Лебедев Andrew. Смоляночка

   – Ах, как это гадко! – воскликнула Даша, когда впервые услыхала рассказ о подобном игрище августейшего шефа Семеновского полка и его офицеров, – это же свальный грех и содомия!
   – Ах, саму тебя позовут и тоже присоединишься, как миленькая, – хмыкнув ответила все уже повидавшая Анечка Голицына, – а потом это так возбуждает, когда мужчина с мужчиной, и ты вместе с ними, так возбуждает!
   Даша сидела ни жива – ни мертва, когда вдруг послышались тихие шаги и наконец отворились двери.
   – Знаешь меня? – спросил вельможа в золоченом парчовом кафтане с погончиком для орденской ленты… Сами ленты государь отменил и ношения их – запретил.
   – Знаешь меня?
   – Знаю, ваше сиятельство, – скромно потупив взоры ответила Даша, – вы Александр Андреевич светлейший князь, кто же вас не знает?
   – А коли знаешь меня, – сказал светлейший, – так и раздевайся да ложись…
   СЦЕНА ИНТИМА (Губаревский – срочно!) …
   – Будешь Даша России служить этим самым местом своим, – сказал Александр Андреевич, указательным пальцем ткнув Даше в ее нежные промежности, – а не послужишь, так и убьем, поняла?
   Когда ее всю еще дрожащую, те же два гвардейца везли назад в замок, она вспоминала все те железные… Нет, чугунные слова светлейшего князя…
   – Будешь махаться с теми, на кого укажу, поняла? А что они говорить станут, все запоминай и мне докладывай. В том и служба твоя России и ее государю будет. А не то отдам солдатам чухонско-лифляндского полка. Отдам им после бани на забаву.
   И с первым велел сойтись с этим… С англичанином.
   С Витвордом.
 

Глава седьмая

 
   Николенька Каменский и Ванечка Дибич-Заболканский стреляются на шести шагах. А начальство заминает скандал.
   Смешными и забавными измены и их разоблачения получаются только в анекдотах, а в жизни же все выходит весьма драматично.
   Nobless oblidges… Как много смысла заключено в этом коротеньком выражении!
   Гвардейский офицер всегда говорит другому гвардейскому офицеру "ты", даже не будучи знакомым с ним, даже не будучи представленным. А гвардейцев Петербурге – два корпуса кавалерии, да корпус гренадер. Гвардейская пехота – Семеновский, Измайловский, Преображенский, Финляндский полки…
   Гвардейская кавалерия – полки Лейб-гусар, лейб-уланы, лейб-драгуны, а еще два полка Его и Её величеств конно-гвардейцев-кирасир. А еще гвардейская артиллерия и гвардейский экипаж. И еще, и еще, и еще… И этими более чем двадцатью тысячами солдат, расквартированных в Петнрбурге, командовали полторы тысячи господ-офицеров… Дворян и дворянчиков. Родовитых и не очень. Но всех без исключения – подчинявшихся правилу – что ПОЛОЖЕНИЕ и ПРОИСХОЖДЕНИЕ – ОБЯЗЫВАЮТ.
   Что если ты – офицер и дворянин, то честь свою обязан защищать…
   А офицеров в Петербурге было очень много.
   И все они хотели любовных приключений. И поэтому, ссоры из-за барышень происходили ежедневно. И дуэли были в Петербурге явлением более чем обыденным.
   Ноблес – оближ. Положение обязывает. И если у простых солдат и унтеров происходивших из рязанских и малороссийских крестьян, если у этих простых солдат – что поссорившись в трактире из-за красивой бабенки-чухонки просто подрались на кулачках, да пустили друг дружке юшку из носа, да на том и помирились, то у господ офицеров все обстояло иначе.
   К барьеру.
   Под граненый ствол дуэльного пистолета!
   Таков был Питер.
   Государыня матушка-императрица за возведение ее на трон, жаловала своих офицеров-гвардейцев тысячами душ и тысячами десятин земли… И милостиво позволила не служить…
   Но как же не послужить – За эти то привилегии, данные им государыней? И дворяне служили. А служба – это война.
