Страница:
Затем мы приступили к снятию кожи, что было нелегко под палящим солнцем, припекавшим нам спины. Большие стаи ястребов, почуяв труп, кружились над головами в ожидании своей доли. Каждому было поручено снять кожу с определенной части змеи, и мы дружно работали, вооруженные мачете и деревянной дубиной. Змею положили на живот и разрезали ее во всю длину вдоль позвоночника; кожа на животе была такая твердая, что с трудом поддавалась ножу. К двум часам закончили работу и выбросили труп в реку, где на него немедленно накинулись вездесущие пирайи и аллигаторы.
Мы перевезли кожу в поселок, где я препарировал ее мышьяковым мылом и упаковал в ящик, чтобы впоследствии взять с собой в Нью-Йорк. В высушенном виде кожа имела 54 фута 8 дюймов в длину и 5 футов 1 дюйм в ширину.
Не надо удивляться, что я уделил так много внимания пресмыкающимся Амазонской области: эти животные играют большую роль в повседневной жизни добывателя каучука, а потому умолчать о них невозможно. Описание жизни амазонских джунглей без описания пресмыкающихся было бы, несомненно, неполно.
Много странного и жуткого таится в глубине джунглей. Я уже упоминал "о матери луны", как называют индейцы лесную сову. Она обитает в старых дуплистых деревьях в глубине зарослей, далеко от берега реки, и вылетает из гнезда только в тихие лунные ночи, наводя тоску своей унылой меланхолической песней. Эта песня состоит из четырех нот в мажорном тоне; затем наступает короткая пауза, длящаяся лишь несколько секунд, за которой следуют другие четыре ноты в соответствующем минорном тоне. Немного погодя слышатся последние две ноты в минорном тоне, и потом все стихает.
Когда одинокий путник, сидя в гамаке у костра или плывя в лодке по реке, философствует над сложными проблемами жизни, его мрачным мыслям аккомпанирует зловещий крик "матери луны", от которого волосы шевелятся на голове. При первых четырех нотах путник испуганно прислушивается, думая, что какое-то человеческое существо, попавшее в беду, жалобно зовет на помощь, но зовет с такою тоской, будто у него не осталось никакой надежды на спасение. Прислушиваясь дальше, путник услышит четыре последующие меланхолические ноты, звучащие как предсмертные муки, а финальные две ноты после короткого интервала кажутся рыданиями страдальца, испускающего свой последний вздох. Эта песня так тосклива и безотрадна, что даже при воспоминании о ней сжимается сердце, и тот, кто ее раз слышал, с радостью отдаст все, чтобы только не слышать больше этого терзающего душу рыдания.
*
Как-то раз я посетил жилище одного добывателя каучука, жившего на крайнем конце плантации. Меня ожидал сюрприз. Я думал увидеть хижину обыкновенного типа, стоящую на сваях, но вместо этого нашел дом, построенный среди ветвей дерева, на высоте двадцати футов над уровнем земли. Я начал карабкаться по расшатанной лесенке, ведущей к дверям хижины. На полдороге знакомый звук коснулся моих ушей. Войдя, наконец, в хижину и обменявшись приветствиями с хозяином дома, я понял, откуда исходил звук: я увидел женщину-индианку, сидевшую за швейной машиной и занятую шитьем мужской рубашки. Какое путешествие совершила эта швейная машина прежде, чем, наконец, попала из Нью-Йорка на верхушку дерева в амазонских джунглях!
Глава VIII ЭКСПЕДИЦИЯ В НЕИССЛЕДОВАННЫЕ ДЖУНГЛИ
Пять месяцев прожил я таким образом среди добродушных и гостеприимных людей, но затем меня снова потянуло в новые места. Толчок к этому дало объявление, вывешенное на наружных дверях конторы: "Рабочие Маркез, Фрейтас, Анизет, Магеллес, Джером и Брабо назначаются на разведки каучука в западном девственном лесу". Я обратился за разъяснениями к Маркезу, и он сообщил мне, что да Сильва снаряжает небольшую экспедицию в лес, за пределы исследованной территории, чтобы определить местоположение и приблизительное количество новых каучуковых деревьев. Разведчики должны были надрезать деревья, собрать каучуковый сок, вернуться затем во Флоресту с этими образцами и представить отчет о количестве деревьев. Меня это очень заинтересовало, и я спросил начальника отряда, Маркеза, чью жену я в начале своего приезда оперировал, не могу ли я присоединиться к этой экспедиции. Он нехотя согласился, говоря, что такие разведки сопряжены всегда с большими опасностями и никогда не обходятся без жертв. Но нельзя было упускать столь редкого случая проникнуть в такие области, где еще не бывали даже туземные добыватели каучука, и я стал деятельно готовиться к экспедиции.
В назначенный день утром мы собрались в конторе Флоресты, где да Сильва простился с нами и при этом еще раз постарался отговорить меня от участия в рискованном предприятии, но я твердо стоял на своем.
Экспедиция состояла, таким образом, из шести человек, которые все, за исключением начальника отряда, Маркеза, были не женаты. Выйдя из конторы, мы отправились в кладовую, где выбрали себе необходимые продукты в таком количестве, чтобы их хватило на три или четыре недели. Провизия наша состояла из сушеной рыбы пираруку, вяленого мяса и большого количества фаринги, этой неизбежной и невкусной муки, которая фигурирует в каждом меню бразильца. Кроме того, мы взяли сахар, кофе, рис и несколько бутылок коньяку. Гамаки и кухонные принадлежности дополняли наше снаряжение. Я захватил с собой большую камеру, фотографические пленки и бумагу, реактивы, весы и разновес, а также увеличительное стекло, хирургические инструменты и подкожный шприц с несколькими дюжинами ампул. Мои спутники были вооружены винчестерами и старинными шомпольными ружьями, а я взял с собой автоматический револьвер. Когда мы сложили все вещи, то у каждого из нас оказалась ноша в 85 фунтов, которую мы укрепили за плечами; в правой руке было ружье, а в левой мачете, чтобы прочищать себе дорогу в джунглях.
Снаряженные таким образом мы покинули поселок, не зная, придется ли нам его когда-нибудь, увидеть, оставшиеся туземцы провожали нас ружейными залпами, желая счастливого пути.
