Страница:
– Ты думаешь, именно поэтому женщинам так неохотно позволяют учиться ремеслу чтения? Что многие из тех, древних, знали недоступное мужчинам?
– Старая память – самая страшная память, девочка. Никто уже не вспомнит, из чего взялся запрет, но сам запрет от этого становится только крепче. Мощь и беспрекословность заслоняют собой бессмысленность. Страшно лишь то, чего ты не видишь и не можешь понять.
Дождь и ветер в ответ на эти слова усилились, и вдруг словно ветка часто-часто заколотила в ставни из сосновых досок. На ставнях вырезаны были знаки, запрещающие злобному ангелу Паху, князю собак, и ночным демонам окрестных холмов заглядывать в окна и тревожить людей, – но женщины вздрогнули и разом посмотрели в ту сторону. И тут же погасли два светильника из трех.
Тетя Элишбет тронула колоколец, и появился хромой сторож Мафнай с копьем в руке.
– Сходи посмотри, кто там под окном, – сказала тетя.
Мафнай молча кивнул, исчез и через несколько долей вернулся.
– Госпожа. Там чужестранец, но он назвал твое имя.
– А свое?
– Его зовут Оронт.
– Оронт? – воскликнула тетя Элишбет. – Оронт? Зови же его и дай ему теплое платье переодеться!
Вскоре вошел, кутаясь в пушистый синий шерстяной плащ, мужчина невысокий, но статный, с блестящими глазами цвета старого янтаря. Гладкие щеки и подбородок выдавали в нем перса.
– Госпожа! – он поклонился. – Госпожа! – повернулся к Мирьям и поклонился еще ниже.
– Что-то стряслось, Оронт? – спросила тетя Элишбет. – Мой муж знает, что ты здесь?
– Он позволил и приказал мне приехать, госпожа. И да – стряслось.
– Я пойду в свои комнаты, – сказала Мирьям.
– Хорошо, – сказала тетя. – Я тебя позову, если будет нужно.
– Не уходи, госпожа Мирьям, – сказал ночной гость. – Тебе тоже доверена эта тайна.
– Какая? – спросила мама. – И кем?
– Мной, – сказал Оронт.
Придется специально рассказать об Оронте, иначе будет непонятно.
Понтий Пилат, римский префект Иудеи, приказал задушить его в тюрьме почти в те же дни, когда по приказу Ирода Антипы был убит Иоханан Очищающий; а появился Оронт при дворе Ирода Великого за два года до того, как царь взял в жены мать Антипы, Мальфису. Молодой перс пришел наниматься помощником дворцового садовника, но очень скоро стал главным садовником царя и его любимцем. Все росло и цвело в его руках, подчинялось воле и желаниям, по слову Оронта распускались цветы и начинали петь птицы, и даже бесплодные деревья начинали плодоносить. Но не только эти умения увлекли Ирода, а еще и запретные искусства волшебства и предсказания будущего, которыми новый садовник владел в совершенстве; великий же царь пока еще тайно, но благоволил гадальщикам и астрологам и часто поступал согласно их советам.
Но в конце жизни Ирод, на свое несчастье, отвернулся от Оронта…
Я помню его. Мне было три года, но я его очень хорошо запомнила. Я сидела у отца на коленях и смотрела на незнакомца с темным узким лицом и странными глазами, таких я не видела больше ни у кого, а потом я сползла под стол и споткнулась о тяжелый кожаный мешок. Я споткнулась, мешок упал набок и раскрылся, и из него покатились серебряные и латунные монеты. Их было много.
Оронт приезжал едва ли не каждый год, и каждый раз после его приезда мы собирали свой легкий скарб и перебирались в другой город, и наконец – мне исполнилось восемь лет – оказались в Александрии, шумной, прекрасной и величественной, а оттуда по морю отправились в Иоппию, а из Иоппии – в Еммаус. Это было возвращение домой.
Жестокий правитель Архелай накануне истощил терпение императора Августа и лишился почестей и государства. Нам ничто не угрожало…
Так казалось не только родителям, но и Оронту. Даже прорицатели ошибаются, когда речь идет о властителях.
Через несколько лет по совету Оронта мы уже большой семьей – на свет появились Иосиф и Яаков – переехали в Галилею и записались галилеянами. Там, в нашем доме в Кпар-Нахуме, я и видела Оронта последний раз. Иешуа ушел тогда с ним – чтобы вернуться только через семь лет…
Оронта казнили как парфянского шпиона. Судьи придумали это, чтобы извратить его роль в событиях, раскручивающихся вокруг Иоханана и Иешуа, и тем самым извратить сами события. Но я уверена, что камень, брошенный в темноте через плечо наугад, таки да, разбил драгоценный светильник. Как ни крути, а Оронт действительно был парфянским шпионом. Но не тем шпионом, который разузнает о числе колесниц и лошадей в войске и пересылает тайные записки своим командирам, а тем, который медленно и постепенно меняет склонности и предпочтения царей и первосвященников, рассыпает и собирает царства, начинает и заканчивает войны…
Я почти знаю это. Отец говорил голосом, пустым от боли, а я вытирала пот с его лба, щек и шеи и думала: как же так, ведь ты такой умный и такой хороший, а он даже ничего не скрывал и не прятал, и вы столько раз встречались и беседовали обо всем на свете, и ты так ничего и не заподозрил? Отец верил, что Оронт – тайный и доверенный слуга великого царя, и все. А я уже тогда знала, видела ясно, что – нет, не только.
Потом были тому и другие подтверждения.
…Вот этот человек и постучался холодным дождливым зимним вечером в ставень окна.
Глава 4
– Старая память – самая страшная память, девочка. Никто уже не вспомнит, из чего взялся запрет, но сам запрет от этого становится только крепче. Мощь и беспрекословность заслоняют собой бессмысленность. Страшно лишь то, чего ты не видишь и не можешь понять.
Дождь и ветер в ответ на эти слова усилились, и вдруг словно ветка часто-часто заколотила в ставни из сосновых досок. На ставнях вырезаны были знаки, запрещающие злобному ангелу Паху, князю собак, и ночным демонам окрестных холмов заглядывать в окна и тревожить людей, – но женщины вздрогнули и разом посмотрели в ту сторону. И тут же погасли два светильника из трех.
