Лэмб Гарольд. Тамерлан. Правитель и полководец

   Уходя на службу к эмиру, Тимур взял с собой несколько лучших лошадей и слугу-подростка Абдуллу, выросшего в его доме. В таком сопровождении он отправился на юг по холмистой местности к большой реке Аму. Вероятно, так же путешествовали при оружии ко двору своего короля молодые дворяне в завоеванной норманнами Великобритании. Разве что ни один дворянин-христианин не ехал верхом в сапогах из мягкой шагреневой кожи и белой войлочной шляпе с высоким верхом, опоясавшись саблей, в бурке из выделанной конской шкуры и башлыке с концами, закинутыми на плечи, с поясом из плотной кожи, украшенным серебром и бирюзой. И совсем мало юношей-англичан были столь отчаянно одиноки, как Тимур. В поисках приключений он присоединился к воинской рати без предводителя.
   – Вместо религии, – резко заметил ему эмир Казган, – братство.
   Они говорили на одном из языков тюркской группы, но литературным языком считался для них монголо-уйгурский, распространенный в Центральной Азии и сейчас исчезнувший. Многие барласы, включая Тимура, неплохо знали арабский – азиатскую латынь.
   За Тимуром следило много глаз с целью оценить его мастерство верховой езды и умение владеть мечом в поединках. Если бы он не преуспел в этом, то его жизни грозила бы опасность. А ведь Тимур – единственный сын вождя племени Тарагая.
   В Сали-Сарае, где в лесном лагере собралось две тысячи соплеменников – молодежь, знать, воины, – никто не помышлял научить Тимура чему-нибудь полезному. И он постигал все сам.
   Один из гонцов прискакал с известием о том, что с чужой стороны совершили налет разбойники и увели лошадей. Эмир Казган вызвал к себе Тимура и приказал барласам вместе с отрядом молодых воинов отбить лошадей у разбойников. Тимур немедленно отправился на выполнение задания. Его радовала перспектива мчаться полдня верхом по следам конокрадов.
   Ими оказались персы с запада, занимавшиеся по пути грабежом и перевозившие добычу в тюках, нагруженных на угнанных лошадей. Заметив погоню, персы разделились на две группы. Одна осталась с похищенными лошадьми, другая выступила против отряда Тимура. Соратники советовали ему атаковать сначала группу персов, охранявшую груженых лошадей.
   – Нет, – возразил Тимур. – Если мы одолеем воинов, остальные разбегутся.
   У налетчиков хватило мужества обменяться лишь несколькими ударами мечей с людьми в шлемах, потом они признали себя побежденными и рассеялись. Похищенное было возвращено владельцам под охраной отряда Тимура. Казган отблагодарил молодого барласа, подарив ему свой собственный чехол от лука.
 
   С тех пор эмир Казган проникся симпатиями к сыну Тарагая и стал благоволить ему.
   – Ты потомок Гуригана Великолепного, – говорил эмир, – но ты не тюра, не потомок семьи Чингисхана. Перед тем как ты родился, предок твоего рода Каюли достиг с Кабул-ханом из рода Чингисидов соглашения. Оно состояло в том, что потомки Каюли должны командовать войсками, а потомки Кабула – править в качестве ханов. Их устная договоренность была выгравирована на стальной пластине, которая хранится в архивах великих ханов. Мне рассказывал об этом отец, и это правда. – Потом он прибавил задумчиво: – У меня был лишь один путь. Я шел путем войны и не сворачивал с него. Теперь это делают мои сторонники, прославившие мое имя. Таков наш путь, и другого быть не может.
   Тимур знал это. Он знал также, что Чагатай, сын Чингисхана, правил землями, включающими территорию Афганистана к югу и обширную горную местность, что за Его Величеством Соломоном. Через сто лет после этого дети и внуки Чагатая ослабили свою власть над наследием предков. Отдельные монголо-тюркские племена стали фактическими хозяевами провинций, в которых обитали. Великие ханы удалились на север для охоты и пиров. Теперь они появлялись в районе Шахрисабза лишь для того, чтобы пограбить и утащить все, что приглянулось, под предлогом предупреждения возможного мятежа.
