Уже на въезде в деревню собралась большая толпа, с песнями и плясками встречающая приглашенных. На улицах, сгущаясь вокруг школы, толпилась масса людей в ярких праздничных одеждах. Большая площадка была окружена лавками и креслами, с одной стороны возвышался травяной навес с креслами для почетных гостей, в том числе и для Андрея. Японцы на открытие не приехали, был только губернатор округа Кундугу, крупный мужчина, в широком, синем, как небо, бубу. Первая местная красавица, по мнению Андрея, назначенная на эту роль несправедливо, поднесла высокому гостю калебасы с рисом и кислым молоком, аналоги русского хлеба-соли. Речи с перерезанием ленточки на здании школы были короткими и, судя по реакции зрителей, веселыми, а потом начался праздник. Сначала на площадь вышли дети, будущие ученики. Они оглушительно пели что-то дикое, ритмичное и зажигательное, прыгали, крутились, размахивали какими-то ветками, выпускали каких-то птиц. Видно было, что мэтр времени даром не терял. Потом они с визгом разбежались и уселись на землю перед первым рядом скамеек.
   Теперь на площадь вышла колонна охотников человек в сто, одетых примерно как те двое марабу, в замшевые костюмы из шкур антилоп, расшитых бисером и бахромой, в кожаных и замшевых шляпах, мокасинах или сапогах, увешанные патронташами, пороховницами, ножами и шпагами, с ружьями разной степени антикварности в руках, от кремневых мушкетов до ижевских одностволок. Поравнявшись с трибуной, они поднимали свои ружья и палили в воздух, перезаряжали и палили снова. Поднялась оглушительная стрельба, дополненная визгом и криком детей. Длинные струи дыма вылетали из ружейных стволов, как в фильмах Бондарчука, крепко запахло дымным порохом, повсюду летали горящие бумажные пыжи. Андрей подумал, что еще недавно охота здесь была массовым занятием, если охотничий костьюм есть в каждой семье.Среди стрелков оказалось много участковых рабочих, они приветственно махали ему, явно радуясь, что он их узнает. Многие выполняли какие-то строевые артикулы, возможно, они изображали не просто охотников, а что-то вроде войска. Андрей вспомнил, что именно в этих местах воевал легендарный Самори, вошедший во все африканские учебники истории как самый героический пример антиколониального сопротивления. В конце девятнадцатого века Самори почти двадцать лет воевал с наступающими французами, получив у них прозвище «африканский Наполеон». Разумеется, он понятия не имел об африканской независимости или европейском колониализме. Просто он сколотил свою империю как раз тогда, когда европейцы начали делить Африку, и он защищал свои владения от французов, как от любых других врагов и соседей.
   Отстрелявшись, охотники расселись на свободных скамьях, а на площадку выкатилась обычная грузовая двухколесная тележка, запряженная парой осликов. На тележке мальчик с ружьем и несколько малолетних красавиц что-то изображали, но аллегорический смысл представления ускользнул от Андрея. Напуганные шумом толпы ослики упирались и шли не туда, пока, наконец, общими усилиями их не вытолкнули с площадки. Теперь в центр толпы колонной, один за другим, приплясывающим шагом вышли несколько женских, так сказать, фольклорных коллективов. Андрею объяснили, что они представляют разные кварталы деревни и соревнуются друг с другом. Одетые явно в специальные наряды для выступления, женщины пели и плясали без всякого смущения, почти профессионально и с явным удовольствием. Когда все группы отплясавшись, заняли свои места на скамейках, тамтамы загрохотали еще громче, и на площади начался ритуальный танец: двое в масках и на ходулях, вдетых в длинные штанины костюмов, двое нормального роста в масках и каких-то ветках и шкурах, и вокруг толпа просто танцоров. Ходули опасно наклонялись, размахивая длинными ногами, маски подпрыгивали и бросались на просто танцоров, стараясь их схватить и, вероятно, съесть, те с визгом и прыжками спасались. Затем было объявлено, что официальная часть праздника закончена, но народ и не думал расходиться, наоборот, дети отовсюду хлынули на площадь и присоединились к танцующим. Андрей еще с удовольствием потолкался в толпе, прежде чем уйти. Народ на улице ему улыбался, многие девушки вполне многообещающе, за весь день он не увидел ни одного пьяного, ни одной драки или ссоры.