Проехав несколько часов в лодке, вверх по Итакуаи мы причалили к берегу, вышли и направили свои шаги в глубь страны через густой лес. В течение первых четырех часов путь шел по местности, знакомой добывателям каучука. Спотыкаясь на извилистой, неровной тропинке, изнемогая от полуденной невыносимой жары, отбиваясь от легионов песчаных мух и вездесущих москитов, перелезая через упавшие деревья, преграждавшие нам дорогу на каждом повороте, я думал, что достиг высшей меры лишений. Я не мог предположить, что впоследствии буду вспоминать этот день, как приятную, легкую прогулку.
После утомительной четырехчасовой ходьбы мы дошли до открытого места, очевидно просеки, где тропинка внезапно обрывалась. В изнеможении я бросился на влажную землю в то время как Маркез стал объяснять положение дел. Он сказал, что мы дошли до конца прорубленной эстрады и что за этой просекой не будет больше тропинок. Хотя он и исследовал немного этот район в прошлом году во время экспедиции, подобно нашей, но за этот год кустарник так разросся, что не было возможности различить прежний его след, и потому нам придется прорубать себе каждый шаг. Только теперь, когда мы снова двинулись в путь, я понял, что значит в действительности слово "джунгли". Перед нами была плотная, на вид непроницаемая стена растительности, которую спутники мои старательно принялись прорубать своими тяжелыми мачете. Легкость, с которой они проделывали эту работу, приводила меня в изумление. Там, где неопытный человек растерялся бы и опустил в отчаянии руки, эти люди шли напролом. Растительность была настолько густа, что стоило человеку отойти в сторону хотя бы на один или два ярда, как он сразу становился невидимым.
К вечеру мы достигли хижины или "тамбо", построенной Маркезом в предыдущую экспедицию. Она представляла собой не что иное, как крышу на шестах, но мы радостно приветствовали ее, так как она сулила нам отдых и подкрепление сил. Мы устали и проголодались и очень обрадовались тому, что вблизи оказалась небольшая речка, где можно было освежиться. Однако приходилось соблюдать большую осторожность, чтобы не стать добычей аллигаторов и водяных змей, притаившихся в береговых камышах. Сварив на ужин сушеную пираруку и намочив фарингу в воде, мы съели эти безвкусные кушанья с большим аппетитом. Один из рабочих, добродушный атлет Джером, отправился на охоту за свежим мясом и вернулся с неведомым маленьким зверьком, напоминавшим лисицу. Мы попробовали было сварить из него похлебку, но у нас не было соли, и сушеная пираруку нам показалась вкуснее.
Ночное развлечение нам доставили муравьи, построившие гнездо в тамбо, где мы повесили наши гамаки. Они сотнями лезли вверх по шестам и вниз по веревкам, и никакими средствами нельзя было от них отделаться. Кусочки ваты, смазанные вазелином и привязанные к крюкам гамаков, не оказались для них препятствием. Уснуть было невозможно. На помощь муравьям явились москиты, которые умудрялись проникать и сквозь предохранительную сетку. Мешали спать и маленькие обезьяны - квата, примостившиеся на соседних деревьях и всю ночь перекликавшиеся какими-то замогильными голосами.
Весь следующий день мы шли по местности, исследованной Маркезом в прошлом году, и провели ночь в другом тамбо, тоже им построенном. Однако, по мере нашего продвижения вперед, трудности пути все увеличивались. Местность становилась более холмистой, а лес делался гуще и непроходимее. Мы находились теперь на значительном расстоянии от реки Итакуаи, в области, не подверженной ежегодным наводнениям. Второй день оставил по себе приятную память: Джерому удалось из своего шомпольного ружья застрелить птицу "мутум", своим видом и вкусом напоминающую индейку, а мне посчастливилось убить жирного болотного оленя. Это случилось в тамбо No 2. Здесь был устроен целый пир, о котором вспоминали в течение нескольких дней.
Мы держали курс на запад, где Маркез ожидал найти большие площади, покрытые каучуковыми деревьями. Холмистая местность была изрезана речными долинами, и, спустившись к воде, можно было наблюдать уродливые головы водяных змей, которые, высунув головы, будто поджидали нашего прихода. Перейти через такие речки можно было только одним способом: срубить молодое дерево и перебросить его через ручей в виде моста. Чтобы не упасть в воду при таких переходах, мы вырезывали длинную тонкую палку и, опираясь ею о дно речки, переходили с ее помощью по стволу на другую сторону глубоких предательских вод. Мои нервы не выдерживали, однако, и я предпочитал переправлятся по импровизированному мосту ползком, цепляясь за дерево руками.
Тамбо No 3 мы построили сами, как и все последующие хижины, где устраивали привал. Место всегда выбиралось вблизи речки и очищалось от кустарника, так что получалось открытое пространство в виде квадрата, стороны которого равнялись приблизительно 25 футам. В углах квадрата мы оставляли по одному дереву и к ним прикрепляли крышу. Для этого составлялась рама из молодых деревьев, связанных между собою полосами коры дерева матамата, а поверх рамы клали гигантские листья мурумуру, длиною в 25-30 футов. Внизу натягивались гамаки, и таким образом мы были сравнительно защищены от ночных дождей, представляющих обычное явление в этих лесах. После скудного обеда из сушеной пираруку и фаринги или из дичи, которую нам удавалось подстрелить во время дневного перехода, мы забирались в гамаки, курили и слушали охотничьи рассказы или монотонные туземные песни.
Было, должно быть, около двух часов утра, когда я проснулся от ужасающего рева, от которого, казалось, дрожал лес. Я вскочил и со страхом стал всматриваться в темноту. Над нами слышался треск кустарников и деревьев. Моей первой мыслью было, что это ураган, но, оглушенный шумом, я не отдавал себе ясного отчета в происходящем. Спутники мои испуганно звали друг друга. Шум становился все громче, все страшнее. Внезапно вокруг нас все затряслось, крыша хижины зашаталась и рухнула на нас. В то же мгновение я почувствовал, как огромное тело пронеслось мимо меня и задев свалило на землю. Шум был оглушающий, смешанный с воплями и возбужденными криками моих спутников, но темный предмет уже исчез по направлению к речке.
Зажгли огонь и осмотрелись. Тамбо оказался совсем разрушенным, гамаки спутались в одну кучу. Джером, выскочивший из гамака и побежавший вслед за "ураганом" к речке, скоро обнаружил главного виновника бури, которая смела наш маленький лагерь. Это был ягуар, прыгнувший на спину большого тапира в то время, когда тот пасся в лесу, позади нашего тамбо. Тапир бросился в кустарник, надеясь ветками сбросить ягуара со спины; когда ему это не удалось, у него осталась надежда на воду в речке, и прямой путь к ней, к несчастью, вел через наше тамбо.
