Те, к кому он обращался непосредственно, а также те, кого тронули за плечо охранники, встали и стояли спокойно.
— А можно, моя жена тоже пойдет со мной? — шепотом спросил охранника какой-то мужчина — словно боясь нарушить великое глубокое спокойствие толпы.
— И чтобы больше никаких митингов! Приказ Совета! — Офицер выругался и повел свой отряд прочь. Охранники гнали перед собой примерно двадцать пять жителей Шанти. Тьма тут же поглотила людей, ибо была непроницаема для слабого света электрических фонариков.
За спинами ушедших толпа продолжала хранить молчание.
Потом над ней взлетел чей-то негромкий голос. К нему присоединились другие голоса. Сперва пение было едва слышным, потом зазвучало все громче. То была старая песня времен Долгого Марша:
О, когда придем, Когда Свободной Земли достигнем, Построим город мы…
О, когда придем…
Все дальше во тьму уводили охранники арестованных шантийцев, но пение не смолкало; оно звучало громко, слаженно, в общий хор влились уже сотни и сотни голосов, и песня как колокол звенела над окутанными ночным мраком тихими землями, что лежали между Шанти-тауном и Столицей Викторией.
Двадцать четыре человека из числа арестованных или по собственной воле отправившихся вместе с ними возвратились в Шанти на следующий день к вечеру. Они ночевали в каком-то складе — наверное, в столичной тюрьме не хватило места для такого количества людей, тем более что шестнадцать из них были женщины и дети. Утром состоялось разбирательство, рассказывали они, а потом им велели идти домой.
— Но нам ведено уплатить штраф, — важно заявил старый Памплона.
Брат Памплоны, Лион, был отличным садовником, но сам Памплона, человек медлительный и болезненный, никогда особых способностей ни в чем не проявлял. Так что сегодня был день его славы. Он побывал в тюрьме, совсем как Ганди, как Шульц, как герои на Земле. И он тоже стал героем. От этого он весь прямо-таки светился.
— Штраф? — не веря, переспросил его Андре. — Денежный? Они же знают, что их монеты у нас не в ходу…
— Штраф, — терпеливо пояснил ему Памплона, словно недотепе, — означает: мы должны отработать двадцать дней на новой ферме.
— На какой еще новой ферме?
— Не знаю, они создают какую-то новую ферму.
— Наши боссы никак решили сами заняться земледелием? — Все засмеялись.
— Да, неплохо бы! Они ведь, небось, тоже кушать хотят, — подхватила какая-то женщина.
— А что, если вы не пойдете на эту новую ферму?
— Не знаю, — смутился Памплона. — Никто ничего не спрашивал. Нам вроде бы спрашивать не полагалось. Это ведь было настоящее судебное разбирательство. С судьей. И говорил только этот судья.
— А кто был судьей?
— Макмиллан.
— Молодой Макмиллан?
— Нет, старый. Советник. Хотя и молодой тоже там был. Ух и здоров он! Прямо как дерево! И все время улыбается. Хороший парень.
Примчался Лев; он только что узнал о возвращении арестованных. Он обнял тех, кто шагнул ему навстречу, и спросил:
— Значит, вы вернулись… Все?
— Да-да, все вернулись и все в порядке. Теперь можешь спокойно доесть свой ужин!
— А те? Хари и Вера?..
— Нет, те не пришли. Да они их и не видели.
— Хорошо хоть эти-то все вернулись! Они вам ничего не сделали?
Героям дня тут же объяснили, что Лев объявил голодовку до тех пор, пока они не вернутся.
— Да с нами все в порядке! — закричали бывшие пленники. — Пойди скорее поешь чего-нибудь! Что это ты за глупости выдумал!
— Они действительно хорошо с вами обращались? — упорно спрашивал Лев.
— Как с дорогими гостями! — снова высунулся старый Памплона. — Все мы братья, верно? И они нас утром еще и отличным завтраком накормили!
— Ну да, дали наш же собственный рис, который мы сами для них выращиваем! Отличные хозяева, ничего не скажешь! Заперли гостей в каком-то сарае — темнотища, хоть глаз выколи, и холодно, как в погребе. Теперь у меня все кости ломит и ужас как вымыться хочется! У этих охранников вши так и кишат, у одного прямо по шее ползла, я сама видела, здоровенная такая, прямо с ноготь, фу! — скорее бы смыть все это с себя! — Это сказала Кира, миловидная женщина, которая шепелявила, потому что два передних зуба у нее были выбиты; она, правда, утверждала, что по зубам, не скучает: они ей якобы только говорить мешали. — Кто меня сегодня переночевать пустит? Не хочется мне домой тащиться, в Восточную Деревню — уж больно тело ломит да еще, небось, добрая дюжина вшей по мне ползает! — Пятеро или шестеро сразу предложили ей горячую воду, постель и еду. Да и ко всем бывшим заложникам отнеслись с особым вниманием.
Лев и Андре молча шли по боковой улочке к дому Льва. Вдруг у Льва вырвалось:
— Слава Богу!
— Да уж, действительно. Но они вернулись! Значит сработало. Вот бы еще Вера, Ян и все остальные тоже вернулись…
— С ними тоже все будет в порядке. Но эти-то… ведь никто из них не был готов к аресту, они о нем даже не думали! Я очень боялся, что их изобьют и они испугаются или рассердятся. Это было бы на нашей совести, ведь мы первыми начали сидячий протест. Их из-за нас арестовали. Но они выдержали. Не испугались, не устроили драку. Они были упорны! — Голос Льва дрогнул. — Это я виноват.
— Мы все виноваты, — сказал Андре. — Хотя никто их не посылал: они пошли сами. Они сами так решили. Ты, Лев, просто очень устал и тебе непременно поскорее нужно поесть. Саша, — крикнул Андре с порога, — заставь своего сына наконец поесть! Заложников накормили в Столице, а теперь ты накорми его.
Саша сидел у очага и полировал песком ручку мотыги. Он быстро глянул на них, и его усы и колючие брови над глубоко посаженными глазами встопорщились.
— Кто может заставить моего сына сделать то, чего он не хочет? — удивился он. — Захочет поесть, так и сам прекрасно кастрюлю с супом найдет.
5
— А можно, моя жена тоже пойдет со мной? — шепотом спросил охранника какой-то мужчина — словно боясь нарушить великое глубокое спокойствие толпы.
— И чтобы больше никаких митингов! Приказ Совета! — Офицер выругался и повел свой отряд прочь. Охранники гнали перед собой примерно двадцать пять жителей Шанти. Тьма тут же поглотила людей, ибо была непроницаема для слабого света электрических фонариков.