   А война – это готовность отдать свою жизнь. А эта готовность требует храбрости.
   А в мирное время – что же так еще не развивает эту храбрость, как не дуэли? …
   Секундантами Каменского были штаб-ротмистр Краузе и поручик Бонч-Задунайский.
   Они пришли к Ване Дибич-Заболканскому на его квартиру, когда тот еще только завтракал.
   – Мы уполномочены заявить, – начал было раздувавшийся от собственной значимости Бонч-Задунайский, которого по молодости, все товарищи в полку называли просто Бонч.
   – Дайте пожрать, ей Богу, – взмолился Ваня Дибич, – почему ваша уполномоченность не может подождать?
   Задунайский с Краузе вышли в прихожую и там дожидались, покуда Иван не закончит свою трапезу.
   А трапаза была теперь испорчена, и подававший своему барину денщик Ефимка был отослан вместе с серебряным подносом, на котором так и остались недоеденными кусок холодной телятины, два куриных яйца, в смятку, как любил барин, да теплый филипповский калач с Невского…
   – Нутес, господа, – выйдя в сени, обратился к офицерам Иван Дибич, – в чем ваше уполномоченное дело состоит, позвольте узнать?
   Иван прекрасно понимал, что Краузе с Бонч-Задунайским пришли объявить себя, как секунданты Каменского, но он продолжал изображать холодное недоумение.
   Сидевшие на сундуках и курившие, покуда хозяин квартиры завершал свой завтрак, Краузе с Бончем встали и теперь тоже выдерживали паузу.
   Иван подчеркивая свое абсолютное спокойствие, застегивал манжет на все четыре уставные пуговицы и застегнув, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки.
   Сперва левую, потом правую.
   – Мы имеем честь передать вам, господин корнет, что известная вам особа, а именно поручик Каменский, желают драться с вами, – сказал Краузе, ища, куда бы бросить папиросу, – и драться безотлагательно, – вставил распираемый от собственной значимости Бонч-Задунайский.
   Бонч впервые принимал участие в настоящем дуэльном деле и поэтому ужасно хотел выглядеть опытным забиякой, этаким заправским бретером.
   – Что значит безотлагательно? – хмыкнул Каменский, – уж не прикажете ли поехать нынче с вами на пески и драться прямо теперь и без моих секундантов?
   – Конечно же вы будете иметь время чтобы назначить секундантов, – поправил своего товарища Краузе, – и мы будем ждать их прихода, дабы обсудить условия поединка.
   – Да, да, – подтвердил Бонч, – мы будем ждать, чтобы обсудить условия.
   – Как угодно, господа, – подводя итог, сказал Каменский, коротким кивком показывая, что разговор окончен, – мои секунданты нанесут вам визит как только я сделаю свой выбор, а теперь, честь имею…
   Когда Краузе с Бонч-Задунайским вышли на двор, Каменский написал записку своему другу штабс-капитану Измайловского полка Руденко, чтобы тот прихватив с собою прапорщика Иванова, шел бы скорее на квартиру Каменского для разговора. Денщик Ефимка тут же помчался с этой запиской в Измайловские казармы.
   А Иван встал к бюро и принялся писать письмо Надин.
   Cher Ami,
   Je ne sais quoi, mais sens donc comme mon Coeur bondit et trepigne…
   Иван замер, написав сию фразу и задумался.
   Потом снова обмакнул перо в чернильницу и с противным скрипом принялся царапать дальше:
   Peut etre demain je ne serait pas vivant, mais mon amour…
   Иван порвал лист и скомкав его обрывки, безжалостно бросил их на пол.
   Из нижнего ящика бюро вынул другой лист, взял другое перо. Задумался, глядя в окно.
   Написал пару фраз.
   Снова порвал написанное и бросил на пол.
   Руденко с Ивановым, шумно войдя в квартиру одинокого любовника так и застали ее хозяина, скучающим возле бюро, стоящим посеред разбросанных по полу комков пищей бумаги.