На следующий день нам посчастливилось убить двух обезьян-ревунов; добыча была встречена громкими криками радости, так как за последние сутки дичи нам совсем не попадалось. Это было, впрочем, вполне понятно: прорубая себе дорогу, мы распугивали зверей.
На девятый день утомительных переходов начальник отряда Маркез обнаружил многочисленные каучуковые деревья. Поэтому было решено, что тамбо No 9 будет нашей последней стоянкой. Мы находились теперь в 150 милях от поселка Флоресты и из них 120 миль прошли по совершенно неизвестным девственным джунглям. В эту ночь температура опустилась до 6°Ц - удивительно низкая температура для местности, расположенной так близко к экватору и притом низменной. Я объясняю это тем, что солнце никогда не проникает здесь сквозь темную листву густых лесов, а болота между холмами, выдыхая свои злокачественные испарения, понижают температуру воздуха.
До сих пор я боялся джунглей не больше, чем боялся бы всякого другого леса, теперь же мною начал овладевать страх. Я видел, что все ближе и ближе надвигалась на нас страшная опасность - голод и болезни. К тому времени когда мы достигли тамбо No 9, наши запасы уже значительно уменьшились, и, несмотря на это, мы мешкали двинуться в обратный путь, забывая о том опасном положении, в котором могли очутиться.
Каждый лишний день нашего пребывания в тамбо No9 доказывал нашу непростительную беспечность. Впрочем, она была извинительна: мы все страшно утомились и были рады отдыху, со страхом думая об обратном путешествии через джунгли.
Глава IX ТАМБО No 9
Три недели мы провели в тамбо No 9. Нужда понемногу подкрадывалась к нам. Бременами удачный выстрел доставлял пищу - "мутум" или парочку обезьян, а однажды мы застрелили даже самку тапира. А между тем промежутки между такими удачными моментами становились все значительнее и значительнее. Нельзя думать, что мы все эти три недели провели в абсолютной праздности. Маркез каждый день посылал рабочих в окрестности на разведки каучуковых деревьев. Как только находили дерево, на нем у основания делали круговые надрезы и давали молочному соку стекать каплями на землю, где он собирался в лужицу. Затем дерево срубали и вырезали в коре круговые полосы на равных промежутках так, чтобы ускорить выделение сока. Через несколько дней, когда сок сгущался, рабочие возвращались к дереву, вымывали куски каучука в речке и завязывали их в узлы в качестве образчиков. Количество каучуковых деревьев, находившихся в этом районе, по сделанному подсчету, превышало 800 штук. Тем временем я сделал замечательное открытие, а именно - нашел в речке следы золота.
Выйдя однажды на охоту и бродя вдоль берегов речки, я обратил внимание на комки глины, которые в большом количестве скопились в русле реки, в особенности там, где из-за веток и бревен образовались водовороты. Они имели вид камней и были слишком тяжелы сравнительно со своими размерами. Это заинтересовало меня, и я разбил один такой кусок мачете. Сердце мое сильно забилось: то, что я увидел, было похоже на золото.
Я снес оба куска в хижину и рассмотрел их в увеличительное стекло. Оказалось, что центральная масса содержала мелкие желтоватые зерна, слегка прилегавшие друг к другу, но отделявшиеся при нажиме пальцем; вокруг нее был толстый слой твердой глины неправильной формы.
Я тщательно выскреб все зернышки из глины, промыл их и выставил для просушки на солнце. Затем я достал весы, на которых взвешивал фотографические реактивы и повесил их над тыквой, наполненной водой, потом отправился к речке и собрал еще несколько глиняных комков; счистив с одного из них глину, прикрывавшую твердую центральную массу из желтых крупинок, я обвязал его тонкой ниткой и привязал нитку к другому концу весов; приведя весы в равновесие, я нашел, что кусок весит 660 трапов. После этого я приподнял тыкву, пока вода не достигала подвешенного кусочка золота, что заставило противоположную чашечку весов опуститься вниз; чтобы опять установить равновесие, потребовалось прибавить еще 35 гранов. На это число я разделил действительный вес желтого кусочка, и у меня получилось 18,9, а это число, насколько я помнил, близко подходило к удельному весу чистого золота.
Все еще сомневаясь, я проделал еще один опыт: разбил стеклянный шарик .одного из моих термометров и, высыпав небольшое количество ртути на лист бумаги, бросил туда же несколько желтых крупинок. Они немедленно соединились, образовав грязновато-серую амальгаму. Теперь я был уверен, что это золото, и менее чем в пять часов, я набрал столько крупинок, что наполнил ими пять коробок из-под фотографических пластинок. Я мог бы набрать таких крупинок сколько угодно, но мне мешало лихорадочное состояние. Болезнь, в связи с недоеданием, делала меня равнодушным к богатству. Казалось, я отдал бы все золото в реке за один сытный обед.
Спустя несколько дней наш лагерь посетила лихорадка. Сперва захворал молодой рабочий Брабо; на следующий день сильный приступ болотной лихорадки свалил и меня. Пять суток я лежал почти в беспрерывном бреду, прислушиваясь к жутким звукам джунглей и фантазируя сочными бифштексами, свежим хлебом и стаканом кофе со сливками. В эти пять дней единственную пищу лагеря составлял ревун. Запасы вяленого мяса и фаринги кончились, и я об этом ничуть не жалел, так надоело мне это несносное блюдо. Первое время я остро чувствовал недостаток пищи, но затем мучения несколько притупились; чувствовалась лишь слабость и какое-то отупение.
В темные ночи я прислушивался к голосу леса, как я называл звуки, доносившиеся из глубины джунглей. Был особый звук, напоминавший заглушенный гул уличной толпы большого города. На самом деле это было кваканье бесчисленных лягушек, населявших речку вблизи нашего тамбо. Затем с ближнего дерева доносились четыре музыкальные ноты в мажорном тоне, подхваченные немедленно другими голосами; по объяснению моих спутников, это была особая порода лягушек, живущая на деревьях.
Наступил день, когда джунгли потребовали от нас первую дань. Молодому Брабо стало очень плохо; шатаясь, сполз я со своего гамака, чтобы сделать ему подкожное впрыскивание, но помочь было уже нельзя. Он умер в тот же день. Мы вырыли ему могилу своими мачете около нашего тамбо.