   Казган был эмиром, главнокомандующим у такого хана, и жил в Самарканде до тех пор, пока ему не надоело отражать различные разбойничьи рейды и пока в нем не созрела решимость восстать против хана. Последовало продолжительное ожесточенное сражение, завершившееся гибелью хана и сделавшее Казгана действительным владыкой Самарканда и областей, заселенных барласами и другими тюркскими племенами. Чтобы почтить обычаи, заведенные Чингисханом, и порадовать воинов, ожидавших от него высоких постов, Казган созвал совет, на котором избрали преемника по линии эмира Самарканда – марионеточного властителя. Казган опекал и защищал его, а эмир не совал свой нос в дела, выходившие за пределы города. Так Казган получил прозвище Созидатель Эмиров.
   Как и Тимур, Казган происходил из побочного рода. Он не принадлежал к тюра, родственникам Чингисхана. Благодаря своей отваге он приобрел немало союзников, честностью и прямотой завоевал уважение неугомонных племен. После ранения стрелой он ослеп на один глаз, а после колоссального напряжения сил, связанного с подготовкой и руководством мятежом, он посвятил свое время охоте и поднимал свой штандарт только в случае войны. У него не было уверенности в поддержке всех племен, поэтому он весьма ценил помощь, оказанную ему сыном вождя племени – Тимуром.
   Другие приближенные Созидателя Эмиров преследовали собственные цели. Они оказывали почести и демонстрировали внешнюю лояльность марионеточному правителю Самарканда только потому, что сами оказались в большом выигрыше от успешного мятежа Казгана. Некоторые из них могли призвать под свои знамена десятки тысяч воинов. Только ум и проницательность позволяли Казгану сохранять власть в своих руках.
   Он заметил, что Тимур стал любимцем бахатуров (неустрашимых воинов племени, шедших на битву как на праздник), завоевавших среди соплеменников авторитет своей воинской доблестью.
   Сын Тарагая по праву занял среди них достойное место. Вместе с ними Тимур выезжал на выполнение боевых заданий, и по возвращении они, сидя на ковре у Казгана, рассказывали истории о его непреклонности и храбрости.
   Казалось, в Тимуре была заложена любовь к опасности и риску. Но кроме того, в критической ситуации он сохранял хладнокровие и рассудительность. «Источник энергии», – говорили о нем бахатуры. Его кипучая энергия позволяла переносить продолжительные, изнурительные походы и бессонные ночи. Тимур обладал всеми качествами вождя, и ему нравилось вести за собой людей. Уверенный в своих силах, он попросил Казгана поставить его во главе племени барласов.
   – Не подождешь ли немного? – спросил в ответ Созидатель Эмиров, которому не понравилась просьба Тимура.
   Через некоторое время Казган отдал в жены Тимуру одну из своих внучек, принадлежавшую к правившей семье другого племени.

Супруга Тимура

   Летопись сообщает, что невеста Тимура была прекрасна, как молодой месяц, стройна и грациозна, как кипарис. Наверное, ей было лет пятнадцать, поскольку она уже ездила с отцом на охоту. Девушку стали называть Алджай Хатун-ага – супругой господина.
   В то время тюркские женщины не носили паранджу и не знали уединения гарема. С раннего возраста они привыкали ездить в седле, сопровождая мужей в различных поездках и походах, а также паломничестве. Будучи дочерьми завоевателей, они наряду с мужчинами гордились и наслаждались вольной степной жизнью. Их прабабушки заведовали всем семейным хозяйством, включая дойку верблюдиц и изготовление обуви.
   Женщины эпохи Тимура имели и личное имущество – приданое и подарки мужей. Жены знатных мужчин были хозяйками собственных апартаментов, имели во дворцах свои помещения и отдельные паланкины во время походов. В отличие от своих европейских сестер они не занимались вышиванием и ткачеством. Это были спутницы воинов. Они заботились о детях, участвовали в пирах и, если побеждали враги, становились частью их добычи.
   Принцесса Алджай прибыла из своего дома на северной границе в сопровождении родственников и рабов. Она представилась Созидателю Эмиров и в это время впервые увидела лицо человека, своего будущего мужа – резко очерченное, бородатое лицо Тимура, прибывшего с бахатурами после очередного рейда на собственную свадьбу.
   – Твоя судьба написана у тебя на лбу, – говорили ей ученые люди, – изменить ее ты не в состоянии.
   Для Созидателя Эмиров и его соратников свадьба была лишь поводом повеселиться, однако для дочери вождя могущественного племени джалаир начиналась ее судьба. Она отсутствовала, когда перед шариатскими судьями зачитывался брачный договор, под которым, как велит Коран, ставились подписи свидетелей.