   – Завещание пишешь? – хохотнул Руденко, – не рановато ли?
   – Это он своей пассии, своей petit ami амурное послание пишет, – догадался Иванов.
   – Входите, господа, суть дела, надеюсь, вам уже известна? – сказал Ваня, ногою в начищенном сапоге заталкивая комки бумаги под бюро, – господин Каменский нынче изволил вызвать меня, и я доверяю вам теперь быть моими секундантами.
   – Сочту за честь, – щелкнув каблуками и коротко кивнув, сказал Иванов.
   – Что же, если невозможно уладить дело иначе, то надо драться, – сказал Руденко, – так что можешь на нас положиться.
   – Ну и чудно, господа! – нервически воскликнул Иван, – я надеюсь, вы сумеете договориться с секундантами Каменского о кондициях.
   Руденко хмыкнул.
   – Кондиции? Да ведомо ли тебе, друг мой, что он тебя почти наверняка уложит. Он ведь стрелок известный. А ты?
   – И стоило ли того то полученное тобой удовольствие? – покачав головою спросил Иванов.
   – Стоило ли! – воскликнул Иван, – savais vous, les sein c"etait presqu"aussi ouvert qu"a present – господа, я бы смотрел и смотрел бы на них, даже если бы сто пистолетов уперлись теперь мне в лоб, – est-ce qu"il y a quelque chose de plus beau qu"un joli sein de femme…
   – Да он блаженный! – воскликнул Руденко.
   – Определенно, у него жар, – согласился Иванов.
   – Может отложим поединок? – поинтересовался Руденко.
   – Что? Ни в коем случае! – воскликнул Иван.
   И отослав секундантов к друзьям Каменского, снова встал к бюро и принялся чиркать пером:
   Cher Nadine!
   C"est quelque chose d"innefable, ma noble adorable Nadine… Sacre Nadine, vous autres femmes c"est votre ideal d"etre maltraitees… Mais moi Je suis un homme…
   Тут Иван задумался… Ему хотелось найти убедительные слова, но в тоже самое время не грубые, чтобы донести до сознания Надин ту мысль, что с Иваном она была бы счастливее, чем с Каменским, потому как он любит ее искреннее и нежнее.
   – Барин, мундир я вычистил, а саблю отдал татарину наточить, как вы велели, – нарушил тишину, тихо вошедший Ефимка.
   – Уйди, дурак, не мешай! – раздраженно крикнул на денщика Иван.
   Не писалось.
   Вот уже шесть листов скомкал и изорвал.
   Иван бросился лицом на диван и решил, что уснет и поспит часа два.
   Как раз до службы.
   В пять надо было на развод караулов идти.
   Но не спалось.
   Какие то мысли лезли в голову.
   Как Руденко сказал?
   – Да он тебя подстрелит, как утку на охоте, он же стрелок!
   Всем было известно, что Каменский хорошо стрелял.
   Ну так на все воля Божья!
   Авось и промахнется. …
   В это же самое время Каменский обсуждал с Надин свои кондиции. Кондиции продолжения их отношений.
   – Сударыня, вам известно, что я аккуратно выполняю данные вам обещания достойно содержать вас. Ваш дом, ваш выезд, ваши причуды, наконец.
   – Вы меня попрекаете? Terrible monster! – пожав плечиками фыркнула Надин, – а вам известно, что наш достаточно умеренный в фантазиях государь смотрит ваши проказы мягко говоря сквозь пальцы только благодаря моим заслугам перед вашим влиятельным родственником?
   – Да, наш государь не так терпим, как была матушка императрица, – согласился Каменский, – но что вы изволите иметь ввиду, когда говорите о неких послаблениях, которыми я якобы обязан вам?
   – Ах, не стройте из себя неведающего Фомы, – воскликнула Надин, – sancta simplistica!
   – О чем вы? Сударыня!
   – О том, что мой дом, который так уж получилось, содержится на ваши деньги, монсеньёр, служит отечеству и интересам государя, и не ваше дело, попрекать меня тем, что я вам позволила содержать этот дом, потому что кабы не вы, то был бы кто-то другой, c"est entenduit?
