Андрей Лазарчук
ПАРАГРАФ 78
Скоро выдохнешь ты, и дыхание твоё прекратится. Ты увидишь предвечный Чистый Свет. Невероятный перед тобой распахнется простор, безбрежный, подобный океану без волн под сияющим небом.
Как пушинка будешь плыть ты, свободный, один!
Не отвлекайся, не ликуй, не бойся! Это миг твоей смерти! Дорожи смертью, ибо в ней состоит великий выбор. Сохраняй ясность мысли, не замутняй её даже состраданием. И пусть любовь твоя станет бесстрастной.
* * *
А если возродиться тебе предстоит в Аду, ты услышишь чудное притягательное пение, которое повлечёт тебя к себе с неодолимой силой кармы. Сопротивляйся изо всех сил! Ад – это место, где черные дома, голые белые стены, черные дороги и бездонные пропасти. Там ты будешь страдать веками…
Бардо Тодол, тибетская Книга мёртвых
–3.
Цифры твои горят рубином: 00:00:04 – не меняясь уже много лет. И я знаю, что ещё не раз вспомню всё, что захочу, а что мне помнится лучше всего, вспомню сто и тысячу раз. Я стал подобен воннегутовскому Билли Пилигриму: могу перемещаться по своей жизни в любую точку. Вперёд и назад. И даже отходить – не слишком далеко – в стороны. Не слишком далеко – отчасти потому, что боюсь не найти обратной дороги… Разве что час зачатия я не помню. А может, и помню, просто не могу передать, как это было, – не придумано слов. А до смерти мне ещё далеко: когда станет 00:00:00 – и потом ещё сколько-то тысячелетий будет идти сюда пламенный фронт. Я не стану этого ждать, а просто возьму и вернусь куда-нибудь… ну, скажем, лет в шесть. Мы на рыбалке с отцом, этот пруд тогда казался мне огромным, а пятикопеечные карасики, которые водились в нём – настоящей рыбой. Стрекоза садится на перо поплавка, и поплавок медленно тонет… Две старые ивы, справа и слева от нас, с такой невероятной морщинистой корой, похожей на шкуру носорога, и вытоптанный кусок берега напротив: там к водопою гоняют деревенское стадо. Мы сидим с отцом рядом на доске и жуём бутерброды, запивая их сладким чаем из термоса.
Через год отец утонет – он, призовой пловец, утонет на мелком месте в двух шагах от берега, оступится в ямке, хлебнёт и мгновенно задохнётся: синкопическое утопление, так это называется. Спазм голосовых связок: они страшно натягиваются и перестают пропускать воздух. И мы на некоторое время останемся втроём: мать, Катька и я. Потом будет и другая жизнь, хуже, лучше – не знаю. Но другая.
Потом третья, четвёртая, пятая…
Пятая, кажется, стала последней. Зато она никогда не кончится.
Бесконечность жизни – это во-первых. Во-вторых – практическое всеведение.
Я могу вспомнить всё, все детали, вплоть до микроскопических, и как бы развернуть в уме панораму события, чтобы увидеть то, чего в момент самого события не видел или не успел заметить. Или успел, но не понял, что это такое. Или не захотел понять. Я могу быть бесстрастным, потому что мне уже всё равно.
В-третьих, я ничего не могу изменить, я не могу шевельнуться, сердце моё не бьётся, глаза не мигают. И даже цифры передо мной не меняются: 00:00:04. Бессмертие, всеведение, бессилие.
Всемилость? А почему бы нет? Я ни на кого не держу зла. Даже на тех, кто меня убил.
Да, и ещё: возможно, я теперь гений. Я вижу связи между событиями, которые на первый-второй-десятый взгляды между собой и не связаны вовсе, а оказывается – связаны-таки, но настолько сложной и запутанной цепочкой причин и следствий, что ни один аналитический отдел не разберёт и за год работы. А я – просто вижу. Так что Док не соврал. Мы ему тогда не поверили, но он точно не врал. Просто пытался кое-что утаить. А может быть, ему всего лишь очень хотелось ошибиться.