За спинами ушедших толпа продолжала хранить молчание.
Потом над ней взлетел чей-то негромкий голос. К нему присоединились другие голоса. Сперва пение было едва слышным, потом зазвучало все громче. То была старая песня времен Долгого Марша:
О, когда придем, Когда Свободной Земли достигнем, Построим город мы…
О, когда придем…
Все дальше во тьму уводили охранники арестованных шантийцев, но пение не смолкало; оно звучало громко, слаженно, в общий хор влились уже сотни и сотни голосов, и песня как колокол звенела над окутанными ночным мраком тихими землями, что лежали между Шанти-тауном и Столицей Викторией.
Двадцать четыре человека из числа арестованных или по собственной воле отправившихся вместе с ними возвратились в Шанти на следующий день к вечеру. Они ночевали в каком-то складе — наверное, в столичной тюрьме не хватило места для такого количества людей, тем более что шестнадцать из них были женщины и дети. Утром состоялось разбирательство, рассказывали они, а потом им велели идти домой.
— Но нам ведено уплатить штраф, — важно заявил старый Памплона.
Брат Памплоны, Лион, был отличным садовником, но сам Памплона, человек медлительный и болезненный, никогда особых способностей ни в чем не проявлял. Так что сегодня был день его славы. Он побывал в тюрьме, совсем как Ганди, как Шульц, как герои на Земле. И он тоже стал героем. От этого он весь прямо-таки светился.
— Штраф? — не веря, переспросил его Андре. — Денежный? Они же знают, что их монеты у нас не в ходу…
— Штраф, — терпеливо пояснил ему Памплона, словно недотепе, — означает: мы должны отработать двадцать дней на новой ферме.
— На какой еще новой ферме?
— Не знаю, они создают какую-то новую ферму.
— Наши боссы никак решили сами заняться земледелием? — Все засмеялись.
— Да, неплохо бы! Они ведь, небось, тоже кушать хотят, — подхватила какая-то женщина.
— А что, если вы не пойдете на эту новую ферму?
— Не знаю, — смутился Памплона. — Никто ничего не спрашивал. Нам вроде бы спрашивать не полагалось. Это ведь было настоящее судебное разбирательство. С судьей. И говорил только этот судья.
— А кто был судьей?
— Макмиллан.
— Молодой Макмиллан?
— Нет, старый. Советник. Хотя и молодой тоже там был. Ух и здоров он! Прямо как дерево! И все время улыбается. Хороший парень.
Примчался Лев; он только что узнал о возвращении арестованных. Он обнял тех, кто шагнул ему навстречу, и спросил:
— Значит, вы вернулись… Все?
— Да-да, все вернулись и все в порядке. Теперь можешь спокойно доесть свой ужин!
— А те? Хари и Вера?..
— Нет, те не пришли. Да они их и не видели.
— Хорошо хоть эти-то все вернулись! Они вам ничего не сделали?
Героям дня тут же объяснили, что Лев объявил голодовку до тех пор, пока они не вернутся.
— Да с нами все в порядке! — закричали бывшие пленники. — Пойди скорее поешь чего-нибудь! Что это ты за глупости выдумал!
— Они действительно хорошо с вами обращались? — упорно спрашивал Лев.
— Как с дорогими гостями! — снова высунулся старый Памплона. — Все мы братья, верно? И они нас утром еще и отличным завтраком накормили!
— Ну да, дали наш же собственный рис, который мы сами для них выращиваем! Отличные хозяева, ничего не скажешь! Заперли гостей в каком-то сарае — темнотища, хоть глаз выколи, и холодно, как в погребе. Теперь у меня все кости ломит и ужас как вымыться хочется! У этих охранников вши так и кишат, у одного прямо по шее ползла, я сама видела, здоровенная такая, прямо с ноготь, фу! — скорее бы смыть все это с себя! — Это сказала Кира, миловидная женщина, которая шепелявила, потому что два передних зуба у нее были выбиты; она, правда, утверждала, что по зубам, не скучает: они ей якобы только говорить мешали. — Кто меня сегодня переночевать пустит? Не хочется мне домой тащиться, в Восточную Деревню — уж больно тело ломит да еще, небось, добрая дюжина вшей по мне ползает! — Пятеро или шестеро сразу предложили ей горячую воду, постель и еду. Да и ко всем бывшим заложникам отнеслись с особым вниманием.
Лев и Андре молча шли по боковой улочке к дому Льва. Вдруг у Льва вырвалось:
— Слава Богу!
— Да уж, действительно. Но они вернулись! Значит сработало. Вот бы еще Вера, Ян и все остальные тоже вернулись…
— С ними тоже все будет в порядке. Но эти-то… ведь никто из них не был готов к аресту, они о нем даже не думали! Я очень боялся, что их изобьют и они испугаются или рассердятся. Это было бы на нашей совести, ведь мы первыми начали сидячий протест. Их из-за нас арестовали. Но они выдержали. Не испугались, не устроили драку. Они были упорны! — Голос Льва дрогнул. — Это я виноват.
— Мы все виноваты, — сказал Андре. — Хотя никто их не посылал: они пошли сами. Они сами так решили. Ты, Лев, просто очень устал и тебе непременно поскорее нужно поесть. Саша, — крикнул Андре с порога, — заставь своего сына наконец поесть! Заложников накормили в Столице, а теперь ты накорми его.
Саша сидел у очага и полировал песком ручку мотыги. Он быстро глянул на них, и его усы и колючие брови над глубоко посаженными глазами встопорщились.
— Кто может заставить моего сына сделать то, чего он не хочет? — удивился он. — Захочет поесть, так и сам прекрасно кастрюлю с супом найдет.
5
Сеньор Советник Фалько давал званый обед, во время которого он думал только о том, что лучше бы он этого не делал.
Ему хотелось устроить настоящий прием в старинном стиле — в стиле Старого Мира, с пятью переменами, с изящными нарядами и разговорами, с музыкой. Точно в назначенный час явились старшие мужчины — каждый в сопровождении супруги и одной или двух незамужних дочек. Кое-кто из женатых молодых людей, вроде младшего Хелдера, тоже прибыл вовремя. Женщины в длинных вечерних туалетах, украшенные драгоценностями, собрались группкой возле камина на одном конце зала и принялись болтать; мужчины тоже устроились у камина, но на противоположном конце зала; они тоже надели свои лучшие черные костюмы и чинно беседовали. Казалось, все идет как надо, в точности как в те времена, когда дед Советника Фалько Дон Рамон давал торжественные обеды — в точности такие, как там, на Земле, частенько говаривал Дон Рамон с глубоким удовлетворением и убежденностью. Ведь его отец, Дон Луис, не только родился на Земле, но и был в Рио-де-Жанейро великим из великих.
