Страница:
– Ладно, – морщусь в трубку. – Сербов беру на себя. Насчет поляков Жеке позвоню, пусть разбирается. А вот наши остаются на твоей бродяжьей совести, усекаешь? Чтоб, как хрен перед случкой, все на первом этаже стояли. И не приведи Господи кто-то переберет с опохмелом. По бутылке пива в рыло, не более того. Иначе – сам понимаешь.
Он наконец отвлекается от своей «Обнаженной в простыне» и врубается, что тема серьезная.
– Понял, – вздыхает, – не вопрос. Давай, звони сербам. А Жеку я, черт с тобой, сам по-соседски обрадую. Вон он, на соседней шконке храпит, сволочь. Потому как ключи от номера у его лопоухого братца остались, а где братец пребывал, когда Жеке поспать приспичило, – тайна сия велика есть.
Вот ведь блин, думаю.
Я и забыл, что они с братом в одном номере остановились.
Им так и удобнее, и дешевле.
Жека ведь недавно женился и тут же ребенка себе заделал, идиот ждановский.
А брат гранит науки грызет.
Не пошикуешь особенно.
Это я в последнее время подраспустился.
И зарплата приличная, и тратить ее, блин, особо не на кого.
К сожалению.
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Он наконец отвлекается от своей «Обнаженной в простыне» и врубается, что тема серьезная.
– Понял, – вздыхает, – не вопрос. Давай, звони сербам. А Жеку я, черт с тобой, сам по-соседски обрадую. Вон он, на соседней шконке храпит, сволочь. Потому как ключи от номера у его лопоухого братца остались, а где братец пребывал, когда Жеке поспать приспичило, – тайна сия велика есть.
Вот ведь блин, думаю.
Я и забыл, что они с братом в одном номере остановились.
Им так и удобнее, и дешевле.
Жека ведь недавно женился и тут же ребенка себе заделал, идиот ждановский.
А брат гранит науки грызет.
Не пошикуешь особенно.
Это я в последнее время подраспустился.
И зарплата приличная, и тратить ее, блин, особо не на кого.
К сожалению.
Глава 4
Быстро поцеловал Злату, попросил подождать меня в номере, натянул джинсы и свитер и рванул вниз, на ходу набирая Тима.
Тот, на удивление, ответил на первом гудке.
И голос не заспанный.
Удивительно, учитывая, как он вчера «Катюшу» и «Напред, Звездо, ле!» затягивал, всех остальных заводил под пиво да под сливовицу.
В неимоверных количествах.
Хотя, нет, не удивительно.
Как раз наоборот, понятно.
«Первый».
Я это дело в последнее время не жалую, особенно в сочетании с алкоголем.
– Привет, – спрашиваю, – это я, узнаешь?
– При-ивет. Не знал, что ты мож… можешь, так?.. пробудиться в рань. Думал, спишь. К тому же ты уходил с красивая девушка.
– Девушку попозже обсудим, брат. Она, походу, и правда моей оказалась. А сейчас проблемы. Конкретные. Ты от моего отеля далеко?
– Нет, – сразу становится серьезным. – Пять минут.
– Жду. Чем быстрее, тем лучше. Для нас для всех.
И отрубаю связь.
На всякий случай.
Вряд ли местные полисы всех пасут и палят, но в свете последних событий лучше особо не выеживаться.
Внизу уже тер красные глаза здоровенными кулачищами и непрерывно зевал заспанный Жека.
По углам тусила добрая половина бригады.
И Илюха, богатырь, блин, былинный, круги нарезал с виноватым видом.
Достанется ему сегодня от братца.
По-любому.
Интересно, он до поляков дозвонился?
Ладно, сам потом скажет.
Никитоса еще нет, видно, выковыривает из номеров остальных.
Подхожу к стойке лобби-бара, заказываю себе стакан минералки с газом и чашку двойного эспрессо.
Все не скрывают возмущения.
Им бы сейчас пивка.
Лбы здоровенные.
Ничего, ближе к вечеру нахреначатся.
Хотя вести себя надо будет потише, мало ли какие меры местная полиция заготовила после такого подарка от нашего родного спартаковского менеджмента.
Скорее всего, чисто стадионными делами ограничатся, но могут и по особо шумным заведениям проскрестись.
С них станется.
А мне еще на Евро в Австрию сгонять охота, что с закрытым шенгеном будет затруднительно.
Да и на Новый год неплохо бы куда-нибудь завалиться.
Лучше, конечно, в тропики.
Может, даже – со Златой.
Ага.
Надо спросить, только поаккуратнее.
У нас ведь всего лишь второй день знакомства рисуется.
Неудобно.
Я поднес к губам чашечку крепчайшего кофе, и мне показалось, что от кончиков моих пальцев сквозь густой запах свежемолотых кофейных зерен донесся аромат ее пахнущих летом и персиком волос.
А может, ну его все?!
Предупрежу сейчас парней, и обратно в номер, впереди собственного визга.
Погуляем со Златкой по Праге, перекусим неподалеку от Староместской, а футболян можно и в гостишке потом зазырить, наверняка же показывают.
Кубок УЕФА все-таки, групповой этап.
И фигня, что их «Спарта» в этом году никакущая.
Есть шанс отобрать очки у русских, которые считаются фаворитами.
А это – всегда событие.
…Нет, тут же обрываю себя.
Ты че, Дэн, совсем с катушек свернулся?!
Парни-то тебя, может, и поймут.
А ты сам?!
Вряд ли.
Взялся – вези.
На этом выезде за своих парней отвечаешь ты.
И никто другой.
Точка.
Ага.
И до свидания.
Допил одним глотком кофе, хлебнул минералки, не спеша закурил.
