Лебеденко Пётр. Сказки Тихого Дона

   Забурлило тут море Черное, поднялась страшная буря. Волны бросались на богатыря, как злые тигры, камни летели в него со дна морского, вода вокруг кипела, бурлила.
   Но, как гранитный утес, стоял богатырь Тихий Дон и только улыбался.
   - Шумом да угрозами нас не запугаешь, злодейское отродье. Выходи из своей берлоги на честную битву!
   Вдруг открылись ворота и вышел чудовище Кваррадамал. В шести руках у него были шашки, похожие одна на другую, в седьмой руке - шашка, драгоценными каменьями изукрашенная, а вместо восьмой руки торчал обрубок.
   - Кваррадамал!.. Ламадарравк!.. - хрипело чудовище. - Давно мое море не окрашивалось в красный цвет... Давно мои рыбы не ели человеческого мяса. Кваррадамал! Ламадарравк!..
   - Посмотрим, хвастун, чьим мясом будут кормиться рыбы твои, - сказал Тихий Дон и пошел с поднятым мечом на чудовище.
   Долго они бились. Кваррадамал дрался по очереди каждой рукой. Вот уже из пятой руки вылетела у него шашка. Вот и шестая рука вместе с шашкой в сторону отлетела.
   Но и богатырь Тихий Дон обливался кровью. Собрал он последние силы, поднял меч, занес его над головой Кваррадамала, но налетела на меч зубастая акула, вырвала его из рук Тихого Дона и проглотила.
   Замахнулся шашкой Кваррадамал, хотел пополам разрубить богатыря, но не удержал грозного оружия. Не поднималась эта шашка на того, кто за правду бился. Выскочила она из руки Кваррадамала, блеснула лезвием и оказалась в руках Тихого Дона. И сразу почувствовал Тихий Дон, как силы вернулись к нему,
   - Моя это шашка, - радостно воскликнул он, - не изменит она мне!
   Расправил богатырь Тихий Дон плечи свои могучие, сдвинул брови суровые, поднял шашку над головой и крикнул:
   - Силен ты, Кваррадамал, да нет силы такой на свете, которая против дела правого устояла бы. Правда кривду всегда побеждала!
   Взмахнул он грозной шашкой, засверкала она драгоценными каменьями, будто лучи солнечные сквозь толщу моря пробились. И слетела страшная голова чудовища с плеч. Тысячи рыб накинулись на чудовище и растерзали его.
   <Где же мне искать Игнатку? - подумал Тихий Дон. - Жив ли он, нет ли?>
   Тут подплыл к нему веселый дельфин и сказал:
   - Лежит Игнатка у моей матушки, она прислала меня за тобой. Хотел Кваррадамал замуровать Игнатку в гранитную скалу, да не успел. А как пошел он биться с тобой, мы с матушкой взяли Игнатку и принесли в свой дом.
   Пошел Тихий Дон за дельфином. Пришли они, а в это время Игнатка открыл глаза и спросил слабым голосом:
   - Где я? Где мой дедушка? Где Пи-кви-ли-ви?
   - Дома все узнаешь, - ответил Тихий Дон.
   Поблагодарил он молодого дельфина и его матушку, взял Игнатку на руки и поплыл домой.
   А дома их уже ждали с великим нетерпением Пи-кви-ли-ви и Игнаткин дедушка.
   Обрадовались они, когда увидели богатыря Тихого Дона и с ним Игнатку. А у дедушки от радости даже слеза по щеке скатилась.
   Бросился тут Игнатка обнимать дедушку своего, а у самого тоже слезы от радости текут по щекам.
   - Уж как я звал тебя, дедушка, - сказал Игнатка. - Думал, что услышишь ты меня. Да очень далеко было, не услышал. Зато теперь я никогда от тебя не уйду, вместе всегда будем.
   Сели они за стол, рассказал Игнатка, как доверился он словам дряхлого старика, а Тихий Дон промолвил:
   - Запомни, Игнатка: не всякие сладкие речи - мед. Наполнил он чаши крепким вином, поднялся со скамьи и сказал:
   - Кто как гость придет к нам, тому всегда полную чашу вина нальем, радость разделим. А врагам лучше не ходить сюда: кто как враг придет к нам - не уйдет от нас живым, будь у того не только восемь рук, а хоть тысяча тысяч.
