Лаврова Ольга. Волшебные узоры

   – Вроде нет. Откуда?
   – Насколько я знаю, Степанченки тоже вызваны повесткой. Вот и расспросите их сами. Получите редкое удовольствие!
   Сам не хочет разговаривать и младшему рот затыкает. Нагнать, что ли, строгости? Пожалуй, хуже заартачатся. Не боятся они учреждения, где находятся, не следователя. Это ему нравилось, но в жанре пикировки немногого добьешься для дела.
   – Игнат, вы не допускаете мысли, что я задаю свои вопросы с какой-то разумной целью? Что у меня есть основания задать их именно вам?
   – А что вы за нас взялись? Подозреваете?
   – Афанасию это бы наверняка польстило, – усмехнулся Знаменский. – Но должен его разочаровать. Я допрашиваю ежедневно многих людей.
   Почитая себя задетым, Афоня выдал детскую колкость:
   – По принципу «как поймать льва в пустыне». Ловите десять и девять отпускаете?
   – А вы – поклонник инспектора Варнике? Пришел, увидел, догадался? Это хорошо на картинке, там все нарисовано.
   Приоткрылась дверь, впустив невидимую для Никишиных Зину.
   – Кроме Варнике, был еще Шерлок Холмс!
   Игнат прищурился:
   – Нашел кого вспоминать! Это надо напрягать извилины.
   – Слабовато, Игнат. По первой встрече, вы казались острей.
   – Как футболисты – уверенней играют на своем поле, – произнесла за спиной братьев Зина.
   Те привскочили поздороваться. Пал Палыч отошел к окну, как бы освобождая арену.
   – Кстати, о Шерлоке Холмсе, – принялась она нара­батывать авторитет. – В наши дни Холмс выглядит скром­ным любителем. Рядовой криминалист проделывает шту­ки, которые великому сыщику и во сне не снились!
   – Рядовых криминалистов нам Серов изображал, – сказал Игнат. – «Колись» и «давай связи» – вся мето­дика.
   Ну, сейчас ты получишь сдачи – развеселился Пал Палыч. Кому бросил вызов! Зиночке Кибрит с ее двумя высшими (юрист и биолог), с энергией и сосредоточен­ным умом, которых хватило бы на троих мужчин, и с женской обидчивостью за любимую науку!
   Она не скрывала, что задета за живое, из-под ресниц посверкивали острые золотые лучики. Позицию Никишиных она охарактеризовала как подростковое недомыслие, шутки назвала бездарными, их поведение – парной кло­унадой и так далее, все это с воинственным напором и в бурном темпе. Пал Палыч прямо залюбовался.
   Потом Зина уселась на край стола и все еще сердито начала излагать историю, успевшую войти на Петровке в легенду.
   Историю о том, как к Пал Палычу случайно попал в подследственные беспаспортный бродяга, как Пал Па­лыч шестым-седьмым чувством распознал крупную и притом загадочную фигуру, но не имел и ниоткуда не мог получить маломальских доказательств. Какие она, Кибрит, и ее коллеги проделали головокружительные исследования, и чем все кончилось.
   – Словом, – заключила Зина, – у Пал Палыча есть благодарность от Комитета госбезопасности! – и она по­бедно зыркнула в его сторону.
   Афоня был увлечен.
   – А еще какие, например, экспертизы?
   – Например, по отпечатку одного-единственного пальца я могу определить возраст. Или вот есть письмо. На марке, как правило, следы слюны. По слюне устанавли­вается группа крови того, кто наклеил марку. Неплохо? Если у человека определенная болезнь, то несколько капель его крови – почти как паспорт!
   – И как это вам? – спросил Игнат. – Возня с трупа­ми. С кровью. С чужой слюной. С души не воротит?
   Зина коротко задумалась.
   – Иногда случается, Игнат… но проходит.
   – Скажите, – округлил глаза Афоня, – а почему он оставил нож, тот, кто дядю Лешу? Ведь это улика.
   – Если б вытащил, из раны брызнула бы кровь, попала ему на одежду. Тоже улика.
   – Хитер! Знаете, кого бы я пощупал – нашу бабку Иванову! В свои восемьдесят в спортлото играет. И по собственной системе. Если дядя Леша ее систему выведал, она свободно могла его пришить!
