В конце концов Трурль остановился перед могильной оградой; она окружала гробницу, наводившую холод своей безупречно геометрической формой - плоский шестигранник, вмонтированный в нержавеющий цоколь. Трурль еще колебался, но его рука уже тянулась в карман за универсальным слесарным набором, который вполне мог заменить собою отмычку. Он отпер стальную калитку, затаив дыхание, приблизился к шестиграннику, приподнял обеими руками табличку, на которой простыми буквами было выгравировано имя профессора, и толкнул ее так, что она повернулась, как петля шкатулки. Луна скрылась за тучами - он не видел даже собственных рук; кончиками пальцев нащупал предмет, похожий на ситечко, а рядом - большую кнопку, которую не сразу удалось вдавить в кольцевую оправу. Он нажал сильнее и замер, испуганный собственной дерзостью. Но там, в гробнице, раздался какой-то шорох, ток пробудился, защелкали тихо реле, как утренние цикады, что-то внутри загудело и замолкло опять. Провода отсырели, подумал он разочарованно, а потом с облегчением; но в эту минуту в гробнице заскрежетало раз, другой, и старческий, дряхлый, но очень близкий голос отозвался:
- Что такое? Что там стряслось? Кто явился? И зачем? Что за фигли-мигли после вечной ночи? Дадите вы мне покой или нет? Неужели я должен ежеминутно вставать из гроба по прихоти первого встречного проходимца, кибербродяги, а? Смелости не хватает ответить? Ну, смотри, вот встану я, вырву доску из гроба...
- Го... Господин и Учитель! Это я... Трурль! - пролепетал не на шутку испуганный столь недружественным приемом конструктор, склонил голову и застыл в той самой смиренной позе, которую принимали когда-то ученики Кереброна под градом его справедливых упреков; короче, он вел себя так, словно в мгновение ока скинул с себя лет шестьсот.
- Трурль? - заскрежетал профессор. - Постой-ка... А, Трурль! Ну конечно! Я и сам мог бы сообразить. Погоди, каналья...
Послышался такой скрежет и скрип, как будто усопший уже начал срывать с петель крышку гроба. Трурль отступил на шаг и поспешно сказал:
- Господин и Учитель! Не волнуйтесь, пожалуйста! Ваше Превосходительство, я только...
- Ну, что там еще? Боишься, что я и вправду встану из гроба? Погоди, говорю, я должен расправить члены, а то у меня все занемело. Ого! Смазка совсем испарилась, ну и высох же я, ну и высох!
Действительно, эти слова сопровождались адским скрипом. Когда скрип утих, голос из гроба отозвался:
- Наломал, небось, дров, а? Напутал, напортил, напортачил, а теперь нарушаешь вечный покой старого своего учителя, рассчитывая, что он вызволит тебя из беды? Не уважаешь останков, которым ничего уже не нужно от жизни, неуч! Ну, говори же, говори, если даже в могиле нет от тебя покоя!
- Господин и Учитель! - приободрившись, начал Трурль. - Ты проявляешь свойственную тебе проницательность... Ты не ошибся - так оно все и было! Я напортачил... и не знаю, что делать дальше. Но не корысти ради осмелился я беспокоить Вашу Честь! Я обращаюсь Господину Профессору, поскольку этого требует высшая цель...
- Цветы красноречия вместе с прочими экивоками оставь при себе! - забурчал Кереброн из гробницы. - Итак, ты ломишься в гроб, потому что увяз по шею и вдобавок поссорился со своим другом-соперником, этим, как там его... Клопп... Клип... Клип... а чтоб вас обоих!
- Клапауцием! Совершенно верно! - быстро подсказал Трурль, невольно вытягиваясь по швам.
- Вот-вот. И вместо того чтобы обсудить проблему с ним, ты, будучи самовлюбленным гордецом и к тому же редкостным идиотом, тревожишь по ночам хладный прах заслуженного наставника. Так или нет? Ну, отвечай же, головотяп!
- Господин и Учитель! Речь шла о проблеме, важнее которой нет в целом Космосе, - о счастье всех разумных существ! - выпалил Трурль и, наклонившись над ситечком микрофона, словно на исповеди, поспешно и лихорадочно стал рассказывать о событиях, случившихся со времени его последней беседы с Клапауцием, даже не пытаясь утаить что-либо или приукрасить.
Кереброн сначала молчал как рыба, а после начал комментировать излияния Трурля бесчисленными намеками, колкостями, ядовитыми репликами, сердитыми или ироническими покашливаниями, но Трурля уже понесло, он забыл обо всем на свете и только, поведав задыхающимся голосом о последнем своем поступке, умолк и застыл в ожидании. Кереброн же, который до этого, казалось, не мог вволю накашляться и нахмыкаться, добрую минуту хранил гробовое молчание, а потом звучным, словно помолодевшим басом заговорил:
- Ну да. Ты осел. А осел потому, что лентяй. Тебе всегда было лень заниматься общей онтологией. Вот влепил бы я тебе кол по философии, а особенно по аксиологии (что было моим священным долгом) - и не шатался бы ты по кладбищам, не ломился бы ночью в мой гроб. Но должен признаться: тут есть и моя вина! Ты, будучи первостатейным лентяем, так сказать, идиотом не без таланта, учился спустя рукава, а я смотрел на это сквозь пальцы, довольный твоими успехами в низших ремеслах, тех, что свое начало берут от искусства починки часов. Со временем, думал я, ты дозреешь душою и разумом. Ведь я же тысячу, нет, сто тысяч раз твердил на семинарах, тупица, что приниматься за дело нужно подумавши. Но думать ему, разумеется, и не снилось. Блаженного изготовил, тоже мне гений-изобретатель! Такую же точно машину описал в 10496 году прапрофессор Неандр на страницах "Ежеквартальника", а драматург Вырождения, некий Биллион Шекскибер, сочинил по этому поводу драму в пяти актах. Но ты ведь ни научных, ни каких-то иных книг и в руки не берешь?
