Страница:
Леонид Павлович Кременцов
Русская литература в ХХ веке. Обретения и утраты: учебное пособие
Введение
Анна Андреевна Ахматова полагала началом двадцатого столетия 1914 год. Вряд ли при этом она имела в виду только общественно-политическую ситуацию: развязывание империалистической войны, события внутри страны, приведшие в итоге к отречению от престола династии Романовых, Февральской революции, октябрьскому перевороту, Гражданской войне и другим катаклизмам, полностью изменившим облик старой России.
В 1914 году Ахматовой исполнилось 25 лет. Она уже была известным поэтом, активно участвовавшим в литературной жизни Серебряного века. Её суждение о начале века в этом году учитывало и движения, происходившие в литературной среде. В частности, в 1913 году был обнародован манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу» за подписями Д. Бурлюка, Александра Крученых, В. Маяковского, В. Хлебникова:
«…Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч., с Парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней»1).
Процитированная финальная фраза – очередной выпад в адрес Пушкина, семидесятипятилетие со дня смерти которого отмечалось в 1912 году.
Сколько можно судить по воспоминаниям современников, все эти вызывающие дерзости не произвели на них серьезного впечатления и были оценены как попытка очередного эпатажа на манер желтой кофты Маяковского. Практически никто не увидел в манифесте никаких предсказаний. Сегодня, в начале XXI века, можно разглядеть в этом документе очевидные пророчества: одни реализовались в ближайшее время, другие позже.
В XX веке русскую литературу, завоевавшую к тому времени мировое признание, ожидали, как и всю страну, катастрофические потрясения: предпринимались попытки полностью пересмотреть содержание, цели и средства художественной литературы.
Ушедший в прошлое XX век не затеряется в череде столетий. Никогда ещё человеческая мысль не достигала таких фантастических высот в постижении законов окружающего мира, в изобретении технических средств, радикально изменивших бытие. В то же время XX век унёс жизни десятков миллионов ни в чём не повинных людей. До сих пор, несмотря на высочайший уровень науки и техники, достигнутый во многих странах, миллиарды людей страдают от голода, болезней, насилия, бесправия, жестокости. Мечта о развитии гармонических отношений и в этом веке осталась неосуществлённой.
России двадцатое столетие поначалу обещало многое. Успехи науки, техники, экономики и искусства сулили прогресс и процветание. Блестящий Серебряный век русской литературы, хотя и оказался коротким, оставил глубокий след в истории отечественной и мировой словесности. Сегодня очевидно, что многие обещания остались невыполненными, многие надежды не сбылись.
Судьба русской литературы в XX веке складывалась так же трагически, как и судьбы её читателей, страдавших под тяжестью неслыханных испытаний: кровавых войн и революций, репрессий, жесточайших несправедливостей, насилия, лжи, унижения, демагогии. Ее развитие после 1917 года оказалось насильственным образом трансформировано и протекало в трех различных руслах: русская советская литература, по преимуществу социалистического реализма (М. Горький, В. Маяковский, М. Шолохов и др.); литература, не признанная официально (А. Ахматова, М. Булгаков, А. Платонов и др.); литература русского зарубежья (И. Бунин, И. Шмелев, В. Набоков и Др.).
Пострадали все: литература русского зарубежья утратила связь с родной почвой, потеряла читателя; литература так называемой внутренней эмиграции подвергалась преследованиям и запретам; литература социалистического реализма, отгородившись железным занавесом от мирового литературного процесса, попыталась установить свои собственные «правила игры», но в конечном счете потерпела неудачу.
В XX веке несколько поколений читателей России выросли под мощным идеологическим прессом. С помощью постановлений, государственных премий, орденов, арестов, расстрелов, ГУЛАГа, высылки из страны, сервильной литературной критики им внушались превратные представления о личности художника, о том, что такое изящная словесность и каково её место в духовной жизни человека. Свою роль сыграла школа, где книги перестали читать – их стали «проходить».
Большую часть столетия в России господствовала тоталитарная система. Одним из ее важнейших принципов было соответствие творчества писателя текущему политическому моменту. «Тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас». Но многовековая история искусства давно засвидетельствовала, что ценность произведения искусства не зависит от идеологических соображений и места писателя в государственной иерархии. И М. Горький, и И. Бунин, и М. Булгаков прежде всего талантливые художники. Однако в СССР такие критерии для оценки художественных произведений, как талант, художественность, свободное творческое воображение, были изъяты из обращения. Последствия не замедлили явиться. Искажалась природа художественной литературы, деформировались отношения искусства и реципиента.
Возвращаясь к прежним, нормальным отношениям между литературой и читателем, не стоит жалеть усилий, чтобы прекратить профанацию, коей изящная словесность подвергается столь долго.
В 1914 году Ахматовой исполнилось 25 лет. Она уже была известным поэтом, активно участвовавшим в литературной жизни Серебряного века. Её суждение о начале века в этом году учитывало и движения, происходившие в литературной среде. В частности, в 1913 году был обнародован манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу» за подписями Д. Бурлюка, Александра Крученых, В. Маяковского, В. Хлебникова:
«…Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч., с Парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней»1).
Процитированная финальная фраза – очередной выпад в адрес Пушкина, семидесятипятилетие со дня смерти которого отмечалось в 1912 году.
Сколько можно судить по воспоминаниям современников, все эти вызывающие дерзости не произвели на них серьезного впечатления и были оценены как попытка очередного эпатажа на манер желтой кофты Маяковского. Практически никто не увидел в манифесте никаких предсказаний. Сегодня, в начале XXI века, можно разглядеть в этом документе очевидные пророчества: одни реализовались в ближайшее время, другие позже.