   Пал Палыч счел, что настал подходящий момент.
   – Ладно, шутки в сторону. Серов был ранен, когда шел в вашу квартиру.
   – В нашу?!
   – Да, в вашу. Зачем? Что ему было нужно?
   – Понятия не имею, – недоумевал Афоня.
   – Игнат, у вас с Серовым были общие дела?
   – Никаких.
   – Может, он хотел что-то вам сообщить?
   – Да он за час до того видел нас на футболе! – воскликнул Афоня.
   – Подходил? – быстро спросил Знаменский. – Вы разговаривали?
   – Нет, но мог бы, если ему надо. А он рукой помахал и все.
   – Так… Тираспольский – вам знаком такой? Из од­ного дома с Серовым, владелец кофейного «Москвича».
   – А, видали.
   – Ничего о нем не слышали?
   Игнат отрицательно покачал головой.
   – Серову было известно, где вы живете? Подъезд, квартира?
   – Возможно. Я вот знаю, где он жил, хотя мы у него не были.
   – Смотрите, что получается, – Пал Палыч сцепил руки и наблюдал за Никишиными; те слушали внима­тельно и наконец-то серьезно. – Серов видит вас на футболе, но не делает попытки поговорить. Потом в воротах встречается с Тираспольским и сообщает, что намерен забежать в десятую квартиру. Спустя полчаса его находят раненным в подъезде. В этом подъезде есть деся­тая квартира, и единственные знакомые Серову люди – достоверно знакомые – вы. Зачем он к вам шел? Может быть, какая-то мелочь, которой вы не придаете значе­ния? Подумайте, ребята, это очень важно!
   – Нет, честно, не могу сообразить. Ты как, Игнат?
   – Незачем ему к нам идти.
   Пустой номер. Чтоб этого Левашова, сработал-таки минус!
   – Что ж, давайте прощаться… Хорошо быть инспекто­ром Варнике.
   – И это говорит современный Шерлок Холмс! – сно­ва поддел Игнат, поднимаясь.
   – Что не доказано! – присоединился Афоня.
   – Пал Палыч, придется проявить проницатель­ность, – распорядилась Зина.
   – Ну, попробую, – он изобразил глубокомыслие. – Судя по следам краски на ногте указательного пальца пра­вой руки, вы художник. Особенности произношения изоб­личают в вас коренного жителя юго-западной части Моск­вы. Интуиция подсказывает, что вам нравятся блондинки.
   Афоня фыркнул.
   – Теперь займемся вашим галстуком. Такие выпуска­ются недавно. Но вот расцветка… Как считаешь? – спра­вился он у Зины.
   – Не восторг.
   – Да, человек с художественным вкусом такого не купит. Вы не сами его покупали. Скорей всего, пода­рок. – По реакции братьев понял, что попал в точку. – Недавно вы были в этом галстуке в гостях или в рестора­не. Дома вряд ли сидите за столом в галстуке, а на нем свежее жирное пятнышко. – Знаменский посерьезнел, посмотрел Игнату в глаза, сказал по наитию: – Я хотел бы еще добавить, что у вас, по-видимому, есть близкий знакомый… вероятно, гораздо старше. Я слышу отзвуки чужих мыслей, чужой озлобленности. Вы поддаетесь опас­ному влиянию.
   Оставшись один, Знаменский позвонил в больницу. Там уже знали голос следователя, можно было не пред­ставляться. «Без особых изменений». То есть плохо.

 

* * *

   В несколько дней запылилась, потускнела городская весна.
   У Афони начались экзамены. Готовиться не хотелось, но тройки были бы непереносимы для самолюбия. Пока выручали способности и память, но впереди грозно ма­ячила физика. Что будет после экзаменов, Афоня не думал.
   Игнат яростно работал над дипломом и тоже отгора­живался от будущего, наводившего тоскливый озноб.
   Нагретая солнцем комната приятно пахла красками и противно засаленным паркетом и прочей нечистотой их сиротски-холостяцкого быта.
   Сергей Филиппович нагрянул к вечеру, зная, как Игнат дорожит светлыми часами дня. Был он нагружен свертками, из кармана торчало длинное импортное гор­лышко в серебряной фольге.