РАЗГОВОРЫ МЕЖДУ УМНЫМИ ЛЮДЬМИ

   После праздника трудовая жизнь продолжалась, и для Адрея она становилась все легче. Все больше проблем трудящиеся могли решать сами, без его участия. По ночам теперь работали только промывочные приборы и подающие бульдозеры, поскольку дневная смена успевала навозить песков и на ночь тоже. Воды тоже хватало, за сезон дождей ее накопилось в котлованах старого полигона достаточно. Приборы, во избежание соблазна, были защищены решетками и замками, и по ночам Андрей мог спокойно спать. У него появилась такая роскошь, как свободное время и даже целые свободные дни. Производством занимался Николай, а с разного рода посетителями разбирался Кулибали.
   Участок, как и деревня, и множество других деревень, и город, находился на обширной равнине, по ней же текла река и проходили дороги. Далеко на севере равнина плавно переходила в пустыню, на западе и на юге уходила в соседние страны, а на востоке, не так уж далеко от участка, упиралась в подножие огромного каменного обрыва. Этот обрыв, тянущийся на сотни километров, ограничивал обширное скалистое плато, занимавшего половину Сонгая. Андрей полюбил уходить туда на прогулки. Затратив час-полтора на подьем по хаосу каменных глыб и узким щелям в каменной стене, он попадал в совершенно другой мир. Здесь, наверху, солнце светило еще ярче, но жарко не было и всегда дул ветерок. Здесь не было почвы, только твердые скалы, разных цветов и оттенков, прочные каменные пласты, из которых вода и ветер вырезали причудливые скульптуры. Ходить по гладким каменным плитам было так же легко, как по городским лестницам и тротуарам.На камнях росли необыкновенные растения, совсем не похожие на те, что внизу, – разные кактусы, алоэ, щучьи хвосты, многие из них Андрей помнил растущими в горшках на российских подоконниках. Особенно сказочным пейзаж выглядел в разгар сезона дождей, как натуральные сады Черномора из «Руслана и Людмилы».
   Отмытые от пыли скалы сверкали яркими красками, в маленьких извилистых каменных ущельях журчали ручьи и шумели многочисленные водопады, иногда ручьи расширялись, образуя маленькие озера или просто каменные ванны с гладкими, отполированными стенками, и чистой прозрачной водой, в которой можно было полежать, глядя в небо. В воде резвились маленькие крабики, тритоны и рыбки ярких расцветок, из которых многие Андрею тоже казались знакомыми по российским аквариумам. Куда все они девались в сухой сезон, он не знал. Иногда проплывал небольшой питон, со своим переливающимся оранжево-зеленым рисунком, ужасно красивым в воде
   На плато жили и люди – в маленьких, редких деревеньках. У них не было полей, не было коров, только козы и крохотные огородики и садики на клочках земли. Еще они охотились и собирали всякие дикие фрукты. По сравнению с этими горными обитателями деревенская жизнь на равнине казалась верхом цивилизации. Андрея не раз и не два разные люди предостерегали от подобных прогулок. Они говорили, что здесь, наверху, живут людоеды, которые не откажут себе в удовольствии съесть одинокого белого. При этом собеседники всегда дистанцировались от своих диких соотечественников и подчеркивали свою продвинутость по пути цивилизации. Они говорили: «У нас в деревне людей не едят», а иногда даже усиливали это утверждение: «У нас в деревне никогда людей не едят!» Быть съеденным Андрею не хотелось, главным образом потому, что он хорошо представлял, какой хохот поднимется среди его русских друзей, узнавших, что в Африке его таки съели, но удержаться от прогулок было выше его сил. Он брал с собой пистолет, купленный официально, с разрешения кайенской полиции, избегал деревень и тропинок, поворачивал, увидев группу людей, ну а одиноких встречных он не боялся.