   С тех пор стали они жить-поживать да радость наживать. Кто приходил к ним в гости, кормили того, поили, радость делили. А враг если появлялся, брал богатырь Тихий Дон шашку свою острую, выходил на поле бранное - и бежали враги, у кого головы целы оставались.
   Игнатка еще больше подружился с Пи-кви-ли-ви, и часто-часто сядут они вдвоем возле дедушки Игнаткиного и слушают его. Рассказывает он им сказки старые, былины древние.
   А богатырь Тихий Дон ходит, посматривает кругом, прислушивается: не слышно ли вражьего топота, не видно ли вражьих полчищ.
   Доброе сердце дороже красоты.
   Жил как-то на берегу Тихого Дона добрый казак, и была у него любимая дочка Груня. Некрасива лицом была девушка да и горбата. Еще маленькой упала она с крыльца, ударилась спиной о ступеньку, с тех пор и рос у нее горб на спине.
   Зато сердце у Груни было - сто лет ищи по всему Дону, не сыщешь такого! Увидит, как старушка воду с трудом несет, подбежит, подхватит ведра, поможет. Несет старичок вязку дров - шагу лишнего не даст ему ступить Груня: возьмет дрова и сама донесет куда надо. Каждого путника накормит, напоит, спать уложит да еще в дорожную сумку сала, лепешек положит: пригодится, мол, в дороге. За всю свою жизнь никого не обидела Груня.
   Любили люди девушку за ее сердце доброе. Мать Груни давно померла, и решил отец новую жену в дом взять.
   А уж что казак решит, то сделает.
   Привел он в дом жену новую, а у нее тоже дочка была, одних лет с Груней. Улитой ее звали.
   Уж до чего красива была Улита! Длинные косы, как вороново крыло, брови, словно стрелы, лицо белое, румяное, сама стройная, как березка. Ищи такую красоту по всему свету - не найдешь.
   Да было одно лихо у девушки: сердце у нее злое было, лютое. Увидит, бывало, что старушка седая идет, на палку опирается, еле ноги передвигает, подойдет к ней Улита и ну смеяться, насмехаться:
   - И чего ты, бабушка, живешь до сих пор, - спрашивает злая девушка. - Чего ты до сих пор свет коптишь? Кому ты нужна, старая?
   Посмотрит на нее старушка, остановится, слезу от обиды ладонью смахнет, покачает головой и пойдет дальше.
   А Улита уже к древнему старичку бежит, толкнет его, будто невзначай, посмеется над ним.
   А то пойдет на реку, поймает маленькую рыбку, бросит ее на горячий песок и смотрит, как бьется рыбка, задыхается, от боли корчится.
   Сразу же невзлюбила Груню злая Улита. Уж как только она не издевалась над бедной Груней! То за косу ее дернет, то ущипнет больно, то привяжет полотенцем к своей спине подушку и начнет показывать, как горбатые ходят.
   Забьется в темный уголок Груня, плачет тихонько, никому не жалуется.
   А мачеха увидит Груню в слезах - и ну попрекать:
   - Ах ты, лентяйка такая-сякая, только и знаешь, что плакать да рыдать. И чего ты не помрешь, убогая? Еще сильнее плачет Груня, а все молчит.
   ...В ту пору казаки войну с врагами вели, и случилось так, что ехал на войну казак молодой мимо дома их. Остановил он коня и крикнул:
   - Люди добрые, нельзя ли у вас коня напоить да самому с дороги отдохнуть?
   Проходила в это время по двору красавица Улита, взглянула на казака сапоги у него в пыли, лицо бородой обросло, красоты мало в нем, и сказала:
   - Негде у нас коней привязывать, проходи, служивый, дальше.
   А Груня выскочила из куреня, коня напоила, казаку помыться дала, чистое полотенце принесла, отвела казака в горницу, накормила, на чистую кровать спать уложила, а сама села в головах, сидит - мух отгоняет.
   Залюбовалась Груня красотой казака: чуб казачий на белый лоб падает, от длинных ресниц тень на белые щеки ложится, грудь богатырская, как волна, вздымается.
   Положила Груня тихонько руку свою на белый лоб молодца, а казак во сне взял Грунину руку и поцеловал крепко. Испугалась Груня, отдернула руку, а на том месте, где поцеловал казак, горит рука, как огнем обожженная.
   Поспал-поспал казак, встал поутру, попрощался с Груней, сел на своего быстроногого скакуна и умчался.
   Опять живет Груня в тоске да в обиде, живет - ни на кого не жалуется, вспоминает часто казака-молодца, вспоминает да горько вздыхает:
   - Где мне, уродине несчастной, о добром молодце думать? Собаки и те боятся смотреть на меня...
   Вот год проходит, два проходят, прогнали казаки-воины врагов с Тихого Дона, идет обратно войско казачье с песнями, с шутками-прибаутками, идет люди радуются, зазывают казаков доброй браги откушать, белого калача отведать.
   А к Груниному отцу заехал самый главный командир из войска их. Молод он был, красив и очень храбр - о геройстве его уже на Дону песни пели. Пошел он на войну простым казаком, а стал командиром главным.
   Мачеха Грунина свою дочку Улиту наряжает, косы ей заплетает, на руки билезики - красивые браслеты - надевает. Еще краше становится Улита. Взглянешь на нее - глаз не отведешь.
   А Груня полы моет, на стол кушанья подает, брагу ставит.
   Вот сели все за стол, взял командир казачий кубок, крепкой бражкой наполненный, поднял его и повел такую речь:
   - Шел я когда на войну с ворогами, притомился с дороги да и зашел в курень казацкий отдохнуть. Лег я спать, и приснился мне сон такой: пришла в горницу девица, села возле меня и сидит, смотрит на меня, сон мой сторожит.
   Добрая эта девица была, а какая она лицом - не ведаю. Крепко спал я тогда и запамятовал. Встал я поутру, оседлал коня и уехал. Еду и диву дивуюсь: <Никогда во мне силы молодецкой такой не было! Встретил бы горы тогда - горы свернул. Откуда, думаю, сила эта богатырская во мне?> Повстречалась мне тогда старушка древняя, остановила меня и молвила:
   <Едешь ты, казак, Тихий Дон от ворогов защищать, и быть тебе большим воином. Никто тебя не одолеет, никто не осилит. А сила в тебе - от сердца девицы перешла, от доброты ее. Запамятовал ты, добрый молодец, как поцеловал ты руку девицы той. А быть тебе добрым мужем девицы той. И найдешь ты ее так: на правой руке у нее будет отметинка, и не исчезнет она у нее до тех пор, пока ты не найдешь свою суженую. Лучшей невесты не ищи, ласковое сердце - дороже красоты>.
   - Сказала так старушка, поклонилась и пошла. С тех пор и ищу я свою суженую, нет мне в сердце покоя. Найду ее - в ноги поклонюсь ей за то, что силу она мне такую дала, и будет она мне женою верною.
   Пока говорил так казак> встала Груня, вышла на крыльцо, села, сидит, думу думает. Узнала она того казака, который ей руку целовал, а признаться не может ему: куда ей такой добру молодцу сказываться!
   Сидит она пригорюнившись, сидит, вдруг слышит - Улита зовет ее. Подошла к ней Груня, а Улита спрашивает:
   - А чего это у тебя, сестрица, правая рука всегда перевязана?
   Смутилась Груня, покраснела и отвечает:
   - Рубила я дрова да топором и ударила. Никак вот не заживает рука...
   А Улита уже догадалась обо всем, злые глаза так и бегают, сердце щемит от зависти.
   - А чего ты встала из-за стола, сестрица? - спрашивает она Груню.
   - Пить мне захотелось, Улита.
   - А иди сюда, я тебе дам водицы, сестрица, - говорит Улита.
   Подошла Груня к ней, взяла чашку с водой, выпила и упала замертво: подсыпала ей Улита яду крепкого, смертного.
   Схватила ее Улита, оттащила в чулан, бросила, а сама сделала себе на правой руке такую же отметинку, какая у Груни была, обмотала тряпкой и пошла опять в горницу.
   Увидал ее обмотанную руку молодой казак, спрашивает:
   - А что это у тебя, девица? Аль поранила где, аль ушиблась?