Обвел глазами притихшее лобби.
Вроде все в сборе.
Вон уже и сербы во вращающуюся дверь пролезают, и Никитос последних сонно-похмельных бойцов подзатыльниками подгоняет.
Добил сигарету, позвал парней.
Поздоровался с теми, кого не видел.
С поляками, в частности.
С особо подчеркнутым уважением.
А с сербами – так даже обнялся.
Любят они это дело.
Южане.
Отозвал в сторонку топ-боев, коротко доложил обстановку.
Парни поскрипели зубами, но проблемой озаботились.
В полный, что называется, рост.
На стадио в полном составе решили выдвинуться только парни из польской «ТМ».
Говорят, если траблы с полицией – так за ними сюда и ехали.
Хоть развлечемся, как следует, – не все же время сраных англичан по местным барам гонять.
Ну, и мы с Жекой на всякий случай туда отправились – за порядком приглядеть.
Мало ли что…
…На гостевых секторах пражского стадиона был ад.
Самый настоящий.
Чешская полиция и, как выяснилось потом, переодетый в стюардов спецназ не для того туда пришли, чтобы порядок охранять.
Наоборот.
У них была «охранная грамота» – предупреждение от администрации «Спартака» о «планирующихся массовых беспорядках».
И разрешение на применение силы и спецсредств.
Заранее!
Этим, с их убогой полицейской точки зрения, грех было не воспользоваться.
Мы же, по глупости своей, подумали, что если большей части реальных хулиганов на секторах гребаной пражской «Летны» копы не обнаружат, то все пройдет тихо и мирно.
Куда там!
Им, как выяснилось, мирных болел окучивать дубьем и забрасывать свето-шумовыми гранатами даже интереснее.
По крайней мере, никто в обратку не идет.
Что, блин, может доставить этим пидарасам в погонах, постоянно орущим о шестьдесят восьмом годе и «русских оккупантах», большее удовольствие, чем бить по головам русских девочек и мальчиков резиновой палкой или тяжелым спецназовским кулаком в боевой перчатке со стальными вставками?!
Противостояли этому беспределу только наши польские братья, за что им низкий поклон.
Ще Польска не згинела!
Уважаю.
С ними стояли несколько наших парней, которые либо пренебрегли предупреждением, либо, тупо увлекшись пивом, смешанным со сливовицей, его просто не слышали.
Один даже «прорыв» на поляну исполнил.
С надписью на футболке: «Я русский».
Красавец.
Фотография «прорыва» потом все либеральные СМИ обошла – как доказательство «русского фашизма в фанатской среде».
Вот интересно: почему, скажем, купальник из звездно-полосатого пиндосского флага – это здоровый американский патриотизм и искренняя любовь к демократии, а невинная надпись «Я русский» на футболке – шовинизм и разжигание национальной розни?
Сколько ни расспрашивал потом своих самых либеральных сослуживцев – так никто и не ответил.
Фашизм – и все дела.
Ага.
Все-таки что-то тут не совсем чисто…
…Они стояли, не сопротивляясь.
Сцепившись локтями и тупо закрывая своими телами перепуганных до смерти обычных фанов, на которых перли местные спецназовцы.
Предварительно забросав гостевой сектор с женщинами и детьми гранатами, предназначенными для разгона особо агрессивных демонстраций – типа срывающих очередной саммит антиглобалистов, вооруженных арматурой и бутылками с «коктейлем Молотова».
А мне лично было не до сопротивления.
Я шнурки сдуру перевязать решил, и тут у меня под носом свето-шумовая граната рванула.
Ни хрена дальше не помню, только урывками.
Меня Жека сразу же с сектора уволок, мимо полицейских.
Те, что удивительно, пропустили.
Наверное, видок был соответствующий.
В башке туман, в ушах странно хлюпает.
Как потом выяснилось, кровь.
Я-то надеялся, что только из носа течет.
Ага, щаз.
Но пришел в себя достаточно быстро.
В сортире какого-то ресторанчика, куда меня Жендос умываться затащил.
Холодная вода и оттянула.
Да еще, видимо, опыт.
А так – был бы мозг, стопудово было бы сотрясение.
Умылся, доехали до гостиницы, переоделись – не только я в крови с ног до головы был, тащившему меня на себе Жендосу тоже досталось – и рванули к парням.
…Ни мразям в нашем клубе, писавшим это подметное письмо, ни мразям в чешской полицейской форме, применившим спецсредства против мирных людей, пришедших посмотреть футбол, ни от меня лично, ни от моих парней прощения не будет.
Ни-ког-да.
Мы к вам еще приедем, уроды, помните об этом.
Рано или поздно.
Вопрос времени.
…А парни так и просидели в теплом уютном баре, погрели задницы под пивко и чешскую печеную свининку.
И только потом, после игры, после нашего с Жекой приезда, почти всю ночь мотались по больницам и участкам, пытаясь хоть чем-то помочь попавшим в беду людям.
Получалось хреновастенько.
В полиции нас чуть было самих не арестовали, и, если б не ребята из российской консульской службы, могли случиться и более серьезные неприятности.
Жека лез буром, да и все остальные не отставали.
Особенно после того, как в первой же больничке увидели прожженную насквозь, до зубов, «случайно отлетевшим» осколком свето-шумовой гранаты щеку пятнадцатилетней русской девочки.
И мертвые, остановившиеся глаза впервые взявшего ее на стадион отца.
И Ваньку Комбата, лидера объединяющей мирных ультрас «Фратрии», плачущего от бессилия.
Злата работала переводчиком: размахивала перед лицами копов паспортом гражданки Чешской Республики и требовала прекратить издевательство.
Переводила она моих парней почти дословно.
Не сильно… гкхм… стесняясь в выражениях.
