Поляки считают, что Красная армия, стоявшая на другом берегу Вислы, сознательно не сдвинулась с места, пока немцы не подавили восстание.
Командующему 1-м Белорусским фронтом Константину Константиновичу Рокоссовскому, поляку по происхождению, поручили дать интервью британскому корреспонденту Александру Верту и объяснить, почему его войска вдруг остановились, когда говорилось, что они вот-вот войдут в Варшаву.
– Я признаю, что некоторые советские корреспонденты проявили 1 августа излишний оптимизм, – говорил Рокоссовский. – Нас теснили… На войне такие вещи случаются… Мы теряем много людей. Учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев… Красная армия может временами уставать. Наши потери были очень велики.
Развеять взаимное недоверие не удавалось. Сталин подозревал Англию и Соединенные Штаты в намерении подписать сепаратный договор с Германией. Американцы и англичане полагали, что Сталин сознательно остановил свои войска и дал немцам подавить Варшавское восстание, чтобы создать политический вакуум и очистить площадку для польских коммунистов.
Союзники просили разрешения использовать советские аэродромы, чтобы на них могли садиться самолеты, которые вылетали бы из Италии, чтобы снабжать с воздуха польских повстанцев.
Сталин обещал помочь восставшим полякам. Но 15 августа первый заместитель наркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский отверг просьбу союзников разрешить их самолетам садиться на аэродроме в Полтаве. Британским самолетам не хватало керосина, чтобы вернуться на свои аэродромы. Летчики сбрасывали груз над Варшавой и прыгали с парашютом.
Гарриман добился встречи с Молотовым, сказал ему о том, что «ненужная гибель» американских и британских летчиков произведет тягостное впечатление на союзников:
– Отказ в помощи полякам, которые ведут теперь борьбу в Варшаве, никогда не будет понят в Соединенных Штатах, каковы бы ни были ошибки руководителей поляков. Я уверен, что если Молотов продумает эти факты, то он пересмотрит свое решение.
Переводчик Павлов пометил: «Эти свои последние слова Гарриман произнес сильно взволнованным голосом».
Гарриман вспоминал, что это были «самые трудные переговоры». Вернувшись к себе в Спасо-Хаус, посол Гарриман подготовил письмо Рузвельту:
«Единственное, во что я здесь верил, была надежность слова Сталина. Теперь он нарушил свое обещание, данное Миколайчику, и сделал это безо всяких видимых оснований. Только что Сталин обвинял поляков в нежелании «драться против немцев», а 9 августа, встретившись с Миколайчиком, назвал Варшавское восстание неразумным.
Польская проблема, важная сама по себе, может предвещать ту же беспощадную советскую политику и на других направлениях… Советское правительство ошибочно воспринимает наше расположение как признак слабости и согласия с его политикой… Если мы не станем возражать, то по всем признакам Советский Союз превратится во всемирного громилу повсюду, где затрагиваются его интересы…»
9 сентября 1944 года Сталин и Молотов все-таки согласились принимать самолеты союзников на своих аэродромах. 13 сентября и советская авиация начала полеты на Варшаву. Но было поздно. К тому времени восстание было фактически разгромлено.
Осенью 1939 года Сталин принял участие в разделе Польши. Часть польской территории была присоединена к Советскому Союзу. Сталин согласен был только на такое правительство в Варшаве, которое признает новые границы. Министры-эмигранты, нашедшие убежище в Лондоне, не были готовы к такой жертве. Значит, считал Сталин, Польшу должны возглавить другие люди. И они нашлись. Но его ставленников не признавали союзники.
На совещании трех министров иностранных дел в Ялте в феврале 1945 года выработали компромисс: «Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть реорганизовано на более широкой демократической основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы».
Расплывчатая формула позволяла обеим сторонам толковать ее смысл по-своему.
Британский министр иностранных дел Энтони Иден в палате общин говорил:
– Временами трудно отделаться от гнетущего чувства, порожденного сложными проблемами, нависшими над Европой. Они несравнимо острее тех, которые возникали после прошлой войны… Восстановить жизнь в Европе, избавить Европу от анархии и хаоса возможно лишь совместными усилиями трех держав… Внешняя политика Англии веками зиждилась на твердом намерении не допускать господства какой-либо одной страны над Европой. Мы верим в Европу, мы являемся частью Европы, и я убежден, что ни одна страна никогда не будет господствовать над Европой. Она слишком велика для того, чтобы одна нация смогла этого добиться.
Британский министр был настроен примирительно: разумнее стараться урегулировать нестерпимое положение, чем упорствовать по принципиальным соображениям и тем самым не только ничего не уладить, но и вообще поставить под сомнение единственную основу, на которой можно добиться урегулирования в послевоенном мире.
Рузвельт писал Сталину 6 февраля 1945 года: «Соединенные Штаты никогда не поддержат каким-либо образом любое временное правительство в Польше, которое было бы враждебно Вашим интересам».
Рузвельт откровенно говорил Гарриману, что ему в общем все равно, станут восточноевропейские страны коммунистическими или нет. Важнее было обеспечить участие Советского Союза в войне с Японией. Он намеревался сразу же после победы над Гитлером вывести американские войска из Европы.
Рузвельт писал Черчиллю:
«Умоляю, не просите меня оставить американские войска во Франции. Я просто не могу этого сделать! Мне надо будет вернуть их домой. Я отказываюсь опекать Бельгию, Францию и Италию: это вам следует воспитывать и наказывать собственных детей…
Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты брали на себя бремя перестройки Франции, Италии и Балкан. Это не наша задача, коль скоро мы отдалены от этих мест более чем на три тысячи миль».
В последние месяцы войны, когда решалась судьба Европы, Франклин Рузвельт, переболевший полиомиелитом, уже медленно умирал от церебральной ишемии. Он страдал от высокого давления. Больное сердце не могло в должной степени снабжать кислородом мозг.
Вице-президент Гарри Трумэн, побывав в Белом доме, бодро сказал журналистам:
– Президент отлично выглядит, мы съели больше, чем я обычно съедаю на обед.