   Подошла Улита к нему и говорит:
   - Я та самая девица, которой ты руку поцеловал. Вот и отметинка на руке, не заживает с тех пор. Забыл ты, добрый молодец, как сидела я около тебя, сон твой сторожила...
   Обрадовался казак, велел все войско свое собрать, свадьбу готовить. Собрались на свадьбу воины, все люди служивые, пришли старики, старухи и дети малые. Начался тут пир горой.
   День гуляют казаки, два гуляют, а на третий день входит в горницу старушка древняя, волосы, как нитки серебряные - седая вся. Вошла, посохом о пол стукнула и так молвила:
   - Шла я, старая, через леса и горы, через луга и пашни и пришла вовремя: не кончилась еще свадьба, не свершилось еще дело злое.
   Взяла она командира казачьего за руку, привела в чулан, а там лежит Груня, лицо у нее посинело, страшное стало.
   Брызнула старушка на Груню живой водой, открыла глаза девушка, а в глазах столько доброты, будто от самого сердца идет.
   Узнал тут казак девушку, обнял ее и сказал:
   - Доброе сердце дороже красоты. Будешь ты женой моей верной, девица, буду я любить и жалеть тебя до самой смерти.
   Пришли они в горницу, поклонились старому казаку, отцу Груниному, сели за стол, крепкой бражки выпили.
   А старушка подошла к Улите и сказала:
   - Нельзя с таким сердцем с людьми жить, злая девица. Будешь ты отныне ползать по дну Тихого Дона, и не знать тебе ни добра, ни ласки человеческой. А за то, что смеялась ты над горем людским, - будешь ты всегда горб на себе носить. Сказала так старушка, ударила ее посохом своим - и превратилась злая Улита в маленькую улитку-горбатку.
   А потом обернулась старушка к Груне, дотронулась до нее своей рукой и сказала:
   - А ты, девица, доброе сердце, будь такой же красивой, как и доброй.
   И стала Груня такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Обнялись они с молодым казаком, поклонились старушке, чарку бражки крепкой ей поднесли, спасибо сказали.
   И стали они с той поры жить-поживать, детей растить, да старых людей уважать.
   А улитка-горбатка так и ползает с тех пор по дну Тихого Дона да в озерах синих, в реках прозрачных.
   Ползает и не знает ни добра, ни ласки человеческой.
   Сказка о Песне Легкокрылой и казаке Макаре Бесслезном.
   Много стай журавлиных пролетело с тех пор над Тихим Доном, много песен веселых пропето с тех пор в станицах зеленых. Проносились ветры буйные над волнами высокими, проплывали тучи грозовые над полями широкими, и не раз уже месяц ясный в светлую реку заглядывал, будто в зеркало.
   Жил в ту пору у Тихого Дона казак Макар Бесслезный, ни молодой, ни старый, черную бородку носил да чуб казацкий. Остался казак с детства без отца, без матери, гнула его нужда в три погибели, крутила его беда мужичья, как каючок в коловороте, а никто у него слезу ни разу не видал. Назвали Макара за это Бесслезным. Может, и была у него другая фамилия, но так и остался он с этим прозвищем.
   Бывало, поставит казак сети в Дону, ждет удачи рыбацкой, как ясного солнышка, а ночью налетит с моря ветер бесшабашный, засвистит, запляшет, закрутит волны на могучей реке - и снова тихо. Придет казак к Тихому Дону, глянет - ни рыбы, ни сетей. Только мокрые поплавки на легкой зыби у берега покачиваются, будто подсмеиваются. Покачает Макар головой, сдвинет густые брови, скажет:
   - Эхма! Ну, ничего...
   Казаку без коня, как рыбе без воды: ни туда, ни сюда. Долго Бесслезный копеечки собирал, немало мозолей на шершавых ладонях прибавилось - купил казак коня. Поставил на баз, смотрит, радуется. Конь умными глазами на нового хозяина глядит, будто спрашивает: <Ну как, заживем теперь?>
   - Заживем! - смеется казак. - Здорово заживем!
   Поехал как-то Макар Бесслезный на своей лодке сети ставить в Дону. Заработался, не заметил, как ночь на Дон наползла, будто шапка на глаза. <Ну что ж, - думает казак, - заночую на реке, дети дома не ждут>. Привязал лодку к камышам, поужинал и спать лег.
   Утром просыпается, приезжает домой, смотрит - около его дома люди стоят, головы вниз опущены, будто похоронили кого-то.
   Подошел Макар к дому, шапку снял, поздоровался:
   - Здоровы будьте, станичники! Чего запечалились, будто коня у вас волки съели?
   Молчат станичники...
   Зашел Бесслезный на баз, глянул - сердце замерло: уздечка оборвана, на земле капли крови да клочки гривы длинной - вот и все, что от доброго коня осталось, от долгой мечты казачьей.
   - Волки... - глухо сказал какой-то дед. Вытер казак шершавой ладонью вспотевший лоб, покачал головой, тихо проговорил:
   - Эхма...
   Потом помолчал немного и добавил:
   - Ну, ничего...
   И пошел к лодке сети сушить, будто ничего и не случилось.
   А время над Тихим Доном плывет, как облака над землей. Не успел оглянуться Макар - уже седина в бороде появилась.
   <Жениться надо, - думает казак, - а то так бобылём и состарюсь>.
   Приглядел он себе казачку чернобровую, надел на ноги ичитки новые, пошел к невесте. Приходит, отцу-матери поклонился и говорит:
   - Когда ветер по лесу гуляет, деревья друг о друга опираются: стонут, плачут, а не падают. Один каючок на Дону зыбью перекинет, а свяжешь два рядом - буря не возьмет. Одному человеку и в хате холодно, а двум друзьям и на морозе тепло...
   Помолчал немного, чубом черным встряхнул, добавил:
   - Отдайте за меня Оксану. Любить буду, жалеть...
   - Что ж, - отвечают отец с матерью, - казак ты, Макар, неплохой, сердце у тебя доброе. Коль дочка не против - быть свадьбе.
   А Оксане Макар давно люб был. Потупила она карие очи, улыбнулась ласково и сказала:
   - Я согласна, родители...
   Ну много ли времени прошло, мало ли, стали Макар с Оксаной жить-поживать, радость наживать. Родилась у них дочка, красивая, как утро над Тихим Доном, веселая, как песня соловьиная, ласковая, как волна донская в тихий вечер. Радуется Макар счастью своему, не нарадуется. Седину из бороды, как сорняк, выдернул, моложе стал.
   Вот поехал он как-то на ярмарку в своем каючке. Продал там осетров да сазанов, накупил дочке подарков - и назад. В небе звездочки начали загораться, месяц откуда-то выплыл. Волны ленивые о борт лодки плещутся, будто шепчут что-то. Камыши в темноте тоже разговор затеяли:
   <Мы, камыши, ш-ш-шум не любим. ..Ш-ш-шум, ш-ш-шум не любим...> Лягушка в камышах молчала-молчала, потом как закричит: <К ва-а-ам, к ва-а-ам обр-ра-щаюсь я: не кр-р-ричите! не кр-р-ричите!>
   И опять тихо.
   Смотрит казак на небо, прислушивается ко всему, улыбается.
   За кормой светлые струйки воды мягко журчат, сонным голосом выговаривают: <Хор-р-рошо на Дону веч-чер-ром... Хор-р-рошо>.
   А вот и станица родная. На берегу плакучая ива листвой шелестит, где-то в саду какая-то пташка поет-распевает.
   Привязал Макар лодку к деревянному мостику, вскинул на плечи переметную сумку с подарками и зашагал домой. Вдруг навстречу - мальчишка вихрастый. Хотел мимо Макара проскочить, а тот поймал его за руку и спрашивает:
   - Ты чего это по ночам шляешься?
   Мальчонка глаза в землю опустил, нос рукой вытер и отвечает:
   - На пожаре был, дядя Макар. Ой, беда-а...
   Защемило сердце Макара, будто в кулак кто его сжал.
   Бросил он переметную сумку на землю и побежал к дому.
   Прибегает, а дома-то уже и нет. Одна труба печная торчит во дворе, да вокруг головешки догорают,
   Макар туда, сюда, где, спрашивает, Оксана с дочкой?