   Перед свадьбой она приняла ванну в воде, благоухавшей эссенцией розы. Ее длинные черные косы, чтобы сиять шелковистым блеском, сначала смачивались в масле кунжута, а затем в горячем молоке. После этого ее одевали в длинное платье гранатового цвета, украшенное вышивкой из золотых цветов. Платье было без рукавов, как и накидка поверх него из белого шелка и серебряной парчи – длинный шлейф от платья несли ее служанки.
   На ее хрупких плечах рассыпалась копна черных волос. С мочек ушей свисали подвески из черного жадеита. Голову украшала шапка из золотой парчи, ее венец покрывали цветы из шелка, плюмаж из оперения цапли спускался сзади к волосам.
   В таком облачении Алджай шествовала среди ковров, на которых сидели представители племенной знати, привлекая их внимание. То же повторилось, когда она, переодевшись в платье другого цвета, проследовала в обратном направлении. Даже ее чистую оливковую кожу белили порошком из риса или свинцовыми белилами. Поверх бровей и между ними наносили соком особого растения темно-синюю линию.
   Пока мужчины подмешивали к вину спирт, чтобы быстрее захмелеть, а Алджай ходила среди них с бесстрастным лицом, прямая и настороженная, Созидатель Эмиров бросал жменями бриллианты в участников пира. По его знакам нукеры били в окольцованные бронзой седельные барабаны, удары в которые возвещали веселье и войну.
   – Пусть Аллах дарует этой паре мир! – кричал Зайнеддин. – И нет бога, кроме Аллаха!
   Затем наступило время раздачи подарков, но не невесте, а гостям. Казган поднялся и стал переходить от одной группы гостей к другой. Слуги несли за ним халаты. Некоторым достались сабли, другим – драгоценные пояса. Казган не скупился в одаривании испытанных соратников. Он знал, насколько важна их добрая воля.
   Пока представители знати и воины лежали в тени дубовых и ивовых деревьев, сквозь которые пробивались солнечные блики, в довольстве и дремоте на коврах, пришли сказители и расположились на корточках между гостями. Заунывно затренькали струнные инструменты, и мягкие голоса стали декламировать заученные предания – слушатели живо реагировали на знакомые интонации и жесты. Эти предания они знали не хуже, чем сказители, и чувствовали себя обманутыми, если какая-нибудь фраза из предания изменялась или выпадала из общей тональности декламации. Время от времени они, как и подобает гостям, выражали громкой отрыжкой одобрение ходом торжества.
   Стало смеркаться, и появились слуги с факелами в руках. Вдоль берега реки и под деревьями висели горящие фонари. Вынесли новые кожаные блюда с едой. Гости приветствовали гортанными звуками дымящиеся части бараньих туш и лошадиные ляжки, а также ячменные лепешки, пропитанные медом.
   Среди них вновь проследовала Алджай, чтобы больше не возвращаться. На этот раз она сидела на белом породистом арабском скакуне. Он осторожно ступал по коврам. Через седло была переброшена шелковая попона, концы которой касались земли. Тимур вел скакуна в свою юрту.
   Там, вдали от гостей, служанки Алджай помогали ей освободиться от головного убора и платья со шлейфом. Они принесли сундуки с ее одеждой. У служанок вызывал улыбки трепет девушки, когда снимали с нее верхнюю одежду. Она осталась в своих ичигах и нижней рубашке. Густые длинные волосы свободно свешивались вниз.
   Служанки согнулись в почтительном поклоне перед молодым господином, бесшумно вошедшим в юрту. Его глаза были устремлены на Алджай. Другие женщины удалились. Несколько спутников Тимура, топтавшихся у входа в юрту, опустили занавес входного проема и разошлись по домам.
   Той ночью Алджай, дежа в объятиях молодого воина, слышала кроме отдаленного шума реки и гомона голосов резкую дробь барабанов.
   Она была первой из женщин Тимура, но долго она не прожила. Но пока, кроме нее, никакая другая женщина не делила с Тимуром ложе.