Слово «курва» слетало с ее уст так же изящно, как строки чешского поэта, которые она взахлеб читала мне днем, до игры, когда мы снова пошли гулять на Карлов Мост.
Тут я и понял, что пропадаю.
И кажется, блин, окончательно.
Тот, на удивление, ответил на первом гудке.
И голос не заспанный.
Удивительно, учитывая, как он вчера «Катюшу» и «Напред, Звездо, ле!» затягивал, всех остальных заводил под пиво да под сливовицу.
В неимоверных количествах.
Хотя, нет, не удивительно.
Как раз наоборот, понятно.
«Первый».
Я это дело в последнее время не жалую, особенно в сочетании с алкоголем.
– Привет, – спрашиваю, – это я, узнаешь?
– При-ивет. Не знал, что ты мож… можешь, так?.. пробудиться в рань. Думал, спишь. К тому же ты уходил с красивая девушка.
– Девушку попозже обсудим, брат. Она, походу, и правда моей оказалась. А сейчас проблемы. Конкретные. Ты от моего отеля далеко?
– Нет, – сразу становится серьезным. – Пять минут.
– Жду. Чем быстрее, тем лучше. Для нас для всех.
И отрубаю связь.
На всякий случай.
Вряд ли местные полисы всех пасут и палят, но в свете последних событий лучше особо не выеживаться.
Внизу уже тер красные глаза здоровенными кулачищами и непрерывно зевал заспанный Жека.
По углам тусила добрая половина бригады.
И Илюха, богатырь, блин, былинный, круги нарезал с виноватым видом.
Достанется ему сегодня от братца.
По-любому.
Интересно, он до поляков дозвонился?
Ладно, сам потом скажет.
Никитоса еще нет, видно, выковыривает из номеров остальных.
Подхожу к стойке лобби-бара, заказываю себе стакан минералки с газом и чашку двойного эспрессо.
Все не скрывают возмущения.
Им бы сейчас пивка.
Лбы здоровенные.
Ничего, ближе к вечеру нахреначатся.
Хотя вести себя надо будет потише, мало ли какие меры местная полиция заготовила после такого подарка от нашего родного спартаковского менеджмента.
Скорее всего, чисто стадионными делами ограничатся, но могут и по особо шумным заведениям проскрестись.
С них станется.
А мне еще на Евро в Австрию сгонять охота, что с закрытым шенгеном будет затруднительно.
Да и на Новый год неплохо бы куда-нибудь завалиться.
Лучше, конечно, в тропики.
Может, даже – со Златой.
Ага.
Надо спросить, только поаккуратнее.
У нас ведь всего лишь второй день знакомства рисуется.
Неудобно.
Я поднес к губам чашечку крепчайшего кофе, и мне показалось, что от кончиков моих пальцев сквозь густой запах свежемолотых кофейных зерен донесся аромат ее пахнущих летом и персиком волос.
А может, ну его все?!
Предупрежу сейчас парней, и обратно в номер, впереди собственного визга.
Погуляем со Златкой по Праге, перекусим неподалеку от Староместской, а футболян можно и в гостишке потом зазырить, наверняка же показывают.
Кубок УЕФА все-таки, групповой этап.
И фигня, что их «Спарта» в этом году никакущая.
Есть шанс отобрать очки у русских, которые считаются фаворитами.
А это – всегда событие.
…Нет, тут же обрываю себя.
Ты че, Дэн, совсем с катушек свернулся?!
Парни-то тебя, может, и поймут.
А ты сам?!
Вряд ли.
Взялся – вези.
На этом выезде за своих парней отвечаешь ты.
И никто другой.
Точка.
Ага.
И до свидания.
Допил одним глотком кофе, хлебнул минералки, не спеша закурил.
Обвел глазами притихшее лобби.
Вроде все в сборе.
Вон уже и сербы во вращающуюся дверь пролезают, и Никитос последних сонно-похмельных бойцов подзатыльниками подгоняет.
Добил сигарету, позвал парней.
Поздоровался с теми, кого не видел.
С поляками, в частности.
С особо подчеркнутым уважением.
А с сербами – так даже обнялся.
Любят они это дело.
Южане.
Отозвал в сторонку топ-боев, коротко доложил обстановку.
Парни поскрипели зубами, но проблемой озаботились.
В полный, что называется, рост.
На стадио в полном составе решили выдвинуться только парни из польской «ТМ».
Говорят, если траблы с полицией – так за ними сюда и ехали.
Хоть развлечемся, как следует, – не все же время сраных англичан по местным барам гонять.
Ну, и мы с Жекой на всякий случай туда отправились – за порядком приглядеть.
Мало ли что…
…На гостевых секторах пражского стадиона был ад.
Самый настоящий.
Чешская полиция и, как выяснилось потом, переодетый в стюардов спецназ не для того туда пришли, чтобы порядок охранять.
Наоборот.
У них была «охранная грамота» – предупреждение от администрации «Спартака» о «планирующихся массовых беспорядках».
И разрешение на применение силы и спецсредств.
Заранее!
Этим, с их убогой полицейской точки зрения, грех было не воспользоваться.
Мы же, по глупости своей, подумали, что если большей части реальных хулиганов на секторах гребаной пражской «Летны» копы не обнаружат, то все пройдет тихо и мирно.
Куда там!
Им, как выяснилось, мирных болел окучивать дубьем и забрасывать свето-шумовыми гранатами даже интереснее.
По крайней мере, никто в обратку не идет.
Что, блин, может доставить этим пидарасам в погонах, постоянно орущим о шестьдесят восьмом годе и «русских оккупантах», большее удовольствие, чем бить по головам русских девочек и мальчиков резиновой палкой или тяжелым спецназовским кулаком в боевой перчатке со стальными вставками?!
