Страница:
Николай Леонов
Еще не вечер
Накануне
Подполковник милиции Лев Иванович Гуров стоял на берегу Черного моря и швырял камешки в мутные невысокие волны, которые равнодушно и вяло взбегали на берег, шуршали галькой и отступали для нового разбега. Бросать камешки было неинтересно – и всплеска не видно, и звука не слышно, но Гуров занятие свое не прекращал и, отбросав пригоршню, наклонялся за новой порцией гальки.
– Здравствуйте, – сказала, подходя к Гурову, стройная девушка. – Наконец вы нашли себе подходящее занятие. – И опустила на землю сумку и одеяло.
– Здравствуйте, Таня, – ответил Гуров, отряхнул ладонь и присел на шершавый валун.
Они познакомились несколько дней назад, на этом же месте, когда Лева пытался загорать. Она подошла и поздоровалась, спросила, как его зовут, не скрывая насмешки, оглядела с ног до головы. Гуров, представляясь, замялся. Лев Иванович звучит претенциозно, Лев – смешно. Лева – вообще не звучит.
– Гуров, – буркнул он.
В день знакомства Гуров узнал, что Таня местная, живет с мамой в собственном доме, окончила курсы медсестер, работает в санатории, сейчас в отпуске. Слушая ее неторопливую речь, Гуров, полузакрыв глаза, разглядывал новую знакомую и думал о том, что такие девушки встречаются на Кавказе, возможно, в Ростове или Краснодаре, и очень редко в Москве и Ленинграде. Смешение рас, то самое, о чем булгаковский Воланд говорил: «Причудливо тасуется колода». Женщина, на которую любой мужчина обратит внимание. Сильное смуглое тело, она не чувствует его, не демонстрирует, как животные не ощущают свою естественную красоту: они такими родились, такими и живут.
– Странный вы, непонятный. – Таня расстелила одеяло и легла, не раздеваясь. – Вы, кажется, мужчина сильный, самостоятельный, с другой стороны потерянный какой-то, одинокий.
– Так оно и есть, – Гуров рассмеялся.
– Вы очень хорошо слушаете, с интересом, но без любопытства. А о себе ни слова… – Таня, видимо, пригрелась, стянула с себя кофточку. – А мне интересно. Можно, я вас порасспрашиваю?
– Зачем? – Гуров пожал плечами. – Я сам признаюсь. – Верный своему принципу врать лишь в крайнем случае, сообщил. – Тридцать семь, женат, дочь, юрист. Выгнали из дома, приказали отдыхать, мол, нервное истощение у меня.
– А жена не ревнует? Отпустила на юг, одного.
– Ревнует, однако, гордая, – ответил Гуров, подумал и добавил: – И умная – мужчину нельзя удержать силой. Он либо любит, либо не любит.
– А вы всегда говорите правду? – Таня лукаво улыбнулась.
– Стараюсь, – Гуров пожал плечами. – Не всегда получается.
– Потрясающе! – Таня села и уставилась на него, словно увидела что-то ей совершенно незнакомое.
– А как у вас, Таня, с правдой и ложью?
– У меня? – Таня почему-то удивилась, затем захохотала, свалилась на землю. – Умереть можно! Я же баба! Для меня правду сказать – что уксусу выпить.
Она явно валяла дурака, говорила чушь, желая отгородиться, спрятаться. Гуров невольно насторожился, придавая голосу серьезность, сказал:
– Зачем женщин обижать? Думаю, вы разные.
– Думаешь. – Таня вновь села, взглянула на Гурова уже без любопытства, оценивающе, словно прикидывая, с какого боку ударить.
Он взгляда не отвел, не улыбнулся. «Ох, и непроста ты, девушка, что-то ты мне голову морочишь».
– Я согласен, – миролюбиво заявил Гуров. – Вы врушка. Данное качество свойственно вашему очаровательному полу. Оставим это. Поговорим о вас лично. Вы ведь живете на холме? – Гуров указал направление.
– И это правда, – обрадовано согласилась Таня.
– У вас пляж лучше, галька мельче, и идти вам в два раза ближе. А вы сюда приходите. Почему? Соврите что-нибудь оригинальное.
– Вы мне нравитесь.
– Интересно. – Гуров кивнул. – Вы меня в бинокль разглядывали?
Таня два дня прогуливалась у гостиницы, поджидая Гурова, но сказать об этом по известным причинам не могла, а быстрого ответа, похожего на правду, не находила. Поэтому отделалась немудреной шуточкой.
– В программе «Время» передавали, что Лев Иванович Гуров прибыл на наш курорт, остановился в гостинице «Приморская», страдает нервным истощением, требуется развлечь.
– Здорово! – Гуров захлопал. – Развлекайте! Хорошо, что в программе «Время» назвали мое имя и отчество. А то как бы вы узнали, что я Лев Иванович?
– Ой! – Таня схватилась за голову. – Это у вас в Москве никто никого не знает. У нас проще. В гостинице две мои подружки работают. Я такое о вас знаю… Закачаетесь!
– Поделитесь! Может, я и закачаюсь?
– Нет! У вас своя компания, у меня – своя.
– Тогда не смею мешать, – Гуров церемонно поклонился. – Всего наилучшего. – И, стараясь не оступиться на осыпающейся под ногами гальке, поднялся на набережную.
Таня смотрела ему вслед и думала, что напрасно приходит сюда. Этот человек ей не по зубам, можно обжечься.
Гуров тоже был недоволен собой: решил отдыхать, так и отдыхай, а не придумывай себе заботы, которых тебе на службе хватает. Гуров ощущал какой-то дискомфорт, что-то фальшивое в своем, казалось бы, беззаботном, курортном житье-бытье.
Был март, погода не устанавливалась, дождь, ветер, солнце вперемежку. Гурову такая погода нравилась, даже думать не хотелось, что творится на этой театрально-декоративной набережной в разгар сезона. Он сел на скамейку неподалеку от статуи, глянув на нее с умилением и благодарностью. Эта гипсовая промокшая и озябшая девушка возвращала на землю, к жизненным реалиям, так как окружающий ландшафт был настолько неестественно красив и гармоничен, что человек рисковал воспарить или поверить, что оказался в краю нездешнем. А взглянешь на тяжеловесное творение в гипсе и поймешь: все нормально, ты на земле, дома.
«Давай разбираться, Гуров, отчего тебе неуютно».
Прошлой весной Гурова вызвали к генералу. Когда Гуров вошел, генерал кивнул на присутствующего в кабинете мужчину и коротко сказал:
– Лев Иванович, познакомьтесь с гостем и окажите помощь.