В XX веке русскую литературу, завоевавшую к тому времени мировое признание, ожидали, как и всю страну, катастрофические потрясения: предпринимались попытки полностью пересмотреть содержание, цели и средства художественной литературы.
Ушедший в прошлое XX век не затеряется в череде столетий. Никогда ещё человеческая мысль не достигала таких фантастических высот в постижении законов окружающего мира, в изобретении технических средств, радикально изменивших бытие. В то же время XX век унёс жизни десятков миллионов ни в чём не повинных людей. До сих пор, несмотря на высочайший уровень науки и техники, достигнутый во многих странах, миллиарды людей страдают от голода, болезней, насилия, бесправия, жестокости. Мечта о развитии гармонических отношений и в этом веке осталась неосуществлённой.
России двадцатое столетие поначалу обещало многое. Успехи науки, техники, экономики и искусства сулили прогресс и процветание. Блестящий Серебряный век русской литературы, хотя и оказался коротким, оставил глубокий след в истории отечественной и мировой словесности. Сегодня очевидно, что многие обещания остались невыполненными, многие надежды не сбылись.
Судьба русской литературы в XX веке складывалась так же трагически, как и судьбы её читателей, страдавших под тяжестью неслыханных испытаний: кровавых войн и революций, репрессий, жесточайших несправедливостей, насилия, лжи, унижения, демагогии. Ее развитие после 1917 года оказалось насильственным образом трансформировано и протекало в трех различных руслах: русская советская литература, по преимуществу социалистического реализма (М. Горький, В. Маяковский, М. Шолохов и др.); литература, не признанная официально (А. Ахматова, М. Булгаков, А. Платонов и др.); литература русского зарубежья (И. Бунин, И. Шмелев, В. Набоков и Др.).
Пострадали все: литература русского зарубежья утратила связь с родной почвой, потеряла читателя; литература так называемой внутренней эмиграции подвергалась преследованиям и запретам; литература социалистического реализма, отгородившись железным занавесом от мирового литературного процесса, попыталась установить свои собственные «правила игры», но в конечном счете потерпела неудачу.
В XX веке несколько поколений читателей России выросли под мощным идеологическим прессом. С помощью постановлений, государственных премий, орденов, арестов, расстрелов, ГУЛАГа, высылки из страны, сервильной литературной критики им внушались превратные представления о личности художника, о том, что такое изящная словесность и каково её место в духовной жизни человека. Свою роль сыграла школа, где книги перестали читать – их стали «проходить».
Большую часть столетия в России господствовала тоталитарная система. Одним из ее важнейших принципов было соответствие творчества писателя текущему политическому моменту. «Тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас». Но многовековая история искусства давно засвидетельствовала, что ценность произведения искусства не зависит от идеологических соображений и места писателя в государственной иерархии. И М. Горький, и И. Бунин, и М. Булгаков прежде всего талантливые художники. Однако в СССР такие критерии для оценки художественных произведений, как талант, художественность, свободное творческое воображение, были изъяты из обращения. Последствия не замедлили явиться. Искажалась природа художественной литературы, деформировались отношения искусства и реципиента.
Возвращаясь к прежним, нормальным отношениям между литературой и читателем, не стоит жалеть усилий, чтобы прекратить профанацию, коей изящная словесность подвергается столь долго.
Раздел I
Литературный процесс (1917–1953)
1
Утром 25 октября 1917 года на улицах Петрограда и Москвы запылали костры: жгли вчерашние номера газет. Через две недели, 7 ноября, М. Горький высказался по этому и многочисленным подобным случаям: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя головы мчатся якобы по пути к социальной революции – на самом деле это путь к анархии, гибели пролетариата и революции»2).
События Октября 1917 года существенно изменили расклад литературных сил в России. Возникли две основные группы: решительные противники большевиков и писатели, считавшие исторически неизбежным революционное насилие, кровь и жестокость, которые стоит потерпеть, лишь бы не вернулась ненавистная монархия. И в одной, и в другой группах было немало сомневающихся и колеблющихся. Потребовалось целое пятилетие – 1917–1922, чтобы позиции сторон более или менее утряслись, определились.
Конечно, характер литературного процесса изменился радикально: «Когда говорят пушки, музы молчат». А тут война. Сначала империалистическая, затем – Гражданская, голод, холод, нищета, бандитизм. Особенно угнетал пишущих людей полный беспредел цензуры, бесконечные, произвольные аресты ни в чем не повинных авторов. Но музы не молчали! Главное место литературе этого времени занимала поэзия. «Это было время стихов», – свидетельствовал современник. Повсеместно проводились поэтические конкурсы. Несмотря на полиграфические трудности, стихи публиковались на страницах газет, журналов, сборников, альманахов. Они печатались даже на продовольственных карточках. В голодное, трудное время на заводах, в учебных заведениях, воинских частях, учреждениях, на многочисленных в те годы собраниях выступали поэты.
Особенной популярностью в Петрограде и Москве пользовались кафе – «Бом», «Питтореск», «Кафе футуристов», «Стойло Пегаса», «Музыкальная табакерка», «Трилистник», «Домино», «Привал комедиантов» и др. Помимо чтения стихов там устраивались выставки рукописей, обсуждения услышанного, диспуты. Здесь можно было встретить многих известных поэтов тех лет: К. Бальмонта, А. Белого, В. Брюсова, В. Каменского, А. Мариенгофа, В. Шершеневича, В. Хлебникова и др. Здесь звучали голоса
A. Ахматовой, А_ Блока, Н. Гумилева, С. Есенина, Н. Клюева, О. Мандельштама, В. Маяковского, Б. Пастернака, М. Цветаевой – всех тех, кто впоследствии составит гордость и славу русской поэзии XX века. Изредка в газетах и журналах печатались их стихи. Еще реже появлялись поэтические сборники. Особый и многочисленный отряд составляли пролеткультовские поэты. Недаром то время называли «кафейным» периодом русской поэзии.
