В рецензии на труд казанского философа Берви "Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни" Добролюбов утверждал: "Ныне в естественных науках усвоен положительный метод, все выводы основываются на опытных, фактических знаниях, а не на мечтательных теориях... Ныне уже не признаются старинные авторитеты... Молодые люди... читают Молешотта... Фохта, да и тем еще не верят на слово... Зато г. Берви очень остроумно умеет смеяться над скептиками, или, по его выражению, "нигилистами".
   В другой рецензии Добролюбов-"нигилист" так обличал писателей, любящих "поидеальничать": "Кто не убирал розовыми цветами идеализма - простой, весьма понятной склонности к женщине?.. Нет, что ни говорите, а... врачи и натуралисты имеют резон". Получалось, что чувство любви вполне объясняется физиологией, врачами и натуралистами.
   В первом номере "Современника" за 1838 год Тургенев с нарастающим чувством возмущения прочел добролюбовскую рецензию на седьмой, дополнительный том Собрания сочинений Пушкина, подготовленный П. В. Анненковым. Пушкину приписывался взгляд на жизнь "весьма поверхностный и пристрастный", "слабость характера", "чрезмерное уважение к штыку". Утверждалось, что поздний Пушкин "окончательно склонялся к той мысли, что для исправления людей нужны бичи, темницы, топоры". Пушкин обвинялся в "подчинении рутине", в "генеалогических предрассудках", в служении "чистому искусству". Так бесцеремонно обращался молодой критик с творчеством поэта, которого Тургенев боготворил.
   По зрелом размышлении можно было в какой-то мере оправдать такие полемические выпады молодым задором критика, возмущенного дружининскими статьями о Пушкине, проповедующими "чистое искусство". Но с какой стати за Дружинина должен расплачиваться Пушкин? И откуда у Добролюбова развивается столь пренебрежительное отношение к художественному слову?
   Наконец, во втором и четвертом номерах "Современника" за 1859 г. появилась статья Добролюбова "Литературные мелочи прошлого года", явно полемическая по отношению к общественным и литературным взглядам Тургенева. По Добролюбову, современная прогрессивная молодежь видела в поколении сверстников Тургенева едва (*104) ли не главных своих врагов. "Люди того поколения, писал Добролюбов,- проникнуты были высокими, но несколько отвлеченными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло все прекрасное; но выше всего был для них принцип... Отлично владея отвлеченной логикой, они вовсе не знали логики жизни..."
   На смену им идет молодое поколение - "тип людей реальных, с крепкими нервами и здоровым воображением", отличающийся от "фразеров" и "мечтателей" "спокойствием и тихой твердостью". Молодое поколение "не умеет блестеть и шуметь", в его голосе преобладают "звуки очень сильные", оно "делает свое дело ровно и спокойно".
   И вот с позиции этого поколения "реалистов" Добролюбов с беспощадной иронией обрушивался на либеральную гласность, на современную печать, где обсуждаются общественные вопросы. Для чего же с таким опрометчивым радикализмом надо губить на корню благородное дело гласности, для чего же высмеивать пробудившуюся после тридцатилетней спячки николаевского царствования живую политическую мысль? Зачем же недооценивать силу крепостников и бить по своим? Тургенев не мог не почувствовать, что из союзников либеральной партии молодые силы "Современника" превращались в ее решительных врагов. Совершался исторический раскол, предотвратить который Тургенев был не в силах.
   Летом 1860 года Тургенев обратился к изучению немецких вульгарных материалистов, на которых ссылался Добролюбов. Он усердно читал труды К. Фогта и писал своим друзьям: "Ужасно умен и тонок этот гнусный матерьялист!" Чему же учат российских "нигилистов" эти умные немцы, их кумиры? Оказалось, тому, что человеческая мысль - это элементарные отправления мозгового вещества. А поскольку в процессе старения человеческий мозг истощается становятся неполноценными как умственные, так и психические способности человека. Со времен классической древности старость была синонимом мудрости: римское слово "сенат" означало "собрание стариков". Но "гнусный матерьялист" доказывает, что "молодое поколение" вообще не должно прислушиваться к опыту "отцов", к традициям отечественной истории, а верить только ощущениям своего молодого мозгового вещества. Дальше - больше: утверждается, что "вместимость черепа расы" по мере развития цивилизации "мало-помалу увеличивается", что есть расы полноценные - арийцы, и неполноценные - негры, например.