Однако кое-кто из гостей вовремя на обед не явился. Время шло, а гости по-прежнему запаздывали. Дочь вызвала Советника Фалько на кухню: на лицах поваров было написано полное уныние, ибо великолепный обед мог пропасть. Тогда по команде хозяина в зале мгновенно установили и накрыли длинный стол, гости расселись, и была подана первая перемена. Ее успели съесть, остатки были унесены, сменили тарелки и подали вторую перемену, когда в дом вошли молодой Макмиллан, молодой Маркес и молодой Вайлер. Они вошли совершенно спокойно, ничуть не смущаясь и даже не извинившись, но, что было еще хуже, привели с собой целую банду приятелей, отнюдь не из числа приглашенных. Их было человек семь или восемь — здоровенные буйволы с плетками за поясом, в широкополых шляпах, которые по своему невежеству даже не удосужились снять, прежде чем войти в дом, в грязных ботинках и с бесконечными громкими грязными разговорами. Пришлось как-то устраивать их за столом, тесня прочих гостей. Эти молодые люди явно здорово выпили перед приходом сюда и тут же принялись вовсю лакать лучший эль Фалько. Они без конца щипали горничных, не обращая ни малейшего внимания на дам. Они орали что-то друг другу через весь стол и сморкались в салфетки, украшенные изысканной вышивкой. Когда настал самый торжественный миг и подали главное мясное блюдо, жареных кроликов — Фалько нанял десять трапперов на целую неделю, чтобы устроить столь роскошное угощение, — опоздавшие с такой жадностью набросились на мясо, наложив себе огромные порции, что после них на блюдах мало что осталось, так что на дальнем конце стола вообще никому не хватило. То же самое произошло и когда подали десерт, фруктовое желе в формочках, приготовленное с помощью крахмала, добываемого из корней здешнего растения, и нектара. Кое-кто из молодых людей выковыривал желе из формочек пальцами.
Фалько подал знак дочери, сидевшей в конце стола, и та увела дам во внутренний садик. В отсутствие женщин молодые грубияны почувствовали еще большую свободу — сидели развалясь, плевали на пол, рыгали, сквернословили и многие уже были пьяны в стельку. Изящные бокалы для бренди — одна из достопримечательностей благородного Каса Фалько — опустошались с такой скоростью, точно в них наливали воду, и молодые наглецы орали на ошалевших, растерянных слуг, требуя налить еще. Кое-кому из молодых людей иного сорта и мужчин старшего возраста поведение грубиянов явно пришлось по вкусу, а может, они решили, что именно так и следует вести себя на званом обеде, и последовали их примеру. Старый Хелдер, например, так нализался, что едва успел отойти от стола и его вырвало прямо в углу, однако он тут же вернулся и снова принялся пить.
Фалько и некоторые из его наиболее близких друзей — старший Маркес, Бурнье, доктор — отошли к камину, пытаясь поговорить, однако оглушающий шум, царивший вокруг обеденного стола, доносился и сюда. Кто-то пустился в пляс, кто-то яростно ссорился; музыканты, нанятые для того, чтобы играть после обеда, смешались с гостями и тоже пили вовсю. Молодой Маркес усадил горничную с белым от страха лицом к себе на колени, и она только тихонько шептала: «Ох, Езус Мария! Езус Мария!»
— Ничего себе, веселый у тебя получился приемчик, Луис, — сказал старый Бурнье после очередного кошмарного взрыва веселья, сопровождаемого пением и пронзительными криками.
Все это время Фалько хранил спокойствие; лицо его ничуть не изменилось, когда он ответил:
— Вот одно из доказательств нашего вырождения.
— Мальчишки просто не привыкли к подобным вещам. Только в Каса Фалько и знают, как устроить прием в старинном стиле — такой, как на Земле.
— Они просто выродки, — возразил Фалько.
Его дальний родственник Купер, человек лет шестидесяти, согласно кивнул:
— Увы, мы совершенно утратили земной стиль жизни.
— Ничего подобного! — раздался голос у них за спиной. Все разом обернулись. Это был Герман Макмиллан, один из опоздавших; он жадно пил, ел и орал не меньше остальных, однако особых признаков опьянения сейчас у него заметно, пожалуй, не было, за исключением чересчур яркого румянца на привлекательном юном лице. — Мне кажется, господа, что мы, как раз наоборот, вновь открываем для себя земной стиль. В конце концов, кем были наши предки, прилетевшие сюда из Старого Мира? Уж во всяком случае не слабаками и не рохлями, верно? Это были сильные, смелые, мужественные люди, которые знали толк в жизни. Теперь и мы этому учимся. Чьи-то планы, законы, правила, манеры — какое все это имеет отношение к нам? Разве мы рабы или женщины? Чего нам бояться? Мы настоящие мужчины, свободные люди, хозяева целого мира! И пора нам войти в права собственного наследства, господа. — Он улыбнулся, почтительно и одновременно нагло, абсолютно уверенный в своей правоте.
На Фалько его слова произвели неожиданно сильное впечатление. Кто знает, а вдруг этот совершенно неудавшийся прием еще сможет принести какую-то пользу? Молодой Макмиллан, всегда прежде казавшийся ему всего лишь красивым мускулистым животным, одним из множества возможных претендентов на руку Люс Марины, только что продемонстрировал не только волю и решительность, но и разум — три составляющих характера настоящего мужчины.
— Я согласен с вами, Дон Герман, — сказал он. — Однако только потому, что вы и я все еще в состоянии разговаривать друг с другом. В отличие от большей части наших друзей здесь. Мужчина непременно должен уметь не только пить, но и думать. Поскольку лишь вы один, видимо, оказались способны и на то, и на другое, скажите: как вы относитесь к моей идее создать здесь латифундии?
— Это такие большие фермы?
— Да. Большие фермы: огромные поля, для достижения наибольшей эффективности засаженные одной-единственной культурой. Согласно моему замыслу необходимо выбрать управляющих латифундиями из наших лучших молодых мужчин; выделить каждому большой участок земли под поместье и достаточное количество крестьян, чтобы обрабатывали поля. И пусть он управляет этим хозяйством, как ему заблагорассудится. Создав подобные латифундии, можно будет получить значительно большее количество продуктов питания. А незанятую в настоящее время часть населения Шанти-тауна можно заставить работать на новых полях и держать под контролем, чтобы заодно предотвратить и всякие там разговоры о независимости и новых колониях. И уже следующее поколение Хозяев Столицы будет включать значительное число настоящих крупных землевладельцев. Мы достаточно долго держались тесным кружком и копили силы. Настала пора, как вы справедливо сказали, воспользоваться предоставленной нам свободой и сделаться истинными хозяевами нашего нового богатого мира.