«Романтический максимализм настроений, вера в безграничные возможности объединённых усилий народов, ликующее чувство победы, пробуждение человеческого достоинства и творческих сил – все это питало поэзию первых лет», – вспоминал один из современников3).
Именно в поэзии ярче, полнее всего выразился двуединый пафос времени: восторженные оды в честь революции (В. Маяковский, Д. Бедный, поэты-пролеткультовцы – М. Герасимов, B. Кириллов, Н. Полетаев) и столь же эмоциональные проклятия в её адрес (М. Волошин, И. Бунин, 3. Гиппиус, Д. Мережковский и др.). Большинство поэтов, и тех, и других, сходились во мнении, что переживаемая эпоха – начало грандиозных и необходимых перемен в России. Только одни предлагали цивилизованный путь: «Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью…»4); а другие провозглашали: «Восславим политику тигрову: ломай, кувыркай, круши!? – Такова была программа пролеткультовцев – И. Садофьева, Н. Полетаева, В. Кириллова и др.
Целью Пролеткульта – организации, возникшей накануне октябрьского переворота, – было развитие культурно-просветительной и литературно-художественной самодеятельности в среде рабочих. Однако пролеткультовцы не только провозглашали лозунги, но вслед за футуристами полностью отрицали наследие предшественников:
Предпринимались попытки противопоставить всеразрушающему нигилизму идею наследования лучших традиций прошлого, но они не имели особого успеха. Необходимо отметить роль В.Я. Брюсова в повышении культуры русского стиха в условиях нашествия в поэзию пролеткультовской самодеятельности. Уже в 1918 году он издал книгу «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам». Эту работу он продолжил и в дальнейшем, благо не только пролеткультовские новобранцы нуждались в хорошей поэтической школе. В середине 20-х годов его опыт был подхвачен Г. Шенгели.
В 1921 году русскую поэзию постигло большое несчастье. 7 августа от «недостатка воздуха» в сорокалетием возрасте умер
A. Блок. Через две недели был расстрелян за участие в антисоветском заговоре акмеист Н. Гумилев. Менее чем через год скончался футурист В. Хлебников.
В течение пяти лет эмигрировали М. Цветаева, И. Бунин, B. Ходасевич, К. Бальмонт, И. Северянин, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, В. Набоков и др. О судьбе оставшихся ~ А. Ахматовой, О. Мандельштама, С. Есенина, Н. Клюева, М. Волошина, В. Маяковского, А. Белого, Б. Пастернака – разговор впереди.
Второе место в литературе послеоктябрьского периода безусловно принадлежит драматургии. Массовый интерес к сцене пробудился неожиданно. Спектакли самых разных театров, решительно обновивших репертуар, имели в те годы большой успех. Повсеместно создавались самодеятельные театральные труппы, осуществлявшие постановку пьес революционного звучания в трудных, часто походных условиях.
Возрождались полузабытые традиции массового площадного действа. Три первые революционные годовщины были отмечены в Петрограде спектаклями, которые проходили на улицах и площадях города с участием нескольких тысяч человек: «Мистерия освобожденного труда», «Взятие Зимнего дворца» и т. п. Главную роль в этих постановках играли не характеры, а маски, олицетворявшие те или иные идеи и лозунги. Плакат, карикатура, гротеск – таковы были художественные средства этого театра.
Всё это не могло не оказать влияния на первые шаги новой драматургии. «Мистерия-буфф» В. Маяковского, «Стенька Разин» В. Каменского, «Фома Кампанелла» А. Луначарского – пьесы, соответствовавшие эстетике нового театра. Но время шло, и требования изменялись. Впрочем, большой и какой-то особенно пристрастный интерес к театру сохранялся до конца 20-х годов. Это и неудивительно: успехом у публики пользовались постановки гениев режиссуры – Е. Вахтангова, Вс. Мейерхольда, А. Таирова. Продолжалась деятельность великих реформаторов сцены К. Станиславского и Вл, Немировича-Данченко. С середины 20-х годов на театральном небосклоне появилась целая плеяда блестящих актерских дарований – М. Яншин, Н. Баталов, Б. Щукин, М. Бабанова, Э. Гарин и многие другие.
С наступлением мирного периода, когда А. Луначарский выдвинул свой известный лозунг – «Назад, к Островскому!», выразив потребность общества в психологическом театре, в пьесах «с проникающим в суть вещей реализмом», началось заметное обновление театрального репертуара.
Проза первых послереволюционных лет не шла ни в какое сравнение с поэзией. М. Горький целиком ушел в публицистику, лишь изредка возвращаясь к пьесам типа «Работяга Словотеков», в дальнейшем известным только специалистам. А. Куприн увлёкся организационной работой, он даже побывал на приеме у Ленина, но менее чем через год эмигрировал. Л. Андреев умер в 1919 году. И. Бунин эмигрировал первым – в мае 1918 года сначала в Одессу, а потом за границу.
Из новых авторов обратили на себя внимание авторы романов и повестей П. Бессалько – «Катастрофа», 1918; «К жизни», 1919; Ю. Писарева – «Наша долюшка», 1918; С. Малышев – «К свету», 1919; Б. Тимофеев – «Чаша скорбная» Д918. Особой популярностью пользовались очерк и рассказ. В этих жанрах работали А. Серафимович, А. Неверов, П. Романов, А. Алтаев, П. Арский, Скиталец (С. Петров), А. Ермаков, Г. Яблочков, В. Боков, М. Сивачев, А. Чапыгин. Большинство из них не оставили заметного следа в истории литературы.
Интерес читателей привлекло переиздание в 1918 году двух романов-утопий А. Богданова, известного политика, философа, экономиста, врача, одного из идеологов Пролеткульта – «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912). Обе книги затем многократно переиздавались в 20-е годы; волновала дерзость автора, предсказавшего открытие телевидения, выход человека в космос, использование атомной энергии и т. п.
Богданов по праву может считаться основоположником советской научной фантастики, утопий и антиутопий. И первым его последователем следует признать автора книги, сданной в печать в Госиздат в 1920 году, – И. Кремнев (А. Чаянов) «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской Утопии». Однако сочинение крупного ученого-экономиста А. В. Чаянова было запрещено цензурой и увидело свет только в конце 80-х годов.
В большинстве действующих учебных пособий начало советской прозы ведется от романов В. Зазубрина «Два мира» (1921) и Б. Пильняка «Голый год» (1921). Однако пора восстановить справедливость.
События Октября 1917 года существенно изменили расклад литературных сил в России. Возникли две основные группы: решительные противники большевиков и писатели, считавшие исторически неизбежным революционное насилие, кровь и жестокость, которые стоит потерпеть, лишь бы не вернулась ненавистная монархия. И в одной, и в другой группах было немало сомневающихся и колеблющихся. Потребовалось целое пятилетие – 1917–1922, чтобы позиции сторон более или менее утряслись, определились.
Конечно, характер литературного процесса изменился радикально: «Когда говорят пушки, музы молчат». А тут война. Сначала империалистическая, затем – Гражданская, голод, холод, нищета, бандитизм. Особенно угнетал пишущих людей полный беспредел цензуры, бесконечные, произвольные аресты ни в чем не повинных авторов. Но музы не молчали! Главное место литературе этого времени занимала поэзия. «Это было время стихов», – свидетельствовал современник. Повсеместно проводились поэтические конкурсы. Несмотря на полиграфические трудности, стихи публиковались на страницах газет, журналов, сборников, альманахов. Они печатались даже на продовольственных карточках. В голодное, трудное время на заводах, в учебных заведениях, воинских частях, учреждениях, на многочисленных в те годы собраниях выступали поэты.
Особенной популярностью в Петрограде и Москве пользовались кафе – «Бом», «Питтореск», «Кафе футуристов», «Стойло Пегаса», «Музыкальная табакерка», «Трилистник», «Домино», «Привал комедиантов» и др. Помимо чтения стихов там устраивались выставки рукописей, обсуждения услышанного, диспуты. Здесь можно было встретить многих известных поэтов тех лет: К. Бальмонта, А. Белого, В. Брюсова, В. Каменского, А. Мариенгофа, В. Шершеневича, В. Хлебникова и др. Здесь звучали голоса
A. Ахматовой, А_ Блока, Н. Гумилева, С. Есенина, Н. Клюева, О. Мандельштама, В. Маяковского, Б. Пастернака, М. Цветаевой – всех тех, кто впоследствии составит гордость и славу русской поэзии XX века. Изредка в газетах и журналах печатались их стихи. Еще реже появлялись поэтические сборники. Особый и многочисленный отряд составляли пролеткультовские поэты. Недаром то время называли «кафейным» периодом русской поэзии.
«Романтический максимализм настроений, вера в безграничные возможности объединённых усилий народов, ликующее чувство победы, пробуждение человеческого достоинства и творческих сил – все это питало поэзию первых лет», – вспоминал один из современников3).
Именно в поэзии ярче, полнее всего выразился двуединый пафос времени: восторженные оды в честь революции (В. Маяковский, Д. Бедный, поэты-пролеткультовцы – М. Герасимов, B. Кириллов, Н. Полетаев) и столь же эмоциональные проклятия в её адрес (М. Волошин, И. Бунин, 3. Гиппиус, Д. Мережковский и др.). Большинство поэтов, и тех, и других, сходились во мнении, что переживаемая эпоха – начало грандиозных и необходимых перемен в России. Только одни предлагали цивилизованный путь: «Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью…»4); а другие провозглашали: «Восславим политику тигрову: ломай, кувыркай, круши!? – Такова была программа пролеткультовцев – И. Садофьева, Н. Полетаева, В. Кириллова и др.
Целью Пролеткульта – организации, возникшей накануне октябрьского переворота, – было развитие культурно-просветительной и литературно-художественной самодеятельности в среде рабочих. Однако пролеткультовцы не только провозглашали лозунги, но вслед за футуристами полностью отрицали наследие предшественников:
призывал В. Кириллов в стихотворении «Мы».
Мы во власти мятежного страстного хмеля.
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты!»
Во имя нашего завтра – сожжём Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы! —
Предпринимались попытки противопоставить всеразрушающему нигилизму идею наследования лучших традиций прошлого, но они не имели особого успеха. Необходимо отметить роль В.Я. Брюсова в повышении культуры русского стиха в условиях нашествия в поэзию пролеткультовской самодеятельности. Уже в 1918 году он издал книгу «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам». Эту работу он продолжил и в дальнейшем, благо не только пролеткультовские новобранцы нуждались в хорошей поэтической школе. В середине 20-х годов его опыт был подхвачен Г. Шенгели.
В 1921 году русскую поэзию постигло большое несчастье. 7 августа от «недостатка воздуха» в сорокалетием возрасте умер
A. Блок. Через две недели был расстрелян за участие в антисоветском заговоре акмеист Н. Гумилев. Менее чем через год скончался футурист В. Хлебников.
В течение пяти лет эмигрировали М. Цветаева, И. Бунин, B. Ходасевич, К. Бальмонт, И. Северянин, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, В. Набоков и др. О судьбе оставшихся ~ А. Ахматовой, О. Мандельштама, С. Есенина, Н. Клюева, М. Волошина, В. Маяковского, А. Белого, Б. Пастернака – разговор впереди.
Второе место в литературе послеоктябрьского периода безусловно принадлежит драматургии. Массовый интерес к сцене пробудился неожиданно. Спектакли самых разных театров, решительно обновивших репертуар, имели в те годы большой успех. Повсеместно создавались самодеятельные театральные труппы, осуществлявшие постановку пьес революционного звучания в трудных, часто походных условиях.
Возрождались полузабытые традиции массового площадного действа. Три первые революционные годовщины были отмечены в Петрограде спектаклями, которые проходили на улицах и площадях города с участием нескольких тысяч человек: «Мистерия освобожденного труда», «Взятие Зимнего дворца» и т. п. Главную роль в этих постановках играли не характеры, а маски, олицетворявшие те или иные идеи и лозунги. Плакат, карикатура, гротеск – таковы были художественные средства этого театра.
Всё это не могло не оказать влияния на первые шаги новой драматургии. «Мистерия-буфф» В. Маяковского, «Стенька Разин» В. Каменского, «Фома Кампанелла» А. Луначарского – пьесы, соответствовавшие эстетике нового театра. Но время шло, и требования изменялись. Впрочем, большой и какой-то особенно пристрастный интерес к театру сохранялся до конца 20-х годов. Это и неудивительно: успехом у публики пользовались постановки гениев режиссуры – Е. Вахтангова, Вс. Мейерхольда, А. Таирова. Продолжалась деятельность великих реформаторов сцены К. Станиславского и Вл, Немировича-Данченко. С середины 20-х годов на театральном небосклоне появилась целая плеяда блестящих актерских дарований – М. Яншин, Н. Баталов, Б. Щукин, М. Бабанова, Э. Гарин и многие другие.
С наступлением мирного периода, когда А. Луначарский выдвинул свой известный лозунг – «Назад, к Островскому!», выразив потребность общества в психологическом театре, в пьесах «с проникающим в суть вещей реализмом», началось заметное обновление театрального репертуара.
Проза первых послереволюционных лет не шла ни в какое сравнение с поэзией. М. Горький целиком ушел в публицистику, лишь изредка возвращаясь к пьесам типа «Работяга Словотеков», в дальнейшем известным только специалистам. А. Куприн увлёкся организационной работой, он даже побывал на приеме у Ленина, но менее чем через год эмигрировал. Л. Андреев умер в 1919 году. И. Бунин эмигрировал первым – в мае 1918 года сначала в Одессу, а потом за границу.
Из новых авторов обратили на себя внимание авторы романов и повестей П. Бессалько – «Катастрофа», 1918; «К жизни», 1919; Ю. Писарева – «Наша долюшка», 1918; С. Малышев – «К свету», 1919; Б. Тимофеев – «Чаша скорбная» Д918. Особой популярностью пользовались очерк и рассказ. В этих жанрах работали А. Серафимович, А. Неверов, П. Романов, А. Алтаев, П. Арский, Скиталец (С. Петров), А. Ермаков, Г. Яблочков, В. Боков, М. Сивачев, А. Чапыгин. Большинство из них не оставили заметного следа в истории литературы.
Интерес читателей привлекло переиздание в 1918 году двух романов-утопий А. Богданова, известного политика, философа, экономиста, врача, одного из идеологов Пролеткульта – «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912). Обе книги затем многократно переиздавались в 20-е годы; волновала дерзость автора, предсказавшего открытие телевидения, выход человека в космос, использование атомной энергии и т. п.
Богданов по праву может считаться основоположником советской научной фантастики, утопий и антиутопий. И первым его последователем следует признать автора книги, сданной в печать в Госиздат в 1920 году, – И. Кремнев (А. Чаянов) «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской Утопии». Однако сочинение крупного ученого-экономиста А. В. Чаянова было запрещено цензурой и увидело свет только в конце 80-х годов.
В большинстве действующих учебных пособий начало советской прозы ведется от романов В. Зазубрина «Два мира» (1921) и Б. Пильняка «Голый год» (1921). Однако пора восстановить справедливость.
2
В условиях первых послереволюционных лет (1917–1921) в России осуществлялась политика военного коммунизма: национализация крупной и средней промышленности, продразверстка в деревне, запрещение частной торговли, карточная система распределения продуктов, всеобщая трудовая повинность. В стране воцарились разруха и голод. Шли массовые аресты, расстрелы. Свобода личности была фактически ликвидирована. В 1921 году страну постиг страшный голод. Повсеместно шли крестьянские бунты.
Для спасения страны была введена новая экономическая политика. Десятый съезд РКП (б) принял решение о частичной реставрации капитализма: перевод госпромышленности на хозрасчет, разрешение частной торговли и мелких капиталистических концессий, замена продразверстки продналогом и т. п. Нэп позволил довольно быстро частично решить неотложные экономические проблемы. В страну поступала также помощь из-за рубежа: из Америки (АРА), Чехословакии, Франции и других стран. Шли посылки и от русских эмигрантов.
Но нэп имел и нежелательные для советской власти последствия. С одной стороны, активизировалось издательское дело, возникали новые газеты и журналы, многократно выросли тиражи художественных произведений. При этом заметно ослабли цензурные гонения. С другой стороны, и за границей среди теперь уже многочисленной эмиграции и части писательской интеллигенции в стране нэп был оценен как перерождение советской власти, как попытка изменить уже сложившиеся порядки. В Праге в 1921 году вышел сборник статей под выразительным названием «Смена вех». Соответствующую ориентацию приобрели и некоторые советские издания: «Новая Россия», «Россия», «Русский современник». В них сотрудничали такие писатели и поэты, как Б. Пильняк, М. Пришвин, М. Волошин, В. Ходасевич, И. Эренбург, И. Шмелев. Здесь были опубликованы две первых части «Белой гвардии» М. Булгакова. Сменовеховские настроения встревожили партийное руководство, хотя ряд коммунистов, в том числе и Л. Троцкий, приветствовали выход пражского сборника как доказательство надежды бывших белогвардейцев на то, что спасение России – в советской власти.
Однако эта первая «оттепель» длилась недолго. В мае 1924 года состоялось совещание высоких партийных органов, посвящённое проблемам «литературы и искусства». На нем, по слухам, об Ахматовой была произнесена одна фраза: «Не расстреливать, но не печатать». Воля партии, как показали дальнейшие события, была выполнена. Еще меньше повезло другим писателям старшего поколения, оставшимся на родине. Мало кто из них умер ненасильственной смертью.
Обращает на себя внимание словосочетание «литература и искусство», получившее в дальнейшем широкое хождение вплоть до последних дней советской власти. Его смысл очевиден: литература для большевиков искусством не является со всеми вытекающими последствиями, каковые оказались весьма болезненными. Несколькими годами ранее по время беседы А. Луначарского с В. Лениным Владимир Ильич произнес историческую фразу, которая обрамляла киноэкраны по всей стране в течение долгого времени: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»5). Когда прозвучали эти слова, фильмы были ещё немыми и нецветными. Но дело не в этом. Отдать важнейшее место кино в стране, где художественная литература давно завоевала высочайший моральный авторитет и мировую славу, значило стремление определенным образом отодвинуть ее на второй план.
Первым последствием упомянутого майского партийного заседания было постановление ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы» 1925 года. Оно обозначило рубеж, после которого начался постепенный вначале процесс уничтожения прежних принципов обращения с художественной литературой и замена их новыми. Претендуя на роль своеобразного законодателя и арбитра в литературных спорах, ЦК партии обнародовал программную установку: «Ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д.»6).
Теоретической базой политики партии в области литературы оказалась статья В.И. Ленина 1905 года «Партийная организация и партийная литература». Её главный тезис о том, что «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, “колесиком и винтиком” одного единого великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса», был безоговорочно принят «к руководству и исполнению» соответствующими органами и частью писателей, положительные отклики которых на партийные инициативы были собраны и уже в 1926 году изданы специальной книжкой. Впрочем, даже среди поспешивших заявить о своей лояльности нашлись и такие, что задались вопросом: а какую собственно литературу имел в виду Ленин? – Политическую? Философскую? Экономическую? Художественную? Вопрос повис в воздухе. Обсуждать его публично желающих уже не нашлось даже среди известных оппозиционеров.
Только через тридцать лет, в годы хрущевской «оттепели», кто-то обнаружил или вытащил на свет хранившуюся до времени статью Н.К. Крупской, в которой будто бы говорилось, что в статье «Партийная организация и партийная литература» Ленин не имел в виду художественную литературу. Вспыхнувшую дискуссию, хотя и сугубо кулуарную, мгновенно прекратили, не дав ей разгореться. И продолжали десятилетиями учиться и учить: «Литература должна стать частью…» И продолжалось это до той поры, пока само время не сделало бессмысленной и эту статью, и эту полемику, и всеобщее идолопоклонство. Но кто знает, в какую цену обошлись изящной словесности эти семьдесят лет?
Футурист Маяковский взялся быть «народа водителем и одновременно народным слугой» (1926) и призывал коллег по литературе – «занять свое место в рабочем строю». Программой деятельности поэта для него было: «Надо жизнь / сначала переделать, / Переделав – / можно воспевать» (1926)7). Недаром, конечно, он удостоился, правда, посмертно, высочайшей похвалы: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи. Невнимание к его памяти и произведениям – преступление». Хотя сам поэт, избрав популярную в те годы позицию – «И тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас» – внутренне все-таки сомневался в её справедливости. Уже в 1924 году он написал «Юбилейное», в котором «подсаживал на пьедестал» того самого Пушкина, которого призывал «бросить с Парохода современности». Кто знает, какую долю в предсмертных страданиях Маяковского занимали мысли о своем погубленном таланте. Ведь его итоговая выставка «Двадцать лет работы» была демонстративно проигнорирована партийными органами. В поэтическом завещании «Во весь голос», предъявляя потомкам «сто томов своих партийных книжек», он недвусмысленно заявлял: «…я себя смирял, становясь на горло собственной песне» (XII, 29—1, 1930).
Происшедшие на рубеже XIX и XX века научно-техническая, общественно-политическая и культурная революции существенно изменили представления человека о себе самом и окружающей действительности. Уклад его жизни и взгляды на мир, сложившиеся веками, рушились под их натиском. Психика людей подверглась давлению экстремальных ситуаций, быстро сменяющих одна другую. После того как философы провозгласили, что «Бог умер» и надеяться больше не на кого, возникла иллюзия возможности реализовать социальные утопии, нередко ломая природу человека, игнорируя опыт его исторического развития. После 1917 года пришла очередь России. В ней события пошли своим путем, удивительным образом сочетая террор и энтузиазм, разрушая религиозные идеалы и утверждая вместо них коммунистическую идеологию. Столь же противоречивым оказался и путь литературы.
В начале 20-х годов литературный процесс характеризовался необычайной активностью во всех видах и жанрах творчества. Главный его смысл и пафос заключались в поисках новых путей, новых форм. Для достижения этих целей использовались разные художественные стили, приемы, мирно уживавшиеся друг с другом, иногда даже в творчестве одного художника. Свою роль, как уже говорилось, сыграло введение нэпа. Большинство писателей оценивали первые послереволюционные годы как время, давшее свободу для творческого поиска и художественных открытий. За право представлять новую литературу спорили многочисленные литературные группировки.
В 1924 году вышла книга Н.А. Бродского и Н.П. Сидорова «От символизма до Октября». В ней, среди прочих, были опубликованы футуристическая «Декларация заумного языка» (1921), «За что борется ЛЕФ» (1923), декларации имажинистов (1919–1923), документы экспрессионистов (1919–1920), «Биокосмическая поэтика» (1921), декларация люминистов (1921), манифест и декрет от ничевоков (1920–1922). Появились декларация форм либризма (1922), декларация неоклассицистов (1923), программные документы группировок – «Серапионовых братьев» (1922), фуистов (1923), конструктивистов (1923), «Пролетарской поэзии» (1920), из которой вьделилась и обнародовала свою декларацию группа «Кузница» (1923), платформа группы «Октябрь» и др. Возникали и распадались литературные кружки, общества: «Звучащая раковина» во главе с Н. Гумилевым; «Кольцо поэтов им. КМ. Фофанова» с участием К. Вагинова; «Литературный особняк», «Островитяне» Н. Тихонова, В. Рождественского, Е. Полонской и др.
Все эти общества, группы и группировки, кружки, как правило, были малочисленны, что не мешало им громогласно заявлять о своей новаторской и единственно верной позиции. Ведущую роль в литературной жизни первой половины 20-х годов играли «Перевал» (1923–1932) под руководством старого коммуниста А.К Воронского, ассоциации пролетарских писателей – ВАПП, РАПП (1920–1932), а также писатели, не входившие в какие-либо группировки, так называемые попутчики.
РАПП ориентировалась главным образом на творчество писателей, вышедших из среды рабочих, и быстро стала массовой организацией. Во главе её в разное время стояли А. Фадеев, Л. Авербах, В. Ермилов, С. Родов. Вульгарный социологизм и догматизм в суждениях о художественной литературе, ошибочные, тенденциозные оценки ряда писателей, тон литературной команды в обращении с инакомыслящими, высокомерие (ком-чванство, так это тогда называлось) не позволили РАПП занять лидирующее положение в литературе, хотя именно борьба за власть была для рапповцев главной целью и отнимала у них немало сил и времени.
Для спасения страны была введена новая экономическая политика. Десятый съезд РКП (б) принял решение о частичной реставрации капитализма: перевод госпромышленности на хозрасчет, разрешение частной торговли и мелких капиталистических концессий, замена продразверстки продналогом и т. п. Нэп позволил довольно быстро частично решить неотложные экономические проблемы. В страну поступала также помощь из-за рубежа: из Америки (АРА), Чехословакии, Франции и других стран. Шли посылки и от русских эмигрантов.
Но нэп имел и нежелательные для советской власти последствия. С одной стороны, активизировалось издательское дело, возникали новые газеты и журналы, многократно выросли тиражи художественных произведений. При этом заметно ослабли цензурные гонения. С другой стороны, и за границей среди теперь уже многочисленной эмиграции и части писательской интеллигенции в стране нэп был оценен как перерождение советской власти, как попытка изменить уже сложившиеся порядки. В Праге в 1921 году вышел сборник статей под выразительным названием «Смена вех». Соответствующую ориентацию приобрели и некоторые советские издания: «Новая Россия», «Россия», «Русский современник». В них сотрудничали такие писатели и поэты, как Б. Пильняк, М. Пришвин, М. Волошин, В. Ходасевич, И. Эренбург, И. Шмелев. Здесь были опубликованы две первых части «Белой гвардии» М. Булгакова. Сменовеховские настроения встревожили партийное руководство, хотя ряд коммунистов, в том числе и Л. Троцкий, приветствовали выход пражского сборника как доказательство надежды бывших белогвардейцев на то, что спасение России – в советской власти.
Однако эта первая «оттепель» длилась недолго. В мае 1924 года состоялось совещание высоких партийных органов, посвящённое проблемам «литературы и искусства». На нем, по слухам, об Ахматовой была произнесена одна фраза: «Не расстреливать, но не печатать». Воля партии, как показали дальнейшие события, была выполнена. Еще меньше повезло другим писателям старшего поколения, оставшимся на родине. Мало кто из них умер ненасильственной смертью.
Обращает на себя внимание словосочетание «литература и искусство», получившее в дальнейшем широкое хождение вплоть до последних дней советской власти. Его смысл очевиден: литература для большевиков искусством не является со всеми вытекающими последствиями, каковые оказались весьма болезненными. Несколькими годами ранее по время беседы А. Луначарского с В. Лениным Владимир Ильич произнес историческую фразу, которая обрамляла киноэкраны по всей стране в течение долгого времени: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»5). Когда прозвучали эти слова, фильмы были ещё немыми и нецветными. Но дело не в этом. Отдать важнейшее место кино в стране, где художественная литература давно завоевала высочайший моральный авторитет и мировую славу, значило стремление определенным образом отодвинуть ее на второй план.
Первым последствием упомянутого майского партийного заседания было постановление ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы» 1925 года. Оно обозначило рубеж, после которого начался постепенный вначале процесс уничтожения прежних принципов обращения с художественной литературой и замена их новыми. Претендуя на роль своеобразного законодателя и арбитра в литературных спорах, ЦК партии обнародовал программную установку: «Ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д.»6).
Теоретической базой политики партии в области литературы оказалась статья В.И. Ленина 1905 года «Партийная организация и партийная литература». Её главный тезис о том, что «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, “колесиком и винтиком” одного единого великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса», был безоговорочно принят «к руководству и исполнению» соответствующими органами и частью писателей, положительные отклики которых на партийные инициативы были собраны и уже в 1926 году изданы специальной книжкой. Впрочем, даже среди поспешивших заявить о своей лояльности нашлись и такие, что задались вопросом: а какую собственно литературу имел в виду Ленин? – Политическую? Философскую? Экономическую? Художественную? Вопрос повис в воздухе. Обсуждать его публично желающих уже не нашлось даже среди известных оппозиционеров.
Только через тридцать лет, в годы хрущевской «оттепели», кто-то обнаружил или вытащил на свет хранившуюся до времени статью Н.К. Крупской, в которой будто бы говорилось, что в статье «Партийная организация и партийная литература» Ленин не имел в виду художественную литературу. Вспыхнувшую дискуссию, хотя и сугубо кулуарную, мгновенно прекратили, не дав ей разгореться. И продолжали десятилетиями учиться и учить: «Литература должна стать частью…» И продолжалось это до той поры, пока само время не сделало бессмысленной и эту статью, и эту полемику, и всеобщее идолопоклонство. Но кто знает, в какую цену обошлись изящной словесности эти семьдесят лет?
Футурист Маяковский взялся быть «народа водителем и одновременно народным слугой» (1926) и призывал коллег по литературе – «занять свое место в рабочем строю». Программой деятельности поэта для него было: «Надо жизнь / сначала переделать, / Переделав – / можно воспевать» (1926)7). Недаром, конечно, он удостоился, правда, посмертно, высочайшей похвалы: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи. Невнимание к его памяти и произведениям – преступление». Хотя сам поэт, избрав популярную в те годы позицию – «И тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас» – внутренне все-таки сомневался в её справедливости. Уже в 1924 году он написал «Юбилейное», в котором «подсаживал на пьедестал» того самого Пушкина, которого призывал «бросить с Парохода современности». Кто знает, какую долю в предсмертных страданиях Маяковского занимали мысли о своем погубленном таланте. Ведь его итоговая выставка «Двадцать лет работы» была демонстративно проигнорирована партийными органами. В поэтическом завещании «Во весь голос», предъявляя потомкам «сто томов своих партийных книжек», он недвусмысленно заявлял: «…я себя смирял, становясь на горло собственной песне» (XII, 29—1, 1930).
Происшедшие на рубеже XIX и XX века научно-техническая, общественно-политическая и культурная революции существенно изменили представления человека о себе самом и окружающей действительности. Уклад его жизни и взгляды на мир, сложившиеся веками, рушились под их натиском. Психика людей подверглась давлению экстремальных ситуаций, быстро сменяющих одна другую. После того как философы провозгласили, что «Бог умер» и надеяться больше не на кого, возникла иллюзия возможности реализовать социальные утопии, нередко ломая природу человека, игнорируя опыт его исторического развития. После 1917 года пришла очередь России. В ней события пошли своим путем, удивительным образом сочетая террор и энтузиазм, разрушая религиозные идеалы и утверждая вместо них коммунистическую идеологию. Столь же противоречивым оказался и путь литературы.
В начале 20-х годов литературный процесс характеризовался необычайной активностью во всех видах и жанрах творчества. Главный его смысл и пафос заключались в поисках новых путей, новых форм. Для достижения этих целей использовались разные художественные стили, приемы, мирно уживавшиеся друг с другом, иногда даже в творчестве одного художника. Свою роль, как уже говорилось, сыграло введение нэпа. Большинство писателей оценивали первые послереволюционные годы как время, давшее свободу для творческого поиска и художественных открытий. За право представлять новую литературу спорили многочисленные литературные группировки.
В 1924 году вышла книга Н.А. Бродского и Н.П. Сидорова «От символизма до Октября». В ней, среди прочих, были опубликованы футуристическая «Декларация заумного языка» (1921), «За что борется ЛЕФ» (1923), декларации имажинистов (1919–1923), документы экспрессионистов (1919–1920), «Биокосмическая поэтика» (1921), декларация люминистов (1921), манифест и декрет от ничевоков (1920–1922). Появились декларация форм либризма (1922), декларация неоклассицистов (1923), программные документы группировок – «Серапионовых братьев» (1922), фуистов (1923), конструктивистов (1923), «Пролетарской поэзии» (1920), из которой вьделилась и обнародовала свою декларацию группа «Кузница» (1923), платформа группы «Октябрь» и др. Возникали и распадались литературные кружки, общества: «Звучащая раковина» во главе с Н. Гумилевым; «Кольцо поэтов им. КМ. Фофанова» с участием К. Вагинова; «Литературный особняк», «Островитяне» Н. Тихонова, В. Рождественского, Е. Полонской и др.
Все эти общества, группы и группировки, кружки, как правило, были малочисленны, что не мешало им громогласно заявлять о своей новаторской и единственно верной позиции. Ведущую роль в литературной жизни первой половины 20-х годов играли «Перевал» (1923–1932) под руководством старого коммуниста А.К Воронского, ассоциации пролетарских писателей – ВАПП, РАПП (1920–1932), а также писатели, не входившие в какие-либо группировки, так называемые попутчики.
РАПП ориентировалась главным образом на творчество писателей, вышедших из среды рабочих, и быстро стала массовой организацией. Во главе её в разное время стояли А. Фадеев, Л. Авербах, В. Ермилов, С. Родов. Вульгарный социологизм и догматизм в суждениях о художественной литературе, ошибочные, тенденциозные оценки ряда писателей, тон литературной команды в обращении с инакомыслящими, высокомерие (ком-чванство, так это тогда называлось) не позволили РАПП занять лидирующее положение в литературе, хотя именно борьба за власть была для рапповцев главной целью и отнимала у них немало сил и времени.