   (*105) В дрожь бросало Тургенева от таких "откровений". Ведь в итоге получалось: нет любви, а есть лишь "физиологическое влечение"; нет красоты в природе, а есть лишь вечный круговорот химического вещества; нет духовных наслаждений искусством - есть лишь "физиологическое раздражение нервных окончаний"; нет преемственности в смене поколений, и молодежь должна с порога отрицать "ветхие" идеалы "старичков". Материя и сила!
   И в сознании Тургенева возникал смутный образ героя, убежденного, что естественнонаучные открытия объясняют в человеке и обществе буквально все. Что стало бы с таким человеком, если бы он попытался осуществить свои взгляды на практике? Мечтался русский бунтарь, разбивающий все авторитеты, все культурные ценности без жалости и без пощады. Словом, виделось какое-то подобие интеллектуального Пугачева.
   Отправившись в конце июля 1860 года в городок Вентнор на английском острове Уайт на морские купания, Тургенев уже обдумывал план нового романа. Именно здесь, на острове Уайт, был составлен "Формулярный список действующих лиц новой повести", где под рубрикой "Евгений Базаров" Тургенев набросал предварительный портрет главного героя: "Нигилист. Самоуверен, говорит отрывисто и немного, работящ. (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского.) Живет малым; доктором не хочет быть, ждет случая.- Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признает... Знает довольно много - энергичен, может нравиться своей развязанностью. В сущности, бесплоднейший субъект - антипод Рудина ибо без всякого энтузиазма и веры... Независимая душа и гордец первой руки".
   Добролюбов в качестве прототипа здесь, как видим, указывается первым. За ним идет Иван Васильевич Павлов, врач и литератор, знакомый Тургенева, атеист и материалист. Тургенев относился к нему дружески, хотя его часто смущала и коробила прямота и резкость суждений этого человека.
   Николай Сергеевич Преображенский - приятель Добролюбова по педагогическому институту с оригинальной внешностью - маленький рост, длинный нос и волосы, стоящие дыбом, несмотря на все усилия гребня. Это был молодой человек с повышенным самомнением, с бесцеремонностью и свободой суждений, которые вызывали восхищение даже у Добролюбова. Он называл Преображенского "парнем не робкого десятка".
   (*106) Нельзя не заметить, что в первоначальном замысле фигура Базарова выглядит очень резкой и угловатой. Автор отказывает герою в душевной глубине, в скрытом "художественном элементе". Однако в процессе работы над романом характер Базарова настолько увлекает Тургенева, что он ведет дневник от лица героя, учится видеть мир его глазами. Работа продолжается осенью и зимою 1860/61 года в Париже. Писатель-демократ Николай Успенский, путешествующий по Европе, обедает у Тургенева и бранит Пушкина, уверяя, что во всех своих стихотворениях наш поэт только и делал, что кричал: "На бой, на бой за святую Русь!" Еще один образчик базаровского типа берется на заметку, еще одна русская натура "при широком взмахе без удара", как говаривал Белинский. Но в Париже работа над романом шла медленно и трудно.
   В мае 1861 года Тургенев вернулся в Спасское, где ему суждено пережить утрату надежд на единство с народом. Еще за два года до манифеста Тургенев "завел ферму", то есть перевел своих мужиков на оброк и перешел к обработке земли вольнонаемным трудом. Но никакого нравственного удовлетворения от своей хозяйственной деятельности Тургенев теперь не почувствовал. Мужики не хотят подчиняться советам помещика, не желают идти на оброк, отказываются подписывать уставные грамоты и вступать в какие бы то ни было "полюбовные" соглашения с господами.
