Гости

   Я торопливо сложил вчетверо и спрятал в карман заметки Гибаряна, медленно подошел к шкафу и заглянул в него: комбинезоны и одежда были смяты и сдвинуты в один угол, словно там кто-то прятался. Из-под бумаг на полу выглядывал уголок конверта. Я поднял его: на нем стояло мое имя. Спазма перехватила мне горло. Я распечатал конверт и, пересилив себя, развернул небольшой листок бумаги, вложенный в него.
   Своим необыкновенно мелким четким почерком Гибарян записал: «Соляристический ежегодник, т. I, прилож., а также особ. мн. Мессенджера о ф.; «Малый Апокриф» Равинцера». И все. Больше ни слова. Вероятно, писавший торопился. Может, это что-нибудь важное? Когда он писал? Нужно как можно скорее пойти в библиотеку. О приложении к первому тому «Соляристического ежегодника» я знал, то есть слышал, что оно существует, но никогда не держал его в руках, поскольку оно представляло собой только историческую ценность. Однако я понятия не имел ни о Равинцере, ни о «Малом Апокрифе».
   Что делать?
   Я уже опаздывал на четверть часа. От двери я еще раз оглядел всю комнату. Только теперь я заметил закрепленную вертикально у стены складную койку —ее заслоняла развернутая карта Солярис. За картой что-то висело. Это был карманный магнитофон в футляре. Я вынул аппарат, футляр повесил на прежнее место, а магнитофон сунул в карман. Судя по счетчику, почти вся кассета была использована.
   Зажмурившись, я секунду постоял у двери, напряженно вслушиваясь. Тишина. Я открыл дверь, коридор показался мне черной пропастью; я снял очки и увидел слабый свет ламп. Закрыв за собой дверь, я пошел влево, к радиостанции.
   Я приблизился к круглой камере, от которой наподобие колесных спиц расходились коридоры. Минуя какой-то тесный боковой проход, кажется к душевым, я увидел крупную, неясно очерченную, почти сливающуюся с полумраком фигуру.
   Я остановился как вкопанный. Из глубины коридора неторопливой, переваливающейся походкой шла огромная негритянка. Я увидел блеск ее белков и почти одновременно услышал мягкое шлепанье босых ступней. На ней была только набедренная повязка, желтоватая, блестящая, словно сплетенная из соломы; огромные груди отвисли, а черные руки были толщиной с ляжку обычного человека; она прошла в метре от меня, даже не взглянув в мою сторону, и удалилась, покачивая слоновьим задом, похожая на те древние каменные изображения, которые встречаются иногда в антропологических музеях. Там, где коридор сворачивал, она повернулась и исчезла в кабине Гибаряна. Открывая дверь, она на миг попала в полосу света, падавшего из комнаты. Дверь тихо закрылась, и я остался один. Правой рукой я схватил кисть левой и стиснул изо всех сил, так, что захрустели кости. Потом растерянно огляделся. Что происходит? Что это? Вспомнив предостережение Снаута, я вздрогнул, как от удара. Что оно означало? Кто эта чудовищная Афродита? Откуда она? Я сделал один, только один шаг к кабине Гибаряна и застыл. Я прекрасно понимал, что не войду туда. Я глубоко втянул воздух, что-то было не так... Ах, да! Ведь я подсознательно ждал неприятного, резкого запаха пота, но, даже когда она проходила мимо меня, ничего не почувствовал.
   Не знаю, сколько я простоял, опершись о холодный металл стены. На Станции не раздавалось ни звука, кроме далекого монотонного писка кондиционеров.
   Я похлопал себя по щекам, чтобы опомниться, и медленно направился к радиостанции. Когда я поворачивал ручку, раздался резкий голос:
    — Кто там?
    — Это я, Кельвин.
   Снаут сидел за столиком между грудой алюминиевых коробок и пультом передатчика и ел прямо из банки мясные консервы. Не знаю, почему он поселился на радиостанции. Ошеломленный, я стоял в дверях, глядя на его нервно жующие челюсти, и вдруг почувствовал, что голоден. Я подошел к полкам, из стопки тарелок выбрал не очень пыльную и сел напротив Снаута. Сначала мы ели молча; потом Снаут встал, вынул из стенного шкафа термос и налил по стакану горячего бульона. Ставя термос на пол (на столике уже не было места), он спросил:
    — Ты видел Сарториуса?