Эта смерть показала нам, какая опасность угрожала всем. В глубоком молчании стояли мы вокруг могилы. Все эти недели мы дружно прожили вместе. Вместе работали, вместе ели, спали и смеялись, а теперь вместе взглянули смерти в лицо. Узы дружбы стали еще крепче.
На следующий день я встал, и сделав себе впрыскивание большой дозы хинина и мышьяка, почувствовал себя настолько хорошо, что был в состоянии ходить и даже произвел несколько фотографических снимков.
Из стеблей пальмовых листьев мурумуру я соорудил стол и при помощи компаса и палки устроил солнечные часы к большому восторгу моих спутников, которые могли теперь точно определять время. На следующий день у меня снова был приступ лихорадки, и я пустил себе кровь при помощи хирургического ножа, выпустив около 16 унций крови. В это же утро, в начале десятого часа, я услышал выстрел. Вслед затем показался Джером с великолепным экземпляром черного ягуара. Он снял с него шкуру, предварительно спросив меня, не желаю ли я его сфотографировать. Но я был так слаб, что не мог этого сделать.
Начальник отряда, Маркез, принес однажды в лагерь жирного оленя и птицу "мутум", что временно утолило наш голод. Пока мы готовили обед, вернулся с охоты Джером с двумя красными ревунами, но у нас было достаточно мяса, а сохранять его было невозможно; поэтому ревунов пришлось бросить.
Маркез сообщил нам, что каучуковых деревьев найдено достаточно, так что цель экспедиции достигнута и можно возвращаться во Флоресту. Ввиду недостатка провизии, было решено разделиться. Рабочие Фрейтас, Магеллаес и Анизет должны были направиться прямой дорогой к реке Итакуаи, чтобы достигнуть ее в кратчайший срок; там они могли раздобыть лодку и послать людей нам на помощь. Сам Маркез, Джером и я должны были вернуться по той дороге, по которой пришли, и таким образом достигнуть Флоресты. Накануне нашего выступления из лагеря мне казалось, что я не смогу нести своего багажа, но подкожный шприц и хинин искусственно подняли силы, и утром я вместе с остальными упаковал свои вещи и взвалил ношу на спину.
Мы расстались с тремя спутниками, дружески пожав им руки, и пустились в обратный путь. Моей единственной мечтой теперь было - сохранить силы настолько, чтобы как-нибудь дотащиться до Флоресты. Отсюда в лодке или баркасе можно было добраться до устья Жавари и обождать там парохода, который доставил бы меня обратно в Соединенные Штаты, где я мог бы наесться досыта и вдоволь отдохнуть...
Джунгли не казались мне больше прекрасными и потеряли в моих глазах свою прелесть. Теперь я боялся их, - здесь царили ужас и смерть.
Я боялся леса, я хотел убежать из него. Он казался мне ловушкой со своей непроницаемой стеной растительности, со своим зловещим мраком и влажной предательской почвой. Я жаждал открытого места, боролся за него, как пловец борется за воздух, чтобы не потонуть.
Истощенный от голода, ослабевший от лихорадки, удрученный мыслью о смерти, но подхлестываемый возбуждающими средствами и жаждой жизни, я двинулся с моими двумя спутниками в обратный путь, из мира неизвестного к миру людей, - к жизни.
Глава X ГИБЕЛЬ ТОВАРИЩЕЙ
На второй день нашего обратного путешествия с нами произошло необыкновенное приключение. Вероятно, не более, чем в двухстах ярдах от тамбо, где мы провели ночь, раздался какой-то шум. Вслед затем мы увидели человеческое существо. Наше удивление не имело границ. Кто смел нарушить покой девственного леса и кто был так бесстрашен, что шел один в этих мрачных джунглях? Это был молодой индеец. Он осторожно приближался к нам, когда Джером заговорил с ним на непонятном мне языке. Индеец был великолепно сложен, кожа его была гладкая, как полированная бронза. Одежда его ограничивалась поясом из древесной коры и головным убором из перьев, какой носят североамериканские индейцы.
Он был вооружен трубкою для выдувания стрел; кроме того, у него была небольшая резиновая сумка, наполненная коричневым веществом - сильно действующим ядом кураре. Он объяснил Джерому, что его племя жило в большом общем доме, в двадцати четырех часах ходьбы от этого места, что он весь день гнался за тапиром, но потерял его след и теперь возвращается домой. Мы сели на землю и некоторое время осматривали друг друга, Первый раз мне представился случай видеть духовое ружье и отравленные стрелы не в музее, а в жизни, где они являются необходимой принадлежностью человека. Пользуясь Джеромом в качестве переводчика, я попросил индейца продемонстрировать способ употребления духового ружья, на что он охотно согласился. Вскоре мы услышали в верхушках деревьев болтовню обезьян. Заложив одну из тонких отравленных стрел в десятифутовую трубку, индеец навел оружие на одну из обезьян, набрал в легкие воздуха и выдул стрелу. С едва слышным свистом вылетела из трубки стрела и вонзилась обезьяне в бедро. Индеец быстро вложил в трубку вторую стрелу и пустил ее в другую обезьянку. Стрела попала в плечо, но только скользнула по нему и упала обратно на землю. Индеец побежал за первой обезьяной и принес ее мне. Она казалась крепко уснувшей; никаких признаков агонии не было заметно; тем не менее через пять-шесть минут сердце ее перестало биться. Другая обезьяна прыгнула было на ветку, но тут же выпустила ветку, упала на землю и через несколько минут околела. Я был поражен быстрым действием яда: животные были лишь слегка ранены, вторая только поцарапана, и тем не менее они околели так скоро, будто уснули. Мне посчастливилось сделать моментальный снимок с индейца в тот момент, когда он выдувал стрелу. Это была моя последняя фотография, снятая в джунглях. Индеец вскоре покинул нас, и мы продолжили наш путь. Возвращение по прежней тропинке представляло некоторые преимущества. Хотя кустарник успел уже заглушить ее, но мы шли по знакомой местности; кроме того, нам не нужно было терять времени на постройку тамбо мы пользовались старыми.
С некоторого времени Джером стал жаловаться на онемение пальцев на руках и ногах и на увеличивающуюся слабость сердца, которая делала мучительным каждый шаг. Маркез и я старались подбодрить его, но я был уверен, что несчастный знал, какая страшная болезнь подкралась к нему. Та оживленность и бодрость, с которой мы проходили этими местами раньше, совсем покинули нас. Лишения, голод, наркотики притупили наши чувства. В голове была одна упорная мысль: как бы добраться домой. Каждый удар мачете по кустам, каждый шаг вперед приближал нас к дому и к спасению.
Мы перевезли кожу в поселок, где я препарировал ее мышьяковым мылом и упаковал в ящик, чтобы впоследствии взять с собой в Нью-Йорк. В высушенном виде кожа имела 54 фута 8 дюймов в длину и 5 футов 1 дюйм в ширину.
Не надо удивляться, что я уделил так много внимания пресмыкающимся Амазонской области: эти животные играют большую роль в повседневной жизни добывателя каучука, а потому умолчать о них невозможно. Описание жизни амазонских джунглей без описания пресмыкающихся было бы, несомненно, неполно.
Много странного и жуткого таится в глубине джунглей. Я уже упоминал "о матери луны", как называют индейцы лесную сову. Она обитает в старых дуплистых деревьях в глубине зарослей, далеко от берега реки, и вылетает из гнезда только в тихие лунные ночи, наводя тоску своей унылой меланхолической песней. Эта песня состоит из четырех нот в мажорном тоне; затем наступает короткая пауза, длящаяся лишь несколько секунд, за которой следуют другие четыре ноты в соответствующем минорном тоне. Немного погодя слышатся последние две ноты в минорном тоне, и потом все стихает.
Когда одинокий путник, сидя в гамаке у костра или плывя в лодке по реке, философствует над сложными проблемами жизни, его мрачным мыслям аккомпанирует зловещий крик "матери луны", от которого волосы шевелятся на голове. При первых четырех нотах путник испуганно прислушивается, думая, что какое-то человеческое существо, попавшее в беду, жалобно зовет на помощь, но зовет с такою тоской, будто у него не осталось никакой надежды на спасение. Прислушиваясь дальше, путник услышит четыре последующие меланхолические ноты, звучащие как предсмертные муки, а финальные две ноты после короткого интервала кажутся рыданиями страдальца, испускающего свой последний вздох. Эта песня так тосклива и безотрадна, что даже при воспоминании о ней сжимается сердце, и тот, кто ее раз слышал, с радостью отдаст все, чтобы только не слышать больше этого терзающего душу рыдания.
*
Как-то раз я посетил жилище одного добывателя каучука, жившего на крайнем конце плантации. Меня ожидал сюрприз. Я думал увидеть хижину обыкновенного типа, стоящую на сваях, но вместо этого нашел дом, построенный среди ветвей дерева, на высоте двадцати футов над уровнем земли. Я начал карабкаться по расшатанной лесенке, ведущей к дверям хижины. На полдороге знакомый звук коснулся моих ушей. Войдя, наконец, в хижину и обменявшись приветствиями с хозяином дома, я понял, откуда исходил звук: я увидел женщину-индианку, сидевшую за швейной машиной и занятую шитьем мужской рубашки. Какое путешествие совершила эта швейная машина прежде, чем, наконец, попала из Нью-Йорка на верхушку дерева в амазонских джунглях!
Глава VIII ЭКСПЕДИЦИЯ В НЕИССЛЕДОВАННЫЕ ДЖУНГЛИ
Пять месяцев прожил я таким образом среди добродушных и гостеприимных людей, но затем меня снова потянуло в новые места. Толчок к этому дало объявление, вывешенное на наружных дверях конторы: "Рабочие Маркез, Фрейтас, Анизет, Магеллес, Джером и Брабо назначаются на разведки каучука в западном девственном лесу". Я обратился за разъяснениями к Маркезу, и он сообщил мне, что да Сильва снаряжает небольшую экспедицию в лес, за пределы исследованной территории, чтобы определить местоположение и приблизительное количество новых каучуковых деревьев. Разведчики должны были надрезать деревья, собрать каучуковый сок, вернуться затем во Флоресту с этими образцами и представить отчет о количестве деревьев. Меня это очень заинтересовало, и я спросил начальника отряда, Маркеза, чью жену я в начале своего приезда оперировал, не могу ли я присоединиться к этой экспедиции. Он нехотя согласился, говоря, что такие разведки сопряжены всегда с большими опасностями и никогда не обходятся без жертв. Но нельзя было упускать столь редкого случая проникнуть в такие области, где еще не бывали даже туземные добыватели каучука, и я стал деятельно готовиться к экспедиции.
В назначенный день утром мы собрались в конторе Флоресты, где да Сильва простился с нами и при этом еще раз постарался отговорить меня от участия в рискованном предприятии, но я твердо стоял на своем.
Экспедиция состояла, таким образом, из шести человек, которые все, за исключением начальника отряда, Маркеза, были не женаты. Выйдя из конторы, мы отправились в кладовую, где выбрали себе необходимые продукты в таком количестве, чтобы их хватило на три или четыре недели. Провизия наша состояла из сушеной рыбы пираруку, вяленого мяса и большого количества фаринги, этой неизбежной и невкусной муки, которая фигурирует в каждом меню бразильца. Кроме того, мы взяли сахар, кофе, рис и несколько бутылок коньяку. Гамаки и кухонные принадлежности дополняли наше снаряжение. Я захватил с собой большую камеру, фотографические пленки и бумагу, реактивы, весы и разновес, а также увеличительное стекло, хирургические инструменты и подкожный шприц с несколькими дюжинами ампул. Мои спутники были вооружены винчестерами и старинными шомпольными ружьями, а я взял с собой автоматический револьвер. Когда мы сложили все вещи, то у каждого из нас оказалась ноша в 85 фунтов, которую мы укрепили за плечами; в правой руке было ружье, а в левой мачете, чтобы прочищать себе дорогу в джунглях.
Снаряженные таким образом мы покинули поселок, не зная, придется ли нам его когда-нибудь, увидеть, оставшиеся туземцы провожали нас ружейными залпами, желая счастливого пути.
Проехав несколько часов в лодке, вверх по Итакуаи мы причалили к берегу, вышли и направили свои шаги в глубь страны через густой лес. В течение первых четырех часов путь шел по местности, знакомой добывателям каучука. Спотыкаясь на извилистой, неровной тропинке, изнемогая от полуденной невыносимой жары, отбиваясь от легионов песчаных мух и вездесущих москитов, перелезая через упавшие деревья, преграждавшие нам дорогу на каждом повороте, я думал, что достиг высшей меры лишений. Я не мог предположить, что впоследствии буду вспоминать этот день, как приятную, легкую прогулку.
После утомительной четырехчасовой ходьбы мы дошли до открытого места, очевидно просеки, где тропинка внезапно обрывалась. В изнеможении я бросился на влажную землю в то время как Маркез стал объяснять положение дел. Он сказал, что мы дошли до конца прорубленной эстрады и что за этой просекой не будет больше тропинок. Хотя он и исследовал немного этот район в прошлом году во время экспедиции, подобно нашей, но за этот год кустарник так разросся, что не было возможности различить прежний его след, и потому нам придется прорубать себе каждый шаг. Только теперь, когда мы снова двинулись в путь, я понял, что значит в действительности слово "джунгли". Перед нами была плотная, на вид непроницаемая стена растительности, которую спутники мои старательно принялись прорубать своими тяжелыми мачете. Легкость, с которой они проделывали эту работу, приводила меня в изумление. Там, где неопытный человек растерялся бы и опустил в отчаянии руки, эти люди шли напролом. Растительность была настолько густа, что стоило человеку отойти в сторону хотя бы на один или два ярда, как он сразу становился невидимым.
К вечеру мы достигли хижины или "тамбо", построенной Маркезом в предыдущую экспедицию. Она представляла собой не что иное, как крышу на шестах, но мы радостно приветствовали ее, так как она сулила нам отдых и подкрепление сил. Мы устали и проголодались и очень обрадовались тому, что вблизи оказалась небольшая речка, где можно было освежиться. Однако приходилось соблюдать большую осторожность, чтобы не стать добычей аллигаторов и водяных змей, притаившихся в береговых камышах. Сварив на ужин сушеную пираруку и намочив фарингу в воде, мы съели эти безвкусные кушанья с большим аппетитом. Один из рабочих, добродушный атлет Джером, отправился на охоту за свежим мясом и вернулся с неведомым маленьким зверьком, напоминавшим лисицу. Мы попробовали было сварить из него похлебку, но у нас не было соли, и сушеная пираруку нам показалась вкуснее.
Ночное развлечение нам доставили муравьи, построившие гнездо в тамбо, где мы повесили наши гамаки. Они сотнями лезли вверх по шестам и вниз по веревкам, и никакими средствами нельзя было от них отделаться. Кусочки ваты, смазанные вазелином и привязанные к крюкам гамаков, не оказались для них препятствием. Уснуть было невозможно. На помощь муравьям явились москиты, которые умудрялись проникать и сквозь предохранительную сетку. Мешали спать и маленькие обезьяны - квата, примостившиеся на соседних деревьях и всю ночь перекликавшиеся какими-то замогильными голосами.
Весь следующий день мы шли по местности, исследованной Маркезом в прошлом году, и провели ночь в другом тамбо, тоже им построенном. Однако, по мере нашего продвижения вперед, трудности пути все увеличивались. Местность становилась более холмистой, а лес делался гуще и непроходимее. Мы находились теперь на значительном расстоянии от реки Итакуаи, в области, не подверженной ежегодным наводнениям. Второй день оставил по себе приятную память: Джерому удалось из своего шомпольного ружья застрелить птицу "мутум", своим видом и вкусом напоминающую индейку, а мне посчастливилось убить жирного болотного оленя. Это случилось в тамбо No 2. Здесь был устроен целый пир, о котором вспоминали в течение нескольких дней.
Мы держали курс на запад, где Маркез ожидал найти большие площади, покрытые каучуковыми деревьями. Холмистая местность была изрезана речными долинами, и, спустившись к воде, можно было наблюдать уродливые головы водяных змей, которые, высунув головы, будто поджидали нашего прихода. Перейти через такие речки можно было только одним способом: срубить молодое дерево и перебросить его через ручей в виде моста. Чтобы не упасть в воду при таких переходах, мы вырезывали длинную тонкую палку и, опираясь ею о дно речки, переходили с ее помощью по стволу на другую сторону глубоких предательских вод. Мои нервы не выдерживали, однако, и я предпочитал переправлятся по импровизированному мосту ползком, цепляясь за дерево руками.
Тамбо No 3 мы построили сами, как и все последующие хижины, где устраивали привал. Место всегда выбиралось вблизи речки и очищалось от кустарника, так что получалось открытое пространство в виде квадрата, стороны которого равнялись приблизительно 25 футам. В углах квадрата мы оставляли по одному дереву и к ним прикрепляли крышу. Для этого составлялась рама из молодых деревьев, связанных между собою полосами коры дерева матамата, а поверх рамы клали гигантские листья мурумуру, длиною в 25-30 футов. Внизу натягивались гамаки, и таким образом мы были сравнительно защищены от ночных дождей, представляющих обычное явление в этих лесах. После скудного обеда из сушеной пираруку и фаринги или из дичи, которую нам удавалось подстрелить во время дневного перехода, мы забирались в гамаки, курили и слушали охотничьи рассказы или монотонные туземные песни.
Было, должно быть, около двух часов утра, когда я проснулся от ужасающего рева, от которого, казалось, дрожал лес. Я вскочил и со страхом стал всматриваться в темноту. Над нами слышался треск кустарников и деревьев. Моей первой мыслью было, что это ураган, но, оглушенный шумом, я не отдавал себе ясного отчета в происходящем. Спутники мои испуганно звали друг друга. Шум становился все громче, все страшнее. Внезапно вокруг нас все затряслось, крыша хижины зашаталась и рухнула на нас. В то же мгновение я почувствовал, как огромное тело пронеслось мимо меня и задев свалило на землю. Шум был оглушающий, смешанный с воплями и возбужденными криками моих спутников, но темный предмет уже исчез по направлению к речке.
Зажгли огонь и осмотрелись. Тамбо оказался совсем разрушенным, гамаки спутались в одну кучу. Джером, выскочивший из гамака и побежавший вслед за "ураганом" к речке, скоро обнаружил главного виновника бури, которая смела наш маленький лагерь. Это был ягуар, прыгнувший на спину большого тапира в то время, когда тот пасся в лесу, позади нашего тамбо. Тапир бросился в кустарник, надеясь ветками сбросить ягуара со спины; когда ему это не удалось, у него осталась надежда на воду в речке, и прямой путь к ней, к несчастью, вел через наше тамбо.