Но друзьям Трумэн с ужасом поведал:
– У Рузвельта трясутся руки, он не мог налить сливки в кофе. Президент с трудом говорит. С головой у него все в порядке, но физически он буквально разваливается на части.
Считается, что на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Рузвельт чувствовал себя настолько плохо, что не понимал Сталина.
– Мы действительно всем сердцем верили в то, что занимается заря нового дня, о наступлении которого все мы молились, – вспоминал советник Рузвельта Гарри Гопкинс. – Ни у президента Рузвельта, ни у кого-либо из нас не возникало ни малейшего сомнения в том, что мы сможем мирно жить и ладить с русскими.
Впрочем, никто в действительности не знал, какие мысли скрывал в своей голове Рузвельт. Он был загадочным человеком. И по сей день исследователи еще не до конца в нем разобрались. Мелкие уловки и высокие принципы – все сочеталось в нем самым невероятным образом. Он был политиком до мозга костей.
В Сталине Рузвельт видел партнера в сохранении послевоенного мира. Но если бы он убедился, что советский вождь не таков, каким он себе его представлял, Рузвельт стал бы его противником. 24 марта 1945 года, перед тем как отправиться на воды в Джорджию, Рузвельт прочитал телеграмму своего посла в Москве и произнес:
– Аверелл прав. Со Сталиным невозможно иметь дело. Он нарушил все обязательства, которые взял на себя в Ялте.
Выходит, холодная война была неизбежной? Однако же президент Рузвельт верил, что накал напряженности можно снизить с помощью доброй воли, и у него это получалось. Если бы Рузвельт еще пожил, возможно, накал и масштабы холодной войны были бы меньшими. Но мастер очаровывать людей и находить компромиссы Франклин Делано Рузвельт 12 апреля 1945 года ушел в мир иной.
Гарри Трумэн стал вице-президентом, потому что группа влиятельных политиков хотела избавиться от прежнего – Генри Уоллеса. Это был очень серьезный и яркий политик, биолог по образованию и профессии. Уоллес был думающим человеком и сторонником рузвельтовского «нового курса» и подлинно демократической Америки, выступал в защиту гражданских прав. Но он был, пожалуй, слишком интеллигентен для практической политики, учил русский язык, развлекался тем, что бросал бумеранг, и был мистиком – советовался с духом ушедшего из жизни индейского вождя. Для циничных политиков он был неприемлем.
Джеймс Бирнс, который потом станет государственным секретарем Соединенных Штатов, казался очевидным кандидатом в вице-президенты. Но Бирнс был католиком, а женившись, стал протестантом. Ясно было, что американские католики за отступника голосовать не станут. К тому же южанин Бирнс был сторонником расовой сегрегации.
– Если дать неграм политические права, – пугал однопартийцев Бирнс, – они не только вступят в Демократическую партию, они станут контролировать партию.
Южане не хотели Уоллеса, потому что он был сторонником равноправия. Северяне не принимали Бирнса как раз за обратное. Возникла кандидатура Гарри Трумэна, как очевидно компромиссная. Сам он не знал, как ему относиться к перспективе вице-президентства. Делился с другом:
– Вице-президент председательствует в сенате и ждет похорон.
Партийные боссы решили в пользу Трумэна. У Трумэна не было врагов, он придерживался умеренных взглядов, что всех и устроило. Но Рузвельт не нуждался в вице-президенте, не принимал его всерьез и не вовлекал в большую политику.
До конца февраля 1945 года Рузвельта вообще не было в стране. Через два дня после инаугурации в обстановке полной секретности он поехал на поезде в Норфолк, где сел на борт крейсера «Квинси», который отправился в Средиземное море. С Мальты президента на самолете доставили в Ялту.
Трумэну объяснили, что в случае крайней необходимости он может связаться с президентом через Белый дом. О встрече лидеров великих держав в Ялте его даже не поставили в известность. 1 марта 1945 года на совместном заседании обеих палат он вместе со всеми выслушал рассказ Рузвельта о конференции в Ялте. Президент произнес речь сидя. Он выглядел очень плохо, говорил с трудом.
В роли вице-президента Гарри Трумэн пробыл всего восемьдесят три дня. За это время они с Рузвельтом встречались – если не считать заседаний кабинета министров – только дважды – 8 марта и 19 марта, и оба раза ничего важного не обсуждалось. Франклин Рузвельт не ввел его в узкий круг, где принимались все важные решения.
Рузвельт любил нюансы, тонкости, игру. А Трумэн предпочитал простые вопросы и ясные ответы – хорошо или плохо, умно или глупо. Рузвельт был актером, Трумэн – простым и небогатым человеком. У него даже не было собственного дома. А Рузвельт в глазах Трумэна принадлежал к высшему обществу. За глаза Трумэн называл президента Санта-Клаусом, примадонной и факиром.
Для Трумэна президент был слишком уклончив. Трумэн привык к людям, которые говорят прямо. Трумэн жаловался:
– Когда встречаешься с президентом, всегда говорит он – и о том, о чем он желает говорить, и никогда не говорит о том, о чем ты хочешь с ним побеседовать.
Гарри Трумэн не знал, что обсуждалось на высшем уровне с союзниками. Не знал, что атомное оружие практически создано. Не знал, что Америке делать в Европе. Разрушенная и отчаявшаяся Европа лежала между двумя главными победителями – ее можно было оккупировать, спасать или сражаться за нее.
Вступив в должность президента Соединенных Штатов, Гарри Трумэн признался:
– Это чудовищная ответственность, и я последний, кому она по плечу.
После смерти Рузвельта ведущую роль взял на себя Уинстон Черчилль. Из участников «Большой тройки» он был самым старомодным. Он жил идеалами исчезнувшей Британской империи. Иногда он вел себя как выдающийся государственный деятель, иногда как большой ребенок. У Черчилля легко зарождалась эмоциональная привязанность к тем, с кем ему приходилось сотрудничать, временами даже к Сталину.
Старомодный аристократ, Уинстон Черчилль происходил из семьи, которая поколениями давала Англии государственных деятелей и солдат. Он пошел в армию и стал кавалеристом. Во время Англобурской войны попал в плен, но бежал. Буры назначили награду за его поимку – тридцать фунтов стерлингов.