   Леонтий теперь приезжал к ним в гости регулярно. Его англичане вели себя как-то непонятно – разведку всерьез не вели, но и не закрывали, задания давали ему какие-то невнятные, контракт на семь тысяч все по разным причинам не подписывали, однако денег на жизнь по-отечески подкидывали, причем достаточно. Леонтий от неопределенности будущего совсем не страдал, вполне довольный каждым сегодняшним днем, прожитым хорошо и интересно и считая, что о завтрашних заботах следует думать завтра. Андрей для себя определял Леонтия, как аристократа и богача, считая эти понятия не внешними, а внутренними. Так, дворяне из первой российскй эмиграции в Париже двадцатых годов была нищи и беспомощны, но оставались богачами и аристократами, проводя ночи в ресторанах и гуляя во всю ширь до последнего бриллианта. Леонтий мог посидеть в баре с компанией охотно пьющих японцев, каждый из которых был многократно богаче его и имел вдобавок неограниченные средства на представительство, а потом самым беспечным и естественным образом заплатить за всех. Андрей, наоборот, с детства имел привычку к бедности. Сейчас, когда дневные доходы участка измерялись в десятках тысяч долларов, а расходы в тысячах, и все это проходило через его руки практически без контроля, он по-прежнему бессознательно старался использовать бритвенные лезвия как можно дольше и выдавливать поменьше зубной пасты из тюбика.
   По вечерам они часто и надолго усаживались поболтать, получая удовольствие от общества друг друга и от того, что не надо никуда спешить. Леонтий, большой мастер разговорного жанра, говорил больше всех. Зная все и всяческие языки, он успел поработать переводчиком в разных африканских странах, обслуживая то строителей, то геологов, то, как он туманно выражался, борцов за социализм против империализма. Он рассказывал о заграничной жизни советских специалистов и дипломатов в коммунистические времена, жизни очень замкнутой, жестко регламентированной и тщательно контролируемой. Советские люди жили в ограниченном закрытым пространстве в постоянном бессмысленном напряжении, которое создавали себе сами. Часто напряжение превышало возможности психики, тогда случались дикие срывы, запои, драки, побеги в город, бешеные романы и супружеские измены, кончавшиеся увольненим и отправкой на родину. Он рассказывал о немеряных и несчитаных средствах, вбухнутых в рыжую африканскую землю, о заброшенных стройках, о ржавеющих в джунглях и пустынях танковых дивизиях, о колхозах или совхозах, с помощью которых собирались поднимать отсталое сельское хозяйство.
   Развалины одного такого совхоза Андрей сам видел неподалеку от Сонгвиля. Если отвлечься от красной земли и баобабов, они ничем не отличались от кладбища техники на ремплощадке любого советского колхоза. В пышной траве виднелись ржавые остовы тракторов, плугов и прочих сельскохозяйственных машин, с которых сельские кузнецы сняли и утащили все, что сумели. Какие-то дамбы и сухие русла каналов уходили в никуда, какие-то водокачки, чугунные трубы, остатки фермы (зачем?). Было видно, что все это не работало ни одного дня, было завезено и сразу заброшено. Где-то все это делали, грузили на корабли, везли через полсвета, разгружали с кораблей… Зачем было просто не украсть эти деньги? Какие неведомые люди творили все это?
   – Мы над общим смыслом тогда не задумывались, – отвечал Леонтий. Каждый работал, получал зарплату. Думали больше, как купить чего-нибудь да как в отпуск поехать.
   О безвозвратно ушедшем социализме Леонтий и Николай вспоминали с симпатией и некоторой тоской. Каждому из них там жилось хорошо. Леонтий после иняза занимался международным комсомольско-молодежным туризмом. Это была веселая и увлекательная, полная приключений дружба народов – конференции, делегации, агитпоезда от Таллина до Самарканда, пылкие комсомолки с Кубы и раскованныеые шведки левой ориентации. Потом уже любовь к дальним странам увлекла его в Африку. Теперь, став старше, он предпочитал интеллектуальные приключения телесным, читал на многих языках, знакомился с массой людей из разных стран, сам писал ироничные стихи и рассказики и усиленно разрабатывал планы приезда в Сонгай его молодой русской жены.
   Николай приспособился к социализму иначе. Работая в какой-то транспортно-механическо-строительной конторе, он отбросил товарно-денежные отношения, при социализме бесперспективные, и жил натуральным хозяйством, как на необитаемом острове.
   – Все у меня было, ну, все. Мы на сахарном заводе линию отремонтировали, мне сахара дают, сколько надо. Я из него горилку делаю, лучше магазинной, – чистая, как слеза. Коптильня своя, кабанчика откормил, все есть – сало, окорок, ветчина. На огороде все в порядке, хлеб только остается покупать. С другом на лимане держим моторку, поехали, наловили сазана, леща, воблы, закоптили, завялили. Друг на нефтебазе работает, я ему помог кое-чем, он говорит: бери солярки, сколько хочешь. У меня дома печка на солярке, с форсункой. Я емкость залил, на весь год хватает, тепло и чисто. А теперь? Каких же денег на эту солярку напасешься? Приходится опять углем топить.
   Андрей, как мог, пытался возражать, что может потому социализм и кончился, что всем было хорошо. Все брали из холодильника, но никто в холодильник не клал. Все, вроде бы, несли бревно, но никому не было тяжело, что же удивляться, что бревно упало? Андрей сам тоже неплохо жил в те времена. Старательские артели были разрешенным исключением из социализма, там можно было много работать и много же зарабатывать, и ему все артельные годы не приходилось экономить деньги. Он имел к Советской власти более мировоззренческие, чем личные, претензии. Ему, например, не нравилось, что власть никак не поощряла работника, хотя на словах только и заботилась о производстве. Выдающийся работник, просто работяга и тот, кто только пил водку на рабочем месте, получали одинаково. Более того, хороший работник постоянно имел неприятности, поскольку ему всегда чего-то было надо для работы же. Поэтому энергичные люди неуклонно уходили в сферу распределения, где было легче добиться жизненного успеха. Когда распределять стало нечего, социализм кончился. Что ему еще не нравилось, так это распределение обязанностей между теми, кто думает, и теми, кто исполняет, когда пара тысяч человек, сидящих в здании Госплана, должна придумать и приказать все, что надлежит делать сотням миллионов по всей стране. В обществе свободного предпринимательства каждый уличный торговец напряженно думает, какой товар ему сегодня предлагать и по какой улице пойти. Размеры думающей части общества соответствуют размерам ее исполняющей части, думают те же люди, что осуществляют задуманное, там же и тогда же. При коммунизме думали одни, а исполняли другие. Размеры и сложность мыслительного аппарата радикально не соответствовали размерам и сложности экономики, а его отделенность от исполнителей требовала совершенно нереальной мощности информационных потоков. Подобных претензий Андрей мог бы набрать с десяток еще в те годы, если бы его мнение кого-нибудь тогда или сейчас интересовало.
   Нынешний общественный строй в России, Америке или Сонгае может быть несправедливым и несимпатичным, но он разумен. Лицо, желающее социального успеха, должно предложить на рынке полезный продукт – рис, уголь, идею, услугу, стихотворение. Общество примет то, что ему нужно, и оплатит усилия производителя продукта. Личный успех в принципе совпадает с общественной пользой. Коммунизм мог выглядеть справедливым и привлекательным, но он был безумен. Личный успех достигался в сфере жестокой дележки, всегда у кого-то отнимался и в целом противоречил обществу, каковое поэтому вполне справедливо требовало от индивида самопожертвования и бескорыстия. А где же такой народ возьмешь?
   Понятно, что больше всего они втроем говорили о том, что их окружало, – об Африке и ее поразительном отличии от остального современного мира. В американских и европейских журналах, которые привозил Леонтий, а Андрей охотно читал, рассказывалось о потрясающих научных и технологических успехах во всех областях деятельности. Информатика, медицина, военное дело, все менялось, все было совсем не таким, как десять лет назад. Это поражало их всех. Леонтий однажды разгорячился:
   – Говоря о западной цивилизации можно только изумляться и восхищаться. Какой прогресс! Какой темп! Она идет вперед настолько быстро, что обычные люди не могут за ней уследить. Ежедневно совершается бесчисленное множество изобретений, улучшений, изменений во всем. Целые отрасли экономики появляются из небытия и за считанные годы приобретают многомиллиардные обороты. И она не рушится, не падает под тяжестью этого огромного груза ежедневных нововведений. И парадокс – обеспечивает каждому своему жителю процветание, доселе неслыханное. Какой-нибудь гитарист в баре на пять столиков имеет дом, автомобиль, счет в банке и полный набор благ и прав своего мира. А что он делает? Практически ничего. Больше половины американцев работают в сфере отдыха и развлечений, то есть по определению не участвуют в добывании хлеба насущного. И при этом Америка помогает всему миру, выполняет роль международного полицейского, поддерживает порядок, безвозмездно передает научные знания и технологии. Получается, что тот, кто рубит просеку и прокладывает дорогу в нехоженом лесу, уходит все дальше от тех, кто просто по этой дороге едут. Вся Африка наполовину живет за счет полученного от развитых стран. Те же машины, одежда. В Европе надо было сначала это придумать, потом сделать, а здесь получают даром. И все равно не догоняют, а все больше отстают.
