов возвратился и положил портсигар на стол.
   Золотой, гравированный, с изумрудами. Хорош. И весьма тяжел. Внутри «Мальборо». Скажите, какое сход­ство вкусов!
   Но я-то, я каков! На кого понадеялся! Неспроста в проходной тюрьмы защемило сердце. Надо было расска­зать ему о статье, которая грозит жене, проследить его реакцию. Я по-глупому поддался на ее слезные просьбы – и где она теперь? Паспорт дома, хлопнется на улице с сердцем, свезут в больницу. А если инфаркт? А если того хуже? Ну как я мог?..
   Три дня от Томина не было ни слуху ни духу. Маслов отчитывался о проведенных мероприятиях (безрезультат­ных). Саша только раз позвонил спросить, получил ли уже Знаменский нагоняй от Скопина. Получил и еще получит.
   – Поделом, Паша, – и разъединился.
   На четвертый день Томин встретил ее в парке. Нельзя сказать, что смолокуровские фотографии соответствова­ли нынешнему оригиналу. Вид у женщины был загнан­ный, круги под глазами, ступала она на тонких каблуках торопливо, но неуверенно, можно подумать, хлебнула лишнего. Томин хищно обрадовался.
   – Простите, вас зовут Ирина Сергеевна? – этакий охотник за одинокими дамами.
   Масок в запасе много. Некоторые по необходимости он носил долго, иные менял с калейдоскопической ско­ростью.
   – Общие знакомые уверяли, что фамилия ваша – Маслова.
   – У нас нет общих знакомых. Пустите, я спешу!
   – У нас есть общие знакомые. Например, Кудряшов.
   Это Томин попутно проверял разные версии. Могла проявить интерес, могла испугаться. Маслова восприняла равнодушно.
   – Да оставьте вы меня в покое!
   – Куда бы ни спешили, должен проводить. Дело в том, что у нас еще один общий знакомый – некто Пал Палыч Знаменский.
   – Ах, вот вы откуда…
   Пришпилилась к песочку аллеи.
   – Заглянем пока в беседку. А то дети могут вас увидеть, они направлялись сюда.
   Вошли, сели.
   – Вот мы с вами и встретились, – Томин был доволен. – Земля, знаете, до того круглая, негде спрятаться.
   – Кто вы такой?
   Томин показал удостоверение. Она обессиленно прислонилась к дощатой стенке, спросила бесцветным голосом:
   – И что теперь?
   – Немножко посидим. У Пал Палыча из-за вас не­приятности.
   – А у меня радости? Мне своих бед хватает! – с аллеи донеслись детские голоса, она встрепенулась.
   – Ваши?
   – Да вам-то что?
   – Ну зачем ребятам видеть, как их мамочку уводит чужой сердитый дядя?
   – Вы меня… заберете?
   – Практически уже забрал.
   – Ну и пожалуйста! Сажайте! Гори все ярким пламенем!
   – Сами виноваты. Подразумевалось, что вы будете жить дома, а не неизвестно где.
   – Не могу я дома!
   – Но две копейки вы могли потратить? Могли набрать телефон и сообщить, где находитесь?
   – Могла – не могла, какая теперь разница? На по­верку моя свобода двух копеек не стоила, лучше бы я ее не получала вовсе!
   В гурьбе детей Томин не разобрал, которые – дочери Масловой. Сказал наугад:
   – Славные девочки.
   Они все были славные. Детей Томин любил. Своих не нажил, но с младшими в семье всегда возился и с родными, и с двоюродными.
   Маслова всхлипнула.
   – Сколько им будет, когда я выйду?.. Вырастут без меня, станут чужие, стыдиться будут…
   Слезы ни к чему. Много их перевидано и мужских, и женских тем более. Но ни к чему.
   – Разрешите поинтересоваться, какие у вас были планы на будущее?
   Дети скрылись за поворотом, доносился отдаленный смех.
   – Может, пришла бы обратно в тюрьму проситься… А скорее, села бы в самолет и к морю. Последний раз на солнышке погреться. А там заплыть подальше и…
   – Обидно за Пал Палыча, который с вами нянчился, хлопотал и даже сейчас защищает. Верит, что вы сами явитесь на Петровку.
   – Я бы явилась. Да что теперь, когда вы…
   – Да-а, как говорил один мой клиент: хорошая мыс­ля приходит опосля.
   Дилемма. Кроме того, что помочь Паше, хотелось еще сорвать аплодисменты. Ведь очень нелегко оказалось най­ти Маслову, в неожиданном уголке она затаилась. Сюда в аллею привела его удача, счастливый случай. С другой стороны, Паше плюс, если она сдастся добровольно, так сказать, оправдает доверие.