   Каменский отшатнулся ошарашенный.
   – Вы, вы, вы хотите сказать, что вы совершенно не любили меня, Надин? C"est nes pas juste…
   – Quelle enfante! – всплеснула руками Надин, – я не любила? Да я с вами носилась, как дурочка с писаной торбой, да кабы не мое к вам доброе отношение, на вас бы никто всерьез не смотрел бы в свете, кабы не я… Да и разве вы не пользовались моими прелестями, сударь?
   Надин смотрела на Каменского с укором.
   – Ах. Вы жестокая! – с трудом вымолвил Каменский, – как вы могли так выставить мое имя, связавшись с этим Дибич-Заболканским? Я теперь опозорен.
   – Вы опозорены? – округлив глаза спросила Надин, – c"est vrai les mot infantilles, я вам, сударь, не жена и не помолвленная невеста. Так что не стоит говорить о том, что я подвергла ваше имя нареканию со стороны светских правил.
   Это не верно!
   – Но я содержу вас! – как то уже совсем беспомощно воскликнул Каменский.
   – Ну так и не содержите, дуралей! – фыркнула Надин, – завтра же Безбородько назначит мне другого покровителя, вам этого надо?
   Каменский постоял, подумал.
   А потом бросился в ноги к Надин, – простите, простите меня дурака, я никогда больше не посмею попрекать вас!
   – То то же, – удовлетворенно согласилась Надин, – и не смейте стреляться с Дибич-Заболканским по-настоящему, а не то! …
   Стрелялись в пятницу в четыре утра.
   Чтобы потом как раз в казармы да на плац к вахт-параду успеть.
   Каменский не доходя до барьера сразу выстрелил в воздух.
   А Иван, тот тоже выстрелил в пролетавшую мимо невскую чайку..
   А впрочем, кабы даже и сделал он выстрел в сторону Каменского, то вряд ли причинил тому вред, потому как пистолеты были заряжены одним порохом и пыжами.
   Пуль в них не было. ….
   Но все же донос о том, что два гвардейца нынче стрелялись на Песках в присутствии доктора и четырех секундантов, донос такой все же лег на стол к государю.
   Павел поглядел бумагу.
   Вскинул свое курносое лицо на Безбородько и сказал, – я буду их сечь, вот матушка моя их жаловала, а мне плевать, мне плевать, что они дворянского звания и офицерского чина. В этом государстве есть только один дворянин – и этот дворянин я!
   – Будьте великодушны, государь, – сказал Безбородько, – как был великодушен Христос, когда говорил, наведают они что творят, они словно дети малые, а они ведь ваши дети, государь!
   – Большие детки, большие бедки! – хмыкнул Павел поднимаясь из кресла, – сей вот час увижу этих Каменского с Дибич-Заболканским на вахт-параде, обоим по мордам нахлещу!
   – Так их! Так их, государь, – согласно кивнул Безбородько.
 

Глава восьмая

 
   Где главный сводник Российской империи сводит Дашеньку с аглицким послом Витвордом и его главным шпионом Роджерсоном.
   На этот раз не гвардейцы с завязанными на лицах кушаками, а Дмитрий Блудов и Сан Саныч Бибиков приехали за Дашенькой.
   – Ваш professeur желает видеть вас, – сказал Сан Саныч.
   Дашенька знала его, знала, что вернувшись из Португалии, где он был посланником, Бибиков теперь служил по канцелярии иностранных дел и Безбородько был его прямым начальником.
   – Ах, дайте же девушке собраться, – вздохнув, сказала Дашенька, подумав что снова придется ей подставлять свое юное тело под грубые ласки старика, и уж было позвала горничную Катрин, дабы распорядиться насчет белья, но Бибиков замахал руками, – ничего не надо, вас вызывают для разговора и только…
   А молодой дипломат Дмитрий Блудов, который явно не без вожделения смотрел на Дашенькины прелести, подумал про себя, что не останутся эти прелести без движения, скоро пойдут они в дело на пользу государственной дипломатии. Блудову было известно, что посол Витворд уже положил глаз на Дашутку и пустив слюньку, делился своими похотливыми мечтами с мистером Роджерсоном. Если шпионов нельзя было посадить в Британское посольство на набережной, то Блудов с Бибиковым благополучно посадили их в факторию Пита. И вот буквально вчера на стол к Безбородько лег подробный отчет о разговоре, что произошел между Витвордом и Роджерсоном в фактории Пита, где два джентльмена сперва умяли седельце молодого барашка под две пинты черного ирландского Гиннеса, а потом возле камина, распили бутылку португальского портвейна. Шпион российской канцелярии иностранных дел, который под видом отставного корабельного стюарда служил у Пита старшим буфетчиком, мог отчетливо слышать беседу англичан во всех ее тонкостях и нюансах.
   Включая не только политические, но и личные.
   Безбородько трижды перечитал отчет, и покуда он читал этот документ, Бибиков с Блудовым тихо стояли в почтительном удалении.
   Витворд: Ну, как прошло путешествие, мой юный друг? Как вам Петербург? Не находите ли что Нева чем то похожа на Темзу?
   Роджерсон: До шведских берегов плавание было очень тяжелым, сильное волнение и штормы измотали меня да и не только меня, но и всю команду, но едва прошли проливы и вошли в Балтику, погода изменилась. Был почти штиль, и туманы. Туманы до самого Кронштадта. А что до Невы, мистер Витворд, то милее родной Темзы ничего нет!
   Витворд: Это похвально, Роджерсон, что вы такой патриот, но удалось ли вам познакомиться с кем нибудь из русских женщин? Вот уж где вы проявите космополитизм, русские женщины куда как красивее итальянок и француженок!
   Роджерсон: Чувствую, что за полтора года службы послом Его величества в Петербурге вы, Виттворд, уже успели попасться в сети какой-нибудь из этих красавиц.
   Витворд: Его величество, а вернее, наш с вами шеф – главный лорд адмиралтейства, ставит нереальные задачи, он желал, чтобы я близко сошелся с мадам Нелидовой, ни больше и ни меньше. Каково!
   Роджерсон: Я в курсе, милорд, и вам повезло, что русский царь сменил старую фаворитку на молодую.
   Витворд: Вы правы, друг мой, Лопухина выручила меня, избавив от необходимости безнадежного волочения за престарелой фрейлиной русского царя. И этой же Лопухиной мы обязаны теперь нашей с вами дружбе, Роджерсон!
   Роджерсон: Да, милорд, именно Лопухиной, то биш ее успеху у русского царя, посвящена моя миссия в Петербург. И эта моя миссия освобождает вас, милорд, от прежних поручений главного лорда адмиралтейства, которые вы милорд считали обременительными.
   Витворд: Да уж, а то мне так приглянулась одна из новых фрейлин, выпускниц этого их заведения для благородных девиц, что я не мог без содрогания думать о потасканных дряблых плечиках мадам Нелидовой.
   Роджерсон: И кто же эта юная особа, что так пленила вас, милорд?
   Витворд: Вы непременно увидите ее при дворе, это мадмуазель Азарова, она просто прелесть!
   Роджерсон: Ну, так не теряйтесь, Милорд. При ваших то деньгах и при вашем влиянии при дворе русского царя, кому как не вам разбивать сердца молодых фрейлин?
   Витворд: Но мы не должны забывать главного, милый мой Роджерсон, главного, зачем мы здесь с вами, мы должны поссорить русского царя с Наполеоном, мы должны сорвать эти безумные планы совместного индийского похода русских с французами против Британской короны. И все средства в этой нашей работе будут хороши.
   Роджерсон: Особенно те средства, что в наших с вами панталонах, милорд.
   Витворд: Смех – смехом, Роджерсон, а эти дуралеи в нашем форин аффэаз всерьез восприняли ту эпиграмму, что я послал главному лорду адмиралтейства в моем декабрьском докладе, где было про некую машину что в штанах. Так вот эти идиоты попросили у меня добыть чертежи сей машины…
   Роджерсон: Это и правда смешно. Но не находите ли вы столь же смешными опасения наших парламентариев той дружбой, что наметилась между Павлом и Бонапартом?
   Неужели наши лорды взаправду верят в поход сорока тысяч русских гренадеров вместе с двадцатью тысячами французских конников через Кавказ, далее через Кабул и Кандагар в Индию? Это фантазии умалишенных, и если Павел полу-идиот, то почему в это верит Наполеон? Мне кажется, планы этого похода это политический блеф Версаля и Петербурга.
   Витворд: А вы не забыли поход русских гренадер через Альпы? Когда фельдмаршал Суворов вывел русское войско из окружения и спас наследника Константина?
   Роджерсон: Я не забыл, но тут же должен поправить вас, что наследником русского трона является не Константин, а старший из сыновей царя Александр.
   Витворд: Павел не любит Александра, а Константин из трех сыновей наиболее похож на своего отца. И кроме того, Павел еще не решил, каков будет порядок наследования, по завещанию ли, как было установлено Петром, или по прямому старшинству, как было до Петра?
   Роджерсон: Я слыхал, что сам Павел едва не лишился трона после смерти матушки своей, де она завещала его Александру.
   Витворд: Именно поэтому Павел и не любит старшего сына. Кроме того, по мнению царя, Александр не будет сильным государем, если у того не хватает сил даже на собственную жену и для зачатия детей он подсылает к ней своего дружка Адама Чарторыйского.
   Роджерсон: А Британии бы был нужен слабый русский царь.
   Витворд: Вы правы, вы правы, мой милый Роджерсон. Давайте же выпьем за здоровье нашего короля! …
   Безбородько оторвался от документа.
   – Какие подлецы! – воскликнул он, – какие подлецы!
   – Какие поступят распоряжения? – спросил Бибиков.
   – Дашку, Дашку Азарову этому Витворду поскорее подложить надо! – сказал Безбородько, – пускай она все про все выведает у этого Витворда, но не просто выведает, а письма, письма его к главному лорду адмиралтейства выкрадет, потому как для государя доказательства нужны.
   – А что с этим, с Роджерсоном делать будем? – спросил Бибиков.
   – А этого в салон к Надин Золотицкой пусть пригласят как будто невзначай, пусть он там покрутится, туда мы и Лопухину свозим, – хмыкнул Безбородько, – дело молодое, пущай помахаются покуда охота есть!
   И оба стоявших позади Безбородько чиновника, и Бибиков и Блудов, подобострастно заржали… …
   Вечером в салоне у Надин собралось блистательное общество.
   Хозяйка рассадила гостей в три кружка, которые образовались – один вокруг господина Бибикова, что был необыкновенно искусным рассказчиком, и рассказы его всегда были яркими и красочными, как те места в Италии и Португалии где совсем недавно он был посланником Их величества. Другой кружок образовался вокруг британского посла господина Витворда. Витворд был заправским грубым остряком и любил отпускать такие шутки которые свидетельствовали совсем не в пользу мифа о некой особенной тонкости английского юмора.
   Третий кружок благородных слушателей и слушательниц сформировался вокруг господ Державина и Сперанского.
   Надин словно пчелка порхала по салону, перелетая от одного цветка к другому – от одного кружка, образованного тремя повернутыми друг к дружке диванами – к другому. Интересно ли всем гостям? Живо ли протекают беседы? Тут кружки на всякий вкус. Бибиков рассказывает о необычайных красотах Неаполя и Лиссабона, Витворд рассказывает грубые анекдоты про английских лордов и фрейлин Людовика ХV, а господа Державин со Сперанским соревнуются в остроумии, вертящемся вокруг французской романистики и русского стихослогательства.
   И если вдруг Надин замечала, что кто-то из гостей заскучал, она участливо отводила такого гостя в другой кружок, авось там ему будет интересней.
