Лекух Дмитрий. Игра слов

   Хотя – почему несчастной?!
   Вон, как сопит…
   …Тем, в принципе, – и жил…
   …Утром я проводил нечаянную подругу до станции метро «Площадь Ногина», доехал до родных «Кузьминок», поежился от лезущего под куцее «молодежное» пальтишко сырого весеннего холода, выкурил последнюю оставшуюся в пачке сигарету. Потом позвонил маме из телефона-автомата: доложил, что вечеринка на даче по поводу выдуманного дня рождения у одноклассника, о которой я врал ей вчера вечером, когда с боем отпрашивался на ночь, прошла успешно и без потерь.
   Еще раз поежился и вышел из подземного перехода на улицу под холодный, косой и колючий весенний мартовский дождь.
   Мама уезжала на работу в половине восьмого, и мне, чтобы не попасть под шквальный допрос, стоило еще часа полтора погулять.
   Вечером будет проще, вечером она уже немного успокоится.
   Я пошарил по карманам, насобирал сорок две копейки мелочью, купил пачку «Столичных», спички и, не сильно торопясь, двинулся в сторону родного для меня Кузьминского парка.
   Шел дождь, и вместе с этим дождем продолжали длиться мои последние в этой жизни весенние школьные каникулы.
   Впереди были четвертая четверть, последний звонок, экзамены, выпускной бал, институт и целая-целая жизнь.
   Которая, увы, на поверку оказалась совсем не такой радужной и счастливой, какой чудилась мне под этим, перемешанным с тяжелым мокрым снегом, косым и колючим дождем на раскисших дорожках парка, огражденных с обеих сторон огромными узловатыми черными липами.
   Я сорвал с ветки липовую почку, растер ее в ладонях, вдыхая острый запах холодной московской весны, прикурил, затянулся, вздохнул, поднял лицо к небу, под струи дождя, и не торопясь побрел в свое такое замечательное и светлое будущее…
   А с Эдиком мы дружили еще довольно долго.
   Года, наверное, два.
   Пока мне окончательно не астопиздел этот проклятый бледно-поганочный поэтический декаданс, и я, плюнув на все, не отправился решительно в армию.
   Ну, а после армии мы с ним так ни разу, к сожалению, и не созвонились…

Контора. 2008

   …Новая секретарша почему-то старается ходить исключительно бочком и вдоль стеночки.
   И – молча.
   Зайдет и стоит, ждет, пока я сам ее не замечу.
   Даже, кажется, и не дышит.
   Дура.
   Я что, действительно такой страшный?!
   Или – старый?!
   Ну да, для девятнадцатилетней-то девочки…
   …Отрываюсь от компьютера, смотрю ей в глаза.
   Тоже молча.
   Вздыхаю.
   – Да, Лена. Слушаю вас. Вы ведь что-то хотели мне сказать?
   Сглатывает и, кажется, – даже потеет:
   – Дмитрий Валерианович… там это…
   Жду.
   Наконец не выдерживаю:
   – Что «это»?!
   – Ну…
   Еще раз вздыхаю и привычно тянусь за пачкой «Парламента».
   Черт.
   Надо бы поменьше курить, уже и двух пачек в день не хватает. Так и кеды в угол случайно составить можно, такими-то темпами.
   – Что «ну», – постепенно зверею, – что «ну», Леночка?!
   Молчит.
   Мнется.
   – Ле-на, – говорю по слогам. – Что слу-чилось?!
   Молчит.
   Опускает очи долу, блин.
   Еще немного, и расплачется.
   А ведь совсем не глупая, озорная и очень даже симпатичная девочка, на первый взгляд.
   И на второй – тоже.
   Задумываюсь – вот ведь интересно: каким отчаянным, не побоюсь этого слова, кобелем был ваш покорный слуга по молодости лет и каким скучным, малоинтересным для окружающих семьянином стал в наши дни.
   Ни интрижки тебе, ни даже адюльтера.
   Даже собственную секретаршу – и ту ни разу не трахнул.
   Образец влюбленного в собственную жену сорока-с-лишним-летнего идиота, можно сказать.
   Ага.
   Раньше хоть в командировках немного шалил, а сейчас – полная тишина.
   Ничего не хочется.
   Даже на известных своим буйством и крайним непотребством цеховых рекламных мероприятиях максимум, на что способен, – невинно пофлиртовать с незнакомой с моими тараканами коллегой.
   После чего нежно поцеловать ожидающую приятного продолжения банкета девушку в щечку, посадить в такси и – спокойно уехать домой.
