Страница:
В два глотка он допил то, что не успел вынюхать, и откинулся в кресле, полуприкрыв веки и возведя взор к потолку. Под правой рукой был планшет, пальцы сжимали удобный серебряный карандашик. Размеренное тиканье часов. Все более и более громкое. Дыхание выстроилось автоматически – все-таки Слон был «почтовиком» с семилетним стажем.
Семь, подумал он – и стал считать вдохи.
Через семьдесят семь вдохов он увидел пылающие письмена и услышал чудесную музыку – и стал стремительно записывать на планшет летящие ноты – один знак за другим…
Прием послания длился минут пять, но казалось – долгие часы. Потом Слон передал знак подтверждения приема и открыл глаза.
– Ты весь мокрый. – Гитта стояла перед ним с большой бумажной салфеткой в одной руке и чашечкой кофе в другой. – Опять слишком напряженно?
–Да…
Тот, кто передавал сообщение, испытывал сильнейший страх, и это пронимало по-настоящему.
Гитта обтерла ему лицо, дала в руки чашечку, забрала планшет и удалилась. Толстенькие ягодицы прихотливо двигались под черной юбкой.
Кажется, она меня погладила, неуверенно подумал Слон.
В отделе дешифровки нотную запись, начертанную «почтовиком», перевели в колонки цифр – по шесть в ряд. В таком виде послание легло на стол шефа «Факела» Зигфрида Ноймана. Он сверился с мысленным графиком и достал из сейфа толстенный том «Золотой горы». Быстро листая страницы и почти не сверяясь с шифровкой – память у него была изумительная, – Нойман выписывал из книги нужные слова, и вскоре перед ним лежал доклад одного из «охлажденных» агентов. Нойман перечитал написанное, поправил очки и задумался.
"Ортвин – Хагену.
На авиабазе Вамос (о. Крит) в обстановке строжайшей секретности создается новая группа коммандос «Ультра», подчиненная непосредственно Доновану. Командир группы – Эйб Коэн, 34 года, еврей, уроженец Дрездена, вывезен родителями в Америку в 1927 году. В формировании группы принимает участие некий русский по кличке Дрозд, бывший оперативный сотрудник Спецотдела НКВД, про которого говорят, что он имеет надежного осведомителя в «Факеле». Декларированной целью группы является покушение на Гиммлера и Бормана как наиболее вероятных преемников фюрера. Однако есть серьезные основания полагать, что это ложная цель. Выяснением подлинной цели занимаюсь сейчас. Следующие сеансы связи по техническим причинам могут проходить вне обычного расписания".
Что ж. Не было ничего необычного в создании очередной группы «Ультра». Которой по счету? Никто уже не скажет. И личная опека Донована…
Все это важно, но не очень.
Дрозд. Уцелевший сотрудник Спецотдела… Это уже серьезнее.
Про Спецотдел и его шефа Глеба Бокия Нойман знал почти все. Знал – и восхищался. Если бы это было возможно, то портрет именно этого человека висел бы сейчас на стене. Рейхсфюрер – замечательный человек, подчиненные его обожают, но в некоторых вопросах он… как бы это сказать… неглубок. Отсюда – упрощенные трактовки, отсюда – излишняя страстность в исполнении. И в результате – постоянные недолеты и перелеты.
Черт… Нойман поймал себя на том, что разминает бугры на щеках.
Да, Спецотдел… Так до конца и не понятно, действительно ли Бокий был в полушаге от захвата власти, или же это выдумка конкурентов – тех, кто почувствовал в нем и в его методах нечто страшное, запредельное, а главное – полностью отметающее необходимость во всех прежних тайнополицейских ухищрениях.
И чем был панический разгром НКВД: простым заметанием следов преступлений или же просто добивали опрокинутое внезапным тычком чудовище, которое оказалось и сильнее, и страшнее всех охотников, вместе взятых – включая Сталина?..
Канарис считал, что – второе.
Да. И еще несколько лет потом длились варварские карантинные мероприятия… примерно так японцы боролись с чумой в Китае: оцепление и огнеметы. Санпосты на дорогах: при малейших признаках лимфаденита – пуля в затылок и известковая яма.
Что характерно: эпидемии удалось не допустить.
По каким признакам в России искали бывших спецотдельцев, Нойман не знал. И сейчас с некоторым трудом заставил себя не думать об этом. Главное, что система поиска оказалась неэффективной. Поскольку кто-то ускользнул…
Дрозд.
Маленькая певчая птичка. Вредитель садов.
Типичный диверсант. И судя по тому, что уцелел, – высочайшего класса. Однако и это не главное.
Главное – это, конечно, известие о предательстве внутри «Факела». О том, чего в принципе быть не может.
И что же тогда? Дрозд блефует? Или кому-то удалось обмануть систему контроля?
В любом случае… так… Он еще раз внимательно прочел текст, будто пытаясь отыскать в нем пропущенные слова. В любом случае придется начинать внутреннее расследование, а значит – ставить в известность Гуго Захтлебена, шефа безопасности…
Проклятая паранойя. Осведомителем мог быть и Гуго!
Да, теперь, пока не выяснится все и до конца, под подозрением окажутся все. Нойман побарабанил пальцами по листку. Это тоже могло быть частью дьявольского расчета Донована. Те, кому надо, знают: Нойман сверх меры подозрителен. При этом осведомлен о своей слабости и умеет держать себя в руках. Но эффективность работы, разумеется, падает…
Значит – ждать вскоре чего-то неожиданного, требующего быстрой реакции и нетривиального мышления. Так?
Может быть…
Он нажал кнопку и велел секретарю вызвать Захтлебена.
Пока тот шел – по коридору до лестницы или лифта, два этажа вверх, снова по коридору… – Нойман достал из картотеки рабочую карточку агента «Ортвин» и бегло просмотрел.
В рабочих карточках, разумеется, не указывалось ни настоящего имени, ни должности агента. Просто: «Офицер ВВС США, наземный состав. Приоритет – 5. Достоверность – 5. Дата вербовки: январь 1942. (Ого, подумал Нойман.) Направление работы – Юго-Запад. Профиль: калиф, башмак, дождь, Сатурн, вензель, тесто. (Для посвященного такое перечисление символов означало довольно многое: в частности, что агент работает исключительно за деньги, достаточно компетентен в технологии сбора и передачи информации, крайне осторожен, при аресте вряд ли будет оказывать сопротивление либо пытаться покончить с собой…) Вербовщик, куратор: Эрвин Штурмфогель».
Интересно, подумал Нойман. Штурмфогель не был специалистом-вербовщиком; впрочем, как всякий оперативник, он имел собственную агентуру. И, насколько Нойман знал, еще ни один агент Штурмфогеля не «сгорел».
Это вызывало сдержанную зависть коллег.
– Что случилось, Зигги? – В кабинет вошел шеф безопасности.
Гуго, «рыцарь Гуго», на рыцаря походил меньше всего – скорее на доброго деревенского коновала. Плешь, нос уточкой, огромные мешки под глазами. Из-за короткой шеи, вздернутых плеч и несколько искривленного позвоночника все его пропорции как-то исказились руки и ноги казались чрезмерно длинными. Было время – удивительно давно, пять лет назад! – когда Нойман ходил у него в подчиненных. Гуго тогда сам отказался от повышения и продвинул своего ученика…
– Вот.
Захтлебен пробежал глазами расшифровку. Нахмурился:
– Кто такой этот Ортвин?
– Человек Штурмфогеля. Американец. Работает за компот.
– Он знает, на кого работает?
– Надо спросить самого Штурмфогеля.
– Где он?
– А об этом надо спросить Юргена.
– Но он хотя бы в пределах досягаемости?
– Да.
– Вызови его. Срочно.
– Хорошо… Гуго, ты ведь понимаешь, в каком мы дерьме?
– В многослойном. И что?
– Черт, я даже боюсь произнести это… – Нойман набрал побольше воздуха и как будто нырнул в упомянутое дерьмо. – Ведь теперь, пока мы не узнаем, кто из нac… крыса… мы не сможем ни черта. Я прав?
– Абсолютно.
– То есть нам нужно свернуть или приостановить все операции и сконцентрироваться на поисках ублюдка. Потому что иначе…
– Иначе мы рискуем потерять все, – кивнул Гуго. – И все же одну операцию мы провести должны – причем максимально быстро.
– Какую же?
– Ты еще не понял? Мы должны уничтожить группу… – он заглянул в листок, – Эйба Коэна. И тогда, действуя уже оттуда, мы пришпилим крысу. Или я не прав?
– Атаковать, когда враг видит нас насквозь и каждого?
– Иногда приходится. Не забывай, что мы на войне.
– Ты знаешь, мне иногда действительно хотелось бы забыть об этом…
– И еще. Два момента. Первый: сведения о том, что у нас завелась крыса, не должны выйти за стены «Факела». Ни Мюллер, ни даже Шелленберг не должны узнать ни-че-го!
– Вообще-то я как раз хотел просить Мюллера заняться чисто оперативной разработкой…
– Ты понимаешь, что нас сожрут? Не успеешь сказать «ой». Нет-нет, ни в коем случае. Кто у нас люди Мюллера?.. – Гуго полез в карман за блокнотом. – Ага… ну, это легко. Он, конечно, заподозрит неладное, но я ему подкину что-нибудь вкусное…
– А второй?
– Что «второй»?
– Ты сказал: два момента. Какой второй?
– Второй… Кто уже знает псевдоним агента?
– Ты и я. Теоретически мог бы узнать шифровальщик, но для этого ему нужно выпытать у меня график смены книг. Все.
– Надо постараться, чтобы никто больше не узнал.
– Я не собираюсь…
– Ты не понял. Есть оригинал письма, есть его первая расшифровка, вторая…
– Ты хочешь толкнуть меня на служебный подлог?
Гуго потеребил шершавый подбородок.
– Иногда это единственный выход, – сказал он.
Штурмфогель вздрогнул. Прижался щекой к стеклу. Пейзаж вокруг был незнаком и угрожающ.
– Где мы?
– Винтерфельдплац, как было заказано…
– Ах да. Простите, задремал… Сколько с меня? Водитель назвал сумму, Эрвин автоматически расплатился и выбрался из такси. Ночной воздух мгновенно привел его в нормальное состояние. Он постоял, глядя вслед удаляющейся машине; силуэт ее был странно перекошен. Потом повернулся и пошел обратно по Винтерфельдштрассе…
«Факел» занимал старинный особняк, прежде принадлежавший каким-то второстепенным службам расформированного абвера. В наследство, помимо неработающего фонтана во дворе, кабинетов, чуланов, коридоров и лестниц, организации Ноймана досталась колоссальная картотека на все питейные заведения Европы и Северной Африки – со схемами расположения столиков, картами вин, прозвищами завсегдатаев и так далее.
Входя в здание, Эрвин мысленно оглядел себя. Это была вбитая на тренировках привычка, от которой уже хотелось избавиться.
Невысокий хрен в мешковатом штатском костюме, круглоголовый, недавно и аккуратно подстрижен, но волосы какого-то непонятного цвета все равно торчат как попало. Выпуклые быстрые глаза, темно-синие, можно сказать, черные. Необычные двухцветные брови: темные у переносья и белесые к вискам. Тонкие бескровные губы, вялый, с непробриваемой ямочкой подбородок. Короткая, но при этом подвижная шея, широкие покатью плечи; руки чуть длиннее, чем следовало бы, и кисти крупнее – так кажется потому, что ноги слишком короткие и ступни слишком маленькие, почти дамские.
Не бегун.