   Начали освобождать стол от рисунков и учебников. Игнат бормотал, что ему уже неловко, Сергей Филиппо­вич отмахивался – «совершенные глупости». Афоня побе­жал на кухню мыть грязные тарелки. Нарезали батон, развернули принесенную снедь. Заскрипели стульями.
   – Что, меньшой, текут слюнки-то? – подмигнул Сергей Филиппович.
   – Еще как! Игнату должны были сегодня заказ опла­тить, и вдруг какой-то там визы в бухгалтерии нет. Ну не скоты? Теперь только через две недели. Собирались уже к теткам.
   У теток они ужинали в самой крайности, едва выдер­живая родственное сочувствие и нотации.
   – Эх, Афоня! – Сергей Филиппович откупорил чмокнувшую бутылку. – Человек одному себе друг, товарищ и брат. Приготовились? Прошу минуту мол­чания.
   Жестом фокусника он достал бумажник, из него де­сять радужных десятирублевок. С шиком разложил их на столе.
   – Таланту от поклонников.
   – Неужели гравюры проданы?!
   – Да, есть еще меценаты, Игнаша. Нашел ценителя. С дальним прицелом, верит в твою судьбу.
   Афоня впервые видел столько денег.
   – Ура! – заорал он и, плеща вином, стал раз за разом чокаться с братом и Сергеем Филипповичем.
   – Начало положено. Теперь легче пойдет. С распреде­лением твоим покончено! Проживешь. Давайте за это, пока не выдохлось.
   У Игната гудело в голове. Вот он рубеж, рубикон. Довериться старику? Может, тут будущее? Он считал себя самым одаренным выпускником училища. Но что от того меняется! В Москве останутся бездари, у которых связи. Они зацепятся, получат что-то хлебное, а то и перспективное. Ему же уготовано место учителя рисова­ния. Шумная жестокая орда детей и грошовая помесячная плата.
   – Все-таки немножко страшно: спрыгнуть, а все по­едут дальше, – пробормотал он.
   – Пусть себе едут! Какая радость лезть в общую кучу? Ведь войдешь, как водится, с задней площадки и всю жизнь будешь проталкиваться. Впереди, как говорится, совсем свободно. А как пролезешь – что?
   – Пора сходить, – догадался Афоня.
   – То-то и оно! Пожалуйте бриться, приехали. Нет, ребята, давайте за то, чтобы у нашего Игната была судьба не как у всех. Чтобы в нем осуществились и мои загублен­ные когда-то мечты!
   – Сергей Филиппович, а кто он – покупатель?
   – Желаешь напрямую связаться? Лишить меня ко­миссионных?
   Игнат улыбнулся, не веря в комиссионные, но разо­чарованный скрытностью старика: хотелось услышать, что именно сказал меценат, какая гравюра ему особенно понравилась. Хотелось хоть туманно поиграть в будущую жизнь. Чего-то старик недоговаривал, ссылаясь на боязнь сглазить, спугнуть удачу. Однажды сказал внушительно: все будет зависеть от тебя. Но в каком смысле будет зависеть, не объяснил, сменил тему.
   Вот и сейчас, отвлекая Игната, повел рукой, словно лаская воздух над деньгами.
   – До чего новенькие, – умилился Афоня, запивая чаем бутерброд.
   – Затертых не терплю, – Сергей Филиппович взял купюру и засмотрелся. – Красивы, чертовки! Как поду­маешь, так ведь это мистика. Берется бумага, на ней делается специальный рисунок. И вдруг начинается кол­довство. Это уже не бумага. Это любая вещь. Любое жела­ние. Свобода. Покоренное пространство… Только рисунок должен быть очень точным. Не хватит одной крошечной завитушки – вроде какая разница. А уже все. Уже колдов­ство разрушается. И бумага – только бумага. Но если все на месте – посмотрите, какие переливы, какие тонкие волшебные узоры, какие строгие линии!..
   Оказывается, его лицо может быть вдохновенным, почти красивым.
   – Поэма, – сказал Игнат и свел на шутку: – Для гознаковской многотиражки.
   – Сергей Филиппович, а вы опасный человек! – Афоня переглянулся с братом, оба засмеялись, вспомнив следователя.
   – Хозяин, где твой сейф? Прибрать, пока не залили вином. – Старик потянулся положить деньги на полку, заметил там повестку, повертел, читая и разглядывая. – Повестка… Вот – другой рисунок и совсем другие чувства. Зачем вызывали?
   – Да помните, у нас в подъезде…
   – А-а… на похороны не ходили?
   – Пока жив.
   – Нож совсем рядом с сердцем прошел.
   – Не повезло… – медленно произнес Сергей Филип­пович.
   – И еще он, когда упал, головой приложился. Да так, что, говорят, кость треснула и осколок в мозг вошел, – с удовольствием излагал подробности Афоня.
   – Да? И все без сознания? А вас-то что таскают?
   – Трясут подряд без разбора.
   – Работнички!
   Неожиданно для старика Афоня возразил:
   – Нет, они кое-что могут. Рассказывали про такие экспертизы – обалдеть!
   – Да ну? Развлеки.
   Афоня развлек бродягой-шпионом. Сергей Филиппо­вич нашел историю недостоверной: смахивает на брехню. Афоня заспорил, отстаивая правдивость Кибрит, Игнат поддержал брата. Сергей Филиппович засмеялся хитро:
   – Молоденькая?
   – Да не важно, просто не такая, чтоб сочинять! – горячился захмелевший Афоня. – Вы послушайте, по слюне можно узнать группу крови. Сплюнешь дуриком, а там про тебя уже кое-что знают!
   – Теперь и не плюнь? – подначил Сергей Филиппович.
   – Ага. Потом мы все гадали, почему он нож в спине оставил. Оказывается, умный. Чтоб из раны не окатило.
   – Конечно, умный. Еще что-нибудь рассказывали… об этом деле?
   – О деле – нет, вообще. При какой-то болезни, на­пример, кровь какая-то делается особенная. Прямо, гово­рят, как удостоверение личности! А еще здорово – по отпечаткам пальцев вычисляют, сколько человеку лет!
   Сергей Филиппович налил себе одному и выпил без тоста.
   – Что за болезнь, не знаешь?
   – Не помню. Мы же здоровые, нам до лампочки!
   – Как лечить, так их нет, а ловить – академики! – он вильнул глазами, пряча их внезапное полыхание.

 

* * *

   Наступил «прокрут» на месте.
   Ни во что не развившись, как усохшие почки, опада­ли зародыши версий.
   Из колонии ждать ответа было еще рано. Запросы в медицинские учреждения породили тонкую струйку пу­стых пока бумажек: несколько очень старых людей, один ребенок, один актер, давно и надолго уехавший с гастролями.
   Серов застыл на зыбкой грани между жизнью и смертью.
   Знаменский допрашивал и передопрашивал его род­ственников и знакомых, мог назубок рассказать биогра­фию Серова с детских лет. И не находил в ней того единственного, что объяснило бы, кому понадобилась его гибель.
   Томин пропадал, по собственному выражению, в «надлежащих кругах», слабо надеясь выудить какой-ни­будь толчковый фактик. Набегавшись, приходил к Зна­менскому покурить и сыпал по инерции блатными сло­вечками. Или садился листать сводки по городу.
   Вот тут-то и напал на сообщение, которое дочитывал уже стоя, торопливо натягивая пиджак. Два дня назад кто-то выдавил ночью окно платной поликлиники, располо­жился в регистратуре, устроил там пьянку и свинство.
   Через полчаса Томин примчался в отделение мили­ции, где удивил дежурного интересом МУРа к мелкому бессмысленному хулиганству. А интерес стал буквально жгучим, когда оказалось, что ночные гуляки переверну­ли помещение вверх дном, но не оставили ни единого отпечатка пальцев. Ни единого окурка. Никаких своих следов на подоконнике или на полу.
   – Что-то украли! Или уничтожили! – воскликнул он.
   – Д-да… странный случай: говорят, некоторые доку­менты пропали.
   Пропала куча историй болезни на буквы «Л» и «М» и журнал для регистрации пациентов, которых врачи на­значают на консультацию к специалистам. Включая, есте­ственно, и гематолога.
   Водочные бутылки, огрызки колбасы и хлеба, разма­занный по стене помидор, опрокинутые стулья, выпот­рошенные ящики картотеки – вся картина буйного кутежа была маскировкой и премило сработала на медперсо­нал и милицию: еще не такое, мол, спьяну вытворяют.