    — Нет. Где он?
    — Наверху.
   Наверху помещалась лаборатория. Мы снова замолчали. Банку мы выскоблили дочиста. На радиостанции была ночь. Иллюминатор был плотно закрыт снаружи, на потолке горело четыре круглых светильника. Их отражения дрожали в пластиковом корпусе передатчика.
   На обтянутых кожей скулах Снаута проступали красные жилки. Он был теперь в черном просторном обтрепанном свитере.
    — Что с тобой? —спросил Снаут.
    — Ничего. А что?
    — Ты вспотел.
   Я вытер рукой лоб. Действительно, я весь обливался потом. Это, вероятно, была реакция. Снаут ждал. Рассказать ему? Я хотел, чтобы Снаут сам проявил ко мне больше доверия. Кто тут вел игру? Против кого? И какую?
    — Жарко. Я думал, что кондиционеры у вас лучше работают.
    — Через часок температура будет нормальная. А ты только от жары вспотел?
   Он уставился на меня. Я старательно жевал, притворяясь, будто не замечаю его взгляда.
   Что ты собираешься делать? —спросил Снаут, когда мы кончили есть.
   Он бросил всю посуду и пустые банки в умывальник у стены и опять сел в кресло.
    — Присоединюсь к вашей работе, —флегматично ответил я. —У вас ведь есть какой-то план исследований? Какой-то новый раздражитель, кажется рентген или что-то в этом роде, да?
    — Рентген? —удивился Снаут. —От кого ты услышал?
    — Не помню. Кто-то мне говорил. Может, на «Прометее». А что? Вы уже его применяете?
    — Подробности мне не известны. Это была идея Гибаряна. Он начал вместе с Сарториусом. Но откуда ты об этом знаешь?
   Я пожал плечами.
    — Тебе не известны подробности? Ты должен присутствовать при опытах, ведь это входит в круг твоих обязанностей... —Я не закончил.
   Снаут молчал. Писк кондиционеров затих, температура была сносной. В воздухе висел только беспрерывный высокий звук, напоминающий жужжание мухи в паутине. Снаут встал, подошел к пульту управления и бессмысленно принялся щелкать переключателями —главный рубильник был выключен. Спустя некоторое время он, не поворачивая головы, заметил:
    — Надо будет все оформить... знаешь...
    — Да?
   Он повернулся и посмотрел на меня чуть ли не с бешенством. Не могу сказать, что я умышленно старался вывести его из равновесия. Просто, ничего не понимая в игре, которая тут происходила, я предпочитал быть сдержанным. Под воротом черного свитера у него двигался острый кадык.
    — Ты был у Гибаряна, —сказал Снаут неожиданно.
   Это не был вопрос. Я спокойно смотрел ему в лицо.
    — Ты был в его комнате, —повторил он.
   Я кивнул, как бы говоря: «Ну, предположим». Мне хотелось, чтобы он продолжал.
    — Кто там был? —спросил Снаут. Он знал о ней!!!
    — Никого. А кто там мог быть? —спросил я.
    — Тогда почему ты меня не впустил? Я усмехнулся.
    — Испугался. Ты же меня предупреждал. Когда ручка повернулась, я инстинктивно придержал ее. Почему ты не сказал, что это ты? Я бы тебя впустил.
    — Я думал, что там Сарториус, —произнес он неуверенно.
    — Ну и что?
    — Как ты думаешь... Что там произошло? —ответил он вопросом на вопрос.
   Я колебался.
    — Ты должен знать лучше меня. Где он?
    — В холодильнике, —тотчас объяснил Снаут. —Мы перенесли его сразу же утром... из-за жары.
    — Где ты его нашел?
    — В шкафу.
    — В шкафу? Он уже был мертв?
    — Сердце еще билось, но он уже не дышал. Это была агония.
    — Ты пытался его спасти?
    — Нет.
    — Почему? Снаут помедлил.
    — Я не успел. Он умер прежде, чем я его положил.
    — Он стоял в шкафу? Между комбинезонами?
    — Да.
   Снаут взял с небольшого письменного стола в углу листок бумаги и положил его передо мной.