   В такой тревожной обстановке писатель завершает работу над "Отцами и детьми". 30 июля он написал "блаженное последнее слово". По пути во Францию, оставляя рукопись в редакции "Русского вестника", Тургенев попросил редактора журнала, М. Н. Каткова, обязательно дать прочесть ее П. В. Анненкову. В Париже он получил сразу два письма с оценкой романа: одно от Каткова, другое от Анненкова. Смысл этих писем во многом совпадал. И Каткову, и Анненкову показалось, что Тургенев слишком увлекся Базаровым и поставил его на очень высокий пьедестал. Поскольку Тургенев почитал за правило в любом, даже самом резком замечании видеть долю истины, он сделал ряд дополнений к роману, положил несколько штрихов, усиливающих отрицательные черты в характере Базарова. Впоследствии многие из этих поправок Тургенев устранил в отдельном издании "Отцов и детей".
   Когда работа над романом была завершена, у писателя появились глубокие сомнения в целесообразности его публикации: слишком неподходящим оказался исторический мо-(*107)мент. Поэт-демократ М. Л. Михайлов был арестован за распространение прокламаций к юношеству. Студенты Петербургского университета взбунтовались против нового устава: двести человек были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. В ноябре 1861 г. скончался Добролюбов. "Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений,- писал Тургенев своим друзьям,- человек был даровитый молодой... Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!"
   По всем этим причинам Тургенев хотел отложить печатание романа, но "литературный купец" Катков, "настойчиво требуя запроданный товар" и получив из Парижа исправления, уже не церемонился. "Отцы и дети" увидели свет в самый разгар правительственных гонений на молодое поколение, в февральской книжке "Русского вестника" за 1862 год.
   Трагический характер конфликта в романе. Центральная мысль "Записок охотника" - гармоническое единство жизнеспособных сил русского общества. Деловитость Хоря и романтическая настроенность Калиныча - эти качества русского национального характера не конфликтуют в тургеневской книге. Вдохновленный мыслью о единстве всех живых сил нации, Тургенев с гордостью писал о способности русского человека легко поломать себя: "Он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо - то ему и нравится, что разумно - того ему и подавай, а откуда оно идет,- ему все равно". По существу, здесь уже прорастало зерно будущей базаровской программы и даже базаровского культа своих ощущений. Но тургеневский Хорь, к которому эта характеристика относилась, не был лишен сердечного понимания лирически-напевной души Калиныча; этому деловитому мужику не были чужды сердечные порывы, "мягкие как воск" поэтические души.
   В романе "Отцы и дети" единство живых сил национальной жизни взрывается социальным конфликтом. Аркадий в глазах радикала Базарова - размазня, мягонький либеральный барич. Базаров уже не может и не хочет признать, что мягкосердечие Аркадия и голубиная кротость Николая Петровича - еще и следствие художественной одаренности их натур, романтических, мечтательных, склонных к музыке и поэзии. Эти качества Тургенев считал глубоко русскими, ими он наделял Калиныча, Касьяна, Костю, знаменитых певцов в "Записках охотника". Они столь же органично связаны с народной жизнью, как и порывы базаровского отрицания. Но в "Отцах и детях" единство между ними (*108) исчезло, возник раскол, коснувшийся не только политических, социальных, но и непреходящих, вечных культурных ценностей. В способности русского человека легко "поломать себя" Тургенев увидел теперь не столько великое наше преимущество, сколько опасность разрыва связи времен. Поэтому политической борьбе революционеров-демократов с либералами он придавал широкое гуманистическое освещение. Речь шла о культурной преемственности в ходе исторической смены одного поколения другим.