Герман Макмиллан слушал и улыбался. На его красивых губах вообще почти постоянно играла улыбка.
— Неплохая идея, — сказал он. — Очень даже неплохая, сеньор Советник.
Фалько проглотил его покровительственный тон, решив, что Герман Макмиллан — именно тот человек, которым следует воспользоваться.
— Что ж, обдумайте эту идею, — сказал он. — Причем обдумайте в применении к себе самому. — Он понимал, что молодой Макмиллан именно этим в данный момент и занят. — Как бы вам это понравилось: получить в полное собственное владение такое поместье, Дон Герман? Маленькое… как это… есть такое старинное слово…
— Королевство, — подсказал старый Бурнье.
— Да. Стать правителем собственного маленького королевства? Может быть, вам это придется по душе? — Голос Фалько звучал льстиво, и Герман Макмиллан горделиво вскинул голову. В этом самовлюбленном юнце всегда найдется место для лести в свой адрес, подумалось Фалько.
— Да вроде бы неплохо, — сказал Макмиллан, задумчиво качая головой.
— Чтобы осуществить этот план, нам потребуется ваша энергия и ваши умственные усилия, молодые люди. Открывать новый вид землепользования — это всегда дело непростое, требующее времени. Принудительный труд — вот единственный способ быстро расчистить большие территории. Но если волнения в Шанти будут продолжаться, мы сумеем арестовать достаточное количество бунтовщиков, которых и приговорим к принудительным работам. Впрочем, поскольку они все больше любят языками болтать, их, возможно, придется подтолкнуть на некие противоправные действия. Может быть, даже обломать кнуты о чьи-то спины, чтобы заставить остальных применить силу, то есть, возможно, придется подвести их к восстанию — вы меня понимаете? Ну и как вам нравится такая перспектива?
— О, это с удовольствием, сеньор! Жизнь здесь так скучна. Нам просто необходимы активные действия.
Действия, подумал Фалько. Да, пожалуй, и мне они тоже совершенно необходимы. Мне бы, например, весьма хотелось выбить зубы тебе, наглый юнец, чтобы впредь не смел разговаривать со мной таким снисходительным тоном. Впрочем, ты мне еще пригодишься, и уж я тебя использую. И я буду смеяться последним.
— Именно это я и надеялся услышать! Послушайте, Дон Герман, вы ведь пользуетесь большим авторитетом у молодежи — у вас природный дар лидера. Так нет ли у вас какой-нибудь подходящей идеи на этот счет? Наши охранники вполне надежны и преданны, однако они простолюдины, глупцы, их легко смутить всякими штучками, которые ловко придумывают в Шанти-тауне. Чтобы уверенно повести их за собой, нам действительно необходим некий элитный отряд молодых аристократов, храбрых, умных, готовых выполнить разумные приказы своего командира и любящих сражение, подобно нашим мужественным предкам с Земли. Как вы думаете, можно ли собрать и соответствующим образом подготовить такой отряд? Как бы вы предложили приступить к осуществлению подобной идеи?
— Вам нужен только лидер, — не колеблясь сказал Герман Макмиллан. — Я мог бы должным образом натренировать свою команду за одну-две недели.
После этого вечера молодой Макмиллан стал частым гостем в Каса Фалько. По крайней мере раз в день он приходил, чтобы о чем-то переговорить с Советником. Когда бы Люс ни заходила в переднюю часть дома, она заставала там Макмиллана. Казалось, он вечно торчит у них, и девушка старалась проводить все больше времени в своей комнате, на чердаке или во внутреннем дворике. Она и раньше-то всегда избегала Германа Макмиллана, но не потому, что он ей не нравился — вряд ли кому-то могло не нравиться нечто столь красивое, — но ей казалось унизительным, что буквально каждый, стоило Люс и Герману перекинуться парой слов, думал или говорил: «Ах, ну конечно, они ведь скоро поженятся!» Хотел он этого или нет, но эту идею Макмиллан принес с собой, и теперь она тоже вынуждена была думать об этом; но, отвергая эти мысли, она и раньше всегда смущалась, встречаясь с ним. Теперь она видела его постоянно в собственном доме, однако испытывала те же чувства, хотя и привыкла к нему, как к старому знакомцу. Впрочем, она пришла к определенному выводу: жаль, конечно, но тем не менее вполне возможно, оказывается, не любить даже такого красивого молодого человека.
Герман вошел в дальнюю гостиную, даже не постучавшись, и остановился в дверях — стройный, гибкий, мускулистый, в туго перепоясанном ремнем мундире. Он осмотрел комнату, которая выходила в довольно просторный внутренний дворик. Двери в сад были открыты, и шорох мелкого теплого дождя, падавшего на дорожки и кусты, наполнял гостиную покоем.
— Так, значит, вот где вы прячетесь, — сказал он.
Люс мгновенно вскочила. Она была в темной домотканой юбке и белой блузке, которая в полумраке гостиной казалась ярким пятном света. За спиной девушки сидела какая-то женщина и пряла с помощью веретена.
— Всегда здесь от меня прячетесь, да? — снова спросил Герман. Дальше в комнату он не пошел, видимо, ожидая приглашения, а к тому же сознавая театральность своей позы в дверном проеме.
— Добрый день, Дон Герман. Вы ищете моего отца?
— Я только что с ним говорил.
Люс кивнула. Ей очень хотелось знать, о чем это Герман и ее отец так много говорят в последнее время, но она, разумеется, спрашивать ни о чем не стала. Молодой человек все-таки прошел в гостиную и остановился напротив Люс, глядя на нее с добродушной улыбкой. Потом взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Люс с гримасой раздражения отдернула руку.
— Что за дурацкая традиция! — сказала она, отворачиваясь.
— Все традиции, в общем-то, глупы. Но ведь старики жить без них не могут, верно? Они считают, что без традиций мир просто рухнет. Целование рук, поклоны, сеньор, сеньора — все должно быть, как в их Старом Мире, в истории, в книгах, в бумажках… чушь! Но — ничего не поделаешь.
Люс невольно рассмеялась. Хорошо этому Герману просто взять и отмахнуться, как от полной ерунды, от всех тех вещей, которые тяжким бременем ложатся на душу и приносят столько беспокойства.
— Работа с Черной Гвардией продвигается просто отлично, — сказал Макмиллан. — Вы должны как-нибудь прийти и посмотреть наши тренировки. Приходите завтра утром, хорошо?
— Какая еще «Черная Гвардия»? — растерянно спросила Люс, села и снова взялась за работу — изящную вышивку для четвертого ребенка Эвы. И вот ведь что самое противное в этом Германе: стоит разок ему улыбнуться, или поговорить с ним по-человечески, или хотя бы отнестись к нему с легкой симпатией, как он начинает наступать, завоевывать позиции, и тут же приходится давать ему по носу.
— Это моя маленькая армия, — ответил он. — А что это будет? — Он уселся с нею рядом на плетеный диванчик. Места там для его большого тела было явно недостаточно, и Люс с трудом выдернула юбку из-под его ляжки.
— Чепчик, — ответила она, еле сдерживая нараставшее раздражение. — Для будущего малыша Эвиты.
— Ах да, конечно! Эта девушка оказалась прямо-таки замечательной производительницей! У Алдо уже довольно большая семейка, надо сказать! Мы женатых мужчин в Гвардию не принимаем. У нас собралась отличная компания. Нет, вы непременно должны прийти посмотреть.
Люс сделала микроскопический узелок на нитке и ничего не ответила.
— Я тут уезжал осматривать свои владения… Потому и не приходил вчера.
— А я и не заметила, — сказала Люс.
— Выбирал, так сказать, земельную собственность. Присмотрел одну долину
— вниз по Мельничной Реке. Отличные там места, особенно когда их расчистят. Дом я построю на холме — уже и место для него выбрал. Дом будет большой, похожий на этот, только побольше, двухэтажный, с верандами и балконами. Ну и разумеется, рядом всякие там амбары, кузня и так далее. А внизу, в долине, возле реки разместятся хижины крестьян, чтобы мне сверху их было видно. На болотистых местах будет отлично расти богарный рис, а на склонах холмов — фруктовые и шелковичные деревья. Леса я кое-где вырублю, а кое-где оставлю, чтобы охотиться там на кроликов. Это будет очень красивое поместье, настоящее маленькое королевство. Поедем со мной в следующий раз, а? Я пришлю экипаж из Каса Макмиллан. Эти места слишком далеко, чтобы девушке идти туда пешком, а вам следует непременно повидать их.
— Зачем?
— Вам там понравится, — уверенно заявил Герман. — И разве вам не хочется владеть таким поместьем? Владеть целым краем, что раскинулся перед тобой? Владеть большим домом, множеством слуг? Владеть собственным королевством?
— Женщины не бывают королями, — сказала Люс и склонила голову над вышиванием. Было уже действительно слишком темно для вышивания, однако работа давала ей повод совсем не смотреть на Макмиллана. Он, однако, продолжал смотреть на нее, прямо-таки глаз не сводил; лицо его было напряженным, глаза какие-то пустые и почему-то темнее обычного. И улыбаться перестал.
— Ха-ха! — слишком короткий и жалкий смешок для такого великана. — Королями не бывают, зато умеют и без тоге получать желаемое. Разве не так, моя маленькая Люс?
Она продолжала вышивать и ему не ответила.
Герман приблизил к ней лицо и прошептал:
— Выпроводи эту старуху.
— Что вы сказали? — переспросила Люс спокойно и довольно громко.
— Выпроводи ее, — повторил Герман и мотнул головой в сторону Веры.
Люс аккуратно воткнула иглу в подушечку, свернула свое вышивание и встала.
— Извините меня, Дон Герман. Мне сейчас необходимо переговорить с поваром, — сказала она и вышла. Вторая женщина как ни в чем не бывало продолжала прясть. Герман, закусив губу, посидел еще минутку, потом улыбнулся, встал и медленно вразвалку пошел прочь, сунув большие пальцы за ремень.
Через четверть часа в дверь гостиной заглянула Люс и, увидев, что Германа Макмиллана там больше нет, решительно вошла и заявила:
— Ну и дубина! — и сплюнула на пол.
— Он очень красивый молодой человек, — заметила Вера, вытягивая последний пучок шелкового волокна и свивая его в тонкую ровную нить. Затем уложила готовый клубок на колени.
— Очень! — сердито сказала Люс, взяла аккуратно сложенный детский чепчик, над которым трудилась все это время, посмотрела на него, скомкала и швырнула через всю комнату. — Черт бы его побрал, сволочь такую! — выругалась она.
— Тебя, видимо, рассердило то, как он с тобой разговаривал? — полувопросительно предположила Вера.
— Меня злит то, как он разговаривает, то, как он выглядит, то, как он сидит, то, что он вообще существует на свете… Тьфу! «Моя маленькая армия, мой большой дом, мои слуги, мои крестьяне, моя маленькая Люс…» Если бы я была мужчиной, я бы этого Германа так башкой об стенку приложила
— все бы его роскошные зубы повылетали!
Вера рассмеялась. Она смеялась нечасто, только в тех случаях, когда бывала чем-то озадачена.
— Да нет, ты бы этого делать не стала!
— Стала бы! Да я его убить готова!
— Ох нет! Нет. Конечно же, нет. К тому же если бы ты была мужчиной, то знала бы, что ничуть не слабее, чем он, а может, и сильнее, и доказывать это тебе не было бы никакой необходимости. Беда в том, что, будучи женщиной, да еще здесь, где тебе вечно твердят, что ты существо слабое, ты и сама начинаешь в это верить. Смешно слушать его речи о том, что Южная Долина — это слишком далеко для молодой девушки и пешком она туда не дойдет! Да там и пути-то километров десять — двенадцать!
— Я так далеко никогда не ходила. Даже и на пять километров от дома не уходила.
— Ну да, именно это я и имела в виду. Тебя уверяют, что ты слаба и беспомощна. И если ты сама в это поверишь, то не только лишишься разума, но и захочешь причинять людям зло.
— Да, правда, — сказала Люс, быстро поворачиваясь к Вере. — Я хочу причинять людям зло! Хочу и, возможно, стану причинять им зло.
Вера сидела неподвижно, не сводя с нее глаз.
— Разумеется. — Вера помрачнела. — Особенно если выйдешь замуж за человека вроде этого Макмиллана и станешь жить его жизнью. Ты ведь на самом деле вовсе не злая, однако, возможно, станешь причинять людям зло.
Ему хотелось устроить настоящий прием в старинном стиле — в стиле Старого Мира, с пятью переменами, с изящными нарядами и разговорами, с музыкой. Точно в назначенный час явились старшие мужчины — каждый в сопровождении супруги и одной или двух незамужних дочек. Кое-кто из женатых молодых людей, вроде младшего Хелдера, тоже прибыл вовремя. Женщины в длинных вечерних туалетах, украшенные драгоценностями, собрались группкой возле камина на одном конце зала и принялись болтать; мужчины тоже устроились у камина, но на противоположном конце зала; они тоже надели свои лучшие черные костюмы и чинно беседовали. Казалось, все идет как надо, в точности как в те времена, когда дед Советника Фалько Дон Рамон давал торжественные обеды — в точности такие, как там, на Земле, частенько говаривал Дон Рамон с глубоким удовлетворением и убежденностью. Ведь его отец, Дон Луис, не только родился на Земле, но и был в Рио-де-Жанейро великим из великих.
Однако кое-кто из гостей вовремя на обед не явился. Время шло, а гости по-прежнему запаздывали. Дочь вызвала Советника Фалько на кухню: на лицах поваров было написано полное уныние, ибо великолепный обед мог пропасть. Тогда по команде хозяина в зале мгновенно установили и накрыли длинный стол, гости расселись, и была подана первая перемена. Ее успели съесть, остатки были унесены, сменили тарелки и подали вторую перемену, когда в дом вошли молодой Макмиллан, молодой Маркес и молодой Вайлер. Они вошли совершенно спокойно, ничуть не смущаясь и даже не извинившись, но, что было еще хуже, привели с собой целую банду приятелей, отнюдь не из числа приглашенных. Их было человек семь или восемь — здоровенные буйволы с плетками за поясом, в широкополых шляпах, которые по своему невежеству даже не удосужились снять, прежде чем войти в дом, в грязных ботинках и с бесконечными громкими грязными разговорами. Пришлось как-то устраивать их за столом, тесня прочих гостей. Эти молодые люди явно здорово выпили перед приходом сюда и тут же принялись вовсю лакать лучший эль Фалько. Они без конца щипали горничных, не обращая ни малейшего внимания на дам. Они орали что-то друг другу через весь стол и сморкались в салфетки, украшенные изысканной вышивкой. Когда настал самый торжественный миг и подали главное мясное блюдо, жареных кроликов — Фалько нанял десять трапперов на целую неделю, чтобы устроить столь роскошное угощение, — опоздавшие с такой жадностью набросились на мясо, наложив себе огромные порции, что после них на блюдах мало что осталось, так что на дальнем конце стола вообще никому не хватило. То же самое произошло и когда подали десерт, фруктовое желе в формочках, приготовленное с помощью крахмала, добываемого из корней здешнего растения, и нектара. Кое-кто из молодых людей выковыривал желе из формочек пальцами.
Фалько подал знак дочери, сидевшей в конце стола, и та увела дам во внутренний садик. В отсутствие женщин молодые грубияны почувствовали еще большую свободу — сидели развалясь, плевали на пол, рыгали, сквернословили и многие уже были пьяны в стельку. Изящные бокалы для бренди — одна из достопримечательностей благородного Каса Фалько — опустошались с такой скоростью, точно в них наливали воду, и молодые наглецы орали на ошалевших, растерянных слуг, требуя налить еще. Кое-кому из молодых людей иного сорта и мужчин старшего возраста поведение грубиянов явно пришлось по вкусу, а может, они решили, что именно так и следует вести себя на званом обеде, и последовали их примеру. Старый Хелдер, например, так нализался, что едва успел отойти от стола и его вырвало прямо в углу, однако он тут же вернулся и снова принялся пить.
Фалько и некоторые из его наиболее близких друзей — старший Маркес, Бурнье, доктор — отошли к камину, пытаясь поговорить, однако оглушающий шум, царивший вокруг обеденного стола, доносился и сюда. Кто-то пустился в пляс, кто-то яростно ссорился; музыканты, нанятые для того, чтобы играть после обеда, смешались с гостями и тоже пили вовсю. Молодой Маркес усадил горничную с белым от страха лицом к себе на колени, и она только тихонько шептала: «Ох, Езус Мария! Езус Мария!»
— Ничего себе, веселый у тебя получился приемчик, Луис, — сказал старый Бурнье после очередного кошмарного взрыва веселья, сопровождаемого пением и пронзительными криками.
Все это время Фалько хранил спокойствие; лицо его ничуть не изменилось, когда он ответил:
— Вот одно из доказательств нашего вырождения.
— Мальчишки просто не привыкли к подобным вещам. Только в Каса Фалько и знают, как устроить прием в старинном стиле — такой, как на Земле.
— Они просто выродки, — возразил Фалько.
Его дальний родственник Купер, человек лет шестидесяти, согласно кивнул:
— Увы, мы совершенно утратили земной стиль жизни.
— Ничего подобного! — раздался голос у них за спиной. Все разом обернулись. Это был Герман Макмиллан, один из опоздавших; он жадно пил, ел и орал не меньше остальных, однако особых признаков опьянения сейчас у него заметно, пожалуй, не было, за исключением чересчур яркого румянца на привлекательном юном лице. — Мне кажется, господа, что мы, как раз наоборот, вновь открываем для себя земной стиль. В конце концов, кем были наши предки, прилетевшие сюда из Старого Мира? Уж во всяком случае не слабаками и не рохлями, верно? Это были сильные, смелые, мужественные люди, которые знали толк в жизни. Теперь и мы этому учимся. Чьи-то планы, законы, правила, манеры — какое все это имеет отношение к нам? Разве мы рабы или женщины? Чего нам бояться? Мы настоящие мужчины, свободные люди, хозяева целого мира! И пора нам войти в права собственного наследства, господа. — Он улыбнулся, почтительно и одновременно нагло, абсолютно уверенный в своей правоте.
На Фалько его слова произвели неожиданно сильное впечатление. Кто знает, а вдруг этот совершенно неудавшийся прием еще сможет принести какую-то пользу? Молодой Макмиллан, всегда прежде казавшийся ему всего лишь красивым мускулистым животным, одним из множества возможных претендентов на руку Люс Марины, только что продемонстрировал не только волю и решительность, но и разум — три составляющих характера настоящего мужчины.
— Я согласен с вами, Дон Герман, — сказал он. — Однако только потому, что вы и я все еще в состоянии разговаривать друг с другом. В отличие от большей части наших друзей здесь. Мужчина непременно должен уметь не только пить, но и думать. Поскольку лишь вы один, видимо, оказались способны и на то, и на другое, скажите: как вы относитесь к моей идее создать здесь латифундии?
— Это такие большие фермы?
— Да. Большие фермы: огромные поля, для достижения наибольшей эффективности засаженные одной-единственной культурой. Согласно моему замыслу необходимо выбрать управляющих латифундиями из наших лучших молодых мужчин; выделить каждому большой участок земли под поместье и достаточное количество крестьян, чтобы обрабатывали поля. И пусть он управляет этим хозяйством, как ему заблагорассудится. Создав подобные латифундии, можно будет получить значительно большее количество продуктов питания. А незанятую в настоящее время часть населения Шанти-тауна можно заставить работать на новых полях и держать под контролем, чтобы заодно предотвратить и всякие там разговоры о независимости и новых колониях. И уже следующее поколение Хозяев Столицы будет включать значительное число настоящих крупных землевладельцев. Мы достаточно долго держались тесным кружком и копили силы. Настала пора, как вы справедливо сказали, воспользоваться предоставленной нам свободой и сделаться истинными хозяевами нашего нового богатого мира.
Герман Макмиллан слушал и улыбался. На его красивых губах вообще почти постоянно играла улыбка.
— Неплохая идея, — сказал он. — Очень даже неплохая, сеньор Советник.
Фалько проглотил его покровительственный тон, решив, что Герман Макмиллан — именно тот человек, которым следует воспользоваться.
— Что ж, обдумайте эту идею, — сказал он. — Причем обдумайте в применении к себе самому. — Он понимал, что молодой Макмиллан именно этим в данный момент и занят. — Как бы вам это понравилось: получить в полное собственное владение такое поместье, Дон Герман? Маленькое… как это… есть такое старинное слово…
— Королевство, — подсказал старый Бурнье.
— Да. Стать правителем собственного маленького королевства? Может быть, вам это придется по душе? — Голос Фалько звучал льстиво, и Герман Макмиллан горделиво вскинул голову. В этом самовлюбленном юнце всегда найдется место для лести в свой адрес, подумалось Фалько.
— Да вроде бы неплохо, — сказал Макмиллан, задумчиво качая головой.
— Чтобы осуществить этот план, нам потребуется ваша энергия и ваши умственные усилия, молодые люди. Открывать новый вид землепользования — это всегда дело непростое, требующее времени. Принудительный труд — вот единственный способ быстро расчистить большие территории. Но если волнения в Шанти будут продолжаться, мы сумеем арестовать достаточное количество бунтовщиков, которых и приговорим к принудительным работам. Впрочем, поскольку они все больше любят языками болтать, их, возможно, придется подтолкнуть на некие противоправные действия. Может быть, даже обломать кнуты о чьи-то спины, чтобы заставить остальных применить силу, то есть, возможно, придется подвести их к восстанию — вы меня понимаете? Ну и как вам нравится такая перспектива?
— О, это с удовольствием, сеньор! Жизнь здесь так скучна. Нам просто необходимы активные действия.
Действия, подумал Фалько. Да, пожалуй, и мне они тоже совершенно необходимы. Мне бы, например, весьма хотелось выбить зубы тебе, наглый юнец, чтобы впредь не смел разговаривать со мной таким снисходительным тоном. Впрочем, ты мне еще пригодишься, и уж я тебя использую. И я буду смеяться последним.
— Именно это я и надеялся услышать! Послушайте, Дон Герман, вы ведь пользуетесь большим авторитетом у молодежи — у вас природный дар лидера. Так нет ли у вас какой-нибудь подходящей идеи на этот счет? Наши охранники вполне надежны и преданны, однако они простолюдины, глупцы, их легко смутить всякими штучками, которые ловко придумывают в Шанти-тауне. Чтобы уверенно повести их за собой, нам действительно необходим некий элитный отряд молодых аристократов, храбрых, умных, готовых выполнить разумные приказы своего командира и любящих сражение, подобно нашим мужественным предкам с Земли. Как вы думаете, можно ли собрать и соответствующим образом подготовить такой отряд? Как бы вы предложили приступить к осуществлению подобной идеи?
— Вам нужен только лидер, — не колеблясь сказал Герман Макмиллан. — Я мог бы должным образом натренировать свою команду за одну-две недели.
После этого вечера молодой Макмиллан стал частым гостем в Каса Фалько. По крайней мере раз в день он приходил, чтобы о чем-то переговорить с Советником. Когда бы Люс ни заходила в переднюю часть дома, она заставала там Макмиллана. Казалось, он вечно торчит у них, и девушка старалась проводить все больше времени в своей комнате, на чердаке или во внутреннем дворике. Она и раньше-то всегда избегала Германа Макмиллана, но не потому, что он ей не нравился — вряд ли кому-то могло не нравиться нечто столь красивое, — но ей казалось унизительным, что буквально каждый, стоило Люс и Герману перекинуться парой слов, думал или говорил: «Ах, ну конечно, они ведь скоро поженятся!» Хотел он этого или нет, но эту идею Макмиллан принес с собой, и теперь она тоже вынуждена была думать об этом; но, отвергая эти мысли, она и раньше всегда смущалась, встречаясь с ним. Теперь она видела его постоянно в собственном доме, однако испытывала те же чувства, хотя и привыкла к нему, как к старому знакомцу. Впрочем, она пришла к определенному выводу: жаль, конечно, но тем не менее вполне возможно, оказывается, не любить даже такого красивого молодого человека.
Герман вошел в дальнюю гостиную, даже не постучавшись, и остановился в дверях — стройный, гибкий, мускулистый, в туго перепоясанном ремнем мундире. Он осмотрел комнату, которая выходила в довольно просторный внутренний дворик. Двери в сад были открыты, и шорох мелкого теплого дождя, падавшего на дорожки и кусты, наполнял гостиную покоем.
— Так, значит, вот где вы прячетесь, — сказал он.
Люс мгновенно вскочила. Она была в темной домотканой юбке и белой блузке, которая в полумраке гостиной казалась ярким пятном света. За спиной девушки сидела какая-то женщина и пряла с помощью веретена.
— Всегда здесь от меня прячетесь, да? — снова спросил Герман. Дальше в комнату он не пошел, видимо, ожидая приглашения, а к тому же сознавая театральность своей позы в дверном проеме.
— Добрый день, Дон Герман. Вы ищете моего отца?
— Я только что с ним говорил.
Люс кивнула. Ей очень хотелось знать, о чем это Герман и ее отец так много говорят в последнее время, но она, разумеется, спрашивать ни о чем не стала. Молодой человек все-таки прошел в гостиную и остановился напротив Люс, глядя на нее с добродушной улыбкой. Потом взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Люс с гримасой раздражения отдернула руку.
— Что за дурацкая традиция! — сказала она, отворачиваясь.
— Все традиции, в общем-то, глупы. Но ведь старики жить без них не могут, верно? Они считают, что без традиций мир просто рухнет. Целование рук, поклоны, сеньор, сеньора — все должно быть, как в их Старом Мире, в истории, в книгах, в бумажках… чушь! Но — ничего не поделаешь.