   Взвинченный, переполошенный, возвратился Томин под вечер на Петровку и с порога обрушил на Знаменс­кого свои новости.
   Холодная змейка скользнула у того по спине.
   – Боюсь, это он.
   – Наверняка он! Но ты скажи, Паша, откуда узнал, что ищем через поликлиники?! С-сукин сын! Убыток определен в три рубля ноль две копейки. Наверно, уже завели новый журнал для консультантов. А нам могли ответить: «По имеющимся документам не значится». Зап­росто.
   – Угу, расчет верный, – рассеянно отозвался Зна­менский, уставясь в угол кабинета.
   – Может, он сам работает в этой поликлинике? Или в другой? Или в райздраве? Или ему кто-то сболтнул про такой запрос?
   Знаменский оторвался от молчаливого созерцания пустого угла и набрал четыре цифры. Долго не отвечали, но вот длинные гудки прервались и послышался знако­мый низкий голос.
   – Зина!
   – Это ты? – ответила Кибрит. – Я вернулась уже из коридора.
   – Хорошо сделала. Ты здесь нужна. Жду.
   Без обычного «пожалуйста», в приказном порядке – мельком изумился Томин. Зинаида дала гениальную за­цепку, а мы поленились, не сумели использовать! – горевал он и прикидывал, как бы надо организовать поиск, чтобы ни в коем случае не спугнуть преступника. Воображались способы один другого хитроумнее, а в голове стучало: прозевали, упустили, прошляпили, бить нас некому, портачи, дерьмовые сыщики!.. Чем теперь-то Зинаида поможет?
   Он спросил Знаменского, тот шевельнул спиной и буркнул что-то невнятное. Ладно, пусть сами разбирают­ся. Надо уточнить у нее название болезни и взять в оборот врачей поликлиники, а потом их консультанта по крови. Вдруг вспомнят фамилию больного или хоть приметы – если, конечно, повезет. Никто ничего не помнит, вселен­ский склероз. Напала тоскливая собачья зевота. Или в самом деле спать хочется?..
   – Тебя. – Знаменский протягивал трубку внутренне­го телефона.
   Томин прижал ее к уху и через секунду встряхнулся.
   – Пусть междугородка переведет разговор сюда, – сказал он, хлопнул трубку на рычаг, обернулся: – Паша, Джермук. Двести пятьдесят километров от Еревана. Во­дичка, укрепляющая пищеварение, хрустальный воздух, сказочный вид.
   – И что?
   – Вести от гражданина Тираспольского, который на кофейном «Москвиче». А мы с тобой без сигарет. Сейчас пошурую.
   Он отправился по этажу, а вскоре пришла Зина.
   – Явилась по высочайшему распоряжению, – доло­жила она, давая понять, что задета начальственным то­ном, которым ее призвали.
   Обидчивостью Зина не страдала, но отличалась неза­висимым нравом, знала себе цену – и другие знали ей цену и обращения к ней как к эксперту всегда облекали в форму просьбы, даже если по должности имели право распорядиться.
   Но ее Пал Палыч, мягкий, деликатный Пал Палыч и не думал приносить извинения.
   – В одной из поликлиник, – хмуро произнес он, – уничтожены документы, позволяющие установить, кто направлялся на консультацию к гематологу. Притом по­ликлиника платная, так что без привязки к адресу.
   – Крутой поворот! – закусила она губу.
   – Зина, мне жаль, но… какие примеры экспертиз ты приводила Никишиным? По-моему, как раз и…
   – О, господи! Да. Но тогда значит… что?
   – Они рассказали. Либо самому убийце. Либо кому-то еще – кто ему передал.
   Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села.
   – Нет, ну какая дура, какая дура! – добела стиснула она пальцы.
   Томин, принесший полпачки сигарет, не сразу ура­зумел, что еще стряслось. Зинаида чуть не ревет и при­читает:
   – Я во всем виновата, мы почти держали его в руках!
   Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул.
   – Да зачем же? Какого черта? – и в нетерпении присел на корточки, засматривая ей снизу в лицо.
   – Хотела выбить из них иронию… наладить контакт. А может, кокетство… не знаю!
   Кокетство? Перед ними? Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала! Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А и Паша тоже хорош – не мог в одиночку справиться с сопляками!