Противостояли этому беспределу только наши польские братья, за что им низкий поклон.
Ще Польска не згинела!
Уважаю.
С ними стояли несколько наших парней, которые либо пренебрегли предупреждением, либо, тупо увлекшись пивом, смешанным со сливовицей, его просто не слышали.
Один даже «прорыв» на поляну исполнил.
С надписью на футболке: «Я русский».
Красавец.
Фотография «прорыва» потом все либеральные СМИ обошла – как доказательство «русского фашизма в фанатской среде».
Вот интересно: почему, скажем, купальник из звездно-полосатого пиндосского флага – это здоровый американский патриотизм и искренняя любовь к демократии, а невинная надпись «Я русский» на футболке – шовинизм и разжигание национальной розни?
Сколько ни расспрашивал потом своих самых либеральных сослуживцев – так никто и не ответил.
Фашизм – и все дела.
Ага.
Все-таки что-то тут не совсем чисто…
…Они стояли, не сопротивляясь.
Сцепившись локтями и тупо закрывая своими телами перепуганных до смерти обычных фанов, на которых перли местные спецназовцы.
Предварительно забросав гостевой сектор с женщинами и детьми гранатами, предназначенными для разгона особо агрессивных демонстраций – типа срывающих очередной саммит антиглобалистов, вооруженных арматурой и бутылками с «коктейлем Молотова».
А мне лично было не до сопротивления.
Я шнурки сдуру перевязать решил, и тут у меня под носом свето-шумовая граната рванула.
Ни хрена дальше не помню, только урывками.
Меня Жека сразу же с сектора уволок, мимо полицейских.
Те, что удивительно, пропустили.
Наверное, видок был соответствующий.
В башке туман, в ушах странно хлюпает.
Как потом выяснилось, кровь.
Я-то надеялся, что только из носа течет.
Ага, щаз.
Но пришел в себя достаточно быстро.
В сортире какого-то ресторанчика, куда меня Жендос умываться затащил.
Холодная вода и оттянула.
Да еще, видимо, опыт.
А так – был бы мозг, стопудово было бы сотрясение.
Умылся, доехали до гостиницы, переоделись – не только я в крови с ног до головы был, тащившему меня на себе Жендосу тоже досталось – и рванули к парням.
…Ни мразям в нашем клубе, писавшим это подметное письмо, ни мразям в чешской полицейской форме, применившим спецсредства против мирных людей, пришедших посмотреть футбол, ни от меня лично, ни от моих парней прощения не будет.
Ни-ког-да.
Мы к вам еще приедем, уроды, помните об этом.
Рано или поздно.
Вопрос времени.
…А парни так и просидели в теплом уютном баре, погрели задницы под пивко и чешскую печеную свининку.
И только потом, после игры, после нашего с Жекой приезда, почти всю ночь мотались по больницам и участкам, пытаясь хоть чем-то помочь попавшим в беду людям.
Получалось хреновастенько.
В полиции нас чуть было самих не арестовали, и, если б не ребята из российской консульской службы, могли случиться и более серьезные неприятности.
Жека лез буром, да и все остальные не отставали.
Особенно после того, как в первой же больничке увидели прожженную насквозь, до зубов, «случайно отлетевшим» осколком свето-шумовой гранаты щеку пятнадцатилетней русской девочки.
И мертвые, остановившиеся глаза впервые взявшего ее на стадион отца.
И Ваньку Комбата, лидера объединяющей мирных ультрас «Фратрии», плачущего от бессилия.
Злата работала переводчиком: размахивала перед лицами копов паспортом гражданки Чешской Республики и требовала прекратить издевательство.
Переводила она моих парней почти дословно.
Не сильно… гкхм… стесняясь в выражениях.
Слово «курва» слетало с ее уст так же изящно, как строки чешского поэта, которые она взахлеб читала мне днем, до игры, когда мы снова пошли гулять на Карлов Мост.
Тут я и понял, что пропадаю.
И кажется, блин, окончательно.
Глава 5
Вылетали мы из Праги только через день после матча, вечером. Но торчать в городе после вчерашних событий не хотелось.
Вот и решили куда-нибудь быстренько метнуться, проветриться.
Собрались было сгонять одним днем в Карловы Вары, но Златкина подружка, та самая барменша, с которой все и началось, посоветовала прокатиться на Кутну Гору, посмотреть знаменитую Костяницу, церковь, построенную из человеческих костей в память о жертвах средневековой чумы.
Типа, нельзя в Чехии побывать и это место не посетить.
Странно.
Я в Праге был далеко не впервые и про Костяницу мне слышать доводилось.
Но ни разу там не был.
Ну, и зажегся, естественно.
Парни тоже встрепенулись, – типа, ну, ни фига же себе.
Поехали…
…Мрачное зрелище, доложу я вам.
Особенно меня поразили подвески и светильники.
Из мелких и крупных человеческих костей.
Многие, похоже, из детских.
Бр-р.
Вышли мы оттуда потрясенные и подавленные.
В книжках про такое читать иногда даже прикольно.
Но когда видишь своими собственными глазами…
Не знаю.
Мировосприятие точно меняется.
Иногда – совершенно радикально.
Кто-то, наверное, после таких вещей начинает верить в Бога.
А кто-то – наоборот, перестает.
Когда мы зашли перекусить в первый попавшийся кабачок и случайно накрыли там пятерку бритишей из Лидса, пользоваться этой приятной в любое другое время неожиданностью никому не захотелось.
Да пошли они.
Пусть живут, суки.
До поры до времени.
Нас-то тут, с учетом пары-тройки приблудившихся поляков, десятка три.
Не считать же парней по головам.