Он был невероятно далек от жизни простых людей. Сын лорда и внук герцога, он родился во дворце. Его всегда окружали слуги. У него никогда не было времени на серьезное изучение предмета. Он был блистательным импровизатором, человеком неожиданных идей и стремительных действий. Его не пугала война. Он словно предчувствовал, что это его время, что он станет героем. Его не пугали трагизм и кровь войны. Его характер закалился в борьбе, когда выбор был простым: убей, или тебя убьют.
Когда Гитлер напал на Россию, именно Черчилль сделал первый шаг навстречу Москве. Бывший организатор крестового похода против коммунизма заявил:
– Прошлое с его преступлениями, безрассудством и трагедиями остается позади, теперь Англия окажет любую помощь России и русскому народу.
В своем кругу Черчилль объяснил:
– Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы публично поддержал самого дьявола.
Понятие «железный занавес» Черчилль впервые употребил не в Фултоне, а значительно раньше, в письме президенту Трумэну 12 мая 1945 года: «Железный занавес опустился над их фронтом. Мы не знаем, что за ним происходит».
18 мая премьер-министр Черчилль пригласил к себе советского посла Федора Тарасовича Гусева на рабочий завтрак и сказал послу, что он хотел бы провести новую встречу «Большой тройки» на территории поверженной Германии: «Без личной встречи руководителей трех стран невозможно разрядить весьма напряженную обстановку» (см. журнал «Новая и новейшая история», № 4/2005).
– Вы держите в руках европейские столицы и никого туда не пускаете, – говорил послу Черчилль. – Польские дела загнаны в тупик, общая атмосфера накалена – все это не может не вызывать у нас тревогу. Я знаю, вы являетесь великой нацией и своей борьбой заслужили равное место среди великих держав, но и мы, британцы, являемся достойной нацией, и мы не позволим, чтобы с нами обращались грубо и ущемляли наши интересы.
Федор Гусев сообщал в Москву, что Черчилль с трудом сдерживал себя.
Через несколько дней после поражения Германии премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль приказал своим военным готовить планы грядущей войны с Советским Союзом. Секретный план получил название «Операция «Немыслимое». Он предусматривал совместные действия американских и британских войск при поддержке немецкого корпуса, которому вновь выдадут оружие.
Предлагалось сконцентрировать сорок семь англо-американских дивизий плюс десять германских (хотя и понимали сложность мобилизации немцев на новую войну – однако полагали, что страх перед большевизмом подтолкнет их к сотрудничеству с англичанами и американцами) для противостояния советским войскам в Восточной Европе. Авиация Англии собиралась действовать с баз в Дании и Северной Германии, флот – двинуться вперед вдоль балтийского побережья.
Планировщики исходили из того, что в ответ Сталин, скорее всего, оккупирует Норвегию, вторгнется в Грецию и Турцию, захватит нефтяные месторождения Ирана и Ирака – на этом направлении одиннадцати дивизиям Красной армии могли противостоять только две индийские бригады.
Начальник имперского Генерального штаба и главный военный советник Черчилля Алан Брук еще в 1943 году пришел к выводу, что именно Советский Союз станет следующим врагом. 22 мая 1945 года Черчиллю доложили, что придется противостоять СССР объединенными силами Соединенных Штатов и Британской империи. Но через день, на совещании 24 мая, британские военачальники нашли идею войны с Советским Союзом «фантастической и немыслимой» и отвергли план. Им рисовались другие картины ближайшего будущего: как быть, если Красная армия не остановится в Германии, а двинется дальше, оккупирует Францию и соседние небольшие страны?
Когда общий враг, Гитлер, был повержен, вновь встал вопрос: как относиться к Советскому Союзу? Массовые репрессии, насильственная коллективизация, голод – все это привело к тому, что в представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Заместитель начальника британского Генерального штаба генерал-лейтенант Генри Паунал пометил в дневнике, что не может относиться к советским вождям как к союзникам: «Они убийцы».
Британский посол Кларк-Керр жаловался, что в Москве он живет как в клетке. Мало кто из советских граждан рисковал принять приглашение на прием в британское посольство. Послу позволяли встречаться только с узким кругом советских чиновников. За ним постоянно следили. Его утешало только одно:
– Меня окружало четверо, а японского посла восемь человек.
Впечатления английских дипломатов и военных от пребывания в Советском Союзе и от общения с советскими чиновниками были столь тягостными, что они затмевали более реалистический анализ политики Москвы. Британские разведчики говорили о «примитивной азиатской расе». При мысли о появлении у ворот цивилизованной Европы таких варваров возникала мысль о необходимости сдерживания Красной армии.
– Вполне естественно относиться к русским как к разумным человеческим существам, – говорил в своем кругу Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании. – Но поскольку они таковыми не являются, а охвачены безумной подозрительностью, то от нас требуется невиданное терпение.
По существу, вернулись предвоенные настроения. Тогда, после пакта с Гитлером, Советский Союз рассматривался как фактический союзник нацистской Германии. Война Советского Союза с Финляндией едва не стала в 1940 году поводом для почти открытых действий Англии против Советского Союза. Управление специальных операций готовило диверсии на советских нефтяных объектах. Британские добровольцы-горнолыжники тренировались во Французских Альпах, ожидая отправки в Финляндию. Они должны были стать своего рода «интернациональной бригадой» и помочь финнам.
Многие в Англии и Соединенных Штатах считали Сталина и Гитлера двумя главными преступниками в мире. Сторонники такой точки зрения исходили из того, что союз со сталинским режимом мог быть только временным.
Генерал Джон Дин, который во время войны руководил американской военной миссией в Москве, считал, что в Вашингтоне, занимаясь поставками оружия и стратегически важных материалов по ленд-лизу в СССР, перестарались и передали советской армии больше, чем следовало, – в особенности после того, как в войне наметился поворот в результате Сталинградской битвы.
«Абсолютно правильным было относиться к России как к союзнику, – доказывал генерал Дин, – до тех пор, пока она терпела поражение в войне, но ситуация для нас стала очень серьезной, когда русские начали контрнаступление».