   – Запад – цивилизация, усвоившая истинную религию, живущая по законам христианства. Там многие столетия старались жить по Новому Завету. А Христос же сказал: «Ищите прежде всего Царства Божия, и все остальное приложится вам». Вот и приложилось.
   – А Япония, Израиль? При чем здесь Новый Завет?
   – Это тоже страны глубоко религиозные, с крепкими моральными устоями. Прививка поздних технических достижений христианской цивилизации оказалась успешной.
   – Самое печальное, что Африка сейчас в технико-экономическом тупике. Казалось бы, технические средства должны ускорять и удешевлять производство, на чем весь технический прогресс и стоит. А здесь нет! Ты видел, как здесь канавы копают?
   – Видел. Еще в аэропорту, когда самолет садился, какую-то траншею копали человек наверное пятьсот. Я еще подумал: «Как окопы в сорок первом году».
   – Точно. Но эти пятьсот человек получают по доллару в день. Никаких забот. Утром кайлы раздал, вечером кайлы собрал. Понадобились рабочие – с улицы взял. Не понадобились – на улицу выгнал и забыл. Один экскаватор сделает в день примерно столько же. Но его дневная аренда будет стоить много дороже. Потому что в нее входит изготовление экскаватора американскими рабочими и его доставка американским кораблем. И зарплата американских служащих здешнего представителя «Катерпиллера», которые меньше чем за десять тысяч долларов в месяц в Африку не поедут. И обучение водителя экскаватора, и стоимость горючего и масла. А запчасти, цена которых совершенно невообразима, плюс безумные деньги за любой факс, любой разговор по телефону. А если купить покрашенное старье, которое сюда привозят, так оно не работает, особенно в руках здешних механиков. Здесь много экскаваторов за заборами стоят. Но пустить его в ход – разоришься на запчастях. Куда проще нанять пятьсот землекопов. Для исполнителя работ, без сомнения, дешевле. Но для страны это означает, что она будет копать землю кайлом в двадцать первом веке. И эти пятьсот человек останутся землекопами и никогда не получат образования. И их дети, кстати, тоже.
   – Ну, в России, слава Богу, не так, – пробормотал Андрей, помня, что в Москве выкопать любую ямку метр на метр приезжает обязательно экскаватор, даже если лопатой проще и быстрее.
   – Да, может, в каком-то случае это и невыгодно, но это поддерживает страну на современном уровне. А здесь…Даже не знаю, что им делать. Хотя есть какие-то прорывы. Кое-где в деревнях пашут на тракторах. Почти в каждую деревню раз в день приезжает микроавтобус. Или, например, здесь строят очень приличные городские дома из бетона без всяких механизмов, дешево и быстро. Потолки заливают прямо на месте, без всяких заводских плит и кранов, арматуру вяжут без сварки, перекрытия, колонны – все делается на месте. Применительно к своим возможностям они часто великолепно организованы, можно поучиться.
   – Пожалуй, – согласился Андрей, вспомнив посещение «женского базара».
   Причину бедственного положения вещей, то есть почему Африка оказалась в таком безнадежном состоянии, каждый из них видел по-разному. Здесь, сами того не зная, они воспроизводили в своих застольных разговоров все точки зрения, существовавшие когда-либо по этому поводу в мировой науке. Николай, как человек прямой и простой, придерживался расовой теории, давно отвергнутой цивилизованным миром и запрещенной к упоминанию на политкорректном западе. Даже любые исследования по измерению способностей людей разных рас были строго запрещены, поэтому каждый по этому поводу мог думать и говорить, что хотел. Николай приводил, как ему казалось, неотразимые доводы:
   – Ну, тупые они, мозгов нет, и все тут. Вот Ибрагим, слесарь, старательный, слов нет. Но до сих пор не может запомнить, в какую сторону гайку откручивать, в какую закручивать, хоть занимается этим каждый день. Вы бы посмотрели с мое, что они с техникой творят, когда остаются без контроля, вы бы в ужас пришли.