    — Я набросал предварительный акт, —проговорил он. —Хорошо, что ты осмотрел комнату. Причина смерти... смертельная доза перностала. Там написано.
   Я пробежал глазами краткий текст.
    — Самоубийство... —повторил я тихо. —А причина?..
    — Нервное расстройство... депрессия... или как это называется, в этом ты разбираешься лучше меня.
    — Я разбираюсь только в том, что сам вижу, —возразил я и посмотрел ему в глаза.
    — Что ты хочешь этим сказать? —спокойно спросил Снаут.
    — Он ввел себе перностал и спрятался в шкаф? Если было именно так, то это не депрессия, не нервное расстройство, а острый психоз. Паранойя... Вероятно, ему казалось, будто он что-то видит... —продолжал я все медленней, глядя в упор на Снаута.
   Он отошел к радиопульту и снова начал щелкать переключателями.
    — Здесь твоя подпись, —заговорил я после минутного молчания. —А Сарториус?
    — Он в лаборатории. Я уже сказал тебе. Он не показывается, я думаю...
    — Что?
    — Что он заперся.
    — Заперся? Ах, заперся. Вот как. Может, забаррикадировался?
    — Может быть.
    — Снаут, —начал я, —на Станции кто-то есть.
    — Ты видел?!
   Он нагнулся ко мне.
    — Ты предостерегал меня. От кого? Это галлюцинация?
    — Что ты видел?
    — Это человек, да?
   Снаут не ответил. Он отвернулся к стене, вероятно желая спрятать от меня лицо. Он барабанил пальцами по металлической перегородке. Я заметил, что на них уже не было крови. И меня осенило.
    — Этот человек реален, —проговорил я тихо, почти шепотом, словно нас могли подслушать. —Да? До него можно дотронуться? Его можно... ранить... последний раз ты видел его сегодня.
    — Откуда ты знаешь? —Снаут стоял не поворачиваясь, касаясь грудью стены, пригвожденный к ней моими словами.
    — Прямо перед моей посадкой. Незадолго до этого? Снаут сжался, как от удара. Я увидел его обезумевшие глаза.
    — Ты?!! —выдавил он из себя. —А ты-то сам кто?!
   Казалось, он вот-вот бросится на меня. Этого я не ожидал. Все стало с ног на голову. Он не верит, что я тот, за кого себя выдаю? Что это значит?! Он смотрел на меня с непередаваемым ужасом. Сумасшествие? Отравление? Все возможно. Но я видел... Видел это чудовище, а значит, и я сам... тоже?..
    — Кто это был? —спросил я.
   Мои слова несколько успокоили Снаута, но взгляд его все еще оставался недоверчивым. Я уже понимал, что сделал ложный шаг и что он мне не ответит.
   Снаут медленно опустился в кресло и обхватил голову руками.
    — Что тут творится?.. —тихо начал он. —Бред...
    — Кто это был? —повторил я.
    — Если ты не знаешь... —буркнул он.
    — То что?
    — Ничего.
    — Снаут, —проговорил я, —мы не дома. Давай играть в открытую. Все и так запуталось. —Что тебе нужно?
    — Мне нужно, чтобы ты сказал, кого ты видел. —А ты?.. —подозрительно произнес он.
    — Снаут, ты ходишь по кругу. Я скажу тебе, и ты мне скажи. Можешь не волноваться, я не приму тебя за сумасшедшего, так как знаю...
    — За сумасшедшего? Господи, Боже мой! —Он попытался рассмеяться. —Милый мой, да ты ничего... Совершенно ничего... Безумие было бы спасением. Если бы он хоть на минуту поверил, что сошел с ума, он не поступил бы так, он был бы жив...
    — Значит, ты солгал, написав в акте о нервном расстройстве?
    — Разумеется!
    — Почему же не написать правду?
    — Почему? —переспросил он.
   Наступило молчание. Я снова зашел в тупик, я опять ничего не понимал, ведь мне показалось, что я смогу убедить его и мы сообща попробуем разгадать загадку. Почему, почему он не хочет говорить?
    — Где роботы?
    — На складе. Мы заперли всех, кроме тех, кто на космодроме.
    — Зачем?
   Он не ответил.
    — Ты не скажешь?
    — Я не могу.