И не собираюсь…
В кабинете шефа было накурено. За подковообразным столом сидели все начальники отделов, причем без заместителей. По правую руку от Ноймана (мучительно протирающего очки) разместился непосредственный шеф Штурмфогеля – Юрген Кляйн-штиммель, главный оперативник, держащий в своих руках концы запальных шнуров всех операций «Факела». Рядом с ним сосредоточенно разглядывал ухоженные ногти Карл Эдель, начальник разведки; эти люди не переносили друг друга, но обязаны были всегда находиться рядом – ревнивые короли, прикованные к одному трону. Будучи всегда под пристальным надзором другого и не имея возможности отвечать грубостью, каждый неизбежно тянулся к недосягаемому совершенству…
Слева от Ноймана пребывал в раздумьях Гуго Захтлебен, шеф внутренней безопасности; его подпирала Эрика Гютлер, контрразведчица и редкая стерва. Рядом с нею сидел аналитик Ганс-Петер Круг, человек с внешностью кинозлодея: прилизанные волосы, убегающий взгляд, тонкие усики на самом деле ему подошла бы внешность чудака-профессора, гениального на работе и полного простофили в быту. В кинозлодея его превратила Эрика, которая открыто спала с ним и открыто же над ним издевалась.
Замыкали фланги шеф-техник Вернер фон Белов, обязанности которого были разнообразны: от питания и транспорта до шифрования и охраны, и психолог и химик Людвиг пн, давно не стриженный, бородатый, с красным губчатым носом. И наконец, как-то отдельно от всех сидел (единственный здесь в военной форме) Дитер Хете, командир специального отряда «Гейер» – небольшого подразделения десантников, подчиненного лично Нойману. Деятельность «Гейера» была строго засекречена даже внутри «Факела» – несмотря на то что в «Факеле» самое понятие секретности было чем-то зыбким и не вполне уловимым.
– Проходи, Эрвин. – Нойман поманил его рукой. – Я хочу, чтобы ты прочитал вот это…
Пока Штурмфогель читал донесение, все смотрели на него. Он чувствовал себя как ночной пилот в скрещении прожекторных лучей.
– Теперь слушай меня, – продолжил Нойман. – Я и Гуго решили, что псевдоним агента на обсуждении звучать не будет. Ты согласен?
Штурмфогель кивнул.
– Тогда так: что ты можешь сказать об этом парне? В первую очередь: не пытается ли он вставить нам огурец в задницу? Надежен ли он как источник – и как сотрудник?
– Я добавлю, если можно, – сказал фон Белов. – «Почтарь» сказал, что передатчик был в состоянии паники. Впрочем… тот передатчик паникует регулярно. С тридцать девятого года…
– Понятно. – Штурмфогель подошел к свободному стулу, но садиться не стал, а лишь оперся о спинку. – Как источник – я его считаю очень надежным. Все сведения, которые он предоставлял нам, выдерживали любую проверку. Кроме того, они были действительно ценные и своевременные. Но при этом я уверен, что противостоять давлению он не сможет, да и не станет. Он работает прежде всего за деньги.
– А не прежде всего? – заинтересованно наклонил голову Гуго.
Штурмфогель помедлил.
– Я не хотел бы раскрывать метод вербовки.
– Он – пси? – прямо спросил Гуго.
– В зачаточном состоянии.
– Понятно… Что ты сам рекомендуешь?
– Я вижу только один старый добрый способ: понаблюдать за парнем. Если он под давлением, мы это заметим.
– Значит, так. – Нойман поскоблил пальцем стол, счищая незримую соринку. – Если агент погибает до проверки – то крыса либо я, либо Гуго, либо ты. Между собой мы как-нибудь разберемся… Если агент проходит проверку, тогда начинаем тотальный просев. Но! С этой минуты вводится режим чрезвычайной бдительности. Положение – казарменное. Все сотрудники объединяются в тройки – по жребию – и не спускают друг с друга глаз. Что здесь, что наверху. Какие-либо исключения только с моего ведома. Внеочередной контроль лояльности всем пройти в течение недели. Поголовно и без исключений. Все это организует обер-штурмбаннфюрер Гютлер. Я ничего не упустил?
– Технический персонал, прикомандированные, связники?
– Обычными оперативными методами. Еще не разучились? – Нойман хмуро посмотрел на нее.
– Еще нет, шеф, – ангельским голоском отозвалась та.
– Дальше. Карл, ты выяснишь все, что сможешь, про этого Эйба Коэна. Который родом из Дрездена. Поскольку формирование группы коммандос и появление крысы в наших рядах явно взаимосвязано, то это может дать ключ. Четыре дня. Ты понял, Карл?
Разведчик кивнул.
– Далее. Ганс-Петер, тебе. Шелленберг убежден, что Мюллер работает на русских, но доказать ничего не может. Подумай, не укладывается ли происходящее в интригу вокруг этого? И вообще рассмотри ситуацию на предмет «кому выгодно». пн, теперь ты. Будешь ломать голову над задачей: как крыса может избежать контроля лояльности. Любые способы, вплоть до самых безумных. Или самых простых. Может быть, он – она, оно – на службе недавно и планового контроля еще не проходил. В общем, думай. Что бы ты сам сделал?
– Видишь ли… – пн потеребил бороду. – Поскольку систему контроля создавал я, то мне кажется, что она идеальна. Думаю, тест на разрушение нужно поручить кому-то другому…
– Не волнуйся. Другому тоже поручу. Но и с тебя задача не снимается… А теперь, наконец, последнее. Операцией «Крыса» поручаю руководить обер-фюреру Захтлебену. Он создает временную оперативную группу из любых сотрудников любых отделов. Отказов быть не может даже по причине скоропостижной смерти… Ты понял меня, Кляйн-штиммель?
– Шеф, – оперативник сморщился, как будто внезапно откусил кусок лимона, – я понимаю, что мы в дерьме по уши… но, может быть, не стоит усугублять это положение? Во-первых, мне не нравится, что я должен законсервировать три ответственные операции в стадии миттельшпиля и одну – в стадии эндшпиля. Не говоря о том, что возможный срыв отразится на всей нашей работе, – это может привести к ненужной гибели ценнейших агентов… Что любого моего сотрудника можно будет отвлечь с его участка и бросить затыкать прорыв, которого, может быть, и нет вовсе. И наконец, что мне даже нельзя узнать псевдоним моего собственного агента…
– Когда ты проходил контроль лояльности, Юрген? – спросил Нойман.
