И эта… охрана… будет постоянно со мной?
Обсудим с полковником. В идеале – конечно, да. Двое рядом и трое-четверо на дистанции.
Ни за что. Проще изменить внешность.
Хм… Действительно, проще. Внешность и имя. И – не расставайся с оружием. Мистер Бэдфорд сунул руку в стол, но вместо ожидаемого Глебом трофейного пистолетика вынул небольшой, непривычных очертаний револьвер. Возьми это. Надежнее и мощнее. Зарядов, правда, всего пять, но перезаряжается очень быстро, – он показал. Самовзвод – нажимаешь только на спуск. Кстати, шагов с десяти он и эту их пулестойкую одежду пробивает. Патронов с собой вот, всего два десятка, но дома есть еще несколько коробок, зайдешь и заберешь. Заодно поупражняешься в стрельбе…
Под окнами, громыхая, прокатилось что-то тяжелое. Потом еще и еще… Глеб отодвинул штору. Нет, всего лишь полевые кухни…
Кто озолотится после всех этих безобразий – так это стекольщики…
Ну, а какого черта они сюда к нам лезут? грубо спросил Глеб. Им что, дома делать нечего? Мистер Бэдфорд улыбнулся печально и сказал: в определенном смысле они все – больные люди. Часть из них считает, что здесь рай и почему их сюда не пускают? А другая часть – уверена, что мы живем плохо, поскольку у нас нет многого из того, что есть там. Они просто хотят нас облагодетельствовать, а мерзкие форбидеры не позволяют, таят от народа плоды великой цивилизации, хотя вовсю пользуются ими сами… У нас действительно многого нет? – спросил Глеб. С их точки зрения – да. А с нашей? Ну… мы не летаем, например. Что? – Глеб подскочил. Они летают? Да, они очень много летают, из города в город, на другие материки, на край света, на другие планеты… ты знаешь, что такое планеты? (Глеб тупо кивнул.) На неподготовленного человека это производит впечатление, не так ли? О-о!.. Ну, а что ты скажешь, если узнаешь, что каждый межпланетный полет стоит жизни примерно ста тысячам человек, которые умирают от голода и которых можно было бы накормить на эти деньги? Ну, у нас тоже не все в полном порядке… – Глеб нахмурился. Взять Палладию: рабство, отсутствие свобод, произвол… Мальчик, не суди о Палладии, строго приказал мистер Бэдфорд, ты ее не помнишь! Но это слова отца! Вряд ли он говорил их лично тебе; а то, что ему приходилось говорить некоторым другим людям, не всегда… короче, так было нужно. Зачем? Узнаешь постепенно. Я очень надеюсь, что ты будешь с нами… Вот так.
Вот так…
Теперь он стоял у окна квартиры Олив, смотрел на темнеющую улицу, где под фонарем время от времени проходил беззаботной походкой один и тот же мужчина и чего-то ждал. Сью гремела посудой.
От запахов блюд мутился разум…
Потом раздались звонкие голоса, и они вошли – Олив и Светлана…
(Наверное, в эти самые минуты выстрелом в спину был тяжело ранен полковник внутренней службы Кристофер Дин Вильямс. Стрелявшего схватили. Им оказался тринадцатилетний мальчишка, сирота, подмастерье на канатном заводе. Ни на какие вопросы он не отвечал, и даже личность его узнать удалось случайно и от людей посторонних…)
Такие ночи самой природой созданы для безумств… И Светлана ничуть не удивилась себе, когда скользнула через холл от двери к двери, в короткой вырезной рубашке, босая, и нажала ручку, шершавую и горячую, и дверь тихо отворилась. Он стоял спиной к окну и ждал. И, с облегчением всплывая со дна, она шагнула к нему и протянула руки, без слов, спокойно и откровенно, и покорно. Много позже пришли слова…
5
Иногда остро, то к горлу, то к сердцу, подступало: такого не может быть! Не может быть так много, так сложно. Так хорошо. Не может быть – со мной…
Уже потом, вспоминая, смеялись: кажется, целую неделю не вставали с постели. По крайней мере, не выходили из спальни. Это, конечно, было не так, просто время разделилось на два потока: в одном происходили какие-то события, а в другом было только исступление. И они с радостным испугом в него погружались…
…а днем проходила обычная жизнь, и возбужденно-веселые люди, вежливо похоронив мертвых, – не так уж много их оказалось, представлялось ведь – горы, горы… – похоронив их, бежали праздновать продолжение собственной жизни. И уличный бал в честь Десятого июня был преувеличение, лихорадочно красочен, пышен, ярок, шумен, душен и вызывающе бесстыден.
– Мы идем или не идем, наконец? – возмутилась Олив. – Так же нельзя, вы проглотите друг дружку…
Она знала все, и почему-то от нее можно было не прятаться, не запираться и не отводить глаза. Начиная с того первого утра, когда она встретила их, смущенных, шампанским… Знаешь, как-то под утро пробормотала Светлана, мне иногда хочется, чтобы ты и с ней тоже… только чтобы я не знала… Я дура, да?
Выехали верхами, в обязательных масках и нарядах: огромный клюв и перистая грива были у Глеба, зеленые до пят волосы скрывали Светлану, обтянутую чешуйчатым трико, на голоногой Олив был огненно-рыжий парик и кожаный жилет – в честь тех самых «голых ведьм», против которых не устояла гвардия короля Майкла Второго (и последнего). Поэтому, кстати, день Республики со временем стали отмечать весьма экзотично…
Разряженные толпы стекались к набережной и к Театральной площади, где в полночь начинались танцы и где каждому, способному держать бокал, наливали розовое вино. Огненные драконы парили на нитях над крышами, а медные мортирки, уставив пасти в зенит, хлопали звонко – и цветные пламена охватывали небо. Кислый дым спускался после этого… Торговали буфеты, сияли витрины лавок, мальчишки с коробками на головах бросались под самые копыта, предлагая свой товар. Чопорный и верный традициям Порт-Элизабет имел два дня в году, когда забывал все и пускался Бог знает в какие тяжкие…
Все церкви были сегодня закрыты.
Касаясь коленом любимой, Глеб легонько теребил поводья, направляя свою мышасто-серую вперед, вровень с ходом прочих конных – их ехало много. Пешие старались не занимать середину дороги. Олив чуть приотстала, беседуя с кем-то в домино.
– Сладкая, – сказал неожиданно для себя Глеб, – давай уедем куда-нибудь…
Она услышала его, хотя, казалось, в этом шуме можно было только кричать.
– Сейчас? Отсюда?
– Нет. Вообще. Убежим.
– А куда?
– В Эннансиэйшн. У Олив там друзья.
– Они – друзья Олив…
– Все равно. Это красивейший город, там лучшие в мире театры, там самая культурная публика, там в каждом кафе играют оркестры, там все заросло розами, там живут люди, которым ничего особенного не нужно от этой жизни…
– А разве нам – не нужно?
– Нам нужно, чтобы нас не трогали. Чтобы о нас забыли: нет и не было. Моих трофейных денег хватит года на три не самой скромной жизни…
(В зеленом мешке, разложенные по сто в кожаные кисетики, позвякивали именно золотые соверены – Эразмус угадал верно – общим числом тысяча двести. Кроме того, там было еще пятьсот фунтов в новеньких банкнотах, глядя на которые полковник Вильямс и мистер Бэдфорд одинаково покачали головами и сказали, что это, надо полагать, подделка, но более точная, чем оригинал. Пока что банкноты сданы были в банк, и банкиры должны были решить, как быть с ними дальше).
– Наверное, тебе не надо было их брать вообще, – сказала вдруг Светлана.
– Почему, хорошая моя?
– Не знаю… Я их боюсь. Они какие-то… нечистые. Притягивают… зло. Как громоотвод – молнию…
– Ты это серьезно?
– Да, мне… как-то внезапно показалось. Сначала я обрадовалась, ты же знаешь…
– Значит, нужно поскорее их истратить. Давай купим яхту. Я выучусь на капитана, а ты будешь…
– Носовой фигурой, – засмеялась Светлана.
– Специальным помощником капитана, – возразил Глеб.
– Нет: успокоителем качки. Если судно ритмично раскачивать против волн…
– Раскачка судна – это основное занятие специального помощника капитана.
– А если к койке подсоединить шатун, как у машины, то можно будет плавать далеко, быстро, без угля и без ветра.
– Боже! – прикрыл глаза Глеб. – Что мы здесь делаем? Вполне можно было бы обойтись без судна, без шатуна и без качки…
– И даже без койки. Хотя с койкой лучше.
– Уедем?
– Будущим летом.
– Почему не сейчас?
– Ты не обидишься, если я скажу?
– Клянусь, – Глеб поднял два пальца.
– Я не хочу оскорблять Сайруса. Он ведь ни в чем не виноват…
Глеб молчал долго. Потом сказал:
– Кажется, я тебя понимаю…
– Я люблю тебя, и ты мой. Но и его я… уважаю. Он хороший – по-своему, конечно. Вот пройдет год, уже даже меньше года, мы с ним разведемся, как это положено по закону, и тогда… Мы ведь подождем, правда? Тем более, что я буду сбегать к тебе каждый день. Я привязалась к тебе, ты чувствуешь? Я больше не смогу без тебя, ты так и знай, пожалуйста…
Дорогу пересекало, пенясь, праздничное шествие. Четверка огромных битюгов тащила платформу, на которой две дюжины актеров исполняли апокрифическую пантомиму: голые ведьмы расправляются с гвардией, а потом добираются и до короля. Король вопил и отбивался, но что он мог поделать с такой бесстыдной бандой? В финале лишь ноги его торчали из груды тел, взбрыкивая все реже и реже…
Лошадей за очень хорошую плату приняли в театральную конюшню. Танцы уже начинались, оркестр гремел, площадь обрамляли констебли. Их было много сегодня, куда больше, чем обычно, но никто этому не удивлялся и беспокойства не выражал.
Глеб пропустил своих дам вперед и шел чуть справа и на полшага сзади, ощущая бедром плотное тельце револьвера. Тогда, заехав к мистеру Бэдфорду за патронами (и узнав о ранении полковника), Глеб поупражнялся в стрельбе там же, в домашнем тире. Револьвер был чрезвычайно удобен в руке, непривычно легок – и имел колоссальную, совершенно не ожидаемую отдачу. С самого оружия были тщательно сведены номер и фирменное клеймо, но на донышках гильз можно было прочесть: вензель из букв С и В, а ниже: «38 специальный». Пули были в мельхиоровых рубашках, гильзы – цельнолатунные, покрытые зеленоватым лаком, а самое удивительное – при выстреле не было дыма. Запах сгоревшего пороха тревожил память, но Глеб так и не смог вспомнить, с чем он ассоциируется. Старайся не оставлять стреляных гильз, сказал ему мистер Бэдфорд, это не то чтобы обязательно, но все же…
Держась неподалеку, шел домино.
Глеб привык к охране – как и к новому своему обличию. Олив сделала все сама: сняла волосы, а оставшийся ежик и брови обесцветила. Пригоршни орехового масла и трех сеансов загара на плоской крыше хватило, чтобы лицо и торс приобрели бронзовый оттенок. Белые шейные платки и светлые рубашки оттеняли его. Не сразу, но нашли пижонские кавалерийские полусапожки на высоком каблуке. Теперь Глеб на полголовы возвышался над толпой. Несколько штрихов гримировочным карандашом – и он стал выглядеть лет на семь старше. Лучший способ не быть узнанным – это выделиться из толпы, одобрил изменения мистер Бэдфорд.
Вокруг кружили маски – в танце и просто так. Старые моряки и пираты, аргонавты и тролли, палладийские гусары и аркадийские пастухи, монахи, казаки, птицы, придворные, утопленники – мужские костюмы поражали разнообразием. Женщины поражали максимальным отсутствием костюмов: у многих большая часть ткани ушла на полумаски, если не считать, понятно, костюмами шляпки и прически – вот где не было пределов фантазии! От шляпки-каравеллы Глеб просто не мог оторвать взгляд – чем, наверное, обидел ее обладательницу, потому что каравелла вдруг резко развернулась и пошла против ветра, грациозно покачиваясь. А перед Глебом возник как бы ниоткуда горец в кожаном переднике, цветастом жилете и войлочной шляпе, поля которой спадали на плечи.
– Здравствуй, ворон, – сказал горец.
– Никогда, – ответил Глеб.
– Что – и даже пригласить на тур вальса одну из ваших божественных дам, причем по вашему выбору?
– Никогда, – каркнул ворон.
– Даже если я предложу такое вот необычное отступное? – и горец поднял к лицу Глеба висящие на обрывке цепочки серебряные часы «Покровский» – анкерный хронометр с двумя секундными стрелками, календарем и репетиром; часы медленно поворачивались, и на задней крышке Глеб прочел знакомое: «Дорогому Борису Ивановичу от коллег в день блестящей защиты. 24.IV.1967 от Р.Х.»
Олив и Светлана, стоя в двух шагах, смотрели тревожно. Домино осторожно продвигался за спину горца.
– Согласны? – спросил горец. – А впрочем, берите так.
– Кто вы? – выдохнул Глеб.
– Ну, это вопрос, недостойный ворона. Ворон должен знать все, ибо мудр. Как в сказке про короля Марка, помните? Нашел однажды король Марк волшебное кольцо, и позволяло то кольцо видеть скрытый смысл вещей и понимать зверей и птиц. И отправился по дороге, одевшись бедным рыцарем. Устал, лег под деревом – и слышит, как на ветку сели два ворона, молодой и старый, и ведут разговор. Спрашивает молодой старого: «Дедушка, сговаривают за меня двух девиц-ворониц: Мэри и Элен. Обе они молоды и прекрасны, обе из хороших семей, и приданое большое дают: за Мэри – мышиную страну под гумнами да амбарами, а за Элен – поле у трех дорог, где каждый год рыцари на поединки сходятся». Старый спрашивает: «А сам ты к кому склоняешься?» – «К Мэри, дедушка. Лучше, думаю, быть ангелом смерти в мышиной стране, чем ждать, когда наш ангел смерти на пир протрубит». Помолчал старый, подумал. Говорит наконец: «Бери в жены Элен». – «Почему?» – «А потому, внучок, что умрет скоро наш король Марк, и начнут дети его меж собой королевство делить и переделять, и на второй год иссякнет зерно на гумнах и в амбарах, и поедят мыши мышат своих и сами издохнут, а на поле твоем павших рыцарей и коней год от году прибывать станет, и придет тогда Мэри к тебе проситься в наложницы». – «А как ты знаешь, дедушка, что король Марк умрет скоро?» – «Как же не знать, когда он под деревом нашим лежит и нас слушает, потому что на пальце у него волшебное кольцо, а того не ведает, что кольцо это камнем внутрь повернуть надо, и только тогда ему суть вещей откроется…» Услышал это король Марк, повернул кольцо, и открылась ему суть вещей. И ужаснулся он тому, что увидел, поседел в одночасье и умер…
Глеб сглотнул. Правая рука его сама дернулась и приподнялась, готовая скользнуть к револьверу, но горец точным движением вложил ему в ладонь часы и сжал пальцы.
– Полно, Глеб Борисович, – сказал он по-русски. – До завтрашнего полудня мне нужно увидеться с вами. Неимоверной важности дело…
И, сказав это, сделал шаг назад, в сторону – и растворился, исчез.
– Кто это был? – почти испуганно спросила Светлана. Олив напряженно всматривалась в толпу. Домино мелькнул несколько раз в толпе и пропал.
Глеб показал ей часы.
– Не понимаю… – Светлана откинула волосы с глаз. – Что все это значит?
– Если б я знал… – с тоской сказал Глеб.
Под крышкой часов лежала свернутая вчетверо записка: «В восемь часов утра в консульстве».
Уже под утро, когда Глеб заснул и жесткая складочка у его губ разгладилась, Светлана выскользнула из-под простыни, накинула на плечи длинную, до колен, домашнюю куртку из небеленого полотна, взяла со столика успевшую оплыть свечу и тихонько, стараясь не скрипнуть дверью, вышла в холл. Пламя свечи наклонилось и затрепетало: еще не все окна были застеклены, и сквозняки гуляли по квартире.
Натопленный Сью с вечера, водяной котел был еще горячим. Наполнять ванну Светлана не стала, открыла душ. Легкие капли как бы смывали тревогу, позволяли Душе дышать…
Растершись полотенцем, Светлана вышла из ванной, сделала неловкое движение – свеча погасла. Если бы не это, она не заметила бы полоски света под дверью Олив.
Глеб проснулся и сел, ошеломленный. Такие сны ему не снились никогда. Он был будто бы в центре паутины, нити тянулись к его пальцам, локтям, ногам, ко всему телу, следовали за взглядом – и этими нитями он, делая любое движение, сдвигал с мест и заставлял выполнять что-то разные предметы: стулья, повозки, дома, корабли. Другие люди тоже были прикреплены к этим нитям… Но в то же время он знал, что на самом деле он не движется, потому что руки и ноги его прибиты, прикручены к пульсирующей мягкой и теплой стене, и все это имеет какой-то особый скрытый смысл. Неимоверным было напряжение его мысли…
Сон испарялся, как пролитый эфир, и уже через минуту от него не осталось ничего. Тогда Глеб понял, что Светланы рядом нет.
Он встал и выглянул в холл. Из-под двери Олив выбивался свет, слышны были тихие голоса. Улыбаясь, Глеб вернулся в постель – и уже в следующую секунду спал. Серебряные часы тихо тикали на столике. Репетир был поставлен на семь часов.
– Только ждать и надеяться, – повторила Олив, смешав карты. – Жить, ждать, надеяться. Дорога, постижение, звезда – и все через искушение и силу. Но над этим – время в обрамлении черных светил. Королева чаш благоволит к тебе, но паж жезлов – обременяет. Король пентаклей и рыцарь мечей сопровождают тебя в дороге, и огонь и земля между ними, и двойная вражда, которая крепче любви…
– Тише! – Светлана подняла руку.
Да, в дверь негромко скреблись. Олив вдруг резко наклонилась, почти легла на стол, а когда выпрямилась – в руке ее был тяжелый армейский револьвер.
– Идем, – одними губами сказала она.
Они пересекли холл, остановились под дверью.
– Кто там? – спросила Олив.
– Мадам! – это был голос привратника. – Здесь джентльмен, который говорит, что должен вас срочно увидеть. Он говорит, что нельзя ждать до утра. Его зовут мистер Ансон Бэдфорд.
– О Господи, – сказала Олив почти испуганно. – Что могло случиться такого?..
Она отперла дверь – не снимая, впрочем, цепочки: их буквально в приказном порядке заставляла ставить полиция, обеспокоенная участившимися квартирными налетами. За дверью, освещенной лестничным фонарем, стоял высокий и грузный седой мужчина. За его спиной маячил Генри, один из охранников Глеба.
– Извините за столь ранний визит, – сказал гость, – но не разрешите ли войти?
– Пожалуйста, – Олив сняла цепочку.
– Мистер Марин еще спит? – вошедший огляделся. – Это хорошо. Дело в том, что поговорить мне нужно именно с вами, милая леди, но – о нем. Его жизни вновь угрожает опасность…
– Располагайтесь, Глеб Борисович, – «горец» указал на светлое кресло. – Чай, кофе? Сигару? Рекомендую кофе, поскольку варю его сам и, поверьте, знаю в этом толк. Итак?..
