– Найдутся. Первый – английский посол сэр Энсли. Он обо мне успеет все узнать, пока дотащимся… До смерти надоело ждать!
– Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день – поминают царя фараона! Даже зависть берет! – сказал Безбородко.
– Что и говорить: фараон вещь приятная! – оживился Пассек.
Петр Богданович Пассек был завзятый игрок. О его страсти ходило много разных рассказов. Особенно был известен такой. Однажды, проиграв за ночь десять тысяч, Пассек под утро задремал у стола. Ему приснился старик, который сказал: «Пассек, ставь три тысячи на тройку. Она тебе выиграет три раза сряду!» Проснувшись, Пассек поставил на тройку три тысячи – и выиграл три раза.
У себя в Могилеве Пассек все вечера проводил за зеленым столом и как-то выиграл в карты у майора Салтыкова его жену Марью Сергеевну, и теперь в Елисаветграде скучал без нее.
В конце апреля турки предложили перенести пункт размена послов из Дубоссар, как было раньше условлено, в Бендеры.
Это предложение исходило не столько от них, сколько от князя молдавского, который хотел, чтобы размен состоялся не на его территории. Князь боялся излишних расходов по содержанию большой, прожорливой свиты Рашик-Мустафы.
Разница в расстоянии была невелика – около двадцати верст, но Кутузов не мог согласиться на это: казалось бы, что Россия уступает турецким настояниям, боится их.
Михаил Илларионович не забыл инструкции, данной ему Екатериной II. В ней говорилось:
«…не должно Вам соглашаться ни на какое снисхождение, от которого могло бы уменьшено быть достоинство и уважение, подобающее величию нашей империи и званию, на Вас возложенному, наблюдая напротиву того, чтоб весь церемониал точно и без малейшего упущения исполнен был».
Кутузов от предложения князя отказался.
И турки волей-неволей стали готовиться к переправе у Дубоссар, а Кутузов по частям отправлял туда воинские команды и свиту и в ночь на 19 мая выехал сам: условились окончательно, что размен послов произойдет 4 июня на середине Днестра.
В последний момент турки предложили, чтобы церемония размена обязательно происходила на их плоту.
– Пусть сделают и украсят плот они, – согласился Михаил Илларионович, – но к плоту подъезжать и входить на него одновременно – мне и Рашик-Мустафе.
Турки не возражали против этого.
II
III
IV
V
– Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день – поминают царя фараона! Даже зависть берет! – сказал Безбородко.
– Что и говорить: фараон вещь приятная! – оживился Пассек.
Петр Богданович Пассек был завзятый игрок. О его страсти ходило много разных рассказов. Особенно был известен такой. Однажды, проиграв за ночь десять тысяч, Пассек под утро задремал у стола. Ему приснился старик, который сказал: «Пассек, ставь три тысячи на тройку. Она тебе выиграет три раза сряду!» Проснувшись, Пассек поставил на тройку три тысячи – и выиграл три раза.
У себя в Могилеве Пассек все вечера проводил за зеленым столом и как-то выиграл в карты у майора Салтыкова его жену Марью Сергеевну, и теперь в Елисаветграде скучал без нее.
В конце апреля турки предложили перенести пункт размена послов из Дубоссар, как было раньше условлено, в Бендеры.
Это предложение исходило не столько от них, сколько от князя молдавского, который хотел, чтобы размен состоялся не на его территории. Князь боялся излишних расходов по содержанию большой, прожорливой свиты Рашик-Мустафы.
Разница в расстоянии была невелика – около двадцати верст, но Кутузов не мог согласиться на это: казалось бы, что Россия уступает турецким настояниям, боится их.
Михаил Илларионович не забыл инструкции, данной ему Екатериной II. В ней говорилось:
«…не должно Вам соглашаться ни на какое снисхождение, от которого могло бы уменьшено быть достоинство и уважение, подобающее величию нашей империи и званию, на Вас возложенному, наблюдая напротиву того, чтоб весь церемониал точно и без малейшего упущения исполнен был».
Кутузов от предложения князя отказался.
И турки волей-неволей стали готовиться к переправе у Дубоссар, а Кутузов по частям отправлял туда воинские команды и свиту и в ночь на 19 мая выехал сам: условились окончательно, что размен послов произойдет 4 июня на середине Днестра.
В последний момент турки предложили, чтобы церемония размена обязательно происходила на их плоту.
– Пусть сделают и украсят плот они, – согласился Михаил Илларионович, – но к плоту подъезжать и входить на него одновременно – мне и Рашик-Мустафе.
Турки не возражали против этого.
II
У дубоссарских ребятишек никогда еще не было стольких развлечений, как в эту весну.
Сперва на противоположном, правом берегу Днестра появились турки – запестрели палатки, замелькали резвые всадники.
Турок теперь не боялись: уже прошло около двух лет с тех пор, как с ними был заключен вечный мир.
Турки купали в Днестре коней, конопатили и смолили лодки, пригнанные откуда-то, строили паром, – видимо, собирались переправляться на русский берег.
В Дубоссарах давно прошел слух, что отсюда турецкий посол поедет к царице.
Потом по шляху из Елисаветграда стали прибывать русские войска. Вот с песнями пришли мушкатеры, стали размещаться по хатам и рассказали хозяевам, что в воскресенье 4 июня на плоту на середине Днестра (чтоб ни нашим, ни вашим!) встретятся послы: русский, который живет в Елисаветграде, и турецкий. Русский поедет в Турцию к султану в гости, а турецкий – в Россию к царице.
Мужики обсуждали это предстоящее событие:
– Побачимо, чий краще: турецкий або наш.
– Турецкий, кажуть, паша…
– А наш – царицын сват.
– Какой сват? – вмешался мушкатер. – Не сват, а генерал-майор Кутузов.
– Вот я ж и кажу: генерал, да еще и майор…
– Генерал Кутузов. Одним словом, туз!
– А правда, что у него одного ока нема?
– Чтоб еще у твоих внуков были такие светлые очи, як у Кутузова!
Затем в одно утро в город въехали легкие, пестрые, как петухи, гусары. А на следующий день появились на больших белых конях, в белых мундирах грузные, словно откормленные гуси, кирасиры.
Глядя на них, крепких и ладных, старики говорили:
– Ишь гладки! Мабудь, их гарно кормят!
– Та ж яка у них работа? Коня почистить да щеки себе выголить.