– В декабре.
– Первый на очереди. После этого, может быть, я шепну тебе на ухо пару слов.
– Понял. И все же это оскорбительно.
– Да. Но любое внутреннее расследование оскорбительно по своей сути. Вопрос закрыт. Может кто-то сделать заявление по существу? Нет? Все свободны до девяти утра. Остаются Хете, Штурмфогель, Захтлебен. Да, Вернер! Сколько у нас человек в верхней охране?
– Трое. Как обычно.
– Поставь еще двоих. Поставь этого… молодого… Кренца. У него хорошие способности. И голова на месте.
– Хорошо. А зачем? Для простого наблюдения даже трое наверху – много. Если же вдруг будет прямое нападение, то и пятеро не справятся. Или я чего-то не понимаю?
– Я сам не понимаю: Но каким-то образом нас прокололи, ведь так? Пусть ребята покопаются в окрестностях – вдруг найдется какая-нибудь нора, дыра…
– Сделаю, шеф. Только я бы не хотел сегодня трогать Кренца. Пусть отдохнет хотя бы до вечера. Я лучше сам схожу.
– Когда ты проходил контроль лояльности?
– Позавчера, – ухмыльнулся фон Белов. – У меня алиби, шеф.
Нойман посмотрел на Гуго. Тот кивнул.
– Ладно. Действуй, старина…
Когда в кабинете остались лишь четверо, Нойман сказал:
– Гуго, приступай. Меня здесь нет.
– Ты наверх?
– Нет, просто отключусь на четверть часа – иначе умру… Продолжайте, ребята.
Нойман снял очки и лег лицом на скрещенные руки.
– Привилегия начальства… – пробурчал Гуго. – Ну, ладно. Штурмфогель, что ты знаешь про отряд «Гейер»?
– М-м… Ничего. Знаю, что он существует. Что подчиняется лично шефу и выполняет специальные задания по ликвидации… в общем, на кого покажет шеф. Вот – командира в лицо знаю. Вроде бы все.
– Отлично. Если такая любопытная длинноносая тварь, как ты, ничего не знает о нашем маленьком секретном отряде, можно надеяться, что и крыса знает о нем примерно то же самое. Поэтому я хочу провести всю операцию силами «Гейера», прикомандировав к нему еще и тебя.
– Зачем?
– Потому что они тактики-исполнители, а ты опер и стратег. Они работают сильно и четко – но только одноходовка. Дальше объяснять?
– Желательно.
– Я тебе доверяю. Пока для меня только ты… не то что вне подозрений, но – наименее подозреваемый. Достаточно веское основание?
– Не знаю, Гуго, чем я заслужил… но спасибо. Тем, что автор сообщения – мой агент?
– И этим тоже. Впрочем, по совокупности. Не отвлекайся. Выкладывай свои соображения.
– А как ты думаешь, найдется у шефа капелька коньяку? – спросил Штурмфогель. – Или нам лучше попросить кофе?
– Меня уже воротит от кофе, – сказал Гуго. – А шеф коньяк не пьет, ты должен помнить.
– Ну да. Шеф антипатриотично пьет русскую водку. Где он ее держит?
– Сейчас…
Гуго заглянул в небольшой американский рефрижератор, скромно припрятанный за шкафами картотеки. Там стоял мельхиоровый поставец с хрустальным графинчиком, тремя рюмками и двумя розетками – с нарезанной датской салями и с очищенными креветками.
– Он знал! – сказал Гуго, разливая водку.
Штурмфогель поднял рюмку.
– Во-первых, я рад, что мы познакомимся поближе, – сказал он Хете. – Но главное, я хочу выпить за этого дурака американца, который уже три года живет одной ногой в аду… в общем, чтоб ему повезло. Он очень понравился мне, парни. Ко всему прочему, нужно что-то предпринять, чтобы его, не дай Бог, не подставить…
Айове Мерри снова – который раз – приснился чудесный и страшный сон…
…тебе сюда, сказал кто-то, беги, и он бросился вперед, лед подавался под ногами, но держал, держал! – бесконечный бег над глотающей бездной, но вот и берег, и грохот, отлетающий от обрыва, а потом – ворота в каменной стене, медленно открываются, за ними испуганные лица, Серый рыцарь (шепот многих уст), скорее, скорее… и следующий удар (чей? не помню…) приходится в прочную стену, а его уже ведут под руки, и броня опадает с тела, как кора (с тех деревьев, что сбрасывают кору), он наг, но здесь вода, в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды…
Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума.
В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются из ночи в ночь, – это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает… Тогда они еще стояли в Риме.
С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним.
Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда…
Зачем?!
Он знал зачем. У него все еще оставалась надежда вернуться в тот небывалый сад, к наядам Джулии и Яне… Эрвин сказал, что несколько недель занятий – и у Айовы получится все. Он может, и осталось только – научиться…
Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь была бы нормальной, тихой…
Пресной. Никакой.
Он показал, что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И это давало силы, как ни странно.
Впрочем, следует быть справедливым. Пристальные сны начались у Айовы задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион…
Это было то место, в которое раньше он попадал сразу после смерти.
Когда он впервые приехал с аэродрома, то чуть не закричал от ужаса: городок, окруженный крепостной стеной, форт на островке, узкая дамба – все это словно выплыло из его снов. Разве что море оставалось живым, пусть серо-зеленым и холодным…
Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей.
И еще там не было дня. Ночь или сумерки.
Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам и потому среди простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью.
Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода.
Яна и Джулия… Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков.
Проклятый Эрвин…
Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы – те, кто бывает там, – не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд…
Агент Хайлэнда… Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого нацистского шпиона.
Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет, и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите, – все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию… Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения – даже если бы они ворвались в разгар «сеанса».
Иногда он ненавидел себя. Иногда – гордился…
В любом случае жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону.
И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, заместителю коменданта авиабазы Вамос по специальным вопросам, были обеспечены…
Семь, подумал он – и стал считать вдохи.