 
   Нет сомнений, что в возрасте между двадцатью и двадцатью четырьмя годами жизнь казалась Тимуру безоблачной и прекрасной. Он разместился вместе с Алджай в одном крыле дворца из белой глины в Шахрисабзе. Их покои были выстланы коврами по вкусу Тимура, декоративными тканями, вышитыми серебряной нитью, которые он приобрел во время своих боевых рейдов. Отец выделил ему часть скота и пастбищ.
   Казган назначил Тимура мин-баши, командиром тысячи всадников, по-современному – полковником. Тимур принял свою тысячу с большим удовлетворением, заботился о том, чтобы его воины были всегда сыты, сам никогда не садился за еду без того, чтобы несколько из них не сидели рядом. За поясом он держал список имен своих тысячников. Казган, знавший толк в боеспособности войск, позволил его тысяче выступать в авангарде своего войска.
   Нередко Тимур отправлялся домой по дороге в Самарканд за день до прибытия туда своей тысячи. При лунном свете клубилась пыль из-под копыт его коня. Он спешил увидеть Алджай и приготовиться к пиршеству со своими соратниками, сопровождавшими его. Тимур любил устраивать пиры в саду Шахрисабза, где было вдоволь чистой родниковой воды. Когда Алджай родила ему сына, он назвал младенца Джехангиром – Властителем Мира. На торжество по этому случаю пригласили всех наместников Созидателя Эмиров. Почтить Тимура приехали все, кроме дяди Хаджи Барласа и эмира Баязита Джалаира, вождя племени, из которого происходила Алджай.
   – Тимур воистину сын Гуригана Великолепного, – отзывались о нем гости.
   Местные горцы сочинили песни о господине и госпоже, владевших Шахрисабзом.
   Благодаря военному таланту Тимура Казган добился новых успехов в западной пустыне и южных долинах. В Сали-Сарай привели в качестве пленника правителя Герата. Созидатель Эмиров был обязан многим бескорыстной службе молодого воина из барласов. Их сотрудничество обещало новые победы, когда произошла ссора Казгана с его эмирами.
   Они потребовали умертвить пленного правителя Герата, а его имущество разделить. Казган, однако, дал слово пленнику, что ему не причинят вреда. Когда эмиры стали настаивать на своих требованиях – ведь правитель Герата был старым врагом и довольно богатым, – Казган предупредил его тайком о грозящей опасности. Во время охоты к югу от реки по дороге в Герат пленник был отпущен. Не совсем ясно, сопровождал ли пленника в Герат Тимур, как утверждает одно предание.
   Во всяком случае, он отсутствовал, когда убили его покровителя Казгана. Созидатель Эмиров в это время развлекался охотой к югу от реки в сопровождении нескольких сподвижников. Два предводителя племен, таившие злобу против Казгана, пронзили его своими стрелами.
   Узнав об этом, Тимур прибыл на место гибели Казгана. Он перевез тело покровителя за реку и захоронил его в лесу Сали-Сарая.
   Затем, прежде чем позаботиться о защите собственного имущества, Тимур переправился снова на противоположный берег Аму и присоединился к воинам, участвовавшим в погоне за убийцами Казгана в горах. Один из старейших обычаев тюрок запрещал им спать под одним небом с убийцей кровника. Двое убийц Казгана не надолго пережили его.
   Преследуемые по лощинам и горам, меняя лошадей в каждой деревне, они не смогли уйти от погони. Мстители гнались за убийцами по пятам, блокируя им пути для маневра. Убийц настигли на верхних скалах гор и лишили их жизни короткими взмахами мечей. Покончив с ними, Тимур поспешил в родную долину, где он обнаружил изменившуюся обстановку.
   В этой части Азии сын умершего правителя мог наследовать трон лишь в том случае, если отец оставлял ему в наследство крепкое владение, а наследник был способен его удержать. В противном случае на совете влиятельных вассалов бывшего правителя избирался новый. В худшем случае – что было чаще всего – начиналась борьба за трон, который доставался сильнейшему. Среди людей в шлемах ходила поговорка: «Скипетр может держать лишь рука, владеющая мечом».
   Сын Казгана, предприняв слабую попытку взять бразды правления Самаркандом в свои руки, потерпел неудачу. Вскоре он бежал из города, предпочтя власти жизнь. Затем в Самарканде появились Хаджи Барлас и хан Джалаир с претензиями на власть над местными тюркскими племенами.
