Лем Станислав. Солярис

   Я замер. Из глубины коридора не спеша, по-утиному покачиваясь, шла огромная негритянка. Я увидел блеск её белков и почти одновременно услышал мягкое шлёпанье босых ног. На ней не было ничего, кроме жёлтой, блестящей, как будто сплетённой из соломы, юбки. Она прошла мимо меня на расстоянии метра, даже не посмотрев в мою сторону, покачивая слоновьими бёдрами, похожая на гигантские скульптуры каменного века, которые можно увидеть в антропологических музеях. Там, где коридор поворачивал, негритянка остановилась и открыла дверь кабины Гибаряна. На мгновение она очутилась в полосе яркого света, падавшего из кабины, потом дверь закрылась, и я остался один. Правой рукой я вцепился в кисть левой и стиснул её так, что хрустнули кости; бессмысленно огляделся вокруг. Что случилось? Что это было? Внезапно, как будто меня ударили, я вспомнил предостережение Снаута. Что всё это могло значить? Кто была эта чёрная Афродита? Откуда она взялась?
   Я сделал шаг, только один шаг и сторону кабины Гибаряна и остановился. Я слишком хорошо знал, что не войду туда.
   Не знаю, долго ли я простоял так, опершись о холодящий металл стены. Станцию наполняла тишина, и лишь монотонно шумели компрессоры климатических установок.
   Я похлопал себя по щеке и медленно пошёл на радиостанцию. Взявшись за ручку двери, услышал резкий голос Снаута:
   — Кто там?
   — Это я, Кельвин.
   Снаут сидел за столом между кучей алюминиевых коробок и пультов передатчика и прямо из банки ел мясные консервы. Не знаю, почему он выбрал для жилья радиостанцию. Я тупо стоял у двери, глядя на его мерно жующие челюсти, и вдруг почувствовал, что очень голоден. Подойдя к полке, я взял из стопки тарелок наименее грязную и уселся напротив него.
   Некоторое время мы ели молча, потом Снаут встал, вынул из стенного шкафа термос и налил в чашки горячий бульон. Ставя термос на пол — на столе уже не было места, — он спросил:
   — Видел Сарториуса?
   — Нет. А где он?
   — Наверху.
   Наверху была лаборатория. Мы продолжали есть молча, только скрежетали опустошаемые банки. На радиостанции царила ночь. Окно было тщательно завешено изнутри, под потолком горели четыре круглых светильника. Их отражения дрожали в пластмассовом корпусе передатчика.
   Я посмотрел на Снаута. На нём был чёрный просторный довольно потрёпанный свитер. Натянувшаяся на скулах кожа вся в красных прожилках.
   — С тобой что-нибудь случилось? — спросил Снаут.
   — Нет. А что со мной могло случиться?
   — Ты весь мокрый.
   Я вытер рукой лоб и почувствовал, что буквально обливаюсь потом. Это была реакция. Снаут смотрел на меня изучающе. Сказать ему? Хотелось бы, чтобы он мне больше доверял. Кто с кем здесь играет и в какую игру?
   — Жарко, — сказал я. — Мне казалось, что климатические установки работают у вас лучше.
   — Скоро всё придёт в норму. Ты уверен, что это только от жары? — Он поднял на меня глаза.
   Я сделал вид, что не замечаю этого.
   — Что собираешься делать? — прямо спросил Снаут, когда мы кончили есть.
   Он свалил всю посуду и пустые банки в умывальник и вернулся в своё кресло.
   — Присоединяюсь к вам. У вас есть какой-нибудь план исследований? Какой-нибудь новый стимулятор, рентген или что-нибудь в этом роде. А?
   — Рентген? — брови Снаута поднялись. — Где ты об этом слышал?
   — Не помню… Мне кто-то говорил, Может быть, на «Прометее». А что? Уже применяете?
   — Я не знаю подробностей. Это была идея Гибаряна. Он начал с Сарториусом… Но откуда ты можешь об этом знать?
   Я пожал плечами:
   — Не знаешь подробностей? Ты ведь должен был в этом участвовать, это входит в твои… — Я не кончил и замолчал.
   Шум климатизаторов утих, температура держалась на сносном уровне.
   Снаут встал, подошёл к пульту управления и начал для чего-то поворачивать ручки. Это было бессмысленно, главный выключатель находился в нулевом положении. Немного погодя он, даже не повернувшись ко мне, заметил:
   — Нужно будет выполнить все формальности в связи с этим…
   — Да?