За кавалерией, подымая по дороге пыль, протарахтели десять пушек. Их медь горела как золото.
Дубоссарцы всполошились: а пушки зачем? Уж не война ли снова?
Но их успокоили солдаты:
– Салют отдавать турецкому послу.
– Ему бы и одной хватило, зачем же десять?
– Такая, братику, форма!
Последним притащился обоз. На подводах лежало обычное: палатки, мешки с провиантом, котлы, солдатская «худоба». Но четыре фуры были наглухо закрыты, и в них день и ночь сидело по два солдата с ружьями – один спереди, другой сзади.
Объяснилось и это: в фурах везут подарки султану.
– Что ж, мы побили турка да мы же и подарки ему везем?
– Э, не понимаешь! Наш посол в гости к ним едет – царица гостинец султану шлет.
– Не была б жинка: хитрая…
– И салтан нашей царице что-сь пришлет.
– Побачимо!
А через день в Дубоссары приехал какой-то важный, громадного роста генерал со свитой. Он остановился у обер-провиантмейстера Зимина, дом которого, весь в вишеннике, стоял на дороге из Дубоссар к Днестру.
Все думали, что приехал наш посол, но солдаты объяснили: этот великан – генерал-аншеф Пассек, белорусский генерал-губернатор. Он назначен комиссаром от царицы при размене послов.
– А-а, вш вроде дружка чи свата! – догадались крестьяне.
Генерал Пассек поехал с офицерами к самому берегу реки, где стояли десять пушек, что-то говорил, указывал.
После его отъезда к берегу пришел обоз, и солдаты начали расчищать место и ставить палатки: здесь комиссар Пассек будет принимать своего и турецкого послов. А на реке сделали пристань и приготовили паром и лодки для перевоза.
Но самое интересное настало в воскресенье 4 июня. С утра ребятам – хоть разорвись: у реки было на что поглазеть, а у дома обер-провиантмейстера Зимина – и подавно.
В ставке генерала Пассека лакеи накрывали парадные столы для завтрака, убирали ветками палатки.
Турецкий и русский паромы для перевозки экипажей, повозок и воинских команд были наготове.
Посреди Днестра виднелся турецкий плот, на котором условились встретиться послы. Турки покрыли его дорогими коврами, и он чуть покачивался на реке, словно какой-то необычайно яркий цветок. На ковре стояли друг против друга два кресла, а за ними несколько скамеек, закрытых парчой.
Турецкие челноки сновали взад и вперед по реке, приставали к левому берегу, турки говорили с русскими солдатами-лодочниками.
Переводчик-татарин спрашивал у русских солдат:
– Правда ли, что у вас даже бабы пьют вино?
– А почему бы им не пить? – улыбался мушкатер.
– Только поднеси, осман, увидишь, как хлещут!
– Говорят, пьют оттого, что ваша сторона сильно холодная. У вас самый край земли. Туда и солнце мало достает. Если б народ не пил, так вымерз бы с корнем!
Мушкатер подмигнул товарищам и сказал:
– У нас холодно, это верно: вот борода у человека как обмерзнет зимой, так и до лета не оттает. Оттого у нас и бороды светлее ваших…
Турки смотрели исподлобья, молча курили, а русские солдаты весело пересмеивались.
Ребятишкам интересно потолкаться на берегу.
Всю дорогу на добрые полверсты заняли конные и пешие солдаты и разные посольские служащие в парадных кафтанах и париках.
Какой-то подполковник, сидя на лошади, устанавливал порядок шествия к берегу посольской свиты:
– Фурьеры, становись сюда, перед кирасирами! Господа переводчики, вы за пехотой. Антон, подавай карету! Так. За каретой господин шталмейстер. Лакеи, официанты, метрдотель, вот ваше место!
Ребята смотрели и не понимали, кого так мудрено называет подполковник.
За красивой – вся в стеклах – каретой становились не то бабы, не то мужики: в красных, расшитых шелковых кафтанах, на голове шляпа, а из-под шляпы торчит косичка.
Их тотчас же заслонили всадники.
Захотелось побежать и посмотреть: а что делается теперь на турецком берегу?
И вдруг ударила пушка.
Ей тотчас же ответили с турецкой стороны.
Все конные и пешие, растянувшиеся по дороге от дома Зимина, зашевелились.
Мальчишки побежали по обочине дороги, крича:
– Пойихалы! Едуть!
Вдоль дороги стояли толпы народа. Мужики, бабы, разряженные, перешептывающиеся между собою девчата.
Впереди всех ехал, важно упершись одной рукой в бок, молодой офицер. За ним – два солдата со значками, а потом, как белая каменная стена, кирасиры.
– Бач, бач, гарный!
– Который?
– О, той, что поглядае…
– Он до нас заходил напиться.
– Та шо ты!
Загремели трубы, ударили барабаны. За кирасирами шли музыка и пехота: ать-два, ать-два! Как одна нога!
Ребята бежали рядом с оркестром. А за пехотой медленно ползла карета, окруженная гусарами. В карете сидели какие-то важные господа. Один – видать, не русский – смотрел по сторонам с такой миной, будто у него живот схватило и он только выбирает место, где бы выскочить…
Деды и бабы кланялись карете в пояс:
– Мабудь, сам посол! Туз!
А за каретой ни с того ни с сего, как за телегой цыгана, табун коней. Сытые, вычищенные – так и лоснятся.
– Кони. Як на ярмонке!
– А воны куды ж?
– Туркам.
– У турка кони краще.
– Вот нам бы таких по одному!
За лошадьми – пешие и конные. Кто из них военный, кто – так, не разберешь.
И опять карета, но уже запряженная шестериком. На запятках пажи, а гайдуки по бокам. И кругом нее – гусары. Деды и бабы опять кланялись до земли. Ребята бежали, старались рассмотреть посла, но в карете сидели двое: оба толстые, оба в треуголках, у обоих лента через плечо и на груди как жар – ордена.
Вот уже и река.
На турецком берегу тоже двигалась к реке пестрая, цветистая толпа. Слышалась дикая турецкая музыка. Все заглушали барабаны.
И вдруг над русским берегом блеснул огонь и разом ударило десять пушек. Бабы и девки шарахнулись в сторону. Кто присел, кто стоял зажав пальцами уши.
Торжественная процессия подошла к комиссаровой ставке.
Генералы вылезли из кареты. Офицеры слезли с лошадей. Все пошли к палаткам. А войска и кареты стали съезжать на паром. Турецкая свита и повозки тоже собрались на своем пароме отчалить от берега.
Пока на пароме перевозили свиту Кутузова, слуг и команды на турецкий берег, комиссар Пассек угощал посла завтраком.
На русский берег стала выгружаться свита турецкого Рашик-Мустафы-паши в смешных высоких шапках и цветистых чалмах.
– Повозки у них поганые, а кони – гарные! – оценивали дубоссарцы, глядя без особого удовольствия на гостей.
Но вот паромы перевезли всю свиту: турки табунились на русском берегу, русские стояли на турецком. Тогда снова прогремела пушка. Турки ответили тем же.
Из ставки вышел высокий комиссар Пассек. Рядом с ним шел среднего роста полный генерал. А за ними человек десять офицеров.
– Посол! Посол!
Они не спеша спустились к пристани, где ждали лодки, и поехали к плоту.
Турки на своей стороне делали в точности то же.
– Везут, как жениха к невесте!
Русские и турецкие лодки одновременно пристали к плоту. Послы в одно время взошли на плот, сели в кресла друг против друга. Комиссары послов сели чуть сзади, свита за ними.
С берега смотрели, что будет дальше:
– Говорят.
– Да еще и как!
– И понимают?
– А переводчики на что?
Послы беседовали недолго. Разом встали. Каждый комиссар взял своего посла за руку и подвел к другому.
– Знакомятся.
– Пошли к лодкам. Садятся.
– Едут!
И снова с обоих берегов грохнули пушки и загремела музыка, встречая именитого посла.
Через несколько минут послы одновременно ступили на чужую землю.
Сперва на противоположном, правом берегу Днестра появились турки – запестрели палатки, замелькали резвые всадники.
Турок теперь не боялись: уже прошло около двух лет с тех пор, как с ними был заключен вечный мир.
Турки купали в Днестре коней, конопатили и смолили лодки, пригнанные откуда-то, строили паром, – видимо, собирались переправляться на русский берег.
В Дубоссарах давно прошел слух, что отсюда турецкий посол поедет к царице.
Потом по шляху из Елисаветграда стали прибывать русские войска. Вот с песнями пришли мушкатеры, стали размещаться по хатам и рассказали хозяевам, что в воскресенье 4 июня на плоту на середине Днестра (чтоб ни нашим, ни вашим!) встретятся послы: русский, который живет в Елисаветграде, и турецкий. Русский поедет в Турцию к султану в гости, а турецкий – в Россию к царице.
Мужики обсуждали это предстоящее событие:
– Побачимо, чий краще: турецкий або наш.
– Турецкий, кажуть, паша…
– А наш – царицын сват.
– Какой сват? – вмешался мушкатер. – Не сват, а генерал-майор Кутузов.
– Вот я ж и кажу: генерал, да еще и майор…
– Генерал Кутузов. Одним словом, туз!
– А правда, что у него одного ока нема?
– Чтоб еще у твоих внуков были такие светлые очи, як у Кутузова!
Затем в одно утро в город въехали легкие, пестрые, как петухи, гусары. А на следующий день появились на больших белых конях, в белых мундирах грузные, словно откормленные гуси, кирасиры.
Глядя на них, крепких и ладных, старики говорили:
– Ишь гладки! Мабудь, их гарно кормят!
– Та ж яка у них работа? Коня почистить да щеки себе выголить.
За кавалерией, подымая по дороге пыль, протарахтели десять пушек. Их медь горела как золото.
Дубоссарцы всполошились: а пушки зачем? Уж не война ли снова?
Но их успокоили солдаты:
– Салют отдавать турецкому послу.
– Ему бы и одной хватило, зачем же десять?
– Такая, братику, форма!
Последним притащился обоз. На подводах лежало обычное: палатки, мешки с провиантом, котлы, солдатская «худоба». Но четыре фуры были наглухо закрыты, и в них день и ночь сидело по два солдата с ружьями – один спереди, другой сзади.
Объяснилось и это: в фурах везут подарки султану.
– Что ж, мы побили турка да мы же и подарки ему везем?
– Э, не понимаешь! Наш посол в гости к ним едет – царица гостинец султану шлет.
– Не была б жинка: хитрая…
– И салтан нашей царице что-сь пришлет.
– Побачимо!
А через день в Дубоссары приехал какой-то важный, громадного роста генерал со свитой. Он остановился у обер-провиантмейстера Зимина, дом которого, весь в вишеннике, стоял на дороге из Дубоссар к Днестру.
Все думали, что приехал наш посол, но солдаты объяснили: этот великан – генерал-аншеф Пассек, белорусский генерал-губернатор. Он назначен комиссаром от царицы при размене послов.
– А-а, вш вроде дружка чи свата! – догадались крестьяне.
Генерал Пассек поехал с офицерами к самому берегу реки, где стояли десять пушек, что-то говорил, указывал.
После его отъезда к берегу пришел обоз, и солдаты начали расчищать место и ставить палатки: здесь комиссар Пассек будет принимать своего и турецкого послов. А на реке сделали пристань и приготовили паром и лодки для перевоза.
Но самое интересное настало в воскресенье 4 июня. С утра ребятам – хоть разорвись: у реки было на что поглазеть, а у дома обер-провиантмейстера Зимина – и подавно.
В ставке генерала Пассека лакеи накрывали парадные столы для завтрака, убирали ветками палатки.
Турецкий и русский паромы для перевозки экипажей, повозок и воинских команд были наготове.
Посреди Днестра виднелся турецкий плот, на котором условились встретиться послы. Турки покрыли его дорогими коврами, и он чуть покачивался на реке, словно какой-то необычайно яркий цветок. На ковре стояли друг против друга два кресла, а за ними несколько скамеек, закрытых парчой.
Турецкие челноки сновали взад и вперед по реке, приставали к левому берегу, турки говорили с русскими солдатами-лодочниками.
Переводчик-татарин спрашивал у русских солдат:
– Правда ли, что у вас даже бабы пьют вино?
– А почему бы им не пить? – улыбался мушкатер.
– Только поднеси, осман, увидишь, как хлещут!
– Говорят, пьют оттого, что ваша сторона сильно холодная. У вас самый край земли. Туда и солнце мало достает. Если б народ не пил, так вымерз бы с корнем!
Мушкатер подмигнул товарищам и сказал:
– У нас холодно, это верно: вот борода у человека как обмерзнет зимой, так и до лета не оттает. Оттого у нас и бороды светлее ваших…
Турки смотрели исподлобья, молча курили, а русские солдаты весело пересмеивались.
Ребятишкам интересно потолкаться на берегу.
Всю дорогу на добрые полверсты заняли конные и пешие солдаты и разные посольские служащие в парадных кафтанах и париках.
Какой-то подполковник, сидя на лошади, устанавливал порядок шествия к берегу посольской свиты:
– Фурьеры, становись сюда, перед кирасирами! Господа переводчики, вы за пехотой. Антон, подавай карету! Так. За каретой господин шталмейстер. Лакеи, официанты, метрдотель, вот ваше место!
Ребята смотрели и не понимали, кого так мудрено называет подполковник.
За красивой – вся в стеклах – каретой становились не то бабы, не то мужики: в красных, расшитых шелковых кафтанах, на голове шляпа, а из-под шляпы торчит косичка.
Их тотчас же заслонили всадники.
Захотелось побежать и посмотреть: а что делается теперь на турецком берегу?
И вдруг ударила пушка.
Ей тотчас же ответили с турецкой стороны.
Все конные и пешие, растянувшиеся по дороге от дома Зимина, зашевелились.
Мальчишки побежали по обочине дороги, крича:
– Пойихалы! Едуть!
Вдоль дороги стояли толпы народа. Мужики, бабы, разряженные, перешептывающиеся между собою девчата.
Впереди всех ехал, важно упершись одной рукой в бок, молодой офицер. За ним – два солдата со значками, а потом, как белая каменная стена, кирасиры.
– Бач, бач, гарный!
– Который?
– О, той, что поглядае…
– Он до нас заходил напиться.
– Та шо ты!
Загремели трубы, ударили барабаны. За кирасирами шли музыка и пехота: ать-два, ать-два! Как одна нога!
Ребята бежали рядом с оркестром. А за пехотой медленно ползла карета, окруженная гусарами. В карете сидели какие-то важные господа. Один – видать, не русский – смотрел по сторонам с такой миной, будто у него живот схватило и он только выбирает место, где бы выскочить…
Деды и бабы кланялись карете в пояс:
– Мабудь, сам посол! Туз!
А за каретой ни с того ни с сего, как за телегой цыгана, табун коней. Сытые, вычищенные – так и лоснятся.
– Кони. Як на ярмонке!
– А воны куды ж?
– Туркам.
– У турка кони краще.
– Вот нам бы таких по одному!
За лошадьми – пешие и конные. Кто из них военный, кто – так, не разберешь.
И опять карета, но уже запряженная шестериком. На запятках пажи, а гайдуки по бокам. И кругом нее – гусары. Деды и бабы опять кланялись до земли. Ребята бежали, старались рассмотреть посла, но в карете сидели двое: оба толстые, оба в треуголках, у обоих лента через плечо и на груди как жар – ордена.
Вот уже и река.
На турецком берегу тоже двигалась к реке пестрая, цветистая толпа. Слышалась дикая турецкая музыка. Все заглушали барабаны.
И вдруг над русским берегом блеснул огонь и разом ударило десять пушек. Бабы и девки шарахнулись в сторону. Кто присел, кто стоял зажав пальцами уши.
Торжественная процессия подошла к комиссаровой ставке.
Генералы вылезли из кареты. Офицеры слезли с лошадей. Все пошли к палаткам. А войска и кареты стали съезжать на паром. Турецкая свита и повозки тоже собрались на своем пароме отчалить от берега.
Пока на пароме перевозили свиту Кутузова, слуг и команды на турецкий берег, комиссар Пассек угощал посла завтраком.
На русский берег стала выгружаться свита турецкого Рашик-Мустафы-паши в смешных высоких шапках и цветистых чалмах.
– Повозки у них поганые, а кони – гарные! – оценивали дубоссарцы, глядя без особого удовольствия на гостей.
Но вот паромы перевезли всю свиту: турки табунились на русском берегу, русские стояли на турецком. Тогда снова прогремела пушка. Турки ответили тем же.
Из ставки вышел высокий комиссар Пассек. Рядом с ним шел среднего роста полный генерал. А за ними человек десять офицеров.
– Посол! Посол!
Они не спеша спустились к пристани, где ждали лодки, и поехали к плоту.
Турки на своей стороне делали в точности то же.
– Везут, как жениха к невесте!
Русские и турецкие лодки одновременно пристали к плоту. Послы в одно время взошли на плот, сели в кресла друг против друга. Комиссары послов сели чуть сзади, свита за ними.
С берега смотрели, что будет дальше:
– Говорят.
– Да еще и как!
– И понимают?
– А переводчики на что?
Послы беседовали недолго. Разом встали. Каждый комиссар взял своего посла за руку и подвел к другому.
– Знакомятся.
– Пошли к лодкам. Садятся.
– Едут!
И снова с обоих берегов грохнули пушки и загремела музыка, встречая именитого посла.
Через несколько минут послы одновременно ступили на чужую землю.
III
Русскому посольству наскучило тащиться по скверным турецким дорогам в Константинополь.
Ехали чрезвычайно медленно: всюду подолгу ждали, пока турки соберут подводы. Немало задерживали пышные встречи, которые устраивались везде русскому послу.
Эти парадные встречи надоели всем до смерти. Толмачи и повара, швейцары и актуариусы[13], пажи и скороходы давным-давно заучили, после кого им положено следовать в шествии. Надоело наряжаться во все парадное, а затем через час снова чиститься: стояла жара, было очень пыльно.
Михаил Илларионович в менее важных пунктах частенько прикидывался больным, и вместо него в этих церемониях отдувался маршал или первый секретарь посольства.
Вообще же в свите было много по-настоящему больных. Скверные продукты, доставляемые турками, обилие фруктов, на которые набросились северяне, – все это вызывало поносы. А чем ближе продвигались к Дунаю, тем больше становилось больных лихорадкой.
Хорошо, что нигде по дороге не встречали чумы.
У Михаила Илларионовича уже хватало работы: в его руках сосредоточивалась вся русская политика на Босфоре. Он держал непрерывную связь с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым.
Главная задача Кутузова в Турции была на первый взгляд проста. В секретной инструкции, данной Кутузову Екатериной II, было о Турции сказано:
«Иного от нее не требуем, как точного исполнения постановленных между нами соседственных и торговых условий, при чистосердечном с ее стороны попечении отвращать все, что тишину и безопасность границ наших колебать может».
Кутузову предписывалось устранять во взаимоотношениях России и Турции все то, что «остуду родить может».
В Турции царствовал умный Селим III, который начал реформировать армию и флот. Его считали ниспосланным для того, чтобы возвеличить Турецкую империю. Так якобы предсказал придворный астролог.
Но в коллегии министерства иностранных дел России верили больше в «астрологов» из английского и французского посольств и потому предупредили Кутузова, чтобы он установил, не являются ли эти реформы результатом «подущений министров других держав, нам завиствующих».
Вот уже вынырнул старый знакомец Михаила Илларионовича – Анжели: Кутузову донесли, что Анжели собирается приехать в Таврию.
Михаилу Илларионовичу было указано внимательно следить за военными приготовлениями Порты и извещать обо всем Суворова и вице-адмирала Мордвинова, командующих сухопутными и морскими силами на Черном море.
Кутузов в пути тщательно собирал сведения. Особых приготовлений нигде не было заметно. Правда, к Измаилу из Молдавии везли лес, понемногу обновляли внешние и внутренние палисады, а в Бендерах работало триста человек, но во всех этих крепостях и гарнизон и артиллерия были весьма малочисленны.
Только 12 августа Кутузов, при пушечной пальбе, переправился на двух галерах через Дунай.
Дальше шли собственно турецкие города. Они все были похожи друг на друга. Те же извилистые, грязные улочки, те же дома, напоминающие ящики (на улицу выходили только стены без окон), те же минареты; стоящие среди нагромождения домов, как неусыпные часовые, те же фонтаны, осененные плакучими ивами. Улицы чередовались с кладбищами, утопавшими в зелени кипарисов.
И по турецкой земле поехали не быстрее, чем ехали по Молдавии и Валахии.
Только в начале сентября проехали Адрианополь, а в воскресенье 25 сентября увидали минареты Стамбула, как турки называли свою столицу.
На последней станции у Константинополя Кутузов хотел немного отдохнуть и осмотреться перед въездом в столицу, но сопровождавший русское посольство двухбунчужный паша стал просить Кутузова обязательно въехать в Стамбул в понедельник 26 сентября.
– Что он, так соскучился по своим женам, что не может обождать одного дня? – спросил у переводчика Михаил Илларионович.
– Ваше превосходительство, он говорит, что у них вторник считается несчастливым днем.
– А у нас как раз понедельник тяжелый день, – заметил бывший при разговоре секунд-майор Резвой.
– Пусть турки боятся своих несчастливых дней, а нам не пристало. Хотят, чтобы мы въехали в понедельник, – извольте, въедем, – ответил Михаил Илларионович.
И русское посольство торжественно въехало в Стамбул в понедельник 26 сентября.
Вместо положенных шестидесяти дней пути русское посольство ехало от границы до Константинополя сто четырнадцать дней.
Ехали чрезвычайно медленно: всюду подолгу ждали, пока турки соберут подводы. Немало задерживали пышные встречи, которые устраивались везде русскому послу.
Эти парадные встречи надоели всем до смерти. Толмачи и повара, швейцары и актуариусы[13], пажи и скороходы давным-давно заучили, после кого им положено следовать в шествии. Надоело наряжаться во все парадное, а затем через час снова чиститься: стояла жара, было очень пыльно.
Михаил Илларионович в менее важных пунктах частенько прикидывался больным, и вместо него в этих церемониях отдувался маршал или первый секретарь посольства.
Вообще же в свите было много по-настоящему больных. Скверные продукты, доставляемые турками, обилие фруктов, на которые набросились северяне, – все это вызывало поносы. А чем ближе продвигались к Дунаю, тем больше становилось больных лихорадкой.
Хорошо, что нигде по дороге не встречали чумы.
У Михаила Илларионовича уже хватало работы: в его руках сосредоточивалась вся русская политика на Босфоре. Он держал непрерывную связь с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым.
Главная задача Кутузова в Турции была на первый взгляд проста. В секретной инструкции, данной Кутузову Екатериной II, было о Турции сказано:
«Иного от нее не требуем, как точного исполнения постановленных между нами соседственных и торговых условий, при чистосердечном с ее стороны попечении отвращать все, что тишину и безопасность границ наших колебать может».
Кутузову предписывалось устранять во взаимоотношениях России и Турции все то, что «остуду родить может».
В Турции царствовал умный Селим III, который начал реформировать армию и флот. Его считали ниспосланным для того, чтобы возвеличить Турецкую империю. Так якобы предсказал придворный астролог.
Но в коллегии министерства иностранных дел России верили больше в «астрологов» из английского и французского посольств и потому предупредили Кутузова, чтобы он установил, не являются ли эти реформы результатом «подущений министров других держав, нам завиствующих».
Вот уже вынырнул старый знакомец Михаила Илларионовича – Анжели: Кутузову донесли, что Анжели собирается приехать в Таврию.
Михаилу Илларионовичу было указано внимательно следить за военными приготовлениями Порты и извещать обо всем Суворова и вице-адмирала Мордвинова, командующих сухопутными и морскими силами на Черном море.
Кутузов в пути тщательно собирал сведения. Особых приготовлений нигде не было заметно. Правда, к Измаилу из Молдавии везли лес, понемногу обновляли внешние и внутренние палисады, а в Бендерах работало триста человек, но во всех этих крепостях и гарнизон и артиллерия были весьма малочисленны.
Только 12 августа Кутузов, при пушечной пальбе, переправился на двух галерах через Дунай.
Дальше шли собственно турецкие города. Они все были похожи друг на друга. Те же извилистые, грязные улочки, те же дома, напоминающие ящики (на улицу выходили только стены без окон), те же минареты; стоящие среди нагромождения домов, как неусыпные часовые, те же фонтаны, осененные плакучими ивами. Улицы чередовались с кладбищами, утопавшими в зелени кипарисов.
И по турецкой земле поехали не быстрее, чем ехали по Молдавии и Валахии.
Только в начале сентября проехали Адрианополь, а в воскресенье 25 сентября увидали минареты Стамбула, как турки называли свою столицу.
На последней станции у Константинополя Кутузов хотел немного отдохнуть и осмотреться перед въездом в столицу, но сопровождавший русское посольство двухбунчужный паша стал просить Кутузова обязательно въехать в Стамбул в понедельник 26 сентября.
– Что он, так соскучился по своим женам, что не может обождать одного дня? – спросил у переводчика Михаил Илларионович.
– Ваше превосходительство, он говорит, что у них вторник считается несчастливым днем.
– А у нас как раз понедельник тяжелый день, – заметил бывший при разговоре секунд-майор Резвой.
– Пусть турки боятся своих несчастливых дней, а нам не пристало. Хотят, чтобы мы въехали в понедельник, – извольте, въедем, – ответил Михаил Илларионович.
И русское посольство торжественно въехало в Стамбул в понедельник 26 сентября.
Вместо положенных шестидесяти дней пути русское посольство ехало от границы до Константинополя сто четырнадцать дней.
IV
Константинополь встретил Кутузова не только со всеми почестями, какие были обусловлены князем Репниным, но даже еще пышнее.
«Наружная вежливость министерства оттоманского противу меня и свиты моей превзошла некоторым образом мое чаяние», – писал Кутузов императрице.
Прусский и неаполитанский послы, благожелательно относившиеся к России, встретили Кутузова на последней станции перед Константинополем, а остальные только присутствовали при въезде русского посольства в столицу Турции.
На следующий день с утра к Кутузову явился чиновник великого визиря узнать о здоровье почетного гостя и передать ему подарки. Затем стали приезжать с визитом послы.
И только после обеда Кутузов смог уединиться с поверенным в делах, полковником Александром Семеновичем Хвостовым.
Хвостов познакомил чрезвычайного посла с людьми, с которыми ему предстояло иметь дело, и обрисовал всю обстановку.
Кутузов знал, что положение простого народа в Турции ужасно: деревня разорена непосильными налогами и взяточничеством алчных чиновников. Нищую турецкую деревню Михаил Илларионович видел собственными глазами во время трехмесячного пути из Дубоссар в Константинополь.
Но Хвостов дополнил эту картину. Он рассказал, что всего у турок насчитывается девяносто семь разных налогов, что существуют такие нелепые налоги, как «за воздух» или «за зубы» – вознаграждение чиновникам за то, что они во время командировок в деревни изнашивают свои зубы.
Крестьяне день и ночь изнывают в работе, чтобы только рассчитаться с податями. Многие бегут, бросая все.
– А что же султан? В чем же его реформы? Ведь от него ждут, что он вознесет Порту? – спросил Михаил Илларионович.
– Селим Третий не Гарун-аль-Рашид: он не интересуется, как живет народ. Его больше тревожат военные неудачи и пустая казна. Он реформирует армию и флот.
– Вероятно, он обыкновенный восточный деспот, жестокий и грубый?
– Нет, наоборот: Селим – образованный человек, любит музыку и поэзию, пишет стихи. А характер у него мягкий, безвольный.
– Выходит, как в поговорке: «От добрых людей мир погибает»? – улыбнулся Михаил Илларионович. – А кто же пользуется у него влиянием? Наш друг – великий визирь, кажется, не очень в фаворе?
– Да, султан не больно жалует этого Рашид-эфенди, – ответил Хвостов. – Первый друг его – сверстник и шурин капудан-паша Гуссейн, прозванный «Кючук».
– Что это значит «кючук»?
– Маленький. Гуссейн – коротышка. Он мало участвует в делах, живет в свое удовольствие, кутит. Говорят, он уже промотал три миллиона пиастров. Его не любят два главных лица в правительстве – министр иностранных дел Рашид-эфенди и Юсуф-ага.
– А Юсуф-ага кто? – расспрашивал Кутузов.
– Юсуф-ага – это «кяхья», гофмаршал султанши-матери, которая по-турецки называется «валиде». Валиде – большая сила.
– У турок испокон веков все дворцовые козни и интриги выходят из недр гарема. И, конечно, эта валиде, как мать султана, первое лицо в гареме? Какая она, очень старая?
– Совсем нет, – сказал Хвостов. – Султану ведь всего тридцать два года, стало быть, матери лет пятьдесят. Видно, была когда-то красивая женщина. Она родом из Грузии. Валиде имеет большой вес, но первое лицо в гареме не она, а кызлар-агасы, то есть «начальник девушек», а попросту начальник черных евнухов, стерегущих гарем. В его ведении весь гарем и личная казна султана. Предшественник нынешнего кызлар-агасы, Бешир, фактически правил государством. Его купили в Эфиопии за тридцать пиастров, а когда Бешир умер, то состояние покойного кызлар-агасы оценивалось в тридцать миллионов пиастров. Вот что значит «начальник девушек».
Кутузов внимательно слушал Хвостова и думал:
«Надо постараться не ссориться с этим черным евнухом. И хорошо, что я догадался еще, из Ясс отправить царице просьбу прислать для валиде дорогой эгрет![14]»
Спросил у Хвостова:
– А как же драгоман Порты, господин Мурузи, такой же прохвост, как и его братец, князь Валашский? Тот все норовит учинить нам какую-либо пакость.
– Коварен и подл. Не зря же он родом из Фанары, квартала в Константинополе, где живут греки. Прусский посланник Гаффон метко сказал: «Фанара – университет подлости».
– А как турки относятся к тому, что во Франции республика? – спросил Михаил Илларионович немного погодя.
– Турецкие риджалы[15] расценивают французскую революцию как благоприятный факт: устранена опасность франко-русско-австрийского союза. Великий визирь сказал: «Хорошо, что во Франции республика: ведь республика не сможет жениться на австрийской эрцгерцогине!» А французские агенты постарались уверить турецкое духовенство, что раз во Франции покончено с христианской религией, то, значит, французы стали ближе к магометанам.
– Недурно придумано, – усмехнулся Михаил Илларионович.
Кутузов беседовал с полковником Хвостовым до ночи. Когда Хвостов ушел, Михаил Илларионович вышел на балкон.
Над Константинополем и проливом плыла полная луна. С балкона открывался великолепный вид. Внизу, у ног, лежали Пера и Галата, где живут «франки». За Галатой тихо плескались воды залива Золотой Рог. Теперь, в свете луны, он был сверкающим, серебряным. А за ним простерся сам Истамбул: плоские турецкие крыши, высокие минареты, разнообразные купола, блестящие позолотой, и купы деревьев.
Вот голубоватая в лунном сиянии громада сераля – дворца султана. Здесь живут его жены, наложницы, евнухи и бесчисленные слуги – все эти нелепо-странные хранители парадной султанской шубы, обрезыватели султанских ногтей, сторожа султанского попугая. А вот купол Айя-Софии, обставленный с четырех сторон стройными, как свечи, минаретами.
Но над всем Константинополем на холме возвышаются громоздящиеся друг на друга купола грандиозной мечети Сулеймание. Они кажутся выточенными из слоновой кости. А там, за мысом Сарай-бурну[16], раскинулось Мраморное море, и за ним смутно темнеют очертания гор азиатского берега. Как из сказки «Тысяча и одна ночь».
Приятно посидеть в такую мягкую лунную ночь, но еще ждут дела – надо написать письма.
Михаил Илларионович вернулся к себе в кабинет. Взглянул на подарки великого визиря, лежащие на столе, и подумал о жене.
«Табакерка с алмазами ее, пожалуй, не заинтересует. И мыло адрианопольское, хотя считается лучшим. Катенька моет лицо хлебным мякишем, говорит – лучше всякого мыла. А вот девять кусков шелка из Алепо разных цветов на девять платьев – это доставит удовольствие!.. Модница! Кокетка!» – снисходительно улыбнулся Кутузов и стал писать письмо жене.
«Наружная вежливость министерства оттоманского противу меня и свиты моей превзошла некоторым образом мое чаяние», – писал Кутузов императрице.
Прусский и неаполитанский послы, благожелательно относившиеся к России, встретили Кутузова на последней станции перед Константинополем, а остальные только присутствовали при въезде русского посольства в столицу Турции.
На следующий день с утра к Кутузову явился чиновник великого визиря узнать о здоровье почетного гостя и передать ему подарки. Затем стали приезжать с визитом послы.
И только после обеда Кутузов смог уединиться с поверенным в делах, полковником Александром Семеновичем Хвостовым.
Хвостов познакомил чрезвычайного посла с людьми, с которыми ему предстояло иметь дело, и обрисовал всю обстановку.
Кутузов знал, что положение простого народа в Турции ужасно: деревня разорена непосильными налогами и взяточничеством алчных чиновников. Нищую турецкую деревню Михаил Илларионович видел собственными глазами во время трехмесячного пути из Дубоссар в Константинополь.
Но Хвостов дополнил эту картину. Он рассказал, что всего у турок насчитывается девяносто семь разных налогов, что существуют такие нелепые налоги, как «за воздух» или «за зубы» – вознаграждение чиновникам за то, что они во время командировок в деревни изнашивают свои зубы.
Крестьяне день и ночь изнывают в работе, чтобы только рассчитаться с податями. Многие бегут, бросая все.
– А что же султан? В чем же его реформы? Ведь от него ждут, что он вознесет Порту? – спросил Михаил Илларионович.
– Селим Третий не Гарун-аль-Рашид: он не интересуется, как живет народ. Его больше тревожат военные неудачи и пустая казна. Он реформирует армию и флот.
– Вероятно, он обыкновенный восточный деспот, жестокий и грубый?
– Нет, наоборот: Селим – образованный человек, любит музыку и поэзию, пишет стихи. А характер у него мягкий, безвольный.
– Выходит, как в поговорке: «От добрых людей мир погибает»? – улыбнулся Михаил Илларионович. – А кто же пользуется у него влиянием? Наш друг – великий визирь, кажется, не очень в фаворе?
– Да, султан не больно жалует этого Рашид-эфенди, – ответил Хвостов. – Первый друг его – сверстник и шурин капудан-паша Гуссейн, прозванный «Кючук».
– Что это значит «кючук»?
– Маленький. Гуссейн – коротышка. Он мало участвует в делах, живет в свое удовольствие, кутит. Говорят, он уже промотал три миллиона пиастров. Его не любят два главных лица в правительстве – министр иностранных дел Рашид-эфенди и Юсуф-ага.
– А Юсуф-ага кто? – расспрашивал Кутузов.
– Юсуф-ага – это «кяхья», гофмаршал султанши-матери, которая по-турецки называется «валиде». Валиде – большая сила.
– У турок испокон веков все дворцовые козни и интриги выходят из недр гарема. И, конечно, эта валиде, как мать султана, первое лицо в гареме? Какая она, очень старая?
– Совсем нет, – сказал Хвостов. – Султану ведь всего тридцать два года, стало быть, матери лет пятьдесят. Видно, была когда-то красивая женщина. Она родом из Грузии. Валиде имеет большой вес, но первое лицо в гареме не она, а кызлар-агасы, то есть «начальник девушек», а попросту начальник черных евнухов, стерегущих гарем. В его ведении весь гарем и личная казна султана. Предшественник нынешнего кызлар-агасы, Бешир, фактически правил государством. Его купили в Эфиопии за тридцать пиастров, а когда Бешир умер, то состояние покойного кызлар-агасы оценивалось в тридцать миллионов пиастров. Вот что значит «начальник девушек».
Кутузов внимательно слушал Хвостова и думал:
«Надо постараться не ссориться с этим черным евнухом. И хорошо, что я догадался еще, из Ясс отправить царице просьбу прислать для валиде дорогой эгрет![14]»
Спросил у Хвостова:
– А как же драгоман Порты, господин Мурузи, такой же прохвост, как и его братец, князь Валашский? Тот все норовит учинить нам какую-либо пакость.
– Коварен и подл. Не зря же он родом из Фанары, квартала в Константинополе, где живут греки. Прусский посланник Гаффон метко сказал: «Фанара – университет подлости».
– А как турки относятся к тому, что во Франции республика? – спросил Михаил Илларионович немного погодя.
– Турецкие риджалы[15] расценивают французскую революцию как благоприятный факт: устранена опасность франко-русско-австрийского союза. Великий визирь сказал: «Хорошо, что во Франции республика: ведь республика не сможет жениться на австрийской эрцгерцогине!» А французские агенты постарались уверить турецкое духовенство, что раз во Франции покончено с христианской религией, то, значит, французы стали ближе к магометанам.
– Недурно придумано, – усмехнулся Михаил Илларионович.
Кутузов беседовал с полковником Хвостовым до ночи. Когда Хвостов ушел, Михаил Илларионович вышел на балкон.
Над Константинополем и проливом плыла полная луна. С балкона открывался великолепный вид. Внизу, у ног, лежали Пера и Галата, где живут «франки». За Галатой тихо плескались воды залива Золотой Рог. Теперь, в свете луны, он был сверкающим, серебряным. А за ним простерся сам Истамбул: плоские турецкие крыши, высокие минареты, разнообразные купола, блестящие позолотой, и купы деревьев.
Вот голубоватая в лунном сиянии громада сераля – дворца султана. Здесь живут его жены, наложницы, евнухи и бесчисленные слуги – все эти нелепо-странные хранители парадной султанской шубы, обрезыватели султанских ногтей, сторожа султанского попугая. А вот купол Айя-Софии, обставленный с четырех сторон стройными, как свечи, минаретами.
Но над всем Константинополем на холме возвышаются громоздящиеся друг на друга купола грандиозной мечети Сулеймание. Они кажутся выточенными из слоновой кости. А там, за мысом Сарай-бурну[16], раскинулось Мраморное море, и за ним смутно темнеют очертания гор азиатского берега. Как из сказки «Тысяча и одна ночь».
Приятно посидеть в такую мягкую лунную ночь, но еще ждут дела – надо написать письма.
Михаил Илларионович вернулся к себе в кабинет. Взглянул на подарки великого визиря, лежащие на столе, и подумал о жене.
«Табакерка с алмазами ее, пожалуй, не заинтересует. И мыло адрианопольское, хотя считается лучшим. Катенька моет лицо хлебным мякишем, говорит – лучше всякого мыла. А вот девять кусков шелка из Алепо разных цветов на девять платьев – это доставит удовольствие!.. Модница! Кокетка!» – снисходительно улыбнулся Кутузов и стал писать письмо жене.
V
Осмотревшись в Константинополе, Кутузов начал устанавливать непосредственные взаимоотношения с турецкими сановниками. Он делал это по восточному обычаю: рассылал им подарки.
Еще в пути приходилось обмениваться подарками с местными властями, но там попадалась одна чиновничья мелкота, и дары поэтому были незначительные: серебряная табакерка или мех лисицы-сиводушки.
Правда, в Яссах секунд-майору Резвому пришлось вынуть из заветных посольских сундуков золотые вещицы: господарь Молдавский, относившийся неприязненно к русским, хотел теперь подольститься к посольству и не поскупился на подарки. Кутузов приказал отдарить господаря, «дабы не дать ему превозмочь нас в щедрости и великолепии» – как написал царице в своем отчете Кутузов.
Михаил Илларионович очень беспокоился об одном – не задержали бы присылку эгрета для валиде, – он хотел поскорее послать подарки матери султана.
Эгрет доставили быстро, и Кутузов отправил к валиде первого секретаря посольства, секретаря ориентальных языков Занети и секунд-майора Резвого в сопровождении нескольких офицеров, или, как они официально именовались, дворян посольства.
Троюродный племянник Михаила Илларионовича Федор Кутузов попросил дядюшку назначить и его в число офицеров, сопровождавших подарки султанше.
– Надеешься увидеть султанских жен? – улыбнулся Кутузов. – Поезжай. Только пусть Николай Антонович Пизани научит, как держать себя у турок за столом. Ты же с турками никогда дела не имел.
Пизани отвел Федю Кутузова в сторону и стал поучать восточному этикету:
– Сидят у турок на том, на чем стоят, но не всегда одинаково. Запомните: равный перед равным сидит, скрестив ноги. Колени у него далеко впереди: захочет – обопрется о них. Младший же перед старшим сидит на пятках? Вот сначала станьте на колени, а потом сядьте. Тут колени должны быть обязательно чем-либо закрыты, полами одежды, что ли. За столом старшему гостю подадут подушку, чтоб удобнее было сидеть. А ежели вы чином ниже майора, то садитесь прямо на ковер!
– А как же садиться со шпорами? – спросил Федя Кутузов.
– Ложитесь на бок, а ноги отбросьте подальше за фронт. Пусть не ведают ноги, что творят зубы! Потом запомните: если станут угощать вареньем с холодной водой – это у них первое угощение, – то возьмите одну ложечку варенья, а не накладывайте его, как кладут у нас в чай – ложку за ложкой.
Еще в пути приходилось обмениваться подарками с местными властями, но там попадалась одна чиновничья мелкота, и дары поэтому были незначительные: серебряная табакерка или мех лисицы-сиводушки.
Правда, в Яссах секунд-майору Резвому пришлось вынуть из заветных посольских сундуков золотые вещицы: господарь Молдавский, относившийся неприязненно к русским, хотел теперь подольститься к посольству и не поскупился на подарки. Кутузов приказал отдарить господаря, «дабы не дать ему превозмочь нас в щедрости и великолепии» – как написал царице в своем отчете Кутузов.
Михаил Илларионович очень беспокоился об одном – не задержали бы присылку эгрета для валиде, – он хотел поскорее послать подарки матери султана.
Эгрет доставили быстро, и Кутузов отправил к валиде первого секретаря посольства, секретаря ориентальных языков Занети и секунд-майора Резвого в сопровождении нескольких офицеров, или, как они официально именовались, дворян посольства.
Троюродный племянник Михаила Илларионовича Федор Кутузов попросил дядюшку назначить и его в число офицеров, сопровождавших подарки султанше.
– Надеешься увидеть султанских жен? – улыбнулся Кутузов. – Поезжай. Только пусть Николай Антонович Пизани научит, как держать себя у турок за столом. Ты же с турками никогда дела не имел.
Пизани отвел Федю Кутузова в сторону и стал поучать восточному этикету:
– Сидят у турок на том, на чем стоят, но не всегда одинаково. Запомните: равный перед равным сидит, скрестив ноги. Колени у него далеко впереди: захочет – обопрется о них. Младший же перед старшим сидит на пятках? Вот сначала станьте на колени, а потом сядьте. Тут колени должны быть обязательно чем-либо закрыты, полами одежды, что ли. За столом старшему гостю подадут подушку, чтоб удобнее было сидеть. А ежели вы чином ниже майора, то садитесь прямо на ковер!
– А как же садиться со шпорами? – спросил Федя Кутузов.
– Ложитесь на бок, а ноги отбросьте подальше за фронт. Пусть не ведают ноги, что творят зубы! Потом запомните: если станут угощать вареньем с холодной водой – это у них первое угощение, – то возьмите одну ложечку варенья, а не накладывайте его, как кладут у нас в чай – ложку за ложкой.