   Между тем другие эмиры удалились в свои крепости и стали собирать под свои штандарты воинов, чтобы защищать свои владения и совершать набеги на соседей. Междоусобная борьба одного клана с другим была извечной слабостью тюрок. По общему согласию они могли следовать за предводителем достаточно сильным, чтобы держать их в повиновении. Но Казгана убили, а Хаджи Барлас и Баязит Джалаир оказались неспособными обуздать этих неукротимых людей.
   В это критическое время умер в своем монастыре отец Тимура Тарагай. Большинство барласов последовало за Хаджи в Самарканд. Тимур остался в Шахрисабзе с несколькими сотнями воинов.
   Затем в этих местах появился великий хан с севера, наблюдавший из-за гор развитие событий. Помня о мятеже поколение назад, хан привел с собой многочисленное войско, которое набросилось на местность, как стая стервятников на падшую лошадь.

Тимур-дипломат

   После нападения хана тюркские эмиры сплотились перед лицом общей опасности. Не стал объединяться со всеми Баязит Джалаир. Он поспешил назад в свой город Ходжент, который располагался к северу от территории барласов на пути нашествия хана. Джалаир преподнес ему подарки и свою готовность покориться его воле.
   Хаджи Барлас оказался в это время столь же нерешительным, сколь был импульсивным прежде. Он созвал всех воинов из Шахрисабза и Карши, заявив о своих претензиях на руководство после смерти Тарагая. Затем он раздумал сражаться с войсками хана и известил Тимура о том, что уходит со своими людьми и скотом на юг в направлении Герата.
   Однако Тимур не пожелал оставить Шахрисабз беззащитным перед вторгнувшимися северянами.
   – Уходите куда хотите, – ответил он дяде. – Я еду ко двору хана.
   Тимур знал, что хан с севера, повелитель пограничных монголов, спустился с гор в плодородную долину Самарканда, чтобы восстановить свои прежние права на эту землю, но он склонен был также пограбить. Молодой барлас намеревался каким-нибудь образом уберечь свою долину от грабителей. Алджай с младенцем Тимур отправил к ее брату, который двигался с войском, спустившись с кабульских гор, к Самарканду. Он мог бы и сам отправиться с ними и таким образом уберечься от неприятеля. Попытка сопротивления нескольких сотен воинов двенадцатитысячной армии пограничных монголов – непростительная глупость. В то же время отец и Созидатель Эмиров предостерегали Тимура против подчинения хану с севера, который мог уничтожить всех тюркских наследников престола и поставить на их место своих людей. Но ведь, в конце концов, хан был титулованным владыкой Тимура – повелителем его предков.
   Казалось, Тимур ничего не мог сделать в таких условиях. Его племя, по словам летописца, напоминало орла без крыльев. В Шахрисабзе господствовали страх и неопределенность. Часть воинов, захватив с собой лучших лошадей и женщин, бежали по дороге в Самарканд. Другие, решившие не бросать своего имущества, поспешили засвидетельствовать свою преданность Тимуру и стать под его защиту, видя, что он сохраняет присутствие духа.
   – Друзья в час беды – не настоящие друзья, – сказал Тимур. Он не хотел их помощи. Многочисленное окружение из всякого сброда лишь дало бы хану удобный предлог для нападения.
   Вместо этого Тимур предпринял кое-какие меры. Он пошел к своему духовнику, мудрому Зайнеддину. Они беседовали вдвоем всю ночь. Содержание беседы неизвестно, но после нее Тимур стал собирать лучшее из своего достояния – племенных лошадей, седла с серебряной инкрустацией и прежде всего золото и драгоценные камни разного рода. Очевидно, Зайнеддин открыл для него и кладовые монастыря, поскольку хан с севера был заклятым врагом шариата и духовных лидеров мусульман.
   Вскоре показались пограничные монголы. Их разведчики скакали на низкорослых мохнатых лошадях, уже нагруженных награбленным имуществом, по дороге на Самарканд. Их пики с длинными кисточками сверкали на солнце. За ними, по полям созревшей пшеницы, следовали группы всадников, давая возможность своим лошадям подкормиться. Командир головного дозора, направившись к Белому дворцу, был удивлен появлением молодого спокойного Тимура, приветствовавшего монгола в качестве гостя.
   Тимур выставил гостю щедрое угощение, зарезав по этому случаю овцу и молодого бычка. И монгол, низведенный до статуса гостя, только жадно оглядывал выставленные молодым хозяином яства. Он не позволил своим людям грабить, но потребовал ценных подарков. Тимур удовлетворил и эту его прихоть.