   Он обернулся и с бешенством взглянул на меня. Не могу сказать, что умышленно старался вывести его из равновесия. Ничего не понимая в игре, которая здесь велась, я стремился держаться сдержанно. Его острый кадык ходил над чёрным воротником свитера.
   — Ты был у Гибаряна, — сказал вдруг Снаут.
   Это не был вопрос. Подняв брови, я спокойно смотрел ему в лицо.
   — Был в его комнате, — повторил он.
   Я сделал движение головой, как бы говоря: «Предположим. Ну и что?» Пусть он говорит дальше.
   — Кто там был?
   Он знал о ней!!!
   — Никто. А кто там мог быть? — спросил я.
   — Почему же ты меня не впустил?
   Я усмехнулся:
   — Испугался. Ты сам меня предостерегал, и, когда ручка повернулась, я инстинктивно задержал её. Почему ты не сказал, что это ты? Я бы тебя впустил.
   — Я думал, что это Сарториус, — сказал он неуверенно.
   — Ну и что?
   — Что ты думаешь об этом… о том, что произошло? — ответил он вопросом на вопрос.
   Я заколебался.
   — Ты должен знать больше, чем я. Где он?
   — В холодильнике, — ответил Снаут тотчас же. — Мы перенесли его сразу же… утром… жара…
   — Где вы его нашли?
   — В шкафу.
   — В шкафу? Он был уже мёртвым?
   — Сердце ещё билось, но дыхания не было. Это была агония.
   — Пробовали его спасти?
   — Нет.
   — Почему?
   Снаут помедлил.
   — Не успели. Умер прежде, чем мы его уложили.
   — Он стоял в шкафу? Между комбинезонами?
   — Да.
   Снаут подошёл к маленькому бюро, стоявшему в углу, взял лежавший на нём лист бумаги и положил его передо мной.
   — Я написал такой предварительный протокол. Это даже хорошо, что ты осмотрел его комнату. Причина смерти… укол смертельной дозы перностала. Так тут написано…
   Я пробежал глазами короткий текст.
   — Самоубийство… — повторил я тихо. — А причина?
   — Нервное расстройство… депрессия… или как это ещё называется. Ты знаешь об этом лучше, чем я.
   — Я знаю только то, что вижу сам, — ответил я и посмотрел на него снизу.
   — Что ты хочешь сказать? — спросил он спокойно.
   — Гибарян сделал себе укол перностала и спрятался в шкаф. Так? Если так, то это не депрессия, не расстройство, а острый психоз. Паранойя… Ему, наверное, казалось, что он что-нибудь видит… — говорил я всё медленнее, глядя ему в глаза.
   Он отошёл от меня к пульту передатчика и снова начал крутить ручки.
   — Тут твоя подпись, — заметил я после недолгого молчания. — А Сарториус?
   — Он в лаборатории. Я уже говорил. Не появляется. Думаю…
   — Что?
   — Что он заперся.
   — Заперся? О, заперся! Вот как! Может быть, забаррикадировался?
   — Возможно.
   — Снаут… На станции кто-нибудь есть?
   — Ты видел?
   Он смотрел на меня, слегка наклонившись.
   — Ты предостерегал меня. От чего? Это галлюцинация?
   — Что ты видел?
   — Это человек, да?
   Снаут молчал. Он отвернулся к стене, как будто не хотел, чтобы я видел его лицо, и барабанил пальцами по металлической перегородке. Я посмотрел на его руки. На них уже не было следов крови. Вдруг меня осенило.
   — Эта особа реальна, — сказал я тихо, почти шёпотом, как бы открывая тайну, которую могли подслушать. — Да? До неё можно дотронуться. Можно её ранить… Последний раз ты видел её сегодня.
   — Откуда ты знаешь?
   Он не повернулся. Стоял у самой стены, касаясь её грудью.
   — Перед тем как я прилетел? Совсем незадолго?…
   Снаут сжался как от удара. Я увидел его безумные глаза.
   — Ты?!! — выкрикнул он. — Кто ТЫ такой?
   Казалось, он сейчас бросится на меня. Этого я не ожидал. Всё шло кувырком. Он не верил, что я тот, за кого себя выдаю. Что это могло значить? Снаут смотрел на меня с ужасом. Что это, психоз? Отравление? Всё было возможно. Но ведь я видел её, эту фигуру… Может быть, и я сам тоже…
   — Кто это был?
   Эти слова успокоили его. Некоторое время он смотрел на меня испытующе, как будто ещё не доверял мне. Прежде чем он открыл рот, я понял, что попытка неудачна и что он не ответит мне.