   – Ладно, – решился Томин, – пожертвую лаврами! Пойдете по собственной воле. Только тогда так: мы с вами не знакомы, не встречались и не разговаривали. Ясно?
   Она кивнула со слабой улыбкой.
   Дежурному в проходной он шепнул, чтобы эту жен­щину не выпускали (мало ли что взбредет в шальную голову), и направился к себе. На лестнице столкнулся со Смолокуровым.
   – Чем порадуешь? – осведомился тот.
   – Пока, Мишенька, ничем.
   Смолокуров оттянул один, потом второй карман Томина:
   – Пусто. Где же обещанная Маслова?
   – Подружка говорит, на юг собиралась, на солнце погреться, – озабоченно поведал Томин.
   У Знаменского с утра была чехарда: официанты, повара, метрдотели, мойщицы посуды.
   В огромной «Ангаре» не водилось завсегдатаев. Словно мутная волна выносила в нее посетителей на вечер – истерически-веселых и мрачно пьющих, расфранченных и помятых, заказывающих оркестру «Шаланды полные кефали» или вдруг полонез Огинского, иногда посылавших на кухню тридцатку, чтобы сварганили что-нибудь покачественнее. Откатывалась волна, набегала другая. Со­лидная публика «Ангару» не жаловала, попадала сюда ошибкой.
   Об этом ресторанщики рассказывали охотно, рисова­лась пестрая «Москва кабацкая». Кудряшова же еще пытались обелить. Лишь один из допрашиваемых – бармен Валера – не скупился на поношения по адресу хозяина.
   Место свое Валера купил по дешевке, за пятьсот рублей. Месяца два домогался он от Кудряшова точного ответа, сколько должен в месяц отстегивать. А тем време­нем в углу за столиком, прикрытым мраморной колон­ной, кормились и поились районные вожди с друзьями – даром, разумеется. И бутылки шли им из Валериного «подотчета». Чтобы их скомпенсировать, прочим посети­телям не долей, разбавь, замени дешевеньким.
   О контрольной закупке всегда бармена предупрежда­ли заранее. А тут не предупредили – и готова статья за нарушение правил торговли. Пошел парень отбывать по­ложенное. Вышел – жена с ним развелась, любимую собаку продала и не говорит кому. Устроился на черную работу. Полон горького пессимизма.
   Судя по тому, что у Кудряшова бармены дольше трех месяцев не удерживались, он и с ними поступал так же. Раз в квартал делал себе подарок, продавая место за стойкой.
   Во второй половине дня Кудряшова привезли на Пет­ровку – ревизорам потребовался. Не тащить же их в Бу­тырку, да еще пуды документации.
   Они поочередно подносили раскрытые тома:
   – Гражданин Кудряшов, вот это списание трехсот коробок для тортов я буду считать фиктивным.
   – Почему, гражданин ревизор?
   – Акт о том, что они будто бы испорчены, подписали вы один. А в следующие два дня как раз было вывезено триста «левых» тортов.
   – Ладно, валите до кучи.
   Знаменский присутствовал. Больше от нечего делать, чем всерьез, спросил:
   – Если б вас не арестовали, вы бы когда-нибудь остановились?
   – Честно – вряд ли. Это как водка, присосался – не оторвешься.
   Хуже водки, пожалуй. Кудряшов откровенно делит людей на две категории: «хомо с деньгами» и «хомо без денег». Без денег – не человек, сор.
   – Но у вас уже все было. И на черный день, и на серый, и на голубой. Чего вам не хватало, чего еще не успели?
   – Э-э, мало ли! Не все выпито, не все съедено…
   – За триста тортов кто стоимость получил?
   – Ну, я. Все равно магазинщики вам скажут.
   – Почему акт подписали в одиночку?
   – Дай на подпись – дай и за подпись. А так – режим экономии.
   Ревизор ткнул Кудряшова в экземпляры накладной – тексты непозволительно различались. Тот сослался на ошибку и возобновил свои оправдательные речи:
   – Дело наше такое – пищевое, торговое. Не нами это заведено, не нами и кончится. Если хотите знать, еще в древнем мире у торговцев и воров был один бог-покровитель, даю слово!
   – Это Гермес, что ли?
   – Не помню, как его там звали, а сам факт знаменательный. Вот сидите вы и честными ручками на меня протокол строчите. А ведь могла судьба сыграть иначе: вы бы кончили по товароведению, а я – по юридической части. И могло бы сейчас все наоборот повернуться. Сколько угодно!
   Знаменский отмахнулся.
   – Ну как вы не хотите понять? Сначала боишься проторговаться. Чтоб недостачи не было, создаешь запас. Получил излишки – куда девать? За них же при ревизии тоже спросят!
   – Все ставите с ног на голову. У купца были предусмотрены нормы естественной убыли?
   – Раньше? Вроде нет.
   Естественная убыль, естественка. На случай, если усох; товар, попортился, мыши погрызли. Ох, эта естественка! Помоют пол в магазине перед ревизским снятием остат­ков – повысится влажность, и сразу прибудут сотни килограммов всего, что хранится в подсобках, – мука, крупа, сахарный песок, колбаса. На городских элеваторах малейшее изменение температуры дает лишние тонны продуктов. А на холодильниках? Подумать страшно: уба­вил на один градус заморозку (влага вымерзает или примерзает) – и вывози сотни тонн неучтенного мяса, рыбы, масла и прочего.
   Старорежимный купец обходился без естественки, не было ее, зато был хозяин. Хозяин исчез. Радовались, что навсегда. И пошла естественная убыль. Если б только крупы! Бережливости, порядочности, совести.
   – Что вы мне рассказываете? Зачем вам всем крутиться, ловчить? У вас есть нормы естественной убыли. И нормы такие, что на них можно жить припеваючи. Даже начальство прикармливать, даже сохранять честность.
   – Честность? Вон вы Масловой поверили, а она фюить!
   Знаменский вздрогнул.
   – Откуда сведения?
   – Слухом земля полнится, – злорадно сказал Кудряшов. Он посмаковал гол и добавил: – Это по-вашему можно припеваючи, по вашим нищенским, извините, потребностям. А у меня запросы! И у начальства…
   Он все булькал и булькал, поучая Знаменского. Мо­дернизация, реорганизация, максимальное использова­ние, профессиональное мастерство, перевыполнение… рот набит официальной фразеологией. Для разнообра­зия – Гермес, «плебейство» и тому подобное. В квартире (даже в ванной) иностранные журналы с яркими кар­тинками – претензия на образованность. А пишет «риорганизация» и даже «жыры».
   Зазвонил внутренний телефон, ближайший ревизор отреагировал:
   – Знаменского? Есть Знаменский.
   – Давайте, кто там, – сказал тот.
   Голос Масловой подбросил его со стула, выпрямил.
   – Где вы находитесь?! Поднимайтесь ко мне в каби­нет, заказываю пропуск!
   Она вошла тихая, покаянная. На висках седина!.. Н-да, любовь. Жестокая подчас штука.
   – Мне очень жаль, что все так получилось, но…
   – Вы ко мне из дома, Ирина Сергеевна?
   – Нет.
   – С мужем виделись? Он вас обыскался.
   – Нет.
   – Так… – Знаменский по памяти набрал номер. – Ни­колай Семенович, ваша жена у меня… Да, получите из рук в руки через час-полтора. И не забывайте наше условие.
   Женщина съежилась и не знала, как вымолвить, что домой ей нельзя, что все порушилось.
   – Ирина Сергеевна, он счастлив, что вы вернетесь, – раздельно проговорил Знаменский. – Он намекал, что виноват перед вами, он погорячился.
   Воскрешение. Будто обрызгали живой водой. Если этот ее высокопорядочный, если он… он у меня света не взвидит!
   – Я убежден, что все между вами уладится. Отдохните пока. У следствия к вам немного вопросов, в основном мелкие и не к спеху.
   Она не слышала.
   Интересно, через сколько минут начнет пудриться? Через пять – сам с собой побился об заклад Знаменский.
   – Пал Палыч!! – задохнулась от прилива чувств.
   Он отозвался ворчливо:
   – А что Пал Палыч? Не приди вы сегодня сами – была бы получена санкция на арест.
   Маслова прикусила губу, скулы закраснели пятнами.
   Не сама?.. Ладно уж, не тушуйся, чего там! Важно, что явилась. А сама или надоумил добрый человек – спасибо ему! У тебя выпытывать подробности не стану.
   – Ирина Сергеевна, будем считать, что вас выручила судьба.
   Вот так. И пора уже тебе пудриться. Который с граж­данским долгом – он любит красоту. Но боится.
   Надо подогревать его страх.
   Знаменскому удавалось это делать в течение несколь­ких лет, пока Маслова не умерла в заключении. Скоропо­стижно и – он надеялся – безболезненно.
   А незадолго до того встретил на улице ее мужа с эффектной блондинкой под ручку. Знаменский смотрел в упор, но у мужа недостало характера поздороваться.