Но он не ошибся. И не соврал.
–2.
С тем, что живёт во мне, я могу сделать всё. Всё, что захочу. Это такой конструктор. Я могу заново и нацело смонтировать мою жизнь – по минутам, как была, или даже по секундам – и с гиперссылками. Которые объясняли бы каждую из секунд. Могу изъять себя из событий и посмотреть, как всё развивалось бы без меня. Могу что-то ещё изменить – и тоже посмотреть, на что это повлияет.
Знаю, что могу, потому что всё это я уже делал.
Много раз.
–1.
И ещё – я могу создавать в себе другие личности. Это началось само по себе – довольно давно, на таймере было 00:00:06, – и тогда меня испугало. Есть же такой стереотип: раздвоение личности – одна из граней безумия. Так что я постарался взять этот процесс под контроль. И теперь все эти чужие сознания, которые живут во мне, как рыбы в океане, – они все мне знакомы. Кого-то из них я люблю больше, кого-то меньше. Но нет ни одного, кого я не любил бы совсем. Я никогда не заведу себе подопытного Иова, чтобы изучить на его примере, как из зла создаётся кромешная любовь.
Нет, вру. Один такой нелюбимый есть. Это я сам.
Сейчас я уже могу себе в этом признаться.
Но это я сам последних нескольких месяцев. Ещё тех, календарных. Тех времён, когда было время, и времени было достаточно.
Думаю, что все остальные – это тоже я. Даже панна Гертруда. Даже неандертальский мальчик.
Как много всего из меня могло бы получиться, оказывается…
Но получилось, как всегда, самое простое и самое непритязательное. А заодно и неизлечимо больное. Но теперь это уже не имеет значения.
А ведь совсем недавно имело.
Смешно.
Неандертальский мальчик спит у камина в моём загородном дворце. Я иногда снюсь ему в виде огромного доброго дядьки, одетого в облако. От меня хорошо пахнет. Наяву ему помогают две простодушные деревенские тётушки, добрые и надёжные. Он уже умеет говорить, ухаживать за собой, есть с помощью ложки. Любит мыться. Любит книжки с картинками. Любит, когда ему из них читают.
Но спит он только на ковре у камина. Ковёр толстый, нога в нём тонет чуть не по колено. Мальчику это нравится.
Сначала я хотел рассказать эту историю ему, а потом подумал: нет, не надо. Пусть хотя бы для него мир окажется добрым.
Тогда я рассказал её самому себе – пятнадцатилетнему. Я мыл машины богатых парней и мечтал о том, как этих парней перебить.
Постепенно они сами друг друга перебили…
Я рассказал её один раз, потом сделал так, как будто не рассказывал, и рассказал ещё. И ещё, и ещё, и ещё. Мне нравилось, как он слушал. Какие у него были глаза.
Я рассказываю, а потом заставляю забывать. Снова рассказываю. Я, как шахматист, отрабатывающий дебют, отрабатываю своё поражение.
Что, никак не могу успокоиться?
Не знаю.
0.
За условное начало я решил взять тот случай, после которого группу «Мангуст-4/4» расформировали, бойцов поувольняли как бы по сокращению, а я огрёб полный ящик помидоров.
То есть на самом-то деле можно было взять некий момент раньше: когда в группу перевелась Лиса, например; или когда Скиф, ещё только-только лейтенант, вдруг почувствовал в промежности зуд, а в РК-54 – маршальский жезл. Я в тот раз просто начистил ему рыло – с глазу на глаз. Хорошо, что он не успел наворотить ничего непоправимого.
А главное: никто, кроме меня, ничего в тот раз не понял. И не надо.
А можно – взять немного позже. Когда мне поставили диагноз и сказали примерный срок. Когда с объекта «304» пришёл странный сигнал. Когда…
Это пропустим.
В общем, я подумал и решил взять за отправную точку тот дурацкий со всех точек зрения случай. Нипочему. Просто решил.
