Леонид Николаевич Андреев. Не убий

   Василиса Петровна. Барабан турецкий…
 
   Незаметно выпивает еще рюмку.
 
   Феофан. Что такое? Да ты меня настоящего видал?
   Яков. А какой ты настоящий?
   Феофан. А такой! Надо, чтоб запой у меня случился, вот какой.
   Яков. А так не можешь?
   Феофан. И так могу. Но только без настоящего заводу я очень милослив, очень я милослив, да. Я грешника-то люблю, когда я без настоящего заводу, вот в чем главное происшествие. Грешник, я тебе скажу, братец ты мой, – душевнейший человек; – да я за самого паршивого грешника, давай мне гору золота, и ту не возьму! Кто меня кормит и поит? – грешник. Кто душу мою лелеет? – грешник же (прослезился). Да я за грешника тысячу праведников отдам! Что праведник – от него, как от козла: ни шерсти, ни молока, а ты мне грешничка дай, я тебе в ножки поклонюсь!
   Василиса Петровна. Заблаговестил.
   Феофан (воодушевляясь). У меня, братец ты мой, нюх есть. Я как нюхну носом, так все насквозь понимаю. Ты думаешь, я не вижу, чем тут пахнет? Вижу. Эй вы, дщери вавилонские, винопийцы, блудницы, тати нощные, воры дневные, человекоубийцы. Чем тут пахнет, сознавайся!
 
   Тихонько открывая дверь, входит Кулабухов, прислушивается с крайний любопытством. На нем, вместо старого пиджака, довольно приличный сюртучок.
 
   Маргарита. Ох, да и страшный же ты черт! Яшенька, что он, шутит?
   Яков. Шутит. Глядите – смотрите: сам Кулабухов господин.
   Кулабухов (выступая). Так, так, пророки, да! Очень, очень поучительное зрелище. А как ты смеешь тут орать, а где такое правило, где такой указ сената? Ага!
   Феофан. Это ты, сыч? Вот я ж тебя сейчас напугаю.
   Кулабухов. А – а, меня? Нет, меня не напугаешь.
 
   Чинно садится, сложив руки на тощих коленях и с ядовитой невозмутимостью смотрит на Феофана.
 
   Маргарита (тихонько). Яша! Смотри, Яшенька, сюртучок надел. Вот же несчастный.
   Яков. Нет, уж и люблю я это. Феофан, что же ты?
   Феофан (пугая). Ну-у!
   Кулабухов (ехидно). Ну?
   Феофан. Сдохнешь!
   Кулабухов. Не боюсь.
   Феофан. Мертвечиной пахнешь! Сдохнешь, тля!
   Кулабухов. Не боюсь. Что, а? Ты меня пугаешь, а я не боюсь. Вот я и живой, вот я и сижу, вот я и ножку за ножку заложил, видал, хе-хе, что? И ручкой машу… вот, вот, что? И ручкой машу.
 
   Помахивает дрожащей рукой.
 
   Василиса Петровна. Ну что же это такое? Да что вы все делаете? Маргариточка, ты видишь?
   Феофан. Ах ты, таракан! Да как же ты смеешь не бояться? Бойся! Трепещи, поганец!
   Кулабухов. И не трепещу.
   Феофан. Трепещи!
   Кулабухов. И не трепещу.
   Феофан. Да ведь сдохнешь же, окаянный. Что я, шучу с тобой, что ли? Обормот! Яков, как он меня раздражил, а?
   Кулабухов. Хе-хе.
   Маргарита. Господи, а у самого коленки стукаются! Оставьте же его, безжалостные.
   Кулабухов. Хе-хе.
   Феофан. А, ты так? (Вставая.) Ну, так еще сказано: не словом, так дубьем грешника…
 
   Кулабухов поспешно отбегает к двери; гримасничает.
 
   Кулабухов. И не сказано, и не сказано! И не смеешь, что? Все бы рады, все хотят, а я не боюсь! Вот, на.
 
   С надменным видом, показывая, что он молодец, подняв голову, мелкими шажками проходит через комнату и также проходит обратно. Так и входит в дверь, не оглядываясь. Яков хохочет.
 