Отари Георгиевич Антадзе, майор милиции, начальник уголовного розыска курортного города, приехал в столицу за «своим» жуликом, не желая отвлекать коллег от работы.
– Вы за каждым «своим» лично вылетаете? – спросил Гуров.
Отари улыбнулся, пожал плечами, отвернулся. Гуров понял, раз начальник розыска прилетел, значит, ему этот преступник очень нужен.
Помощь Отари понадобилась минимальная, «своего» мошенника майор разыскал на третий день. Гуров вскоре эту историю забыл, а месяц назад, когда его начали «выгонять» в отпуск, жена сказала:
– Рекомендую. Черноморское побережье. Там сейчас тихо, безлюдно. Я взять отпуск не могу, знаешь мою ситуацию, а тебе необходимо проветриться.
В аэропорту его встретил Отари, отобрал чемодан, усадил в машину, привез в гостиницу, где его ждали. Гуров поселился в двухкомнатном люксе, с балконом и окном на море и только к вечеру понял, как устал. «Наверное, я в последние дни совсем плохо выглядел, раз они все так на меня накинулись». Отпуск так отпуск. Первые сутки Гуров выходил из номера только в кафе, потом начал спускаться к морю, гулять по набережной. На третий день он надел костюм, белую рубашку и спустился на второй этаж, в ресторан, который только открылся после перерыва.
Он сел у окна за большой стол. Как обычно, на Гурова просто не обращали внимания. Он сидел тихо, ничего не требуя, официантки расположились в другом конце зала, тоже не шумели, обсуждали свои проблемы. Таким образом, установилось равновесие.
Гуров поглядывал в дальний угол ресторана на невозмутимо беседующих женщин. «Культура обслуживания давно утеряна, экономически я им не нужен, можно говорить и писать ежедневно, ничего не изменится. Когда официантка, наконец, подойдет, я встану и поздороваюсь, – решил Гуров. – Какой получу ответ?»
Его размышления прервала девушка.
– Здравствуйте, – сказала она, занимая место напротив Гурова. – Давно ждете?
«Удивился я тогда или нет? – Гуров провел рукой по шершавой скамейке, взглянул на грязную ладонь и подумал, что его фирменный костюм вскоре станет нормальной рабочей одеждой. – Почему она подошла ко мне, хотя в зале было полно свободных столов? Я тогда подумал, мол, не любит красивая женщина одиночества, ведь актер не может играть перед пустым залом».
Гуров запоздало поднялся, поклонился.
– Здравствуйте.
– Майя.
– Гуров… Лев Иванович.
– На Иваныча вы пока не тянете, – рассмеялась Майя. – Вы всегда такой скромный? Приходите, садитесь и молча ждете! А если фужер разбить! Громко! Потом сказать, что случайно. Два рубля, а сколько удовольствия! Начнут ругаться, осколки собирать. А завтра подойдут мгновенно.
– Завтра работает другая смена, – ответил Гуров.
– Ни полета, ни фантазии!
– Мне уйти?
– Сидите. – Майя махнула рукой, вздохнула. – Летишь на этот курорт, надеешься на что-то новое, неожиданное. Только спокойно, Левушка, я женихов не ищу, хватает.
– Не сомневаюсь, – искренне ответил Гуров. Майя была девушкой эффектной: не красивой, не хорошенькой, а именно эффектной, рекламной. Рыжеватые явно крашеные волосы обрамляли лицо правильного овала, коротковатый нос, полные губы, подведенные к вискам глаза, косметики в меру.
– Ну и как! – спросила она, нисколько не смущаясь под внимательным взглядом Гурова.
– Неплохо. Даже отлично, – ответил Гуров. – Вас спасают глаза. Содержание. Иначе при такой внешности и манере себя вести вы походили бы на куртизанку.
– Проститутку! Кстати как вы относитесь к проблеме? Модная сейчас тема.
Гуров не успел сформулировать свое отношение к модной теме, к ним подошел элегантно одетый мужчина.
– Добрый день, Майечка, собираете отряд волонтеров? – Он подмигнул Гурову. – Артеменко. Зачислен вчера. На правах старослужащего должен вас предупредить…
– Володя! – перебила Майя. – Кончай трепаться. Распорядись! Мы с Левой сидим с утра.
– Разрешите? – Артеменко взглянул на Гурова вопросительно.
Официантка не подошла, подбежала.
– Здравствуйте, здравствуйте! Обед на три персоны! Зелень! – Она уже быстро писала в блокноте. – Лаваш подогреем. Сыр, есть язычок…
Артеменко не обращал на официантку внимания сел, взял стоявшую на столе бутылку минеральной. Официантка тут же открыла ее, продолжая говорить и записывать.
– Горячим нас сегодня шеф не балует. Цыплят не рекомендую, шашлыки тоже, но голодными не отпустим.
– Лед пожалуйста, – прерывая ее монолог, сказал Артеменко.
После этого обеда, который незаметно перешел в ужин, жизнь Гурова изменилась.
В ресторане или буфете встречали улыбками, здоровались и выяснилось, что для него всегда есть холодный боржоми. В компании появилось еще двое мужчин. На следующее утро у моря он познакомился с Таней.
«Так, все сначала», – скомандовал Гуров, встал со скамейки и пошел от гостиницы в сторону порта. Эмоции отдельно, факты отдельно.
«Спокойно, подполковник. Спокойно. Кому и зачем ты можешь быть нужен? Делами о хищениях ты не занимаешься, пропиской в Москве не командуешь, к поступлениям в вузы отношения не имеешь. Никаких громких дел сейчас твое подразделение не ведет. Никому ты, подполковник, не нужен. Таковы факты.
Но к тебе же явно пристают, знакомства с тобой ищут. Причем люди совершенно разные, казалось бы, никак друг с другом не связанные».
Владимир Никитович Артеменко порой выглядел пятидесятилетним, но случалось, когда задумывался или считал, что на него никто не смотрит, выглядел на все шестьдесят. Он очень следил за собой, кажется, брился дважды в день, его костюмы всегда отутюжены, рубашки свежи. От вопроса, где и кем он работает, Артеменко не уклонился, просто свел ответ к шутке. Мол, администратор, руководитель среднего масштаба, которому жить не стыдно, но и хвастать нечем. В гостинице, да и в других ресторанах и кафе, куда Гуров с ним заходил, Артеменко знали, встречали наилучшим образом. С первого дня Гуров установил с ним немецкий счет – каждый платит за себя, и Артеменко отнесся к этому просто. Деньгами не сорил, непомерных чаевых не давал и причина его авторитета у обслуживающего персонала оставалась для Гурова неизвестной. Несколько раз Гурову приходилось видеть гуляющих «цеховиков» – подпольных миллионеров. Артеменко никак не походил на них. Он, видимо, достаточно много и часто пил, но пьяным ни разу не был, похмельем не страдал и руки у него никогда не тряслись. Неумеренность не бросалась в глаза.
Сейчас Гуров все это вспомнил, попытался как-то систематизировать, понять Артеменко, однако цельного образа не получилось. И еще, пустяк, казалось бы, задумываться не стоит, однако чем скромный «юрисконсульт» Лев Гуров мог заинтересовать этого странного человека?
Майя. Фамилии ее Гуров не знал. Инструктор физкультуры на каком-то предприятии. Лет около тридцати.
Гуров задумался. Кургузая обрывочная информация, собранная из случайно оброненных фраз. В прошлом Майя была в большом спорте, как она выразилась: «Я лишь бронзовая, до золота силенок не хватило». «Ходила» замуж, не понравилось, скучно.
У гостиницы стояла ее сверкающая «Волга», которой Майя почти не пользовалась «И зачем я велела сюда ее пригнать, сама не пойму, – сказала она. – Надо позвонить, чтобы прилетели и забрали».
Кажется, ничего в Майе загадочного, но чем дольше он думал, тем больше в нем росла уверенность: эффектная, остроумная, казалось бы открытая Майя в чем-то, причем в главном, лжет. Как лжет и Артеменко, которого все зовут по имени, что так же противоестественно, как гладить хищника, хотя он и из породы кошачьих.
– Лев Иванович, разрешите нарушить ваше уединение?
Гуров повернулся и увидел еще одного лгуна, самого неумелого в их компании.
Леонид Тимофеевич Кружнев был среднего роста, болезненно худой с темными кругами под глазами, тонкими поджатыми губами, он не вызывал к себе симпатии. Мягкий тембр голоса и постоянный вопрос, как бы застывший в глазах, придавали Кружневу такой беззащитный вид, что отказать ему в общении было невозможно. Он пытался держаться развязно и беззаботно, это получалось у него плохо, и, словно понимая свою актерскую бездарность, постоянно смущенно улыбался, как бы извиняясь.
Два дня назад утром он подошел в кафе гостиницы к столику Гурова и сказал:
– Приветствую, уважаемый, не выпить ли нам по стаканчику вина? По случаю знакомства так сказать. – Он прищелкнул каблуками, поклонился. – Кружнев Леонид Тимофеевич. Москвич. Бухгалтер. Нахожусь в очередном отпуске.
Гуров взглянул на пустые столики, пожал плечами, вздохнул.
– С утра не пью, поручик. А вы никак ночью проигрались? – Гуров копировал тон и лексикон Кружнева, надеясь, что тот обидится и отойдет.
– Не судите да не судимы будете, Лев Иванович. – Кружнев расставил принесенную на подносе закуску, вынул из кармана пиджака бутылку сухого вина, сходил за стаканами, налил. – Не извольте удивляться. Вчера слышал, как к вам обратилась дежурная. А нахальство мое исключительно от стеснительности.
Он чокнулся со стаканом Гурова и выпил одним духом.
– Знаете, пятый десяток разменял, Черное море впервые вижу. Один. Супруга недавно умерла, погибла, так сказать, в автомобильной катастрофе. Я и решил гульнуть, оказалось, не умею.
Молчать становилось неприличным и Гуров сказал:
– Я по части отдыха тоже не мастак.
– Вижу, но вчера вечером вы находились в развеселой компании – светская львица и преуспевающий современный бизнесмен. Еще с вами был эдакий плейбой, как я понял, из местных.
– Толик? – Гуров усмехнулся. – Действительно из местных. Работает физкультурником в санатории. Ну, какой он плейбой?
Вечером Кружнев сидел с ними за столиком и рассказывал древние анекдоты. Никакой настороженности он у Гурова не вызывал, разве что жалость и раздражение. Неудачник, слабый поверхностный человек…
С физруком Толиком Гуров познакомился элементарно – парень просто преградил ему дорогу и сказал:
– Привет, старик. Меня зовут Толик. Какие проблемы? Чем могу?
Гуров ответил мол, проблем никаких, и попытался обойти улыбающегося атлета. Но не тут-то было.
– А у меня есть. – Толик широко улыбнулся. – Твоя жена? – Он кивнул в сторону стоявшей неподалеку Майи.
Гуров неожиданно для себя разозлился и заговорил певуче на блатной манер:
– Не жена, парень. И мальчик, что стоит с ней рядом, – он взглянул на Артеменко, – не ейный муж. Я твоего имени не называл, катись. Счастливой охоты!
– Во дает! – Толик хлопнул его по плечу. – Ты мне сразу понравился, хоть и выглядишь интеллигентом.
Он взял Гурова за локоть подвел к Майе и Артеменко.
– Честной компании салют! Даме персонально! – Он поклонился. – Вот друга встретил, а он жалуется, мол, некуда в вашем городишке девать время и деньги. Да, – он хлопнул себя по широкой гулкой груди, – меня Толик зовут. Человек я в плохую погоду незаменимый. Все знаю, везде мне рады, за мной как за каменной стеной.
Так в их компанию ворвался непрестанно улыбающийся Толик.
Итак, за несколько дней с Гуровым познакомились: Майя, Артеменко, физкультурник Толик, бухгалтер Кружнев, а на пляж стала приходить Таня. И чем дальше вспоминал, тем ему больше случайные знакомства не нравились.
– Не помешал? – Кружнев, склонив голову набок, заглядывал Гурову в глаза и виновато улыбался. Он был не один. За его щуплой фигуркой громоздился атлет Толик.
– Извините, занят, – сухо сказал Гуров и зашагал прочь от гостиницы.
– Лев Иванович, – бормотал за спиной Кружнев. – У нас предложение…
– Бухгалтер, – перебил Толик, – оставь человека в покое.
Гуров поднялся в город, долго бродил под накрапывающим дождем, потом пообедал в столовой, зашел в кинотеатр, через полчаса сбежал. Вернувшись в гостиницу, прокрался в номер, заперся, не подходил к телефону, не отвечал на стук в дверь. Вечером стучали особенно настойчиво.
– Лева, ты жив? Отзовись! – громко требовала Майя.
Пришлось подойти к двери.
– Жив, но болен и лег спать, – сердито сказал Гуров.
На следующее утро ему пришлось горько пожалеть о своем поведении. Столько дней терпел, мог бы потерпеть еще один.
Таким образом, непосредственно перед катастрофой он никого из компании не видел.
– Здравствуйте, – сказала, подходя к Гурову, стройная девушка. – Наконец вы нашли себе подходящее занятие. – И опустила на землю сумку и одеяло.
– Здравствуйте, Таня, – ответил Гуров, отряхнул ладонь и присел на шершавый валун.
Они познакомились несколько дней назад, на этом же месте, когда Лева пытался загорать. Она подошла и поздоровалась, спросила, как его зовут, не скрывая насмешки, оглядела с ног до головы. Гуров, представляясь, замялся. Лев Иванович звучит претенциозно, Лев – смешно. Лева – вообще не звучит.
– Гуров, – буркнул он.
В день знакомства Гуров узнал, что Таня местная, живет с мамой в собственном доме, окончила курсы медсестер, работает в санатории, сейчас в отпуске. Слушая ее неторопливую речь, Гуров, полузакрыв глаза, разглядывал новую знакомую и думал о том, что такие девушки встречаются на Кавказе, возможно, в Ростове или Краснодаре, и очень редко в Москве и Ленинграде. Смешение рас, то самое, о чем булгаковский Воланд говорил: «Причудливо тасуется колода». Женщина, на которую любой мужчина обратит внимание. Сильное смуглое тело, она не чувствует его, не демонстрирует, как животные не ощущают свою естественную красоту: они такими родились, такими и живут.
– Странный вы, непонятный. – Таня расстелила одеяло и легла, не раздеваясь. – Вы, кажется, мужчина сильный, самостоятельный, с другой стороны потерянный какой-то, одинокий.
– Так оно и есть, – Гуров рассмеялся.
– Вы очень хорошо слушаете, с интересом, но без любопытства. А о себе ни слова… – Таня, видимо, пригрелась, стянула с себя кофточку. – А мне интересно. Можно, я вас порасспрашиваю?
– Зачем? – Гуров пожал плечами. – Я сам признаюсь. – Верный своему принципу врать лишь в крайнем случае, сообщил. – Тридцать семь, женат, дочь, юрист. Выгнали из дома, приказали отдыхать, мол, нервное истощение у меня.
– А жена не ревнует? Отпустила на юг, одного.
– Ревнует, однако, гордая, – ответил Гуров, подумал и добавил: – И умная – мужчину нельзя удержать силой. Он либо любит, либо не любит.
– А вы всегда говорите правду? – Таня лукаво улыбнулась.
– Стараюсь, – Гуров пожал плечами. – Не всегда получается.
– Потрясающе! – Таня села и уставилась на него, словно увидела что-то ей совершенно незнакомое.
– А как у вас, Таня, с правдой и ложью?
– У меня? – Таня почему-то удивилась, затем захохотала, свалилась на землю. – Умереть можно! Я же баба! Для меня правду сказать – что уксусу выпить.
Она явно валяла дурака, говорила чушь, желая отгородиться, спрятаться. Гуров невольно насторожился, придавая голосу серьезность, сказал:
– Зачем женщин обижать? Думаю, вы разные.
– Думаешь. – Таня вновь села, взглянула на Гурова уже без любопытства, оценивающе, словно прикидывая, с какого боку ударить.
Он взгляда не отвел, не улыбнулся. «Ох, и непроста ты, девушка, что-то ты мне голову морочишь».
– Я согласен, – миролюбиво заявил Гуров. – Вы врушка. Данное качество свойственно вашему очаровательному полу. Оставим это. Поговорим о вас лично. Вы ведь живете на холме? – Гуров указал направление.
– И это правда, – обрадовано согласилась Таня.
– У вас пляж лучше, галька мельче, и идти вам в два раза ближе. А вы сюда приходите. Почему? Соврите что-нибудь оригинальное.
– Вы мне нравитесь.
– Интересно. – Гуров кивнул. – Вы меня в бинокль разглядывали?
Таня два дня прогуливалась у гостиницы, поджидая Гурова, но сказать об этом по известным причинам не могла, а быстрого ответа, похожего на правду, не находила. Поэтому отделалась немудреной шуточкой.
– В программе «Время» передавали, что Лев Иванович Гуров прибыл на наш курорт, остановился в гостинице «Приморская», страдает нервным истощением, требуется развлечь.
– Здорово! – Гуров захлопал. – Развлекайте! Хорошо, что в программе «Время» назвали мое имя и отчество. А то как бы вы узнали, что я Лев Иванович?
– Ой! – Таня схватилась за голову. – Это у вас в Москве никто никого не знает. У нас проще. В гостинице две мои подружки работают. Я такое о вас знаю… Закачаетесь!
– Поделитесь! Может, я и закачаюсь?
– Нет! У вас своя компания, у меня – своя.
– Тогда не смею мешать, – Гуров церемонно поклонился. – Всего наилучшего. – И, стараясь не оступиться на осыпающейся под ногами гальке, поднялся на набережную.
Таня смотрела ему вслед и думала, что напрасно приходит сюда. Этот человек ей не по зубам, можно обжечься.
Гуров тоже был недоволен собой: решил отдыхать, так и отдыхай, а не придумывай себе заботы, которых тебе на службе хватает. Гуров ощущал какой-то дискомфорт, что-то фальшивое в своем, казалось бы, беззаботном, курортном житье-бытье.
Был март, погода не устанавливалась, дождь, ветер, солнце вперемежку. Гурову такая погода нравилась, даже думать не хотелось, что творится на этой театрально-декоративной набережной в разгар сезона. Он сел на скамейку неподалеку от статуи, глянув на нее с умилением и благодарностью. Эта гипсовая промокшая и озябшая девушка возвращала на землю, к жизненным реалиям, так как окружающий ландшафт был настолько неестественно красив и гармоничен, что человек рисковал воспарить или поверить, что оказался в краю нездешнем. А взглянешь на тяжеловесное творение в гипсе и поймешь: все нормально, ты на земле, дома.
«Давай разбираться, Гуров, отчего тебе неуютно».
Прошлой весной Гурова вызвали к генералу. Когда Гуров вошел, генерал кивнул на присутствующего в кабинете мужчину и коротко сказал:
– Лев Иванович, познакомьтесь с гостем и окажите помощь.
Отари Георгиевич Антадзе, майор милиции, начальник уголовного розыска курортного города, приехал в столицу за «своим» жуликом, не желая отвлекать коллег от работы.
– Вы за каждым «своим» лично вылетаете? – спросил Гуров.
Отари улыбнулся, пожал плечами, отвернулся. Гуров понял, раз начальник розыска прилетел, значит, ему этот преступник очень нужен.
Помощь Отари понадобилась минимальная, «своего» мошенника майор разыскал на третий день. Гуров вскоре эту историю забыл, а месяц назад, когда его начали «выгонять» в отпуск, жена сказала:
– Рекомендую. Черноморское побережье. Там сейчас тихо, безлюдно. Я взять отпуск не могу, знаешь мою ситуацию, а тебе необходимо проветриться.
В аэропорту его встретил Отари, отобрал чемодан, усадил в машину, привез в гостиницу, где его ждали. Гуров поселился в двухкомнатном люксе, с балконом и окном на море и только к вечеру понял, как устал. «Наверное, я в последние дни совсем плохо выглядел, раз они все так на меня накинулись». Отпуск так отпуск. Первые сутки Гуров выходил из номера только в кафе, потом начал спускаться к морю, гулять по набережной. На третий день он надел костюм, белую рубашку и спустился на второй этаж, в ресторан, который только открылся после перерыва.
Он сел у окна за большой стол. Как обычно, на Гурова просто не обращали внимания. Он сидел тихо, ничего не требуя, официантки расположились в другом конце зала, тоже не шумели, обсуждали свои проблемы. Таким образом, установилось равновесие.
Гуров поглядывал в дальний угол ресторана на невозмутимо беседующих женщин. «Культура обслуживания давно утеряна, экономически я им не нужен, можно говорить и писать ежедневно, ничего не изменится. Когда официантка, наконец, подойдет, я встану и поздороваюсь, – решил Гуров. – Какой получу ответ?»
Его размышления прервала девушка.
– Здравствуйте, – сказала она, занимая место напротив Гурова. – Давно ждете?
«Удивился я тогда или нет? – Гуров провел рукой по шершавой скамейке, взглянул на грязную ладонь и подумал, что его фирменный костюм вскоре станет нормальной рабочей одеждой. – Почему она подошла ко мне, хотя в зале было полно свободных столов? Я тогда подумал, мол, не любит красивая женщина одиночества, ведь актер не может играть перед пустым залом».
Гуров запоздало поднялся, поклонился.
– Здравствуйте.
– Майя.
– Гуров… Лев Иванович.
– На Иваныча вы пока не тянете, – рассмеялась Майя. – Вы всегда такой скромный? Приходите, садитесь и молча ждете! А если фужер разбить! Громко! Потом сказать, что случайно. Два рубля, а сколько удовольствия! Начнут ругаться, осколки собирать. А завтра подойдут мгновенно.
– Завтра работает другая смена, – ответил Гуров.
– Ни полета, ни фантазии!
– Мне уйти?
– Сидите. – Майя махнула рукой, вздохнула. – Летишь на этот курорт, надеешься на что-то новое, неожиданное. Только спокойно, Левушка, я женихов не ищу, хватает.
– Не сомневаюсь, – искренне ответил Гуров. Майя была девушкой эффектной: не красивой, не хорошенькой, а именно эффектной, рекламной. Рыжеватые явно крашеные волосы обрамляли лицо правильного овала, коротковатый нос, полные губы, подведенные к вискам глаза, косметики в меру.
– Ну и как! – спросила она, нисколько не смущаясь под внимательным взглядом Гурова.
– Неплохо. Даже отлично, – ответил Гуров. – Вас спасают глаза. Содержание. Иначе при такой внешности и манере себя вести вы походили бы на куртизанку.
– Проститутку! Кстати как вы относитесь к проблеме? Модная сейчас тема.
Гуров не успел сформулировать свое отношение к модной теме, к ним подошел элегантно одетый мужчина.
– Добрый день, Майечка, собираете отряд волонтеров? – Он подмигнул Гурову. – Артеменко. Зачислен вчера. На правах старослужащего должен вас предупредить…
– Володя! – перебила Майя. – Кончай трепаться. Распорядись! Мы с Левой сидим с утра.
– Разрешите? – Артеменко взглянул на Гурова вопросительно.
Официантка не подошла, подбежала.
– Здравствуйте, здравствуйте! Обед на три персоны! Зелень! – Она уже быстро писала в блокноте. – Лаваш подогреем. Сыр, есть язычок…
Артеменко не обращал на официантку внимания сел, взял стоявшую на столе бутылку минеральной. Официантка тут же открыла ее, продолжая говорить и записывать.
– Горячим нас сегодня шеф не балует. Цыплят не рекомендую, шашлыки тоже, но голодными не отпустим.
– Лед пожалуйста, – прерывая ее монолог, сказал Артеменко.
После этого обеда, который незаметно перешел в ужин, жизнь Гурова изменилась.
В ресторане или буфете встречали улыбками, здоровались и выяснилось, что для него всегда есть холодный боржоми. В компании появилось еще двое мужчин. На следующее утро у моря он познакомился с Таней.
«Так, все сначала», – скомандовал Гуров, встал со скамейки и пошел от гостиницы в сторону порта. Эмоции отдельно, факты отдельно.
«Спокойно, подполковник. Спокойно. Кому и зачем ты можешь быть нужен? Делами о хищениях ты не занимаешься, пропиской в Москве не командуешь, к поступлениям в вузы отношения не имеешь. Никаких громких дел сейчас твое подразделение не ведет. Никому ты, подполковник, не нужен. Таковы факты.
Но к тебе же явно пристают, знакомства с тобой ищут. Причем люди совершенно разные, казалось бы, никак друг с другом не связанные».
Владимир Никитович Артеменко порой выглядел пятидесятилетним, но случалось, когда задумывался или считал, что на него никто не смотрит, выглядел на все шестьдесят. Он очень следил за собой, кажется, брился дважды в день, его костюмы всегда отутюжены, рубашки свежи. От вопроса, где и кем он работает, Артеменко не уклонился, просто свел ответ к шутке. Мол, администратор, руководитель среднего масштаба, которому жить не стыдно, но и хвастать нечем. В гостинице, да и в других ресторанах и кафе, куда Гуров с ним заходил, Артеменко знали, встречали наилучшим образом. С первого дня Гуров установил с ним немецкий счет – каждый платит за себя, и Артеменко отнесся к этому просто. Деньгами не сорил, непомерных чаевых не давал и причина его авторитета у обслуживающего персонала оставалась для Гурова неизвестной. Несколько раз Гурову приходилось видеть гуляющих «цеховиков» – подпольных миллионеров. Артеменко никак не походил на них. Он, видимо, достаточно много и часто пил, но пьяным ни разу не был, похмельем не страдал и руки у него никогда не тряслись. Неумеренность не бросалась в глаза.
Сейчас Гуров все это вспомнил, попытался как-то систематизировать, понять Артеменко, однако цельного образа не получилось. И еще, пустяк, казалось бы, задумываться не стоит, однако чем скромный «юрисконсульт» Лев Гуров мог заинтересовать этого странного человека?
Майя. Фамилии ее Гуров не знал. Инструктор физкультуры на каком-то предприятии. Лет около тридцати.
Гуров задумался. Кургузая обрывочная информация, собранная из случайно оброненных фраз. В прошлом Майя была в большом спорте, как она выразилась: «Я лишь бронзовая, до золота силенок не хватило». «Ходила» замуж, не понравилось, скучно.
У гостиницы стояла ее сверкающая «Волга», которой Майя почти не пользовалась «И зачем я велела сюда ее пригнать, сама не пойму, – сказала она. – Надо позвонить, чтобы прилетели и забрали».
Кажется, ничего в Майе загадочного, но чем дольше он думал, тем больше в нем росла уверенность: эффектная, остроумная, казалось бы открытая Майя в чем-то, причем в главном, лжет. Как лжет и Артеменко, которого все зовут по имени, что так же противоестественно, как гладить хищника, хотя он и из породы кошачьих.
– Лев Иванович, разрешите нарушить ваше уединение?
Гуров повернулся и увидел еще одного лгуна, самого неумелого в их компании.
Леонид Тимофеевич Кружнев был среднего роста, болезненно худой с темными кругами под глазами, тонкими поджатыми губами, он не вызывал к себе симпатии. Мягкий тембр голоса и постоянный вопрос, как бы застывший в глазах, придавали Кружневу такой беззащитный вид, что отказать ему в общении было невозможно. Он пытался держаться развязно и беззаботно, это получалось у него плохо, и, словно понимая свою актерскую бездарность, постоянно смущенно улыбался, как бы извиняясь.
Два дня назад утром он подошел в кафе гостиницы к столику Гурова и сказал:
– Приветствую, уважаемый, не выпить ли нам по стаканчику вина? По случаю знакомства так сказать. – Он прищелкнул каблуками, поклонился. – Кружнев Леонид Тимофеевич. Москвич. Бухгалтер. Нахожусь в очередном отпуске.
Гуров взглянул на пустые столики, пожал плечами, вздохнул.
– С утра не пью, поручик. А вы никак ночью проигрались? – Гуров копировал тон и лексикон Кружнева, надеясь, что тот обидится и отойдет.
– Не судите да не судимы будете, Лев Иванович. – Кружнев расставил принесенную на подносе закуску, вынул из кармана пиджака бутылку сухого вина, сходил за стаканами, налил. – Не извольте удивляться. Вчера слышал, как к вам обратилась дежурная. А нахальство мое исключительно от стеснительности.
Он чокнулся со стаканом Гурова и выпил одним духом.
– Знаете, пятый десяток разменял, Черное море впервые вижу. Один. Супруга недавно умерла, погибла, так сказать, в автомобильной катастрофе. Я и решил гульнуть, оказалось, не умею.
Молчать становилось неприличным и Гуров сказал:
– Я по части отдыха тоже не мастак.
– Вижу, но вчера вечером вы находились в развеселой компании – светская львица и преуспевающий современный бизнесмен. Еще с вами был эдакий плейбой, как я понял, из местных.
– Толик? – Гуров усмехнулся. – Действительно из местных. Работает физкультурником в санатории. Ну, какой он плейбой?
Вечером Кружнев сидел с ними за столиком и рассказывал древние анекдоты. Никакой настороженности он у Гурова не вызывал, разве что жалость и раздражение. Неудачник, слабый поверхностный человек…
С физруком Толиком Гуров познакомился элементарно – парень просто преградил ему дорогу и сказал:
– Привет, старик. Меня зовут Толик. Какие проблемы? Чем могу?
Гуров ответил мол, проблем никаких, и попытался обойти улыбающегося атлета. Но не тут-то было.
– А у меня есть. – Толик широко улыбнулся. – Твоя жена? – Он кивнул в сторону стоявшей неподалеку Майи.
Гуров неожиданно для себя разозлился и заговорил певуче на блатной манер:
– Не жена, парень. И мальчик, что стоит с ней рядом, – он взглянул на Артеменко, – не ейный муж. Я твоего имени не называл, катись. Счастливой охоты!
– Во дает! – Толик хлопнул его по плечу. – Ты мне сразу понравился, хоть и выглядишь интеллигентом.
Он взял Гурова за локоть подвел к Майе и Артеменко.
– Честной компании салют! Даме персонально! – Он поклонился. – Вот друга встретил, а он жалуется, мол, некуда в вашем городишке девать время и деньги. Да, – он хлопнул себя по широкой гулкой груди, – меня Толик зовут. Человек я в плохую погоду незаменимый. Все знаю, везде мне рады, за мной как за каменной стеной.
Так в их компанию ворвался непрестанно улыбающийся Толик.
Итак, за несколько дней с Гуровым познакомились: Майя, Артеменко, физкультурник Толик, бухгалтер Кружнев, а на пляж стала приходить Таня. И чем дальше вспоминал, тем ему больше случайные знакомства не нравились.
– Не помешал? – Кружнев, склонив голову набок, заглядывал Гурову в глаза и виновато улыбался. Он был не один. За его щуплой фигуркой громоздился атлет Толик.
– Извините, занят, – сухо сказал Гуров и зашагал прочь от гостиницы.
– Лев Иванович, – бормотал за спиной Кружнев. – У нас предложение…
– Бухгалтер, – перебил Толик, – оставь человека в покое.
Гуров поднялся в город, долго бродил под накрапывающим дождем, потом пообедал в столовой, зашел в кинотеатр, через полчаса сбежал. Вернувшись в гостиницу, прокрался в номер, заперся, не подходил к телефону, не отвечал на стук в дверь. Вечером стучали особенно настойчиво.
– Лева, ты жив? Отзовись! – громко требовала Майя.
Пришлось подойти к двери.
– Жив, но болен и лег спать, – сердито сказал Гуров.
На следующее утро ему пришлось горько пожалеть о своем поведении. Столько дней терпел, мог бы потерпеть еще один.
Таким образом, непосредственно перед катастрофой он никого из компании не видел.
Артеменко Владимир Никитович
Он родился сыном «врага народа». Отца арестовали, когда мать была на седьмом месяце. От потрясения она заболела, родила преждевременно. Потом рассказывала, что Володя глаз два месяца не открывал. Врачи сказали, ребенок жить не будет. Но он, не открывая глаз, ел непрестанно, окреп и занял местечко под солнцем.
В войну мать и сын жили как все, впроголодь. В детстве Володя ни разу не почувствовал, что он сын врага. Отцов в те годы почти ни у кого из ребят дома не было, борьба за жизнь отнимала столько времени и сил, что на раздумья ничего не оставалось, а мать помалкивала.
Война кончилась, отец умер в лагере. К последнему событию Володя отнесся равнодушно, никогда человека не видел, а сообщения о смерти в те годы поступали ежедневно, среди сверстников говорили о ней обыденно. К Сталину Володя Артеменко относился, как и подавляющее большинство окружающих, с восторженным благоговением. Он кое-как окончил десятилетку, перебиваясь случайными заработками, зимой помогал в котельной своего дома, летом работал в ЦПКиО имени Горького на аттракционах, катал отдыхающих. Поступил на юридический факультет Университета. В метрике в графе «отец» у него стоял прочерк, но к этому времени мать уже получила бумажку, в которой фиолетовыми чернилами было написано, что Артеменко Никита Иванович реабилитирован за отсутствием состава преступления. Володя уже знал, что слова эти означают: никакого преступления отец не совершал.
Что теперь поделаешь, убили и убили. Паспорт у тебя, парень, есть, метрику с позорным прочерком никому показывать не надо, тебе еще вместо отца и справку, написанную фиолетовыми чернилами с гербовой печатью выдали, дорога перед тобой светлая, шагай, человек – сам творец своего счастья.
Володя Артеменко зашагал. С товарищами-студентами поехал на целину. И сегодня, спустя больше тридцати лет, он порой вспоминает энтузиазм той «компании», сутки без сна, непроходящую усталость, костры и песни. А вот чего он никогда не сможет забыть, так это ту осень, когда они, молодые и гордые, увидели, как гибнет выращенный ими хлеб.
Целина была их Великой Отечественной, проверкой молодого поколения. Казалось, они достойны отцов, выстояли и победили. Хлеб, убранный бригадой Артеменко, не вывезли. И ему долго виделись горы гниющего зерна, за которое заплачено щедро, не торгуясь.
Володя вернулся в Москву, узнал, что мать похоронили два месяца назад, телеграммы его не нашли. А может, телеграммы потеряли, а то и вовсе забыли передать. Так он остался один в двенадцатиметровой комнате, девять семей в квартире со всеми удобствами.
Культ личности был всенародно развенчан. Сталина заклеймили. Володя Артеменко помалкивал, наблюдал. Отметил без любопытства, что шумят и воинствуют люди, которых культ напрямую, непосредственно, не коснулся.
В семьях, обезглавленных культом, только вздыхали, заглядывали в семейные альбомы, доставали и рассматривали потускневшие фотографии. И будто успокоились, отцов не воскресить, детям жить надо. Как фронтовики говорят о войне лишь друг с другом, так и родственники погибших в лагерях не ведут бесед с посторонними. Обмолвятся несколькими словами и замолчат, раньше разговаривать страх мешал, а теперь бессмысленно.
Артеменко получил диплом, стал работать следователем в районной прокуратуре, оклад получал небольшой, жил бедно и однообразно. Скучно женился и скучно развелся, детей, слава богу, не нажили.
Сейчас, вспоминая свою молодость, время, когда жизнь вокруг бурлила, все призывали к свободе и обновлению, он удивлялся себе: почему он тогда будто задремал?
У женщин Артеменко всегда имел успех, но ему нравились женщины праздничные, шикарные. Чтобы обладать ими, требовались либо деньги, либо талант. Ни тем, ни другим следователь Артеменко не располагал и обходился кратковременными равнодушными связями. Вино он почти не пил, отчего близких друзей не имел, известно, мужчин объединяют работа, семьи или застолье.
Работал он много, пользовался авторитетом, засиживался в кабинете порой допоздна – торопиться-то некуда. Взяток не брал, с подследственными держался довольно мягко, получавшие срок зла на Артеменко не держали.
Так он жил-поживал, добра не наживал и уже смирился с мыслью, что жизнь не удалась. Взрыв произошел неожиданно и разнес его сонное существование в клочья.
Он вернулся с работы около восьми часов и обнаружил в своей квартире сверток, в котором находилось двадцать тысяч рублей. Входная дверь в квартиру открывалась копейкой, войти мог всякий, кто хотел. Записки не было, лежали двадцать тысяч и вся недолга.
Он отлично понимал, что его покупают, не знал только, по какому конкретному делу и что попросят взамен. Заявить о происшедшем прокурору Артеменко даже в голову не пришло. Он появился на работе к семи утра, вынул из сейфа дела, которые находились в производстве, и очень быстро установил, какое из них могло стоить такой суммы. Начальник некоего управления, находясь за рулем личного автомобиля марки ГАЗ 21 в нетрезвом виде врезался в «Жигули», и находившаяся за рулем молодая женщина не приходя в сознание скончалась.
Он убрал остальные дела в сейф, оставив на столе тоненькую папочку. Наезд, точнее – убийство, так как водитель был пьян и значительно превысил скорость, произошел третьего дня.
Артеменко, перечитывая материалы, думал о том, что водитель машины срок получит внушительный. Одновременно в голове вертелась и другая мысль, совершенно противоположная, следователь прикидывал, правда, пока теоретически, что можно предпринять для спасения водителя, какие документы следует из дела убрать, а какие изменить и вытянуть преступника на условную меру наказания.
«Сегодня податели денег не объявятся, – рассуждал он, – бросили кость и ждут, схвачу я ее или отнесу хозяину. Они не пошли со мной на прямой контакт, знают, я не беру, значит, имеют обо мне информацию. От кого? Прокурор отпадает, скорее всего, кто-то из коллег. Если я пойду к прокурору?»
Артеменко сам с собой играл в прятки, отлично понимая, что к прокурору не пойдет, будет ждать, как развернутся события.
Через пять лет Владимир Никитович Артеменко жил в двухкомнатной квартире улучшенной планировки, ездил на собственной машине, работал директором дома отдыха под Москвой. Он искренне удивился, как легко и безболезненно произошла перемена, словно он не перебежал в лагерь своих противников, а зашел в магазин, сбросил с себя все, начиная с белья и носков и надел новое. И ничего, оказывается, не жмет, все подогнано точно по фигуре. Надо отдать должное, занимались его экипировкой профессионалы.
Тогда, в далеком прошлом, его остановили на улице, пригласили в машину – никакого принуждения, все с улыбкой, даже с юмором. В кабинете загородного ресторана его ждал мужчина лет сорока со скучным, невыразительным лицом.
– Здравствуйте, Владимир, садитесь, будем ужинать. Вы не пьете, а я рюмку себе позволю. – Он налил и выпил, подвинул гостю салатницу.
Стол не ломился от яств: салат из овощей, язык, графинчик водки и минеральная вода. Хозяин начал разговор без предисловий.
– Как вы относитесь к моему предложению? Вы знаете, о чем идет речь? Хотите помочь? И возможно ли?
В войну мать и сын жили как все, впроголодь. В детстве Володя ни разу не почувствовал, что он сын врага. Отцов в те годы почти ни у кого из ребят дома не было, борьба за жизнь отнимала столько времени и сил, что на раздумья ничего не оставалось, а мать помалкивала.
Война кончилась, отец умер в лагере. К последнему событию Володя отнесся равнодушно, никогда человека не видел, а сообщения о смерти в те годы поступали ежедневно, среди сверстников говорили о ней обыденно. К Сталину Володя Артеменко относился, как и подавляющее большинство окружающих, с восторженным благоговением. Он кое-как окончил десятилетку, перебиваясь случайными заработками, зимой помогал в котельной своего дома, летом работал в ЦПКиО имени Горького на аттракционах, катал отдыхающих. Поступил на юридический факультет Университета. В метрике в графе «отец» у него стоял прочерк, но к этому времени мать уже получила бумажку, в которой фиолетовыми чернилами было написано, что Артеменко Никита Иванович реабилитирован за отсутствием состава преступления. Володя уже знал, что слова эти означают: никакого преступления отец не совершал.
Что теперь поделаешь, убили и убили. Паспорт у тебя, парень, есть, метрику с позорным прочерком никому показывать не надо, тебе еще вместо отца и справку, написанную фиолетовыми чернилами с гербовой печатью выдали, дорога перед тобой светлая, шагай, человек – сам творец своего счастья.
Володя Артеменко зашагал. С товарищами-студентами поехал на целину. И сегодня, спустя больше тридцати лет, он порой вспоминает энтузиазм той «компании», сутки без сна, непроходящую усталость, костры и песни. А вот чего он никогда не сможет забыть, так это ту осень, когда они, молодые и гордые, увидели, как гибнет выращенный ими хлеб.
Целина была их Великой Отечественной, проверкой молодого поколения. Казалось, они достойны отцов, выстояли и победили. Хлеб, убранный бригадой Артеменко, не вывезли. И ему долго виделись горы гниющего зерна, за которое заплачено щедро, не торгуясь.
Володя вернулся в Москву, узнал, что мать похоронили два месяца назад, телеграммы его не нашли. А может, телеграммы потеряли, а то и вовсе забыли передать. Так он остался один в двенадцатиметровой комнате, девять семей в квартире со всеми удобствами.
Культ личности был всенародно развенчан. Сталина заклеймили. Володя Артеменко помалкивал, наблюдал. Отметил без любопытства, что шумят и воинствуют люди, которых культ напрямую, непосредственно, не коснулся.
В семьях, обезглавленных культом, только вздыхали, заглядывали в семейные альбомы, доставали и рассматривали потускневшие фотографии. И будто успокоились, отцов не воскресить, детям жить надо. Как фронтовики говорят о войне лишь друг с другом, так и родственники погибших в лагерях не ведут бесед с посторонними. Обмолвятся несколькими словами и замолчат, раньше разговаривать страх мешал, а теперь бессмысленно.
Артеменко получил диплом, стал работать следователем в районной прокуратуре, оклад получал небольшой, жил бедно и однообразно. Скучно женился и скучно развелся, детей, слава богу, не нажили.
Сейчас, вспоминая свою молодость, время, когда жизнь вокруг бурлила, все призывали к свободе и обновлению, он удивлялся себе: почему он тогда будто задремал?
У женщин Артеменко всегда имел успех, но ему нравились женщины праздничные, шикарные. Чтобы обладать ими, требовались либо деньги, либо талант. Ни тем, ни другим следователь Артеменко не располагал и обходился кратковременными равнодушными связями. Вино он почти не пил, отчего близких друзей не имел, известно, мужчин объединяют работа, семьи или застолье.
Работал он много, пользовался авторитетом, засиживался в кабинете порой допоздна – торопиться-то некуда. Взяток не брал, с подследственными держался довольно мягко, получавшие срок зла на Артеменко не держали.
Так он жил-поживал, добра не наживал и уже смирился с мыслью, что жизнь не удалась. Взрыв произошел неожиданно и разнес его сонное существование в клочья.
Он вернулся с работы около восьми часов и обнаружил в своей квартире сверток, в котором находилось двадцать тысяч рублей. Входная дверь в квартиру открывалась копейкой, войти мог всякий, кто хотел. Записки не было, лежали двадцать тысяч и вся недолга.
Он отлично понимал, что его покупают, не знал только, по какому конкретному делу и что попросят взамен. Заявить о происшедшем прокурору Артеменко даже в голову не пришло. Он появился на работе к семи утра, вынул из сейфа дела, которые находились в производстве, и очень быстро установил, какое из них могло стоить такой суммы. Начальник некоего управления, находясь за рулем личного автомобиля марки ГАЗ 21 в нетрезвом виде врезался в «Жигули», и находившаяся за рулем молодая женщина не приходя в сознание скончалась.
Он убрал остальные дела в сейф, оставив на столе тоненькую папочку. Наезд, точнее – убийство, так как водитель был пьян и значительно превысил скорость, произошел третьего дня.
Артеменко, перечитывая материалы, думал о том, что водитель машины срок получит внушительный. Одновременно в голове вертелась и другая мысль, совершенно противоположная, следователь прикидывал, правда, пока теоретически, что можно предпринять для спасения водителя, какие документы следует из дела убрать, а какие изменить и вытянуть преступника на условную меру наказания.
«Сегодня податели денег не объявятся, – рассуждал он, – бросили кость и ждут, схвачу я ее или отнесу хозяину. Они не пошли со мной на прямой контакт, знают, я не беру, значит, имеют обо мне информацию. От кого? Прокурор отпадает, скорее всего, кто-то из коллег. Если я пойду к прокурору?»
Артеменко сам с собой играл в прятки, отлично понимая, что к прокурору не пойдет, будет ждать, как развернутся события.
Через пять лет Владимир Никитович Артеменко жил в двухкомнатной квартире улучшенной планировки, ездил на собственной машине, работал директором дома отдыха под Москвой. Он искренне удивился, как легко и безболезненно произошла перемена, словно он не перебежал в лагерь своих противников, а зашел в магазин, сбросил с себя все, начиная с белья и носков и надел новое. И ничего, оказывается, не жмет, все подогнано точно по фигуре. Надо отдать должное, занимались его экипировкой профессионалы.
Тогда, в далеком прошлом, его остановили на улице, пригласили в машину – никакого принуждения, все с улыбкой, даже с юмором. В кабинете загородного ресторана его ждал мужчина лет сорока со скучным, невыразительным лицом.
– Здравствуйте, Владимир, садитесь, будем ужинать. Вы не пьете, а я рюмку себе позволю. – Он налил и выпил, подвинул гостю салатницу.
Стол не ломился от яств: салат из овощей, язык, графинчик водки и минеральная вода. Хозяин начал разговор без предисловий.
– Как вы относитесь к моему предложению? Вы знаете, о чем идет речь? Хотите помочь? И возможно ли?