Тетя Элишбет тронула колоколец, и появился хромой сторож Мафнай с копьем в руке.
– Сходи посмотри, кто там под окном, – сказала тетя.
Мафнай молча кивнул, исчез и через несколько долей вернулся.
– Госпожа. Там чужестранец, но он назвал твое имя.
– А свое?
– Его зовут Оронт.
– Оронт? – воскликнула тетя Элишбет. – Оронт? Зови же его и дай ему теплое платье переодеться!
Вскоре вошел, кутаясь в пушистый синий шерстяной плащ, мужчина невысокий, но статный, с блестящими глазами цвета старого янтаря. Гладкие щеки и подбородок выдавали в нем перса.
– Госпожа! – он поклонился. – Госпожа! – повернулся к Мирьям и поклонился еще ниже.
– Что-то стряслось, Оронт? – спросила тетя Элишбет. – Мой муж знает, что ты здесь?
– Он позволил и приказал мне приехать, госпожа. И да – стряслось.
– Я пойду в свои комнаты, – сказала Мирьям.
– Хорошо, – сказала тетя. – Я тебя позову, если будет нужно.
– Не уходи, госпожа Мирьям, – сказал ночной гость. – Тебе тоже доверена эта тайна.
– Какая? – спросила мама. – И кем?
– Мной, – сказал Оронт.
Придется специально рассказать об Оронте, иначе будет непонятно.
Понтий Пилат, римский префект Иудеи, приказал задушить его в тюрьме почти в те же дни, когда по приказу Ирода Антипы был убит Иоханан Очищающий; а появился Оронт при дворе Ирода Великого за два года до того, как царь взял в жены мать Антипы, Мальфису. Молодой перс пришел наниматься помощником дворцового садовника, но очень скоро стал главным садовником царя и его любимцем. Все росло и цвело в его руках, подчинялось воле и желаниям, по слову Оронта распускались цветы и начинали петь птицы, и даже бесплодные деревья начинали плодоносить. Но не только эти умения увлекли Ирода, а еще и запретные искусства волшебства и предсказания будущего, которыми новый садовник владел в совершенстве; великий же царь пока еще тайно, но благоволил гадальщикам и астрологам и часто поступал согласно их советам.
Но в конце жизни Ирод, на свое несчастье, отвернулся от Оронта…
Я помню его. Мне было три года, но я его очень хорошо запомнила. Я сидела у отца на коленях и смотрела на незнакомца с темным узким лицом и странными глазами, таких я не видела больше ни у кого, а потом я сползла под стол и споткнулась о тяжелый кожаный мешок. Я споткнулась, мешок упал набок и раскрылся, и из него покатились серебряные и латунные монеты. Их было много.
Оронт приезжал едва ли не каждый год, и каждый раз после его приезда мы собирали свой легкий скарб и перебирались в другой город, и наконец – мне исполнилось восемь лет – оказались в Александрии, шумной, прекрасной и величественной, а оттуда по морю отправились в Иоппию, а из Иоппии – в Еммаус. Это было возвращение домой.
Жестокий правитель Архелай накануне истощил терпение императора Августа и лишился почестей и государства. Нам ничто не угрожало…
Так казалось не только родителям, но и Оронту. Даже прорицатели ошибаются, когда речь идет о властителях.
Через несколько лет по совету Оронта мы уже большой семьей – на свет появились Иосиф и Яаков – переехали в Галилею и записались галилеянами. Там, в нашем доме в Кпар-Нахуме, я и видела Оронта последний раз. Иешуа ушел тогда с ним – чтобы вернуться только через семь лет…
Оронта казнили как парфянского шпиона. Судьи придумали это, чтобы извратить его роль в событиях, раскручивающихся вокруг Иоханана и Иешуа, и тем самым извратить сами события. Но я уверена, что камень, брошенный в темноте через плечо наугад, таки да, разбил драгоценный светильник. Как ни крути, а Оронт действительно был парфянским шпионом. Но не тем шпионом, который разузнает о числе колесниц и лошадей в войске и пересылает тайные записки своим командирам, а тем, который медленно и постепенно меняет склонности и предпочтения царей и первосвященников, рассыпает и собирает царства, начинает и заканчивает войны…
Я почти знаю это. Отец говорил голосом, пустым от боли, а я вытирала пот с его лба, щек и шеи и думала: как же так, ведь ты такой умный и такой хороший, а он даже ничего не скрывал и не прятал, и вы столько раз встречались и беседовали обо всем на свете, и ты так ничего и не заподозрил? Отец верил, что Оронт – тайный и доверенный слуга великого царя, и все. А я уже тогда знала, видела ясно, что – нет, не только.
Потом были тому и другие подтверждения.
…Вот этот человек и постучался холодным дождливым зимним вечером в ставень окна.
Глава 4
– А теперь, – сказала Оронт, – позволь мне, госпожа, привести сюда ту, ради которой я и позволил себе разрушить твой мир и покой.
Тетя Элишбет молча кивнула. Оронт вышел и тут же вернулся.
– Отошли слуг, госпожа, – сказал Оронт.
– Конечно, – сказала тетя. Она потянулась к колокольцу: – Мафнай! Позови служанок, сядьте в задней комнате и пойте песни. Пойте громко. Ты понял меня, Мафнай?
Сторож поклонился и исчез.
Мама еще не понимала ничего.
– Кто этот человек? – спросила мама. – Мне страшно.
– Мне тоже, – сказала тетя Элишбет.
Они обнялись, и мама вдруг заплакала.
– Желания могут сбываться совсем не так, как мы думаем, – сказала тетя. – Никогда ничего не проси у незнакомых богов.
– Тетя! – в ужасе воскликнула Мирьям, отстраняясь.
– Я шучу, – сказала тетя. – Мне страшно сейчас, поэтому я шучу. Я и не так буду шутить… когда будет еще страшнее. К этому человеку, Оронту, я ходила узнать, будет ли у нас с Зекхарьей дитя. И Оронт, глядя в черную воду, сказал, что я рожу, когда уста моего мужа запечатает страх, и он не сможет вознести молитву. Кажется, настает этот день…
– Но тетя! Ведь чрево твое порожнее!