   Снаут медленно сел в кресло и стиснул голову руками.
   — Что здесь происходит?… — сказал он тихо. — Горячка…
   — Кто это был? — снова спросил я.
   — Если ты не знаешь… — буркнул он.
   — То что?
   — Ничего.
   — Снаут, — сказал я, — мы достаточно далеко от дома. Давай в открытую. И так всё запутано.
   — Чего ты хочешь?
   — Чтобы ты сказал, кого видел.
   — А ты?… — спросил он подозрительно.
   — Хитришь? Сказать тебе, и ты скажешь мне. Можешь не беспокоиться. Я тебя не буду считать сумасшедшим, знаю…
   — Сумасшедшим! О господи! — Он попытался засмеяться. — Но ведь ты же ничего, совсем ничего… Это было бы избавлением… Если бы он хоть на секунду поверил, что это сумасшествие, он бы не сделал этого, он бы жил…
   — Значит, то, что написано в протоколе о нервном расстройстве, — ложь?
   — Конечно.
   — Почему же ты написал неправду?
   — Почему? — повторил он.
   Наступило молчание. Снова я был в тупике и ничего не понимал. А мне уже казалось, что я убедил его и мы вместе атакуем эту тайну. Почему, почему он не хотел говорить?!
   — Где автоматы? — спросил я.
   — На складах. Мы закрыли их все, кроме тех, которые обслуживают полёты.
   — Почему?
   Он снова не ответил.
   — Не скажешь?
   — Не могу.
   В этом было что-то, чего я никак не мог ухватить. Может быть, пойти наверх к Сарториусу? Вдруг я вспомнил записку и подумал, что сейчас это самое главное.
   — Как ты себе представляешь дальнейшую работу в таких условиях?
   Снаут пожал плечами:
   — Какое это имеет значение?
   — Ах, так? И что ты намерен делать?
   Он молчал. В тишине было слышно шлёпанье босых ног. Среди никелированных и пластмассовых аппаратов высоких шкафов с электронной аппаратурой, точнейших приборов эта шлёпающая разболтанная походка казалась дикой шуткой не совсем нормального человека. Шаги приближались. Я стал напряжённо всматриваться в Снаута. Он прислушивался, зажмурив глаза, но совсем не выглядел испуганным. Значит, он боялся не её?!
   — Откуда она взялась? — спросил я.
   Снаут молчал.
   — Не хочешь сказать?
   — Не знаю.
   — Ладно.
   Шаги удалились и затихли.
   — Ты мне не веришь? — спросил Снаут. — Даю слово, что не знаю.
   Я молча отворил шкаф со скафандрами и начал раздвигать их тяжёлые пустые оболочки. Как я и ожидал, в глубине на крюках висели газовые пистолеты, которыми пользуются для передвижения в состоянии невесомости. Как оружие они стоили немного, но выбора не было. Лучше такое, чем ничего. Я проверил зарядное устройство и перекинул через плечо ремень футляра.
   Снаут внимательно следил за мной. Когда я регулировал длину ремня, он язвительно усмехнулся, показав жёлтые зубы.
   — Счастливой охоты!
   — Спасибо за всё, — ответил я, идя к двери.
   Он вскочил со стула.
   — Кельвин.
   Я посмотрел на него. Усмешки уже не было. Не знаю, видел ли я когда-нибудь такое измученное лицо.
   — Кельвин, это не… Я… правда не могу, — с трудом проговорил он.
   Я ждал, что он скажет ещё что-нибудь, но он только шевелил губами, как будто старался выдавить из себя слова.
   Я молча повернулся и вышел.

Сарториус

   Коридор был пуст. Сначала он шёл прямо, потом поворачивал направо. Я никогда не был на Станции, но во время предварительной тренировки шесть недель жил в точной её копии, находящейся в Институте на Земле. Я знал, куда ведёт лесенка с алюминиевыми ступеньками.
   В библиотеке было темно. На ощупь я нашёл выключатель. Когда я отыскал в картотеке первый том Соляристического ежегодника вместе с приложением и нажал кнопку, загорелась красная лампочка. Проверил в регистраторе — книга находилась у Гибаряна, так же как и другая — этот «Малый Апокриф». Я погасил свет и вернулся вниз. Я боялся войти в его кабину: она могла туда вернуться. Некоторое время я стоял у двери, потом, стиснув зубы, превозмог страх и вошёл.