   Томин выпрямился, намереваясь сказать другу пару ласковых, но тот уже сам казнился – достаточно глянуть на кривую физиономию. Сейчас начнут выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве в этом суть? Суть же не в том. Суть в том, что…
   Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках.
   – Братцы, все прекрасно! Спрашиваем Никишиных: «Кому рассказали?» – «Такому-то». Хлоп – и искомый гражданин у нас в кармане!
   Идея была проста до очевидности, но не сулила сто­процентного успеха. Пал Палыч еще до прихода Зины перебрал варианты. Ребята разболтались с соседями. На кухне или во дворе. С партнерами Серова по домино. Все они известны и опрошены в первые же дни, а позже наведены справки об их здоровье. Так что никого нового следствие не получит и двинется по расширяющейся спирали: прочие приятели и знакомые Никишиных, при­ятели и знакомые соседей, доминошников. Приятели их приятелей. Слухи распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями.
   Все это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований. Но и то правда, что Никишиных не минуешь.
   Завязался практический разговор, чем обставить завтра, как провести допрос, чтобы добиться от них правды.
   Затренькал телефон – междугородка. Томин коварно спросил:
   – А что, если Тираспольский признается в покушении на убийство? Кто без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное общество по устранению слесаря Серова?.. – и снял трубку. – Старший инспектор угрозыска Томин… Так… Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет.
   Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал.
   Вот ведь не угадаешь – через всю страну прокатил «Москвич» беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец.
   – Ясно, нет вопросов. Пусть путешествует дальше. Спасибо за помощь. Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр…
   Откричавшись, сообщил:
   – Значит, так. Тираспольский встретил Серова в во­ротах, попросил помочь с машиной перед отъездом. Ка­кой-то мелкий ремонт, я не стал уточнять. Серов ответил по смыслу следующее: ничего с твоей машиной не случится, а мне некогда, надо потолковать с ребятами из десятой квартиры. Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов ответил: есть срочность – предупредить парней насчет одного гада.
   – Он считал, что Никишиным угрожает опасность?
   – Похоже на то, Зинуля.
   – Тогда, возможно, тот самый гад и…
   – Подстерег Серова с ножом, – договорил за нее Томин.
   Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслу­шать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?
   Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского («Не лучше, не хуже»), но грызет тревога…
   – Сестра? Да, снова я… Так.
   Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.
   – Да нет, не надо. Всего доброго.
   Умер.
   Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве преврати­лось в дело об убийстве. Надлежало передать его в проку­ратуру. Закон.
   Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку – постановление о возбуждении уголовного дела «по факту ранения гр-на Серова А. В.», протоколы допро­сов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убываю­щее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-гря­зен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палы­ча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: «Ленька трепло и стукач».
   Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно…
   – Саша, поехали!
   Зина поняла, вскочила:
   – Я с вами!
   – Не выдумывай! – воспротивился Томин.
   – Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине!
   По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпус­тить ее одну – авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу.
   И вот стук в дверь и голос Игната: «Вход свободный».
   – Вы? – ахнул Афоня. – Вот так сюрприз!
   – Боюсь, не слишком приятный.
   – Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц.
   – Не мельтеши, – оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность.
   Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте «Бала у Воланда».
   – Ваш визит вызван интересом к живописи? – осведомился он.
   – К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.
   – Вот беда – не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, – широко ухмыльнулся Афоня.
   Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.
   – Сейчас такая возможность появится, было бы желание… Давайте все-таки сядем… Выражаясь громко, я нару­шила свой профессиональный долг. И вы тому причиной.
   – То есть? – спросил Игнат.
   Ее напряженность постепенно заражала и ребят.
   – Вы использовали во зло мою откровенность. Наде­юсь, невольно.
   Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу.
   – Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Пет­ровке?
   – Кажется, никому, – осторожно ответил Игнат.
   – Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминали­стике, я перечислила несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали?
   – Только если Серге… – Афоня вопросительно обернулся к брату.
   – Погоди! – перебил Игнат. – Больше ты ни с кем не трепался?
   Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное, одна ниточка вместо бесформенного клубка, который возник бы из ответа типа: говорил в классе.
   – Так кому вы рассказали? Какому Сергею?