   К жене.
   Идиот, да?!
   Парни пальцем у виска крутят.
   А по мне – так нормально…
   …Снова вздыхаю.
   – Лен, что случилось-то, можешь мне сказать? – говорю как можно спокойнее.
   Держу себя в руках, что называется.
   Лена неуверенно кивает.
   – Дмитрий Валерьянович, – шепчет, – вас Алексей Владимирович просил в переговорную подойти. Говорит, клиент проблемный. Они с Сайтаровым в тупике…
   Понятно…
   – Ну-ка, – вздыхаю, – давай поподробнее.
   Секретарша жмет худыми точеными плечиками.
   – Я кофе им туда на второй этаж относила, – почти шепчет. – Еще удивилась, почему именно я, а не девочки с ресепшен. А он попросил подождать, потом выскочил из переговорной и догнал в коридоре. Я ждала…
   Так, думаю.
   Леха проигрывать не любит.
   Еще меньше любит – в этих самых проигрышах признаваться.
   Я это еще когда мы с ним в свое время по казино всеразличным тусили, заметил.
   Значит – и вправду приперло…
   – Кто у них там? – спрашиваю со вздохом. – Ну, в смысле, из гостей?
   Снова жмет плечиками.
   – Эти… – Называет, морщась, одну хорошо известную в народе по телевизионной рекламе фирму.
   Потом немного думает, морщит носик и добавляет:
   – Противные…
   Ага, усмехаюсь про себя.
   Ну, тогда и вправду все понятно.
   Противные.
   Лучше не скажешь.
   Придется выручать…
   …К тому же, припоминаю, Леха говорил, они сегодня должны были своего вице-президента привезти.
   Того самого, что рекламные бюджеты утверждает.
   Точно надо идти.
   Мое «неожиданное появление» мы с ним, кстати, заранее обсуждали.
   Если что не так пойдет.
   Взмахом руки отпускаю секретаршу, допиваю одним глотком давно остывший кофе, вздыхаю, сосредотачиваясь. Отключаю комп, не фига всяким не в меру любопытным чужим глазам по моему монитору елозить.
   Так.
   Можно идти…
   …За время короткого пути с третьего, административного, этажа на второй, где располагаются клиентские службы и искомая переговорная, я неожиданно успеваю почувствовать себя очень старым и безмерно усталым человеком.
   Мне скучно…
   …Захожу, здороваюсь.
   Так.
   Чужих трое, по левую сторону большого «переговорного» стола.
   Двоих знаю.
   А этот жирный, с собачьими брылями урод в безбожно мятом, но дорогом даже по моим меркам костюме от «Бриони», – видимо, и есть искомый вице-президент.
   Н-да…
   И вправду – отвратительный типус.
   Если б не бизнес, я с таким ублюдком на одном огороде, простите великодушно, и срать бы не сел.
   Брезглив-с.
   А – приходится терпеть.
   И даже улыбаться…
   Наши устроились напротив: Леха, Сергей и симпатичная девочка-эккаунт, все время забываю, как ее зовут.
   …Ощущая себя глубоким, безразличным ко всему под этим неярким северным солнцем стариком, сажусь во главе стола.
   Прием, годами отработанный.
   Если кто-то изо дня в день протирает дорогие штаны на всеразличных совещаниях, то он на уровне подсознания будет воспринимать сидящего во главе стола как свое собственное начальство.
   На уровне условного рефлекса, что называется.
   Все мы тут в некотором роде… гкхм… собаки Павлова…
   …Спросив – приличия ради – разрешения, не торопясь закуриваю, распоряжаюсь насчет кофе.
   – Ну, – говорю бесконечно усталым голосом, – что у вас тут происходит, Алексей Владимирович? Докладывайте…
   И – ловлю яростный взгляд из-под толстых прозрачных линз.
   Самолюбив Леха, чего уж там.
   Все понимает: и то, что так нужно, и то, что так и договаривались.
   А – все равно кипит.
   Это хорошо…
   …Ответить мой партнер не успевает.
   Вместо него, неожиданно для окружающих, – в том числе для неготовых к такому повороту своих собственных подчиненных, – начинает докладывать быстрой мятущейся скороговоркой жирный дегенерат. В миг превращаясь из самоуверенного ублюдка в «Бриони» в того, кем он и должен быть на самом деле по этой смешной и никчемной жизни.
   В скромного советского бухгалтера в не менее скромном костюме от фабрики «Большевичка», по недоразумению взлетевшего на непредусмотренные судьбой и довольно убогими умственными способностями высоты.
   И оттого – еще более неприятного.
   «Противного», даже можно сказать.
   Права, ой, права юная секретарша Леночка.
   Надо бы поощрить…
   …Видишь, как все просто, Алексей Владимирович?
   Вы-то, небось, перед этим удодом битый час чистейший бисер метали.
   А ему ваши аргументы с фактами – вообще ни к чему.
   Ему нужен начальственный рык и заранее оговоренная небольшая сумма комиссионных.
   Просто – немного поиграть словами, и все дела.
   Мне скучно…

Капелла. 1980–1982

   Первое мое стихотворение было опубликовано в школьной стенгазете.
   Называлось оно «Вертикаль», и больше я об этом безобразии, к счастью, ничего не помню.
   К счастью, – потому как стихи сии были, разумеется, – полным говном.
   А вот саму школу, – точнее, старшие ее классы, – напротив, помню очень даже хорошо.
   Ага.
   Тяжело такое запамятовать.
   Хотя бы потому, что девятый и десятый классы были, пожалуй, самые шкодные, романтичные и забавные годы в моей жизни.
   Да и сама по себе школа была – ого-го.
   Специализированная.
   В смысле, – музыкальная, а вовсе не то, что вы подумали, зная скверную репутацию автора этих строк.
   Можно сказать, – элитная.
   Московская Государственная городская хоровая капелла мальчиков при институте имени Гнесиных.
   Располагавшаяся непосредственно на Пушкинской, в Малом Палашевском переулке, неподалеку от Патриарших прудов, куда мы все, начиная с восьмого класса, дружно бегали за сигаретами.
   Табачную точку, кстати, называли «у грузинки», хотя торговавшая там милая тетушка никакой грузинкой, разумеется, не была, а наоборот, оказывалась вполне себе реальной мамой знаменитого в ту пору музыканта Александра Кутикова из культовой тогда группы «Машина Времени».
   Вот у нее как раз – и затоваривались.
   В полный рост, ага.
   Человек-то, собственно говоря, нужды и запросы молодого поколения музыкантов – вполне даже понимающий. Ибо ходят упорные слухи, что музыканты «Машины» временами не только табак курят, но об этом можно – только шепотом…
   …Она, в смысле, школа, – собственно говоря, и сейчас там располагается.
   В Палашевском.
   Такая фигня…
   …Вот там-то я и учился, если это так можно назвать, – музыке, – под доблестным руководством самой грандиозной Нинель Давыдовны Гамбург, Царствие ей Небесное.
   Великая была тетка, чего уж там.
   Великая и Ужасная.
   Сейчас этой самой Капеллой руководит мой бывший одноклассник и, кстати, отличный товарищ, Леня Баклушин, чуть ли уже не заслуженный артист России, – бывший некогда нормальным таким московским музыкальным ботаником, обладавшим замечательным дискантом и вполне себе банальной школьной кличкой «Боевой Бекля».
   Почему, кстати, «боевой» – лично для меня до сих пор загадкой остается.
   Глумились, наверное.
   А что реальным поводом послужило – сейчас уже как-то и не упомню…
   И я искренне сомневаюсь, что добрейший и талантливейший Ленчик хотя бы на йоту может приблизиться к тому уровню поистине сверхъестественного ужаса и совершенно нереального обожания, которые сопровождали грозную Нинель по гулким коридорам сего богоугодного и, очевидно, богоспасаемого учебного заведения.
   Потому как без Божьей помощи этот шалман, сомневаюсь, что и неделю бы простоял: разнесли бы на хер подрастающие надежды столичной, российской и прочей мировой музыкальной культуры, ага.
   По кирпичику бы разобрали.
   Эту бы энергию – да в мирных целях, что называется…
   …Но Нинель при этом боялись – я так даже собственного сержанта в армейской учебке не опасался.
   Клянусь.
   Мне холодный бериевский блеск ее красивых фирменных очков с сильными диоптриями (отчего и без того большие глаза казались непропорционально огромными) даже в армии являлся, в жутких ночных кошмарах.
   Однополчане говорят – криком кричал во время таких сновидений.
   И это – на войне, так, на секундочку.
   Армия-то у меня, врать не буду, была такая, – что там и без грозной музыкальной директрисы кошмаров вполне хватало.
   С головой, что называется.
   Один старшина Припятко чего стоил.
   Нда…
   Но Нинель…
   …Я почему так думаю, что любые, даже самые грозные сержанты и старшины, в любой самой страшной учебке ВДВ, позорно бежали бы при ее приближении, теряя малиновые околыши с голубых, как небесная лазурь, лихо заломленных на правое ухо десантных беретов.
   Стр-р-рашный человек, врать не буду.
   Чуть позже расскажу…
   …Впрочем, сам я Нинель Давыдовну отнюдь не обожал.
   Не за что было, честно говоря.
   Только боялся, до дрожи в хорошо тренированных коленях почти что профессионального спортсмена-лыжника.
   Но и – не более того.
   Были, извините, причины.
   Дело в том, что само мое пребывание в стенах искомой Капеллы смогло случиться только после грубейшей профессиональной ошибки и по недогляду той самой великой и ужасной Нинели, исправить которую, на мое счастье, она так, по ряду причин, и не сподобилась.
   Дело в том, что – открою страшную тайну! – у меня абсолютно нет и никогда не было никакого музыкального слуха.
   Вообще.
   Такие дела.
   Исправить-то она ее, эту ошибку, разумеется, так и не смогла, иначе бы я там так и не доучился, но и простить, – по-моему, тоже – не простила.
   Ни мне, ни себе…
   …Сам-то я к музыке даже в те, романтические, врать не буду, времена был в лучшем случае равнодушен.
   Британский рок, правда, любил послушать, но и не более того.
   Это – все мама за меня решила, Царствие ей Небесное.
   Которой почему-то взбрело в голову, что ее единственный сын должен был «непременно уметь играть на фортепиано» в рамках обязательной образовательной программы «интеллигентный мальчик из хорошей семьи». Мама была человеком сильным, волевым и целеустремленным, и такая мелочь, как полное отсутствие слуха у «интеллигентного мальчика», ее, как вы понимаете, абсолютно не останавливала.
   Подумаешь, слух.
   Мелочь какая.
   Можно сказать, – фигня на постном масле.
   Руки-ноги на месте?!
   Голова со ртом?!
   Тоже в порядке?!
   А уши?!
   Ну и в чем же тогда проблема?!!
   Не умеет – научим, не хочет – заставим!
   А слух – что слух.
   Ну, и что, что отсутствует напрочь.
   И не с таким люди живут…
   …Зато вот как вырастет «мальчик», как познакомится с «девочкой» (тоже непременно из «хорошей семьи»), как придет к ней в гости, как увидит открытый рояль.
   Да как сыграет…
   …С какого перепуга мама решила, что неполная и далеко не богатая наша с ней «семья», состоящая из целеустремленного и вечно-угрюмого взрослого кандидата наук и малолетнего раздолбая, кроме спорта и бумагомарания ничем особенным по этой жизни не интересующегося, отвечает требованиям «хорошей» – знала только она сама.
   Она-то – знала, а я – просто страдал, опровергая тем самым знаменитую формулу про тождественность знания и печали.
   Знания, увы, доставались маме.
   А с «печалями» из-за этой треклятой «музыки» в те годы чудесные приходилось уже разбираться мне лично.
   С истериками, что называется, и фанатизмом.
   Непросто было, врать не буду.
   Доходило даже до вполне себе умышленного членовредительства: резал лезвием безопасной бритвы подушечки на пальцах, что освобождало хотя бы от занятий на фоно. Но, блин, сольфеджио-то это драное, «хоржор» (хоровое дирижирование) с прочей элементарной теорией музыки – с ними-то, с проклятыми, что делать прикажете?!
   Не знаете?!
   Вот и я тоже тогда как-то не догадывался…
   А теперь представьте: в семь часов вечера в Черкизово играет «Спартак», допустим, с «Араратом» из Еревана. Парни в пять встречаются на Пресне, у метро, под «мужиком с гранатой». А у тебя в шесть – «пара» по сольфеджио.
   «Пара» – это два академических часа по сорок пять минут и один пятнадцатиминутный перерыв.
   Это – если кто не знает.
   Беда.
   Ну и чтоб вам было понятно, что любые попытки любых договоренностей изначально абсолютно бессмысленны, достаточно сказать, что преподавательница этого музыкального бреда мало того, что является интеллигентной сорокалетней еврейской девушкой в хрен его знает, каком поколении, так ее еще и зовут не абы как, а аж Сталиной Альгердовной.
   То есть, – ее папу звали Альгердом.
   А она, соответственно, – Сталина, с ударением на второй слог.
   А это – уже даже не звиздец, это уже, извините, – просто ужас какой-то.
   Причем она уже, само собой, сравнительно немолода и, кажется, смирилась с неминуемо приближающейся судьбой старой девы, – хотя и стройна, и полногруда, и, наверное, весьма привлекательна для своих ровесников.
   Но ровесники, негодяи такие, – все уже давно женаты, а принцы на белых конях почему-то скачут исключительно, увы, – по каким-то соседним улицам.
   Носит Сталина Альгердовна светлые кружевные блузки, темные классические, чуть зауженные к низу юбки, черные матовые туфли на высоком каблуке, телесного цвета колготки и круглые «народовольческие» очки в тонкой металлической оправе. Обладает гладко зачесанными назад и стянутыми в тугой пучок русыми густыми «учительскими» волосами и дурным характером изрядно пересушенной воблы.
   В общем, с девушкой – с первого взгляда все конкретно понятно, вы не находите?
   Ага.
   Вот и я о том же…
   …Ну а уж футбол-то в ее мировоззренческой системе координат – совершенно точно находится где-то как раз между холокостом и тем самым оскверненным любимым фикусом, в который на той неделе, по незнанию, случайно наблевал после удалой школьной пьянки скотина Хорышев.
   Одноклассник, даже в какой-то степени товарищ и, – страшно сказать, – тайный собутыльник.
   Очень талантливый парень был, кстати, в музыкальном отношении.
   Сел потом, говорят.
   За наркоту.
   И – надолго…
   …Представили?!
   Ага.
   И что делать?!
   Так прям и сказать парням, чем сегодняшним томным весенним вечерком заниматься предполагаешь?!
   Типа, извините, дорогие друзья, но сегодня мой слабый голос не вплетется в ваш славный хор, скандирующий «В Союзе нет еще пока команды лучше “Спартака”!» по причине изучения фигурантом правильности чередования нот в данном музыкальном отрывке?!
   Да ебанитесь!
   После такого на трибунах, сами понимаете, – лучше вообще не появляться…
   …А отчислить меня из сией музыкальной школы по вполне себе уважительной причине абсолютной и, я бы даже сказал, какой-то одухотворенной профессиональной бездарности (к чему все годы обучения тайно и явно стремилась вышеупомянутая Нинель Давыдовна), как выяснилось, – оказалось куда сложней, чем принять.
   Ибо при первой же подобного рода попытке на дыбы тут же дружно встали преподаватели и директор школы общеобразовательной, на базе которой и существовала упомянутая, блин, выше Капелла.
   Музыканты, они ведь, сами понимаете – народ творческий.
   Их больше то самое, ненавистное лично мне, сольфеджио беспокоит, чем какая-нибудь приземленная химия с математикой.
   Которые мне, по неизъяснимому капризу судьбы, что называется, «давались»: я даже домашними заданиями по общеобразовательным предметам никогда сильно не заморачивался, а олимпиады все равно чуть ли не каждый год выигрывал.
   И по математике, и по химии, и по физике.
   И даже – что особенно возмущало интеллигентную музыкально-преподавательскую общественность, – по литературе.
   Мои сочинения потом в каких-то специальных педагогических методичках печатали.
   Ну и кто ж даст такого выгнать?! – думали преподаватели общеобразовательные.
   Мы его в прошлом году даже из комсомола не исключили, несмотря на девять приводов в отделение милиции, прямо со стадиона.
   А тут вы, понимаешь, со своим, – понимаешь! – дурацким сольфеджио.
   Идите, вон, музыкантов лучше своих дрессируйте, а Лекух пусть показатели для РОНО улучшает да районные соревнования по лыжным гонкам для школы выигрывает.
   От этого, знаете ли, тоже кое у кого премии очень нехило зависят.
   Так что – не вам одним…
   …Так я и жил: на халяву, по возможности пользуясь всеми благами «музыкально-одаренного ребенка», таковым, в принципе, отроду не являясь.
   Регулярно и с удовольствием.
   И, кстати, – не сильно комплексовал по этому, вполне, можно сказать, заурядному поводу.
   Отщепенец, чего уж там.
   Некоторые преподаватели из музыкалки меня даже жалели.
   А мне – было хорошо…
   …Хотя временами, врать не буду – по грани ходил.
   По самому-самому краешку.
   Помню, классе эдак в девятом, зимой, мы с моим другом и тайным любимцем Нинели Серегой Матюхиным затарились, значит, портвешком в Елисеевском, да и почапали потихоньку в сторону детского городка, что прямо напротив легендарного 108-го отделения милиции располагается.
   Место это, кстати, именовалось «Домики» и было для учащихся Капеллы, не побоюсь этого слова, – культовым.