   Затем Тимур объявил о своем намерении встретиться с ханом. Он захватил с собой кавалькаду своих соратников, нарядившихся ко двору, а также все свое богатство. У Самарканда ему повстречались еще два монгольских командира из авангарда армии хана. Оба они были дерзки и жадны до золота. Тимур дал им золота больше, чем они рассчитывали получить.
   За Самаркандом Тимур нашел орду – армейский лагерь хана Туглука. Поле между табунами лошадей и вереницами связанных друг с другом верблюдов покрывали шатры из белого войлока. Ветер трепал длинные конские хвосты на штандартах и поднимал вверх клубы сухого овечьего помета. Одежда воинов хана представляла собой живописные варварские облачения: цветные рубахи из китайского сатина, высокие сапоги с серебряным орнаментом. Их деревянные седла были обтянуты мягчайшей шагреневой кожей. Они предпочитали длинные копья и луки – страшное оружие в их руках.
   Туглук сидел на белом войлоке рядом со своим штандартом – широколицый монгол, с высокими скулами, маленькими бегающими глазами и редкой бородкой. Хан отличался подозрительностью, страстью к грабежу и насилию. Спешившись перед полукругом монгольских сановников, Тимур почувствовал себя в среде далеких предков. Он приветствовал хана в соответствующей форме.
   – Отец мой, хан, повелитель могучего воинства, – обратился он к Туглуку, – я, Тимур, предводитель племени барласов и хозяин Шахрисабза.
   На хана произвели впечатление бесстрашие молодого барласа и блеск его дорогих инкрустированных серебром доспехов. Тимур, конечно, преувеличивал свои возможности, когда назвался предводителем воинов-барласов – в большинстве своем они бежали вместе с Хаджи Барласом. Но сейчас был не тот момент, когда можно обойтись промежуточным титулом. А дары Тимура производили на хана впечатление. Даже алчным кочевникам стало ясно, что молодой барлас ничего не приберег для себя. Хан почувствовал к нему расположение.
   – Отец, я мог бы положить к твоим стопам больше сокровищ, – дерзко заметил Тимур, – но три собаки, твои ратники, утолили моим добром свою алчность.
   Это была чистейшая провокация. Туглук задумался над тем, сколько добра ускользнуло из его рук. Закончив размышления, он срочно направил гонцов к трем своим командирам, приказав им привезти все, что они взяли у Тимура. Правда, он велел им вернуть драгоценности Хаджи Барласу, рассчитывая взять у дяди Тимура то, что было уже невозможно взять у племянника.
   – Это собаки, – согласился хан, – но мои собаки. Клянусь, их жадность сидит соринкой в моем глазу и занозой в теле.
   Если бы Макиавелли знал детей степей, он написал бы, вероятно, другую книгу. Обман считался у них верхом совершенства, а интриги – верхом искусства. У них не отнимешь воинственности, но, привыкнув к войне, они брались за оружие лишь в крайнем случае. В лагере Туглука Тимур нашел немало единомышленников.
   – Правители Самарканда, – говорили монголы, – разлетелись, как перепела под крылом ястреба. Остался только Тимур, он разумный человек. Мы будем советоваться с ним и править через него.
   На данный момент было трудно что-то предпринять. Три упомянутых монгольских командира, предчувствуя, что хан завладеет их трофеями и казнит их, объединились и отправились домой, занимаясь по пути грабежом. Добравшись до северной пограничной территории, они стали собирать вооруженных сторонников и сеять смуту в отсутствие хана. Туглук медлил и совещался с Тимуром, который, казалось, был кладезем идей.
   – Возвращайся в свои земли, – убеждал его Тимур. – Там ты встретишь лишь одну опасность. Здесь их две: одна – перед тобой, другая – позади.
   Хан вернулся к себе на родину, чтобы наказать мятежников. Но перед этим он назначил Тимура тюмен-баши – командующим десятью тысячами воинов, снабдив молодого барласа грамотой на титул и печатью. Этим титулом владели предки Тимура в прежние времена владычества монголов.
   Тимур уберег свою долину и города от разорения. Теперь он владел грамотой хана на правление своим племенем. Но как только отступила общая угроза, тюркские вожди вновь принялись за взаимные распри. Последующие три года происходила вереница перемен.