   На это Андрей с Леонтием отвечали, что как всем достоверно известно, сотворение человека или его происхождение от обезьяны произошло именно в Африке с последующим расселением по всему миру, что первая великая цивилизация в истории, египетская, случилась тоже в Африке, что никаких принципиальных биологических отличий между белыми и черными не обнаружено, Что черно-белые браки дают сильное и жизнеспособное потомство, что достижения черных музыкантов и спортсменов всем известны и что ему самому нечем особенно гордиться.
   – А в твоей родной деревне, – спрашивал Леонтий – нет таких, которые не знают, куда крутить гайки?
   – Трохи есть, – признавался Николай, – так то потому, что у него отец пил, и сам он пил с детства.
   Впечатлительный Леонтий считал, что во всем виновата работорговля, о которой он прочитал множество книг за свои африканские годы.
   – Еще древние египтяне захватывали в Нубии черных рабов, и это продолжалось всю античную историю. Черные рабы обслуживали Римскую империю, особенно в ее африканских провинциях. Эту традицию успешно продолжил мусульманский мир. Законы ислама запрещали обращать в рабство самих мусульман, а также «людей книги», то есть иудеев и христиан, поэтому африканские язычники были идеальным объектом для захвата. Столетиями караваны рабов двигались на север через Сахару, неся на себе золото и слоновую кость. А кого отбирали в рабы в первую очередь? Молодых да сильных, да красивых. Но самое страшное случилось, когда европейцы начали колонизировать Новый Свет. Им понадобились рабочие на плантациях, но американские индейцы по каким-то причинам оказались для этого непригодны. И в один несчастный день было сделано фундаментальное экономическое открытие: оказалось, что африканские невольники, привезенные в Америку, идеально для этого подходят. Буквально четыре-пять рабов-негров, работающих на плантациях хлопка, кофе, табака, сахара, в считанные годы приносили состояние своему хозяину.
   Кстати, вы помните, как Робинзон Крузо попал на свой необитаемый остров? Он отправился в неудачную экспедицию за рабами, поскольку он сам и его соседи-плантаторы нуждались в рабочей силе. Вся экономика нынешних Кубы, Ямайки, Бразилии, юга Соединенных Штатов, была построена на рабском труде африканцев. Триста лет работорговля была важнейшим европейским бизнесом. Сами европейцы в Африке не покидали своих кораблей и прибрежных крепостей опасаясь углубляться в континент, полный смертельных для них болезней. На побережье сформировалась целая серия бандитских государств, которые совершали набеги в глубь континента и приводили захваченных рабов, своих братьев-африканцев, своим белым партнерам, за что получали ружья, порох, ром и табак. Подсчитано, что всего около десяти миллионов было вывезено в Америку, и на каждого прибывшего приходится двое погибших при захвате и в дороге. Опять же избирательно лучших.
   Дело даже не в прямом ущербе населению и генофонду. Дело в том, что по всему континенту люди были сведены к положению цыплят, выращиваемых на убой. Вы родили и воспитали детей, потом придет человек с ружьем и их заберет. Сопротивляться африканские деревни не имели никакой возможности: на охоту за рабами уходили армии воинов-профессионалов, в достатке снабженные европейским оружием и имеющие на своей стороне фактор внезапности. В условиях систематического разгрома никакая экономика, культура, социальная жизнь не могла развиваться, не могло существовать ни мастерских, ни школ, ни храмов, ни библиотек. Выжить могло только то, что при звуке опасности способно было убежать в лес и спрятаться. Любая попытка социальной самоорганизации немедленно уничтожалась. Так длилось до тех пор, пока англичане из христианских соображений не положили этому конец, установив блокаду африканского побережья. Помните фильм «Максимка», где злобные англичане хотят отнять у русских моряков их любимую игрушку, африканского мальчика. Как раз об этом.