   Русская литература всегда выверяла устойчивость и прочность общества семьей и семейными отношениями. Начиная роман с изображения семейного конфликта между отцом и сыном Кирсановыми, Тургенев идет дальше, к столкновениям общественного, политического характера. Но семейная тема в романе сохраняется и придает его конфликту особую глубину. Ведь никакие социальные, политические, государственные формы человеческого общежития не поглощают нравственного содержания семейного начала. Напротив, семейное начало оказывается зерном и первоосновой всех сложных форм общественности. Не случайно страну, в которой мы живем, мы называем родиной-матерью или отечеством. Отношения отцовско-сыновние не замыкаются только на кровном родстве, а распространяются далее на "сыновнее" отношение к прошлому, настоящему и будущему отечества, к тем историческим и нравственным ценностям, которые наследуют дети. "Отцовство" в широком смысле слова тоже предполагает любовь старшего поколения к идущей на смену молодежи, терпимость и мудрость, разумный совет и снисхождение. Мир так устроен, что "молодость" и "старость" в нем взаимно уравновешивают друг друга: старость сдерживает порывы неопытной юности, молодость преодолевает чрезмерную осторожность и консерватизм стариков, подталкивает жизнь вперед. Такова идеальная гармония бытия и в представлении Тургенева. В ней присутствует, конечно, "снятый", преодоленный драматизм конфликта между отцами и детьми.
   Существо этого конфликта лежит в самой природе вещей, и есть бесспорно продуманный ход Тургенева, начинающего первое знакомство с нигилизмом не через Базарова, а через его ученика - Аркадия. В Аркадии Кирсанове наиболее открыто проявляются неизменные и вечные признаки юности и молодости со всеми достоинствами и недостатками этого возраста. "Нигилизм" Аркадия - это живая игра молодых сил, юное чувство полной свободы и независимости, легкость отношения к традициям, преданиям, авторитетам.
   (*109) Конфликт Аркадия с Николаем Петровичем в начале романа тоже очищен от политических и социальных осложнений: представлена неизменная и вечная, родовая его суть. Оба героя любуются весною. Казалось бы, тут-то им и сойтись! Но уже в первый момент обнаруживается драматическая несовместимость их чувств. У Аркадия - молодое, юношеское восхищение весною: в нем предчувствие еще не осуществленных, рвущихся в будущее надежд. А у Николая Петровича свое чувство весны, типичное для умудренного опытом, много испытавшего и по-пушкински зрелого человека. Базаров грубо прервал стихи Пушкина о весне в устах Николая Петровича, но Тургенев уверен, что у читателей его романа эти стихи из "Евгения Онегина" на слуху:
   Или не радуясь возврату
   Погибших осенью листов,
   Мы помним горькую утрату,
   Внимая новый шум лесов...
   Ясно, что мысли отца все в прошлом, что его "весна" далеко не похожа на "весну" Аркадия. Воскресение природы пробуждает в нем воспоминания о невозвратимой весне его юности, о матери Аркадия, которой не суждено пережить радость встречи с сыном, о скоротечности жизни и кратковременности человеческого счастья на земле. Николаю Петровичу хочется, чтобы сын разделил с ним эти мысли и чувства, но для того чтобы их сердечно понять, надо их сначала пережить. Молодость лишена душевного опыта взрослых и не виновата в том, что она такова. Получается, что самое сокровенное и интимное остается одиноким в отцовской душе, непонятым и неразделенным жизнерадостной, неопытной юностью. Каков же итог встречи? Сын остался со своими восторгами, отец - с неразделенными воспоминаниями, с горьким чувством обманутых надежд.
   Казалось бы, между отцом и сыном существует непроходимая пропасть, а значит, такая же пропасть есть между "отцами" и "детьми" в широком смысле. И пропасть эта возникает благодаря природе человеческого сознания. Драматизм исторического развития заключается в том, что прогресс человеческий совершается через смену исключающих друг друга поколений. Но природа же и смягчает этот драматизм, и преодолевает трагический характер его могучей силой сыновней и родительской любви. Сыновние (*110) чувства предполагают благоговейное отношение к родителям, прошедшим трудный жизненный путь. Чувство сыновства ограничивает свойственный юности эгоизм. Но если случается порой, что заносчивая юность переступает черту дозволенного ей природою, навстречу этой заносчивости встает любовь отцовская и материнская с ее беззаветностью и прощением. Вспомним, как ведет себя Николай Петрович, сталкиваясь с юношеской бестактностью Аркадия: "Николай Петрович глянул на него из-под пальцев руки... и что-то кольнуло его в сердце... Но он тут же обвинил себя". Родительская самоотверженная любовь стоит на страже гармонии отцовско-сыновних отношений.