Британские дипломаты составили доклад, в котором говорилось: «Общее мнение всех стран, граничащих с Советским Союзом и испытавших на себе советское правление, таково, что, каким ужасным бы ни было поведение немцев, это меньшее зло, чем правление России».
22 мая 1945 года британский посол при польском правительстве в эмиграции сэр Оуэн О’Малли жаловался, что советское правление в Восточной Европе означает «чистки, аресты и расстрелы». Запад делает вид, что не замечает этого, во имя сохранения единого фронта против нацистской Германии, но настало время менять политику. Советская система «такая же жестокая, как правление нацистов». 1 октября 1945 года британские военные докладывали в Лондон, что пребывание советских войск на территории Польши сопровождается «повсеместными убийствами, изнасилованиями и грабежами. Такое поведение советских войск всем уже знакомо».
В свою очередь, Сталин опасался, что англичане и американцы могут сговориться с немцами и вместе повернуть против него. 29 июня 1945 года маршал Георгий Константинович Жуков отдал приказ провести полную перегруппировку советских войск, находящихся на территории Германии, и подготовиться к ведению боевых действий против неназванного противника.
Шанс преодолеть разногласия представился на встрече «Большой тройки» в Потсдаме. Гарри Трумэн считал очень по-американски, что большинство проблем – результат непонимания. Нужно встретиться со Сталиным – «лицом к лицу» – и обо всем спокойно договориться. Трумэн с детства гордился своей способностью договариваться с людьми.
Гарри Трумэн объяснял историку Роберту Шервуду:
«Внешняя политика, проводимая моей администрацией, является продолжением той, что была у страны с 1939 года. Я полагаю, что все мы испытывали к России самые добрые чувства как к нашему союзнику, и я знал, направляясь в Потсдам, что готов оказать ей помощь в деле восстановления…
Но печальный опыт, кажется, свидетельствует, что русские не относятся к договорам с тем же священным трепетом, с которым относимся к ним мы».
Когда Трумэн приехал в Потсдам, Черчилль пожелал с ним познакомиться. Президент пригласил его на одиннадцать утра. Дочь британского премьер-министра Мэри потом сказала, что отец не вставал так рано лет десять.
Черчиллю было за семьдесят. У него было ощущение, что он уже все видел. Он привык, что им восхищаются. Но выглядел он неважно, устал. Черчилль произнес множество комплиментов Трумэну. Американский президент записал в дневнике: «Уверен, что мы бы прекрасно поладили, если бы он не пытался все залить елеем».
Днем 16 августа Трумэн захотел осмотреть разрушенный Берлин. То же сделал и Черчилль, он провел полчаса на развалинах имперской канцелярии. Увидев развалины, сказал:
– Вот что было бы с нами, если бы они победили.
Все задавались вопросом: где же Сталин?
Советский вождь приехал позже остальных, вечером 16 августа, на поезде. Говорили, что его задержали дела. Возможно, он просто хотел подчеркнуть свою значимость. Англичане и американцы изумились сталинской охране. Он появился в Потсдаме в сопровождении тысяч солдат НКВД. Западные дипломаты полагали, что у советского вождя паранойя.
Посол Аверелл Гарриман, который тоже приехал в Потсдам, поздравил Сталина с победой.
– Вы дошли до Берлина. Рады?
– Чего радоваться? – ответил Сталин. – Император Александр дошел до Парижа.
К новому американскому президенту Гарри Трумэну Сталин сам приехал знакомиться. Дипломаты заметили, что вождь постарел. Он медленно двигался, говорил мало и тихо. Трумэн попытался обратиться к Сталину фамильярно – «дядя Джо», но понял, что этого не следует делать. Сталин уверенно сказал, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине. Повторил свое обещание принять участие в войне против Японии.
Гарри Трумэн неуверенно пригласил Сталина пообедать. Вождь с удовольствием остался. Подавали суп со шпинатом, жареную печень и бекон, запеченную свинину, картофель, фасоль, хлеб, джем, фрукты, пирожные и сигары, от которых Сталин отказался, и калифорнийское вино, которое он оценил.
Трумэн написал жене: «Сталин мне нравится. Он прямой человек».
Здесь, в Потсдаме, началась атомная эпопея. Трумэн сказал Сталину, что создано новое оружие. Принято считать, что президент сообщил тогда об успешном ядерном испытании, чтобы произвести впечатление на Сталина, надавить на него. Но Трумэн приехал в Потсдам в хорошем настроении. Морское путешествие доставило ему удовольствие. Показывали кино, нашлись партнеры для игры в покер. Он много гулял по палубе и думал, что со Сталиным поладит.
«Идея использовать атомную бомбу для давления на русских никогда не обсуждалась в Потсдаме, – писал Аверелл Гарриман. – Трумэн просто об этом не думал. Настроение было такое: относиться к Сталину как к союзнику, трудному, конечно, союзнику – в надежде, что будет вести себя соответственно».
В Потсдаме решали, что делать с разгромленной Германией. Договорились полностью уничтожить ее военную промышленность, распустить все нацистские учреждения, объяснить немецкому народу, что он сам виноват в своем бедственном положении, и реконструировать германскую политическую жизнь на демократической основе.
В какой-то момент Трумэн поинтересовался у Сталина, что произошло с польскими офицерами, о которых говорят, что их расстреляли в Катыни. Сталин ответил холодно:
– Они убежали.
Прямо во время конференции в Потсдаме «Большую тройку» покинул Уинстон Черчилль. Еще 25 мая 1945 года на аудиенции у короля он подал в отставку как премьер-министр кабинета военного времени. Король поручил ему сформировать временное правительство и провести выборы, которые назначили на 5 июля. Британские солдаты, разбросанные по всему миру, тоже голосовали, поэтому на подсчет голосов потребовалось две недели.
Черчилль, который находился в ореоле славы, рассчитывал на победу. Но Консервативная партия потерпела тяжелое поражение. По мнению историков, консерваторов постигло возмездие за их зазнайство. Несмотря на свою проницательность и опыт политической борьбы, Черчилль не сумел уловить настроения страны и допустил плачевные ошибки, выступая по радио. Он третировал соперников – Либеральную и Лейбористскую партии – как сборище наглецов, которые берутся не за свое дело.
Командующему 1-м Белорусским фронтом Константину Константиновичу Рокоссовскому, поляку по происхождению, поручили дать интервью британскому корреспонденту Александру Верту и объяснить, почему его войска вдруг остановились, когда говорилось, что они вот-вот войдут в Варшаву.
– Я признаю, что некоторые советские корреспонденты проявили 1 августа излишний оптимизм, – говорил Рокоссовский. – Нас теснили… На войне такие вещи случаются… Мы теряем много людей. Учтите, что у нас за плечами более двух месяцев непрерывных боев… Красная армия может временами уставать. Наши потери были очень велики.
Развеять взаимное недоверие не удавалось. Сталин подозревал Англию и Соединенные Штаты в намерении подписать сепаратный договор с Германией. Американцы и англичане полагали, что Сталин сознательно остановил свои войска и дал немцам подавить Варшавское восстание, чтобы создать политический вакуум и очистить площадку для польских коммунистов.
Союзники просили разрешения использовать советские аэродромы, чтобы на них могли садиться самолеты, которые вылетали бы из Италии, чтобы снабжать с воздуха польских повстанцев.
Сталин обещал помочь восставшим полякам. Но 15 августа первый заместитель наркома иностранных дел Андрей Януарьевич Вышинский отверг просьбу союзников разрешить их самолетам садиться на аэродроме в Полтаве. Британским самолетам не хватало керосина, чтобы вернуться на свои аэродромы. Летчики сбрасывали груз над Варшавой и прыгали с парашютом.
Гарриман добился встречи с Молотовым, сказал ему о том, что «ненужная гибель» американских и британских летчиков произведет тягостное впечатление на союзников:
– Отказ в помощи полякам, которые ведут теперь борьбу в Варшаве, никогда не будет понят в Соединенных Штатах, каковы бы ни были ошибки руководителей поляков. Я уверен, что если Молотов продумает эти факты, то он пересмотрит свое решение.
Переводчик Павлов пометил: «Эти свои последние слова Гарриман произнес сильно взволнованным голосом».
Гарриман вспоминал, что это были «самые трудные переговоры». Вернувшись к себе в Спасо-Хаус, посол Гарриман подготовил письмо Рузвельту:
«Единственное, во что я здесь верил, была надежность слова Сталина. Теперь он нарушил свое обещание, данное Миколайчику, и сделал это безо всяких видимых оснований. Только что Сталин обвинял поляков в нежелании «драться против немцев», а 9 августа, встретившись с Миколайчиком, назвал Варшавское восстание неразумным.
Польская проблема, важная сама по себе, может предвещать ту же беспощадную советскую политику и на других направлениях… Советское правительство ошибочно воспринимает наше расположение как признак слабости и согласия с его политикой… Если мы не станем возражать, то по всем признакам Советский Союз превратится во всемирного громилу повсюду, где затрагиваются его интересы…»
9 сентября 1944 года Сталин и Молотов все-таки согласились принимать самолеты союзников на своих аэродромах. 13 сентября и советская авиация начала полеты на Варшаву. Но было поздно. К тому времени восстание было фактически разгромлено.
Осенью 1939 года Сталин принял участие в разделе Польши. Часть польской территории была присоединена к Советскому Союзу. Сталин согласен был только на такое правительство в Варшаве, которое признает новые границы. Министры-эмигранты, нашедшие убежище в Лондоне, не были готовы к такой жертве. Значит, считал Сталин, Польшу должны возглавить другие люди. И они нашлись. Но его ставленников не признавали союзники.
На совещании трех министров иностранных дел в Ялте в феврале 1945 года выработали компромисс: «Действующее ныне в Польше Временное правительство должно быть реорганизовано на более широкой демократической основе с включением демократических деятелей из самой Польши и поляков из-за границы».
Расплывчатая формула позволяла обеим сторонам толковать ее смысл по-своему.
Британский министр иностранных дел Энтони Иден в палате общин говорил:
– Временами трудно отделаться от гнетущего чувства, порожденного сложными проблемами, нависшими над Европой. Они несравнимо острее тех, которые возникали после прошлой войны… Восстановить жизнь в Европе, избавить Европу от анархии и хаоса возможно лишь совместными усилиями трех держав… Внешняя политика Англии веками зиждилась на твердом намерении не допускать господства какой-либо одной страны над Европой. Мы верим в Европу, мы являемся частью Европы, и я убежден, что ни одна страна никогда не будет господствовать над Европой. Она слишком велика для того, чтобы одна нация смогла этого добиться.
Британский министр был настроен примирительно: разумнее стараться урегулировать нестерпимое положение, чем упорствовать по принципиальным соображениям и тем самым не только ничего не уладить, но и вообще поставить под сомнение единственную основу, на которой можно добиться урегулирования в послевоенном мире.
Рузвельт писал Сталину 6 февраля 1945 года: «Соединенные Штаты никогда не поддержат каким-либо образом любое временное правительство в Польше, которое было бы враждебно Вашим интересам».
Рузвельт откровенно говорил Гарриману, что ему в общем все равно, станут восточноевропейские страны коммунистическими или нет. Важнее было обеспечить участие Советского Союза в войне с Японией. Он намеревался сразу же после победы над Гитлером вывести американские войска из Европы.
Рузвельт писал Черчиллю:
«Умоляю, не просите меня оставить американские войска во Франции. Я просто не могу этого сделать! Мне надо будет вернуть их домой. Я отказываюсь опекать Бельгию, Францию и Италию: это вам следует воспитывать и наказывать собственных детей…
Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты брали на себя бремя перестройки Франции, Италии и Балкан. Это не наша задача, коль скоро мы отдалены от этих мест более чем на три тысячи миль».
В последние месяцы войны, когда решалась судьба Европы, Франклин Рузвельт, переболевший полиомиелитом, уже медленно умирал от церебральной ишемии. Он страдал от высокого давления. Больное сердце не могло в должной степени снабжать кислородом мозг.
Вице-президент Гарри Трумэн, побывав в Белом доме, бодро сказал журналистам:
– Президент отлично выглядит, мы съели больше, чем я обычно съедаю на обед.
Но друзьям Трумэн с ужасом поведал:
– У Рузвельта трясутся руки, он не мог налить сливки в кофе. Президент с трудом говорит. С головой у него все в порядке, но физически он буквально разваливается на части.
Считается, что на Ялтинской конференции в феврале 1945 года Рузвельт чувствовал себя настолько плохо, что не понимал Сталина.
– Мы действительно всем сердцем верили в то, что занимается заря нового дня, о наступлении которого все мы молились, – вспоминал советник Рузвельта Гарри Гопкинс. – Ни у президента Рузвельта, ни у кого-либо из нас не возникало ни малейшего сомнения в том, что мы сможем мирно жить и ладить с русскими.
Впрочем, никто в действительности не знал, какие мысли скрывал в своей голове Рузвельт. Он был загадочным человеком. И по сей день исследователи еще не до конца в нем разобрались. Мелкие уловки и высокие принципы – все сочеталось в нем самым невероятным образом. Он был политиком до мозга костей.
В Сталине Рузвельт видел партнера в сохранении послевоенного мира. Но если бы он убедился, что советский вождь не таков, каким он себе его представлял, Рузвельт стал бы его противником. 24 марта 1945 года, перед тем как отправиться на воды в Джорджию, Рузвельт прочитал телеграмму своего посла в Москве и произнес:
– Аверелл прав. Со Сталиным невозможно иметь дело. Он нарушил все обязательства, которые взял на себя в Ялте.
Выходит, холодная война была неизбежной? Однако же президент Рузвельт верил, что накал напряженности можно снизить с помощью доброй воли, и у него это получалось. Если бы Рузвельт еще пожил, возможно, накал и масштабы холодной войны были бы меньшими. Но мастер очаровывать людей и находить компромиссы Франклин Делано Рузвельт 12 апреля 1945 года ушел в мир иной.
Гарри Трумэн стал вице-президентом, потому что группа влиятельных политиков хотела избавиться от прежнего – Генри Уоллеса. Это был очень серьезный и яркий политик, биолог по образованию и профессии. Уоллес был думающим человеком и сторонником рузвельтовского «нового курса» и подлинно демократической Америки, выступал в защиту гражданских прав. Но он был, пожалуй, слишком интеллигентен для практической политики, учил русский язык, развлекался тем, что бросал бумеранг, и был мистиком – советовался с духом ушедшего из жизни индейского вождя. Для циничных политиков он был неприемлем.
Джеймс Бирнс, который потом станет государственным секретарем Соединенных Штатов, казался очевидным кандидатом в вице-президенты. Но Бирнс был католиком, а женившись, стал протестантом. Ясно было, что американские католики за отступника голосовать не станут. К тому же южанин Бирнс был сторонником расовой сегрегации.
– Если дать неграм политические права, – пугал однопартийцев Бирнс, – они не только вступят в Демократическую партию, они станут контролировать партию.
Южане не хотели Уоллеса, потому что он был сторонником равноправия. Северяне не принимали Бирнса как раз за обратное. Возникла кандидатура Гарри Трумэна, как очевидно компромиссная. Сам он не знал, как ему относиться к перспективе вице-президентства. Делился с другом:
– Вице-президент председательствует в сенате и ждет похорон.
Партийные боссы решили в пользу Трумэна. У Трумэна не было врагов, он придерживался умеренных взглядов, что всех и устроило. Но Рузвельт не нуждался в вице-президенте, не принимал его всерьез и не вовлекал в большую политику.
До конца февраля 1945 года Рузвельта вообще не было в стране. Через два дня после инаугурации в обстановке полной секретности он поехал на поезде в Норфолк, где сел на борт крейсера «Квинси», который отправился в Средиземное море. С Мальты президента на самолете доставили в Ялту.
Трумэну объяснили, что в случае крайней необходимости он может связаться с президентом через Белый дом. О встрече лидеров великих держав в Ялте его даже не поставили в известность. 1 марта 1945 года на совместном заседании обеих палат он вместе со всеми выслушал рассказ Рузвельта о конференции в Ялте. Президент произнес речь сидя. Он выглядел очень плохо, говорил с трудом.
В роли вице-президента Гарри Трумэн пробыл всего восемьдесят три дня. За это время они с Рузвельтом встречались – если не считать заседаний кабинета министров – только дважды – 8 марта и 19 марта, и оба раза ничего важного не обсуждалось. Франклин Рузвельт не ввел его в узкий круг, где принимались все важные решения.
Рузвельт любил нюансы, тонкости, игру. А Трумэн предпочитал простые вопросы и ясные ответы – хорошо или плохо, умно или глупо. Рузвельт был актером, Трумэн – простым и небогатым человеком. У него даже не было собственного дома. А Рузвельт в глазах Трумэна принадлежал к высшему обществу. За глаза Трумэн называл президента Санта-Клаусом, примадонной и факиром.
Для Трумэна президент был слишком уклончив. Трумэн привык к людям, которые говорят прямо. Трумэн жаловался:
– Когда встречаешься с президентом, всегда говорит он – и о том, о чем он желает говорить, и никогда не говорит о том, о чем ты хочешь с ним побеседовать.
Гарри Трумэн не знал, что обсуждалось на высшем уровне с союзниками. Не знал, что атомное оружие практически создано. Не знал, что Америке делать в Европе. Разрушенная и отчаявшаяся Европа лежала между двумя главными победителями – ее можно было оккупировать, спасать или сражаться за нее.
Вступив в должность президента Соединенных Штатов, Гарри Трумэн признался:
– Это чудовищная ответственность, и я последний, кому она по плечу.
После смерти Рузвельта ведущую роль взял на себя Уинстон Черчилль. Из участников «Большой тройки» он был самым старомодным. Он жил идеалами исчезнувшей Британской империи. Иногда он вел себя как выдающийся государственный деятель, иногда как большой ребенок. У Черчилля легко зарождалась эмоциональная привязанность к тем, с кем ему приходилось сотрудничать, временами даже к Сталину.
Старомодный аристократ, Уинстон Черчилль происходил из семьи, которая поколениями давала Англии государственных деятелей и солдат. Он пошел в армию и стал кавалеристом. Во время Англобурской войны попал в плен, но бежал. Буры назначили награду за его поимку – тридцать фунтов стерлингов.
Он был невероятно далек от жизни простых людей. Сын лорда и внук герцога, он родился во дворце. Его всегда окружали слуги. У него никогда не было времени на серьезное изучение предмета. Он был блистательным импровизатором, человеком неожиданных идей и стремительных действий. Его не пугала война. Он словно предчувствовал, что это его время, что он станет героем. Его не пугали трагизм и кровь войны. Его характер закалился в борьбе, когда выбор был простым: убей, или тебя убьют.
Когда Гитлер напал на Россию, именно Черчилль сделал первый шаг навстречу Москве. Бывший организатор крестового похода против коммунизма заявил:
– Прошлое с его преступлениями, безрассудством и трагедиями остается позади, теперь Англия окажет любую помощь России и русскому народу.
В своем кругу Черчилль объяснил:
– Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы публично поддержал самого дьявола.
Понятие «железный занавес» Черчилль впервые употребил не в Фултоне, а значительно раньше, в письме президенту Трумэну 12 мая 1945 года: «Железный занавес опустился над их фронтом. Мы не знаем, что за ним происходит».
18 мая премьер-министр Черчилль пригласил к себе советского посла Федора Тарасовича Гусева на рабочий завтрак и сказал послу, что он хотел бы провести новую встречу «Большой тройки» на территории поверженной Германии: «Без личной встречи руководителей трех стран невозможно разрядить весьма напряженную обстановку» (см. журнал «Новая и новейшая история», № 4/2005).
– Вы держите в руках европейские столицы и никого туда не пускаете, – говорил послу Черчилль. – Польские дела загнаны в тупик, общая атмосфера накалена – все это не может не вызывать у нас тревогу. Я знаю, вы являетесь великой нацией и своей борьбой заслужили равное место среди великих держав, но и мы, британцы, являемся достойной нацией, и мы не позволим, чтобы с нами обращались грубо и ущемляли наши интересы.
Федор Гусев сообщал в Москву, что Черчилль с трудом сдерживал себя.
Через несколько дней после поражения Германии премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль приказал своим военным готовить планы грядущей войны с Советским Союзом. Секретный план получил название «Операция «Немыслимое». Он предусматривал совместные действия американских и британских войск при поддержке немецкого корпуса, которому вновь выдадут оружие.
Предлагалось сконцентрировать сорок семь англо-американских дивизий плюс десять германских (хотя и понимали сложность мобилизации немцев на новую войну – однако полагали, что страх перед большевизмом подтолкнет их к сотрудничеству с англичанами и американцами) для противостояния советским войскам в Восточной Европе. Авиация Англии собиралась действовать с баз в Дании и Северной Германии, флот – двинуться вперед вдоль балтийского побережья.
Планировщики исходили из того, что в ответ Сталин, скорее всего, оккупирует Норвегию, вторгнется в Грецию и Турцию, захватит нефтяные месторождения Ирана и Ирака – на этом направлении одиннадцати дивизиям Красной армии могли противостоять только две индийские бригады.
Начальник имперского Генерального штаба и главный военный советник Черчилля Алан Брук еще в 1943 году пришел к выводу, что именно Советский Союз станет следующим врагом. 22 мая 1945 года Черчиллю доложили, что придется противостоять СССР объединенными силами Соединенных Штатов и Британской империи. Но через день, на совещании 24 мая, британские военачальники нашли идею войны с Советским Союзом «фантастической и немыслимой» и отвергли план. Им рисовались другие картины ближайшего будущего: как быть, если Красная армия не остановится в Германии, а двинется дальше, оккупирует Францию и соседние небольшие страны?
Когда общий враг, Гитлер, был повержен, вновь встал вопрос: как относиться к Советскому Союзу? Массовые репрессии, насильственная коллективизация, голод – все это привело к тому, что в представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Заместитель начальника британского Генерального штаба генерал-лейтенант Генри Паунал пометил в дневнике, что не может относиться к советским вождям как к союзникам: «Они убийцы».
Британский посол Кларк-Керр жаловался, что в Москве он живет как в клетке. Мало кто из советских граждан рисковал принять приглашение на прием в британское посольство. Послу позволяли встречаться только с узким кругом советских чиновников. За ним постоянно следили. Его утешало только одно:
– Меня окружало четверо, а японского посла восемь человек.
Впечатления английских дипломатов и военных от пребывания в Советском Союзе и от общения с советскими чиновниками были столь тягостными, что они затмевали более реалистический анализ политики Москвы. Британские разведчики говорили о «примитивной азиатской расе». При мысли о появлении у ворот цивилизованной Европы таких варваров возникала мысль о необходимости сдерживания Красной армии.
– Вполне естественно относиться к русским как к разумным человеческим существам, – говорил в своем кругу Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании. – Но поскольку они таковыми не являются, а охвачены безумной подозрительностью, то от нас требуется невиданное терпение.
По существу, вернулись предвоенные настроения. Тогда, после пакта с Гитлером, Советский Союз рассматривался как фактический союзник нацистской Германии. Война Советского Союза с Финляндией едва не стала в 1940 году поводом для почти открытых действий Англии против Советского Союза. Управление специальных операций готовило диверсии на советских нефтяных объектах. Британские добровольцы-горнолыжники тренировались во Французских Альпах, ожидая отправки в Финляндию. Они должны были стать своего рода «интернациональной бригадой» и помочь финнам.
Многие в Англии и Соединенных Штатах считали Сталина и Гитлера двумя главными преступниками в мире. Сторонники такой точки зрения исходили из того, что союз со сталинским режимом мог быть только временным.
Генерал Джон Дин, который во время войны руководил американской военной миссией в Москве, считал, что в Вашингтоне, занимаясь поставками оружия и стратегически важных материалов по ленд-лизу в СССР, перестарались и передали советской армии больше, чем следовало, – в особенности после того, как в войне наметился поворот в результате Сталинградской битвы.
«Абсолютно правильным было относиться к России как к союзнику, – доказывал генерал Дин, – до тех пор, пока она терпела поражение в войне, но ситуация для нас стала очень серьезной, когда русские начали контрнаступление».
Британские дипломаты составили доклад, в котором говорилось: «Общее мнение всех стран, граничащих с Советским Союзом и испытавших на себе советское правление, таково, что, каким ужасным бы ни было поведение немцев, это меньшее зло, чем правление России».
22 мая 1945 года британский посол при польском правительстве в эмиграции сэр Оуэн О’Малли жаловался, что советское правление в Восточной Европе означает «чистки, аресты и расстрелы». Запад делает вид, что не замечает этого, во имя сохранения единого фронта против нацистской Германии, но настало время менять политику. Советская система «такая же жестокая, как правление нацистов». 1 октября 1945 года британские военные докладывали в Лондон, что пребывание советских войск на территории Польши сопровождается «повсеместными убийствами, изнасилованиями и грабежами. Такое поведение советских войск всем уже знакомо».
В свою очередь, Сталин опасался, что англичане и американцы могут сговориться с немцами и вместе повернуть против него. 29 июня 1945 года маршал Георгий Константинович Жуков отдал приказ провести полную перегруппировку советских войск, находящихся на территории Германии, и подготовиться к ведению боевых действий против неназванного противника.
Шанс преодолеть разногласия представился на встрече «Большой тройки» в Потсдаме. Гарри Трумэн считал очень по-американски, что большинство проблем – результат непонимания. Нужно встретиться со Сталиным – «лицом к лицу» – и обо всем спокойно договориться. Трумэн с детства гордился своей способностью договариваться с людьми.
Гарри Трумэн объяснял историку Роберту Шервуду:
«Внешняя политика, проводимая моей администрацией, является продолжением той, что была у страны с 1939 года. Я полагаю, что все мы испытывали к России самые добрые чувства как к нашему союзнику, и я знал, направляясь в Потсдам, что готов оказать ей помощь в деле восстановления…
Но печальный опыт, кажется, свидетельствует, что русские не относятся к договорам с тем же священным трепетом, с которым относимся к ним мы».
Когда Трумэн приехал в Потсдам, Черчилль пожелал с ним познакомиться. Президент пригласил его на одиннадцать утра. Дочь британского премьер-министра Мэри потом сказала, что отец не вставал так рано лет десять.
Черчиллю было за семьдесят. У него было ощущение, что он уже все видел. Он привык, что им восхищаются. Но выглядел он неважно, устал. Черчилль произнес множество комплиментов Трумэну. Американский президент записал в дневнике: «Уверен, что мы бы прекрасно поладили, если бы он не пытался все залить елеем».
Днем 16 августа Трумэн захотел осмотреть разрушенный Берлин. То же сделал и Черчилль, он провел полчаса на развалинах имперской канцелярии. Увидев развалины, сказал:
– Вот что было бы с нами, если бы они победили.
Все задавались вопросом: где же Сталин?
Советский вождь приехал позже остальных, вечером 16 августа, на поезде. Говорили, что его задержали дела. Возможно, он просто хотел подчеркнуть свою значимость. Англичане и американцы изумились сталинской охране. Он появился в Потсдаме в сопровождении тысяч солдат НКВД. Западные дипломаты полагали, что у советского вождя паранойя.
Посол Аверелл Гарриман, который тоже приехал в Потсдам, поздравил Сталина с победой.
– Вы дошли до Берлина. Рады?
– Чего радоваться? – ответил Сталин. – Император Александр дошел до Парижа.
К новому американскому президенту Гарри Трумэну Сталин сам приехал знакомиться. Дипломаты заметили, что вождь постарел. Он медленно двигался, говорил мало и тихо. Трумэн попытался обратиться к Сталину фамильярно – «дядя Джо», но понял, что этого не следует делать. Сталин уверенно сказал, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине. Повторил свое обещание принять участие в войне против Японии.
Гарри Трумэн неуверенно пригласил Сталина пообедать. Вождь с удовольствием остался. Подавали суп со шпинатом, жареную печень и бекон, запеченную свинину, картофель, фасоль, хлеб, джем, фрукты, пирожные и сигары, от которых Сталин отказался, и калифорнийское вино, которое он оценил.
Трумэн написал жене: «Сталин мне нравится. Он прямой человек».
Здесь, в Потсдаме, началась атомная эпопея. Трумэн сказал Сталину, что создано новое оружие. Принято считать, что президент сообщил тогда об успешном ядерном испытании, чтобы произвести впечатление на Сталина, надавить на него. Но Трумэн приехал в Потсдам в хорошем настроении. Морское путешествие доставило ему удовольствие. Показывали кино, нашлись партнеры для игры в покер. Он много гулял по палубе и думал, что со Сталиным поладит.
«Идея использовать атомную бомбу для давления на русских никогда не обсуждалась в Потсдаме, – писал Аверелл Гарриман. – Трумэн просто об этом не думал. Настроение было такое: относиться к Сталину как к союзнику, трудному, конечно, союзнику – в надежде, что будет вести себя соответственно».
В Потсдаме решали, что делать с разгромленной Германией. Договорились полностью уничтожить ее военную промышленность, распустить все нацистские учреждения, объяснить немецкому народу, что он сам виноват в своем бедственном положении, и реконструировать германскую политическую жизнь на демократической основе.
В какой-то момент Трумэн поинтересовался у Сталина, что произошло с польскими офицерами, о которых говорят, что их расстреляли в Катыни. Сталин ответил холодно:
– Они убежали.
Прямо во время конференции в Потсдаме «Большую тройку» покинул Уинстон Черчилль. Еще 25 мая 1945 года на аудиенции у короля он подал в отставку как премьер-министр кабинета военного времени. Король поручил ему сформировать временное правительство и провести выборы, которые назначили на 5 июля. Британские солдаты, разбросанные по всему миру, тоже голосовали, поэтому на подсчет голосов потребовалось две недели.
Черчилль, который находился в ореоле славы, рассчитывал на победу. Но Консервативная партия потерпела тяжелое поражение. По мнению историков, консерваторов постигло возмездие за их зазнайство. Несмотря на свою проницательность и опыт политической борьбы, Черчилль не сумел уловить настроения страны и допустил плачевные ошибки, выступая по радио. Он третировал соперников – Либеральную и Лейбористскую партии – как сборище наглецов, которые берутся не за свое дело.