   А казаки потупились, молчат. Потом вышел вперед дед старый, о палку оперся и сказал:
   - Судьба твоя, Макар, такая: ты ее за рога, а она тебя - об землю... Мужайся, казак: нет больше твоей Оксаны, нету и дочки твоей любимой. Как уехал ты на ярмарку, случился пожар в твоем доме. Прибежали мы тушить, да не тут-то было: огонь лютует, будто раздувает его кто. Хотели в двери кинуться, а дом-то в это время и рухнул. Уж мы потом все разворушили, а Оксаны твоей с дочкой так и не нашли. Ох, беда...
   Окинул Макар печальным взглядом пепелище, скрестил на груди руки, постоял-постоял и проговорил:
   - Эхма!..
   - Ты бы всплакнул маленько, казак, - сказал старый дед. - Оно, горе-то, слезу любит... Да и самому легче бы стало.
   Покачал головой казак, ничего не ответил. Только дрожь пробежала по печальному лицу.
   - Бесслезный ты, горемыка, - сказал дед. А Макар склонил на грудь голову и пошел к Тихому Дону.
   Сидит казак у Тихого Дона, сидит, горькую думу думает. Недолго счастье казаку улыбалось, недолго сердце казачье с радостью дружило. Черная беда налетела, завьюжила, холодом казака обдала, как в лед замуровала.
   <Хоть камень на шею да в воду!> - думает Макар. Только подумал так, смотрит - а к берегу волна бежит, пеной клокочет, брызгами шум поднимает. Ударилась о берег песчаный, что-то пророкотала и назад отхлынула. А у самых ног Макара - камень морской лежит, а к камню веревка привязана.
   - Ну и ну, - проговорил казак, - Беда, видно, неплохо свое дело знает: не успел подумать, а она уже и к смерти тянет. Была бы радость человеческая так быстра на ноги.
   Взял Макар камень в руки, смотрит на него, раздумывает. Черные брови хмурятся, чуб казацкий на лоб упал, на лбу холодный пот выступил.
   <И жизнь не мила, - думает казак, - да и умирать не хочется, с Бедой не сразившись...>
   Вдруг видит Макар - прямо над ним чайка кружится. Крылья белоснежные, на перышках звездочки поблескивают, как в ясную ночь на небе. Покружилась-покружилась да и села с ним рядышком.
   Посмотрел казак на чайку, а она и говорит вдруг человеческим голосом:
   - Горюешь, казак? Печалишься?
   - Да, горюю, чайка быстрокрылая, - отвечает казак. - И горю моему никто не поможет...
   А сам глядит в глаза птицы и думает: <Как у человека глаза. Только горя в них что-то много>.
   - А чего же ты не плачешь, казак, если горе твое большое? - спрашивает чайка.
   - Бесслезным родился я, быстрокрылая. Сердце болит, а слез нету. Да горе в слезах и не тонет: плескается там, как рыбёшка в воде. Больше слез - горю радости больше. Да и вы вот, птицы, не плачете, когда горе у вас. А чего же людям плакать?
   - Птицы тоже плачут, казак, - говорит чайка. - Но вместо слез - крик у них из груди вырывается. Да редко плачут птицы, поют они больше. Каждая птица петь умеет. Только перестали люди понимать наши песни. А когда-то и сами пели.
   Помолчала немного чайка, посмотрела, как тихие волны о берег плещутся, и добавила тихо:
   - Умели когда-то и люди петь. А теперь тяжко им - стонут, весело смеются.
   - А как же это люди песню забыли, быстрокрылая? - спрашивает казак.
   Взглянула чайка на Макара и говорит:
   - Песня Легкокрылая давно на свет родилась. Летала она над Тихим Доном, над лесами зелеными, над полями широкими, летала-летала, слезы людские высушила и села на Дум-гору отдохнуть. А в Дум-горе Лихо-Мрак жил и с ним сестры его: Горе Человеческое и Беда Людская. Прослышали они, пронюхали, что у людей слез не стало, Вот Лихо-Мрак и спрашивает:
   - А что это слезами пахнуть перестало, сестрицы мои славные?