На следующий день нам посчастливилось убить двух обезьян-ревунов; добыча была встречена громкими криками радости, так как за последние сутки дичи нам совсем не попадалось. Это было, впрочем, вполне понятно: прорубая себе дорогу, мы распугивали зверей.
На девятый день утомительных переходов начальник отряда Маркез обнаружил многочисленные каучуковые деревья. Поэтому было решено, что тамбо No 9 будет нашей последней стоянкой. Мы находились теперь в 150 милях от поселка Флоресты и из них 120 миль прошли по совершенно неизвестным девственным джунглям. В эту ночь температура опустилась до 6°Ц - удивительно низкая температура для местности, расположенной так близко к экватору и притом низменной. Я объясняю это тем, что солнце никогда не проникает здесь сквозь темную листву густых лесов, а болота между холмами, выдыхая свои злокачественные испарения, понижают температуру воздуха.
До сих пор я боялся джунглей не больше, чем боялся бы всякого другого леса, теперь же мною начал овладевать страх. Я видел, что все ближе и ближе надвигалась на нас страшная опасность - голод и болезни. К тому времени когда мы достигли тамбо No 9, наши запасы уже значительно уменьшились, и, несмотря на это, мы мешкали двинуться в обратный путь, забывая о том опасном положении, в котором могли очутиться.
Каждый лишний день нашего пребывания в тамбо No9 доказывал нашу непростительную беспечность. Впрочем, она была извинительна: мы все страшно утомились и были рады отдыху, со страхом думая об обратном путешествии через джунгли.
Глава IX ТАМБО No 9
Три недели мы провели в тамбо No 9. Нужда понемногу подкрадывалась к нам. Бременами удачный выстрел доставлял пищу - "мутум" или парочку обезьян, а однажды мы застрелили даже самку тапира. А между тем промежутки между такими удачными моментами становились все значительнее и значительнее. Нельзя думать, что мы все эти три недели провели в абсолютной праздности. Маркез каждый день посылал рабочих в окрестности на разведки каучуковых деревьев. Как только находили дерево, на нем у основания делали круговые надрезы и давали молочному соку стекать каплями на землю, где он собирался в лужицу. Затем дерево срубали и вырезали в коре круговые полосы на равных промежутках так, чтобы ускорить выделение сока. Через несколько дней, когда сок сгущался, рабочие возвращались к дереву, вымывали куски каучука в речке и завязывали их в узлы в качестве образчиков. Количество каучуковых деревьев, находившихся в этом районе, по сделанному подсчету, превышало 800 штук. Тем временем я сделал замечательное открытие, а именно - нашел в речке следы золота.
Выйдя однажды на охоту и бродя вдоль берегов речки, я обратил внимание на комки глины, которые в большом количестве скопились в русле реки, в особенности там, где из-за веток и бревен образовались водовороты. Они имели вид камней и были слишком тяжелы сравнительно со своими размерами. Это заинтересовало меня, и я разбил один такой кусок мачете. Сердце мое сильно забилось: то, что я увидел, было похоже на золото.
Я снес оба куска в хижину и рассмотрел их в увеличительное стекло. Оказалось, что центральная масса содержала мелкие желтоватые зерна, слегка прилегавшие друг к другу, но отделявшиеся при нажиме пальцем; вокруг нее был толстый слой твердой глины неправильной формы.
Я тщательно выскреб все зернышки из глины, промыл их и выставил для просушки на солнце. Затем я достал весы, на которых взвешивал фотографические реактивы и повесил их над тыквой, наполненной водой, потом отправился к речке и собрал еще несколько глиняных комков; счистив с одного из них глину, прикрывавшую твердую центральную массу из желтых крупинок, я обвязал его тонкой ниткой и привязал нитку к другому концу весов; приведя весы в равновесие, я нашел, что кусок весит 660 трапов. После этого я приподнял тыкву, пока вода не достигала подвешенного кусочка золота, что заставило противоположную чашечку весов опуститься вниз; чтобы опять установить равновесие, потребовалось прибавить еще 35 гранов. На это число я разделил действительный вес желтого кусочка, и у меня получилось 18,9, а это число, насколько я помнил, близко подходило к удельному весу чистого золота.
Все еще сомневаясь, я проделал еще один опыт: разбил стеклянный шарик .одного из моих термометров и, высыпав небольшое количество ртути на лист бумаги, бросил туда же несколько желтых крупинок. Они немедленно соединились, образовав грязновато-серую амальгаму. Теперь я был уверен, что это золото, и менее чем в пять часов, я набрал столько крупинок, что наполнил ими пять коробок из-под фотографических пластинок. Я мог бы набрать таких крупинок сколько угодно, но мне мешало лихорадочное состояние. Болезнь, в связи с недоеданием, делала меня равнодушным к богатству. Казалось, я отдал бы все золото в реке за один сытный обед.
Спустя несколько дней наш лагерь посетила лихорадка. Сперва захворал молодой рабочий Брабо; на следующий день сильный приступ болотной лихорадки свалил и меня. Пять суток я лежал почти в беспрерывном бреду, прислушиваясь к жутким звукам джунглей и фантазируя сочными бифштексами, свежим хлебом и стаканом кофе со сливками. В эти пять дней единственную пищу лагеря составлял ревун. Запасы вяленого мяса и фаринги кончились, и я об этом ничуть не жалел, так надоело мне это несносное блюдо. Первое время я остро чувствовал недостаток пищи, но затем мучения несколько притупились; чувствовалась лишь слабость и какое-то отупение.
В темные ночи я прислушивался к голосу леса, как я называл звуки, доносившиеся из глубины джунглей. Был особый звук, напоминавший заглушенный гул уличной толпы большого города. На самом деле это было кваканье бесчисленных лягушек, населявших речку вблизи нашего тамбо. Затем с ближнего дерева доносились четыре музыкальные ноты в мажорном тоне, подхваченные немедленно другими голосами; по объяснению моих спутников, это была особая порода лягушек, живущая на деревьях.
Наступил день, когда джунгли потребовали от нас первую дань. Молодому Брабо стало очень плохо; шатаясь, сполз я со своего гамака, чтобы сделать ему подкожное впрыскивание, но помочь было уже нельзя. Он умер в тот же день. Мы вырыли ему могилу своими мачете около нашего тамбо.
Эта смерть показала нам, какая опасность угрожала всем. В глубоком молчании стояли мы вокруг могилы. Все эти недели мы дружно прожили вместе. Вместе работали, вместе ели, спали и смеялись, а теперь вместе взглянули смерти в лицо. Узы дружбы стали еще крепче.
