Лем Станислав. Ананке (Пиркс на Марсе)

   Пиркс увидел в ракурсе бок исполинского цилиндра. Ракета потеряла вертикальное положение. Она кренилась. Начала было невероятно медленно выпрямляться, но ее качнуло в другую сторону, как гигантский маятник; новый обратный крен корпуса был уже больше. При столь малой скорости потеря равновесия с такой амплитудой была неодолима.
   Лишь теперь дошел до Пиркса крик главного контролера:
   - "Ариэль"! "Ариэль"! Что вы делаете?! Что у вас творится?!
   Как много может произойти за долю секунды!
   Пиркс у параллельного, незанятого пульта во всю глотку кричал в микрофон:
   - Клайн!! На ручную!! Переходи на ручную, к посадке!! На ручную!!
   Только в этот момент накрыл их протяжный немолкнущий гром. Только теперь донеслась до них звуковая волна! Как недолго все длилось!
   Стоящие у окон закричали в один голос. Контролеры оторвались от пультов.
   "Ариэль" падал, кувыркаясь, как камень, и качающиеся полосы кормового огня вслепую рассекали атмосферу; корабль вращался, безжизненный, будто труп, словно кто-то швырнул эту гигантскую башню с неба вниз, на грязно-бурые дюны пустыни. Все стояли как вкопанные в жутком глухом молчании, потому что ничего уже нельзя было сделать; громкоговоритель невнятно хрипел, бормотал, слышались отголоски то ли отдаленной суматохи, то ли гула океана, и неизвестно, были ли там человеческие голоса, - все сливалось в сплошной хаос. А белый, словно облитым сиянием, невероятно длинный цилиндр все быстрее мчался вниз. Казалось, что он угодит прямо в диспетчерскую. Кто-то рядом с Пирксом охнул. Все инстинктивно съежились.
   Корабль наискось ударился об одну из невысоких оград вокруг щита, разломился надвое и, с какой-то странной медлительностью разламываясь дальше, раскидывая осколки во все стороны, зарылся в песок. Мгновенно взвилась туча высотой с десятиэтажный дом, в ней что-то загремело, зарокотало, брызнуло огненными струями, над гривистой завесой взметнувшегося песка вынырнул все еще ослепительно белый нос корабля, оторвался от корпуса, пролетел несколько сот метров; потом все почувствовали мощные удары - один, другой, третий; почва колыхалась от этих ударов, как при землетрясении. Все здание качнулось, подалось вверх и снова опало, словно лодка на волне. Потом в адском грохоте дробящегося металла все закрыла бронзово-черная стена дыма и пыли.
   И это был конец "Ариэля". Когда все мчались по лестнице к шлюзу, Пиркс, одним из первых натянувший скафандр, не сомневался, что при таком столкновении никто не мог уцелеть.
   Потом они бежали, пошатываясь под ударами вихря; издалека, от купола, уже двигались первые оверкрафты и гусеничные машины. Но спешить уже не стоило. Не к чему было.
   Пиркс сам не знал, как и когда вернулся в диспетчерскую, - перед его ошеломленным взором все еще маячил кратер и раздавленный корпус корабля; он не понимал, почему оказался в этой маленькой комнатке, и по-настоящему очнулся, лишь когда усидел в зеркале свое посеревшее, осунувшееся лицо.
   В полдень созвали комиссию экспертов для расследования причин катастрофы. Спасательные команды еще растаскивали экскаваторами и лебедками по кускам огромный корпус, еще не успели добраться до глубоко врезавшейся в грунт раздавленной рулевой рубки, где были контрольные автоматы, а с Большого Сырта уже прибыла группа специалистов на одном из тех диковинных маленьких вертолетов с громадными винтами, что способны летать только в разреженной марсианской атмосфере.
   Пиркс никому не лез на глаза и никого ни о чем не спрашивал - он слишком хорошо понимал, что дело чрезвычайно темное. В ходе нормальной посадочной процедуры, которая делится на освященные традицией этапы и запрограммирована с предельной точностью и скрупулезностью, главный компьютер "Ариэля" без всякой видимой причины погасил бороводородную тягу, подал отрывочные сигналы, похожие на метеоритную тревогу, и переключил двигатели на уход от планеты с максимальной скоростью. И он уже не смог восстановить равновесие, нарушенное при этом головоломном маневре. Ни о чем похожем в анналах космонавигации не упоминалось; приходившие на ум предположения, что компьютер просто-напросто подвел, что в нем замкнулись или перегорели какие-то контуры, выглядели абсолютно неправдоподобно, поскольку речь шла об одной из двух программ (старт и посадка), которые были застрахованы от аварии такой массой предосторожностей, что скорее уж можно было заподозрить саботаж. Пиркс ломал себе над этим голову, сидя в комнатке Сейна, и умышленно носа за дверь не высовывал, чтобы никому не навязываться, тем более что ведь через несколько часов надо лететь, а в голову но приходит ничего такого, о чем следовало бы спешно известить комиссию. Оказалось, однако, что про него не забыли. Около часу дня к нему заглянул Сейн. С ним был Романи - он ждал в коридоре. Пиркс его сначала не узнал, принял руководителя Агатодемона за кого-то из механиков: на нем был закопченный, весь в каких-то подтеках комбинезон, лицо осунулось от изнурения, левый угол рта то и дело подергивался. Но голос у него был прежний, спокойный; от имени комиссии, членом которой он являлся, Романи попросил Пиркса отложить старт "Кювье".
   - Разумеется... если я нужен... - Пиркса это застигло врасплох, и он пытался собраться с мыслями. - Только мне нужно получить согласие Базы...
   - Это мы сами уладим, если вы не возражаете.
   Больше они ни о чем не говорили, отправились втроем в главный "пузырь", где в длинном, с низким потолком зале Управления сидело двадцать с лишним экспертов: несколько человек здешних, остальные - с Большого Сырта. Поскольку наступило обеденное время, а каждая минута была на счету, им принесли холодные закуски из буфета, и так, за чаем, над тарелочками с едой, из-за чего все выглядело как-то неофициально, почти несерьезно, началось совещание. Пиркс, конечно, понимал, почему председательствующий, инженер Хойстер, попросил его выступить первым и описать ход катастрофы. Он был здесь единственным несомненно беспристрастным свидетелем, поскольку не являлся ни сотрудником диспетчерской, ни членом экипажа "Ариэля".
   Когда Пиркс по ходу рассказа начал описывать свою реакцию, Хойстер впервые перебил его:
   - Значит, вы хотели, чтобы Клайн выключил автоматику и попытался сам совершить посадку, да?
   - Да.
   - А можно узнать, почему?
   Пиркс не замедлил с ответом:
   - Я считал это единственным шансом.
   - Так. А вам не казалось, что переход на ручное управление может привести к потере равновесия?
   - Оно уже было потеряно. Впрочем, это можно проверить - есть ведь ленты.
   - Конечно. Мы хотели прежде всего представить себе общую картину. А... каково ваше личное мнение?..
   - О причине?..
   - Да. Мы сейчас не столько совещаемся, сколько обмениваемся информацией, поэтому что бы вы ни сказали, это вас ни к чему особенно не будет обязывать, а любое предположение может оказаться ценным... даже самое рискованное.
   - Понимаю. Что-то случилось с компьютером. Не знаю, что, и не знаю, как это могло произойти. Если б я сам не был в диспетчерской, я бы в это не поверил, но я был и все слышал. Это компьютер изменил процедуру и объявил метеоритную тревогу, внезапно и невнятно. Звучало это примерно так: "Метеориты - внимание - полная мощность на оси - вперед?" А поскольку никаких метеоритов не было... - Пиркс пожал плечами.
   - Этот компьютер на "Ариэле" - усовершенствованный вариант модели АИБМ-09, - заметил Боулдер, электронщик; Пиркс его знал, они встречались на Большом Сырте.
   Пиркс кивнул.
   - Я знаю. Потому я и говорю, что не поверил бы, если б не видел собственными глазами. Но это случилось.
   - Как вы считаете, командор, почему Клайн ничего не сделал? - спросил Хойстер.
   Пиркс внутренне похолодел и, прежде чем ответить, оглядел присутствующих. Этот вопрос не могли не задать. Но Пирксу не хотелось оказаться первым, кто вынужден будет на него отвечать.
   - Этого я не знаю.
   - Естественно. Однако многолетний опыт поможет вам представить себя на месте Клайна...
   - Я представил. Я сделал бы то, к чему пытался его склонить.
   - А он?
   - Не было никакого ответа. Шум и вроде бы крики. Нужно будет очень тщательно прослушать ленты. Но боюсь, что это не много даст.
   - Командор... - Хойстер говорил тихо и со странной медлительностью, будто осторожно подбирал слова. - Вы ведь ориентируетесь в ситуации, правда? Два следующих корабля того же типа, с той же системой управления сейчас находятся на линии Земля - Марс; "Арес" будет здесь через шесть недель, но "Анабис" - всего через девять дней. Не говоря уж о том, к чему нас обязывает память о погибших, мы имеем еще большие обязательства перед живыми. За эти пять часов вы, несомненно, уже обдумали все, что произошло. Я не могу заставить вас говорить, но очень прошу сообщить нам, к каким выводам вы пришли.
   Пиркс почувствовал, что бледнеет. С первых же слов он понял, что хочет сказать Хойстер, и вдруг его охватило странное ощущение ночного кошмара: ожесточенное, отчаянное безмолвие, в котором он сражался с безликим противником и, убивая его, словно погибал с ним вместе. Это длилось мгновение. Он овладел собой и взглянул прямо в глаза Хойстеру.
   - Понимаю, - сказал он. - Клайн и я - это два разных поколения. Когда я начинал летать, автоматика подводила гораздо чаще... Это накладывает отпечаток на все поведение человека. Думаю, что Клайн... доверял автоматам до конца.
   - Клайн думал, что компьютер лучше разбирается в еле? Считал, что он сможет овладеть ситуацией?
   - Может, он на это и не рассчитывал... а только думал, что если компьютер не справится, то человек тем более.
   Пиркс перевел дыхание. Он все же сказал, что думал, не опорочив при этом младшего собрата, уже погибшего.
   - Как по-вашему, была возможность спасти корабль?
   - Не знаю. Времени было очень мало. "Ариэль" почти потерял скорость.
   - Вы когда-нибудь садились в подобных условиях?
   - Да. Но в маленькой ракете - и на Луне. Чем длиннее и тяжелее корабль, тем труднее восстановить равновесие при потере скорости, особенно если начинается крен.
   - Клайн вас слышал?
   - Не знаю. Должен был слышать.
   - Он взял на себя управление?
   Пиркс хотел было сказать, что все это можно узнать по лентам, но вместо этого ответил:
   - Нет.
   - Откуда вы знаете? - это спросил Романи.
   - По контрольной табличке. Надпись "Автоматическая посадка" светилась все время. Она погасла, лишь когда корабль разбился.
   - А вы не думаете, что у Клайна уже не оставалось времени? - спросил Сейн. Его обращение выглядело подчеркнутым - ведь они были на "ты". Словно бы между ними обозначилась некая дистанция... может, враждебность?
   - Ситуацию можно математически промоделировать, тогда выяснится, были ли шансы, - Пиркс старался говорить конкретно и по-деловому. - Я этого знать не могу.
   - Но когда крен превышает 45 градусов, равновесие уже невозможно восстановить, - настаивал Сейн. - Ведь верно?
   - На моем "Кювье" это не совсем так. Можно увеличить тягу сверх установленных пределов.
   - Перегрузки больше двадцатикратной могут убить.
   - Могут. Но падение с высоты пяти километров не может не убить.
   На том и окончилась эта краткая дискуссия. Под лампами, включенными, несмотря на дневную пору, плоско стлался табачный дым. Все курили.
   - По-вашему, Клайн мог взять управление на себя, но не сделал этого. Так? - Хойстер продолжил свою линию вопросов.
   - Вероятно, мог.
   - А вы не считаете возможным, что ваше вмешательство сбило его с толку? - отозвался заместитель Сейна; Пиркс его не знал.
   Здешние - против него? Он и это мог понять.
   - Я считаю это возможным. Тем более что там, в рулевой рубке, люди что-то кричали. По крайней мере похоже было на это.
   - На панику? - спросил Хойстер.
   - На этот вопрос я не буду отвечать.
   - Почему?
   - Надо прослушать ленты. Это ведь не точные данные. Шум, который можно истолковать по-разному.
   - А наземный контроль, по вашему мнению, мог еще что-нибудь сделать? с каменным лицом спрашивал Хойстер.
   Похоже было на то, что внутри комиссии назревает раскол. Хойстер был с Большого Сырта.
   - Нет. Ничего.
   - Вашим словам противоречит ваше собственное поведение.
   - Нет. Контроль не имеет права вмешиваться в решение командира в такой ситуации. В рулевой рубке ситуация может выглядеть иначе, чем внизу.
   - Значит, вы признаете, что действовали вопреки установленным правилам? - снова вмешался заместитель Сейна.
   - Да.
   - Почему? - спросил Хойстер.
   - Правила для меня не святыня. Я всегда делаю то, что сам считаю правильным. Мне уже приходилось за это отвечать.
   - Перед кем?
   - Перед Космическим Трибуналом.
   - Но ведь с вас сняли все обвинения? - заметил Боулдер.
   Большой Сырт - против Агатодемона. Это было почти очевидно.
   Пиркс промолчал.
   - Благодарю вас.
   Он пересел на стул, стоящий в сторонке, потому что начал давать показания Сейн, потом - его заместитель. Тем временем из диспетчерской доставили регистрационные ленты. Поступали также сообщения о ходе работ с обломками "Ариэля". Было уже ясно, что никто не остался в живых, но в рулевую пробраться еще не удалось: она врезалась на одиннадцать метров вглубь. Прослушивали ленты, записывали показания до восьми вечера. Затем устроили перерыв на час. Сыртийцы вместе с Сейном отправились на место катастрофы. Романи остановил Пиркса в коридоре.
   - Командор...
   - Слушаю.
   - Вы ни на кого тут не...
   - Не надо так говорить. Ставка слишком высокая, - перебил его Пиркс.
   Романи кивнул.
   - Вы пока что останетесь здесь на 72 часа. Мы уже договорились с Базой.
   - С Землей? - изумился Пиркс. - Мне кажется, я уже ничем но смогу помочь...
   - Хойстер, Рааман и Боулдер хотят кооптировать вас в комиссию. Вы не возражаете?
   Сплошные сыртийцы...
   - Если б я и захотел возразить, то не смог бы, - ответил Пиркс, и на этом они расстались.
   В девять вечера собрались снова. Прослушивать ленты было тяжело, но еще тяжелее было смотреть фильм, запечатлевший все фазы катастрофы с того момента, как вспыхнула в зените зеленая звезда "Ариэля"...
   Затем Хойстер подытожил предварительные результаты расследования:
   - В самом деле похоже, что подвел компьютер. Он действовал так, словно "Ариэль" шел на пересечение с какой-то посторонней массой. Регистрационные ленты показывают, что он превысил допустимую мощность на три единицы. Почему он это сделал, мы не знаем. Возможно, что-то выяснится в рулевой рубке.
   Он имел в виду регистрационные ленты "Ариэля"; Пиркс в этом отношении был настроен скептически.
   - Что происходило в рулевой в последние минуты - невозможно уразуметь. Во всяком случае, компьютер подвел не в смысле оперативности. В самый критический момент он действовал вполне исправно - принимал решения и давал команды агрегатам в течение наносекунд. И агрегаты до конца работали безупречно. Это совершенно точно. Но мы не обнаружили абсолютно ничего, что могло бы свидетельствовать о внешней или внутренней опасности, мешавшей нормальной посадке. С семи часов трех минут до семи часов восьми минут все шло идеально. Решение компьютера об отмене посадки и о заранее обреченной попытке стартовать пока ничем объяснить не удается. Коллега Боулдер?
   - Я не могу этого понять.
   - Ошибка в программе?
   - Исключено. "Ариэль" много раз садился по этой программе на оси и с любых возможных траекторий.
   - На Луне. Там притяжение меньше.
   - Это может иметь некоторое значение для тяговых двигателей, но не для информационного комплекса. А двигатели не подвели.
   - Коллега Рааман?
   - Я не очень знаком с этой программой.
   - Но вы знаете эту модель компьютера?
   - Да.
   - Что может прервать процедуру посадки, если нет внешних причин?
   - Ничто не может.
   - Ничто?
   - Ну, разве что мина, подложенная под компьютер...
   Наконец эти слова были сказаны. Пиркс слушал с величайшим вниманием. Шумели вентиляторы, дым сгущался под потолком возле вытяжных отверстий.
   - Саботаж?
   - Компьютер действовал до конца, хоть и непонятным для нас образом, заметил Керховен, единственный интеллектронщик из местных в составе комиссии.
   - Ну... насчет мины это я просто так сказал, - Рааман пошел на попятный. - Главную процедуру, то есть посадку или старт, в норме, если компьютер исправен, может прервать только нечто необычайное. Например, потеря мощности...
   - Мощность сохранялась.
   - Но в принципе компьютер может прервать главную процедуру?
   Председательствующий это, конечно, знал. Пиркс понимал, что он сейчас обращается не к ним: говорит то, что должна услышать Земля.
   - Теоретически может. Практически - нет. Метеоритная тревога во время посадки не объявлялась ни разу за всю историю космонавтики. Метеорит всегда можно обнаружить при подходе. И в этом случае посадка просто откладывается.
   - Но ведь никаких метеоритов не было?
   - Не знаю.
   Разговор зашел в тупик. С минуту все молчали. За круглыми окнами уже стемнело. Марсианская ночь.
   - Нужно поговорить с людьми, которые конструировали этот компьютер и проверяли его на тестах, - сказал наконец Рааман.
   Хойстер кивнул. Он просматривал переданное телефонистом сообщение.
   - Примерно через час они доберутся до рулевой рубки, - сказал он. Потом, подняв голову, добавил: - Завтра в совещании будут участвовать Макросе и ван дер Войт.
   Это всех взбудоражило. Макросе был главный конструктор, а ван дер Войт - генеральный директор Объединенных верфей, где строились стотысячники.
   - Завтра? - Пирксу показалось, что он ослышался.
   - Да. Разумеется, не здесь. Они будут присутствовать телевизионно. На прямой видеосвязи. Вот сообщение, - он поднял телефонограмму.
   - Однако же! А какое сейчас запоздание? - спросил кто-то.
   - Восемь минут.
   - Как же они это себе представляют? Мы же будем без конца ждать каждую реплику! - раздались возгласы.
   Хойстер пожал плечами.
   - Мы обязаны подчиниться. Конечно, затруднения будут... Разработаем соответствующий порядок ведения...
   - Совещание отложим до завтра? - спросил Рааман.
   - Да. Соберемся в шесть утра. К этому времени получим уже лепты из рулевой.
   Пиркс обрадовался, когда Романи пригласил его к себе на ночлег. Он предпочитал не общаться с Сейном. Поведение Сейна он понимал, но не одобрял.
   Не без труда разместили всех сыртийцев, и к полуночи Пиркс остался, наконец, один в каморке, которая представляла собой библиотеку и личный рабочий кабинет руководителя Базы. Не раздеваясь, он улегся на походную койку, поставленную среди теодолитов, закинул руки за голову и лежал недвижимо, глядя в низкий потолок, почти не дыша.
   Странно, там, среди посторонних людей, он переживал случившееся словно бы извне, как один из многих очевидцев. Он не включался полностью в происходящее, даже когда, отвечая на вопросы, ощущал неприязнь, недоброжелательство, молчаливое обвинение в том, что он, чужак, хочет поставить себя выше местных специалистов, даже когда Сейн выступил против него, - все это оставалось извне, казалось естественным и неизбежным: так и должно все происходить в подобных обстоятельствах. Он готов был отвечать за сноп поступки, но исходя из рациональных предпосылок, так что не чувствовал себя ответственным за трагедию. Он был потрясен, но сохранял спокойствие, все время оставался наблюдателем, не вполне подчиняющимся ходу событий, ибо события эти выстраивались в систему, - при всей загадочности происходящего их можно было анатомировать, изучать разъятыми, застывшими, фиксированными в зажимах официального расследования. Теперь все это распалось. Он ни о чем не думал, не вызывал в памяти никаких картин - они сами снова всплывали по порядку: телеэкраны, на них появление корабля вблизи Марса, торможение космической скорости, изменение тяги; он словно был одновременно всюду, в диспетчерской и в рулевой рубке, он воспринимал эти глухие удары, эти громыханья, пробегающие по килю и шпангоутам, когда колоссальная мощность, угасая, сменяется вибрацией бороводородных двигателей, и этот бас, которым турбонасосы заверяют, что гонят горючее; он чувствовал тормозную тягу и величаво неторопливое снижение - и тот перелом, тот грохот внезапно оживших двигателей, когда полная мощность снова рванулась в дюзы, а затем - вибрация, потеря равновесия; ракета, отчаянно пытаясь выровняться, качается, как маятник, кренится, как пьяная колокольня, и рушится с высоты, уже бессильная, уже мертвая, неуправляемая, слепая, будто камень, падает, сокрушая скалы, а Пиркс присутствовал везде и всюду. Он словно был этим борющимся кораблем и, болезненно ощущая полнейшую необратимость, окончательность того, что произошло, все же возвращался к тем мгновениям, долям секунды, будто повторяя безмолвный вопрос - что же не сработало, что подвело? Пытался ли Клайн перенять управление ракетой, сейчас было уже несущественно. Диспетчеры действовали по существу безупречно; они, правда, перешучивались, но это могло покоробить лишь человека суеверного или воспитанного в те времена, когда нельзя было позволять себе такую беспечность. Разумом Пиркс понимал, что ничего плохого в этом нет.
   Он лежал навзничь и в то же время словно бы стоял у диагонального иллюминатора, нацеленного в зенит, когда искристую зелень бороводородной звезды поглотила ужасающая ослепительная вспышка атомной тяги, пульсируя в уже стынущих дюзах, и ракета раскачивалась, как язык колокола, веревку которого дергают яростные руки, и кренилась всем своим невероятно длинным корпусом, - она была такая громадная, что, казалось, уже сам размер, сам грандиозный размах выводит ее за пределы любых опасностей; должно быть, то же самое думали сто лет назад пассажиры "Титаника".
   Вдруг все исчезло, будто он проснулся. Пиркс встал, умылся, открыл чемоданчик, достал пижаму, домашние туфли, зубную щетку - и в третий раз за этот день взглянул на себя в зеркале ванной словно на какого-то незнакомца.
   Возраст между тридцатью и сорока - ближе к сорока - это полоса тени. Уже приходится принимать условия неподписанного, без спросу навязанного договора, уже известно, что обязательное для других обязательно и для тебя и нет исключений из этого правила: приходится стареть, хоть это и противоестественно.
   До сих пор это тайком делало наше тело, но теперь этого мало. Требуется примирение. Юность считает правилом игры - нет, ее основой - свою неизменяемость: я был инфантильным, недоразвитым, но теперь-то я уже по-настоящему стал самим собой и таким останусь навсегда. Это абсурдное представление в сущности является основой человеческого бытия. Когда обнаруживаешь его безосновательность, сначала испытываешь скорее изумление, чем испуг. Возмущаешься так искренне, будто прозрел и понял, что игра, в которую тебя втянули, жульническая и что все должно было идти совсем иначе. Вслед за ошеломлением, гневом, протестом начинаются медлительные переговоры с самим собой, с собственным телом, которые можно передать примерно так: несмотря на то что мы непрерывно и незаметно стареем физически, наш разум никак не может приспособиться к этому непрерывному процессу. Мы настраиваемся на тридцать пять лет, потом - на сорок, словно в этом возрасте так и сможем остаться, а потом, при очередном пересмотре иллюзий, приходится ломать себя, и тут наталкиваешься на такое внутреннее сопротивление, что по инерции перескакиваешь вроде бы даже слишком далеко. Сорокалетний тогда начинает вести себя так, как, по его представлениям, должен вести себя старик. Осознав однажды неотвратимость старения, мы продолжаем игру с угрюмым ожесточением, словно желая коварно удвоить ставку; пожалуйста, мол, если уж это бесстыдное, циничное, жестокое требование должно быть выполнено, если я вынужден оплачивать долги, на которые я не соглашался, не хотел их, ничего о них не знал, - на, получай больше, чем следует; на этой основе (хотя смешно называть это основой) мы пытаемся перекрыть противника. Я вот сделаюсь сразу таким старым, что ты растеряешься. И хотя мы находимся в полосе тени, даже чуть ли не дальше, в периоде потерь и сдачи позиций, на самом деле мы все еще боремся, мы противимся очевидности, и из-за этого трепыханья стареем скачкообразно. То перетянем, то недотянем, а потом видим - как всегда, слишком поздно, - что все эти стычки, эти самоубийственные атаки, отступления, лихие наскоки тоже были несерьезными. Ибо мы стареем, по-детски отказываясь согласиться с тем, на что совсем не требуется нашего согласия, сопротивляемся там, где нет места ни спорам, ни борьбе - тем более борьбе фальшивой.
   Полоса тени - это еще не преддверие смерти, но в некоторых отношениях период даже более трудный, ибо здесь уже видишь, что у тебя не осталось неиспробованных шансов. Иными словами, настоящее уже не является преддверием, предисловием, залом ожидания, трамплином великих надежд ситуация незаметно изменилась. То, что ты считал подготовкой, обернулось окончательной реальностью; предисловие к жизни оказалось подлинным смыслом бытия; надежды - несбыточными фантазиями; все необязательное, предварительное, временное, какое ни на есть - единственным содержанием жизни. Что не исполнилось, то наверняка уже не исполнится; нужно с этим примириться молча, без страха и, если удастся, без отчаяния.