   Что за чертовщина? Может, пойти наверх, к Сарториусу? Вдруг я вспомнил записку, она показалась мне самым важным.
    — Как же мы будем работать в таких условиях? Скаут презрительно пожал плечами.
    — Какое это имеет значение?
    — Ах, даже так? Что же ты намерен делать? Снаут молчал. Где-то вдали зашлепали босые ноги.
   Среди никеля и пластика, высоких шкафов с электронной аппаратурой, стекла, точных приборов это ленивое шлепанье звучало как дурацкая шутка какого-то безумца. Шаги приближались. Я встал, напряженно следя за Снаутом. Он прислушивался сощурившись, но вовсе не выглядел испуганным. Значит, он боялся не ее?
    — Откуда она взялась? —спросил я. Ответа не последовало.
    — Ты не хочешь говорить?
    — Мне не известно.
    — Ладно.
   Шаги удалились и затихли.
    — Не веришь? —проговорил Снаут. —Честное слово, я не знаю.
   Я открыл шкаф и стал раздвигать тяжелые неуклюжие скафандры. Как я и предполагал, в глубине, на крюках, висели газовые пистолеты для полета в пространстве без гравитации. Конечно, они не оружие, но газовый пистолет лучше, чем ничего. Я проверил заряд и повесил пистолет в футляре на плечо. Снаут внимательно наблюдал за мной. Когда я подгонял длину ремешка, он язвительно усмехнулся, обнажив желтые зубы.
    — Счастливой охоты!
    — Спасибо тебе за все, —сказал я, направляясь к двери.
   Он вскочил с кресла.
    — Кельвин!
   Я поглядел на него. Он уже не улыбался. Пожалуй, я никогда не видел такого измученного лица.
    — Кельвин, это не... я... я действительно не могу, —бормотал Снаут.
   Я ждал, скажет ли он что-нибудь еще, но он только беззвучно шевелил губами. Я повернулся и вышел.

Сарториус

   Пустой коридор тянулся сначала прямо, а потом сворачивал вправо. Я никогда не был на Станции, но во время подготовки прожил шесть недель в ее точной копии, находящейся в Институте, на Земле. Я знал, куда ведет алюминиевый трап. Свет в библиотеке не горел. Я ощупью нашел выключатель. Когда я отыскал в картотеке приложение к первому тому «Соляристического ежегодника» и нажал клавишу, в ответ загорелся красный огонек. Я проверил в регистрационном устройстве —и эта книга, и «Малый Апокриф» были у Гибаряна. Погасив свет, я спустился обратно. Мне было страшно идти к Гибаряну, хотя я недавно слышал, как она ушла. Она ведь могла туда вернуться. Я постоял возле двери, потом, стиснув зубы, заставил себя войти.
   В освещенной кабине никого не было. Я стал перебирать книги, лежавшие на полу под иллюминатором; потом подошел к шкафу и закрыл его, чтобы не видеть пустое место между комбинезонами. Под иллюминатором приложения не было. Я методически перекладывал том за томом и наконец, дойдя до последней кипы книг, валявшейся между койкой и шкафом, нашел то, что искал.
   Я надеялся обнаружить в книге какой-нибудь след —и действительно, в именном указателе лежала закладка, красным карандашом была отчеркнута фамилия, ничего мне не говорившая, —Андре Бертон. Эта фамилия встречалась на двух страницах. Взглянув на первую, я узнал, что Бертон был запасным пилотом на корабле Шенагана. Следующее упоминание о нем помещалось через сто с лишним страниц.
   Сразу после высадки экспедиция соблюдала чрезвычайную осторожность, но, когда через шестнадцать дней выяснилось, что плазматический Океан не только не обнаруживает никаких признаков агрессивности, но даже отступает перед каждым приближающимся к его поверхности предметом и, как может, избегает непосредственного контакта с аппаратурой и людьми, Шенаган и его заместитель Тимолис отменили часть особых мер, продиктованных осторожностью, так как эти меры невероятно затрудняли и задерживали работы.
   Затем экспедиция была разделена на небольшие группы из двух-трех человек, совершавшие над Океаном полеты иногда на расстояние нескольких сотен миль; лучеметы, ранее прикрывавшие и ограждавшие участок работ, были оставлены на Базе. Четыре дня после этих перемен прошли без каких-либо происшествий, если не считать того, что время от времени выходила из строя кислородная аппаратура скафандров, так как выводные клапаны оказались чувствительными к ядовитой атмосфере планеты. Поэтому чуть ли не ежедневно их приходилось заменять.