– Бывает всякое, – сказала мудрая тетя Элишбет.
Вскоре вернулся Оронт, почти неся кого-то, с головы до ног закутанного в синий сирийский плащ без кистей. Вода стекала с плаща…
Когда сняли плащ, под ним обнаружилась крошечная серая от холода женщина с огромными испуганными зелеными глазами. Она из последних сил держалась на ногах, придерживая руками торчащий вперед живот; мокрый виссон облегал его, и выступал пупок, похожий на инжирную ягоду.
– Пусть имя ей будет Дебора, – сказал Оронт. – И пусть никто не видит ее в вашем доме. А со служанками я поговорю сейчас.
Он поговорил со служанками, и ни одна не проболталась. А я, еще не родившаяся и даже не зачатая, получила свое имя.
И знаете что? Оно мне нравится.
Теперь нужно немного рассказать о царской семье. Ирод, сын Антипатра, арабского царя без царства (что давало повод злым языкам называть его чуть ли не беглым рабом; что делать: у евреев потому так много демонов зависти и злословия, что существует очень много разных слов для обозначения оттенков этих чувств), и Кипры, жены из знатного арабского рода, стал царем иудейским во многом благодаря случаю. Антипатр оказал настолько значимую помощь первосвященнику и царю Иудеи Гиркану Второму в борьбе с его братом, узурпатором Аристобулом (который вообще-то просто-напросто избрал себе не тех покровителей: Парфию, а не Рим), что вскоре стал умным и сильным фактическим правителем при слабом мягкосердечном государе. Антипатр назначил своих сыновей, Фасаэля и Ирода, начальниками провинций: Иудеи и Галилеи. Ироду было тогда пятнадцать лет отроду; он был необыкновенно красив, статен, с лицом выразительным и умным, с глазами редкого зеленого цвета и пшеничными вьющимися кудрями, как у Самсона; в шестнадцать он женился на Доре, или, как ее звали на греческий манер, Дорис, и спустя положенный срок на свет появился первенец Ирода, названный в честь деда Антипатром. Дора была из бедного, но знатного рода, берущего свое начало от Халева, одного из военачальников Иехошуа бен-Нуна, или по-гречески Иисуса Навина; прапрадед ее бежал от Маккаби из Вифлеема в Хеврон, который в те времена был главным городом арабского Эдома; еврейская община в Эдоме была велика, но не все на чужбине сумели соблюсти истинную веру, а многие даже ели свинину – поэтому легко понять, что в семье Гиркана к Доре относились почти презрительно, называя в глаза простолюдинкой и вероотступницей, – хотя и то, и другое было ложью, продиктованной тайной завистью: ведь царский род Маккаби ни древностью, ни знатностью не отличался; они-то как раз и были самыми что ни на есть простолюдинами на царстве.
Как это нередко случается, после родов Дору отвратило от мужчин; долгое время она просто не допускала Ирода на свое ложе, а потом нашла утешение с рабыней Авихаиль. Может быть, это и подвигло самого Ирода к содомским утехам? Не знаю. Но то, что это ожесточило его сердце и заставило искать смерти, – наверняка.
Галилея в те времена была поистине разбойничьим краем, и Ироду понадобилось потратить семь лет времени и пролить семь рек крови, прежде чем и последняя вдовица из Гишалы заимела возможность беспечно пройти весь путь до Иерушалайма, чтобы принести свою лепту в Храм и, как заповедано, съесть Пасху в стенах великого города. Тысячу раз молодого правителя могли поразить в схватках, и сотни раз к нему подсылали убийц с кинжалами или ядом, но он был словно заговорен; и об этом роптали. Наконец, враги его попытались расправиться с ним на высшем совете, санхедрине, который на греческий манер произносится «синедрион». Дело в том, что разбойники те были не просто разбойники, а шахиты, воины за веру, то есть как бы продолжатели дела всех Маккаби и духовные наследники Александра Янная, огнем и мечом расширившего иудейские земли и опустошившего языческие города; эти люди – может, на словах, а может, и на деле – стремились к независимости и к свободе от Рима, а также к дальнейшим завоеваниям окрестных земель; и многие богатые и знатные галилеяне (живущие в основном в Иерушалайме) сочувствовали им и поддерживали их оружием, деньгами и влиянием. Особенно лютовал некий Хизкийяху, якобы внучатый племянник Янная. Однажды после особо жестокого набега разбойников Хизкийяху на приграничные сирийские земли Ирод разорил разбойничьи деревни, а самого Хизкийяху и еще сто сорок человек из его шайки захватил, отвез в Сирию и там казнил на свежих пепелищах при огромном стечении народа, восхищенного такой простой и даже примитивной, животной справедливостью, – так что стоит ли удивляться, что по возвращении домой Ирода ждало приглашение на суд? – родственники казненных обвинили его в нарушении множества законов; правду сказать, так оно и было: Ирод искренне не понимал, как писаный закон может быть выше природной справедливости.
Об этом суде было много толков, но что интересно: никто не знает точно, чем он закончился и был ли даже произнесен приговор. Одни говорят одно, другие другое. Известно только, что Ирод передал Галилею своему старшему брату Фасаэлю, правившему до этого Иерушалаймом и его ближайшими окрестностями, а сам отправился дальше, в Дамаск. Я думаю, в этой истории проявилось все слабодушие Гиркана: он не осмелился ни осудить преступившего закон Ирода, вызвав тем самым возмущение галилеян, ни возвеличить героя – да, возмутив бы при этом ту часть знати, что покровительствовала разбойникам; нет, Гиркан пошел трусливым путем, и этот путь в конце концов привел его самого к такому позорному концу, что и рассказывать об этом не хочется…
Ирод со всем семейством и многими приближенными прибыл в Дамаск,[5] где в то время находилась военная ставка Секста Юлия Кесаря, наместника Сирии и дяди самого Гая Юлия, и предстал перед ним. Секст осыпал Ирода милостями и, в знак признания заслуг его перед Империей, поручил ему в управление маленькую, но чрезвычайно важную в военном смысле Гауланиту – и богатую, полную неги Самарию; область, разумеется, а не город; город так и лежал в полуразвалинах, и если там жила тысяча человек, то это много. Самария, как известно, хоть формально и вошла в состав Иудейского царства, созданного Александром Яннаем, но по сути своей оставалась греческой страной, управлявшейся выборными людьми; и все жители Самарии поклонялись греческим богам. После, когда пришли римляне, Самария, клином входящая между Иудеей и Галилеей, стала считаться частью римской провинции Сирия. О нравах и обычаях самаритян[6] волнами расходились жуткие слухи.
Итак, Дора поселилась в вечно праздничной и праздной Самарии, в купеческом городе Нарбате; Ирод жил в маленькой приозерной Бет-Шеде, которая была если уж не рыбацкой деревушкой, то никак не городом. Впрочем, во дворце своем он проводил куда меньше времени, чем в полевых шатрах…
(Злые языки говорили, что в шатрах ему проще устраивать оргии с мальчиками и рабами – и с верблюдами, добавляли самые злые. Возможно, так оно и было. С другой стороны, почему бы тогда ему самому не осесть в совершенно огреченной Самарии, где на подобные утехи испокон веков смотрели как на данность?..)
По Иерушалайму долгое время ходили слухи, что Ирод вот-вот придет с несметным войском и отомстит за обиду и что-де только мольбы отца и брата останавливают его; но этого не происходило и не происходило, год шел за годом, и наконец все успокоились. Но напрасно.
В Риме убили Гая Юлия Кесаря. И тотчас полыхнуло в провинциях, как в молодом сосновом лесу на исходе засушливого лета при ударе сухой молнии. Нормальный человек не в состоянии ни запомнить, ни постичь, кто кого поддерживал в этих молниеносных войнах, кто с кем заключал союз и кто и в каком порядке предавал и убивал вчерашних союзников. Это была война каждого против всех. Побеждал не самый сильный, а самый умный, самый прозорливый и самый беспринципный.
В числе первых погиб Секст Кесарь; соратник Помпея (того, который покорил Иудейское царство и разрушил стены Иерушалайма) Квинт Кекилий Басс арестовал и тут же убил его, сам встав во главе войска. Немедленно против него двинулись друзья убитого Гая Юлия, прежде всего Гай Антистий Вет; они заперли изменника в крепости Апомее, но взять крепость не смогли. В числе осаждавших Апомею был и Ирод с той частью войск, которой мог доверять безусловно. Месяц спустя из Рима прибыл назначенный Сенатом новый прокуратор Сирии Стаций Мурк с тремя легионами. Мурк должен был сменить Секста, который доверия у новых властителей не вызывал, но Секст уже был убит, на его место претендовали другие, все смешалось, и могло бы произойти большое кровопролитие – однако в последний час подоспел Кассий, один из главных убийц Гая Юлия. Кассий выступил миротворцем – и перед лицом парфянской угрозы сумел помирить и Вета с Бассом и Мурком, и враждующие легионы. Парфяне тем временем, пользуясь смутой, уже заняли значительную часть Сирии, и вблизи Дамаска скопилось немало отступивших войск, римских и сирийских, которые отчаянно нуждались в оружии, отдыхе, деньгах и продовольствии.
Разумеется, и Антипатр, и Ирод с Фасаэлем изо всех сил поддержали Кассия. То, с какой немыслимой легкостью и скоростью Антипатр и его сыновья, главным образом Ирод, обеспечили армию всем необходимым, произвело и на Кассия, и на Мурка очень сильное впечатление.
А рвение происходило оттого, что к парфянам склонялся Антигон Маккаби, из рода Иоханана Маккаби, старшего сына Маттафии, что был возведен в цари самим народом; да и то сказать – у Антигона были все права на царство, ведь Гиркан (из рода Симона Маккаби, третьего сына) в свое время отрекся от престола; и что с того, что много после этого благодаря мужеству и хитрости Антипатра и по прихоти Помпея Великого он вновь стал первосвященником и этнархом, а значит, почти царем; мало кто забыл, как воины Гиркана вместе с римлянами Помпея ворвались в Храм и затушили светильники кровью молящихся…
Если бы Антигон занял престол Иудеи, Антипатру и его детям была бы уготована скорая и мучительная смерть. И это была бы лишь самая малая неприятность, самая малая толика куда более страшных поражений и потерь.
В скором времени Кассий, готовившийся к схватке с Гаем Октавианом и Марком Антонием на одном фронте и с парфянами на другом, а потому страшно заинтересованный в прочном тыле, назначил Ирода наместником всей Сирии, Келесарии и Финикии, а также посулил в случае своей победы ни много ни мало, а престол Иудейского царства.
Примерно через полгода произошла странная история. У Антипатра был дальний родственник, Малх, человек в общем неплохой, но бесцельный. Араб, когда-то он бежал из Эдома и прижился под рукой могущественного правителя, время от времени исполняя незначительные дела. Когда потребовалось собрать деньги для Кассия, Антипатр поручил ему сделать это в нескольких городах близ Иерушалайма – в том числе и в Еммаусе. Как и следовало ожидать, ничего собрать Малх не сумел. Более того – несколько раз его изгоняли из городов и даже отрезали ухо. Узнав об этом, Кассий приказал казнить бездельника, а горожан, допустивших насилие над римским чиновником, продать в рабство, но Антипатр этому воспротивился, сам собрал недоимку, однако родственника в расправу не отдал. После этого Малх всей душой возненавидел римлян, о чем и кричал на каждом углу.
И вот после того, как Антипатра на пиру у Гиркана хватил удар и он умер несколько дней спустя, – представьте себе, именно этого ничтожного человека молва обвинила в отравлении правителя! А может быть, это слуги самого Ирода распустили слухи? Так или иначе, Ирод во главе большого отряда прибыл в Иерушалайм – вопреки прямому запрету Гиркана вводить чужеземцев в город – и призвал Малха к ответу. Тот, разумеется, все отрицал и оплакивал своего благодетеля. Однако, похоронив отца, Ирод тут же отправил письмо Кассию с просьбой разрешить ему казнить отравителя – и Кассий не без удовольствия разрешил.
Поняв, что происходит что-то неладное, Малх как-то очень нерешительно, бочком, бежал из Иерушалайма. Ирод, разумеется, позволил ему скрыться в Тире, потом нашел его там, свирепо, с посвистом, с криками «куда делся этот негодяй?!!» гнал обратно до Иерушалайма и наконец настиг в своем собственном дворце, где, по его словам, намерен был разобраться во всем в присутствии первосвященника-этнарха Гиркана и римских трибунов. Что интересно: за время путешествия в Тир и обратно у Малха появилась целая армия сторонников; я удивляюсь нашему народу: всегда найдется множество людей, готовых поддержать любое ничтожество – главное, чтобы у ничтожества был бойкий язык и проблемы с властями. Боюсь, что этого обстоятельства хитроумный Ирод не учел.
Или наоборот – именно к этому он и стремился?
Не знаю. И никто не знает.
Словом, на начавшихся переговорах Малх якобы хотел убить Гиркана, а римские трибуны не позволили ему этого сделать и в последний миг убили его самого. Не сомневаясь во второй части этой фразы, я крайне сомневаюсь в первой; сторонники же Малха, наоборот, не только подтверждают первую, но и развивают ее: хотел убить, чтобы самому сесть на престол! Вот так, ни больше ни меньше. Это говорит прежде всего о том, что к власти Гиркана уже никто всерьез не относился. Он был хворостяным идольцем на троне – таких делают некоторые язычники, чтобы сжечь перед приходом весны.
Сам же Малх будто бы избежал смерти, скрылся – и готовится поднять людей против римского засилья…
Эта история, как бы нелепа она ни была, имеет второй смысл, а именно: Ирод уже поставил себя фактически выше Гиркана.
Меж тем сторонники Малха не складывали оружия. Среди них выделился человек, называвший себя братом Малха, но бывший при этом римлянином, беглым гладиатором по имени Юл Феликс, сражавшимся в свое время в Италии против Марка Красса – того самого, что сгинул вместе со всей своей армией за Евфратом после того, как окончательно разграбил Храм, забрав даже то немногое, что оставил нетронутым Помпей. На что рассчитывал Красс, совершив такое святотатство, не знает никто.
Феликс несколько месяцев готовил восстание в Иерушалайме, полагаясь в основном на рабов, поденщиков, бедных ремесленников, недовольных воинов, безработную молодежь, мечтающую только о наживе и не думающую о том, под чьими знаменами и против кого воевать – сугубо подобно тому, как прежний его вождь, Спартак, произвел удачное восстание в Капуе и неудачное – в самом Риме. И, подобно тому, как в Риме невозможно было сохранить тайну среди болтливых домашних слуг, так же – и многократно хуже – в Иерушалайме, где настоящих тайн не бывает вообще и где тайна сохраняется некоторое время лишь потому, что трудно отделить истину от мириад ложных смыслов. Мятеж провалился, даже по-настоящему не начавшись; многих, поднявших копье, стражники Фасаэля истребили; впрочем, уцелевшие мятежники довольно быстро собрались уже за стенами, в месте слияния Кедрона и Хиннома, где их ждал основной отряд, в порядке отступили на юг и заняли две полуразрушенные придорожные крепости (одну из них Ирод десять лет спустя восстановил и назвал в свою честь Иродионом), откуда тут же начали набеги на окрестные поселения. Фасаэль подступил к крепостям, но вынужден был остановиться: силы осажденных едва ли не превосходили силы осаждающих. Он смог лишь перекрыть дороги на Иерушалайм и Бет-Лехем. Меж тем к мятежникам ручейками стекалось подкрепление со всей округи, и неизвестно, чем все кончилось бы, но подоспел Ирод со своим отрядом. После расправы с Малхом он заболел; говорили о порче, насланной египетскими колдунами, и об отравлении; это, однако, была всего лишь болотная лихорадка.
Произошло несколько незначительных схваток. Тем не менее Феликс сразу понял, что новый противник ему не по зубам, и дал команду отступать в Масаду, большую крепость, выстроенную в свое время Маккаби против эдомитян. Стены этой крепости были целы, склоны горы, на которой она стояла, неприступны, и в ней можно было держать настоящую осаду. Тем более, как стало потом известно, его сторонники создали там к тому времени немалый запас зерна.
Отпустив Фасаэля и усилив свое войско войском брата, Ирод подступил к Масаде. Терять людей ему не хотелось, и он вызвал Феликса на переговоры. Тот не сразу, но согласился. Неизвестно, о чем они разговаривали целых одиннадцать дней, зато известно, что Феликс увел своих людей из крепости вооруженными, а Ирод не преследовал их. Говорили также, что в том же году Юл Феликс примкнул в Сицилии к Сексту Помпею, сыну Помпея, а его армия рабов и поденщиков стала едва ли не костяком армии Секста; воевал Секст Помпей на стороне республиканца и кесареубийцы Кассия, которому Ирод обязан был своим возвышением, против Марка Антония и Гая Октавиана; переправилась через море армия Феликса на кораблях Стация Мурка, который намерен был отсидеться в тихой Сицилии, выждать, когда триумвиры перебьют друг друга, и стремительно войти в Рим, чтобы возродить там истинную Республику. Узнав, что Секст Помпей к тому времени уже провозгласил себя императором, Мурк возроптал и был немедленно заколот…
В Иерушалайме тем временем продолжалось неспокойствие и нестроение. Гиркана чуть ли не в глаза обвиняли в том, что он содействовал мятежу Феликса, а тот факт, что он отдал под суд воинского начальника за трусость и нерешительность, молва истолковала превратно: что-де и воинский начальник поддержал мятежников, а теперь Гиркан пытается все свалить на него одного. И все громче звучали голоса: а не позвать ли нам Ирода на царство?
Тетя Элишбет молча кивнула. Оронт вышел и тут же вернулся.
– Отошли слуг, госпожа, – сказал Оронт.
– Конечно, – сказала тетя. Она потянулась к колокольцу: – Мафнай! Позови служанок, сядьте в задней комнате и пойте песни. Пойте громко. Ты понял меня, Мафнай?
Сторож поклонился и исчез.
Мама еще не понимала ничего.
– Кто этот человек? – спросила мама. – Мне страшно.
– Мне тоже, – сказала тетя Элишбет.
Они обнялись, и мама вдруг заплакала.