– Пусть кофе, – сказал Глеб. – Но извините, я даже не знаю, как к вам обращаться…
– Имя мое – Кирилл Асгатович, по роду – Байбулатов. Но не князь, другая ветвь. Вы меня совсем не помните, Глеб Борисович?
– А я должен помнить? – Глеб чуть прищурился, всматриваясь.
– Семьдесят третий год, корвет «Мария» встречает экспедицию, пытавшуюся дойти до верховьев Эридана… Не вспомнили?
– М-м…
– Некий крещеный татарин пропал по дороге, его ждут, ищут, лишь через две недели он приплывает на плоту…
– Так это вы! Вспомнил. Точно.
– Вам было восемь лет, и в тонкостях тогдашних взаимоотношений вы вряд ли разбирались, поэтому скажу сам: именно ваш батюшка настоял на поисках и ожидании, чем спас мне жизнь. Потому что, боюсь, доплыть до Стрельца да еще найти тамошних казаков сил бы у меня недостало. Теперь мой черед… хотя бы и покойного, но – отблагодарить. Зачтется когда-нибудь, правда? Итак, сразу к делу, поскольку времени мало. Про форбидеров вам Бэдфорд рассказывал, повторять не стану. Но вот о чем он точно умолчал – восполню. Готовы слушать?
– Да.
– Общество форбидеров существует больше трехсот лет, и за это время множество мелких сект откололись от него. Это понятно. Но крупных расколов не было – до самых тридцатых годов нашего уже столетия. И вызван этот раскол был не внутренними причинами, а чисто внешним вражеским вмешательством. Что такое КГБ, вы уже знаете? (Глеб кивнул.) Именно в тридцатые годы они начали работать против нас активно. И вот теперь существует фактически два самостоятельных общества форбидеров: Лига в Мерриленде, общество традиционно тайное и действующее исподволь, и палладийский Круг, существующий почти что в ранге государственного департамента. Я имею честь принадлежать к последнему. Как водится, больше всего люди не любят бывших друзей, а не старых врагов… И вот мы шпионим друг за другом, строим козни, а враг на этом строит свою игру. Конечно, отличия между обществами существенные. Лига намерена препятствовать главным образом технической и культурной экспансии Старого мира, по-прежнему принимая беженцев – хотя бы в ограниченном числе. Мы же намерены полностью и навсегда закрыть все проходы между мирами, а в дальнейшем – препятствовать возникновению новых… причем для этой цели готовы использовать многие технические достижения Старого мира. И даже пойти на большие изменения в нашем собственном образе жизни.
– А что делал мой отец?
– Он был одним из руководителей Круга.
– Почему же его изгнали из страны?
– Это было не изгнание. Это была отчаянная попытка объединить оба течения. Должен сказать, что ему многое удалось сделать.
Глеб помолчал. Кирилл Асгатович встал и подошел к закипающему на газовой горелке серебряному кофейнику. Там он что-то делал, колдовал, по кабинету поплыла одуряющая волна.
– Скажите, а почему именно так: закрыть навсегда? – спросил Глеб.
– Потому что иначе мы все погибнем. Вымрем. Физически. Дело в том, что за последние полвека ученые Старого мира создали много лекарств, побеждающих практически все заразные заболевания. Но массовое их применение привело к возникновению новых болезней, против которых у нас нет ни лекарств, ни устойчивости. Вы знаете, что на острове Хармони, где живут иммигранты, уже почти не осталось местного населения?
– А разве оно там было?
– Было – несколько тысяч. Осталось – чуть больше одной. Высокая смертность от детских болезней. У взрослых. У детей – меньше.
– То есть…
– То есть нам пока что просто безумно везет. Какой-нибудь их туберкулез, занесенный сюда, будет распространяться со скоростью гриппа. Их насморк может стать нашей чумой. И тогда – раскручивать тот же дьявольский маховик, что и они: придумывать и производить лекарства, микробы начнут изменяться и вызывать еще более страшные эпидемии… причем наш уровень науки вряд ли позволит делать достаточно сложные и эффективные средства. Помните эпидемическую пневмонию на Браво в семьдесят четвертом? Я подозреваю, что это была первая ласточка… Нам придется объявлять жесткий карантин, потому что – сколько можно искушать судьбу?
Глеб задумался. Услышанное было убедительным. Это, конечно, следовало проверить – но это можно было проверить. Построения же мистера Бэдфорда страдали некоторой дымчатостью…
– Так. – Он потер лоб. – Если мы здесь это понимаем, то почему они там этого не понимают? Ведь знают они о предмете явно больше нашего… И другое: почему они так стремятся попасть сюда, даже в явную несвободу? И эти, бредуны… Если я все правильно понял, они намерены установить у нас такие же порядки, как у них… и вообще сделать здесь все так, как там?
Кирилл Асгатович помолчал.
– Беглецов я готов понять, – наконец, медленно сказал он. – И даже посочувствовать им. Видите ли, в Старом мире вот-вот разразится большая война – а уж если начнется, погибнут все. Поголовно. У них такое оружие, что нам и не представить. Что же касается бредунов… Это долгий и сложный разговор. Не на один день. Если очень коротко: да, все именно так, как вы сказали. Причем учтите: они не дьяволы во плоти, они искренне верят, что несут только добро… но при этом во имя добра готовы принести в жертву все население Транквилиума: вызвать эпидемии, ввергнуть нас в войну, начать террор… такое вот у них понятие о добре.
– То есть…
– Извините, Глеб Борисович, но я предлагаю поговорить немного о другом. Про КГБ я вам расскажу потом – все, что знаю, – и сведу с людьми, которые знают гораздо больше меня… Сейчас важнее другое. Бэдфорд, очевидно, уже просветил вас, насколько редок и ценен ваш дар?
– Да. Что есть всего восемь человек…
– Осталось трое. И один из них смертельно болен. Наблюдается поразительная смертность среди пенетраторов… Да, и поэтому Бэдфорд с радостью сообщил о вас сэру Карригану – слышали, разумеется, это имя? Кандидат в президенты от прогрессистов и одновременно – глава Лиги-форбидеров Мерриленда. И сэр Карриган немедленно распорядился сделать так, чтобы вы исчезли.
Глеб вздрогнул. Очень холодная рука кончиками пальцев коснулась сердца.
– Распорядился… кому? Мистеру Бэдфорду?
– Ну, что вы. Бэдфорду приказать подобное невозможно. Немыслимо. Приказ этот получил я. Глеб Борисович, не бледнейте. Все хорошо. Сэр Карриган в упоении собственной беспринципностью просто не может себе представить, что могут быть люди еще более беспринципные. Я, например. Дело в том, что «тайная команда» сэра Карригана полностью состоит из людей Круга.
– Круга… – тупо повторил Глеб.
– Да. Нас еще называют абсолютистами. Но не потому, что мы стоим за абсолютную монархию, а – за абсолютную изоляцию. Впрочем, за монархию тоже. Однако вернемся к сэру Карригану. Мотивов его приказа я не знаю, но подозреваю, что это как-то связано с тем, что вы – сын своего отца.
Долго молчали оба. Глеб ослабил галстук. Лучше не стало.
– Хорошо, – сказал он, наконец. – Что дальше?
– Вам действительно нужно исчезнуть. Во-первых, для собственной безопасности. Во-вторых, для сохранения моего реноме. В-третьих… впрочем, хватит и первых двух пунктов, как вы полагаете?
– Надо подумать. Там, на маскараде… как вы узнали меня?
– Это просто. Тот человек, который вас прикрывал… я его знаю.
– Понятно… – Глеб почувствовал, как губы его дернулись – будто бы в улыбке. – А вот нельзя меня просто оставить в покое? Хотя бы за заслуги в подавлении мятежа?