   На пятый (или двадцать первый, считая с момента высадки) день двое ученых, Каруччи и Фехнер (первый был радиобиологом, а второй —физиком), отправились в исследовательский полет над Океаном на маленьком двухместном аэромобиле. Это была машина на воздушной подушке.
   Когда через шесть часов они не вернулись, Тимолис, который руководил Базой в отсутствие Шенагана, объявил тревогу и выслал всех, кто был под рукой, на поиски. По роковому стечению обстоятельств радиосвязь в тот день приблизительно через час после выхода поисковых групп прервалась; это было вызвано большим пятном на красном солнце, выбрасывавшим мощный поток частиц в верхние слои атмосферы. Действовали только ультракоротковолновые передатчики, позволявшие переговариваться на расстоянии каких-нибудь двадцати миль. К тому же перед заходом солнца сгустился туман, и поиски пришлось прекратить.
   Когда спасательные группы уже возвращались на Базу, одна из них всего в восьмидесяти милях от берега обнаружила аэромобиль. Мотор работал, машина, не поврежденная, скользила над волнами. В прозрачной кабине находился только один человек —Каруччи. Он был почти без сознания.
   Аэромобиль доставили на Базу, а Каруччи отдали на попечение врачей. В тот же вечер он пришел в себя. О судьбе Фехнера он ничего не мог сказать. Каруччи помнил только одно: когда они уже собирались возвращаться, он почувствовал удушье. Выводной клапан его аппарата заедало, и в скафандр при каждом вдохе просачивались ядовитые газы.
   Фехнеру, пытавшемуся исправить его аппарат, пришлось отстегнуть ремни и встать. Это было последнее, что помнил Каруччи. События, по заключению специалистов, вероятно, происходили так: исправляя аппарат Каруччи, Фехнер открыл кабину, скорее всего потому, что под низким куполом не мог свободно передвигаться. Это допускалось: кабины в таких машинах не герметичны, они просто защищают от осадков и ветра. Кислородный аппарат Фехнера, вероятно, испортился, ученый в полуобморочном состоянии вылез наверх через люк и упал в Океан.
   Это была первая жертва Океана. Поиски тела —в скафандре оно не могло утонуть —не дали никаких результатов. Впрочем, может, оно и плавало где-нибудь: тщательно обследовать тысячи квадратных миль жидкой пустыни, почти все время закрытой клочьями тумана, экспедиция не имела возможности.
   До сумерек —я возвращаюсь к событиям того дня —прибыли обратно все спасательные машины, за исключением большого грузового геликоптера, на котором полетел Бертон.
   Бертон появился над Базой почти через час после наступления темноты, когда за него уже стали тревожиться. Он был в состоянии нервного шока; он сам выбрался из геликоптера, но тут же бросился бежать. Когда его пытались удержать, он кричал и плакал; для мужчины, за плечами у которого семнадцать лет космических полетов, иногда в самых тяжелых условиях, это было невероятно.
   Врачи предполагали, что Бертон тоже отравился. Даже относительно успокоившись, он ни за что не соглашался выйти из внутренних отсеков главной ракеты экспедиции и не решался подойти к иллюминатору, из которого был виден Океан. Через два дня Бертон заявил, что хочет подать рапорт о своем полете. Он настаивал, утверждал, что это чрезвычайно важно. Совет экспедиции изучил рапорт Бертона и признал его плодом больного мозга, отравленного атмосферными газами. Поэтому рапорт был приобщен не к истории экспедиции, а к истории болезни Бертона. На этом все и кончилось.
   Вот что было сказано в приложении. Видимо, в рапорте Бертона излагалась суть дела —что именно довело пилота дальней космической экспедиции до нервного срыва. Я опять принялся перебирать книги, но «Малый Апокриф» мне найти не удалось. Усталость чувствовалась все сильнее, поэтому я отложил дальнейшие поиски на завтра и вышел из кабины. Проходя мимо алюминиевого трапа, я заметил на ступеньках отблески падавшего сверху света. Значит, Сарториус все еще работает! Я решил, что должен его увидеть.