Mea vole, mea culpa.
Что в переводе означает: я начальник, я и отвечу за всё.
Ещё: разумеется, я не мог знать всё онлайн. Я многое знал – больше, чем это положено командиру моего весьма среднего звена, – о многом догадывался и ещё больше – тупо вычислял. Так вот, то, что я буду рассказывать, состоит примерно на треть из того, что я прямо и непосредственно знал в момент событий, на треть – из того, что смог вычислить, вспомнить и сопоставить позже, но ещё будучи в… как бы правильно сказать?.. – в неизменённом состоянии. Наконец, последняя треть – это то, что я вычленил из того массива знаний, который стал доступен мне позже, в самом начале вечности. Может быть, я вычленил не всё, может быть, до чего-то просто не дотянулся… Но не думаю, что там, в далёких уголках памяти, за прикрытыми (хотя и не запертыми) дверями, в ненадписанных коробках и безымянных папках, хранится нечто такое, что сильно повлияло бы на смысл этой истории. И я бы охотно обошёлся вообще без этой последней трети, но – не получается, слишком много белых пятен и непонятных связок. То есть если рассказать только то, что было, почти всё останется не только непонятным, а – неправильным, кривым, нелогичным.
Собственно, таким оно мне долго и казалось…
Это я сейчас всеведущ. Тогда я таким не был.
Сейчас я бессмертен, тогда я умирал. Я не показывал виду, но знал, что умираю.
Наконец, тогда я ещё никого не простил.
И последнее: я буду стараться делать вид, что не знаю настоящих имён ребят (потому что так положено по инструкции: только оперативные псевдонимы и личные номера), что я не имею права разглашать тайны, что я связан инструкциями и уставами. Метод Станиславского: сами придумайте себя и потом живите строго по придуманному, а иначе получится лажа.
Впрочем, лажа получится в любом случае. Никогда ещё жизнь человека – любого – не заканчивалась как-то иначе. Человек проигрывает всегда.
Закон сохранения смерти.
Всё. «Время. Начинаю про Гудвина рассказ…»
Гудвин – это я.
1.
Новые маскировочные комбинезоны оказались дерьмом – да, они неплохо сливались с грунтом, с трёх шагов не разобрать, что перед тобой: валун или человек, – но температуру не держали совершенно, к двум часа дня у меня уже почти полгруппы было санитарных потерь: тепловые удары. Весна весной, а климат климатом: ночи здесь сравнительно холодные, но днём докатывает до сорока в тени, а полежи-ка на солнцепёке?.. Соболь, оклемавшись, приполз обратно, а вот Спам, Гризли и Хряп так и провалялись в тенёчке до конца операции, и Хряпа медики сразу после этого дела списали, он и раньше сдавал, это был не первый такой случай у него.
Мы со Скифом лежали в ежевике на краю обрыва и смотрели вниз. Нас интересовал вон тот особнячок с садом, потому что в нём, во-первых, был заводик по изготовлению «джана» – это такой опиат-полусинтетик, который курят, он тогда в моду вошёл и у публики, поскольку применение уж очень простое и беспроблемное, и у дилеров – на него в тот момент ещё не было индикатора, и собачки его не унюхивали, так что потери на трансферте оказывались минимальными. А во-вторых, сегодня в этом особнячке должны были собраться главы четырёх «трестов», так теперь банды называются, и о чём-то своём договориться, и нам нужно было троих ликвидировать до приезда четвёртого, которого по дороге специально задержат; это должно было перевести на него стрелки и в итоге вызвать войну между трестами. Задерживала его другая группа, резидентная, и справились они блестяще, всё так-в-тик, а вот мы облажались.
(Впрочем, война всё равно началась – ну, по другому сценарию, делов-то. Но начальству разве до деталей есть дело? Приказ не выполнен? Выполнен, товарищ генерал, но криво. Понятно, понятно, вот тебе чупа-чупс за щеку, вот тебе вазелин, теперь повернись и снимай штаны…)
Высоко над нами, не видимый совсем, ходил кругами дрон «Аргус». Изображение поступало на ТК. И ещё с трёх камер на земле поступало изображение, так что можно было синтезировать полноценное 3D. Что Скиф и делал в своё удовольствие.
Хватит, сказал я, дай нормальный вид отсюда.
Он проворчал что-то малопочтительное, но вид дал, даже стилизовав его под поле зрения старого оптического бинокля, пижон. Я стал рассматривать окна. На всех окнах были жалюзи, полностью закрывающие обзор, но кое-где из-за угла наклона пластин между ними всё-таки оставались оптические щели. Я отметил подходящие окна – два на втором этаже и три на первом – и стал в эти щели заглядывать. Дело муторное и не всегда удаётся.
Со вторым этажом у меня не получилось, засветка на окна шла чрезмерная, а вот с первым – получилось на двух окнах. Они утопленные в стене были и прикрытые стальными решётками, то есть немножечко в тени, – а кроме того, там и щели оказались пошире. Так что, повозившись некоторое время с фильтрами, растрами и настройками, я стал видеть внутренность почти всего первого этажа, – правда, с разрешением достаточно хреновым, и картинка обновлялась секунд за десять – ну, как на старых видеофонах, если вы их ещё застали.
В общем, только на первом этаже у них было восемь человек с оружием открытой носки, определённо, и ещё двое или трое вроде бы появлялись в поле зрения – но это без особой уверенности.
Будет ещё трое гостей и с ними шестеро охранников. Это как минимум. Мы точно не знаем, о чём они договорились. Ну, и челядь: шоферы, повара-подавальщицы, горничные, уборщики, рабыни и танцовщицы… Кое-кто из них может оказаться со скрытым стволом.
Жаль, что вариант с бомбардировкой задробили. Боятся начальники дразнить союзничков, боятся.
Ладно. Будь я начальником, тоже боялся бы. Всё-таки ещё никому не удалось создать достаточно мощной авиабомбы, которая не оставляла бы «отпечатков пальцев».
Наша ведь главная задача – не просто прихлопнуть трёх-четырёх боссов, тут же новые подрастут, за ночь буквально, а – войну трестов спровоцировать. То есть оставить позади себя пакет правдоподобных чужих следов.
Над созданием образа каковых трудолюбиво мудохались-не-спали мечтатели из оперативного отдела, штабные аналитики – и сам Карбон.
Суки.
Они напридумывали, а резать-то – нам.
Я так лежал и растравлял себя изнутри, чтобы не думать о другом.
Да ладно, чего там: они почти и не скрывались, разве что не трахались на стойке в буфете, отодвинув салат и компот. По поводу Лисы я никогда не питал иллюзий, достаточно в эти глаза заглянуть, и всё понятно, – другое дело, что я, помимо службы, власти над ней не имел – и не хотел, чтобы она надо мной имела; а она имела. В общем, с её стороны это было в то время натуральное «блядство протеста», другого определения я не нашёл; другое дело, что потом…
Но это было уже потом.
Машины появились в начале четвёртого, два здоровенных китайских джипа, один серебристый, другой какой-то весёлой пёстренькой раскрасочки, – и изумрудный мини-вэн. Тут не ценят тёмных тонов, тут другие вкусы.
Они подъехали, постояли с минуту у ворот, въехали внутрь. Ворота закрылись.
И тут же нам пришёл сигнал от резидентной группы, что наш основной клиент, он же главная жертва грандиозной подставы, задерживается примерно минут на двадцать, это с гарантией, а повезёт – то и на полчаса.
Двадцать минут нам должно было хватить даже с запасом.
Вперёд, сказал я.
Авангард наш, группа ближнего боя – Пай, Фестиваль, Люба и Спам – уже у забора, в одном броске до особнячка. Лиса с гранатомётом «Оса» заняла позицию у поворота дороги, за полосатым бетонным блоком – нагло, конечно, но лучше ничего не придумать. Скиф убегает от меня в снайперское гнездо. Там нельзя было сидеть долго, оно как на ладони, засекли бы, а теперь уже всё равно: времени у них не останется ни на что.
Я даю приказ дрону переместиться немного назад, чтобы видеть, что там происходит в тылу противника, а пока он неторопливо закладывает вираж, складываю ТК и взваливаю на спину мешок со взрывчаткой.
Соболь берёт второй мешок.
2.
Первая очередь гранат из «Осы» приходится по окнам первого этажа – бронестекло разлетается брызгами, это вам не пули. Без малейшей паузы ребята забрасывают внутрь БШГ-2 – безосколочные штурмовые – и, пока валит дым, Люба лепит на дверь вышибные заряды. Прячется, смотрю на остальных, все в мёртвой зоне, нажимаю кнопку детонатора. Дверь отлетает наружу метра на три, это отдельная тема – физика направленных взрывов и куда что при этом летит. В прихожей всё пылает, туда бросают ещё пару гранат и прыгают буквально в разрывы. Несколько очередей – думаю, пока просто наугад.
Лиса методично обрабатывает второй этаж. Не очередью, а сдвоенными выстрелами – одна граната разносит стекло, другая влетает внутрь. Всё равно кто-то должен сбегать посмотреть, что там осталось: тридцатимиллиметровая граната – штука специфическая, в метре от разрыва нежный фарш, а уже в полутора – ссадины; чтобы радикально решить такой дом, гранат понадобится штук шестьдесят – две полные ленты.
Да и не похоже это будет на почерк трестовских боевиков…
В доме снова вспыхивает пальба.
Там ещё три этажа вниз. Сам завод.
Дрон занимает наконец новую позицию, зуммер, я притормаживаю бег, раскрываю ТК. Наплыв… Вижу.
В заднем дворе никого.
Соболь обгоняет меня. Оглядывается. Я машу ему: давай дальше.
Из дома никто не должен уйти. Но задний двор просматривается с позиции Скифа только на две трети.
А там сарай, там гараж, там навес над чем-то непонятным.
И вот из-под этого навеса кто-то показывается на миг и снова исчезает, и я говорю об этом Скифу.
Выстрела не слышу, в доме очень шумят. Гранатами ребята прищучили не всех. Кто-то где-то засел и отбивается. Я не лезу с советами, последнее это дело – лезть с советами в такой момент, тем более, они всё видят сами, а я – только то, что попадает в поле зрения нашлемных камер. То есть по большей части дым и огонь.
Да, выстрела я не слышу, но вижу, как из-под навеса вываливается тело. Скиф – хороший стрелок.
Но на Лису он запал зря. А он ведь на неё всерьёз запал, как мокроусый пацан, такое сразу видно.
Я подхватываю ТК и перемещаюсь метров на сорок вперёд, здесь пень от давно спиленного пирамидального тополя, обросший молодыми побегами. Рядышком с ним я и дождусь практического конца силовой фазы.
Соболь уже там.
Спам докладывает, что второй этаж дома зачищен и первый уровень подвала – тоже. Но на втором кто-то, кажется, остаётся.
Кажется или остаётся?
Пока да.
Такой вот содержательный разговор.
На Скифа выбегают двое, он их кладёт. Молодец. Я приказываю ему взять под контроль задний двор и постройки. Дрон показывает, что там пусто, живых нет, но – на всякий случай.
Спам докладывает, что в подвале – да, один был, уже нету, а люк вниз, на третий уровень, заперт – взрывать сразу или подождать, пока я?
Люк – взрывай.
Взрывают.
Вижу, как Скиф берёт под контроль задний двор и постройки. Дрон показывает Скифа условным значком, потому что простое изображение ничего не даёт, нет даже тени. Всё-таки эти комбезы не такая уж лажа.
Ребята чистят подвал, их плохо слышно и совсем не видно, тут вместо арматуры в бетоне часто используют сетку рабицу, она экранирует. И ещё помехи, как от сильно искрящей проводки – что вполне может быть именно помехами от сильно искрящей проводки.
Складываю ТК, подхватываю мешок и иду к дому. Соболь за мной. Говорю Лисе: прикрывай нас.
Она подхватывает «Осу» и идёт следом, шагах в десяти. Хочу сказать: девочка, брось пищаль, возьми что полегче. У нас с Соболем на плечах по сорок килограммов «ти-наф» – это такая полусамоделка, которую очень любят трестовские боевики, она пришла на смену аммоналам. Штука во всех отношениях хорошая – но при попадании высокоскоростного осколка может рвануть. А у «Осы» осколки крошечные, но именно что высокоскоростные.
Ладно, тогда нам уже будет всё равно.
Лиса переспрашивает про второй этаж. Там наших нет, заверяет Спам, и Лиса снова начинает долбёжку. Кого-то заметила или просто чтобы не тащить боезапас?
Низ чист, докладывает Спам.
Отлично…
Внутри дом просто огромен, куда больше, чем снаружи. Маловато мы взяли взрывчатки…
То есть развалить я его могу и десятью килограммами. Но мне-то надо иначе: мне надо изобразить взрыв наглый, но торопливый, как если бы бомба была заложена едва ли не в присутствии хозяев…
А время поджимает.
Нахожу подходящее место: гараж. Вот несущая стена, есть сообщение с подвалом, есть три бочки с бензином. А в подвале баллоны с газом и с кислородом, для производства «джана» нужен долгий нагрев, а потом окисление, – и какой-то номерной растворитель в больших пластиковых бутылях – литров так с миллион. Быстро с Соболем минируем всё это, я выставляю на детонаторе на всякий случай ещё и таймер, вдруг что пойдёт не так.
Когда перестрахуешься – бог наказывает тебя за излишнюю осторожность. Когда прощёлкаешь клювом – за глупость. Во всех остальных случаях – за наглость. А если почему-то не наказывает, значит, готовит изысканную пакость на завтрашний вечер, когда ты уже расслабишься.
Первый взрыв будет в гараже: вот эта стена развалится, потолок ляжет, – и с небольшой задержкой последует взрыв в подвале, в замкнутом уже пространстве, – и следом пожар.
Неплохо, неплохо.
Лимит времени исчерпан, уходим.
Что? – не понимаю. Что?
Это Скиф. Ему нужен кто-то, умеющий вскрывать замки.
Хочу послать его на хер, не успеваю: Соболь уже рядом с ним, вышел из гаража – и рядом.
Минута на всё – предупреждаю я.
Они согласны.
Через двадцать секунд: здесь гражданские.
Кто?!
Гражданские. Заложники. Рабы. Здесь они их держали, в зиндане, в яме.
Б-б-блиннн…
С этого момента всё идёт кувырком.
Раскрываю ТК, вызываю дрон. Так… вот дорога…
В общем, к нам гости. Все флаги. Потому что за джипом Ха… впрочем, стоп; шифровать – так шифровать всё; назовём нашу невинную жертву Агнец; оперативный псевдоним «Агнец»; уписаться можно. Так вот, за джипом этого барана в пристойном отдалении пристроились два тёмненьких малозаметных бронеавтобуса, на которых любит кататься местная полиция.
Так не договаривались…
Считаю: баран будет здесь буквально минут через… четыре. Да, четыре. С поворота дороги он увидит выбитые окна и двери, и даже дымок, потому что на втором этаже от разрывов что-то потихоньку занялось, а тушить уже поздно. А ещё через шесть-восемь минут здесь будут нормально вооружённые, хорошо натасканные, а главное – наши, которые не знают, что мы – за них. И будет их человек тридцать.
Нам ни при каких обстоятельствах нельзя ни убивать их, ни сдаваться им.
Забыл сказать: мы на чужой территории. За границей. Ну, и так получилось, что у нас нет ни виз, ни паспортов с регистрацией, ни охотничьих лицензий – ну, ничего у нас нет.
А времени у нас, чтобы малозаметно отойти, закрыть след и дождаться эвакуации, просто не то что нет – его у нас глубоко в минусах. Поэтому я командую немедленный отход, маршрут у ребят уже на планшетах, Лиса спрашивает, можно ли бросить гранатомёт, боезапас выработан – можно, говорю я, только брось его в доме, знаю, не дура – и тут Скиф выдаёт, что ему нужно ещё как минимум две минуты, а мы можем идти, он нас догонит.
Вот этими самыми словами.
Если его убить, придётся тащить тело.
Тихо объясняю ему, что, во-первых, двух минут у него нет, потому что, подпункт во-первых-А: сейчас здесь будут гости; подпункт во-первых-Б: на таймере взрывателя осталось… так… минута сорок шесть. И если он сейчас не возьмёт себя за жопу и не последует по предложенному ему маршруту (маршрут выведен на планшет, планшет же прикреплён к левому предплечью, и надо на него быстро и внимательно посмотреть – примерно так, как смотрят на часы, опаздывая на поезд) – то его, Скифа, оторванная жопа сделается предметом серьёзного международного разбирательства и тем вундерваффе, то бишь сверхоружием, которым международная наркомафия одержит решительную победу в затянувшемся противостоянии с силами правопорядка – то бишь с нами. А во-вторых, приказы следует выполнять беспрекословно, ответственность на мне, молчать.
Ах да, говорит Скиф, таймер. И посылает Соболя таймер остановить. Или хотя бы подкрутить минутки на три.
И Соболь идёт.
А я перестаю быть командиром.
3.
Поясняю.
Мы всё-таки не армия. Это в армии власть командира почти безлична, безличностна, там, если хотите, командир – чисто номинальная функция, выполнять её может и должен тот, кого поставит начальство, – то есть кто угодно. Лейтенант, славный уже тем, что сумел доползти до последнего курса офицерского ПТУ.
Это правильно, когда речь идёт о массовых формированиях с охренительной текучкой кадров.
У нас другое. Командир набирает группу сам, набирает под себя, бойцы – его дополнительные руки-ноги-глаза-головы. У нас почти нет текучки, потому что группа гибнет, как правило, целиком. Или целиком выбирается из глубокой жопы – что бывает много чаще. Но практически всегда – целиком. И командир у нас не функция, а структура, железо.
Приказ не может быть нарушен – как не может повиснуть в воздухе подброшенный булыжник, или ток не может не пойти через тело, если провода подведены, ведро воды вылито и рубильник включён, или пуля, уже вылетев, не может вернуться в ствол. Такова структура группы, на этом всё держится.
Если же приказ нарушен, если кто-то нарушение поддержал – то это означает одно: структура группы изменилась.
В лучшую или худшую сторону – не моё дело. Но с этой секунды я не командир, и группы больше нет. Это не пламя амбиций, поймите. Это простой, холодный, почти математический факт. Если параллельные пересеклись, значит, мы имеем дело с другой геометрией, только и всего.
Нам – физическим нашим телам – тогда повезло: Агнец не остановился на повороте и не стал пялиться на дом или куда-то звонить, – нет, машина его влетела во двор, и сам он, опережая на полкорпуса своих горилл, ворвался в дом через вынесенную нами дверь. Мы потом уже узнали, что в доме была его семья – жена и трое детишек, – типа почётных заложников, аманатов.
Восток-с…
(Как вы понимаете, ляпсус с семьёй Агнца полностью обнулял всю нашу операцию, и вина за это ложилась на разведку, резидентуру, аналитиков, начальство вообще и Карбона в частности. Другое дело, что иногда и в жизни, а не только в арифметике, минус на минус дают плюс – и другая накладка в другом месте (и совершённая даже несколько раньше) непредсказуемо сложилась с нашей, что привело-таки к желанной для нас войне трестов… но это уже совсем о другом; может быть, расскажу когда-нибудь. Или нет. В каком-то смысле это одно и то же: рассказывать – или не рассказывать…)