Люс невольно рассмеялась. Хорошо этому Герману просто взять и отмахнуться, как от полной ерунды, от всех тех вещей, которые тяжким бременем ложатся на душу и приносят столько беспокойства.
— Работа с Черной Гвардией продвигается просто отлично, — сказал Макмиллан. — Вы должны как-нибудь прийти и посмотреть наши тренировки. Приходите завтра утром, хорошо?
— Какая еще «Черная Гвардия»? — растерянно спросила Люс, села и снова взялась за работу — изящную вышивку для четвертого ребенка Эвы. И вот ведь что самое противное в этом Германе: стоит разок ему улыбнуться, или поговорить с ним по-человечески, или хотя бы отнестись к нему с легкой симпатией, как он начинает наступать, завоевывать позиции, и тут же приходится давать ему по носу.
— Это моя маленькая армия, — ответил он. — А что это будет? — Он уселся с нею рядом на плетеный диванчик. Места там для его большого тела было явно недостаточно, и Люс с трудом выдернула юбку из-под его ляжки.
— Чепчик, — ответила она, еле сдерживая нараставшее раздражение. — Для будущего малыша Эвиты.
— Ах да, конечно! Эта девушка оказалась прямо-таки замечательной производительницей! У Алдо уже довольно большая семейка, надо сказать! Мы женатых мужчин в Гвардию не принимаем. У нас собралась отличная компания. Нет, вы непременно должны прийти посмотреть.
Люс сделала микроскопический узелок на нитке и ничего не ответила.
— Я тут уезжал осматривать свои владения… Потому и не приходил вчера.
— А я и не заметила, — сказала Люс.
— Выбирал, так сказать, земельную собственность. Присмотрел одну долину
— вниз по Мельничной Реке. Отличные там места, особенно когда их расчистят. Дом я построю на холме — уже и место для него выбрал. Дом будет большой, похожий на этот, только побольше, двухэтажный, с верандами и балконами. Ну и разумеется, рядом всякие там амбары, кузня и так далее. А внизу, в долине, возле реки разместятся хижины крестьян, чтобы мне сверху их было видно. На болотистых местах будет отлично расти богарный рис, а на склонах холмов — фруктовые и шелковичные деревья. Леса я кое-где вырублю, а кое-где оставлю, чтобы охотиться там на кроликов. Это будет очень красивое поместье, настоящее маленькое королевство. Поедем со мной в следующий раз, а? Я пришлю экипаж из Каса Макмиллан. Эти места слишком далеко, чтобы девушке идти туда пешком, а вам следует непременно повидать их.
— Зачем?
— Вам там понравится, — уверенно заявил Герман. — И разве вам не хочется владеть таким поместьем? Владеть целым краем, что раскинулся перед тобой? Владеть большим домом, множеством слуг? Владеть собственным королевством?
— Женщины не бывают королями, — сказала Люс и склонила голову над вышиванием. Было уже действительно слишком темно для вышивания, однако работа давала ей повод совсем не смотреть на Макмиллана. Он, однако, продолжал смотреть на нее, прямо-таки глаз не сводил; лицо его было напряженным, глаза какие-то пустые и почему-то темнее обычного. И улыбаться перестал.
— Ха-ха! — слишком короткий и жалкий смешок для такого великана. — Королями не бывают, зато умеют и без тоге получать желаемое. Разве не так, моя маленькая Люс?
Она продолжала вышивать и ему не ответила.
Герман приблизил к ней лицо и прошептал:
— Выпроводи эту старуху.
— Что вы сказали? — переспросила Люс спокойно и довольно громко.
— Выпроводи ее, — повторил Герман и мотнул головой в сторону Веры.
Люс аккуратно воткнула иглу в подушечку, свернула свое вышивание и встала.
— Извините меня, Дон Герман. Мне сейчас необходимо переговорить с поваром, — сказала она и вышла. Вторая женщина как ни в чем не бывало продолжала прясть. Герман, закусив губу, посидел еще минутку, потом улыбнулся, встал и медленно вразвалку пошел прочь, сунув большие пальцы за ремень.
Через четверть часа в дверь гостиной заглянула Люс и, увидев, что Германа Макмиллана там больше нет, решительно вошла и заявила:
— Ну и дубина! — и сплюнула на пол.
— Он очень красивый молодой человек, — заметила Вера, вытягивая последний пучок шелкового волокна и свивая его в тонкую ровную нить. Затем уложила готовый клубок на колени.
— Очень! — сердито сказала Люс, взяла аккуратно сложенный детский чепчик, над которым трудилась все это время, посмотрела на него, скомкала и швырнула через всю комнату. — Черт бы его побрал, сволочь такую! — выругалась она.
— Тебя, видимо, рассердило то, как он с тобой разговаривал? — полувопросительно предположила Вера.
— Меня злит то, как он разговаривает, то, как он выглядит, то, как он сидит, то, что он вообще существует на свете… Тьфу! «Моя маленькая армия, мой большой дом, мои слуги, мои крестьяне, моя маленькая Люс…» Если бы я была мужчиной, я бы этого Германа так башкой об стенку приложила
— все бы его роскошные зубы повылетали!
Вера рассмеялась. Она смеялась нечасто, только в тех случаях, когда бывала чем-то озадачена.
— Да нет, ты бы этого делать не стала!
— Стала бы! Да я его убить готова!
— Ох нет! Нет. Конечно же, нет. К тому же если бы ты была мужчиной, то знала бы, что ничуть не слабее, чем он, а может, и сильнее, и доказывать это тебе не было бы никакой необходимости. Беда в том, что, будучи женщиной, да еще здесь, где тебе вечно твердят, что ты существо слабое, ты и сама начинаешь в это верить. Смешно слушать его речи о том, что Южная Долина — это слишком далеко для молодой девушки и пешком она туда не дойдет! Да там и пути-то километров десять — двенадцать!
— Я так далеко никогда не ходила. Даже и на пять километров от дома не уходила.
— Ну да, именно это я и имела в виду. Тебя уверяют, что ты слаба и беспомощна. И если ты сама в это поверишь, то не только лишишься разума, но и захочешь причинять людям зло.
— Да, правда, — сказала Люс, быстро поворачиваясь к Вере. — Я хочу причинять людям зло! Хочу и, возможно, стану причинять им зло.
Вера сидела неподвижно, не сводя с нее глаз.
— Разумеется. — Вера помрачнела. — Особенно если выйдешь замуж за человека вроде этого Макмиллана и станешь жить его жизнью. Ты ведь на самом деле вовсе не злая, однако, возможно, станешь причинять людям зло.