И так все понятно.
Но поторопиться стоило.
Во избежание, так сказать.
Я остановил своих поднятой вверх рукой и, криво усмехаясь, подошел к заставленному пивом столику бритишей.
– Hi there, – кривлюсь немного насмешливо. – Did we meet before?
Достал сигарету и демонстративно медленно прикурил.
– We are in unequal position, – продолжаю, – so just pay what you have to and get out of here. Before we get angry.
Из всей пятерки дернулся только один.
Тот самый здоровенный лосяра, с которым мы уже дважды неудачно для его задницы пересекались.
Но его тут же схватил за руки приятель.
Остальные просто кивнули и подняли вверх пустые ладони, поддерживая наше миролюбивое начинание.
Потом что-то быстро подсчитали, бросили на стол кучку мятых купюр и гуськом потянулись к выходу.
Лосяра, правда, подзадержался.
– I remember you, – рычит, – russian asshole!
И ушел следом за остальными.
Я только плечами пожал.
Я тебя тоже люблю, думаю.
Мы с тобой обязательно встретимся, и не раз.
Подумаешь…
Зато настроение-то как сразу улучшилось!
Теперь можно и по пивку, безо всяких мыслей о средневековых ужасах…
Вот и решили куда-нибудь быстренько метнуться, проветриться.
Собрались было сгонять одним днем в Карловы Вары, но Златкина подружка, та самая барменша, с которой все и началось, посоветовала прокатиться на Кутну Гору, посмотреть знаменитую Костяницу, церковь, построенную из человеческих костей в память о жертвах средневековой чумы.
Типа, нельзя в Чехии побывать и это место не посетить.
Странно.
Я в Праге был далеко не впервые и про Костяницу мне слышать доводилось.
Но ни разу там не был.
Ну, и зажегся, естественно.
Парни тоже встрепенулись, – типа, ну, ни фига же себе.
Поехали…
…Мрачное зрелище, доложу я вам.
Особенно меня поразили подвески и светильники.
Из мелких и крупных человеческих костей.
Многие, похоже, из детских.
Бр-р.
Вышли мы оттуда потрясенные и подавленные.
В книжках про такое читать иногда даже прикольно.
Но когда видишь своими собственными глазами…
Не знаю.
Мировосприятие точно меняется.
Иногда – совершенно радикально.
Кто-то, наверное, после таких вещей начинает верить в Бога.
А кто-то – наоборот, перестает.
Когда мы зашли перекусить в первый попавшийся кабачок и случайно накрыли там пятерку бритишей из Лидса, пользоваться этой приятной в любое другое время неожиданностью никому не захотелось.
Да пошли они.
Пусть живут, суки.
До поры до времени.
Нас-то тут, с учетом пары-тройки приблудившихся поляков, десятка три.
Не считать же парней по головам.
И так все понятно.
Но поторопиться стоило.
Во избежание, так сказать.
Я остановил своих поднятой вверх рукой и, криво усмехаясь, подошел к заставленному пивом столику бритишей.
– Hi there, – кривлюсь немного насмешливо. – Did we meet before?
Достал сигарету и демонстративно медленно прикурил.
– We are in unequal position, – продолжаю, – so just pay what you have to and get out of here. Before we get angry.
Из всей пятерки дернулся только один.
Тот самый здоровенный лосяра, с которым мы уже дважды неудачно для его задницы пересекались.
Но его тут же схватил за руки приятель.
Остальные просто кивнули и подняли вверх пустые ладони, поддерживая наше миролюбивое начинание.
Потом что-то быстро подсчитали, бросили на стол кучку мятых купюр и гуськом потянулись к выходу.
Лосяра, правда, подзадержался.
– I remember you, – рычит, – russian asshole!
И ушел следом за остальными.
Я только плечами пожал.
Я тебя тоже люблю, думаю.
Мы с тобой обязательно встретимся, и не раз.
Подумаешь…
Зато настроение-то как сразу улучшилось!
Теперь можно и по пивку, безо всяких мыслей о средневековых ужасах…
Глава 6
…Ночью усталая Злата, прижавшись ко мне всем телом, вдруг предложила поехать пообедать к ее родителям.
Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято.
А не рановато ли, думаю.
Но деваться некуда.
Соглашаюсь.
Ладно.
Не свататься же к ним еду.
Так, познакомиться с родителями своей новой девушки.
Нормальное явление.
Ни к чему не обязывающее…
…Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом».
«Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву?
Кроликов в других местах разводят.
На других фермах.
Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм.
Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня.
Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали.
Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев.
Предки моей новой девушки явно не бедствовали.
Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу?
Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны.
А тихо ненавидеть.
Посмотрим, посмотрим.
Хотя и плевать, в принципе.
К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол.
Стол был, кстати, ничего себе.
Скорее не чешский, а английский.
Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите.
Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными.
Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме.
И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста.
Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же.
Порода, блин.
Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.
Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.
Ну, да ладно.
Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.
Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.
…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.
С едва уловимым акцентом.
– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?
Ага, думаю.
Так вы, господа, похоже, из «бывших».
Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.
Мне стало легче.
Но от аперитива отказываться не стал.
А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.
– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.
Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.
Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.
– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.
И – смотрит на меня внимательно.
Ждет, как я отреагирую.
Я только плечами пожал.
– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.
Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:
– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.
– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.
– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.
– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.
Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.
Просто отличные ощущения.
Серьезный напиток.
Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.
Мартин усмехается.
– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.
И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.
Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.
– Прошу!
…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.
Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.
Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах.
Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов.
Всё.
Мне тут понравилось.
Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся.
– Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан.
Я заглянул в ящик.
Мама дорогая!
Чего там только нет!
От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade».
Я таких и не видал.
Хотя, честно говоря, не знаток.
Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался.
Хотя хотелось подымить.
Покрасоваться.
Но…
– Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз.
Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом.
Как будто исследует.
Ну-ну, дядя.
Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору.
– Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам.
Ну, курил.
Не могу сказать, что часто.
Не мой стиль, это раз.
И не мой уровень, если честно.
Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»…
Тогда да.
А пока я и галстуки не очень-то уважаю.
Какие уж тут сигары.
– Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков.
Он хмыкает, отрицательно качает головой.
Морщится.
Ага.
– Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь.
Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю.
– Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить.
Пока я говорю, он продолжает задумчиво копаться в ящике с сигарами.
Наконец выбирает легкий и светлый «Давидофф», аккуратно обрезает кончик стильной стальной гильотинкой, задумчиво нюхает и откладывает в сторону.
Потом плещет себе в стакан немного односолодового «Маккалана» и наконец поворачивается в мою сторону.
– Вам, кажется, понравилась наша сливовица? – спрашивает. – Или предложить чего-нибудь другого?
Я хмыкаю.
– Понравилась, – улыбаюсь. – Так что предлагать ничего не надо. Достаточно рассказать, какую взять рюмку, чтобы не показаться смешным. Мне ведь не каждый день приходится пить сливовицу.
Он заразительно хохочет, я тоже улыбаюсь.
Потом встает и ставит передо мной такую же толстобокую хрустальную рюмку, как те, из которых мы пили в гостиной.
– Вы мне нравитесь, Дан, – продолжает улыбаться сквозь выступившие от смеха слезы. – В вас есть стиль. Когда дочь сказала Анеле, что влюбилась в русского парня, приехавшего в Прагу на футбол, я сначала здорово испугался. Извините.
Так, думаю.
Нет, ну ни хрена же себе.
Уже «влюбилась»?!
А мне об этом сказать, блин, язык отвалится?!!
Хотя нет…
Она же все-таки девчонка…
Но вид у меня, видимо, настолько ошарашенный, что Мартин снова начинает хохотать, просто, сцуко, как подорванный.
Н-да, думаю.
Надо исправлять ситуацию.
Наливаю себе сливовицы, поднимаю рюмку, киваю Мартину.
Он тоже вежливо поднимает вверх свой толстостенный стакан с виски.
Ну, поехали.
Выпиваю сливовицу одним глотком, морщусь, выдыхаю, закуриваю новую сигарету.
– Чего же вы испугались? – делаю, в манере нашего старшего друга Али, левую бровь «домиком».
Он вздергивает вверх покатые сильные плечи и от этого еще сильнее сутулится.
Потом кивает каким-то своим мыслям, снова берет в руки сигару, прикуривает ее от длинной изящной спички из специального деревянного коробка.
Пижон, блин.
Какой же ты все-таки, сцуко, пижон престарелый!
Видно, не наигрался в детстве в красивую жизнь, гонял тебя влюбленный в Советы папаша-коммунист, по полной, блин, программе. По самые гланды, небось, впердоливал, знаю я этих идейных аскетов с горящими, как у кота на течную кошку, глазами.
Вот ты от него на баррикады и сбежал.
И сейчас «добираешь».
Хотя и сильный мужик.
И умный, чего уж там.
– Ну, как… Знаю я публику, которая приезжает на футбол, а потом громит магазины. У наших знакомых бар недавно пострадал. Ваши соотечественники передрались с какими-то случайно попавшими в Прагу англичанами. Там, кстати, подруга Златы подрабатывает барменом у своих родителей. А вы и вправду так любите футбол?
Ладно, усмехаюсь про себя.
Подробности вам, папаша, ни к чему.
Надеюсь, дочь не поделится.
А то ты всю свою сигару сожрешь, вместе с золотистым бумажным ободком.
И не подавишься.
– Люблю, – киваю. – У каждого человека должно быть что-то свое, глубоко личное. Для меня это футбол. И великий футбольный клуб «Спартак-Москва». Тут уж ничего не поделаешь.
Она после поступления в университет снимала небольшую квартирку неподалеку от Вышеграда, у них так принято.
А не рановато ли, думаю.
Но деваться некуда.
Соглашаюсь.
Ладно.
Не свататься же к ним еду.
Так, познакомиться с родителями своей новой девушки.
Нормальное явление.
Ни к чему не обязывающее…
…Вылетали мы с парнями, как я уже говорил, поздно вечером, «Аэрофлотом».
«Чешскими авиалиниями» можно и подешевле добраться – в одну-то сторону, но они летают в Москву по утрам, а какой идиот помчится в выходной день из стылой, но солнечной и прозрачной Праги в слякотную, плотно закрытую толстыми облаками и насквозь пропитанную лужковскими реагентами Москву?
Кроликов в других местах разводят.
На других фермах.
Несмотря на весь наш неподдельный патриотизм.
Чек-аут был в нашей гостинице, как и по всей Европе, – в двенадцать дня.
Поэтому с утра я покидал шмотки в сумку, расплатился за мини-бар кредиткой на ресепшен, закинул сумку в гостиничную камеру хранения, мы вызвали такси и – поехали.
Квартира Златкиных предков располагалась в симпатичном особнячке на одной из тихих улочек Нового Места. Большая, гулкая, чуть пыльноватая, она свидетельствовала о благополучии владельцев.
Предки моей новой девушки явно не бедствовали.
Как они, интересно, отнесутся к знакомству дочери с околофутбольным отморозком, да еще русским в придачу?
Русских ведь такие чехи не просто «не любить» должны.
А тихо ненавидеть.
Посмотрим, посмотрим.
Хотя и плевать, в принципе.