   - Ой, горе нам, братец! - отвечает ему Горе Человеческое. - Появилась откуда-то Песня Легкокрылая, все слезы людские высушила, силу людям на крыльях принесла, меня, Горе Человеческое, люди и вспоминать редко стали.
   - Беда, беда, братец, - говорит Беда Людская. - Как появилась в краях наших Песня эта самая, мне, Беде Людской, и делать на земле почти нечего: где ни появлюсь - везде Песня. А где Песня эта треклятая - там и смех, и веселье. А меня от этого веселья корежит, как от судорог. Беда, братец мой, беда.
   Говорят они это так, говорят, вдруг видят - в Дум-горе светлее стало, будто солнце туда проникло. Лихо-Мрак еще больше помрачнел, грозный стал, как туча грозовая. А Беда Людская и Горе Человеческое закричали в один голос:
   - Песня это, братец, Песня! От нее везде светлее становится...
   Зарычал тут Лихо-Мрак, руками замахал, брови-тучи нахмурил, из глаз ночь черная выползла. Подкрался он к Песне Легкокрылой, схватил ее и в клетку бросил. Так с тех пор и томится Песня Легкокрылая в неволе, а люди опять слезы лить начали. Птицы летают над Дум-горой, с Песней перекликаются, уму-разуму у нее учатся, а как людей снова песне выучить - только Песня Легкокрылая знает.
   Взмахнула чайка крыльями, взвилась в воздух и крикнула:
   - Иди, казак, к Дум-горе, бейся с Лихо-Мраком, Песню из неволи освобождай! Песню освободишь - жизнь легче будет...
   Потом покружилась над казаком и добавила:
   - А может, и счастье свое найдешь! Проводил казак взглядом быстрокрылую чайку, посмотрел, как маленькие звездочки поблескивают у нее на крылышках, поднял камень над головой и бросил его в воду.
   А чайка все выше и выше улетает, вот-вот скроется в поднебесье. Слышит Макар Бесслезный - кричит чайка:
   - А путь к Дум-горе Горный Орел тебе покажет, казак...
   И пошел казак к Дум-горе с Лихо-Мраком биться, Песню Легкокрылую из неволи вызволять.
   День идет, ночь идет, с дороги собьется, смотрит - в вышине Горный Орел парит, могучими крыльями воздух рассекает, орлиной головой путь казаку указывает, будто говорит: <Иди, казак, там вон Лихо-Мрак Песню в неволе держит>. И опять идет казак, в одной руке шашку острую несет, другой пику казачью поддерживает.
   Шел он так, шел, притомился, сел отдохнуть. Глядь - из-под камня светлый ручеек бежит, веселым журчанием казака к себе манит: <Наклонись, казак, выпей водицы студеной>. Снял шапку Макар, чуб назад откинул, наклонился к ручейку, напился и прилег на землю. Хотел было вздремнуть немножко, вдруг видит ползет к нему уж болотный, ползет, на Макара глазками маленькими смотрит, сказать что-то хочет. Приподнял голову Макар, глядит на ужа, а тот говорит человеческим голосом:
   - Не с-с-спи, казак, не с-с-спи... Прослышала сестра Лихо-Мрака, Горе Человеческое, что идешь ты Песню из неволи освобождать, рассердилась и спешит сюда, извести тебя хочет. Коль уснешь ты, казак, обрызгает тебя Горе Человеческое слезами - ослабнешь ты. Даст тебе сестра Лихо-Мрака слез напиться - сам в слезы превратишься. Не с-с-спи, казак, не с-с-спи,
   Погладил Макар ужа по спинке и отвечает:
   - Не раз меня Горе Человеческое слезами обдавало, словно волнами, а не ослаб я пока, друг мой любезный. Бесслезный я, не пристают ко мне слезы, А вот пить я их не стану, спасибо тебе, что предупредил. Не обманет теперь казака Горе Человеческое.
   Положил Макар под голову шашку свою да пику, закрыл глаза и уснул.
   Уж болотный в траву уполз потихоньку. А Горе Человеческое уже тут как тут. Спешит к казаку. Седые космы на голове шевелятся, к спине кувшин глиняный веревками привязан, а в кувшине слезы людские плескаются. На ногах у Горя башмаки из кошачьих шкур: идет Горе тихо, не услышишь.