Леонид Фраймович. Ниднибай

 
   Теперь, когда мы знаем что к чему, значительно легче будет понять то, что получилось…

Упорядоченные записки бывшего жильца

   Привет! Как дела? Можешь не отвечать.

Из SMS

Часть 1

   Какой ужас! Я – еврей!
   Мама всё рассказала: мы, то есть папа, мама я и сестра, принадлежим к проклятому народу евреев. Это тот самый народ, который предал Христоса. И за это другие народы ненавидят и презирают их.
 
   Сегодня Сёма из дома возле базара рассказал мне, откуда берутся дети. Оказывается – для этого папы и мамы должны чухаться. Непонятно, как от простого чуханья могут появляться дети, но мне теперь стыдно.
   Я просто не могу смотреть на взрослых.
 
   Витька, наверное, не знает, что я еврей. Сегодня на линейке кто-то назвал меня жидом, и он полез драться. Его все боятся. Он самый сильный в классе. У него руки длинные и прямо, как крюки.
 
   Первый раз видел, как папа плакал. Мама заболела. Он думает, что она умрёт.
 
   Дети из школы дразнили контуженного после войны. Он бросил в них огромный камень, который пролетел рядом со мной и ударился со страшным грохотом в ворота школы. Всё произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Я испугался уже потом, когда представил себе, как плакал бы папа, если бы камень попал в меня. Но я не дразнил же.
 
   Папа сказал, что купит телевизор! Чтобы маме не было так скучно сидеть: она теперь не может ходить. Класс! Мало у кого в городе есть телевизор.
 
   Есть телевизор! Соседи ходят к нам смотреть. Николай Иванович и Марья Ивановна. Папа и мама их очень уважают. Мама даже заставила сестру извиниться, когда она сказала Марье Ивановне «дура».
   Сестра пролепетала: «Малья Вановна, звените, со вы дула». Соседи очень смеялись. Даже мне было смешно.
   Они учителя. А Николай Иванович вообще директор школы.
 
   Пацаны в школе скручивали и курили сухие листья. Я тоже попробовал. Какая гадость!
 
   Вовка из соседнего дома сдёрнул с меня трусы, когда я разговаривал с Маринкой, соседкой из другого бока нашего дома. Я от стыда расплакался, а Маринка стала меня утешать, что она ничего не видела. Потом взяла и поцеловала меня в щёку. Странная какая-то.
 
   Хоть бы меня забрали из этого пионерлагеря! Сегодня в уборной один пацан посмотрел на меня и спросил: «Ты что, бедненький, из евреев?» Я хотел сказать «нет», но сказал «да».
   Как он догадался?!
   А вожатый, который рядом с уборной зачем-то лапал вожатую, подмигнул ей и сказал: «Каждая царапина укорачивает жизнь».
 
   У нас, видимо, всё-таки один живой дедушка есть.
   Папа с мамой всё время говорили, что все наши бабушки и дедушки погибли во время войны. Но оказывается – этот дедушка поссорился с мамой, и они долго не разговаривали.
   А теперь, когда мама заболела, он приехал мириться и даже плакал.
 
   Сидели мы на уроке. Вдруг дверь открывается, и кто-то как закричал: «Человек в космосе!». У меня сердце радостно ёкнуло: вот оно, началось! Что-то из чудесно-странного. Космические полёты. Другие миры… Уже никаких уроков не было. Все только радовались. Но говорили почему-то о том, какая наша страна сильная, что мы уже теперь точно перегоним Америку, построим коммунизм, все люди будут братьями и будут жить мирно. Скорее бы.
 
   Этот жирный первоклашка с круглой и розовато-свинной мордой испортил мне весь новогодний вечер. Нам сказали смотреть, чтобы младшие не трогали ёлку, а он что-то пытался оторвать от неё. Я подошёл и схватил его за руку. Он вырвал руку и сказал: «Пошёл вон!».
   Я разозлился и тихо проговорил: «Ты чего орёшь?» А он мне в ответ: «Я знаю кто ты». Я почему-то спросил: «Кто?».
   И тут этот кабан как закричит: «Жид!». Меня как-будто кувалдой по голове грохнули. Язык отнялся. Многие слышали, и я видел, как некоторые осклабились. И главное, слышала Верка, самая красивая девчонка в школе.
 
   Вчера на медосмотре каждого пацана подзывали к столу и заполняли анкету. У нас в классе все оказались украинцами, кроме длинного Вальки и меня: мы оказались русскими.
   Когда мы выходили, длинный Валька подмигнул мне и сказал: «Мы с тобой самые умные».
 
   Папа рассказал, что, когда его во время войны, после месяца на фронте под Сталинградом, отправили – вместе с другими бессарабцами – работать на шахту в Сибирь, какой-то власовец прицепился к папе, что он еврей, и они подрались. Это было на краю шахты. Оступившись, власовец не удержался и упал в шахту. Папа был в ужасе.
   Вокруг было полно народу, шахтёров. Кто-то похлопал папу по плечу и сказал: «Идём». Больше никогда никто не вспоминал об этом случае.
   Я спросил папу: «Приходилось ли тебе стрелять в немцев на фронте?». Он ответил: «Приходилось». Я говорю: «И они падали убитыми?».
   Папа сказал: «Не знаю» – и перевёл разговор на то, как будучи страшно голодным во время войны, съел полную кастрюлю варёного лука. Его потом стошнило, и он вырвал всё. С тех пор он на варёный лук даже смотреть не может.
   А мама возразила, что у них, во время блокады Ленинграда, такое блюдо считалось бы деликатесом.
 
   Переходим в другую школу. Будем учиться теперь одиннадцать лет. Вот не везёт!
 
   Сегодня мой друг мне сказал, что за мной «гоняется» одна девчонка. Потом добавил: «Ты, вообще, хороший пацан, если бы не…» – и замолк.
 
   На пляже познакомился с курортницей, Олей. Тоненькая, с глазами, как море. Она меня попросила смазать её кремом от загара.
   Пока смазывал, она успела прощебетать всю свою родословную и что мама у неё русская, а папа калмык.
   Вдруг этот одноглазый придурок говорит: «Калмык?!».
   Оля ему: «Калмык. А ты что – националист?». Он отвечает: «Нет. Я люблю все национальности, кроме жидов, которые вечно дрожат».
   Я сказал, что пойду в туалет, и ушёл с пляжа. Больше Олю я не видел.
 
   Наконец-то понял, почему в свободно падающем на Землю лифте наступает невесомость. Потому,
   что сила тяжести в том и проявляется, что лифт и все предметы в нём, падают.
   Для того, чтобы медленно поднимать вверх какую-либо массу в таком лифте, нужно лишь небольшое усилие для замедления этого падения.
   Если же лифт не падает, то для такого же результата нужно сначала приложить усилие, полностью препятствующее падению массы, а затем добавить к нему ещё небольшое усилие.
 
   Подрался с Джоном. Он меня толкнул в классе.
   Я упал, вскочил и в ярости ударил его кулаком в скулу.
   Потом, когда мы помирились, Джон сказал мне, что у меня было такое зверское лицо, что он просто опешил, поэтому не дал сдачи.
 
   Теперь ясно, почему космический корабль вращается вокруг Земли и не падает на неё. Дело в том, что, на самом деле, он всё время свободно падает на Землю, но никак не может упасть, так как касательная к орбите скорость всё время поднимает его ровно на столько, на сколько он упал. Поэтому-то в таком космическом корабле и невесомость, как в свободно падающем лифте.
 
   Выпускной вечер. Почему-то тоскливо. Теперь поеду поступать в институт. В этом году два выпуска: десятые и одиннадцатые классы. Конкурс будет дикий. Хуже всего, что как раз во время экзаменов в институт будет чемпионат мира по футболу – фиг посмотришь.
 
   Папа рассказывал, как он потерял полноги. В 1942 году, после месяца боёв на фронте у ст. Карповка, что под Сталинградом, всех бессарабцев, и его в том числе, сняли с этого фронта и послали «отдохнуть» на три года в сибирскую шахту.
   В 1945 году опять взяли в армию и направили к границе в Забайкалье. Там его и ещё несколько солдат отправили на боевое задание и при этом «забыли» сказать, что по дороге своё же минное поле. Конечно же они подорвались на мине, и осколок попал папе в ногу.
   Только в 1946 году попал в Иркутский госпиталь, но было уже поздно: гангрена, пришлось отрезать.
   «Зато, – добавил папа с улыбкой приятного воспоминания, – отъелся: шея была шире головы».
 
   Ленинград не такой, как я думал. Мрачнее. Общежитие грязновато.
 
   Со мной в одной комнате трое. Один – кубанский казак, который почему-то воробьёв называет «жидами». Другой, – с хорошим музыкальным слухом, всё время выбивает пальцами на столе «восьмёрку». От него и я научился. А третий – всё время мне говорит: «Ты, вроде, русский, а нос у тебя нерусский».
 
   Каждый вечер у окна в доме напротив общежития какая-то молодая женщина, в ярко освещённой комнате, снимает с себя лифчик, и множество абитуриентов комментируют это событие. Абитуриентки тоже комментируют, но по-другому.

* * *

 
Оторвите меня билетиком,
Бросьте в ящичек «Для использованных…».
Я хочу полежать отогреться там
От вконец надоелой осени.
 
 
Заверните меня в обёрточку,
Прицепите на ней наклеечку,
Что я зла накопил лишь горсточку,
Что я жизнь собирал по копеечке.
 

* * *

 
Пораскиньте своими кудряшками,
Разудалые боги древности:
Ну зачем вы такими зигзагами
Изукрасили род человеческий?
 

Советы начинающему нацисту-любителю

 
Значит так. Начинать нужно с малого:
Пристрелите пару евреев.
(Если нет автоматов – повесьте их.
Для начала – можно и за ноги).
 
 
Если нужно пытать, то пытайте по-разному.
Не старайтесь быть консерватором.
Например, если иглы под ногти втыкаете,
То потом нестандартно выбейте глаз ему.
 
 
Получив влюблённую пару,
Хорошо бы связать их вместе.
Пусть попялят на дружку фары.
Постарайтесь держать их так с месяц.
 
 
В каждом деле нужна капля дерзости,
Чтобы жизнь была бы вам в радость.
Не достигнуть нацисткой мерзости,
Не любя страстно делать гадость.
 

   Не поступил. Тошно. И стыдно перед родителями.
   Надо было набрать 15 из 15, а у меня только 12. Возвращаюсь домой.
   Дадут ли на следующий год ещё раз попробовать?.. Или заберут в армию?..

* * *

 
Уберите свои датчики!
Что карманите в моём сердце?
«Подъевреивал» я удачу,
А «съевреил» в котёл дверцы.
 

   Приехали в село на комбинат провести телефон для директора. Дядя Саша (так я называл старшего надо мной смуглого, высокого, симпатичного монтера-еврея) попросил секретаршу-нацменку, которая, приняв его за своего, уже начала с ним заигрывать, сказать, что приехали монтёры, и назвал свою фамилию. Она зашла к директору…
   Вышла оттуда с надменным лицом и произнесла: «Директор сказал, что сегодня не надо, а завтра пусть пришлют кого-нибудь другого».
   Вышли на улицу – по радиоточке Ойстрах играет на скрипке. Дядя Саша говорит: «Вот умел бы ты так на скрипке играть – не работал бы монтёром. Жлобство, пьянь, похабщина».
   На следующий день еду в то же село с другим старшим. Он, дыша на меня перегаром, цедит:
   «Что не пустили его? Чтоб знал, как дурить нас, православных. Правильно?».
   Вернулись из села, а во дворе управления стоит жена «телеграфного столба» и жалостливым голосом мне: Синок, цеж воно… на вашому жидивському кладбыщи… багато памъятныкив побилы».
 
   Вновь плацкарта в Ленинград. Только успел отвертеться от Советской Армии – Израильская преподнесла сюрприз.
   С одной стороны приятно: за шесть дней размолотили кучу арабских армий. А с другой – теперь опять, наверное, фиг поступишь в институт.
 
   Поступил всё же! Правда, если б не лучеглазая красавица, Марина, то сейчас было бы неизвестно: устная физика – 5, устная математика – 5, а в письменной математике – решил все задания правильно, но в последнем, время уже закончилось, и я впопыхах написал неправильный ответ.
   Однако теперь – наверняка: простили ошибку!
 
   До сих пор я думал, что среди евреев не бывает красавиц. Может, слишком умные?.. Ан нет!
   В ней – и то, и другое.

* * *

 
Волны задницей прибоя
Давят зыбкость берегов.
Солнце раскалённо воет,
Тучку светом проколов.
 
 
И застывшим коромыслом
Жрёт сверкающую синь
Ослепительная птица…
Жизнь – борьба, куда ни кинь.
 

   Опять общежитие. Опять четверо.
   «Старик» – двадцативосьмилетний студент, любящий выпить и «вслепую» легко выигрывающий у меня в шахматы, хотя я считал, что играю неплохо.
   Коля – не по годам задумчив. Основное положение – горизонтальное. Особенно, перед экзаменами, которые, по его мнению, нужно переждать, как пережидают осень или зиму.
   Толик – умён, высок, замкнут, с затаённым желанием «пробиться». Может на спор съесть за один присест девять эклеров.
   И я – неруссконосый еврей, у которого, как выяснилось из походов на «подкормку» к родителям Марины, от смущения пропадают все мысли, и начинает жутко бурчать в животе (до такой степени, что однажды дядя Миля, отец Марины, подмигнув Марининой маме, тёте Зине, повёл меня прямо из-за стола в туалет).
 
   Ночью приходили две проститутки. Одна подошла к «Старику», а другая ко мне, стащила с меня одеяло и спросила, как меня зовут. У меня страшно забурчало в животе…
   Потом «Старик» выяснил, что они ошиблись дверью: их пригласил Славик, красавец, сексуальная гордость института, владевший папой-секретарём обкома в Белоруссии.
   «Старик» пошёл их проводить и заодно, может, выпить. Утром он рассказывал, что «девочки» подрались из-за того, кто будет спать со Славиком, а кто с ним, «Стариком».
   В результате обе спали со Славиком и остались довольны.
 
   Подружился с Димкой из нашей группы. У него мускулатура, как у Тарзана. Качается штангой. Полощет нос солью. Говорит, что в детстве был очень хилым. Иногда подрабатывает тем, что достаёт на спор задницей потолок в узком коридоре общежития.
   Сошлись на том, что оба любим пофилософствовать.

Родителям

 
Всё в порядке, мои дорогие.
Дождь всё так же стучит мне в окно.
И его косолапые ливни
Нашептали мне это письмо.
 
 
Разве мало на свете печалей?
Разве мало их было у вас?
Что ещё бы вы мне рассказали?
Что ещё бы спросить мне у вас?
 
 
О себе и писать-то противно.
Я всё так же здоров и умён.
Поглощаю в обед витамины,
Зубы мою всегда перед сном.
 
 
А у вас как? Всё так же тоскливо?
Тяжело и вставать, и уснуть?
И купаться опять без отлива?
И смотреть кинескопную муть?
 
 
«Старичочки» мои золотые,
Я-то думал, что всем помогу.
Я ведь думал, что всех осчастливлю.
А выходит – я лгу, просто лгу.
 
 
Ну да ладно, всего не распишешь.
До свиданья, знакомым «прывiт».
Помогай им, сестрёнушка. Слышишь?
Всех целую. Ваш сын, Леонид.
 

Автопортрет

 
Глаза, как у коровы.
Седые кудреля.
Так организм здоровый.
Вот разве голова?..
 

   В голове муравейник: раньше науки разделялись. Понятно было, где математика, где физика, где химия.
   Углубляясь-расширяясь в своих познаниях, я не мог понять умнею я или глупею.
   Химия, внедряясь в электронные оболочки атомов, превращалась в физику; физика, заполучив теорию относительности, вместе с пространством принимала облик геометрии-математики, которая симметрией, экспериментами теории вероятностей, выводом законов сохранения, опять становилась физикой, уже неотличимой (со своими квантами, элементарными частицами и причастностью к космологии) от философии.
   Непонятно было, где кончается физика и химия и начинается биология. Где кончается биология и начинается история.

* * *

 
Кто пуст, тому в толпе привольно:
С толпы по слову – мозги полны.
 

* * *

 
В познании горе? Счастье в неведении?
Угрюмым кажется нам мир,
Когда простейшее явление
Доводит нас до утомления.
 

* * *

 
Друзья, скажу вам кратко я:
«Кто травит речи сладкие