– Желания могут сбываться совсем не так, как мы думаем, – сказала тетя. – Никогда ничего не проси у незнакомых богов.
– Тетя! – в ужасе воскликнула Мирьям, отстраняясь.
– Я шучу, – сказала тетя. – Мне страшно сейчас, поэтому я шучу. Я и не так буду шутить… когда будет еще страшнее. К этому человеку, Оронту, я ходила узнать, будет ли у нас с Зекхарьей дитя. И Оронт, глядя в черную воду, сказал, что я рожу, когда уста моего мужа запечатает страх, и он не сможет вознести молитву. Кажется, настает этот день…
– Но тетя! Ведь чрево твое порожнее!
– Бывает всякое, – сказала мудрая тетя Элишбет.
Вскоре вернулся Оронт, почти неся кого-то, с головы до ног закутанного в синий сирийский плащ без кистей. Вода стекала с плаща…
Когда сняли плащ, под ним обнаружилась крошечная серая от холода женщина с огромными испуганными зелеными глазами. Она из последних сил держалась на ногах, придерживая руками торчащий вперед живот; мокрый виссон облегал его, и выступал пупок, похожий на инжирную ягоду.
– Пусть имя ей будет Дебора, – сказал Оронт. – И пусть никто не видит ее в вашем доме. А со служанками я поговорю сейчас.
Он поговорил со служанками, и ни одна не проболталась. А я, еще не родившаяся и даже не зачатая, получила свое имя.
И знаете что? Оно мне нравится.
Теперь нужно немного рассказать о царской семье. Ирод, сын Антипатра, арабского царя без царства (что давало повод злым языкам называть его чуть ли не беглым рабом; что делать: у евреев потому так много демонов зависти и злословия, что существует очень много разных слов для обозначения оттенков этих чувств), и Кипры, жены из знатного арабского рода, стал царем иудейским во многом благодаря случаю. Антипатр оказал настолько значимую помощь первосвященнику и царю Иудеи Гиркану Второму в борьбе с его братом, узурпатором Аристобулом (который вообще-то просто-напросто избрал себе не тех покровителей: Парфию, а не Рим), что вскоре стал умным и сильным фактическим правителем при слабом мягкосердечном государе. Антипатр назначил своих сыновей, Фасаэля и Ирода, начальниками провинций: Иудеи и Галилеи. Ироду было тогда пятнадцать лет отроду; он был необыкновенно красив, статен, с лицом выразительным и умным, с глазами редкого зеленого цвета и пшеничными вьющимися кудрями, как у Самсона; в шестнадцать он женился на Доре, или, как ее звали на греческий манер, Дорис, и спустя положенный срок на свет появился первенец Ирода, названный в честь деда Антипатром. Дора была из бедного, но знатного рода, берущего свое начало от Халева, одного из военачальников Иехошуа бен-Нуна, или по-гречески Иисуса Навина; прапрадед ее бежал от Маккаби из Вифлеема в Хеврон, который в те времена был главным городом арабского Эдома; еврейская община в Эдоме была велика, но не все на чужбине сумели соблюсти истинную веру, а многие даже ели свинину – поэтому легко понять, что в семье Гиркана к Доре относились почти презрительно, называя в глаза простолюдинкой и вероотступницей, – хотя и то, и другое было ложью, продиктованной тайной завистью: ведь царский род Маккаби ни древностью, ни знатностью не отличался; они-то как раз и были самыми что ни на есть простолюдинами на царстве.
Как это нередко случается, после родов Дору отвратило от мужчин; долгое время она просто не допускала Ирода на свое ложе, а потом нашла утешение с рабыней Авихаиль. Может быть, это и подвигло самого Ирода к содомским утехам? Не знаю. Но то, что это ожесточило его сердце и заставило искать смерти, – наверняка.
Галилея в те времена была поистине разбойничьим краем, и Ироду понадобилось потратить семь лет времени и пролить семь рек крови, прежде чем и последняя вдовица из Гишалы заимела возможность беспечно пройти весь путь до Иерушалайма, чтобы принести свою лепту в Храм и, как заповедано, съесть Пасху в стенах великого города. Тысячу раз молодого правителя могли поразить в схватках, и сотни раз к нему подсылали убийц с кинжалами или ядом, но он был словно заговорен; и об этом роптали. Наконец, враги его попытались расправиться с ним на высшем совете, санхедрине, который на греческий манер произносится «синедрион». Дело в том, что разбойники те были не просто разбойники, а шахиты, воины за веру, то есть как бы продолжатели дела всех Маккаби и духовные наследники Александра Янная, огнем и мечом расширившего иудейские земли и опустошившего языческие города; эти люди – может, на словах, а может, и на деле – стремились к независимости и к свободе от Рима, а также к дальнейшим завоеваниям окрестных земель; и многие богатые и знатные галилеяне (живущие в основном в Иерушалайме) сочувствовали им и поддерживали их оружием, деньгами и влиянием. Особенно лютовал некий Хизкийяху, якобы внучатый племянник Янная. Однажды после особо жестокого набега разбойников Хизкийяху на приграничные сирийские земли Ирод разорил разбойничьи деревни, а самого Хизкийяху и еще сто сорок человек из его шайки захватил, отвез в Сирию и там казнил на свежих пепелищах при огромном стечении народа, восхищенного такой простой и даже примитивной, животной справедливостью, – так что стоит ли удивляться, что по возвращении домой Ирода ждало приглашение на суд? – родственники казненных обвинили его в нарушении множества законов; правду сказать, так оно и было: Ирод искренне не понимал, как писаный закон может быть выше природной справедливости.
Об этом суде было много толков, но что интересно: никто не знает точно, чем он закончился и был ли даже произнесен приговор. Одни говорят одно, другие другое. Известно только, что Ирод передал Галилею своему старшему брату Фасаэлю, правившему до этого Иерушалаймом и его ближайшими окрестностями, а сам отправился дальше, в Дамаск. Я думаю, в этой истории проявилось все слабодушие Гиркана: он не осмелился ни осудить преступившего закон Ирода, вызвав тем самым возмущение галилеян, ни возвеличить героя – да, возмутив бы при этом ту часть знати, что покровительствовала разбойникам; нет, Гиркан пошел трусливым путем, и этот путь в конце концов привел его самого к такому позорному концу, что и рассказывать об этом не хочется…
Ирод со всем семейством и многими приближенными прибыл в Дамаск,[5] где в то время находилась военная ставка Секста Юлия Кесаря, наместника Сирии и дяди самого Гая Юлия, и предстал перед ним. Секст осыпал Ирода милостями и, в знак признания заслуг его перед Империей, поручил ему в управление маленькую, но чрезвычайно важную в военном смысле Гауланиту – и богатую, полную неги Самарию; область, разумеется, а не город; город так и лежал в полуразвалинах, и если там жила тысяча человек, то это много. Самария, как известно, хоть формально и вошла в состав Иудейского царства, созданного Александром Яннаем, но по сути своей оставалась греческой страной, управлявшейся выборными людьми; и все жители Самарии поклонялись греческим богам. После, когда пришли римляне, Самария, клином входящая между Иудеей и Галилеей, стала считаться частью римской провинции Сирия. О нравах и обычаях самаритян[6] волнами расходились жуткие слухи.
Итак, Дора поселилась в вечно праздничной и праздной Самарии, в купеческом городе Нарбате; Ирод жил в маленькой приозерной Бет-Шеде, которая была если уж не рыбацкой деревушкой, то никак не городом. Впрочем, во дворце своем он проводил куда меньше времени, чем в полевых шатрах…
(Злые языки говорили, что в шатрах ему проще устраивать оргии с мальчиками и рабами – и с верблюдами, добавляли самые злые. Возможно, так оно и было. С другой стороны, почему бы тогда ему самому не осесть в совершенно огреченной Самарии, где на подобные утехи испокон веков смотрели как на данность?..)
По Иерушалайму долгое время ходили слухи, что Ирод вот-вот придет с несметным войском и отомстит за обиду и что-де только мольбы отца и брата останавливают его; но этого не происходило и не происходило, год шел за годом, и наконец все успокоились. Но напрасно.
В Риме убили Гая Юлия Кесаря. И тотчас полыхнуло в провинциях, как в молодом сосновом лесу на исходе засушливого лета при ударе сухой молнии. Нормальный человек не в состоянии ни запомнить, ни постичь, кто кого поддерживал в этих молниеносных войнах, кто с кем заключал союз и кто и в каком порядке предавал и убивал вчерашних союзников. Это была война каждого против всех. Побеждал не самый сильный, а самый умный, самый прозорливый и самый беспринципный.
В числе первых погиб Секст Кесарь; соратник Помпея (того, который покорил Иудейское царство и разрушил стены Иерушалайма) Квинт Кекилий Басс арестовал и тут же убил его, сам встав во главе войска. Немедленно против него двинулись друзья убитого Гая Юлия, прежде всего Гай Антистий Вет; они заперли изменника в крепости Апомее, но взять крепость не смогли. В числе осаждавших Апомею был и Ирод с той частью войск, которой мог доверять безусловно. Месяц спустя из Рима прибыл назначенный Сенатом новый прокуратор Сирии Стаций Мурк с тремя легионами. Мурк должен был сменить Секста, который доверия у новых властителей не вызывал, но Секст уже был убит, на его место претендовали другие, все смешалось, и могло бы произойти большое кровопролитие – однако в последний час подоспел Кассий, один из главных убийц Гая Юлия. Кассий выступил миротворцем – и перед лицом парфянской угрозы сумел помирить и Вета с Бассом и Мурком, и враждующие легионы. Парфяне тем временем, пользуясь смутой, уже заняли значительную часть Сирии, и вблизи Дамаска скопилось немало отступивших войск, римских и сирийских, которые отчаянно нуждались в оружии, отдыхе, деньгах и продовольствии.
Разумеется, и Антипатр, и Ирод с Фасаэлем изо всех сил поддержали Кассия. То, с какой немыслимой легкостью и скоростью Антипатр и его сыновья, главным образом Ирод, обеспечили армию всем необходимым, произвело и на Кассия, и на Мурка очень сильное впечатление.
А рвение происходило оттого, что к парфянам склонялся Антигон Маккаби, из рода Иоханана Маккаби, старшего сына Маттафии, что был возведен в цари самим народом; да и то сказать – у Антигона были все права на царство, ведь Гиркан (из рода Симона Маккаби, третьего сына) в свое время отрекся от престола; и что с того, что много после этого благодаря мужеству и хитрости Антипатра и по прихоти Помпея Великого он вновь стал первосвященником и этнархом, а значит, почти царем; мало кто забыл, как воины Гиркана вместе с римлянами Помпея ворвались в Храм и затушили светильники кровью молящихся…
Если бы Антигон занял престол Иудеи, Антипатру и его детям была бы уготована скорая и мучительная смерть. И это была бы лишь самая малая неприятность, самая малая толика куда более страшных поражений и потерь.
В скором времени Кассий, готовившийся к схватке с Гаем Октавианом и Марком Антонием на одном фронте и с парфянами на другом, а потому страшно заинтересованный в прочном тыле, назначил Ирода наместником всей Сирии, Келесарии и Финикии, а также посулил в случае своей победы ни много ни мало, а престол Иудейского царства.
Примерно через полгода произошла странная история. У Антипатра был дальний родственник, Малх, человек в общем неплохой, но бесцельный. Араб, когда-то он бежал из Эдома и прижился под рукой могущественного правителя, время от времени исполняя незначительные дела. Когда потребовалось собрать деньги для Кассия, Антипатр поручил ему сделать это в нескольких городах близ Иерушалайма – в том числе и в Еммаусе. Как и следовало ожидать, ничего собрать Малх не сумел. Более того – несколько раз его изгоняли из городов и даже отрезали ухо. Узнав об этом, Кассий приказал казнить бездельника, а горожан, допустивших насилие над римским чиновником, продать в рабство, но Антипатр этому воспротивился, сам собрал недоимку, однако родственника в расправу не отдал. После этого Малх всей душой возненавидел римлян, о чем и кричал на каждом углу.