   Надин подошла к кружку, собравшемуся вокруг дипломата Бибикова.
   – Oh, mais, si vous allez un jour a Seville, vous m"en direz des nouvelles! – воскликнул Бибиков, прицокивая языком и закатывая глаза, – Ah, il y avait une certain dona Innes…
   – Ах, Бибиков, расскажите же нам об этой донье Инэсс! – всплеснув руками, воскликнула сидевшая напротив Бибикова Даша Азарова, – cet interesant!
   – Да, да, Бибиков, расскажите нам о женщинах Испании, ведь это настоящие персонажи господина Сервантеса и его романа Дон_Кихот! – хлопали в ладоши Полина Бецкая и юная баронесса Гойниген-Юнге.
   И Бибиков, приободренный женскими улыбками оживленно рассказывал.
   – Je vous dirai qu"une foi il m"est arrive a Seville, господа, это была ночь, которую я провел в царстве испанских страстей, mais de ces nuits qu"on ne trouve qu"en Espagne! Ах, донна Инэсса, какими поцелуями она осыпала мои лицо и тело, oh, mais ce baisers! C"etait quelque chose d"innefables! C"etait tout un poeme!
   – Ах, мосье Бибиков, как это поэтично! – воскликнула Полинка Бецкая.
   – Но что же ее муж? – испуганно округлив глаза спросила Маша Гойниен-Юнге, – что же муж этой Инэссы? Он ведь застал вас прямо на месте преступления? О, эта испанская ревность!
   – J"ai ete comme fou… Parole d"honneur, – воскликнул Бибиков, сверкая глазами упертыми в Дашино декольте, – C"etait un vrai butor!
   – Ах, у него в руке наверное был настоящий испанский нож! – испуганно прижав руки к груди воскликнула Полина Бецкая.
   – Навахо, – подсказал поручик Вюртенберг, который стоял за спиною Полины, – эти ножи я слыхал, называются навахо, так ведь? И они такие изогнутые, как турецкие ятаганы, чтобы вспарывать ими живот?
   – N"en parlons pas des chos mechantes! – сказал Бибиков сделав многозначительное выражение лица, – c"est nes pour dammes!
   – Нет, нет мы хотим подробностей, господин Бибиков! – в один голос заверещали Полина и юная баронесса Гойниген – Юнге, – рассказывайте в подробностях, и про то, как она ласкала вас, и про то, как вошел ее муж!
   Бибиков бросил взгляд на Надин и поведя глазами как бы показал ими на Дашу Азарову, а затем, заметным только Надин движением головы, показал в сторону того кружка, где сидел Витворд.
   Показал и тут же с азартом принялся рассказывать свои севильские страсти-мордасти.
   Надин подошла сзади к дивану, на котором сидела, обмахиваясь дорогим китайским веером Дашенька Азарова, слегка отодвинув стоящего за Дашиным затылком конногвардейского штаб-ротмистра Клюева, наклонилась к ней и прошептала на ушко:
   – Тебе не скучно здесь? А то давай я тебя переведу в кружок аглицкого посланника?
   В кружке у аглицкого посланника говорили об Индии.
   О необычных для европейцев нравах. О культе любви и о прочей, будоражащей холодную европейскую кровь, экзотике.
   Витворд, оказывается, бывал в Индии и вместе с отрядом лорда Ормсби-Четтертона участвовал в подавлении восстания сингхов в провинции Пенджаб.
   – Ах, милые дамы, многие из вас не только бы покраснели от стыда и неловкости, когда увидали бы то, что открылось моему взору, когда выйдя из джунглей, мы, юные невинные кавалеристы Его величества драгунского полка увидали стены древнего тысячелетнего храма богини любви, – сказал Витворд, удовлетворенно улыбаясь тому факту, что хозяйка салона привела в его кружок новую слушательницу, – сперва, милые дамы, мне показалось что я брежу. Ведь все стены громадного древнего сооружения были украшены изображениями и фигурами любовников, принимающих самые фантастически изощренные в своем разнообразии позы.