Через семьдесят семь вдохов он увидел пылающие письмена и услышал чудесную музыку – и стал стремительно записывать на планшет летящие ноты – один знак за другим…
Прием послания длился минут пять, но казалось – долгие часы. Потом Слон передал знак подтверждения приема и открыл глаза.
– Ты весь мокрый. – Гитта стояла перед ним с большой бумажной салфеткой в одной руке и чашечкой кофе в другой. – Опять слишком напряженно?
–Да…
Тот, кто передавал сообщение, испытывал сильнейший страх, и это пронимало по-настоящему.
Гитта обтерла ему лицо, дала в руки чашечку, забрала планшет и удалилась. Толстенькие ягодицы прихотливо двигались под черной юбкой.
Кажется, она меня погладила, неуверенно подумал Слон.
В отделе дешифровки нотную запись, начертанную «почтовиком», перевели в колонки цифр – по шесть в ряд. В таком виде послание легло на стол шефа «Факела» Зигфрида Ноймана. Он сверился с мысленным графиком и достал из сейфа толстенный том «Золотой горы». Быстро листая страницы и почти не сверяясь с шифровкой – память у него была изумительная, – Нойман выписывал из книги нужные слова, и вскоре перед ним лежал доклад одного из «охлажденных» агентов. Нойман перечитал написанное, поправил очки и задумался.
"Ортвин – Хагену.
На авиабазе Вамос (о. Крит) в обстановке строжайшей секретности создается новая группа коммандос «Ультра», подчиненная непосредственно Доновану. Командир группы – Эйб Коэн, 34 года, еврей, уроженец Дрездена, вывезен родителями в Америку в 1927 году. В формировании группы принимает участие некий русский по кличке Дрозд, бывший оперативный сотрудник Спецотдела НКВД, про которого говорят, что он имеет надежного осведомителя в «Факеле». Декларированной целью группы является покушение на Гиммлера и Бормана как наиболее вероятных преемников фюрера. Однако есть серьезные основания полагать, что это ложная цель. Выяснением подлинной цели занимаюсь сейчас. Следующие сеансы связи по техническим причинам могут проходить вне обычного расписания".
Что ж. Не было ничего необычного в создании очередной группы «Ультра». Которой по счету? Никто уже не скажет. И личная опека Донована…
Все это важно, но не очень.
Дрозд. Уцелевший сотрудник Спецотдела… Это уже серьезнее.
Про Спецотдел и его шефа Глеба Бокия Нойман знал почти все. Знал – и восхищался. Если бы это было возможно, то портрет именно этого человека висел бы сейчас на стене. Рейхсфюрер – замечательный человек, подчиненные его обожают, но в некоторых вопросах он… как бы это сказать… неглубок. Отсюда – упрощенные трактовки, отсюда – излишняя страстность в исполнении. И в результате – постоянные недолеты и перелеты.
Черт… Нойман поймал себя на том, что разминает бугры на щеках.
Да, Спецотдел… Так до конца и не понятно, действительно ли Бокий был в полушаге от захвата власти, или же это выдумка конкурентов – тех, кто почувствовал в нем и в его методах нечто страшное, запредельное, а главное – полностью отметающее необходимость во всех прежних тайнополицейских ухищрениях.
И чем был панический разгром НКВД: простым заметанием следов преступлений или же просто добивали опрокинутое внезапным тычком чудовище, которое оказалось и сильнее, и страшнее всех охотников, вместе взятых – включая Сталина?..
Канарис считал, что – второе.
Да. И еще несколько лет потом длились варварские карантинные мероприятия… примерно так японцы боролись с чумой в Китае: оцепление и огнеметы. Санпосты на дорогах: при малейших признаках лимфаденита – пуля в затылок и известковая яма.
Что характерно: эпидемии удалось не допустить.
По каким признакам в России искали бывших спецотдельцев, Нойман не знал. И сейчас с некоторым трудом заставил себя не думать об этом. Главное, что система поиска оказалась неэффективной. Поскольку кто-то ускользнул…
Дрозд.
Маленькая певчая птичка. Вредитель садов.
Типичный диверсант. И судя по тому, что уцелел, – высочайшего класса. Однако и это не главное.
Главное – это, конечно, известие о предательстве внутри «Факела». О том, чего в принципе быть не может.
И что же тогда? Дрозд блефует? Или кому-то удалось обмануть систему контроля?
В любом случае… так… Он еще раз внимательно прочел текст, будто пытаясь отыскать в нем пропущенные слова. В любом случае придется начинать внутреннее расследование, а значит – ставить в известность Гуго Захтлебена, шефа безопасности…
Проклятая паранойя. Осведомителем мог быть и Гуго!
Да, теперь, пока не выяснится все и до конца, под подозрением окажутся все. Нойман побарабанил пальцами по листку. Это тоже могло быть частью дьявольского расчета Донована. Те, кому надо, знают: Нойман сверх меры подозрителен. При этом осведомлен о своей слабости и умеет держать себя в руках. Но эффективность работы, разумеется, падает…
Значит – ждать вскоре чего-то неожиданного, требующего быстрой реакции и нетривиального мышления. Так?
Может быть…
Он нажал кнопку и велел секретарю вызвать Захтлебена.
Пока тот шел – по коридору до лестницы или лифта, два этажа вверх, снова по коридору… – Нойман достал из картотеки рабочую карточку агента «Ортвин» и бегло просмотрел.
В рабочих карточках, разумеется, не указывалось ни настоящего имени, ни должности агента. Просто: «Офицер ВВС США, наземный состав. Приоритет – 5. Достоверность – 5. Дата вербовки: январь 1942. (Ого, подумал Нойман.) Направление работы – Юго-Запад. Профиль: калиф, башмак, дождь, Сатурн, вензель, тесто. (Для посвященного такое перечисление символов означало довольно многое: в частности, что агент работает исключительно за деньги, достаточно компетентен в технологии сбора и передачи информации, крайне осторожен, при аресте вряд ли будет оказывать сопротивление либо пытаться покончить с собой…) Вербовщик, куратор: Эрвин Штурмфогель».
Интересно, подумал Нойман. Штурмфогель не был специалистом-вербовщиком; впрочем, как всякий оперативник, он имел собственную агентуру. И, насколько Нойман знал, еще ни один агент Штурмфогеля не «сгорел».
Это вызывало сдержанную зависть коллег.
– Что случилось, Зигги? – В кабинет вошел шеф безопасности.
Гуго, «рыцарь Гуго», на рыцаря походил меньше всего – скорее на доброго деревенского коновала. Плешь, нос уточкой, огромные мешки под глазами. Из-за короткой шеи, вздернутых плеч и несколько искривленного позвоночника все его пропорции как-то исказились руки и ноги казались чрезмерно длинными. Было время – удивительно давно, пять лет назад! – когда Нойман ходил у него в подчиненных. Гуго тогда сам отказался от повышения и продвинул своего ученика…
– Вот.
Захтлебен пробежал глазами расшифровку. Нахмурился:
– Кто такой этот Ортвин?
– Человек Штурмфогеля. Американец. Работает за компот.
– Он знает, на кого работает?
– Надо спросить самого Штурмфогеля.
– Где он?
– А об этом надо спросить Юргена.
– Но он хотя бы в пределах досягаемости?
– Да.
– Вызови его. Срочно.
– Хорошо… Гуго, ты ведь понимаешь, в каком мы дерьме?
– В многослойном. И что?
– Черт, я даже боюсь произнести это… – Нойман набрал побольше воздуха и как будто нырнул в упомянутое дерьмо. – Ведь теперь, пока мы не узнаем, кто из нac… крыса… мы не сможем ни черта. Я прав?
– Абсолютно.
– То есть нам нужно свернуть или приостановить все операции и сконцентрироваться на поисках ублюдка. Потому что иначе…
– Иначе мы рискуем потерять все, – кивнул Гуго. – И все же одну операцию мы провести должны – причем максимально быстро.
– Какую же?
– Ты еще не понял? Мы должны уничтожить группу… – он заглянул в листок, – Эйба Коэна. И тогда, действуя уже оттуда, мы пришпилим крысу. Или я не прав?
– Атаковать, когда враг видит нас насквозь и каждого?
– Иногда приходится. Не забывай, что мы на войне.
– Ты знаешь, мне иногда действительно хотелось бы забыть об этом…
– И еще. Два момента. Первый: сведения о том, что у нас завелась крыса, не должны выйти за стены «Факела». Ни Мюллер, ни даже Шелленберг не должны узнать ни-че-го!
– Вообще-то я как раз хотел просить Мюллера заняться чисто оперативной разработкой…
– Ты понимаешь, что нас сожрут? Не успеешь сказать «ой». Нет-нет, ни в коем случае. Кто у нас люди Мюллера?.. – Гуго полез в карман за блокнотом. – Ага… ну, это легко. Он, конечно, заподозрит неладное, но я ему подкину что-нибудь вкусное…
– А второй?
– Что «второй»?
– Ты сказал: два момента. Какой второй?
– Второй… Кто уже знает псевдоним агента?
– Ты и я. Теоретически мог бы узнать шифровальщик, но для этого ему нужно выпытать у меня график смены книг. Все.
– Надо постараться, чтобы никто больше не узнал.
– Я не собираюсь…
– Ты не понял. Есть оригинал письма, есть его первая расшифровка, вторая…
– Ты хочешь толкнуть меня на служебный подлог?
Гуго потеребил шершавый подбородок.
– Иногда это единственный выход, – сказал он.
Берлин, 10 февраля 1945. 1 час 30 минут ночи
– Приехали, – сказал водитель.Штурмфогель вздрогнул. Прижался щекой к стеклу. Пейзаж вокруг был незнаком и угрожающ.
– Где мы?
– Винтерфельдплац, как было заказано…
– Ах да. Простите, задремал… Сколько с меня? Водитель назвал сумму, Эрвин автоматически расплатился и выбрался из такси. Ночной воздух мгновенно привел его в нормальное состояние. Он постоял, глядя вслед удаляющейся машине; силуэт ее был странно перекошен. Потом повернулся и пошел обратно по Винтерфельдштрассе…
«Факел» занимал старинный особняк, прежде принадлежавший каким-то второстепенным службам расформированного абвера. В наследство, помимо неработающего фонтана во дворе, кабинетов, чуланов, коридоров и лестниц, организации Ноймана досталась колоссальная картотека на все питейные заведения Европы и Северной Африки – со схемами расположения столиков, картами вин, прозвищами завсегдатаев и так далее.
Входя в здание, Эрвин мысленно оглядел себя. Это была вбитая на тренировках привычка, от которой уже хотелось избавиться.
Невысокий хрен в мешковатом штатском костюме, круглоголовый, недавно и аккуратно подстрижен, но волосы какого-то непонятного цвета все равно торчат как попало. Выпуклые быстрые глаза, темно-синие, можно сказать, черные. Необычные двухцветные брови: темные у переносья и белесые к вискам. Тонкие бескровные губы, вялый, с непробриваемой ямочкой подбородок. Короткая, но при этом подвижная шея, широкие покатью плечи; руки чуть длиннее, чем следовало бы, и кисти крупнее – так кажется потому, что ноги слишком короткие и ступни слишком маленькие, почти дамские.
Не бегун.
И не собираюсь…
В кабинете шефа было накурено. За подковообразным столом сидели все начальники отделов, причем без заместителей. По правую руку от Ноймана (мучительно протирающего очки) разместился непосредственный шеф Штурмфогеля – Юрген Кляйн-штиммель, главный оперативник, держащий в своих руках концы запальных шнуров всех операций «Факела». Рядом с ним сосредоточенно разглядывал ухоженные ногти Карл Эдель, начальник разведки; эти люди не переносили друг друга, но обязаны были всегда находиться рядом – ревнивые короли, прикованные к одному трону. Будучи всегда под пристальным надзором другого и не имея возможности отвечать грубостью, каждый неизбежно тянулся к недосягаемому совершенству…
Слева от Ноймана пребывал в раздумьях Гуго Захтлебен, шеф внутренней безопасности; его подпирала Эрика Гютлер, контрразведчица и редкая стерва. Рядом с нею сидел аналитик Ганс-Петер Круг, человек с внешностью кинозлодея: прилизанные волосы, убегающий взгляд, тонкие усики на самом деле ему подошла бы внешность чудака-профессора, гениального на работе и полного простофили в быту. В кинозлодея его превратила Эрика, которая открыто спала с ним и открыто же над ним издевалась.
Замыкали фланги шеф-техник Вернер фон Белов, обязанности которого были разнообразны: от питания и транспорта до шифрования и охраны, и психолог и химик Людвиг пн, давно не стриженный, бородатый, с красным губчатым носом. И наконец, как-то отдельно от всех сидел (единственный здесь в военной форме) Дитер Хете, командир специального отряда «Гейер» – небольшого подразделения десантников, подчиненного лично Нойману. Деятельность «Гейера» была строго засекречена даже внутри «Факела» – несмотря на то что в «Факеле» самое понятие секретности было чем-то зыбким и не вполне уловимым.
– Проходи, Эрвин. – Нойман поманил его рукой. – Я хочу, чтобы ты прочитал вот это…
Пока Штурмфогель читал донесение, все смотрели на него. Он чувствовал себя как ночной пилот в скрещении прожекторных лучей.
– Теперь слушай меня, – продолжил Нойман. – Я и Гуго решили, что псевдоним агента на обсуждении звучать не будет. Ты согласен?
Штурмфогель кивнул.
– Тогда так: что ты можешь сказать об этом парне? В первую очередь: не пытается ли он вставить нам огурец в задницу? Надежен ли он как источник – и как сотрудник?
– Я добавлю, если можно, – сказал фон Белов. – «Почтарь» сказал, что передатчик был в состоянии паники. Впрочем… тот передатчик паникует регулярно. С тридцать девятого года…
– Понятно. – Штурмфогель подошел к свободному стулу, но садиться не стал, а лишь оперся о спинку. – Как источник – я его считаю очень надежным. Все сведения, которые он предоставлял нам, выдерживали любую проверку. Кроме того, они были действительно ценные и своевременные. Но при этом я уверен, что противостоять давлению он не сможет, да и не станет. Он работает прежде всего за деньги.
– А не прежде всего? – заинтересованно наклонил голову Гуго.
Штурмфогель помедлил.
– Я не хотел бы раскрывать метод вербовки.
– Он – пси? – прямо спросил Гуго.
– В зачаточном состоянии.
– Понятно… Что ты сам рекомендуешь?
– Я вижу только один старый добрый способ: понаблюдать за парнем. Если он под давлением, мы это заметим.
– Значит, так. – Нойман поскоблил пальцем стол, счищая незримую соринку. – Если агент погибает до проверки – то крыса либо я, либо Гуго, либо ты. Между собой мы как-нибудь разберемся… Если агент проходит проверку, тогда начинаем тотальный просев. Но! С этой минуты вводится режим чрезвычайной бдительности. Положение – казарменное. Все сотрудники объединяются в тройки – по жребию – и не спускают друг с друга глаз. Что здесь, что наверху. Какие-либо исключения только с моего ведома. Внеочередной контроль лояльности всем пройти в течение недели. Поголовно и без исключений. Все это организует обер-штурмбаннфюрер Гютлер. Я ничего не упустил?
– Технический персонал, прикомандированные, связники?
– Обычными оперативными методами. Еще не разучились? – Нойман хмуро посмотрел на нее.
– Еще нет, шеф, – ангельским голоском отозвалась та.
– Дальше. Карл, ты выяснишь все, что сможешь, про этого Эйба Коэна. Который родом из Дрездена. Поскольку формирование группы коммандос и появление крысы в наших рядах явно взаимосвязано, то это может дать ключ. Четыре дня. Ты понял, Карл?
Разведчик кивнул.
– Далее. Ганс-Петер, тебе. Шелленберг убежден, что Мюллер работает на русских, но доказать ничего не может. Подумай, не укладывается ли происходящее в интригу вокруг этого? И вообще рассмотри ситуацию на предмет «кому выгодно». пн, теперь ты. Будешь ломать голову над задачей: как крыса может избежать контроля лояльности. Любые способы, вплоть до самых безумных. Или самых простых. Может быть, он – она, оно – на службе недавно и планового контроля еще не проходил. В общем, думай. Что бы ты сам сделал?
– Видишь ли… – пн потеребил бороду. – Поскольку систему контроля создавал я, то мне кажется, что она идеальна. Думаю, тест на разрушение нужно поручить кому-то другому…
– Не волнуйся. Другому тоже поручу. Но и с тебя задача не снимается… А теперь, наконец, последнее. Операцией «Крыса» поручаю руководить обер-фюреру Захтлебену. Он создает временную оперативную группу из любых сотрудников любых отделов. Отказов быть не может даже по причине скоропостижной смерти… Ты понял меня, Кляйн-штиммель?
– Шеф, – оперативник сморщился, как будто внезапно откусил кусок лимона, – я понимаю, что мы в дерьме по уши… но, может быть, не стоит усугублять это положение? Во-первых, мне не нравится, что я должен законсервировать три ответственные операции в стадии миттельшпиля и одну – в стадии эндшпиля. Не говоря о том, что возможный срыв отразится на всей нашей работе, – это может привести к ненужной гибели ценнейших агентов… Что любого моего сотрудника можно будет отвлечь с его участка и бросить затыкать прорыв, которого, может быть, и нет вовсе. И наконец, что мне даже нельзя узнать псевдоним моего собственного агента…
– Когда ты проходил контроль лояльности, Юрген? – спросил Нойман.
– В декабре.
– Первый на очереди. После этого, может быть, я шепну тебе на ухо пару слов.
– Понял. И все же это оскорбительно.
– Да. Но любое внутреннее расследование оскорбительно по своей сути. Вопрос закрыт. Может кто-то сделать заявление по существу? Нет? Все свободны до девяти утра. Остаются Хете, Штурмфогель, Захтлебен. Да, Вернер! Сколько у нас человек в верхней охране?
– Трое. Как обычно.
– Поставь еще двоих. Поставь этого… молодого… Кренца. У него хорошие способности. И голова на месте.
– Хорошо. А зачем? Для простого наблюдения даже трое наверху – много. Если же вдруг будет прямое нападение, то и пятеро не справятся. Или я чего-то не понимаю?
– Я сам не понимаю: Но каким-то образом нас прокололи, ведь так? Пусть ребята покопаются в окрестностях – вдруг найдется какая-нибудь нора, дыра…
– Сделаю, шеф. Только я бы не хотел сегодня трогать Кренца. Пусть отдохнет хотя бы до вечера. Я лучше сам схожу.
– Когда ты проходил контроль лояльности?
– Позавчера, – ухмыльнулся фон Белов. – У меня алиби, шеф.
Нойман посмотрел на Гуго. Тот кивнул.
– Ладно. Действуй, старина…
Когда в кабинете остались лишь четверо, Нойман сказал:
– Гуго, приступай. Меня здесь нет.
– Ты наверх?
– Нет, просто отключусь на четверть часа – иначе умру… Продолжайте, ребята.
Нойман снял очки и лег лицом на скрещенные руки.
– Привилегия начальства… – пробурчал Гуго. – Ну, ладно. Штурмфогель, что ты знаешь про отряд «Гейер»?
– М-м… Ничего. Знаю, что он существует. Что подчиняется лично шефу и выполняет специальные задания по ликвидации… в общем, на кого покажет шеф. Вот – командира в лицо знаю. Вроде бы все.
– Отлично. Если такая любопытная длинноносая тварь, как ты, ничего не знает о нашем маленьком секретном отряде, можно надеяться, что и крыса знает о нем примерно то же самое. Поэтому я хочу провести всю операцию силами «Гейера», прикомандировав к нему еще и тебя.
– Зачем?
– Потому что они тактики-исполнители, а ты опер и стратег. Они работают сильно и четко – но только одноходовка. Дальше объяснять?
– Желательно.
– Я тебе доверяю. Пока для меня только ты… не то что вне подозрений, но – наименее подозреваемый. Достаточно веское основание?
– Не знаю, Гуго, чем я заслужил… но спасибо. Тем, что автор сообщения – мой агент?
– И этим тоже. Впрочем, по совокупности. Не отвлекайся. Выкладывай свои соображения.
– А как ты думаешь, найдется у шефа капелька коньяку? – спросил Штурмфогель. – Или нам лучше попросить кофе?
– Меня уже воротит от кофе, – сказал Гуго. – А шеф коньяк не пьет, ты должен помнить.
– Ну да. Шеф антипатриотично пьет русскую водку. Где он ее держит?
– Сейчас…
Гуго заглянул в небольшой американский рефрижератор, скромно припрятанный за шкафами картотеки. Там стоял мельхиоровый поставец с хрустальным графинчиком, тремя рюмками и двумя розетками – с нарезанной датской салями и с очищенными креветками.
– Он знал! – сказал Гуго, разливая водку.
Штурмфогель поднял рюмку.
– Во-первых, я рад, что мы познакомимся поближе, – сказал он Хете. – Но главное, я хочу выпить за этого дурака американца, который уже три года живет одной ногой в аду… в общем, чтоб ему повезло. Он очень понравился мне, парни. Ко всему прочему, нужно что-то предпринять, чтобы его, не дай Бог, не подставить…
Ираклион, 10 февраля 1945. Около б часов утра
За ночь нагнало туман; прибой теперь казался совсем близким: слышно было, как в волнах перекатываются камни. Темень должна была стоять полная, но нет: лучи прожекторов беспорядочно месили туман и море, и по потолку пробегали странные сполохи.Айове Мерри снова – который раз – приснился чудесный и страшный сон…
…тебе сюда, сказал кто-то, беги, и он бросился вперед, лед подавался под ногами, но держал, держал! – бесконечный бег над глотающей бездной, но вот и берег, и грохот, отлетающий от обрыва, а потом – ворота в каменной стене, медленно открываются, за ними испуганные лица, Серый рыцарь (шепот многих уст), скорее, скорее… и следующий удар (чей? не помню…) приходится в прочную стену, а его уже ведут под руки, и броня опадает с тела, как кора (с тех деревьев, что сбрасывают кору), он наг, но здесь вода, в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды…
Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума.
В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются из ночи в ночь, – это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает… Тогда они еще стояли в Риме.
С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним.
Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда…
Зачем?!
Он знал зачем. У него все еще оставалась надежда вернуться в тот небывалый сад, к наядам Джулии и Яне… Эрвин сказал, что несколько недель занятий – и у Айовы получится все. Он может, и осталось только – научиться…
Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь была бы нормальной, тихой…
Пресной. Никакой.
Он показал, что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И это давало силы, как ни странно.
Впрочем, следует быть справедливым. Пристальные сны начались у Айовы задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион…
Это было то место, в которое раньше он попадал сразу после смерти.
Когда он впервые приехал с аэродрома, то чуть не закричал от ужаса: городок, окруженный крепостной стеной, форт на островке, узкая дамба – все это словно выплыло из его снов. Разве что море оставалось живым, пусть серо-зеленым и холодным…
Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей.
И еще там не было дня. Ночь или сумерки.
Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам и потому среди простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью.
Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода.
Яна и Джулия… Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков.
Проклятый Эрвин…
Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы – те, кто бывает там, – не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд…
Агент Хайлэнда… Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого нацистского шпиона.
Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет, и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите, – все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию… Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения – даже если бы они ворвались в разгар «сеанса».
Иногда он ненавидел себя. Иногда – гордился…
В любом случае жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону.
И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, заместителю коменданта авиабазы Вамос по специальным вопросам, были обеспечены…