К счастью, у меня не было времени разглядывать обстановку и размышлять над проблемами чешско-российских отношений: тут же появилась уютная пухлая тетка с характерными повадками восточноевропейской прислуги и пригласила нас в гостиную, где уже был накрыт стол.
Стол был, кстати, ничего себе.
Скорее не чешский, а английский.
Или – старосоветский, судя по фильмам об отечественной номенклатурной элите.
Родители моей девушки даже на первый взгляд казались куда более интересными.
Отец – высокий, худой, сутуловатый, сильный мужик хорошо за пятьдесят в строгом дорогом костюме.
И худенькая изящная мама в длинной светлой юбке и темной блузке, с копной длинных пепельных волос – приблизительно того же возраста.
Я бы не возражал, чтобы Злата в возрасте «за пятьдесят» выглядела так же.
Порода, блин.
Хорошо, я догадался чистый серый свитер надеть от «Барберри» и относительно свежие голубые джинсы с белыми кроссовками.
Хотя на фоне этой породистой чопорности видок у меня был все равно, как бы это помягче сказать, – не соответствующий.
Ну, да ладно.
Английский у меня приличный, тут я не подкачаю.
Пусть гадают, откуда мой неистребимый славянский акцент.
…Златка разрушила всю строгость атмосферы, радостно кинувшись маме на шею, а ее отец крепко пожал мне руку и обратился на языке родных до самых печенок осин.
С едва уловимым акцентом.
– Присаживайтесь, молодой человек, где вам удобнее. Или, может, аперитив?
Ага, думаю.
Так вы, господа, похоже, из «бывших».
Понятно тогда, откуда в вашем доме эта знакомая номенклатурная стилистика.
Мне стало легче.
Но от аперитива отказываться не стал.
А то в горле пересохло, пока наблюдал, как Злата с мамой о чем-то по-чешски щебечут, не обращая на нас, мужиков, внимания.
– Не откажусь, – говорю, – только, если можно, – что-нибудь национальное. Недолюбливаю все стандартизированное, в том числе еду и напитки.
Гляжу, папаша смотрит на меня еще более заинтересованно.
Хмыкает, лезет в старинный, темного дерева буфет, достает оттуда пыльную, зеленого стекла бутылку без этикетки и две пузатых хрустальных рюмки.
– Это сливовица, – поясняет, разливая по рюмкам прозрачную коричневатую жидкость, – но не простая. Мой отец такую делал, на хуторе. Его убили в шестьдесят восьмом. Не ваши, свои. За то, что был коммунистом и любил Советы. А мне, студенту, было тогда девятнадцать, и я участвовал в беспорядках с другой стороны, поэтому потом пришлось бежать в Германию. Там я… м-м-м… скажем так, разбогател, женился на Анеле, Златиной маме, и в девяносто втором вернулся сюда, в Прагу. Купил бывшую квартиру родителей, и теперь мы в ней живем. А сливовицу эту покупаю у соседей моего отца, там же, неподалеку от его хутора.
И – смотрит на меня внимательно.
Ждет, как я отреагирую.
Я только плечами пожал.
– Ничего, – говорю, поднимая пузатую рюмку, – особенного. У меня дед по маме почти двадцать лет провел в сталинских лагерях. Профессор, лингвист. Кому он там понадобился – черт его знает. А другой, по отцу, всю жизнь служил в КГБ, хотя особо и не выслужился. Он вполне мог быть среди тех, кто посадил маминого отца. Они всегда обсуждали это, когда садились выпивать вместе. Я тогда маленький был, но хорошо помню их беседы.
Он кивает, тоже поднимает рюмку и улыбается:
– Меня зовут Мартин, – говорит. – У нас не принято звать по отчеству.
– Данила, – отвечаю, – можно Дан или Дэн. Отчеств и я не люблю. Но у нас принято чокаться.
– А вы колючий человек, Дан, – улыбается. – Я и сам такой. А чокаться я умею, потому что работаю с русскими.
– Ну, тогда прозит! – улыбаюсь в ответ, и мы чокаемся.
Сливовица оказывается обжигающе крепкой, градусов под пятьдесят, но удивительно мягкой и вкусной.
Просто отличные ощущения.
Серьезный напиток.
Где-то пониже горла вспухает и начинает медленно скатываться вниз по пищеводу густой, мохнатый, теплый комок, и рука непроизвольно тянется за сигаретами.
Мартин усмехается.
– А вот курить, Дан, у нас можно только в специальной комнате. Пойдемте, я вас провожу.
И говорит что-то по-чешски, обращаясь к Злате и ее маме.
Потом подхватывает одной рукой бутылку со сливовицей, а другой, продолжая улыбаться, указывает мне путь.
– Прошу!
…«Специальная комната» оказалась просторным кабинетом, в котором крепкий мужской запах трубочного и сигарного табака намертво въелся в стены.
Два темно-коричневых кожаных кресла, такого же цвета диван со скомканным клетчатым шотландским пледом, журнальный столик с парой массивных пепельниц и большим сигарным ящиком, небольшой шкафчик, уставленный разнокалиберными бутылками и стаканами.
Несколько черно-белых рисунков в тонких металлических рамках на крашенных светло-кремовой краской стенах.
Ваза с букетом каких-то засушенных полевых цветов.
Всё.
Мне тут понравилось.
Мартин подошел к столику, широким жестом открыл ящик – мол, угощайся.
– Я курю только сигары. Поэтому процесс будет небыстрым. Присоединяйтесь, Дан.
Я заглянул в ящик.
Мама дорогая!
Чего там только нет!
От банальных «Кохиб» с «Давидофф» до каких-то экзотических «Churchill» и «Macanudo Homemade».
Я таких и не видал.
Хотя, честно говоря, не знаток.