   Тургенев потому и начинает свой роман с описания столкновений между отцом и сыном Кирсановыми, что здесь торжествует некая извечная жизненная норма, намечается обычный, рядовой жизненный ход. Кирсановы звезд с неба не хватают, такой отпущен им удел. Они в равной мере далеки как от дворянской аристократии, так и от разночинцев. Тургенева эти герои интересуют не с политической, а с общечеловеческой точки зрения. Бесхитростные души Николая Петровича и Аркадия сохраняют простоту и житейскую непритязательность в эпоху социальных бурь и катастроф. Своими отношениями на семейном уровне они проясняют глубину отклонения жизни от нормы, от проторенного веками русла, когда эта жизнь вышла из своих берегов.
   Беспощадные схватки Базарова с Павлом Петровичем постоянно завершаются мирными спорами Аркадия с Базаровым: Аркадий своей непритязательной простотой пытается урезонить хватающего через край друга. Ту же роль при Павле Петровиче играет его брат Николай. Своей житейской добротой и терпимостью он пытается смягчить чрезмерную заносчивость уездного аристократа. Усилия отца и сына Кирсановых предотвратить разгорающийся конфликт оказываются беспомощными. Но их присутствие бесспорно проясняет, высвечивает трагизм ситуации.
   Конфликт романа "Отцы и дети" в семейных сферах, конечно, не замыкается. Но трагизм социального и политического столкновения выверяется нарушением "первооснов" существования - "семейственности" в связях между людьми. И если в "Записках охотника" торжествовал эпос как живая форма выражения национальной общности, то в "Отцах и детях" торжествует трагедия как выражение общенационального кризиса и распада человеческих связей между людьми.
   Ровно за два месяца до окончания романа Тургенев (*111) писал: "со времен древней трагедии мы уже знаем, что настоящие столкновения - те, в которых обе стороны до известной степени правы". Этот принцип античной трагедии положен в основу "Отцов и детей". Две партии русского общества претендуют на полное знание народной жизни, на полное понимание ее истинных потребностей. Обе мнят себя исключительными носителями правды и потому крайне нетерпимы друг к другу. Обе невольно впадают в деспотизм односторонности и провоцируют катастрофу, трагически разрешающуюся в финале романа. Тургенев показывает обоюдную правомерность борющихся друг против друга сторон и в процессе разрешения конфликта "снимает" их односторонность.
   Споры Базарова с Павлом Петровичем. Принято считать, что в словесной схватке либерала Павла Петровича с революционером-демократом Базаровым полная правда остается на базаровской стороне. Между тем на долю победителя достается весьма относительное торжество. Симпатии читателей связаны с Базаровым не потому, что он абсолютно торжествует, а "отцы" бесспорно посрамлены. Обратим внимание на особый характер полемики героев и не совсем обычный нравственно-философский ее результат.
   К концу романа, в разговоре с Аркадием, Базаров упрекает своего ученика в пристрастии к употреблению "противоположного общего места". На вопрос Аркадия, что это такое, Базаров отвечает: "А вот что: сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же".
   И Базарова, между прочим, можно с таким же успехом обвинить в использовании "противоположных общих мест". Кирсанов говорит о необходимости следовать авторитетам и верить в них, Базаров отрицает разумность того и другого. Павел Петрович утверждает, что без "принс`ипов" могут жить лишь безнравственные и пустые люди, Евгений Васильевич называет "прынцип" бессмысленным, нерусским словом. Кирсанов упрекает Базарова в презрении к народу, нигилист парирует: "Что ж, коли он заслуживает презрения!" Павел Петрович говорит о Шиллере и Гете, Базаров восклицает: "Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта!" и т. д.
   Базаров прав до известной степени: любые истины и авторитеты должны проходить проверку сомнением. Но "наследник" должен обладать при этом чувством сыновнего отношения к культуре прошлого. Это чувство База-(*112)ровым подчеркнуто отрицается. Принимая за абсолют конечные истины современного естествознания, Базаров впадает в нигилистическое отрицание всех исторических ценностей.