   В освещённой комнате никого не было. Я начал перебирать книги, лежавшие на полу у окна, потом подошёл к шкафу и закрыл его. Я не мог смотреть на эту пустоту между комбинезонами.
   Под окном приложения не было. Я методично перекладывал книгу за книгой и, наконец, добравшись до последней пачки, лежавшей между кроватью и шкафом, обнаружил нужный том.
   Я надеялся найти в нём какую-нибудь пометку, и действительно, в именном указателе лежала закладка. Красным карандашом на ней было записано имя, которое мне ничего не говорило: Андре Бертон. В книге оно встречалось дважды. Сначала я отыскал первое упоминание о нём и узнал, что Бертон был резервным пилотом на корабле Шеннона. Следующее упоминание было на сто с лишним страниц дальше.
   Первое время высадки экспедиция действовала чрезвычайно осторожно, однако, когда через шестнадцать дней выяснилось, что плазменный океан не только не проявляет никаких признаков агрессивности, но отступает перед каждым приближающимся к его поверхности предметом и всячески избегает непосредственного контакта с какими-либо аппаратами и людьми. Шеннон и его заместитель Тимолис отменили некоторые правила безопасности, так как это страшно затрудняло и замедляло проведение работ.
   Экспедиции была разбита на маленькие группы по два-три человека, которые проводили полёты над океаном на расстоянии иногда в несколько сотен миль. Использовавшиеся раньше в качестве защиты излучатели, окружавшие территорию работ, были стянуты на Базу. Первые четыре дня после этих изменений прошли без всяких происшествий, если не считать случавшихся время от времени поломок кислородной аппаратуры скафандров, так как выходные клапаны оказались очень чувствительными к коррозирующему действию ядовитой атмосферы. В связи с этим их приходилось заменять почти ежедневно.
   На пятый день, или на двадцать первый, если считать от момента высадки, двое учёных, Каруччи и Фехнер (первый был радиобиологом, а второй — физиком), проводили исследовательский полёт над океаном в небольшом двухместном аэромобиле. Это был не летательный аппарат, а глиссер, передвигающийся на подушке сжатого воздуха.
   Когда через шесть часов они не вернулись, Тимолис, который руководил Базой в отсутствие Шеннона, объявил тревогу и выслал всех свободных людей на поиски.
   По несчастному стечению обстоятельств радиосвязь в этот день примерно через час после вылета исследовательских групп перестала действовать. Причиной было большое пятно на красном солнце, излучавшее мощные корпускулярные потоки, достигавшие верхних слоёв атмосферы. Действовали только ультракоротковолновые аппараты, которые позволяли поддерживать связь на расстоянии около двухсот миль. В довершение всего перед заходом солнца спустился туман, и поиски пришлось прекратить.
   И только когда спасательные группы уже возвращались на Базу, одна из них на расстоянии восьмидесяти миль от берега наткнулась на аэромобиль. Двигатель работал, и совершенно исправная машина висела над волнами. В прозрачной кабине находился только Каруччи. Он был без сознания.
   Аэромобиль был доставлен на Базу, и Каруччи поручили заботам медиков. В тот же вечер он пришёл в себя. О судьбе Фехнера Каруччи ничего не мог сказать. Помнил только, что, когда они уже решили возвращаться, он почувствовал удушье. Дыхательный клапан заклинился, и внутрь скафандра при каждом вдохе проникала небольшая порция ядовитых газов.
   Фехнер, пытаясь исправить его аппарат, вынужден был отстегнуть ремни и встать. Это было последнее, что помнил Каруччи. Возможный ход событий, по мнению специалистов, был таким. Исправляя аппарат Каруччи, Фехнер открыл верх кабины, вероятно, потому, что под низким куполом он не мог свободно двигаться. Это было допустимо, так как кабины таких машин не были герметичными и только защищали от непосредственного воздействия атмосферы и ветра. Во время этих манипуляций мог испортиться аппарат Фехнера, и учёный, потеряв сознание, выбрался через открытый купол из машины и свалился вниз.
   Такова истории первой жертвы океана. Поиски тела — в скафандре оно должно было плавать на поверхности океана — не дали результатов. Впрочем, возможно, оно и плавало. Тщательное исследование тысячи квадратных миль почти постоянно покрытой лохмотьями тумана волнистой пустыни превышало возможности экспедиции.
   До сумерек — я возвращаюсь к предшествующим событиям — вернулись все спасательные аппараты, за исключением большого грузового вертолёта, на котором вылетел Бертон.
   Он показался над Базой примерно через час после наступления темноты, когда о нём уже начали серьёзно беспокоиться.