Я вздохнул, представил себе, как буду выглядеть с сигарой в зубах в своем свитере, джинсах и белых тапках, – и вежливо отказался.
Хотя хотелось подымить.
Покрасоваться.
Но…
– Спасибо, – говорю, – Мартин. Но, мне кажется, сигара требует определенного состояния души. А я сейчас не готов. Может быть, как-нибудь в следующий раз.
Он кивает, смотрит на меня с неподдельным интересом.
Как будто исследует.
Ну-ну, дядя.
Относиться ко мне свысока я еще никому не позволял, даже Мажору.
– Вы странный русский, Дан, – усмехается. – Обычно ваши соплеменники стремятся произвести впечатление. Задумчиво закатывают глаза, даже если им приносят откровенный уксус вместо вина – была бы этикетка. Это выглядит довольно забавно. А вы явно курили сигары, я догадался по глазам.
Ну, курил.
Не могу сказать, что часто.
Не мой стиль, это раз.
И не мой уровень, если честно.
Вот разбогатею, брюхом обзаведусь, костюмом от «Бриони»…
Тогда да.
А пока я и галстуки не очень-то уважаю.
Какие уж тут сигары.
– Вам, Мартин, видимо, просто не везло с русскими партнерами. Ведь процент невоспитанных нуворишей среди русских и чехов примерно одинаков.
Он хмыкает, отрицательно качает головой.
Морщится.
Ага.
– Не нужно льстить ни себе, ни своему народу. У нас, чехов, к примеру, значительно меньше интеллектуалов да и просто глубоких людей. Мы слишком поверхностно относимся к жизни. У нас не так много талантов, потому что мы маленькая нация. Но и богатых хамов у нас все-таки меньше, чем у вас, Дан. Мы куда больше Европа, чем вы, только не обижайтесь.
Опять жму плечами и наконец-то прикуриваю.
– Насчет хамов соглашусь, – выпускаю струйку легкого сигаретного дыма. – Хотя специально этим вопросом не интересовался. А вот насчет Европы – готов поспорить. Хотя бы потому, что не слишком хорошо понимаю, что она такое есть, Европа. Между немцем и итальянцем различий никак не меньше, чем между русским и чехом. А все, что эту вашу «единую Европу» объединяет, – это англосаксонский миф о либеральной демократии. Впрочем, ваше дело, во что верить.
Пока я говорю, он продолжает задумчиво копаться в ящике с сигарами.
Наконец выбирает легкий и светлый «Давидофф», аккуратно обрезает кончик стильной стальной гильотинкой, задумчиво нюхает и откладывает в сторону.
Потом плещет себе в стакан немного односолодового «Маккалана» и наконец поворачивается в мою сторону.
– Вам, кажется, понравилась наша сливовица? – спрашивает. – Или предложить чего-нибудь другого?
Я хмыкаю.
– Понравилась, – улыбаюсь. – Так что предлагать ничего не надо. Достаточно рассказать, какую взять рюмку, чтобы не показаться смешным. Мне ведь не каждый день приходится пить сливовицу.
Он заразительно хохочет, я тоже улыбаюсь.
Потом встает и ставит передо мной такую же толстобокую хрустальную рюмку, как те, из которых мы пили в гостиной.
– Вы мне нравитесь, Дан, – продолжает улыбаться сквозь выступившие от смеха слезы. – В вас есть стиль. Когда дочь сказала Анеле, что влюбилась в русского парня, приехавшего в Прагу на футбол, я сначала здорово испугался. Извините.
Так, думаю.
Нет, ну ни хрена же себе.
Уже «влюбилась»?!
А мне об этом сказать, блин, язык отвалится?!!
Хотя нет…
Она же все-таки девчонка…
Но вид у меня, видимо, настолько ошарашенный, что Мартин снова начинает хохотать, просто, сцуко, как подорванный.
Н-да, думаю.
Надо исправлять ситуацию.
Наливаю себе сливовицы, поднимаю рюмку, киваю Мартину.
Он тоже вежливо поднимает вверх свой толстостенный стакан с виски.
Ну, поехали.
Выпиваю сливовицу одним глотком, морщусь, выдыхаю, закуриваю новую сигарету.
– Чего же вы испугались? – делаю, в манере нашего старшего друга Али, левую бровь «домиком».
Он вздергивает вверх покатые сильные плечи и от этого еще сильнее сутулится.
Потом кивает каким-то своим мыслям, снова берет в руки сигару, прикуривает ее от длинной изящной спички из специального деревянного коробка.
Пижон, блин.
Какой же ты все-таки, сцуко, пижон престарелый!
Видно, не наигрался в детстве в красивую жизнь, гонял тебя влюбленный в Советы папаша-коммунист, по полной, блин, программе. По самые гланды, небось, впердоливал, знаю я этих идейных аскетов с горящими, как у кота на течную кошку, глазами.
Вот ты от него на баррикады и сбежал.
И сейчас «добираешь».
Хотя и сильный мужик.
И умный, чего уж там.
– Ну, как… Знаю я публику, которая приезжает на футбол, а потом громит магазины. У наших знакомых бар недавно пострадал. Ваши соотечественники передрались с какими-то случайно попавшими в Прагу англичанами. Там, кстати, подруга Златы подрабатывает барменом у своих родителей. А вы и вправду так любите футбол?
Ладно, усмехаюсь про себя.
Подробности вам, папаша, ни к чему.
Надеюсь, дочь не поделится.
А то ты всю свою сигару сожрешь, вместе с золотистым бумажным ободком.
И не подавишься.
– Люблю, – киваю. – У каждого человека должно быть что-то свое, глубоко личное. Для меня это футбол. И великий футбольный клуб «Спартак-Москва». Тут уж ничего не поделаешь.