И вот после того, как Антипатра на пиру у Гиркана хватил удар и он умер несколько дней спустя, – представьте себе, именно этого ничтожного человека молва обвинила в отравлении правителя! А может быть, это слуги самого Ирода распустили слухи? Так или иначе, Ирод во главе большого отряда прибыл в Иерушалайм – вопреки прямому запрету Гиркана вводить чужеземцев в город – и призвал Малха к ответу. Тот, разумеется, все отрицал и оплакивал своего благодетеля. Однако, похоронив отца, Ирод тут же отправил письмо Кассию с просьбой разрешить ему казнить отравителя – и Кассий не без удовольствия разрешил.
Поняв, что происходит что-то неладное, Малх как-то очень нерешительно, бочком, бежал из Иерушалайма. Ирод, разумеется, позволил ему скрыться в Тире, потом нашел его там, свирепо, с посвистом, с криками «куда делся этот негодяй?!!» гнал обратно до Иерушалайма и наконец настиг в своем собственном дворце, где, по его словам, намерен был разобраться во всем в присутствии первосвященника-этнарха Гиркана и римских трибунов. Что интересно: за время путешествия в Тир и обратно у Малха появилась целая армия сторонников; я удивляюсь нашему народу: всегда найдется множество людей, готовых поддержать любое ничтожество – главное, чтобы у ничтожества был бойкий язык и проблемы с властями. Боюсь, что этого обстоятельства хитроумный Ирод не учел.
Или наоборот – именно к этому он и стремился?
Не знаю. И никто не знает.
Словом, на начавшихся переговорах Малх якобы хотел убить Гиркана, а римские трибуны не позволили ему этого сделать и в последний миг убили его самого. Не сомневаясь во второй части этой фразы, я крайне сомневаюсь в первой; сторонники же Малха, наоборот, не только подтверждают первую, но и развивают ее: хотел убить, чтобы самому сесть на престол! Вот так, ни больше ни меньше. Это говорит прежде всего о том, что к власти Гиркана уже никто всерьез не относился. Он был хворостяным идольцем на троне – таких делают некоторые язычники, чтобы сжечь перед приходом весны.
Сам же Малх будто бы избежал смерти, скрылся – и готовится поднять людей против римского засилья…
Эта история, как бы нелепа она ни была, имеет второй смысл, а именно: Ирод уже поставил себя фактически выше Гиркана.
Меж тем сторонники Малха не складывали оружия. Среди них выделился человек, называвший себя братом Малха, но бывший при этом римлянином, беглым гладиатором по имени Юл Феликс, сражавшимся в свое время в Италии против Марка Красса – того самого, что сгинул вместе со всей своей армией за Евфратом после того, как окончательно разграбил Храм, забрав даже то немногое, что оставил нетронутым Помпей. На что рассчитывал Красс, совершив такое святотатство, не знает никто.
Феликс несколько месяцев готовил восстание в Иерушалайме, полагаясь в основном на рабов, поденщиков, бедных ремесленников, недовольных воинов, безработную молодежь, мечтающую только о наживе и не думающую о том, под чьими знаменами и против кого воевать – сугубо подобно тому, как прежний его вождь, Спартак, произвел удачное восстание в Капуе и неудачное – в самом Риме. И, подобно тому, как в Риме невозможно было сохранить тайну среди болтливых домашних слуг, так же – и многократно хуже – в Иерушалайме, где настоящих тайн не бывает вообще и где тайна сохраняется некоторое время лишь потому, что трудно отделить истину от мириад ложных смыслов. Мятеж провалился, даже по-настоящему не начавшись; многих, поднявших копье, стражники Фасаэля истребили; впрочем, уцелевшие мятежники довольно быстро собрались уже за стенами, в месте слияния Кедрона и Хиннома, где их ждал основной отряд, в порядке отступили на юг и заняли две полуразрушенные придорожные крепости (одну из них Ирод десять лет спустя восстановил и назвал в свою честь Иродионом), откуда тут же начали набеги на окрестные поселения. Фасаэль подступил к крепостям, но вынужден был остановиться: силы осажденных едва ли не превосходили силы осаждающих. Он смог лишь перекрыть дороги на Иерушалайм и Бет-Лехем. Меж тем к мятежникам ручейками стекалось подкрепление со всей округи, и неизвестно, чем все кончилось бы, но подоспел Ирод со своим отрядом. После расправы с Малхом он заболел; говорили о порче, насланной египетскими колдунами, и об отравлении; это, однако, была всего лишь болотная лихорадка.
Произошло несколько незначительных схваток. Тем не менее Феликс сразу понял, что новый противник ему не по зубам, и дал команду отступать в Масаду, большую крепость, выстроенную в свое время Маккаби против эдомитян. Стены этой крепости были целы, склоны горы, на которой она стояла, неприступны, и в ней можно было держать настоящую осаду. Тем более, как стало потом известно, его сторонники создали там к тому времени немалый запас зерна.
Отпустив Фасаэля и усилив свое войско войском брата, Ирод подступил к Масаде. Терять людей ему не хотелось, и он вызвал Феликса на переговоры. Тот не сразу, но согласился. Неизвестно, о чем они разговаривали целых одиннадцать дней, зато известно, что Феликс увел своих людей из крепости вооруженными, а Ирод не преследовал их. Говорили также, что в том же году Юл Феликс примкнул в Сицилии к Сексту Помпею, сыну Помпея, а его армия рабов и поденщиков стала едва ли не костяком армии Секста; воевал Секст Помпей на стороне республиканца и кесареубийцы Кассия, которому Ирод обязан был своим возвышением, против Марка Антония и Гая Октавиана; переправилась через море армия Феликса на кораблях Стация Мурка, который намерен был отсидеться в тихой Сицилии, выждать, когда триумвиры перебьют друг друга, и стремительно войти в Рим, чтобы возродить там истинную Республику. Узнав, что Секст Помпей к тому времени уже провозгласил себя императором, Мурк возроптал и был немедленно заколот…
В Иерушалайме тем временем продолжалось неспокойствие и нестроение. Гиркана чуть ли не в глаза обвиняли в том, что он содействовал мятежу Феликса, а тот факт, что он отдал под суд воинского начальника за трусость и нерешительность, молва истолковала превратно: что-де и воинский начальник поддержал мятежников, а теперь Гиркан пытается все свалить на него одного. И все громче звучали голоса: а не позвать ли нам Ирода на царство?