Трурль молчал, а безжалостный старец рокотал все громче и громче, так, что эхо отдавалось от соседних гробниц:
- Ты заработал тюремный срок, и немалый! Неужели тебе неизвестно, что подавлять, иными словами, редуцировать разум, однажды проснувшийся, запрещено? Ах, ты шел прямиком ко Всеобщему Счастью, вот оно что! А по дороге, как и подобает заботливому опекуну, жег своих подопечных огнем, топил в роскоши, словно котят, заточал в темницы, палачествовал, кости ломал, а теперь, я слышу, докатился до братоубийства? Для абсолютно доброжелательного опекуна Мироздания неплохо, очень даже неплохо! И что я теперь должен сделать? Может, приголубить тебя из могилы? - Тут он вдруг разразился хохотом, от которого у Трурля мурашки пошли по телу. - Итак, ты преодолел барьер, названный моим именем? Сперва, ленивый как мопс, свалил задание на машину, которая препоручила ее следующей машине, и так до бесконечности, а после упрятал себя самого в компьютерную программу? Ты разве не знаешь, что нуль, в какую бы ни возвести его степень, нулем и останется? Поглядите-ка на этого гения размножился, чтобы его было больше! Ну и мудрец! Ах ты, остолоп хитроумный, робоолух ты этакий! Тебе, видать, невдомек, что в "Codex Gal acticus"* самокопирование запрещается под Электроприсягой? Том 119, раздел XXVI, статья X, параграф 561 и следующие. Ну и народ! Сначала сдают экзамены благодаря электрошпаргалкам и телеподсказкам, а потом не находят ничего лучшего, как шастать ночами по кладбищам и стучаться в могилы! На последнем курсе я дважды - повторяю: дважды! - читал вам кибернетическую деонтологию. Только не путать с дантистикой! Деонтология - это этика всемогущества. Да. Но ты ведь, насколько я помню, на лекции не ходил, по причине тяжелой болезни, не так ли? Ну, говори же!
- Действительно, я... э... был нездоров, - выдавил из себя Трурль.
Он уже оправился от первого потрясения и особого стыда не испытывал. Кереброн, конечно, как был брюзгой, так и остался им после смерти, но теперь Трурль почти не сомневался в том, что после неизбежной головомойки наступит позитивная часть, и благородный душою старец наставит его на правильный путь. Действительно, мудрый покойник перестал осыпать его бранью.
- Ну, хорошо - сказал он. - Ошибка твоя заключалась в том, что ты не знал ни чего хочешь достичь, ни как это сделать. Это во-первых. Во-вторых, устроить Вечное Счастье проще пареной репы, только кому оно нужно? Твой Блаженный был нормальной машиной, ибо его создание одинаково восхищали физические объекты и мучения третьих лиц. Чтобы создать гедотрон, надлежит поступать иначе. Вернувшись домой, сними с полки XXXVI том Полного собрания моих сочинений и открой его на 621 странице. Там ты найдешь схему Экстатора - единственного из всех наделенных сознанием устройств, которое ничему не служит, а только в десять тысяч раз счастливее, чем Бромео, дорвавшийся до своей возлюбленной на балконе. Ибо, в знак уважения к Шекскиберу, за единицу измерения счастья я принял воспетые им балконные утехи и назвал их бромеями; ты же, не потрудившись хотя бы перелистать труды своего учителя, выдумал какие-то идиотские геды! Гвоздь в ботинке - хороша мера высших духовных радостей! Ну и ну! Так вот: Экстатор блаженствует абсолютно благодаря насыщению за счет многофазного сдвига в сенсуальном континууме, а проще сказать, благодаря автоэкстазу с положительной обратной связью. Чем больше он собою доволен, тем больше он собою доволен, и так до тех пор, пока потенциал не упрется в ограничитель. А без ограничителя, знаешь, что было бы? Не знаешь, опекун Мироздания? Раскачав потенциалы, машина пошла бы в разнос! Да-да, мой любезный невежда! Ибо замкнутый контур... но к чему эти лекции в полночь, из холодной могилы? Сам почитаешь. Разумеется, мои сочинения пылятся у тебя на самой дальней полке, или, что представляется мне более вероятным, после моих похорон распиханы по сундукам и теперь ютятся в чулане. Так ведь? Состряпав парочку финтифлюшек, ты возомнил себя первейшим пронырой в Метагалактике, а? Где ты держишь мои "Opera omnia"*? Отвечай!
- В чу...лане, - пробормотал Трурль. Это было ложью - он давно уже вывез их тремя партиями в Городскую Библиотеку. К счастью, труп его наставника не мог этого знать, так что профессор, довольный своей проницательностью, продолжал более благожелательным тоном:
- Ну ясно. Однако же мой гедотрон никому, ну просто никому не нужен, ибо сама уже мысль о том, что межзвездную пыль, планеты, спутники, звезды, пульсары, квазары и прочее надо переделать в бесконечные шеренги Экстаторов, могла зародиться лишь в мозговых извилинах, завязанных топологическим узлом Мёбиуса и Клейна, то есть искривленных по всем направлениям интеллекта. О! До чего же я долежался! - снова распалился гневом усопший. - Давно пора врезать в калитку английский замок и зацементировать аварийную кнопку надгробия! Таким же звонком твой приятель - Клапауций - вырвал меня из сладостных объятий смерти; это было в прошлом году - а может, и позапрошлом, у меня ведь, сам понимаешь, нет ни календаря, ни часов - и мне пришлось воскреснуть потому лишь, что мой замечательный ученик не мог своими силами справиться с метаинформационной антиномией теоремы Аристоидеса. А я, прах посреди праха, я, хладный труп, должен был из могилы растолковывать ему вещи, которые он нашел бы в любом приличном учебнике континуально-топотропической инфинитезиматики. О боже, боже! Какая жалость, что тебя нет, а то бы ты задал перцу этому киберсыну!
- А... значит, Клапауций тоже был здесь... э... у Господина Профессора? обрадовался и вместе с тем безмерно удивился Трурль.
- А как же. Ни словом не обмолвился, да? Вот она, благодарность робота! Был, был. Ты-то чему радуешься, а? Ну, теперь скажи мне, только по совести, оживился покойник. - Ты хочешь осчастливить весь Космос и приходишь в восторг, узнав о конфузе приятеля?! А не пришло ли в тупую твою башку, что сперва не мешало бы оптимизировать свои собственные этические параметры?
- Господин и Учитель, а также Профессор! - перебил его Трурль, желая отвлечь внимание ехидного старца от своей персоны, - выходит, проблема Всеобщего Счастья неразрешима?
- Тоже еще! Почему, с какой стати?! Она лишь неверно тобою поставлена. Ведь что такое счастье? Это проще простого. Счастье - это искривленность, иначе экстенсор, метапространства, отделяющего узел колинеарно интенциональных матриц от интенционального объекта, в граничных условиях, определяемых омега-корреляцией в альфа-размерном, то бишь, ясное дело, неметрическом континууме субсолнечных агрегатов, называемых также моими, то есть кереброновыми, супергруппами. Ты, конечно, и слыхом не слыхивал о супергруппах, на которые я убил сорок восемь лет жизни и которые являются производными функционалов, называемых также антиномалиями Кереброновой Алгебры Противоречий?!
Трурль был нем как могила.
- На экзамен, - начал усопший подозрительно ласковым голосом, - можно, в конце концов, явиться неподготовленным. Но идти на могилу профессора, не заглянув хотя бы в учебник - о, это уже беспримерная наглость! - теперь он ревел так, что в микрофоне свистело и дребезжало. - И будь я еще в живых, меня бы уж точно хватил удар! - Тут его голос опять стал на удивление мягким. Итак, ты ровно ничего не знаешь, как будто вчера родился. Хорошо, мой преданный, способный мой ученик, утеха моя загробная! О супергруппах ты и не слыхивал; что ж, придется изложить тебе суть дела популярным, упрощенным манером, так, словно бы я обращался к полотерной машине или другой какой-нибудь автоприслуге. Счастье, из-за которого стоит стараться, - это не целое, но часть чего-то такого, что само по себе не является счастьем и не может им быть. Твоя программа была сплошным тупоумием, ручаюсь честью, а посмертным останкам можно верить. Счастье - понятие не исходное, а производное, но этого ты, балбес, не поймешь. Я знаю, сейчас ты покаешься и поклянешься всеми святыми, что исправишься, возьмешься за ум и т. д., а вернувшись домой, не притронешься к моим сочинениям. - Трурль подивился догадливости Кереброна, ибо намерения его были в точности таковы. - Нет, ты собираешься попросту взять отвертку и разобрать на части машину, в которой сначала запер, а после угробил себя самого. Ты сделаешь, что захочешь, - я не намерен являться тебе по ночам и пугать тебя привидениями, хотя ничто не мешало мне перед уходом в могилу изготовить какой-нибудь Духотрон. Но копировать себя в виде призраков и пугать ими своих любезных питомцев я счел забавою, недостойной их и меня самого. Не хватало мне еще стать вашим загробным опекуном, лоботрясы! Nota bene*, ты знаешь, что убил себя только раз, то есть в одном лишь лице?
- Как это "в одном лице"? - не понял Трурль.
- Голову даю на отсечение - никакого университета, со всеми его кафедрами и Трурлями, в компьютере не было; ты разговаривал со своим цифровым отражением, которое врало тебе почем зря, не без основания опасаясь бессрочного выключения, когда обнаружится, что проблема неразрешима...
- Не может быть! - поразился Трурль.
- Может, может. Емкость машины какая?
- Ипсилон 1010.
- Где же тут место для размножения цифрантов? Ты позволил себя одурачить, в чем я, однако, ничего плохого не вижу, ибо поступок твой был кибернетически подлым. Трурль, время уходит. Мой хладный труп давно уже содрогается от отвращения, и помочь мне может только сестра Морфея - смерть, последняя моя возлюбленная. А ты вернешься домой, воскресишь кибрата и откроешь ему всю правду, то есть поведаешь о наших кладбищенских разговорах, после чего извлечешь его из машины на божий свет способом, описанным в "Прикладной рекреационистике" моего дорогого наставника, блаженной памяти пракибернетика Дуляйгуса.
- Так это возможно?
- Да. Разумеется, мир, в котором появятся целых два Трурля, окажется перед серьезной угрозой, но еще хуже было бы предать забвению твой мерзкий поступок.
- Но... прости меня. Господин и Учитель... ведь его уже нет... он перестал существовать в тот момент, когда я его выключил, и теперь, пожалуй, не стоит...
Эти слова перекрыл дрожащий от негодования крик:
- А-а-а, стронций его разрази! Вот какому чудовищу вручил я диплом с отличием!! О! Тяжкую несу я кару за то, что задержался с переходом на вечный отдых! Видать, уже ко времени твоих выпускных экзаменов мой ум безнадежно ослаб! Как же так? Ты, значит, считаешь, что если в эту минуту твоего двойника нет в живых, тем самым снимается и проблема его воскрешения?! Ты спутал физику с этикой, да так, что волосы дыбом! С физической точки зрения, все едино - ты ли остался в живых, или тот Трурль, или оба вы, или ни один из вас, скачу я или в гробе лежу, ибо в физике нет ни подлых, ни возвышенных, ни добрых, ни злых состояний, а есть только то, что есть, и ничего больше. Но иначе выглядит дело - о глупейший из питомцев моих! - с точки зрения ценностей, то есть этики. И если бы ты выключил машину с тем лишь намерением, чтобы твой цифровой брат выспался крепким, как смерть, сном, если бы, выдергивая шнур из розетки, ты искренне намеревался бы воткнуть его утром обратно, проблема совершенного тобою братоубийства не существовала бы вовсе, а мне не пришлось бы теперь, посреди ночи, поднявшись по прихоти какого-то наглеца из могильной постели, надсаживать себе горло. Но пораскинь-ка умишком и рассуди, чем отличаются друг от друга эти две ситуации - та, в которой ты выключаешь машину на одну только ночь без всякого злостного умысла, и та, в которой ты делаешь то же самое, желая сгубить цифрового Трурля навеки! Так вот, с физической точки зрения, разницы между ними нет никакой, никакой, никакой!!! - гудел он, словно иерихонская труба; Трурль даже успел подумать, что его достопочтенный учитель набрался в могиле сил, которых ему не хватало при жизни. - Лишь теперь, заглянув в бездонную пропасть твоего невежества, я ужаснулся по-настоящему! Это что же? Выходит, того, кто покоится в глубоком, как смерть, наркозе, можно со спокойной совестью бросить в серную кислоту или из пушки им выстрелить, раз уж его сознание отключено?! Отвечай: если бы я предложил заковать тебя в кандалы Вековечного Счастья, то есть упрятать в глубь Экстатора, чтобы ты пульсировал голым блаженством двадцать один миллиард лет кряду, и тебе не пришлось бы профанировать останки своего учителя, выкрадывать, яко тать в ноши, информацию из могил, не пришлось бы расхлебывать кашу, которую ты сам же и заварил, не пришлось бы задумываться о еще предстоящих тебе задачах, дилеммах, заботах и хлопотах, которые укорачивают нам жизнь, - ты согласился бы на мое предложение? Променял бы теперешнее свое бытие на сияние Вековечного Счастья? Ну-ка, быстро: да или нет?
- Нет! Ни за что! - закричал Трурль.
- Вот видишь, умственный недоносок! Не желаешь, значит, быть заласканным, осчастливленным, ублаготворенным по самую макушку, а между тем предлагаешь целому Космосу то, что тебя самого наполняет ужасом! Трурль, умершие видят ясно: ты не можешь быть такой грандиозной дрянью! Нет, ты всего лишь гений с обратным знаком - гений кретинизма! Послушай-ка, что я скажу. Когда-то ничего так не жаждали наши предки, как бессмертия во плоти. Но не успели они его изобрести и испробовать, как поняли, что не это было им нужно! Разумное существо нуждается в достижимом, но, сверх того, и в недостижимом! Теперь, когда можно жить так долго, сколько захочешь, вся мудрость и красота существования нашего заключаются в том, что каждый, кто насытился жизнью со всеми ее трудами и совершил все, на что был способен, удаляется на вечный отдых, как я, например. Прежде кончина настигала нас внезапно; какой-нибудь глупый дефект обрывал начатое дело на середине. Вот чем был так называемый рок! Теперь все иначе, и я, к примеру, жажду лишь одного - забвения, а недоумки вроде тебя мешают мне им насладиться, колотя в крышку моего гроба и стягивая ее с меня, как одеяло. Ты вот задумал Космос счастьем набить, гвоздями заколотить и наглухо запечатать, якобы для того, чтобы осчастливить всех поголовно, а если по правде, так только из-за своей лени. Тебе вздумалось одним махом разделаться со всеми задачами, проблемами и заботами; но скажи мне, что ты делал бы после в таком мире, а? Или повесился бы с тоски, или взялся бы за конструирование гореизлучающих приставок к этому счастью. Итак, лень толкнула тебя на поиски Всеобщего Счастья, по лени ты отдал проблему машинам и по лени же запихнул в компьютер себя самого, - короче, ты оказался изобретательнейшим из всех остолопов, которы я воспитал за тысячу семьсот девяносто семь лет моей профессорской службы! Я, пожалуй, отвалил бы надгробный камень и дал бы тебе хорошенько по лбу, да знаю, что не будет от этого проку. Ты пришел к мертвецу за советом, но я не чудотворец, и не в моей власти отпустить тебе даже самый малый из несметного множества твоих невольных грехов - множества, мощность которого апроксимируется только праканторовой алеф-бесконечностью! Возвращайся домой, разбуди кибрата и делай, что я велел.
- Но, Господин...
- Заткнись. А когда кончишь, возьмешь ведро раствора, лопату, мастерок, придешь на кладбище и заделаешь наглухо все щели облицовки, через которые в гроб протекает и льет мне на голову. Понял?
- Да, Господин и Учи...
- Сделаешь, как я сказал?
- Обещаю, Господин и Учитель! Но еще мне хотелось бы знать...
- А мне, - прогремел усопший мощным, поистине гробовым басом, - хотелось бы знать, когда ты наконец уберешься! Попробуй-ка еще раз постучать в мою усыпальницу, и я так тебя ошарашу... Впрочем, ничего конкретного не обещаю сам увидишь. Передай привет твоему Клапауцию и скажи ему то же самое. В последний раз, получив от меня наставления, он так спешил, что даже не потрудился сказать спасибо. О вежливость, о манеры этих знаменитых конструкторов, этих талантов, этих гениев, у которых от самомнения винтики повыпадали из головы!
- Господин... - опять было начал Трурль, но в могиле что-то щелкнуло, звякнуло, кнопка, вжатая перед тем в оправу, подскочила кверху, и на кладбище воцарилось глухое молчание, которое лишь подчеркивал отдаленный шелест деревьев. Трурль вздохнул, почесал затылок, задумался, усмехнулся, представив себе Клапауция, стыдом и растерянностью которого ему предстояло вскорости насладиться, поклонился величественному надгробию, а затем, повернувшись на пятке, веселый, словно щегол, и безмерно собою довольный, стрелою помчался домой.
* Во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых, в-пятых, в-шестых (лат.).
* Всеобщее согласие (лат).
* Отвращение к жизни (лат.).
* По доверенности (лат)
* Движение в бесконечность (лат.).
* Галактический кодекс (лат)
* Полное собрание сочинений (лат.)
* Кстати (лат.).
- Что такое? Что там стряслось? Кто явился? И зачем? Что за фигли-мигли после вечной ночи? Дадите вы мне покой или нет? Неужели я должен ежеминутно вставать из гроба по прихоти первого встречного проходимца, кибербродяги, а? Смелости не хватает ответить? Ну, смотри, вот встану я, вырву доску из гроба...
- Го... Господин и Учитель! Это я... Трурль! - пролепетал не на шутку испуганный столь недружественным приемом конструктор, склонил голову и застыл в той самой смиренной позе, которую принимали когда-то ученики Кереброна под градом его справедливых упреков; короче, он вел себя так, словно в мгновение ока скинул с себя лет шестьсот.
- Трурль? - заскрежетал профессор. - Постой-ка... А, Трурль! Ну конечно! Я и сам мог бы сообразить. Погоди, каналья...
Послышался такой скрежет и скрип, как будто усопший уже начал срывать с петель крышку гроба. Трурль отступил на шаг и поспешно сказал:
- Господин и Учитель! Не волнуйтесь, пожалуйста! Ваше Превосходительство, я только...
- Ну, что там еще? Боишься, что я и вправду встану из гроба? Погоди, говорю, я должен расправить члены, а то у меня все занемело. Ого! Смазка совсем испарилась, ну и высох же я, ну и высох!
Действительно, эти слова сопровождались адским скрипом. Когда скрип утих, голос из гроба отозвался:
- Наломал, небось, дров, а? Напутал, напортил, напортачил, а теперь нарушаешь вечный покой старого своего учителя, рассчитывая, что он вызволит тебя из беды? Не уважаешь останков, которым ничего уже не нужно от жизни, неуч! Ну, говори же, говори, если даже в могиле нет от тебя покоя!
- Господин и Учитель! - приободрившись, начал Трурль. - Ты проявляешь свойственную тебе проницательность... Ты не ошибся - так оно все и было! Я напортачил... и не знаю, что делать дальше. Но не корысти ради осмелился я беспокоить Вашу Честь! Я обращаюсь Господину Профессору, поскольку этого требует высшая цель...
- Цветы красноречия вместе с прочими экивоками оставь при себе! - забурчал Кереброн из гробницы. - Итак, ты ломишься в гроб, потому что увяз по шею и вдобавок поссорился со своим другом-соперником, этим, как там его... Клопп... Клип... Клип... а чтоб вас обоих!
- Клапауцием! Совершенно верно! - быстро подсказал Трурль, невольно вытягиваясь по швам.
- Вот-вот. И вместо того чтобы обсудить проблему с ним, ты, будучи самовлюбленным гордецом и к тому же редкостным идиотом, тревожишь по ночам хладный прах заслуженного наставника. Так или нет? Ну, отвечай же, головотяп!
- Господин и Учитель! Речь шла о проблеме, важнее которой нет в целом Космосе, - о счастье всех разумных существ! - выпалил Трурль и, наклонившись над ситечком микрофона, словно на исповеди, поспешно и лихорадочно стал рассказывать о событиях, случившихся со времени его последней беседы с Клапауцием, даже не пытаясь утаить что-либо или приукрасить.
Кереброн сначала молчал как рыба, а после начал комментировать излияния Трурля бесчисленными намеками, колкостями, ядовитыми репликами, сердитыми или ироническими покашливаниями, но Трурля уже понесло, он забыл обо всем на свете и только, поведав задыхающимся голосом о последнем своем поступке, умолк и застыл в ожидании. Кереброн же, который до этого, казалось, не мог вволю накашляться и нахмыкаться, добрую минуту хранил гробовое молчание, а потом звучным, словно помолодевшим басом заговорил:
- Ну да. Ты осел. А осел потому, что лентяй. Тебе всегда было лень заниматься общей онтологией. Вот влепил бы я тебе кол по философии, а особенно по аксиологии (что было моим священным долгом) - и не шатался бы ты по кладбищам, не ломился бы ночью в мой гроб. Но должен признаться: тут есть и моя вина! Ты, будучи первостатейным лентяем, так сказать, идиотом не без таланта, учился спустя рукава, а я смотрел на это сквозь пальцы, довольный твоими успехами в низших ремеслах, тех, что свое начало берут от искусства починки часов. Со временем, думал я, ты дозреешь душою и разумом. Ведь я же тысячу, нет, сто тысяч раз твердил на семинарах, тупица, что приниматься за дело нужно подумавши. Но думать ему, разумеется, и не снилось. Блаженного изготовил, тоже мне гений-изобретатель! Такую же точно машину описал в 10496 году прапрофессор Неандр на страницах "Ежеквартальника", а драматург Вырождения, некий Биллион Шекскибер, сочинил по этому поводу драму в пяти актах. Но ты ведь ни научных, ни каких-то иных книг и в руки не берешь?
Трурль молчал, а безжалостный старец рокотал все громче и громче, так, что эхо отдавалось от соседних гробниц:
- Ты заработал тюремный срок, и немалый! Неужели тебе неизвестно, что подавлять, иными словами, редуцировать разум, однажды проснувшийся, запрещено? Ах, ты шел прямиком ко Всеобщему Счастью, вот оно что! А по дороге, как и подобает заботливому опекуну, жег своих подопечных огнем, топил в роскоши, словно котят, заточал в темницы, палачествовал, кости ломал, а теперь, я слышу, докатился до братоубийства? Для абсолютно доброжелательного опекуна Мироздания неплохо, очень даже неплохо! И что я теперь должен сделать? Может, приголубить тебя из могилы? - Тут он вдруг разразился хохотом, от которого у Трурля мурашки пошли по телу. - Итак, ты преодолел барьер, названный моим именем? Сперва, ленивый как мопс, свалил задание на машину, которая препоручила ее следующей машине, и так до бесконечности, а после упрятал себя самого в компьютерную программу? Ты разве не знаешь, что нуль, в какую бы ни возвести его степень, нулем и останется? Поглядите-ка на этого гения размножился, чтобы его было больше! Ну и мудрец! Ах ты, остолоп хитроумный, робоолух ты этакий! Тебе, видать, невдомек, что в "Codex Gal acticus"* самокопирование запрещается под Электроприсягой? Том 119, раздел XXVI, статья X, параграф 561 и следующие. Ну и народ! Сначала сдают экзамены благодаря электрошпаргалкам и телеподсказкам, а потом не находят ничего лучшего, как шастать ночами по кладбищам и стучаться в могилы! На последнем курсе я дважды - повторяю: дважды! - читал вам кибернетическую деонтологию. Только не путать с дантистикой! Деонтология - это этика всемогущества. Да. Но ты ведь, насколько я помню, на лекции не ходил, по причине тяжелой болезни, не так ли? Ну, говори же!
- Действительно, я... э... был нездоров, - выдавил из себя Трурль.
Он уже оправился от первого потрясения и особого стыда не испытывал. Кереброн, конечно, как был брюзгой, так и остался им после смерти, но теперь Трурль почти не сомневался в том, что после неизбежной головомойки наступит позитивная часть, и благородный душою старец наставит его на правильный путь. Действительно, мудрый покойник перестал осыпать его бранью.
- Ну, хорошо - сказал он. - Ошибка твоя заключалась в том, что ты не знал ни чего хочешь достичь, ни как это сделать. Это во-первых. Во-вторых, устроить Вечное Счастье проще пареной репы, только кому оно нужно? Твой Блаженный был нормальной машиной, ибо его создание одинаково восхищали физические объекты и мучения третьих лиц. Чтобы создать гедотрон, надлежит поступать иначе. Вернувшись домой, сними с полки XXXVI том Полного собрания моих сочинений и открой его на 621 странице. Там ты найдешь схему Экстатора - единственного из всех наделенных сознанием устройств, которое ничему не служит, а только в десять тысяч раз счастливее, чем Бромео, дорвавшийся до своей возлюбленной на балконе. Ибо, в знак уважения к Шекскиберу, за единицу измерения счастья я принял воспетые им балконные утехи и назвал их бромеями; ты же, не потрудившись хотя бы перелистать труды своего учителя, выдумал какие-то идиотские геды! Гвоздь в ботинке - хороша мера высших духовных радостей! Ну и ну! Так вот: Экстатор блаженствует абсолютно благодаря насыщению за счет многофазного сдвига в сенсуальном континууме, а проще сказать, благодаря автоэкстазу с положительной обратной связью. Чем больше он собою доволен, тем больше он собою доволен, и так до тех пор, пока потенциал не упрется в ограничитель. А без ограничителя, знаешь, что было бы? Не знаешь, опекун Мироздания? Раскачав потенциалы, машина пошла бы в разнос! Да-да, мой любезный невежда! Ибо замкнутый контур... но к чему эти лекции в полночь, из холодной могилы? Сам почитаешь. Разумеется, мои сочинения пылятся у тебя на самой дальней полке, или, что представляется мне более вероятным, после моих похорон распиханы по сундукам и теперь ютятся в чулане. Так ведь? Состряпав парочку финтифлюшек, ты возомнил себя первейшим пронырой в Метагалактике, а? Где ты держишь мои "Opera omnia"*? Отвечай!
- В чу...лане, - пробормотал Трурль. Это было ложью - он давно уже вывез их тремя партиями в Городскую Библиотеку. К счастью, труп его наставника не мог этого знать, так что профессор, довольный своей проницательностью, продолжал более благожелательным тоном:
- Ну ясно. Однако же мой гедотрон никому, ну просто никому не нужен, ибо сама уже мысль о том, что межзвездную пыль, планеты, спутники, звезды, пульсары, квазары и прочее надо переделать в бесконечные шеренги Экстаторов, могла зародиться лишь в мозговых извилинах, завязанных топологическим узлом Мёбиуса и Клейна, то есть искривленных по всем направлениям интеллекта. О! До чего же я долежался! - снова распалился гневом усопший. - Давно пора врезать в калитку английский замок и зацементировать аварийную кнопку надгробия! Таким же звонком твой приятель - Клапауций - вырвал меня из сладостных объятий смерти; это было в прошлом году - а может, и позапрошлом, у меня ведь, сам понимаешь, нет ни календаря, ни часов - и мне пришлось воскреснуть потому лишь, что мой замечательный ученик не мог своими силами справиться с метаинформационной антиномией теоремы Аристоидеса. А я, прах посреди праха, я, хладный труп, должен был из могилы растолковывать ему вещи, которые он нашел бы в любом приличном учебнике континуально-топотропической инфинитезиматики. О боже, боже! Какая жалость, что тебя нет, а то бы ты задал перцу этому киберсыну!
- А... значит, Клапауций тоже был здесь... э... у Господина Профессора? обрадовался и вместе с тем безмерно удивился Трурль.
- А как же. Ни словом не обмолвился, да? Вот она, благодарность робота! Был, был. Ты-то чему радуешься, а? Ну, теперь скажи мне, только по совести, оживился покойник. - Ты хочешь осчастливить весь Космос и приходишь в восторг, узнав о конфузе приятеля?! А не пришло ли в тупую твою башку, что сперва не мешало бы оптимизировать свои собственные этические параметры?
- Господин и Учитель, а также Профессор! - перебил его Трурль, желая отвлечь внимание ехидного старца от своей персоны, - выходит, проблема Всеобщего Счастья неразрешима?
- Тоже еще! Почему, с какой стати?! Она лишь неверно тобою поставлена. Ведь что такое счастье? Это проще простого. Счастье - это искривленность, иначе экстенсор, метапространства, отделяющего узел колинеарно интенциональных матриц от интенционального объекта, в граничных условиях, определяемых омега-корреляцией в альфа-размерном, то бишь, ясное дело, неметрическом континууме субсолнечных агрегатов, называемых также моими, то есть кереброновыми, супергруппами. Ты, конечно, и слыхом не слыхивал о супергруппах, на которые я убил сорок восемь лет жизни и которые являются производными функционалов, называемых также антиномалиями Кереброновой Алгебры Противоречий?!
Трурль был нем как могила.
- На экзамен, - начал усопший подозрительно ласковым голосом, - можно, в конце концов, явиться неподготовленным. Но идти на могилу профессора, не заглянув хотя бы в учебник - о, это уже беспримерная наглость! - теперь он ревел так, что в микрофоне свистело и дребезжало. - И будь я еще в живых, меня бы уж точно хватил удар! - Тут его голос опять стал на удивление мягким. Итак, ты ровно ничего не знаешь, как будто вчера родился. Хорошо, мой преданный, способный мой ученик, утеха моя загробная! О супергруппах ты и не слыхивал; что ж, придется изложить тебе суть дела популярным, упрощенным манером, так, словно бы я обращался к полотерной машине или другой какой-нибудь автоприслуге. Счастье, из-за которого стоит стараться, - это не целое, но часть чего-то такого, что само по себе не является счастьем и не может им быть. Твоя программа была сплошным тупоумием, ручаюсь честью, а посмертным останкам можно верить. Счастье - понятие не исходное, а производное, но этого ты, балбес, не поймешь. Я знаю, сейчас ты покаешься и поклянешься всеми святыми, что исправишься, возьмешься за ум и т. д., а вернувшись домой, не притронешься к моим сочинениям. - Трурль подивился догадливости Кереброна, ибо намерения его были в точности таковы. - Нет, ты собираешься попросту взять отвертку и разобрать на части машину, в которой сначала запер, а после угробил себя самого. Ты сделаешь, что захочешь, - я не намерен являться тебе по ночам и пугать тебя привидениями, хотя ничто не мешало мне перед уходом в могилу изготовить какой-нибудь Духотрон. Но копировать себя в виде призраков и пугать ими своих любезных питомцев я счел забавою, недостойной их и меня самого. Не хватало мне еще стать вашим загробным опекуном, лоботрясы! Nota bene*, ты знаешь, что убил себя только раз, то есть в одном лишь лице?
- Как это "в одном лице"? - не понял Трурль.
- Голову даю на отсечение - никакого университета, со всеми его кафедрами и Трурлями, в компьютере не было; ты разговаривал со своим цифровым отражением, которое врало тебе почем зря, не без основания опасаясь бессрочного выключения, когда обнаружится, что проблема неразрешима...
- Не может быть! - поразился Трурль.
- Может, может. Емкость машины какая?
- Ипсилон 1010.
- Где же тут место для размножения цифрантов? Ты позволил себя одурачить, в чем я, однако, ничего плохого не вижу, ибо поступок твой был кибернетически подлым. Трурль, время уходит. Мой хладный труп давно уже содрогается от отвращения, и помочь мне может только сестра Морфея - смерть, последняя моя возлюбленная. А ты вернешься домой, воскресишь кибрата и откроешь ему всю правду, то есть поведаешь о наших кладбищенских разговорах, после чего извлечешь его из машины на божий свет способом, описанным в "Прикладной рекреационистике" моего дорогого наставника, блаженной памяти пракибернетика Дуляйгуса.
- Так это возможно?
- Да. Разумеется, мир, в котором появятся целых два Трурля, окажется перед серьезной угрозой, но еще хуже было бы предать забвению твой мерзкий поступок.
- Но... прости меня. Господин и Учитель... ведь его уже нет... он перестал существовать в тот момент, когда я его выключил, и теперь, пожалуй, не стоит...
Эти слова перекрыл дрожащий от негодования крик:
- А-а-а, стронций его разрази! Вот какому чудовищу вручил я диплом с отличием!! О! Тяжкую несу я кару за то, что задержался с переходом на вечный отдых! Видать, уже ко времени твоих выпускных экзаменов мой ум безнадежно ослаб! Как же так? Ты, значит, считаешь, что если в эту минуту твоего двойника нет в живых, тем самым снимается и проблема его воскрешения?! Ты спутал физику с этикой, да так, что волосы дыбом! С физической точки зрения, все едино - ты ли остался в живых, или тот Трурль, или оба вы, или ни один из вас, скачу я или в гробе лежу, ибо в физике нет ни подлых, ни возвышенных, ни добрых, ни злых состояний, а есть только то, что есть, и ничего больше. Но иначе выглядит дело - о глупейший из питомцев моих! - с точки зрения ценностей, то есть этики. И если бы ты выключил машину с тем лишь намерением, чтобы твой цифровой брат выспался крепким, как смерть, сном, если бы, выдергивая шнур из розетки, ты искренне намеревался бы воткнуть его утром обратно, проблема совершенного тобою братоубийства не существовала бы вовсе, а мне не пришлось бы теперь, посреди ночи, поднявшись по прихоти какого-то наглеца из могильной постели, надсаживать себе горло. Но пораскинь-ка умишком и рассуди, чем отличаются друг от друга эти две ситуации - та, в которой ты выключаешь машину на одну только ночь без всякого злостного умысла, и та, в которой ты делаешь то же самое, желая сгубить цифрового Трурля навеки! Так вот, с физической точки зрения, разницы между ними нет никакой, никакой, никакой!!! - гудел он, словно иерихонская труба; Трурль даже успел подумать, что его достопочтенный учитель набрался в могиле сил, которых ему не хватало при жизни. - Лишь теперь, заглянув в бездонную пропасть твоего невежества, я ужаснулся по-настоящему! Это что же? Выходит, того, кто покоится в глубоком, как смерть, наркозе, можно со спокойной совестью бросить в серную кислоту или из пушки им выстрелить, раз уж его сознание отключено?! Отвечай: если бы я предложил заковать тебя в кандалы Вековечного Счастья, то есть упрятать в глубь Экстатора, чтобы ты пульсировал голым блаженством двадцать один миллиард лет кряду, и тебе не пришлось бы профанировать останки своего учителя, выкрадывать, яко тать в ноши, информацию из могил, не пришлось бы расхлебывать кашу, которую ты сам же и заварил, не пришлось бы задумываться о еще предстоящих тебе задачах, дилеммах, заботах и хлопотах, которые укорачивают нам жизнь, - ты согласился бы на мое предложение? Променял бы теперешнее свое бытие на сияние Вековечного Счастья? Ну-ка, быстро: да или нет?
- Нет! Ни за что! - закричал Трурль.
- Вот видишь, умственный недоносок! Не желаешь, значит, быть заласканным, осчастливленным, ублаготворенным по самую макушку, а между тем предлагаешь целому Космосу то, что тебя самого наполняет ужасом! Трурль, умершие видят ясно: ты не можешь быть такой грандиозной дрянью! Нет, ты всего лишь гений с обратным знаком - гений кретинизма! Послушай-ка, что я скажу. Когда-то ничего так не жаждали наши предки, как бессмертия во плоти. Но не успели они его изобрести и испробовать, как поняли, что не это было им нужно! Разумное существо нуждается в достижимом, но, сверх того, и в недостижимом! Теперь, когда можно жить так долго, сколько захочешь, вся мудрость и красота существования нашего заключаются в том, что каждый, кто насытился жизнью со всеми ее трудами и совершил все, на что был способен, удаляется на вечный отдых, как я, например. Прежде кончина настигала нас внезапно; какой-нибудь глупый дефект обрывал начатое дело на середине. Вот чем был так называемый рок! Теперь все иначе, и я, к примеру, жажду лишь одного - забвения, а недоумки вроде тебя мешают мне им насладиться, колотя в крышку моего гроба и стягивая ее с меня, как одеяло. Ты вот задумал Космос счастьем набить, гвоздями заколотить и наглухо запечатать, якобы для того, чтобы осчастливить всех поголовно, а если по правде, так только из-за своей лени. Тебе вздумалось одним махом разделаться со всеми задачами, проблемами и заботами; но скажи мне, что ты делал бы после в таком мире, а? Или повесился бы с тоски, или взялся бы за конструирование гореизлучающих приставок к этому счастью. Итак, лень толкнула тебя на поиски Всеобщего Счастья, по лени ты отдал проблему машинам и по лени же запихнул в компьютер себя самого, - короче, ты оказался изобретательнейшим из всех остолопов, которы я воспитал за тысячу семьсот девяносто семь лет моей профессорской службы! Я, пожалуй, отвалил бы надгробный камень и дал бы тебе хорошенько по лбу, да знаю, что не будет от этого проку. Ты пришел к мертвецу за советом, но я не чудотворец, и не в моей власти отпустить тебе даже самый малый из несметного множества твоих невольных грехов - множества, мощность которого апроксимируется только праканторовой алеф-бесконечностью! Возвращайся домой, разбуди кибрата и делай, что я велел.
- Но, Господин...
- Заткнись. А когда кончишь, возьмешь ведро раствора, лопату, мастерок, придешь на кладбище и заделаешь наглухо все щели облицовки, через которые в гроб протекает и льет мне на голову. Понял?
- Да, Господин и Учи...
- Сделаешь, как я сказал?
- Обещаю, Господин и Учитель! Но еще мне хотелось бы знать...
- А мне, - прогремел усопший мощным, поистине гробовым басом, - хотелось бы знать, когда ты наконец уберешься! Попробуй-ка еще раз постучать в мою усыпальницу, и я так тебя ошарашу... Впрочем, ничего конкретного не обещаю сам увидишь. Передай привет твоему Клапауцию и скажи ему то же самое. В последний раз, получив от меня наставления, он так спешил, что даже не потрудился сказать спасибо. О вежливость, о манеры этих знаменитых конструкторов, этих талантов, этих гениев, у которых от самомнения винтики повыпадали из головы!
- Господин... - опять было начал Трурль, но в могиле что-то щелкнуло, звякнуло, кнопка, вжатая перед тем в оправу, подскочила кверху, и на кладбище воцарилось глухое молчание, которое лишь подчеркивал отдаленный шелест деревьев. Трурль вздохнул, почесал затылок, задумался, усмехнулся, представив себе Клапауция, стыдом и растерянностью которого ему предстояло вскорости насладиться, поклонился величественному надгробию, а затем, повернувшись на пятке, веселый, словно щегол, и безмерно собою довольный, стрелою помчался домой.
* Во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых, в-пятых, в-шестых (лат.).
* Всеобщее согласие (лат).
* Отвращение к жизни (лат.).
* По доверенности (лат)
* Движение в бесконечность (лат.).
* Галактический кодекс (лат)
* Полное собрание сочинений (лат.)
* Кстати (лат.).