   Наверху было немного теплее. В широком низком кори-Доре дул слабый ветерок. Полоски бумаги бились у вентиляционных отверстий. Дверь главной лаборатории представляла собой толстую плиту из неполированного стекла в металлической раме. Изнутри стекло было закрыто чем-то темным; свет проходил только сквозь узкие иллюминаторы под потолком. Я пытался открыть дверь, но она, как я и ожидал, не поддалась. В лаборатории было тихо, время °т времени что-то слабо посвистывало —наверное, газовая горелка. Я постучал —никакого ответа.
    — Сарториус, —позвал я. —Доктор Сарториус! Это я, Кельвин! Мне надо с вами поговорить, откройте, пожалуйста!
   Слабый шелест, словно кто-то ступал по скомканной бумаге, и опять тишина.
    — Это я, Кельвин! Вы же обо мне слышали! Я прилетел с «Прометея» несколько часов назад! —кричал я в дверную щель. —Доктор Сарториус! Со мной никого нет, я один! Откройте!
   Ни звука. Потом слабый шелест. Звяканье металлических инструментов о лоток. И вдруг... Я оторопел. Раздались мелкие шажки, частый, торопливый топот маленьких ножек, можно было подумать, что вприпрыжку бежал ребенок. Или... или кто-то чрезвычайно умело подражал ему, постукивая пальцами по пустой, хорошо резонирующей коробке.
    — Доктор Сарториус! —вскипел я. —Откроете вы или нет?
   Ответа не было. И опять —этот детский топот, и одновременно с ним —несколько быстрых, еле слышных широких шагов, словно человек шел на цыпочках. Но не мог же он одновременно подражать детскому топоту?! Какое мне до этого дело? —подумал я и, уже не сдерживая охватившего меня бешенства, рявкнул:
    — Доктор Сарториус! Я летел сюда шестнадцать месяцев не затем, чтобы участвовать в вашей комедии! Считаю до десяти! Потом выломаю дверь!!!
   Я сомневался, что мне это удастся.
   Реактивная струя газового пистолета не очень сильна, но я твердо решил выполнить свою угрозу, даже если бы мне пришлось отправиться за взрывчаткой, которой на складе наверняка было предостаточно. Только не сдаваться, только не вести игру этими крапленными безумием картами, которые подсовывает мне под руку ситуация!
   Раздался шум, за дверью боролись или что-то перетаскивали. Штора в середине раздвинулась на полметра; высокая, узкая тень появилась на фоне матовой, будто заиндевевшей двери, и хрипловатый дискант произнес:
    — Я открою, но обещайте, что вы не войдете.
    — Тогда зачем открывать?! —заорал я.
    — Я к вам выйду.
    — Хорошо. Обещаю.
   Тихо щелкнул ключ в замке; темный силуэт, заслонивший половину двери, старательно задернул штору; там продолжалась какая-то возня —я слышал треск, словно передвигали деревянный столик, наконец светлая плоскость приоткрылась, и Сарториус проскользнул в коридор.
   Он стоял передо мной, загораживая собой дверь. Сарториус был чрезвычайно высок и худ —кожа да кости. На нем был кремовый трикотажный костюм, шея закутана черной косынкой; через плечо переброшен сложенный вдвое, прожженный химикатами защитный лабораторный фартук. Необыкновенно узкая голова наклонена вбок. Почти пол-лица закрывали защитные очки, и я не мог разглядеть его глаз. Нижняя челюсть выступала вперед, губы были синеватые, огромные уши, тоже синеватые, казались отмороженными. Он был небрит, на запястьях болтались антирадиационные перчатки из красной резины. Мы стояли так, глядя друг на друга с нескрываемой неприязнью. Его редкие волосы (видимо, он сам стриг их машинкой) были свинцового цвета, щетина —совсем седа. Лоб загорел, как у Снаута, но только до половины. Вероятно, на солнце Сарториус всегда ходил в каком-нибудь колпаке.
    — Я к вашим услугам, —сказал Сарториус.
   Мне казалось, что он не столько ждет, что я скажу, сколько, прижимаясь спиной к стеклу, напряженно все время прислушивается к тому, что происходит в лаборатории. Я не знал, с чего начать, боясь попасть впросак.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента