Страница:
Тертон встал, подошел к шахте и наклонился над ней. Вниз уходили скобы, вделанные в стены, обычные металлические скобы из нержавеющего металла, установленные когда-то по его приказу роботами, которым он доверял, потому что верил в безотказность решений, принимаемых простейшими рабочими механизмами, так как единственной управляющей системой, достаточной для их действия, является мозг и тело человека.
В шахте было темно, лишь слабо отражала свет серая синтетическая облицовка стен, и поэтому он не видел того, что находится внизу. Зато, несмотря на фильтры и вентиляторы, явственно чувствовал сладкий дурманящий запах. Это был запах тропических джунглей в душный жаркий полдень, когда быстрее гниют стебли увядших растений, а в лужах оживает мутная грязно-черная вода.
Он еще раз взглянул на скобы, до которых не мог дотянуться тогда, засасываемый массой, залепившей ему глаза и заполнившей рот сладковатой жижей с привкусом молока.
Тогда он перестал быть.
Вспомнив об этом, он почувствовал озноб. Ощущение всеобъемлющего страха, проникавшего в сознание из более молодых в эволюционном отношении частей мозга, страха, присущего всем живым системам в тот момент, когда они перестают быть, еще и сейчас не покидало его.
Он вернулся к пульту, поднял рычажок, и пульт встал на прежнее место, скрыв шахту.
Он сел в кресло и в тот же момент маленький прямоугольный экран в углу засветился сероватым светом. На нем появилось лицо Норта.
— Все в порядке. Корн? — спросил он.
— Да, — ответил Тертон. — Все нормально. Не мешай.
Норт взглянул удивленно, и Тертон подумал, что ответил как всегда, когда Норт, которого он недолюбливал, мешал ему работать. "Видно, Корн так с Нортом не разговаривает", — решил он. Потом, когда экран погас, он еще подумал, что начал быть только здесь, в экспериментальном пузыре, а не раньше, снаружи, как было условлено. Несоответствие озадачило его и обеспокоило. " Входя сюда, он был еще Корном. То, что он будет Корном для всех них, этой толпы глупцов с раздутой амбицией, он знал и раньше. Но ведь здесь он должен был оставаться собой, все время собой, а Корну положено быть только тогда, когда ему на голову наденут шлем. Для него, Тертона, это должен был быть просто сон без сновидений. Для того же человека — имитированная реальность, единственная реальность, в которой тот мог быть. Ибо только сны Тертон хотел отдать Корну.
Что-то здесь не получилось. Он решил поговорить с Опекуном и поставить все на свои места.
Окончательные эксперименты, их вторая фаза, были делом слишком серьезным для такой игры в прятки: то он, то Корн. Во всяком случае, игры с ним — Джулиусом Тертоном.
Тетрадь с записями — открытая на последней странице — лежала на пульте. Он взял ручку и записал:
"Возобновление экспериментов. Опыт первый. Собственно, ощущения те же, но в то же время неуловимо другие. По-видимому, индивидуальные подсознательные характеристики включаемой системы (в данном случае мозга Корна) каким-то образом влияют на целое. Необходимо изучить детально, ибо это может привести к отклонениям…" Слово «отклонениям» он дважды подчеркнул. "Ощущение всеприсутствия и всемогущества сильнее, отчетливей". После минутного раздумья он дописал в скобках: «чище». "Возможно, мой теперешний мозг просто моложе, менее истрепан годами. Ведь в юности мы все воспринимаем интенсивнее и полнее…"
Он перечитал последние фразы и обратил внимание на почерк. Буквы старых записей были резче, угловатее, сейчас же они стали более округлыми и выписанными, без той хаотической разбросанности, так присущей ему. В конце концов, не это главное. Ведь мыслит он, как прежде, остается самим собой, Джулиусом Тертоном. И это важнее всего. В конечном итоге такого рода гибридизация это не руки, сложенные для молитвы, которые потом приступают каждая к своим обязанностям, а сложение мозгов навсегда, по крайней мере в категориях их собственного времени.
Такая интерпретация его устраивала, и он тут же перестал думать об этом. Сработал принцип — отбрасывать проблемы, устоявшиеся и не поддающиеся никакому воздействию с его стороны.
"Остаюсь самим собой… — мысленно повторил он. — Но где доказательства, что я остался самим собой?" Заверения Тельпа в момент краткого пробуждения сразу после операции, когда тот — Корн — находился на связи с Опекуном в своем нереальном мире? Либо то, что он сам управлял стратором, когда летел сюда, в институт? Ведь Корн никогда не водил стратора, и Опекун опасался, как бы с ним, этим ценнейшим гибридом, чего-нибудь не приключилось. И все-таки, когда стратор уже приближался к месту, он, Джулиус Тертон, исчез, заглох, как выключенный двигатель, мгновенно, без предупреждения, а Корн, вероятно, начал быть. А что происходило потом, между посадкой и его пробуждением здесь? "Корн украл у меня эти дни", — подумал Тертон. И впервые почувствовал неприязнь к тому человеку, Стефу Корну, жизнь которого знал, изучил во время своего второго пробуждения. До сих пор он не испытывал этого чувства к тому полумальчишке, для которого жизнь остановилась в те самые годы, когда Тертон еще только родился.
Он нажал кнопку вызова, и на экране появился Норт.
— Я кончил, — сказал Тертон.
— Прекрасно. Как прошло?
— Как всегда.
— Что значит, как всегда? Ведь ты, ты же впервые…
Тертон понял, что ответил неудачно.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я не работал на имитаторах, — сказал он после короткой паузы.
— Ты говорил другое. Корн.
"Что этот Корн сказал или не сказал еще?" — подумал Тертон.
— Говорить можно всякое.
— Понимаю. Но зачем?
— Чтобы тебе было о чем думать в свободное от работы время, Норт.
— Я гляжу, ты уже вошел в роль великого манипулянта, Корн.
— Я никогда из нее не выходил. Запомни это и дай наружный сигнал об окончании эксперимента.
— Да, конечно, — сказал Норт и выключил экран.
Спустя минуту Тертон прошел через стенку пузыря и остановился рядом с Нортом.
— Ты несколько раздражен, Стеф, — заметил Норт. — Я понимаю, это утомительно.
— Как любая работа, если делать ее как следует, — Тертон хотел спросить еще, как у Норта обстоят дела. Ему известно было, что тот пытается дополнить Эйнштейна, как он сам это назвал, и пока безуспешно, но отказался от вопроса — ведь Корн мог еще не знать об этом.
— Помнишь, где выход? — спросил Норт.
— Найду. Можешь не провожать. До встречи.
Он прошел к лифту, поднялся наверх и уже через минуту входил в свою комнату. "Здесь по крайней мере Корн ничего не изменил, — подумал он. — Может, попросту не успел". Потом заметил шлем, которого раньше не разрешал у себя устанавливать, и почувствовал раздражение, но подумал, что эта вещь необходима Корну, и такая плата за «гостеприимство», как он это мысленно окрестил, пожалуй, была не слишком высока.
Судя по положению солнечных зайчиков на полу, уже перевалило за полдень. Тертон подошел к апровизатору, заказал привычный набор блюд и спустя немного времени вынул из контейнера подогретый обед. Поел, но сытости не почувствовал. "У юности другие требования, — подумал он, — но все равно больше не получишь". В тот же момент он понял, что думает так о желудке, который, однако же, был и его собственным — другого не было. "Придется и к тебе приспосабливаться", — добавил он, но все-таки больше есть не стал. После обеда раскинулся в кресле, подложив под голову любимую подушку с драконами, и потребовал соединить его с Тельпом, сообщив знар, который прекрасно помнил.
Экран погас, а когда засветился снова, на нем появилась лаборатория Тельпа, — приборы, аппаратура, мониторы и, наконец, сам хозяин.
— Здравствуй, Тельп! — приветствовал его Тертон.
— О, Корн. Здравствуй! Рад тебя видеть.
— Ты один, Тельп?
— Да, а что?
— Это я. Настоящий я.
— Ах, так, — Тельп был серьезен. — Все идет нормально?
— Нет. Потому и звоню.
— В чем дело?
— Это не видеофонный разговор, — сказал Тертон. — Я хочу, чтобы ты приехал.
— Когда?
— Хотя бы сегодня.
— Исключено. У меня инициированы препараты.
— Тогда завтра.
— Я предпочел бы…
— Ты же знаешь, что я не могу прилететь к тебе. А для дискуссии с Опекуном я потом всегда выберу время.
— Но, видишь ли…
— Дружище. Мы знакомы слишком давно. Я знаю тебя с рождения, да и ты знаешь меня достаточно, чтобы приехать, если я прошу. В конце концов, система, в которой я оказался, продукт твоего, а не моего воображения.
— В своих работах я рассматривал это только в теоретическом плане. Ты же знаешь.
— Неважно. На пару с Опекуном ты реализовал свои идеи на практике, и теперь я нуждаюсь в тебе. Ты — врач.
— Иногда начинаю сомневаться.
— Придержи свои сомнения при себе, пока не доведешь все до нужного состояния. То, что мы имеем в данный момент, — твой несомненный успех, но отнюдь не окончательный.
— Понимаю. Пожалуй, действительно придется завтра прилететь.
— Значит, договорились. Кланяйся матери. Спрашивала обо мне?
— Да. Я сказал, что ты уже вернулся.
— Но без подробностей?
— Конечно, как ты и хотел.
— Значит, до завтра, Кев. Предупреди меня, я встречу.
— Не надо. Он бы так не поступил.
— Пожалуй, ты прав. Значит, как всегда, в беседке.
— Хорошо. До завтра.
Полностью Тертон стал собою к вечеру. Он лежал неподвижно, наблюдая, как лучи резкого предвечернего солнца проникают сквозь жалюзи, рисуют светлые полосы на обивке кресла и медленно ползут по полу. Остальная часть комнаты была погружена в полумрак, только в углу светился пустой серый экран, отключенный от внешнего мира.
Тертон поднялся, потянулся, сбросил тунику и вошел в кабину электризера. С удивлением обнаружил, что плоская пластиковая воронка прибора, излучавшего наэлектризованные частицы моя, исчезла, а на ее месте появился знакомый по старинным картинам душ. Можно былу вызвать по интеркому мастера, но он воздержался — вторжение робота внесло бы диссонанс в этот приятный вечер. Тертон нажал кнопку и почувствовал на теле струйки воды.
— Холоднее, — сказал он и подождал, пока струи примут нужную температуру.
Обсыхая в потоке воздуха, он случайно прикоснулся рукойк подбородку и почувствовал под пальцами щетину. На секунду он замер — уже много лет проблемы бритья для него не существовало. Решил дело это отложить на будущее и тут услышал звонок интеркома. Взглянул на экран. Эльси. Он не мог условиться с ней на сегодняшний вечер, но подумал, что в конце концов Эльси — это Эльси, и если она хочет его видеть, то мужчина в его возрасте должен быть доволен. Неожиданно он сообразил, что Эльси пришла повидаться не с ним, а с Корном.
— Входи, — сказал он и быстро натянул одежду. Когда он вышел в комнату, Эльси стояла в дверях, как-то неуверенно оглядываясь, что для нее было необычным.
— Садись, — сказал он, — очень приятно, что ты помнишь обо мне и вечером. Поужинаем вместе, выпьем кофе.
Она смотрела на него с удивлением, и он не мог понять почему.
— Добрый день, — произнесла она наконец. — Прости, что пришла так рано, но вчера я наговорила много лишнего.
— Ерунда, дорогая, — размышляя о том, что она могла сказать тому парню, ответил он.
— Дорогая…?
— Что-нибудь не так? Заранее прости.
— Не понимаю, — сказала Эльси. — Сегодня ты говоришь совершенно иначе, словно… — она внимательно посмотрела на него.
— Пустое, Эльси. Вероятно, у тебя какие-то заботы. Не думаю, что ты пришла только ради того, чтобы взглянуть на меня. Норт будет не в восторге…
Кажется, он снова сказал что-то не то.
— Корн, ты… — она замялась, — как-то изменился.
— Я сегодня работал.
— Думаешь, результат контакта со сверхсистемой? Тертон всегда говорил…
— Тертон? Кто это? — он не мог удержаться от такого вопроса и подумал, что он первый в истории человек, который мог задать именно такой вопрос, сохраняя на лице непроницаемую и столь совершенную маску.
— Я же тебе говорила. Это был великий манипулянт. Он здесь работал.
— Тот, что погиб, утонул в органической слизи? К тому же по собственной глупости.
— Зачем ты так. Это был большой ученый, а кроме того, человек, который мог быть твоим отцом.
— Этакий замшелый дедуля, погрязший в своих экспериментах, которые в конце концов поглотили его в буквальном смысле этого слова.
— Не совсем так. Молодым он определенно не был. Конечно, ты — моложе.
— Норт тоже не юноша, — сказал Тертон и тут же подумал, что всегда особенно любил Эльси, когда она молчала.
— С Нортом меня ничто не связывает, — сказала она. — Я думаю, это заметно.
— Кроме нескольких лет совместной жизни.
— Откуда ты это знаешь. Корн? Он тебе сказал?
— Достаточно того, что знаю.
— Но то, что я сказала, правда.
— В конечном итоге важен был только Тертон. Не так ли?
— Так, но это было раньше, гораздо раньше его гибели. Он был большой ученый.
— Однако ты не ушла к нему.
— Не ушла. Впрочем, он, пожалуй, всерьез никогда этого и не хотел. А потом и я не хотела.
"Это правда, — подумал Тертон. — Я никогда не хотел остаться с нею. Но она…" — он еще помнил вечер второго, может, третьего дня до того, как перестал быть. Они поехали в горы на небольшом двухместном вездеходе, который с тихим урчанием взбирался на любой перевал. Они сидели на камнях, а вокруг стояли высохшие сосны. Солнце уже висело над самым горизонтом, и в долинах сгущался мрак.
— Брось свои эксперименты, — сказала тогда Эльси, — и уедем отсюда куда-нибудь, где много воды, где белые облака. Ты заметил, что здесь почти никогда не бывает облаков?
— Здесь просто-напросто пустыня, а деревья и трава растут только там, куда подведена вода.
— Да. Трава вдоль канала зеленая, но она напоминает газон, а не настоящую траву. Так как, поедем?
Он знал, что никуда с ней не поедет, что она — девушка для этой пустыни, для этого института и таких вечеров, когда он заканчивал эксперименты и у него появлялось немного свободного времени, точно так же, как существовали девушки для других городов, в которых он жил, и других институтов, в которых он работал. Однако он был уже достаточно стар и никогда не говорил «нет», разве что действительно его вынуждали на это.
— Возможно, — сказал он, — но у меня впереди еще столько экспериментов…
Теперь это были эксперименты Корна, а он, Тертон, скрытый за его маской, мог их проводить. И была также Эльси, девушка для этой пустыни, этого института и этих экспериментов.
— Ну, по крайней мере с ним-то ты покончила, — бросил он.
— Покончила, но жаль, что он умер. Он был хороший человек.
"Надо же, — подумал Тертон, — даже в лучшие юношеские годы я при всем желании не мог себя так назвать".
— Значит, теперь ты одна…
Эльси взглянула на него как-то по-особому.
— Да, одна…
Он подошел к ней и поцеловал.
— Ой, манипулянт, — сказала Эльси, — не слишком ли ретиво начинаешь?
— Возможно, но у меня не больше времени, чем было у Тертона.
— Но ты молод. Ты же моложе меня.
— Возраст, дорогая, есть величина переменная, изменяющаяся независимо от нашего желания.
— Не философствуй. Ты начинаешь напоминать мне Тертона.
— Он был скучен?
— Иногда. Лучше поцелуй меня еще.
Потом, когда они лежали рядом, снаружи, за окнами было уже темно.
"То, что я написал в тетради, — правда и касается всех восприятий, — подумал Тертон. — Хорошо быть Корном и иметь тридцать лет".
— Мне пора, — сказала Эльси.
— Норт?
— Да. Он не любит, когда я возвращаюсь поздно.
— Знаешь, Эльси, а ведь ты натуральная девка, — сказал он.
— Почему? Я уже рассказала тебе о себе и Норте.
— Я не о Норте. Я о Тертоне.
— Шутишь. Он мертв.
— Стало быть, это не в счет?
— Ну, знаешь ли! И вообще, не понимаю, о чем ты. Ревнуешь к мертвому? Пожалуй, перебарщиваешь. И вообще, ты какой-то странный. Неуравновешенный. Я думала, манипулянтами становятся люди с более устойчивой психикой.
— Неверно думала, дорогая. А то, что ты девка, — это уж точно.
— Повторишь еще раз, и я больше не приду никогда.
— А ты уверена, что я захочу, чтобы ты пришла?
— Уверена. Захочешь. А что до Тертона, то я восхищалась его знаниями, интеллектом. Зато ты — мужчина.
— А он не был?
— Ты все о своем. Чего ты, собственно, хочешь? Я должна говорить о нем дурно только потому, что лежу с тобой? Знаю, многие женщины поступают именно так. Но это не по мне. К тому же это глупо. Нет человека. Есть только воспоминания. А он был хорошим человеком.
— Если б мы еще верили в ад, будь я на месте Тертона, непременно отыскал бы тебя, дабы ты свидетельствовала в мою пользу, чтобы не попасть на сковородку.
— Опять чудишь. Я пошла…
— До свидания.
Она вышла, а он продолжал лежать с закрытыми глазами. "Каким вообще-то человеком был Тертон?" — подумал он. Потом потянулся. "А все-таки неплохо быть и Корном". Он вызвал робота и велел ему обрезать идущие к шлему провода у самой стены. Он знал, что ночью шлем, управляемый датчиками, сам наделся бы ему на голову, а тогда из небытия выплыл бы Корн.
6 Утром Тертон связался с компьютерами института и поселка и узнал, что стратор Тельпа уже в пути. Он отыскал свою большую соломенную шляпу от солнца, которую когда-то привез из Мексики. Темные очки лежали на месте, в ящике стола, где он оставил их много месяцев назад. Шляпа была немного великовата, а очки сползали с носа, однако это не очень ему мешало. На улице стояла жара, и, выйдя из климатизированного помещения, он сразу же ощутил горячее дыхание пустыни. Он вызвал маленький двухместный вездеход и поехал через поселок. При повороте на главный тракт, который вел к настоящему озеру, бывшему в нескольких минутах езды, он увидел мужчину, который размахивал шляпой, и остановил вездеход.
— В чем дело?
— Привет, манипулянт. Я Готан.
— Очень приятно.
— Не узнаешь?
— Я встречаю стольких людей, — Тертон пожал плечами.
— И вправду не помнишь? Позавчера вечером. У тебя были неприятности с роботом.
— У меня?
— Ты просто разбил его, — сказал мужчина, и Тертон заметил, что человек, с которым он разговаривает, почувствовал себя обиженным.
"Опять Корн", — подумал он.
— О, конечно. Прости сразу не узнал.
— Тогда было темно, — улыбнулся Готан.
— Ну и что с роботом? — поинтересовался Тертон.
— Лом, — почему-то обрадовался Готан. — Ну и силища у тебя, манипулянт. Голыми руками справиться с таким роботом! Завидую. Сегодня не работаешь?
— Нет. Перерыв в экспериментах.
— Кажется, вчера тебя искал Опекун. Был контакт?
— Конечно, — солгал Тертон.
— Видно, что-то срочное. Он вызывал тебя открытым кодом на всех каналах.
— Опекун всегда слишком спешит. У него электронные системы, а у нас всего лишь белковые, куда нам за ним!
— Не забывай о моем приглашении, — напомнил Готан. — Загляни, если выкроишь времечко.
— Непременно, — Тертон махнул рукой и отпустил педаль.
Позади остались последние дома, до автострады и канала было несколько километров. Уже виднелась зелень вдоль берегов, и он подумал, что мир с настоящими деревьями и травой не идет ни в какое сравнение с миром фантотронии, и пожалел, что в поселке нет зелени. Конечно, подвести воду было нетрудно, но когда-то решили, что вокруг поселка должна быть пустыня. В пустыне сбежавшие обитатели павильонов, странные химеры и псевдозвери, вариации человека на тему эволюции, не могли уйти далеко и становились добычей собственных творцов, а если очень уж посчастливится — стервятников.
Он пересек автостраду, протянувшуюся от горизонта до горизонта, по ней мчались машины на воздушных подушках. Все они казались одинаковыми — при такой скорости различить их было невозможно.
Дальше путь лежал вдоль канала, берега которого поросли камышом. Неожиданно за стеной расступившегося камыша он увидел рыбака. Тот сидел на берегу, уставившись на поплавок: нечто неизменное в реке времени и потоке веков, точно такой же, как и неисчислимые поколения рыбаков, смотревших в воду до него.
Беседка стояла у озера, искусственного водохранилища. Несколько десятилетий назад на его месте была пустыня. Вдали, на едва видимом его берегу, белели почти не различимые отсюда постройки Центра Космического Прослушивания. Антенн не было видно, но он знал, что они находятся там, и их ажурные конструкции, нацеленные в одну точку Космоса, медленно перемещаются в ожидании сигналов, которые могут появиться вновь.
Он оставил вездеход на площадке и неспеша пошел по теневой стороне аллеи к беседке. Вокруг нее цвели в эту пору южные кустарники. Выйдя из тени деревьев, он почувствовал, как солнце припекает спину, и уловил легкий запах воды и тины. На берегу мальчишки с криками спускали на воду лодку.
Вход в беседку встретил его прохладным климатизированным воздухом. Прозрачный купол пропускал только часть солнечного спектра. Сквозь стены видны были кусты, деревья и озеро, а внутри веял легкий ветерок, но ветерок искусственный. Здесь тоже росли цветы и кустарники, правда, немного отличные от тех, что были снаружи, но граница, разделявшая их, была почти невидима глазу, надо было знать, где находятся стены, чтобы их заметить.
Тельп, как всегда, ожидал его у куста жасмина. Там стояла скамейка и столик с контейнером апровизатора. Тельп потягивал через соломинку искрящийся сок.
— Здравствуй, Джуль, — он поднялся и протянул Тертону руку, но Тертон отметил про себя, что Тельп сказал это не как всегда, когда они встречались здесь раньше. Тельп, видно, тоже почувствовал это, потому что добавил:
— Знаю, что это ты, но не могу привыкнуть. Сейчас ты мой ровесник, Джуль.
— Я уже давно чувствую себя твоим ровесником. Ты скверно выглядишь, Кев.
Тертон всегда называл Тельпа по имени, когда они были одни, вернее, начал называть после того, как несколько лет назад они встретились на симпозиуме по белковым протезам. О том, что Тельп принимал участие в симпозиуме, Тертон не знал, и, увидев его в зале, почувствовал себя стариком.
— Много работы, — вздохнул Тельп. — Приходят сотни людей, но лишь немногим мы можем помочь.
— Надеюсь, для меня ты все-таки выкроишь время. Я неважно себя чувствую в новом «костюме», — Тертон усмехнулся, но Тельп смотрел на него серьезно, без улыбки. — Ты ведь можешь это сделать?
Тельп молчал.
— Я хочу полностью контролировать свой организм, — твердо сказал Тертон. — Полностью. Когда тело пробуждается, это должен быть я, когда работаю — тоже я, когда воспринимаю истинную реальность — я и только я. Корн может существовать в своей имитированной действительности и наслаждаться, общаясь с персонификатами Опекуна, когда я сплю. Как видишь, я не эгоист, — добавил он, чтобы смягчить резкость своих слов.
Тельп продолжал молчать.
— Это невозможно, Джуль, — сказал он наконец. — Невозможно.
— Не дури. Мы оба знаем, что возможно. Я не такой крупный специалист, как ты, Кев, но общие понятия о пересадке психики у меня есть. Я читал все твои работы. Разумеется, это никогда не применялось в таких масштабах, как со мной, но помех технического характера практически нет.
— Ты прав, Джуль, нет.
— Тогда в чем же дело?
— Все не так просто. Только к стволу яблони можно привить ветви другого дерева. Но после этого яблоня перестает быть яблоней. Теперь ее задача состоит в том, чтобы черпать из земли соки и питать плодоносящий побег. Здесь не яблоня, здесь два человека — ты и он.
— Ты же знаешь, что он такое.
— Знаю. Но он есть, он живет, мыслит, чувствует. Это человек, Джуль.
— Когда мы с тобой ходили по холодильникам, ты рассуждал по-другому.
— Я не знал, что все получится именно так, не представлял себе всего, во всяком случае, представлял иначе. Прости.
Тертой помнил тот день, когда они спустились в холодильное помещение. Получив его рапорт. Опекун предложил именно такое решение. Уже потом, в институте трансплантации, он случайно встретил Тельпа. Впрочем, возможно, встречу организовал Опекун. Уже тогда Тельп показался ему немного странным, но они долго не виделись — оба много работали, и оказалось, что им почти нечего сказать друг другу.
— Идея технически осуществима, — сказал тогда Тельп, — но ты понимаешь, почему мы этого не делаем. Конечно, на сей раз ситуация совершенно иная, ибо речь идет о проблеме существенной для всех нас, для всего человечества. Но все же локально, для наиболее заинтересованного, конкретного человека, суть дела не меняется.
Тельп говорил это, когда они уже вышли из лифта и по длинному коридору направились к холодильникам. В шлюзе роботы натянули на них скафандры,
— Термическая изоляция, — пояснил Тельп. — Там минус пятьдесят-шестьдесят. Конечно, в общих помещениях. В камерах — температура жидкого азота.
Когда они уже вошли в просторный зал, стены которого представляли собой сотни плит со скобами в центре, Тертон спросил:
— Много их здесь?
— Тысячи, — ответил Тельп. — Их свезли со всей Земли. Видишь, там, у входа, третья сверху, это камера Бедфорда, первого человека, решившегося на замораживание еще где-то в начале второй половины двадцатого века. Таких секций несколько. Нас сейчас интересует именно эта. Ближе ко входу мы храним тела, попавшие сюда после недавних несчастных случаев. Но их немного. Несчастья случаются редко, а если уж случаются, то тела обычно не остается. А по другим причинам теперь никто в юности не умирает.
В шахте было темно, лишь слабо отражала свет серая синтетическая облицовка стен, и поэтому он не видел того, что находится внизу. Зато, несмотря на фильтры и вентиляторы, явственно чувствовал сладкий дурманящий запах. Это был запах тропических джунглей в душный жаркий полдень, когда быстрее гниют стебли увядших растений, а в лужах оживает мутная грязно-черная вода.
Он еще раз взглянул на скобы, до которых не мог дотянуться тогда, засасываемый массой, залепившей ему глаза и заполнившей рот сладковатой жижей с привкусом молока.
Тогда он перестал быть.
Вспомнив об этом, он почувствовал озноб. Ощущение всеобъемлющего страха, проникавшего в сознание из более молодых в эволюционном отношении частей мозга, страха, присущего всем живым системам в тот момент, когда они перестают быть, еще и сейчас не покидало его.
Он вернулся к пульту, поднял рычажок, и пульт встал на прежнее место, скрыв шахту.
Он сел в кресло и в тот же момент маленький прямоугольный экран в углу засветился сероватым светом. На нем появилось лицо Норта.
— Все в порядке. Корн? — спросил он.
— Да, — ответил Тертон. — Все нормально. Не мешай.
Норт взглянул удивленно, и Тертон подумал, что ответил как всегда, когда Норт, которого он недолюбливал, мешал ему работать. "Видно, Корн так с Нортом не разговаривает", — решил он. Потом, когда экран погас, он еще подумал, что начал быть только здесь, в экспериментальном пузыре, а не раньше, снаружи, как было условлено. Несоответствие озадачило его и обеспокоило. " Входя сюда, он был еще Корном. То, что он будет Корном для всех них, этой толпы глупцов с раздутой амбицией, он знал и раньше. Но ведь здесь он должен был оставаться собой, все время собой, а Корну положено быть только тогда, когда ему на голову наденут шлем. Для него, Тертона, это должен был быть просто сон без сновидений. Для того же человека — имитированная реальность, единственная реальность, в которой тот мог быть. Ибо только сны Тертон хотел отдать Корну.
Что-то здесь не получилось. Он решил поговорить с Опекуном и поставить все на свои места.
Окончательные эксперименты, их вторая фаза, были делом слишком серьезным для такой игры в прятки: то он, то Корн. Во всяком случае, игры с ним — Джулиусом Тертоном.
Тетрадь с записями — открытая на последней странице — лежала на пульте. Он взял ручку и записал:
"Возобновление экспериментов. Опыт первый. Собственно, ощущения те же, но в то же время неуловимо другие. По-видимому, индивидуальные подсознательные характеристики включаемой системы (в данном случае мозга Корна) каким-то образом влияют на целое. Необходимо изучить детально, ибо это может привести к отклонениям…" Слово «отклонениям» он дважды подчеркнул. "Ощущение всеприсутствия и всемогущества сильнее, отчетливей". После минутного раздумья он дописал в скобках: «чище». "Возможно, мой теперешний мозг просто моложе, менее истрепан годами. Ведь в юности мы все воспринимаем интенсивнее и полнее…"
Он перечитал последние фразы и обратил внимание на почерк. Буквы старых записей были резче, угловатее, сейчас же они стали более округлыми и выписанными, без той хаотической разбросанности, так присущей ему. В конце концов, не это главное. Ведь мыслит он, как прежде, остается самим собой, Джулиусом Тертоном. И это важнее всего. В конечном итоге такого рода гибридизация это не руки, сложенные для молитвы, которые потом приступают каждая к своим обязанностям, а сложение мозгов навсегда, по крайней мере в категориях их собственного времени.
Такая интерпретация его устраивала, и он тут же перестал думать об этом. Сработал принцип — отбрасывать проблемы, устоявшиеся и не поддающиеся никакому воздействию с его стороны.
"Остаюсь самим собой… — мысленно повторил он. — Но где доказательства, что я остался самим собой?" Заверения Тельпа в момент краткого пробуждения сразу после операции, когда тот — Корн — находился на связи с Опекуном в своем нереальном мире? Либо то, что он сам управлял стратором, когда летел сюда, в институт? Ведь Корн никогда не водил стратора, и Опекун опасался, как бы с ним, этим ценнейшим гибридом, чего-нибудь не приключилось. И все-таки, когда стратор уже приближался к месту, он, Джулиус Тертон, исчез, заглох, как выключенный двигатель, мгновенно, без предупреждения, а Корн, вероятно, начал быть. А что происходило потом, между посадкой и его пробуждением здесь? "Корн украл у меня эти дни", — подумал Тертон. И впервые почувствовал неприязнь к тому человеку, Стефу Корну, жизнь которого знал, изучил во время своего второго пробуждения. До сих пор он не испытывал этого чувства к тому полумальчишке, для которого жизнь остановилась в те самые годы, когда Тертон еще только родился.
Он нажал кнопку вызова, и на экране появился Норт.
— Я кончил, — сказал Тертон.
— Прекрасно. Как прошло?
— Как всегда.
— Что значит, как всегда? Ведь ты, ты же впервые…
Тертон понял, что ответил неудачно.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я не работал на имитаторах, — сказал он после короткой паузы.
— Ты говорил другое. Корн.
"Что этот Корн сказал или не сказал еще?" — подумал Тертон.
— Говорить можно всякое.
— Понимаю. Но зачем?
— Чтобы тебе было о чем думать в свободное от работы время, Норт.
— Я гляжу, ты уже вошел в роль великого манипулянта, Корн.
— Я никогда из нее не выходил. Запомни это и дай наружный сигнал об окончании эксперимента.
— Да, конечно, — сказал Норт и выключил экран.
Спустя минуту Тертон прошел через стенку пузыря и остановился рядом с Нортом.
— Ты несколько раздражен, Стеф, — заметил Норт. — Я понимаю, это утомительно.
— Как любая работа, если делать ее как следует, — Тертон хотел спросить еще, как у Норта обстоят дела. Ему известно было, что тот пытается дополнить Эйнштейна, как он сам это назвал, и пока безуспешно, но отказался от вопроса — ведь Корн мог еще не знать об этом.
— Помнишь, где выход? — спросил Норт.
— Найду. Можешь не провожать. До встречи.
Он прошел к лифту, поднялся наверх и уже через минуту входил в свою комнату. "Здесь по крайней мере Корн ничего не изменил, — подумал он. — Может, попросту не успел". Потом заметил шлем, которого раньше не разрешал у себя устанавливать, и почувствовал раздражение, но подумал, что эта вещь необходима Корну, и такая плата за «гостеприимство», как он это мысленно окрестил, пожалуй, была не слишком высока.
Судя по положению солнечных зайчиков на полу, уже перевалило за полдень. Тертон подошел к апровизатору, заказал привычный набор блюд и спустя немного времени вынул из контейнера подогретый обед. Поел, но сытости не почувствовал. "У юности другие требования, — подумал он, — но все равно больше не получишь". В тот же момент он понял, что думает так о желудке, который, однако же, был и его собственным — другого не было. "Придется и к тебе приспосабливаться", — добавил он, но все-таки больше есть не стал. После обеда раскинулся в кресле, подложив под голову любимую подушку с драконами, и потребовал соединить его с Тельпом, сообщив знар, который прекрасно помнил.
Экран погас, а когда засветился снова, на нем появилась лаборатория Тельпа, — приборы, аппаратура, мониторы и, наконец, сам хозяин.
— Здравствуй, Тельп! — приветствовал его Тертон.
— О, Корн. Здравствуй! Рад тебя видеть.
— Ты один, Тельп?
— Да, а что?
— Это я. Настоящий я.
— Ах, так, — Тельп был серьезен. — Все идет нормально?
— Нет. Потому и звоню.
— В чем дело?
— Это не видеофонный разговор, — сказал Тертон. — Я хочу, чтобы ты приехал.
— Когда?
— Хотя бы сегодня.
— Исключено. У меня инициированы препараты.
— Тогда завтра.
— Я предпочел бы…
— Ты же знаешь, что я не могу прилететь к тебе. А для дискуссии с Опекуном я потом всегда выберу время.
— Но, видишь ли…
— Дружище. Мы знакомы слишком давно. Я знаю тебя с рождения, да и ты знаешь меня достаточно, чтобы приехать, если я прошу. В конце концов, система, в которой я оказался, продукт твоего, а не моего воображения.
— В своих работах я рассматривал это только в теоретическом плане. Ты же знаешь.
— Неважно. На пару с Опекуном ты реализовал свои идеи на практике, и теперь я нуждаюсь в тебе. Ты — врач.
— Иногда начинаю сомневаться.
— Придержи свои сомнения при себе, пока не доведешь все до нужного состояния. То, что мы имеем в данный момент, — твой несомненный успех, но отнюдь не окончательный.
— Понимаю. Пожалуй, действительно придется завтра прилететь.
— Значит, договорились. Кланяйся матери. Спрашивала обо мне?
— Да. Я сказал, что ты уже вернулся.
— Но без подробностей?
— Конечно, как ты и хотел.
— Значит, до завтра, Кев. Предупреди меня, я встречу.
— Не надо. Он бы так не поступил.
— Пожалуй, ты прав. Значит, как всегда, в беседке.
— Хорошо. До завтра.
Полностью Тертон стал собою к вечеру. Он лежал неподвижно, наблюдая, как лучи резкого предвечернего солнца проникают сквозь жалюзи, рисуют светлые полосы на обивке кресла и медленно ползут по полу. Остальная часть комнаты была погружена в полумрак, только в углу светился пустой серый экран, отключенный от внешнего мира.
Тертон поднялся, потянулся, сбросил тунику и вошел в кабину электризера. С удивлением обнаружил, что плоская пластиковая воронка прибора, излучавшего наэлектризованные частицы моя, исчезла, а на ее месте появился знакомый по старинным картинам душ. Можно былу вызвать по интеркому мастера, но он воздержался — вторжение робота внесло бы диссонанс в этот приятный вечер. Тертон нажал кнопку и почувствовал на теле струйки воды.
— Холоднее, — сказал он и подождал, пока струи примут нужную температуру.
Обсыхая в потоке воздуха, он случайно прикоснулся рукойк подбородку и почувствовал под пальцами щетину. На секунду он замер — уже много лет проблемы бритья для него не существовало. Решил дело это отложить на будущее и тут услышал звонок интеркома. Взглянул на экран. Эльси. Он не мог условиться с ней на сегодняшний вечер, но подумал, что в конце концов Эльси — это Эльси, и если она хочет его видеть, то мужчина в его возрасте должен быть доволен. Неожиданно он сообразил, что Эльси пришла повидаться не с ним, а с Корном.
— Входи, — сказал он и быстро натянул одежду. Когда он вышел в комнату, Эльси стояла в дверях, как-то неуверенно оглядываясь, что для нее было необычным.
— Садись, — сказал он, — очень приятно, что ты помнишь обо мне и вечером. Поужинаем вместе, выпьем кофе.
Она смотрела на него с удивлением, и он не мог понять почему.
— Добрый день, — произнесла она наконец. — Прости, что пришла так рано, но вчера я наговорила много лишнего.
— Ерунда, дорогая, — размышляя о том, что она могла сказать тому парню, ответил он.
— Дорогая…?
— Что-нибудь не так? Заранее прости.
— Не понимаю, — сказала Эльси. — Сегодня ты говоришь совершенно иначе, словно… — она внимательно посмотрела на него.
— Пустое, Эльси. Вероятно, у тебя какие-то заботы. Не думаю, что ты пришла только ради того, чтобы взглянуть на меня. Норт будет не в восторге…
Кажется, он снова сказал что-то не то.
— Корн, ты… — она замялась, — как-то изменился.
— Я сегодня работал.
— Думаешь, результат контакта со сверхсистемой? Тертон всегда говорил…
— Тертон? Кто это? — он не мог удержаться от такого вопроса и подумал, что он первый в истории человек, который мог задать именно такой вопрос, сохраняя на лице непроницаемую и столь совершенную маску.
— Я же тебе говорила. Это был великий манипулянт. Он здесь работал.
— Тот, что погиб, утонул в органической слизи? К тому же по собственной глупости.
— Зачем ты так. Это был большой ученый, а кроме того, человек, который мог быть твоим отцом.
— Этакий замшелый дедуля, погрязший в своих экспериментах, которые в конце концов поглотили его в буквальном смысле этого слова.
— Не совсем так. Молодым он определенно не был. Конечно, ты — моложе.
— Норт тоже не юноша, — сказал Тертон и тут же подумал, что всегда особенно любил Эльси, когда она молчала.
— С Нортом меня ничто не связывает, — сказала она. — Я думаю, это заметно.
— Кроме нескольких лет совместной жизни.
— Откуда ты это знаешь. Корн? Он тебе сказал?
— Достаточно того, что знаю.
— Но то, что я сказала, правда.
— В конечном итоге важен был только Тертон. Не так ли?
— Так, но это было раньше, гораздо раньше его гибели. Он был большой ученый.
— Однако ты не ушла к нему.
— Не ушла. Впрочем, он, пожалуй, всерьез никогда этого и не хотел. А потом и я не хотела.
"Это правда, — подумал Тертон. — Я никогда не хотел остаться с нею. Но она…" — он еще помнил вечер второго, может, третьего дня до того, как перестал быть. Они поехали в горы на небольшом двухместном вездеходе, который с тихим урчанием взбирался на любой перевал. Они сидели на камнях, а вокруг стояли высохшие сосны. Солнце уже висело над самым горизонтом, и в долинах сгущался мрак.
— Брось свои эксперименты, — сказала тогда Эльси, — и уедем отсюда куда-нибудь, где много воды, где белые облака. Ты заметил, что здесь почти никогда не бывает облаков?
— Здесь просто-напросто пустыня, а деревья и трава растут только там, куда подведена вода.
— Да. Трава вдоль канала зеленая, но она напоминает газон, а не настоящую траву. Так как, поедем?
Он знал, что никуда с ней не поедет, что она — девушка для этой пустыни, для этого института и таких вечеров, когда он заканчивал эксперименты и у него появлялось немного свободного времени, точно так же, как существовали девушки для других городов, в которых он жил, и других институтов, в которых он работал. Однако он был уже достаточно стар и никогда не говорил «нет», разве что действительно его вынуждали на это.
— Возможно, — сказал он, — но у меня впереди еще столько экспериментов…
Теперь это были эксперименты Корна, а он, Тертон, скрытый за его маской, мог их проводить. И была также Эльси, девушка для этой пустыни, этого института и этих экспериментов.
— Ну, по крайней мере с ним-то ты покончила, — бросил он.
— Покончила, но жаль, что он умер. Он был хороший человек.
"Надо же, — подумал Тертон, — даже в лучшие юношеские годы я при всем желании не мог себя так назвать".
— Значит, теперь ты одна…
Эльси взглянула на него как-то по-особому.
— Да, одна…
Он подошел к ней и поцеловал.
— Ой, манипулянт, — сказала Эльси, — не слишком ли ретиво начинаешь?
— Возможно, но у меня не больше времени, чем было у Тертона.
— Но ты молод. Ты же моложе меня.
— Возраст, дорогая, есть величина переменная, изменяющаяся независимо от нашего желания.
— Не философствуй. Ты начинаешь напоминать мне Тертона.
— Он был скучен?
— Иногда. Лучше поцелуй меня еще.
Потом, когда они лежали рядом, снаружи, за окнами было уже темно.
"То, что я написал в тетради, — правда и касается всех восприятий, — подумал Тертон. — Хорошо быть Корном и иметь тридцать лет".
— Мне пора, — сказала Эльси.
— Норт?
— Да. Он не любит, когда я возвращаюсь поздно.
— Знаешь, Эльси, а ведь ты натуральная девка, — сказал он.
— Почему? Я уже рассказала тебе о себе и Норте.
— Я не о Норте. Я о Тертоне.
— Шутишь. Он мертв.
— Стало быть, это не в счет?
— Ну, знаешь ли! И вообще, не понимаю, о чем ты. Ревнуешь к мертвому? Пожалуй, перебарщиваешь. И вообще, ты какой-то странный. Неуравновешенный. Я думала, манипулянтами становятся люди с более устойчивой психикой.
— Неверно думала, дорогая. А то, что ты девка, — это уж точно.
— Повторишь еще раз, и я больше не приду никогда.
— А ты уверена, что я захочу, чтобы ты пришла?
— Уверена. Захочешь. А что до Тертона, то я восхищалась его знаниями, интеллектом. Зато ты — мужчина.
— А он не был?
— Ты все о своем. Чего ты, собственно, хочешь? Я должна говорить о нем дурно только потому, что лежу с тобой? Знаю, многие женщины поступают именно так. Но это не по мне. К тому же это глупо. Нет человека. Есть только воспоминания. А он был хорошим человеком.
— Если б мы еще верили в ад, будь я на месте Тертона, непременно отыскал бы тебя, дабы ты свидетельствовала в мою пользу, чтобы не попасть на сковородку.
— Опять чудишь. Я пошла…
— До свидания.
Она вышла, а он продолжал лежать с закрытыми глазами. "Каким вообще-то человеком был Тертон?" — подумал он. Потом потянулся. "А все-таки неплохо быть и Корном". Он вызвал робота и велел ему обрезать идущие к шлему провода у самой стены. Он знал, что ночью шлем, управляемый датчиками, сам наделся бы ему на голову, а тогда из небытия выплыл бы Корн.
6 Утром Тертон связался с компьютерами института и поселка и узнал, что стратор Тельпа уже в пути. Он отыскал свою большую соломенную шляпу от солнца, которую когда-то привез из Мексики. Темные очки лежали на месте, в ящике стола, где он оставил их много месяцев назад. Шляпа была немного великовата, а очки сползали с носа, однако это не очень ему мешало. На улице стояла жара, и, выйдя из климатизированного помещения, он сразу же ощутил горячее дыхание пустыни. Он вызвал маленький двухместный вездеход и поехал через поселок. При повороте на главный тракт, который вел к настоящему озеру, бывшему в нескольких минутах езды, он увидел мужчину, который размахивал шляпой, и остановил вездеход.
— В чем дело?
— Привет, манипулянт. Я Готан.
— Очень приятно.
— Не узнаешь?
— Я встречаю стольких людей, — Тертон пожал плечами.
— И вправду не помнишь? Позавчера вечером. У тебя были неприятности с роботом.
— У меня?
— Ты просто разбил его, — сказал мужчина, и Тертон заметил, что человек, с которым он разговаривает, почувствовал себя обиженным.
"Опять Корн", — подумал он.
— О, конечно. Прости сразу не узнал.
— Тогда было темно, — улыбнулся Готан.
— Ну и что с роботом? — поинтересовался Тертон.
— Лом, — почему-то обрадовался Готан. — Ну и силища у тебя, манипулянт. Голыми руками справиться с таким роботом! Завидую. Сегодня не работаешь?
— Нет. Перерыв в экспериментах.
— Кажется, вчера тебя искал Опекун. Был контакт?
— Конечно, — солгал Тертон.
— Видно, что-то срочное. Он вызывал тебя открытым кодом на всех каналах.
— Опекун всегда слишком спешит. У него электронные системы, а у нас всего лишь белковые, куда нам за ним!
— Не забывай о моем приглашении, — напомнил Готан. — Загляни, если выкроишь времечко.
— Непременно, — Тертон махнул рукой и отпустил педаль.
