Страница:
Нам предстояло быстро включиться в серьезную работу.
До сих пор мы были настолько заняты тем, чтобы просто добраться до Средиземного моря, что об эффективности в боевых условиях вопрос попросту не стоял. Теперь Корни целеустремленно принялся за решение новой задачи.
Его взгляды были типичными для канадца, получившего образование в очень «английской» школе на острове Ванкувер. Хотя его идеи и энергия были характерны для выходцев из Нового Света, он с уважением относился к британским порядкам, хотя и не стремился во всем им следовать.
Корни обладал необыкновенным жизнелюбием, каким-то особенным вкусом к жизни, и это делало его безусловным лидером. Если у него появлялась необычная идея, он с энтузиазмом брался за ее воплощение и либо добивался ее претворения в жизнь, либо убеждался в ее нецелесообразности. Он был удивительно обаятелен и дружелюбен, но, если чувствовал в других неискренность и ограниченность, становился неприветливым, даже отталкивающим.
В своей команде – и среди офицеров, и среди матросов – Корни обладал непререкаемым авторитетом. Временами он бывал излишне требователен и суров. Когда это случалось, мы считали, что не соответствуем установленным им высоким стандартам. Его влияние на людей было столь велико, что никто не роптал, даже наоборот, мы выкладывались до последнего, чтобы исправить положение.
При обычных обстоятельствах с его лица почти не сходила добродушная улыбка, а если же на нем вдруг возникала яростная гримаса, мы знали, что таким образом он старается сдержать рвущийся наружу смех. Короче говоря, внешняя оболочка могла меняться, но под ней Корни всегда оставался одинаковым – превосходным человеком и великолепным командиром.
Воздушные налеты повторялись каждую ночь с удручающей регулярностью. Признаюсь, для меня это было очень тяжело. Очень уж угнетала неизбежность ежевечерних визитов самолетов противника. С приближением 9 часов вечера я начинал ежеминутно посматривать на часы в кают-компании и напряженно прислушиваться. После ужина я не мог ничем заниматься и отчаянно завидовал своим менее впечатлительным коллегам, которые спокойно делали свои дела. Позже я узнал, что дело было не столько в отсутствии впечатлительности, а в умении скрывать свои эмоции, но тогда я об этом не подозревал.
Бон был важным снабженческим портом, и немцы регулярно направляли сюда свои бомбардировщики с Сицилии, Сардинии и Пантеллерии. В одном мы от этих налетов безусловно выиграли. У нас установилась прочная дружба с известной тройкой эсминцев «Лоял», «Лукаут» и «Лафори». Когда они находились в гавани, мы обычно швартовались к борту одного из них и получали электричество от его мощного генератора, тем самым давая отдых нашим маленьким трудягам генераторам. Команда могла пользоваться столовыми и душевыми на эсминцах, а мы даже иногда получали возможность принять ванну. Мы высоко ценили оказываемое нам гостеприимство и нередко приглашали офицеров эсминцев к себе в кают-компанию на партию в покер.
В один из таких вечеров, когда мы сидели за карточной игрой, прозвучал сигнал тревоги. Наши гости моментально распрощались, да и мы поспешно разбежались по своим местам. Ожили двигатели. Но мы еще не успели отойти от эсминца, когда с «Лафори» открыли огонь из 4,7-дюймовок. 658-я содрогнулась и отпрыгнула в сторону, а мы почти оглохли. Когда мы отошли на безопасное расстояние, приблизилась 663-я, и почти сразу же нас окутали густые и едкие пары дымовой завесы. Теперь к глухоте добавилась слепота. Наши прожектора были слишком слабы, чтобы проникнуть сквозь туман, поэтому мы начали медленно двигаться по акватории, не выключая сирену. Так продолжалось до тех пор, пока в нескольких футах перед носом 658-й не возник корпус грузового судна, затопленного бомбежкой несколькими неделями ранее. Мы чудом избежали столкновения и пришвартовались к нему. Затем Корни принялся орать в мегафон, чтобы помочь Томми Лэднеру найти к нам дорогу. 663-я была явно совсем рядом – мы отчетливо слышали шум двигателей, но ничего не видели. Неожиданно из тумана вырисовалась ее корма. Она находилась в паре-тройке ярдов от нашего машинного отделения. Благодаря умелым действиям офицеров 663-й и изрядной доле везения катастрофы не произошло, и мы все стали ждать отбоя.
В конце мая началось массированное воздушное наступление на небольшой островок с красивым именем Пантеллерия. Взять его – означало открыть путь к Сицилии. Мы наблюдали за эскадрильями бомбардировщиков, уходящими в сторону моря, и внимательно слушали новости ВВС. Представлялось вполне вероятным, что наша следующая цель – Сицилия, и мы гадали, будем ли участвовать в предстоящем наступлении.
31 мая мы получили приказ следовать вместе с 663-й на Мальту. Для меня это означало, что я впервые буду полностью отвечать за навигацию на длинном переходе. Я заблаговременно выполнил прокладку курсов и сверил их с Дерриком, которому предстояло идти за нами.
Ночью мы обогнули мыс Бон и весь следующий день шли в восточном направлении. Ближе к вечеру я сообщил Корни время и пеленг, на котором должна появиться Мальта. Время прошло, и Корни вызвал по голосовой трубе штурманскую рубку:
– Штурман, проверь свои расчеты. Видимость прекрасная, а нашей цели не видно не только в указанном тобой направлении, но и в любом другом.
Я быстро произвел повторные расчеты. Все оказалось точно. Обеспокоенный и весьма озадаченный, я поднялся на мостик. Небо было ярко-голубым и абсолютно чистым, горизонт затуманивала легкая дымка, но в целом видимость не могла быть лучшей.
При такой видимости мы должны были увидеть остров миль с десяти, то есть 15 минут назад.
Я мучительно покраснел и почувствовал, как по спине поползла тонкая струйка пота.
– Погоди-ка, – воскликнул Корни, – вот же она!
Совершенно неожиданно перед нами показалась Мальта – очевидно, ее скрывала только что рассеявшаяся дымка, – и я с облегчением перевел дух.
Итак, 2 июня 1943 года ровно в 15.50 мы впервые прибыли на Мальту. Мы вошли в бухту Марксамаксет и пришвартовались у Са-Мэзона. Над нами возвышались грандиозные желтые бастионы, казавшиеся в ярком солнечном свете особенно внушительными. Баковая партия, одетая в аккуратную белую форму, подняла на нок-рее наши вымпелы Сахар-6–5-8. Проходя мимо знаменитой базы подводных лодок на острове Манел, мы поприветствовали ее протяжным гудком.
Только теперь мы почувствовали, что наш долгий путь закончился. Мы прибыли и были готовы к работе.
Глава 5. К ДЕЛУ
До сих пор мы были настолько заняты тем, чтобы просто добраться до Средиземного моря, что об эффективности в боевых условиях вопрос попросту не стоял. Теперь Корни целеустремленно принялся за решение новой задачи.
Его взгляды были типичными для канадца, получившего образование в очень «английской» школе на острове Ванкувер. Хотя его идеи и энергия были характерны для выходцев из Нового Света, он с уважением относился к британским порядкам, хотя и не стремился во всем им следовать.
Корни обладал необыкновенным жизнелюбием, каким-то особенным вкусом к жизни, и это делало его безусловным лидером. Если у него появлялась необычная идея, он с энтузиазмом брался за ее воплощение и либо добивался ее претворения в жизнь, либо убеждался в ее нецелесообразности. Он был удивительно обаятелен и дружелюбен, но, если чувствовал в других неискренность и ограниченность, становился неприветливым, даже отталкивающим.
В своей команде – и среди офицеров, и среди матросов – Корни обладал непререкаемым авторитетом. Временами он бывал излишне требователен и суров. Когда это случалось, мы считали, что не соответствуем установленным им высоким стандартам. Его влияние на людей было столь велико, что никто не роптал, даже наоборот, мы выкладывались до последнего, чтобы исправить положение.
При обычных обстоятельствах с его лица почти не сходила добродушная улыбка, а если же на нем вдруг возникала яростная гримаса, мы знали, что таким образом он старается сдержать рвущийся наружу смех. Короче говоря, внешняя оболочка могла меняться, но под ней Корни всегда оставался одинаковым – превосходным человеком и великолепным командиром.
Воздушные налеты повторялись каждую ночь с удручающей регулярностью. Признаюсь, для меня это было очень тяжело. Очень уж угнетала неизбежность ежевечерних визитов самолетов противника. С приближением 9 часов вечера я начинал ежеминутно посматривать на часы в кают-компании и напряженно прислушиваться. После ужина я не мог ничем заниматься и отчаянно завидовал своим менее впечатлительным коллегам, которые спокойно делали свои дела. Позже я узнал, что дело было не столько в отсутствии впечатлительности, а в умении скрывать свои эмоции, но тогда я об этом не подозревал.
Бон был важным снабженческим портом, и немцы регулярно направляли сюда свои бомбардировщики с Сицилии, Сардинии и Пантеллерии. В одном мы от этих налетов безусловно выиграли. У нас установилась прочная дружба с известной тройкой эсминцев «Лоял», «Лукаут» и «Лафори». Когда они находились в гавани, мы обычно швартовались к борту одного из них и получали электричество от его мощного генератора, тем самым давая отдых нашим маленьким трудягам генераторам. Команда могла пользоваться столовыми и душевыми на эсминцах, а мы даже иногда получали возможность принять ванну. Мы высоко ценили оказываемое нам гостеприимство и нередко приглашали офицеров эсминцев к себе в кают-компанию на партию в покер.
В один из таких вечеров, когда мы сидели за карточной игрой, прозвучал сигнал тревоги. Наши гости моментально распрощались, да и мы поспешно разбежались по своим местам. Ожили двигатели. Но мы еще не успели отойти от эсминца, когда с «Лафори» открыли огонь из 4,7-дюймовок. 658-я содрогнулась и отпрыгнула в сторону, а мы почти оглохли. Когда мы отошли на безопасное расстояние, приблизилась 663-я, и почти сразу же нас окутали густые и едкие пары дымовой завесы. Теперь к глухоте добавилась слепота. Наши прожектора были слишком слабы, чтобы проникнуть сквозь туман, поэтому мы начали медленно двигаться по акватории, не выключая сирену. Так продолжалось до тех пор, пока в нескольких футах перед носом 658-й не возник корпус грузового судна, затопленного бомбежкой несколькими неделями ранее. Мы чудом избежали столкновения и пришвартовались к нему. Затем Корни принялся орать в мегафон, чтобы помочь Томми Лэднеру найти к нам дорогу. 663-я была явно совсем рядом – мы отчетливо слышали шум двигателей, но ничего не видели. Неожиданно из тумана вырисовалась ее корма. Она находилась в паре-тройке ярдов от нашего машинного отделения. Благодаря умелым действиям офицеров 663-й и изрядной доле везения катастрофы не произошло, и мы все стали ждать отбоя.
В конце мая началось массированное воздушное наступление на небольшой островок с красивым именем Пантеллерия. Взять его – означало открыть путь к Сицилии. Мы наблюдали за эскадрильями бомбардировщиков, уходящими в сторону моря, и внимательно слушали новости ВВС. Представлялось вполне вероятным, что наша следующая цель – Сицилия, и мы гадали, будем ли участвовать в предстоящем наступлении.
31 мая мы получили приказ следовать вместе с 663-й на Мальту. Для меня это означало, что я впервые буду полностью отвечать за навигацию на длинном переходе. Я заблаговременно выполнил прокладку курсов и сверил их с Дерриком, которому предстояло идти за нами.
Ночью мы обогнули мыс Бон и весь следующий день шли в восточном направлении. Ближе к вечеру я сообщил Корни время и пеленг, на котором должна появиться Мальта. Время прошло, и Корни вызвал по голосовой трубе штурманскую рубку:
– Штурман, проверь свои расчеты. Видимость прекрасная, а нашей цели не видно не только в указанном тобой направлении, но и в любом другом.
Я быстро произвел повторные расчеты. Все оказалось точно. Обеспокоенный и весьма озадаченный, я поднялся на мостик. Небо было ярко-голубым и абсолютно чистым, горизонт затуманивала легкая дымка, но в целом видимость не могла быть лучшей.
При такой видимости мы должны были увидеть остров миль с десяти, то есть 15 минут назад.
Я мучительно покраснел и почувствовал, как по спине поползла тонкая струйка пота.
– Погоди-ка, – воскликнул Корни, – вот же она!
Совершенно неожиданно перед нами показалась Мальта – очевидно, ее скрывала только что рассеявшаяся дымка, – и я с облегчением перевел дух.
Итак, 2 июня 1943 года ровно в 15.50 мы впервые прибыли на Мальту. Мы вошли в бухту Марксамаксет и пришвартовались у Са-Мэзона. Над нами возвышались грандиозные желтые бастионы, казавшиеся в ярком солнечном свете особенно внушительными. Баковая партия, одетая в аккуратную белую форму, подняла на нок-рее наши вымпелы Сахар-6–5-8. Проходя мимо знаменитой базы подводных лодок на острове Манел, мы поприветствовали ее протяжным гудком.
Только теперь мы почувствовали, что наш долгий путь закончился. Мы прибыли и были готовы к работе.
Глава 5. К ДЕЛУ
Нашим первым посетителем был вовсе не капитан Береговых сил и даже не рядовой офицер базы. Им стал маленький мальтийский еврей в мягкой фетровой шляпе, которого все называли мистер Гринберг, поскольку он был представителем этого известного портного из Валетты. Он очень быстро получил заказы от большинства членов команды на разные комплекты форменной одежды. Ни один уважающий себя моряк не носил одежды массового пошива – такое могли позволить себе только сухопутные крысы. Настоящий морской волк всегда щеголял в специально скроенном костюме, главным украшением которого являлись широченные клеши. Впоследствии мистер Гринберг стал на борту частым гостем, и, хотя на первых порах мы в нем сомневались, со временем он стал своим человеком, и всякий раз, возвращаясь на Мальту после длительного отсутствия, мы видели на причале его тщедушную фигурку и понимали: в жизни не все проходит, кое-что все же остается неизменным.
Он был не единственным «местным», с кем мы сразу же установили контакт.
Мальтийскую базу прибрежного флота называли «Григейл» – так же как сильный северо-восточный ветер, периодически дующий прямо в гавань Валетты и поднимающий волнение, которое делало ее причалы чрезвычайно неуютными для маленьких судов.
Она располагалась в нескольких строениях на противоположной стороне бухты Марксамаксет, и, чтобы добраться на нее на шлюпке, следовало изрядно поработать веслами. Однако уже на второй день нашего пребывания на Мальте выяснилось, что нас взял под свое покровительство Джо – владелец небольшой дгазы, который в обмен на мелкие безделушки безотказно перевозил нас туда и обратно за символическую плату и к тому же оказался хорошей и надежной прачкой – в общем, чрезвычайно ценный человек. Дгаза – это нечто особенное. Ее можно увидеть только на Мальте. Любой путешественник, попавший сюда впервые, непременно обратит внимание на это оригинальное создание рук человеческих. Короче говоря, дгаза – это длинная, изящная лодка, построенная по образу и подобию венецианских гондол. Гребец управляет ею стоя с помощью двух весел.
Прошло несколько дней, и мы пришли к выводу, что июнь обещает стать спокойным месяцем, но ведется подготовка к какой-то крупной операции. Поэтому основной темой разговоров стали всевозможные догадки на тему «Где?» и «Когда?». Наиболее очевидным объектом будущего вторжения представлялась Сицилия. Следующими в умах наших стратегов-любителей шли юг Франции, Сардиния, Крит и Греция. Пантеллерия в беседах не обсуждалась, поскольку была занята вскоре после нашего прибытия на Мальту. Самые сведущие предлагали также островки Лампедуза и Линоса.
Из Бона прибывало все больше и больше дог-ботов. Вместе мы уже представляли нешуточную силу. Но о двух конвоях, которые должны были прибыть из Англии (в одном из которых шла 662-я с нашим командиром и моим другом Гордоном Сертисом), ничего определенного не было слышно. Ходили слухи, что их следует ожидать не ранее конца июня.
6 июня Корни отправился в оперативный отдел и вернулся оживленный.
– Парни, полагаю, у нас сегодня ночью будет работа, – объявил он и отдал мне приказ на выход в море. – Штурман, проверь, все ли минные поля и протраленные каналы нанесены на твои карты. Пик, я думаю, тебе следует сегодня лишний раз проверить орудия. Нам предстоит первая настоящая боевая операция, и я хочу, чтобы не было никаких сбоев.
Я внимательно прочитал приказ. «Будучи во всех отношениях подготовленными к выходу в море… мотобот 633 и канонерки 658 и 663 проследуют для патрулирования к побережью Сицилии от мыса Пассеро к северу до мыса Мурро-ди-Порко».
Через 10 минут Дерри и я уже сидели в дгазе Джо, направлявшейся в сторону базы. Нам было необходимо встретиться с оперативником штаба. Мы уже успели с ним познакомиться и знали, что можем рассчитывать на любую помощь с его стороны в части корректировки карт, сводок погоды и разведывательной информации по сицилийским портам. Оперативником штаба был молодой лейтенант добровольческого резерва по имени Тим Блай (позже лейтенант-коммандер Т. Дж. Блай, кавалер орденов «Крест за боевые заслуги» и «За безупречную службу» и ордена Британской империи 4-й степени), обладавший замечательной бородкой и очень внушительными манерами.
Тим Блай недавно потерял лодку и уже несколько недель находился на берегу. Он командовал «воспером», севшим на грунт во время патрулирования мелководной и не отображенной должным образом на карте вражеской бухты. Не имея возможности спасти лодку, Тим уничтожил ее, выпустив осветительный патрон по днищевым цистернам с бензином. Этот весьма зрелищный эпизод, сопровождавшийся нешуточным взрывом, снискал Тиму громкий титул «человека, который смеется над смертью» – именно так его окрестили в колониальной прессе. Он очень тяжело переживал случившееся и пока занимался береговой работой. В то время мы еще не знали, что к концу войны Тим станет одним из самых известных командиров флота прибрежного плавания на Средиземноморье.
В 20.00 три лодки миновали боновое заграждение и взяли курс на северо-восток к Сицилии. Мы увидели, что командир на идущей впереди 633-й энергично машет рукой, совершая круговые движения над головой. Корни повернулся и передал Томми такой же сигнал.
– Увеличить на 200 оборотов! – сказал он, и я взялся за рукоятку, чтобы передать приказ в машинное отделение.
Мы всегда старались как можно дольше соблюдать радиомолчание, поэтому обмен радиосигналами сводился к минимуму. Днем приказы увеличить или уменьшить обороты, остановить машины и так далее передавались простыми взмахами руки, а ночью для этой цели использовалась маленькая синяя сигнальная лампа. Соответствующий сигнал передавался с кормы назад по линии. Буква «I» означала увеличить обороты на 200, «R» – снизить обороты на 200, «О» – остановиться. Вперед по линии визуальные сигналы обычно не передавались, потому что их мог заметить противник, поэтому следовало постоянно следить за идущим впереди кораблем. Сигналы не повторялись, и отправителю приходилось действовать, не будучи уверенным, что его приказ получен. Почти сразу же на мачте идущей впереди лодки взметнулись флаги.
– Подготовительный флаг 5, сэр, – доложил я, а Корни махнул Пику, держащему в руке микрофон:
– Приготовиться к проверке орудий, Пик.
Управление артиллерийскими орудиями было заботой Пика. Существовало три способа передать приказ артиллеристам в орудийной башне. Звуковая телефонная связь работала безупречно непосредственно после установки, но быстро выходила из строя под воздействием соленой воды и неаккуратного обращения. С помощью зуммеров можно было передать определенный приказ, к примеру открыть или прекратить огонь, но они были бесполезны, если следовало сообщить более подробную информацию. Поэтому чаще всего использовались обычные громкоговорители, направленные в сторону носа и кормы. Переданную таким образом команду было слышно даже при работающих двигателях и грохочущих орудиях.
Когда на нок-рее подняли флаг, означающий «сближение», Пик приказал каждому орудию произвести залп в безопасном направлении.
Я огляделся вокруг. У орудий не было заметно никакой суеты. И наводчики, и заряжающие вели себя спокойно и уверенно. Все шло нормально. Для маленькой лодки мы обладали весьма внушительной огневой мощью, и орудийные башни, вращавшиеся при простом прикосновении наводчика к кнопке на панели управления, выглядели очень внушительно.
Темнота опустилась, как всегда, очень быстро, и мы тщательно проверили затемнение. Верхом позора считалось получение от следующей за кормой лодки сигнала: «У вас виден свет по правому борту». А учитывая, что за нами шли Томми и Деррик, такое пережить было бы особенно трудно, поэтому мы внимательно следили, чтобы ничего подобного не произошло.
На подходе к берегу Сицилии мы увидели маяк на мысе Пассеро (юго-восточная оконечность острова). Он горел так ярко, словно не было никакой войны. Разве так и должно быть? Или это ожидается конвой? Мы решили на всякий случай скрестить пальцы.
Мы патрулировали в трех милях от острова, проверяя пространство до берега с помощью радара. Вообще-то наш радар предназначался для обнаружения самолетов и был не слишком эффективен против кораблей. Но лучшего все равно не было, поэтому на каждой лодке в течение определенного промежутка времени несли радарную вахту. Экран располагался в радиорубке под палубой, так что радист и оператор радара были единственными членами команды (кроме механиков), находившимися в походе не на палубе. Нам повезло заполучить очень опытного и добросовестного оператора радарной установки, который в дополнение ко всем своим достоинствам имел еще квалификацию старшего матроса. Честно сказать, матросом Ганнинг оказался никаким, зато в качестве оператора радара был выше всяких похвал.
Антенны над мачтой были направленными и управлялись вручную также из радиорубки. Направление, в котором они были установлены, регистрировалось на шкале возле экрана радара. Экран пересекали две взаимно перпендикулярные линии, причем горизонтальная больше всего напоминала линию травяного покрова – из нее то и дело «вырастали» зеленые полоски травинок. Если появлялась цель и антенны были направлены точно на нее, на экране появлялся сигнал, а его расстояние до вертикали означало расстояние до цели.
Доклады всегда поступали в виде относительных пеленгов – углов, составляемых с линией нашего перемещения, при этом красный обозначало слева по курсу, а зеленый – справа. К примеру, красный-3–0 означало 30° слева по курсу, а зеленый-9–0 – на правом траверзе. Чтобы обнаружить цель, особенно небольшую, среди «травинок», нужно было быть мастером своего дела. А Ганнинг и был таковым. Он был родом из Уэльса, и о степени его взволнованности всегда можно было судить по интенсивности акцента при докладе по голосовой трубе на мостик. Когда он был спокоен, акцент почти не ощущался.
Наш первый патруль принес ему горькое разочарование, поэтому, когда спустя два часа он доложил, что «закрывает лавочку», его речь была очень чистой, хотя и унылой.
– Даже ни один гремлин не появился, чтобы дать мне возможность поработать, сэр, – пожаловался он. – Все чисто.
На палубе жизнь текла своим чередом. Вахтенные менялись каждые два часа. Вниз никто не уходил. Когда очередной расчет занимал места в орудийной башне, сменившиеся с вахты укладывались рядом на палубе, чтобы, если повезет, немного подремать. Все было удивительно спокойно.
Неожиданно ситуация изменилась. Мы заметили луч прожектора, который принялся методично обшаривать воду к северу от нас. Что случилось? Неужели нас обнаружили? Или Сиракузы готовится покинуть очередной конвой?
Мы застопорили машины и некоторое время дрейфовали, вслушиваясь в тишину. Мы находились примерно в полутора милях от Сиракуз, в идеальном положении для нападения на вражеские суда, если они, конечно, появятся. Обычно суда, заходящие в гавань или ее покидающие, психологически менее всего готовы к атаке, поскольку команда слишком поглощена обычными делами – подготовкой к отдаче якоря и швартовым операциям или, наоборот, уборкой оборудования для швартовки и множеством других дел, свойственных именно для начала или конца пути.
Затем прожектор прошел прямо над нашими головами. Лично мне эта неожиданная вспышка света принесла ужасное чувство своей уязвимости. Это все равно что стоять голым под светом автомобильных фар. Я опасливо оглянулся. Наверняка мы уже находимся на прицеле у всех береговых батарей Сицилии.
Однако мы так и не дождались снарядов со стороны Сиракуз. Вскоре двигатели были снова запущены, мы развернулись и снова пошли вдоль берега. Так на протяжении остатка ночи мы и сновали взад-вперед, пережив еще однажды период долгого ожидания с застопоренными двигателями.
В 4.40 633-я повернула на обратный курс. Это означало, что патрулирование закончено. Но мы знали, что рассвет – самое опасное время, именно это время суток предпочитают летчики для нанесения ударов. Согласно приказу с появлением первых лучей солнца мы должны были находиться не менее чем в 40 милях от берега Сицилии. У люфтваффе на Сицилии было много аэродромов и самолетов, а наши самолеты могли вылетать только с Мальты, которая располагалась слишком далеко, чтобы авиация могла обеспечить надежную и, главное, длительную защиту. Самолеты люфтваффе безраздельно господствовали над этими водами, и было чрезвычайно неприятно думать о бесчисленных «мессерах» и «юнкерсах», выжидающих случая напасть на нас.
Корни и Пик всю ночь не смыкали глаз, а мне удалось дважды понемногу вздремнуть. По этой причине я был удостоен сомнительной привилегии нести вахту на обратном переходе. Понимая, что в любой момент может нагрянуть вражеская авиация, я постоянно осматривал небо, особенно его восточную часть, где приближающиеся самолеты вряд ли будут заметны, поскольку будут заходить со стороны солнца. Но любое усилие после почти бессонной ночи казалось свыше человеческих сил. Глаза закрывались сами по себе. Я встряхивался, как собака, попутно ругая себя самыми последними словами, понимая, что совершаю преступление, но ничего не мог поделать. Требовались более радикальные меры. Я разговаривал с рулевым, но с трудом слышал его голос. Я промывал глаза специальным тонизирующим глазным лосьоном, пил крепкий чай – ничего не помогало. Три часа ползли неторопливо, словно три года или даже три века… Невозможно выразить словами, как я обрадовался, когда после бесконечных мытарств наконец увидел долгожданную землю – низкий желтый берег Мальты.
На входе в гавань я, как мне и положено, присоединился к партии на баке и с ужасом обнаружил, что засыпаю на ходу – отключаюсь на секунду или две. А после швартовки мои мечты о немедленном и по возможности продолжительном сне растаяли, как утренняя дымка.
Лодку следовало немедленно подготовить к очередному выходу в море. Пик отдал приказ: «Обе вахты на завтрак, с 8.00 – наведение порядка на борту и чистка орудий, в 10.30 – бункеровка, отбой после ужина».
В тот вечер желающих отправиться в увольнительную на берег почти не нашлось. Люди слонялись по кораблю и клевали носами.
На протяжении этих нескольких недель 658-я и 663-я были почти все время вместе. Они стояли рядом у причала, да и в море редко выходили в одиночку. Поэтому естественно, что команды этих двух кораблей были одновременно главными соперниками и самыми большими друзьями. Мы столько раз вместе выходили в море, что наши парни окрестили 663-ю «тенью», потому что она всегда следовала за нами. Корни был несколько старше Томми. В нашей кают-компании офицеры с 663-й также были частыми гостями, поэтому мы никогда не удивлялись, обнаружив за столом Томми, Деррика или Барри Сайретта – старпома с 663-й. Скорее уж мы недоумевали, когда никого из них не было. 657-я задержалась в Боне из-за неисправности двигателей, и, хотя после ее прихода мы всегда находились уже не вдвоем, а втроем, отношения с командой 657-й были все-таки не такими теплыми, как с командой нашей «тени».
Томми Лэднер был замечательным человеком. Обычно очень спокойный, он приходил в необычайное волнение, отстаивая свою точку зрения, а его острый ум и отшлифованная речь профессионального юриста делали его ни на кого не похожим. Он был человеком вдумчивым и уделял значительно больше внимания мелким деталям, чем Корни или Дуг. Там, где Корни только устанавливал высокие стандарты, возлагая их выполнение на Пика и меня, только проверяя, чтобы в следующий раз все было не хуже, Томми лично следил за всеми мелочами, педантично и часто напоминая своим офицерам, что его распоряжения должны быть выполнены в точности. Оба метода работали одинаково, но Томми затрачивал намного больше нервной энергии, чем Корни.
Именно в это время я получил прозвище, которое сопровождало меня до самого конца войны.
Я всегда был активным членом скаутского движения и в самом начале своего обучения на военно-морском флоте вступил в отряд глубоководных бойскаутов. При первом же визите на корабль «Сент-Анджело», где велась вся флотская бухгалтерия, я заметил, что лейтенант-коммандер, ответственный за наши выплаты, тоже носит скаутский знак. Мы познакомились, и я обзавелся очень ценным другом.
Это произвело сильное впечатление на Корни и Пика. Тот факт, что их юный необстрелянный штурман удостоился дружеского расположения старшего счетного офицера базы, казался им необычным и удивительным. А когда я начал каждый вторник посещать собрания мальтийского экипажа глубоководных скаутов и как-то раз даже привел на 658-ю одного из офицеров, который очень хотел посмотреть, что представляет собой канонерка, они единодушно окрестили меня Ровером[5] Рейнолдсом.
Я не имел оснований сомневаться в доброжелательности старших товарищей, поэтому не возражал, и прозвище «прилипло» ко мне очень прочно. Когда я возвращался на борт, Пик и Корни всегда шутливо встречали меня скаутским приветствием. Позже эту привычку перенял у них и наш не чуждый юмора командир флотилии, нередко выходивший с нами в море на операции.
Во время установившегося на некоторое время периода затишья Корни задался целью заменить наши полудюймовые пулеметы одиночными эрликонами с каждой стороны мостика. Он доказывал, что полудюймовки являются главным образом противопехотным оружием, а 20-мм эрликоны обладают большей разрушительной силой при действиях как против людей, так и против техники. К тому же они более просты в обращении и более надежны. Они являются более дальнобойными орудиями и делают почти 500 выстрелов в минуту.
В конце концов он сумел убедить главного артиллериста базы в своей правоте, мы погрузили новое оборудование и вышли в море на стрельбы. В результате было отмечено, что сильно увеличилась вибрация, однако мы поверили в новое оружие и не сомневались в его эффективности.
В конце июня на Мальту наконец прибыл лейтенант-коммандер Норман Хьюс и привел оставшиеся пять лодок. Теперь наша флотилия оказалась в полном составе. Командиром 665-й был Питер Томпсон, с которым мы попрощались три месяца назад в Веймуте. Увидеть его вновь было очень приятно. Но для Деррика и для меня самым главным событием стало долгожданное появление Гордона Сертиса. Будучи штурманом командира флотилии, он был очень загружен всевозможными секретарскими обязанностями. Хорошо еще, что на той лодке был превосходный старший помощник – Билл Дарракот, благодаря организаторским талантам которого все дела выполнялись точно в срок.
Он был не единственным «местным», с кем мы сразу же установили контакт.
Мальтийскую базу прибрежного флота называли «Григейл» – так же как сильный северо-восточный ветер, периодически дующий прямо в гавань Валетты и поднимающий волнение, которое делало ее причалы чрезвычайно неуютными для маленьких судов.
Она располагалась в нескольких строениях на противоположной стороне бухты Марксамаксет, и, чтобы добраться на нее на шлюпке, следовало изрядно поработать веслами. Однако уже на второй день нашего пребывания на Мальте выяснилось, что нас взял под свое покровительство Джо – владелец небольшой дгазы, который в обмен на мелкие безделушки безотказно перевозил нас туда и обратно за символическую плату и к тому же оказался хорошей и надежной прачкой – в общем, чрезвычайно ценный человек. Дгаза – это нечто особенное. Ее можно увидеть только на Мальте. Любой путешественник, попавший сюда впервые, непременно обратит внимание на это оригинальное создание рук человеческих. Короче говоря, дгаза – это длинная, изящная лодка, построенная по образу и подобию венецианских гондол. Гребец управляет ею стоя с помощью двух весел.
Прошло несколько дней, и мы пришли к выводу, что июнь обещает стать спокойным месяцем, но ведется подготовка к какой-то крупной операции. Поэтому основной темой разговоров стали всевозможные догадки на тему «Где?» и «Когда?». Наиболее очевидным объектом будущего вторжения представлялась Сицилия. Следующими в умах наших стратегов-любителей шли юг Франции, Сардиния, Крит и Греция. Пантеллерия в беседах не обсуждалась, поскольку была занята вскоре после нашего прибытия на Мальту. Самые сведущие предлагали также островки Лампедуза и Линоса.
Из Бона прибывало все больше и больше дог-ботов. Вместе мы уже представляли нешуточную силу. Но о двух конвоях, которые должны были прибыть из Англии (в одном из которых шла 662-я с нашим командиром и моим другом Гордоном Сертисом), ничего определенного не было слышно. Ходили слухи, что их следует ожидать не ранее конца июня.
6 июня Корни отправился в оперативный отдел и вернулся оживленный.
– Парни, полагаю, у нас сегодня ночью будет работа, – объявил он и отдал мне приказ на выход в море. – Штурман, проверь, все ли минные поля и протраленные каналы нанесены на твои карты. Пик, я думаю, тебе следует сегодня лишний раз проверить орудия. Нам предстоит первая настоящая боевая операция, и я хочу, чтобы не было никаких сбоев.
Я внимательно прочитал приказ. «Будучи во всех отношениях подготовленными к выходу в море… мотобот 633 и канонерки 658 и 663 проследуют для патрулирования к побережью Сицилии от мыса Пассеро к северу до мыса Мурро-ди-Порко».
Через 10 минут Дерри и я уже сидели в дгазе Джо, направлявшейся в сторону базы. Нам было необходимо встретиться с оперативником штаба. Мы уже успели с ним познакомиться и знали, что можем рассчитывать на любую помощь с его стороны в части корректировки карт, сводок погоды и разведывательной информации по сицилийским портам. Оперативником штаба был молодой лейтенант добровольческого резерва по имени Тим Блай (позже лейтенант-коммандер Т. Дж. Блай, кавалер орденов «Крест за боевые заслуги» и «За безупречную службу» и ордена Британской империи 4-й степени), обладавший замечательной бородкой и очень внушительными манерами.
Тим Блай недавно потерял лодку и уже несколько недель находился на берегу. Он командовал «воспером», севшим на грунт во время патрулирования мелководной и не отображенной должным образом на карте вражеской бухты. Не имея возможности спасти лодку, Тим уничтожил ее, выпустив осветительный патрон по днищевым цистернам с бензином. Этот весьма зрелищный эпизод, сопровождавшийся нешуточным взрывом, снискал Тиму громкий титул «человека, который смеется над смертью» – именно так его окрестили в колониальной прессе. Он очень тяжело переживал случившееся и пока занимался береговой работой. В то время мы еще не знали, что к концу войны Тим станет одним из самых известных командиров флота прибрежного плавания на Средиземноморье.
В 20.00 три лодки миновали боновое заграждение и взяли курс на северо-восток к Сицилии. Мы увидели, что командир на идущей впереди 633-й энергично машет рукой, совершая круговые движения над головой. Корни повернулся и передал Томми такой же сигнал.
– Увеличить на 200 оборотов! – сказал он, и я взялся за рукоятку, чтобы передать приказ в машинное отделение.
Мы всегда старались как можно дольше соблюдать радиомолчание, поэтому обмен радиосигналами сводился к минимуму. Днем приказы увеличить или уменьшить обороты, остановить машины и так далее передавались простыми взмахами руки, а ночью для этой цели использовалась маленькая синяя сигнальная лампа. Соответствующий сигнал передавался с кормы назад по линии. Буква «I» означала увеличить обороты на 200, «R» – снизить обороты на 200, «О» – остановиться. Вперед по линии визуальные сигналы обычно не передавались, потому что их мог заметить противник, поэтому следовало постоянно следить за идущим впереди кораблем. Сигналы не повторялись, и отправителю приходилось действовать, не будучи уверенным, что его приказ получен. Почти сразу же на мачте идущей впереди лодки взметнулись флаги.
– Подготовительный флаг 5, сэр, – доложил я, а Корни махнул Пику, держащему в руке микрофон:
– Приготовиться к проверке орудий, Пик.
Управление артиллерийскими орудиями было заботой Пика. Существовало три способа передать приказ артиллеристам в орудийной башне. Звуковая телефонная связь работала безупречно непосредственно после установки, но быстро выходила из строя под воздействием соленой воды и неаккуратного обращения. С помощью зуммеров можно было передать определенный приказ, к примеру открыть или прекратить огонь, но они были бесполезны, если следовало сообщить более подробную информацию. Поэтому чаще всего использовались обычные громкоговорители, направленные в сторону носа и кормы. Переданную таким образом команду было слышно даже при работающих двигателях и грохочущих орудиях.
Когда на нок-рее подняли флаг, означающий «сближение», Пик приказал каждому орудию произвести залп в безопасном направлении.
Я огляделся вокруг. У орудий не было заметно никакой суеты. И наводчики, и заряжающие вели себя спокойно и уверенно. Все шло нормально. Для маленькой лодки мы обладали весьма внушительной огневой мощью, и орудийные башни, вращавшиеся при простом прикосновении наводчика к кнопке на панели управления, выглядели очень внушительно.
Темнота опустилась, как всегда, очень быстро, и мы тщательно проверили затемнение. Верхом позора считалось получение от следующей за кормой лодки сигнала: «У вас виден свет по правому борту». А учитывая, что за нами шли Томми и Деррик, такое пережить было бы особенно трудно, поэтому мы внимательно следили, чтобы ничего подобного не произошло.
На подходе к берегу Сицилии мы увидели маяк на мысе Пассеро (юго-восточная оконечность острова). Он горел так ярко, словно не было никакой войны. Разве так и должно быть? Или это ожидается конвой? Мы решили на всякий случай скрестить пальцы.
Мы патрулировали в трех милях от острова, проверяя пространство до берега с помощью радара. Вообще-то наш радар предназначался для обнаружения самолетов и был не слишком эффективен против кораблей. Но лучшего все равно не было, поэтому на каждой лодке в течение определенного промежутка времени несли радарную вахту. Экран располагался в радиорубке под палубой, так что радист и оператор радара были единственными членами команды (кроме механиков), находившимися в походе не на палубе. Нам повезло заполучить очень опытного и добросовестного оператора радарной установки, который в дополнение ко всем своим достоинствам имел еще квалификацию старшего матроса. Честно сказать, матросом Ганнинг оказался никаким, зато в качестве оператора радара был выше всяких похвал.
Антенны над мачтой были направленными и управлялись вручную также из радиорубки. Направление, в котором они были установлены, регистрировалось на шкале возле экрана радара. Экран пересекали две взаимно перпендикулярные линии, причем горизонтальная больше всего напоминала линию травяного покрова – из нее то и дело «вырастали» зеленые полоски травинок. Если появлялась цель и антенны были направлены точно на нее, на экране появлялся сигнал, а его расстояние до вертикали означало расстояние до цели.
Доклады всегда поступали в виде относительных пеленгов – углов, составляемых с линией нашего перемещения, при этом красный обозначало слева по курсу, а зеленый – справа. К примеру, красный-3–0 означало 30° слева по курсу, а зеленый-9–0 – на правом траверзе. Чтобы обнаружить цель, особенно небольшую, среди «травинок», нужно было быть мастером своего дела. А Ганнинг и был таковым. Он был родом из Уэльса, и о степени его взволнованности всегда можно было судить по интенсивности акцента при докладе по голосовой трубе на мостик. Когда он был спокоен, акцент почти не ощущался.
Наш первый патруль принес ему горькое разочарование, поэтому, когда спустя два часа он доложил, что «закрывает лавочку», его речь была очень чистой, хотя и унылой.
– Даже ни один гремлин не появился, чтобы дать мне возможность поработать, сэр, – пожаловался он. – Все чисто.
На палубе жизнь текла своим чередом. Вахтенные менялись каждые два часа. Вниз никто не уходил. Когда очередной расчет занимал места в орудийной башне, сменившиеся с вахты укладывались рядом на палубе, чтобы, если повезет, немного подремать. Все было удивительно спокойно.
Неожиданно ситуация изменилась. Мы заметили луч прожектора, который принялся методично обшаривать воду к северу от нас. Что случилось? Неужели нас обнаружили? Или Сиракузы готовится покинуть очередной конвой?
Мы застопорили машины и некоторое время дрейфовали, вслушиваясь в тишину. Мы находились примерно в полутора милях от Сиракуз, в идеальном положении для нападения на вражеские суда, если они, конечно, появятся. Обычно суда, заходящие в гавань или ее покидающие, психологически менее всего готовы к атаке, поскольку команда слишком поглощена обычными делами – подготовкой к отдаче якоря и швартовым операциям или, наоборот, уборкой оборудования для швартовки и множеством других дел, свойственных именно для начала или конца пути.
Затем прожектор прошел прямо над нашими головами. Лично мне эта неожиданная вспышка света принесла ужасное чувство своей уязвимости. Это все равно что стоять голым под светом автомобильных фар. Я опасливо оглянулся. Наверняка мы уже находимся на прицеле у всех береговых батарей Сицилии.
Однако мы так и не дождались снарядов со стороны Сиракуз. Вскоре двигатели были снова запущены, мы развернулись и снова пошли вдоль берега. Так на протяжении остатка ночи мы и сновали взад-вперед, пережив еще однажды период долгого ожидания с застопоренными двигателями.
В 4.40 633-я повернула на обратный курс. Это означало, что патрулирование закончено. Но мы знали, что рассвет – самое опасное время, именно это время суток предпочитают летчики для нанесения ударов. Согласно приказу с появлением первых лучей солнца мы должны были находиться не менее чем в 40 милях от берега Сицилии. У люфтваффе на Сицилии было много аэродромов и самолетов, а наши самолеты могли вылетать только с Мальты, которая располагалась слишком далеко, чтобы авиация могла обеспечить надежную и, главное, длительную защиту. Самолеты люфтваффе безраздельно господствовали над этими водами, и было чрезвычайно неприятно думать о бесчисленных «мессерах» и «юнкерсах», выжидающих случая напасть на нас.
Корни и Пик всю ночь не смыкали глаз, а мне удалось дважды понемногу вздремнуть. По этой причине я был удостоен сомнительной привилегии нести вахту на обратном переходе. Понимая, что в любой момент может нагрянуть вражеская авиация, я постоянно осматривал небо, особенно его восточную часть, где приближающиеся самолеты вряд ли будут заметны, поскольку будут заходить со стороны солнца. Но любое усилие после почти бессонной ночи казалось свыше человеческих сил. Глаза закрывались сами по себе. Я встряхивался, как собака, попутно ругая себя самыми последними словами, понимая, что совершаю преступление, но ничего не мог поделать. Требовались более радикальные меры. Я разговаривал с рулевым, но с трудом слышал его голос. Я промывал глаза специальным тонизирующим глазным лосьоном, пил крепкий чай – ничего не помогало. Три часа ползли неторопливо, словно три года или даже три века… Невозможно выразить словами, как я обрадовался, когда после бесконечных мытарств наконец увидел долгожданную землю – низкий желтый берег Мальты.
На входе в гавань я, как мне и положено, присоединился к партии на баке и с ужасом обнаружил, что засыпаю на ходу – отключаюсь на секунду или две. А после швартовки мои мечты о немедленном и по возможности продолжительном сне растаяли, как утренняя дымка.
Лодку следовало немедленно подготовить к очередному выходу в море. Пик отдал приказ: «Обе вахты на завтрак, с 8.00 – наведение порядка на борту и чистка орудий, в 10.30 – бункеровка, отбой после ужина».
В тот вечер желающих отправиться в увольнительную на берег почти не нашлось. Люди слонялись по кораблю и клевали носами.
На протяжении этих нескольких недель 658-я и 663-я были почти все время вместе. Они стояли рядом у причала, да и в море редко выходили в одиночку. Поэтому естественно, что команды этих двух кораблей были одновременно главными соперниками и самыми большими друзьями. Мы столько раз вместе выходили в море, что наши парни окрестили 663-ю «тенью», потому что она всегда следовала за нами. Корни был несколько старше Томми. В нашей кают-компании офицеры с 663-й также были частыми гостями, поэтому мы никогда не удивлялись, обнаружив за столом Томми, Деррика или Барри Сайретта – старпома с 663-й. Скорее уж мы недоумевали, когда никого из них не было. 657-я задержалась в Боне из-за неисправности двигателей, и, хотя после ее прихода мы всегда находились уже не вдвоем, а втроем, отношения с командой 657-й были все-таки не такими теплыми, как с командой нашей «тени».
Томми Лэднер был замечательным человеком. Обычно очень спокойный, он приходил в необычайное волнение, отстаивая свою точку зрения, а его острый ум и отшлифованная речь профессионального юриста делали его ни на кого не похожим. Он был человеком вдумчивым и уделял значительно больше внимания мелким деталям, чем Корни или Дуг. Там, где Корни только устанавливал высокие стандарты, возлагая их выполнение на Пика и меня, только проверяя, чтобы в следующий раз все было не хуже, Томми лично следил за всеми мелочами, педантично и часто напоминая своим офицерам, что его распоряжения должны быть выполнены в точности. Оба метода работали одинаково, но Томми затрачивал намного больше нервной энергии, чем Корни.
Именно в это время я получил прозвище, которое сопровождало меня до самого конца войны.
Я всегда был активным членом скаутского движения и в самом начале своего обучения на военно-морском флоте вступил в отряд глубоководных бойскаутов. При первом же визите на корабль «Сент-Анджело», где велась вся флотская бухгалтерия, я заметил, что лейтенант-коммандер, ответственный за наши выплаты, тоже носит скаутский знак. Мы познакомились, и я обзавелся очень ценным другом.
Это произвело сильное впечатление на Корни и Пика. Тот факт, что их юный необстрелянный штурман удостоился дружеского расположения старшего счетного офицера базы, казался им необычным и удивительным. А когда я начал каждый вторник посещать собрания мальтийского экипажа глубоководных скаутов и как-то раз даже привел на 658-ю одного из офицеров, который очень хотел посмотреть, что представляет собой канонерка, они единодушно окрестили меня Ровером[5] Рейнолдсом.
Я не имел оснований сомневаться в доброжелательности старших товарищей, поэтому не возражал, и прозвище «прилипло» ко мне очень прочно. Когда я возвращался на борт, Пик и Корни всегда шутливо встречали меня скаутским приветствием. Позже эту привычку перенял у них и наш не чуждый юмора командир флотилии, нередко выходивший с нами в море на операции.
Во время установившегося на некоторое время периода затишья Корни задался целью заменить наши полудюймовые пулеметы одиночными эрликонами с каждой стороны мостика. Он доказывал, что полудюймовки являются главным образом противопехотным оружием, а 20-мм эрликоны обладают большей разрушительной силой при действиях как против людей, так и против техники. К тому же они более просты в обращении и более надежны. Они являются более дальнобойными орудиями и делают почти 500 выстрелов в минуту.
В конце концов он сумел убедить главного артиллериста базы в своей правоте, мы погрузили новое оборудование и вышли в море на стрельбы. В результате было отмечено, что сильно увеличилась вибрация, однако мы поверили в новое оружие и не сомневались в его эффективности.
В конце июня на Мальту наконец прибыл лейтенант-коммандер Норман Хьюс и привел оставшиеся пять лодок. Теперь наша флотилия оказалась в полном составе. Командиром 665-й был Питер Томпсон, с которым мы попрощались три месяца назад в Веймуте. Увидеть его вновь было очень приятно. Но для Деррика и для меня самым главным событием стало долгожданное появление Гордона Сертиса. Будучи штурманом командира флотилии, он был очень загружен всевозможными секретарскими обязанностями. Хорошо еще, что на той лодке был превосходный старший помощник – Билл Дарракот, благодаря организаторским талантам которого все дела выполнялись точно в срок.