   Феофан (тупо). Какой заскорузлый, а? Ушел. А?
   Яков. Эх ты, благовесть московская! Молодец, да против овец, а против молодца – сам овца. Выпейте еще рюмочку, Василиса Петровна.
   Василиса Петровна. Да уж стоит ли, Яшенька? Как он меня расстроил… и ручкой еще машет. Уж ручкой бы не махал!
   Яков. Да выпейте! За ваше здоровье, Василиса Петровна.
   Василиса Петровна. За твое, Яша (пьет). И никогда ты не пей, Маргариточка, избави тебя Бог Всемогущий от этого яда. Думаешь веселье найти, а вместо того такая грусть, такое сожаление! Милые вы мои, хорошие вы мои, и зачем все это делается? Хороводы бы нам водить, венки заплетать, цветочки в букетики собирать, нежно друг дружкой любоваться, а мы что?
   Яков. Что ж, песенку и сейчас спеть можно. Маргарита Ивановна, а вы о чем задумались?
   Маргарита (она сидит в стороне). Так.
   Яков. Ну ты, благовесть, ты-то что? Благовести.
   Феофан. Спать я восхотел, Яков. Огорчил он меня. Теперь я сам не свой. Почему он меня не боится? Все грешники боятся, а он нет. Дурак он, что ли, такой или праведник? Нет, на праведника не похож. Хм (хмыкает). Вот потеха.
   Василиса Петровна (тихо). Яшенька, рыженький ты мой, ты сегодня со мною спи, а то я боюсь, Яшенька, уж такой ты, как лен, мягкий, так бы я в тебя и впилась, зубами загрызла бы. (Еще тише.) Яша, а крови не будет?
   Яков. Нет.
   Василиса Петровна. Ты помни! Чтобы ни единой царапинки, слышишь? Чисто надо сделать, ах как чисто.
   Яков. Чисто сделаю.
   Василиса Петровна (все также тихо). Яшенька, что такое у меня внутри дрожит? Так дрожит и дрожит… холодно мне, что ли? Яшенька, ты себе бархатную поддевку сшей. Вот и опять, холодно мне, что ли? Яшенька, а я ему опять намекала, что завтра.
   Яков. Эх, зачем, не надо было.
   Василиса Петровна. Как не надо, Яков? Надо же намекнуть! Ходит человек и не знает. А ручкой-то он махал, Яшенька, ручкой-то махал.
   Яков. Разлимонилась, бабочка! Ну, ну, подтянись, бабочка, эх… Маргарита Ивановна, а вы о чем?
   Маргарита. Так. Василиса Петровна, а дети у вас были?
   Василиса Петровна. Дети? Были да сплыли, голубушка. А тебе что?
   Маргарита. Ничего. Ах, да и тоскую же я, родненькие мои, куда голову преклонить, не знаю. Яшенька, ты добрый?
   Яков. Кто говорит добрый, а кто и злой. А вам какого надо?
   Василиса Петровна. Он добрый. Яша, спел бы ты что-нибудь, голубчик.
   Маргарита. А раз добрый, пойдем со мною, Яшенька.
   Яков. Куда?
   Маргарита. Куда-нибудь.
 
   Смеется и плачет.
 
   Яков. Что же, и это на худой конец дорога: кто туда, кто сюда, а мы никуда. Кто с нами? Прикажете плясовую, Маргарита Ивановна?
   Василиса Петровна. Нет, нет, Яков, ни в каком случае. Ну, какой тут пляс!
   Яков. Феофан еще рассердится: ишь, скажет, грешники распелись. Феофан! Попеть можно? Как это, по-твоему?
   Феофан. Ну и пой. Я люблю, когда грешники поют. Я сам, когда грешен был, тоже пел. А когда пляшут, не люблю! Все черти пляшут.
   Яков (настраивая балалайку). А ты видал?
   Феофан. Я? Конечно, видал. О Господи. Какой у меня туман. Потеха!
   Яков (поет). Эх, погиб я, мальчишечка, погиб я навсегда, а годы проходят, все лучшие года. Мать свою зарезал…