На следующий день я встал, и сделав себе впрыскивание большой дозы хинина и мышьяка, почувствовал себя настолько хорошо, что был в состоянии ходить и даже произвел несколько фотографических снимков.
Из стеблей пальмовых листьев мурумуру я соорудил стол и при помощи компаса и палки устроил солнечные часы к большому восторгу моих спутников, которые могли теперь точно определять время. На следующий день у меня снова был приступ лихорадки, и я пустил себе кровь при помощи хирургического ножа, выпустив около 16 унций крови. В это же утро, в начале десятого часа, я услышал выстрел. Вслед затем показался Джером с великолепным экземпляром черного ягуара. Он снял с него шкуру, предварительно спросив меня, не желаю ли я его сфотографировать. Но я был так слаб, что не мог этого сделать.
Начальник отряда, Маркез, принес однажды в лагерь жирного оленя и птицу "мутум", что временно утолило наш голод. Пока мы готовили обед, вернулся с охоты Джером с двумя красными ревунами, но у нас было достаточно мяса, а сохранять его было невозможно; поэтому ревунов пришлось бросить.
Маркез сообщил нам, что каучуковых деревьев найдено достаточно, так что цель экспедиции достигнута и можно возвращаться во Флоресту. Ввиду недостатка провизии, было решено разделиться. Рабочие Фрейтас, Магеллаес и Анизет должны были направиться прямой дорогой к реке Итакуаи, чтобы достигнуть ее в кратчайший срок; там они могли раздобыть лодку и послать людей нам на помощь. Сам Маркез, Джером и я должны были вернуться по той дороге, по которой пришли, и таким образом достигнуть Флоресты. Накануне нашего выступления из лагеря мне казалось, что я не смогу нести своего багажа, но подкожный шприц и хинин искусственно подняли силы, и утром я вместе с остальными упаковал свои вещи и взвалил ношу на спину.
Мы расстались с тремя спутниками, дружески пожав им руки, и пустились в обратный путь. Моей единственной мечтой теперь было - сохранить силы настолько, чтобы как-нибудь дотащиться до Флоресты. Отсюда в лодке или баркасе можно было добраться до устья Жавари и обождать там парохода, который доставил бы меня обратно в Соединенные Штаты, где я мог бы наесться досыта и вдоволь отдохнуть...
Джунгли не казались мне больше прекрасными и потеряли в моих глазах свою прелесть. Теперь я боялся их, - здесь царили ужас и смерть.
Я боялся леса, я хотел убежать из него. Он казался мне ловушкой со своей непроницаемой стеной растительности, со своим зловещим мраком и влажной предательской почвой. Я жаждал открытого места, боролся за него, как пловец борется за воздух, чтобы не потонуть.
Истощенный от голода, ослабевший от лихорадки, удрученный мыслью о смерти, но подхлестываемый возбуждающими средствами и жаждой жизни, я двинулся с моими двумя спутниками в обратный путь, из мира неизвестного к миру людей, - к жизни.
Глава X ГИБЕЛЬ ТОВАРИЩЕЙ
На второй день нашего обратного путешествия с нами произошло необыкновенное приключение. Вероятно, не более, чем в двухстах ярдах от тамбо, где мы провели ночь, раздался какой-то шум. Вслед затем мы увидели человеческое существо. Наше удивление не имело границ. Кто смел нарушить покой девственного леса и кто был так бесстрашен, что шел один в этих мрачных джунглях? Это был молодой индеец. Он осторожно приближался к нам, когда Джером заговорил с ним на непонятном мне языке. Индеец был великолепно сложен, кожа его была гладкая, как полированная бронза. Одежда его ограничивалась поясом из древесной коры и головным убором из перьев, какой носят североамериканские индейцы.
Он был вооружен трубкою для выдувания стрел; кроме того, у него была небольшая резиновая сумка, наполненная коричневым веществом - сильно действующим ядом кураре. Он объяснил Джерому, что его племя жило в большом общем доме, в двадцати четырех часах ходьбы от этого места, что он весь день гнался за тапиром, но потерял его след и теперь возвращается домой. Мы сели на землю и некоторое время осматривали друг друга, Первый раз мне представился случай видеть духовое ружье и отравленные стрелы не в музее, а в жизни, где они являются необходимой принадлежностью человека. Пользуясь Джеромом в качестве переводчика, я попросил индейца продемонстрировать способ употребления духового ружья, на что он охотно согласился. Вскоре мы услышали в верхушках деревьев болтовню обезьян. Заложив одну из тонких отравленных стрел в десятифутовую трубку, индеец навел оружие на одну из обезьян, набрал в легкие воздуха и выдул стрелу. С едва слышным свистом вылетела из трубки стрела и вонзилась обезьяне в бедро. Индеец быстро вложил в трубку вторую стрелу и пустил ее в другую обезьянку. Стрела попала в плечо, но только скользнула по нему и упала обратно на землю. Индеец побежал за первой обезьяной и принес ее мне. Она казалась крепко уснувшей; никаких признаков агонии не было заметно; тем не менее через пять-шесть минут сердце ее перестало биться. Другая обезьяна прыгнула было на ветку, но тут же выпустила ветку, упала на землю и через несколько минут околела. Я был поражен быстрым действием яда: животные были лишь слегка ранены, вторая только поцарапана, и тем не менее они околели так скоро, будто уснули. Мне посчастливилось сделать моментальный снимок с индейца в тот момент, когда он выдувал стрелу. Это была моя последняя фотография, снятая в джунглях. Индеец вскоре покинул нас, и мы продолжили наш путь. Возвращение по прежней тропинке представляло некоторые преимущества. Хотя кустарник успел уже заглушить ее, но мы шли по знакомой местности; кроме того, нам не нужно было терять времени на постройку тамбо мы пользовались старыми.
С некоторого времени Джером стал жаловаться на онемение пальцев на руках и ногах и на увеличивающуюся слабость сердца, которая делала мучительным каждый шаг. Маркез и я старались подбодрить его, но я был уверен, что несчастный знал, какая страшная болезнь подкралась к нему. Та оживленность и бодрость, с которой мы проходили этими местами раньше, совсем покинули нас. Лишения, голод, наркотики притупили наши чувства. В голове была одна упорная мысль: как бы добраться домой. Каждый удар мачете по кустам, каждый шаг вперед приближал нас к дому и к спасению.