Позади остались последние дома, до автострады и канала было несколько километров. Уже виднелась зелень вдоль берегов, и он подумал, что мир с настоящими деревьями и травой не идет ни в какое сравнение с миром фантотронии, и пожалел, что в поселке нет зелени. Конечно, подвести воду было нетрудно, но когда-то решили, что вокруг поселка должна быть пустыня. В пустыне сбежавшие обитатели павильонов, странные химеры и псевдозвери, вариации человека на тему эволюции, не могли уйти далеко и становились добычей собственных творцов, а если очень уж посчастливится — стервятников.
Он пересек автостраду, протянувшуюся от горизонта до горизонта, по ней мчались машины на воздушных подушках. Все они казались одинаковыми — при такой скорости различить их было невозможно.
Дальше путь лежал вдоль канала, берега которого поросли камышом. Неожиданно за стеной расступившегося камыша он увидел рыбака. Тот сидел на берегу, уставившись на поплавок: нечто неизменное в реке времени и потоке веков, точно такой же, как и неисчислимые поколения рыбаков, смотревших в воду до него.
Беседка стояла у озера, искусственного водохранилища. Несколько десятилетий назад на его месте была пустыня. Вдали, на едва видимом его берегу, белели почти не различимые отсюда постройки Центра Космического Прослушивания. Антенн не было видно, но он знал, что они находятся там, и их ажурные конструкции, нацеленные в одну точку Космоса, медленно перемещаются в ожидании сигналов, которые могут появиться вновь.
Он оставил вездеход на площадке и неспеша пошел по теневой стороне аллеи к беседке. Вокруг нее цвели в эту пору южные кустарники. Выйдя из тени деревьев, он почувствовал, как солнце припекает спину, и уловил легкий запах воды и тины. На берегу мальчишки с криками спускали на воду лодку.
Вход в беседку встретил его прохладным климатизированным воздухом. Прозрачный купол пропускал только часть солнечного спектра. Сквозь стены видны были кусты, деревья и озеро, а внутри веял легкий ветерок, но ветерок искусственный. Здесь тоже росли цветы и кустарники, правда, немного отличные от тех, что были снаружи, но граница, разделявшая их, была почти невидима глазу, надо было знать, где находятся стены, чтобы их заметить.
Тельп, как всегда, ожидал его у куста жасмина. Там стояла скамейка и столик с контейнером апровизатора. Тельп потягивал через соломинку искрящийся сок.
— Здравствуй, Джуль, — он поднялся и протянул Тертону руку, но Тертон отметил про себя, что Тельп сказал это не как всегда, когда они встречались здесь раньше. Тельп, видно, тоже почувствовал это, потому что добавил:
— Знаю, что это ты, но не могу привыкнуть. Сейчас ты мой ровесник, Джуль.
— Я уже давно чувствую себя твоим ровесником. Ты скверно выглядишь, Кев.
Тертон всегда называл Тельпа по имени, когда они были одни, вернее, начал называть после того, как несколько лет назад они встретились на симпозиуме по белковым протезам. О том, что Тельп принимал участие в симпозиуме, Тертон не знал, и, увидев его в зале, почувствовал себя стариком.
— Много работы, — вздохнул Тельп. — Приходят сотни людей, но лишь немногим мы можем помочь.
— Надеюсь, для меня ты все-таки выкроишь время. Я неважно себя чувствую в новом «костюме», — Тертон усмехнулся, но Тельп смотрел на него серьезно, без улыбки. — Ты ведь можешь это сделать?
Тельп молчал.
— Я хочу полностью контролировать свой организм, — твердо сказал Тертон. — Полностью. Когда тело пробуждается, это должен быть я, когда работаю — тоже я, когда воспринимаю истинную реальность — я и только я. Корн может существовать в своей имитированной действительности и наслаждаться, общаясь с персонификатами Опекуна, когда я сплю. Как видишь, я не эгоист, — добавил он, чтобы смягчить резкость своих слов.
Тельп продолжал молчать.
— Это невозможно, Джуль, — сказал он наконец. — Невозможно.
— Не дури. Мы оба знаем, что возможно. Я не такой крупный специалист, как ты, Кев, но общие понятия о пересадке психики у меня есть. Я читал все твои работы. Разумеется, это никогда не применялось в таких масштабах, как со мной, но помех технического характера практически нет.
— Ты прав, Джуль, нет.
— Тогда в чем же дело?
— Все не так просто. Только к стволу яблони можно привить ветви другого дерева. Но после этого яблоня перестает быть яблоней. Теперь ее задача состоит в том, чтобы черпать из земли соки и питать плодоносящий побег. Здесь не яблоня, здесь два человека — ты и он.
— Ты же знаешь, что он такое.
— Знаю. Но он есть, он живет, мыслит, чувствует. Это человек, Джуль.
— Когда мы с тобой ходили по холодильникам, ты рассуждал по-другому.
— Я не знал, что все получится именно так, не представлял себе всего, во всяком случае, представлял иначе. Прости.
Тертой помнил тот день, когда они спустились в холодильное помещение. Получив его рапорт. Опекун предложил именно такое решение. Уже потом, в институте трансплантации, он случайно встретил Тельпа. Впрочем, возможно, встречу организовал Опекун. Уже тогда Тельп показался ему немного странным, но они долго не виделись — оба много работали, и оказалось, что им почти нечего сказать друг другу.
— Идея технически осуществима, — сказал тогда Тельп, — но ты понимаешь, почему мы этого не делаем. Конечно, на сей раз ситуация совершенно иная, ибо речь идет о проблеме существенной для всех нас, для всего человечества. Но все же локально, для наиболее заинтересованного, конкретного человека, суть дела не меняется.
Тельп говорил это, когда они уже вышли из лифта и по длинному коридору направились к холодильникам. В шлюзе роботы натянули на них скафандры,
— Термическая изоляция, — пояснил Тельп. — Там минус пятьдесят-шестьдесят. Конечно, в общих помещениях. В камерах — температура жидкого азота.
Когда они уже вошли в просторный зал, стены которого представляли собой сотни плит со скобами в центре, Тертон спросил:
— Много их здесь?
— Тысячи, — ответил Тельп. — Их свезли со всей Земли. Видишь, там, у входа, третья сверху, это камера Бедфорда, первого человека, решившегося на замораживание еще где-то в начале второй половины двадцатого века. Таких секций несколько. Нас сейчас интересует именно эта. Ближе ко входу мы храним тела, попавшие сюда после недавних несчастных случаев. Но их немного. Несчастья случаются редко, а если уж случаются, то тела обычно не остается. А по другим причинам теперь никто в юности не умирает.