   Тургенева привлекает в разночинце отсутствие барской изнеженности, презрение к прекраснодушной фразе, порыв к живому практическому делу. Базаров силен в критике консерватизма Павла Петровича, в обличении пустословия русских либералов, в отрицании эстетского преклонения "барчуков" перед искусством, в критике дворянского культа любви. Но, бросая вызов отживающему строю, герой в ненависти к "барчукам проклятым" заходит слишком далеко Отрицание "вашего" искусства перерастает у него в отрицание всякого искусства, отрицание "вашей" любви - в утверждение, что любовь - "чувство напускное": все в ней легко объясняется физиологическим влечением, отрицание "ваших" сословных принципов - в уничтожение любых принципов и авторитетов, отрицание сентиментально-дворянской любви к народу - в пренебрежение к мужику вообще. Порывая с "барчуками", Базаров бросает вызов непреходящим ценностям культуры, ставя себя в трагическую ситуацию.
   В споре с Базаровым Павел Петрович прав до известной степени: жизнь с ее готовыми, исторически взращенными формами не уступит произволу бесцеремонно обращающейся с нею личности или группы лиц. Но доверие к опыту прошлого не должно препятствовать проверке его жизнеспособности, его соответствия вечно обновляющейся жизни. Оно предполагает отечески бережное отношение к новым общественным явлениям. Павел Петрович, одержимый сословной спесью и гордыней, этих чувств лишен. В его благоговении перед старыми авторитетами заявляет о себе "отцовский" дворянский эгоизм. Недаром же Тургенев писал, что его роман "направлен против дворянства как передового класса".
   Итак, Павел Петрович приходит к отрицанию человеческой личности перед принципами, принятыми на веру. Базаров же приходит к утверждению личности, но ценой разрушения всех авторитетов. Оба эти утверждения - крайние: в одном - закоснелость и эгоизм, в другом - нетерпимость и заносчивость. Спорщики впадают в "противоположные общие места". Истина, ускользает от спорящих сторон: Кирсанову не хватает отеческой любви к ней, Базарову - сыновнего почтения. Участниками спора движет не стремление к истине, а взаимная социальная нетерпимость.
   (*113) Поэтому оба, в сущности, не вполне справедливы по отношению друг к другу и, что особенно примечательно, к самим себе.
   Уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает от окружающих. "Тонкие губы Базарова чуть тронулись; но он ничего не отвечал и только приподнял фуражку". Однако нет-нет, да и сорвется герой Тургенева, заговорит с преувеличенной резкостью, с подозрительным ожесточением. Это случается, например, всякий раз, когда речь заходит об искусстве. Тут Базарову изменяет хваленая уравновешенность: "Искусство наживать деньги или нет более геморроя!" Почему? Не является ли базаровская нетерпимость результатом ощущения скрытой власти искусства над его внешне "нигилистической" душой? Не сознает ли Базаров в музыке и в искусстве силу, самым нешуточным образом угрожающую его ограниченным взглядам на природу человека? И другое. Первый завтрак в Марьине. Базаров "вернулся, сел за стол и начал поспешно пить чай". Каковы же причины поспешности? Неужели внутреннее замешательство и неловкость перед Павлом Петровичем? Уж не "робеет" ли сам Базаров, так трунивший над робостью Николая Петровича? Что скрывается за "совершенно развязною" манерою его поведения, за "отрывистыми и неохотными" ответами?
   Очень и очень не прост с виду самоуверенный и резкий тургеневский разночинец. Тревожное и уязвимое сердце бьется в его груди. Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усомниться в полной искренности отрицания. Есть в поведении Базарова некая двойственность, которая перейдет в надлом и надрыв к финалу романа. В Базарове предвосхищаются герои Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя. В тургеневском "нигилисте" скрыто присутствует многое из того, что он отрицает: и способность любить, и "романтизм", и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру "беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм".