Леонов Николай Иванович. Волчий билет

   — Обижаете поклонников! — перебил Станислав. — Народ знает своих героев. Я заезжаю в палатку, как вы, мадам, входите в театр! — Он припарковался.
   Из палатки мгновенно выскочил человек нерусской национальности, склонился к окошку водителя:
   — Здравствуйте. Такой гость — большая радость для хозяина, — сказал он и зыркнул в сторону Марии.
   — Парень, отрави их к чертовой матери! — сказала Мария. — Только не до смерти.
   — Как можно, красавица? — Глаза у торговца стали еще больше и темнее. — Для гостей всегда имею натуральный продукт.
   — Тогда бутылку “Смирновской”, — сказал Станислав.
   — Момент. — Хозяин исчез.
   — Слова выучил. Чем же он простых людей поит?
   — Он сам не делает, ему привозят. Но ящик нормальной водки у него всегда в загашнике. Над Ахметом смеяться — все равно что дергать мартышку за хвост. Она без хвоста по деревьям лазить не сможет, — философствовал Станислав. — Если он самопал не возьмет, его либо сожгут, либо вежливо из столицы выселят. Поставь русского, будет то же самое.
   — Хуже, — заметил Гуров. — Русский еще воды добавит.
   — На кой черт, спрашивается, нужны вы, с золотыми погонами, вооруженные до зубов? — возмутилась Мария.
   — Чтобы пить нормальную водку, — быстро ответил Станислав.
   Подбежал Ахмет, передал Станиславу большой сверток, быстро заговорил:
   — Не обижай, начальник! Я знаю, с кого сколько полагается...
   — Заткнись! — Станислав протянул хозяину сто рублей. — Я дома посчитаю, как довезу. Будешь спорить, я твою черную задницу надеру. Обещаю.
   — Знаю, знаю! Зачем так? — Ахмет пробежал несколько шагов за машиной.
   Дома Мария отправилась в ванную, оперативники занялись столом. Станислав, обладая феноменальной памятью, подсчитал стоимость пакета, который ему вручил Ахмет, решительно сказал:
   — Это последний раз. Дорого, а я у него копейки не беру, завтра надо завезти долг.
   — Ему, думаю, “крыша” нужна, возможно, с соплеменниками перессорился или его менты из отделения прихватили, — сказал Гуров.
   — Беспредел. Москва большая, всем поможем. Я переключаюсь на универсам, — ответил Станислав.
   — Черствый ты человек, Стас.
   — Мягкости у тебя займу.
   — Если у него занять, голый кремень останется, — входя на кухню, сказала Мария. — Ну, выкладывайте, бедолаги, чем могу помочь?
   Гуров коротко, не называя имен, изложил историю.
   — Никому не говорю, Маша, — закончил Гуров, — но от этой истории плохо пахнет.
   — А ребята — дети олимпийских богов? — спросила Мария. — Безусловно. Иначе делом занимался бы участковый. Ищите наркотик. Утром езжайте в морг, возьмите кровь, сдайте втихую на анализ независимому эксперту. Иначе вы получите заключение, что в крови у него ничего, кроме божьего наследия, не обнаружено. Да сами вы все лучше меня знаете.
   — Если не наркотик? — спросил Гуров.
   — Тебе и карты в руки, ты сыщик. В сто раз хуже тебя разбираюсь, но чувствую женщину. У мужика рука грубее и точнее, здесь слишком много “если”. Проверьте на всякий случай несчастную любовь. Беременность, невозможность брака. Я лично в такой вариант не верю. Как я понимаю, парень — “сынок”? Значит, на учете в психушнике не состоит. Проверяйте через друзей, лучше меня знаете, ваш хлеб. У меня есть интересная мысль, я ее пока придержу. Выдохнетесь, поговорим.
   К столу даже не подошли, никто грамма не выпил.

* * *

   Утром Станислав поехал в морг, а Гуров остался в кабинете. Котов и Нестеренко отправились в университет. Хотя занятия еще не начались, но оперативники рассчитывали найти кого-нибудь из преподавателей.
   Гуров смотрел в окно, пытался заставить себя не думать о происшедшем, хотя бы до получения результатов экспертизы. Он боялся создать версию и попасть под ее влияние. Такое случалось, когда опер, уверовав в свое чутье, строил мостик, а потом не желал с него слезать, неумышленно подгоняя условия задачи к заготовленному ответу.
   Можно сколько угодно заставлять себя о чем-то не думать, но мысли, хотя и наши, не очень нас же и слушаются.
   Вопросы “кто?” и “кому выгодно?” сыщик убрал легко, а вот “каким образом?” — зудело в голове, словно назойливая муха.
   Как парочка проникла на крышу и с какой целью? Романтика? Чувство одиночества? Магнитофон? Сыщик несколько раз прослушал кассету, он слабо разбирался в музыке, выяснил только, что звучат фуги Баха.
   “Если самоубийство, то ничего не клеится. Ни способ, ни время суток, ни идиотский магнитофон. Можно понять — бутылка шампанского либо коньяка. Хоть как-то объяснимо. Но магнитофон? Возможно, данная музыка каким-то образом связана с судьбами ребят? А если это закодированный сигнал к действию? Кому опасны такие дети? Я прослушал запись несколько раз. Бах. Музыка невеселая, но и ничего угрожающего. Ненаучная фантастика. Хотя при современной технике?.. Надо проконсультироваться у профессионалов. Возможно, под крылом ФСБ существует какая-то хитрая лаборатория, исследующая воздействие звуковых волн на человеческий мозг. Какие-то исследования в данном вопросе ведутся наверняка.
   Если убийство, то каким образом заманили на крышу? Главное, к чему такие сложности? Ежедневно убивают десятками, почти по-деревенски, колом или кирпичом. Более современно — пуля, нож, удавка, газ.
   Все чепуха, должен быть простой, естественный ответ.
   Пока я не узнаю, как жили ребята, что любили, что ненавидели, я с места не сдвинусь”.
   Зазвонил телефон, Гуров снял трубку, продолжая находиться в потустороннем мире.
   — Можно полковника Гурова?
   — Здравствуйте, Гуров слушает, — сказал сыщик.
   — Здравствуйте, Лев Иванович, беспокоит полковник Кузькин. Ребята упали с крыши, а у тебя она поехала? Мне принесли результаты анализов девушки и парня. За вчерашний день истрепали все нервы. Кто только не звонил. Так у ребят все в норме, за исключением жизни. Никаких намеков на алкоголь или наркотик. Может, парень банку пива и выпил, но не более.
   — Спасибо, Валера, — сказал Гуров, удивленный звонком начальника криминалистического управления. Обычно звонил секретарь, сообщал, что можно получить заключение. — Кто звонил, чем интересовался?
   — Мне легче тебе перечислить людей, которые не звонили. — Полковник сытно хохотнул. — Интересовались погодой на Ямайке и прочими глупостями. Мальчик на сто процентов чистый. Анализ состава крови нормальный.
   — А девочка?
   — У нее на левой руке имеются три следа уколов, но старые, в крови ничего, — ответил Кузькин. — Ну все, успеха, у меня другой аппарат связи.
   От звонка остался неприятный осадок. Не так уж они с начальником ЭКУ были близки, чтобы очень занятой человек сам звонил, когда и говорить-то нечего. И эти следы уколов у девушки? Что они сохраняются длительное время, Гуров не знал. Надо взглянуть на протокол осмотра тела, может, следы уколов зафиксированы при первичном осмотре? И полковник был вынужден о них упомянуть? Почему ему звонили? Кто? Стремятся замять факт, что ребята были наркоманами? Не хотят газетной болтовни, что сын одного из крупнейших финансистов России покончил жизнь самоубийством? Стоит ли из-за этого поднимать такую волну?
   Вновь зазвонил телефон, сыщик уже находился в реальном мире, снял трубку, сухо ответил:
   — Гуров.
   — Здравствуйте, Лев Иванович, вас беспокоит Сергеев Платон Викторович, несчастный отец мальчика, которого сбросили с крыши.
   — Примите мои самые искренние соболезнования, Платон Викторович, — ответил Гуров. — Мне необходимо с вами встретиться, но до похорон не хотел вас беспокоить.
   — Антону уже все безразлично, а я хотел бы вас увидеть, задать некоторые вопросы. — Сергеев говорил неуверенно, словно пьяный.
   — Пожалуйста, Платон Викторович. Как вам удобнее, можете приехать ко мне, могу я подскочить к вам, — ответил Гуров.
   — У вас строгое учреждение, если вы можете подъехать... Я пришлю за вами машину. — Сергеев говорил медленно, не очень уверенно и связно.
   — Машину мне дадут, — неизвестно почему слукавил Гуров. — Когда вам удобнее?
   — Допустим, через часок. Адрес знаете? Вахту я предупрежу.
   — Разыщу, и через вашу охрану как-нибудь просочимся, — ответил Гуров.
   — Конечно-конечно, я не подумал, — бормотал Сергеев. — Жду.
   Года два назад Гуров познакомился с крупным финансистом Юрием Карловичем Горстковым. У него случились неприятности с дочерью, начальство приказало, и Гуров с группой оказывал Горсткову помощь. Миллионер оказался добрейшим человеком, умницей, не имел ничего общего с представителями новой русской волны, обогатившимися неизвестными способами.
   Сыщик не то что подружился с финансистом, но достаточно сблизился, однажды они с женой обедали у магната. Гуров разыскал его визитку и позвонил.
   — Лев Иванович! Здравствуйте, куда пропали? — У Горсткова был густой уверенный голос.
   — Здравствуйте, Юрий Карлович. Как здоровье? Как супруга? Дочка не вышла замуж?
   — В пути, я в дамские вопросы не лезу. Чего не звоните? Заскочили бы на рюмку чая!
   — Ну, Юрий Карлович, дорогой мой, вы человек неординарный, а разговариваете черт-те как!
   — Обидеть не хотел, — поспешил сказать Горстков. — Я совершенно искренне.
   — Я знаю, иначе бы и не звонил. Парадокс, но все говорят одни и те же слова. Куда пропал, почему не звонишь? Так ведь это я вам звоню, а не вы мне! Значит, и вопросы задавать должен я, а не вы. — Гуров рассмеялся, представляя, как магнат сопит, думает, сдвинув густые брови.
   — Да, верно, — наконец произнес он. — Чертова жизнь. У меня тут небольшой юбилей состоялся, я вас и не пригласил. Позор. Ну, женщины, знаю, вы не любите слово “бабы”, хотя они типичные бабы. Ладно, проехали. У меня дела, вы тоже не в шашки играете, потому мы не перезваниваемся. Хотя, когда меня припекло, я время находил, и мы с вами неоднократно виделись, беседовали. Я, так понимаю, зачем-то понадобился. Прошу, вечерком подъезжайте, обсудим. Чем могу — с радостью.
   — С удовольствием, Юрий Карлович, подъеду, не сегодня, так днями. Мне справочка нужна. Сергеев Платон Викторович из вашей команды? — спросил Гуров.
   — Олигарх по-сегодняшнему, — сказал Горстков. — Ну, род занятий у нас, можно сказать, один — финансы. Личных отношений не поддерживаем, видимся редко, я для него пожилой старомодный человек, не более того.
   — А он для вас? — спросил Гуров.
   — Молодой... А вы не гибелью его сына интересуетесь? Впрочем, не такой он, Сергеев, и молодой, если сыну за двадцать. — Горстков помолчал. — Ничего о Сергееве, к сожалению, сказать не могу.
   — Спасибо, что истратили на меня время.
   — Лев Иванович, я вас жду, хозяйка будет рада.
   — Скажите, Юрий Карлович, почему Сергееву надо, чтобы я дал заключение, что его сына убили, а не произошел несчастный случай? — спросил Гуров.
   — Хочет выглядеть жертвой? — предположил магнат.
   — Слабо, недостаточно, еще раз спасибо, в ближайшее время позвоню.
   — Всего доброго, буду ждать, — ответил Горстков и положил трубку.
   Он невысокого мнения о Сергееве, говорить не хочет, понял сыщик и отправился к генералу Орлову.
   — Просил не беспокоить, но если нужно... — сказала Верочка.
   — Пустяки, девочка, передай шефу, я поехал к Сергееву. Запиши, забудешь.

* * *

   Гуров уперся бампером в ворота и не выходил из машины, пока охранник не открыл ворота, проехал на стоянку, вошел в центральный подъезд.
   Молодой пенсионер, явно из спецслужб, срисовал Гурова профессиональным взглядом, спросил:
   — К Платону Викторовичу?
   Гуров придержал вахтера взглядом, недовольно сказал:
   — Здороваться следует. Какая квартира?
   — Извините. Пятый этаж, квартира четырнадцать, — быстро ответил охранник, подтянулся, оправил пиджак, из-под которого выпирала кобура пистолета.
   — Разгильдяй, — обронил Гуров и прошел к лифту. Сыщик не любил отставников, которые пошли в услужение, просиживали штаны, листая газеты. По его мнению, опер должен и на пенсии оставаться опером, знающие люди были нужны, возьми Котова и Нестеренко. Но, если бог не дал, никто не даст, и этот мог служить где и кем угодно, спокойствие для него главное в жизни. Так чего тогда богатенькие плачут, что их стреляют. Сами воруют, делят, обманывают, охраняет их черт знает кто.
   Сыщик только вышел из лифта, как одна из дверей открылась, на пороге стояла девушка в фартучке и наколочке.
   — Здравствуйте, Лев Иванович, вас ждут. — Она склонила головку и посторонилась.
   — Здравствуйте, — сухо ответил Гуров и вошел в огромную комнату-залу, вытер о ковер ноги, оглянулся, не выдержал и сказал: — Здесь семью поселить можно.
   — Были бедные, и были богатые, — неожиданно ответила служанка уверенным тоном. — Так было, так всегда будет.
   Гуров резко повернулся, посмотрел девушке в глаза, оценил фигуру и ноги, неожиданно взял за плечи, поцеловал в щеку, сказал:
   — Умница. Веди меня, иначе заблужусь.
   — Хотелось бы мне вам пощечину отвесить, — сказала девушка и пошла вперед.
   — Не посмеешь, — усмехнулся Гуров.
   — Это почему же? — Они миновали одну комнату, свернули в другую.
   — Потому что чувствуешь: поцеловали тебя не как служанку, а как красивую находчивую девушку.
   — Но вы больше не рискуйте. — Она постучала в огромную резную дверь.
   — Входите, я жду! — ответил мужской голос. Дверь открылась, и навстречу вышел кудрявый полный мужчина, примерно ровесник Гурова, протянул руку.
   — Здравствуйте, спасибо, что выбрали время.
   — Это моя работа, — сухо ответил Гуров, быстро оглядывая просторный кабинет, два окна, гобелены на стенах, массивную кожаную мебель. В открытом баре разнокалиберные бутылки, от хозяина не попахивало — несло, как из подворотни.
   — Лев Иванович, что налить? — спросил хозяин.
   — Виски. Лед необязательно. Сами, извините, пока воздержитесь. — Гуров интуитивно чувствовал, что разговаривать следует именно так.
   — Хорошо. Я лишь символически. За Антона...
   Сергеев налил в один стакан серьезно, в другой лишь капнул, перекрестился и выпил. Гуров выпил свой стакан залпом, как в подворотне, отставил, бросил в рот орешек, закурил, присел на подлокотник кресла, открыто оглядел хозяина. Одет был хозяин небрежно и некрасиво. А вот часы на нем были на ремешке и изящные.
   — Вы словно оцениваете и осуждаете меня. — Сергеев криво усмехнулся.
   — Так оно и есть. — Гуров взял со стола пепельницу.
   — У меня горе. — Хозяин собрался всхлипнуть, но Гуров быстро сказал:
   — Не надо. Я видел столько горя, вас утопить можно. Что означают бесчисленные звонки? Что вы хотите услышать от меня?
   — Звонки? — Хозяин растерялся. — Видимо, друзья возмущены. А если бы вашего сына средь бела дня сбросили с крыши?
   Гуров молчал, покачивал ногой в сверкающем ботинке.
   — Что вы молчите? — Истерика из голоса хозяина исчезла. — Или вы, как истинный милиционер, станете утверждать, что Антон упал? Произошел несчастный случай?
   — Не буду, — ответил Гуров. — Почему вы говорите только о сыне? Была еще девушка.
   Вопрос о девушке Сергеев проигнорировал, повысил голос:
   — Человек упал с крыши. Это либо несчастный случай, либо убийство. Если не первое, которое вы сами отрицаете, значит, второе. Я не желаю, чтобы создавалась следственная бригада, которая годами разыскивала бы убийцу. Мне сказали, вы лучший сыщик России. Найдите убийц, я вас отблагодарю.
   — Кто вам назвал мое имя? — спросил Гуров.
   — Не имеет значения, да я сейчас уже и не помню.
   — Здравствуйте, — сказала вошедшая в комнату молодая элегантная женщина. — Платон, в подобном виде неприлично принимать гостей, тем более вести деловые разговоры.
   — Моя жена и надсмотрщик, — усмехнулся хозяин. — Отзывается на кличку Лялек.
   — Извините. — Хозяйка кивнула Гурову. — Минуточку. — Она жестко, чего трудно было ожидать от хрупкой женщины, взяла мужа под руку, вывела из кабинета, где-то хлопнула дверь.
   Вскоре хозяйка вернулась, протянула руку, сказала:
   — Здравствуйте, Лев Иванович, много о вас слышала. Меня зовут Вера Кузьминична. Извините, в трезвом состоянии он почти приличный человек, — в ее голосе чувствовалось превосходство, даже жалость. — Вот такая у нас беда. Как вы понимаете, я никак не могла быть матерью Тоши. Он мой пасынок, но я его любила и сейчас с удовольствием бы напилась, но возможности такой лишена.
   Гуров кивнул, погасил сигарету.
   — Считайте, что я все полагающиеся слова сказал. В моей работе смерть — дело довольно обыденное, я не хочу фальшивить. Бог меня простит. — Он достал сигареты, спросил: — При вас курят?
   — И курят тоже. — Хозяйка горько улыбнулась. — При мне все можно, Лев Иванович. Абсолютно все! Мне ваше имя неоднократно называла Платиновая Вика, делайте выводы. Муж, естественно, не знает.
   — Вика далеко не самая худшая женщина из тех, кого я знаю. Передайте ей поклон и мое недовольство рекомендацией. У меня очень много дел. Вера Кузьминична, и ваша история мне совершенно ни к чему.
   — Я Платона уложила, заставила выпить валерьянки и таблетку родедорма. Он проспит до вечера. Пойдемте ко мне, не люблю эту комнату.
   Гуров шел следом за хозяйкой, не обращая на окружающую обстановку внимания, думал о том, что жизнь действительно непредсказуема. Платиновая Вика, валютная проститутка, бывшая модель, агент Станислава. Официально не состояла в агентурной сети, подписку у нее не брали, дело не заводили, на учет не ставили, однако она, натура авантюрная, охотно сотрудничала с уголовным розыском. Девушке нравились Станислав и его начальник, льстило их уважительное отношение к ней, все в совокупности поднимало ее в собственных глазах. Она оказывала мелкие услуги, добывая некоторую информацию, а в двух серьезных делах просто сыграла главную роль. И вот жена магната Платона Сергеева оказалась подругой Вики, со всеми вытекающими последствиями. Вера Кузьминична была моделью и проституткой, теперь замужняя дама.
   Комната хозяйки оказалась небольшой, просто обставленной и уютной. Гуров с удовольствием сел в жесткое удобное кресло, облокотился на секретер, посмотрел на себя в зеркало, решил, что седина его не портит и он еще мужик вполне респектабельный.
   — Хорош, хорош, девчонки наверняка заглядываются, — сказала хозяйка, перехватив взгляд сыщика. — Слышала, женаты на Строевой и образец нравственности.
   — Давно вы замужем? — спросил Гуров.
   — “Вы” обязательно?
   — Обязательно, — ответил Гуров. — Жизнь это неоднократно доказывала.
   — Я живу с Платоном третий год. Мужик он никакой, я ему нужна для престижа, — сказала Вера. — Ношу наряды и бриллианты, охмуряю партнеров, руковожу приемами, слежу, чтобы он меньше пил. Некоторые деловые вопросы решаю я, партнеры это знают.
   — Пытаются затащить в койку, — добавил Гуров.
   — Естественно, — она кивнула. — Но я, как и вы, стол с постелью не совмещаю.
   — Как складывались ваши отношения с Антоном? — спросил Гуров и заметил, что женщина на мгновение смутилась. — Понятно, можете не отвечать.
   — Да, я была виновата, но наши отношения продолжались лишь несколько месяцев, затем парень увлекся Аленой, и мы расстались друзьями. — Вера взглянула в сторону и без всякого перехода продолжала: — Вы интересный человек. Лев Иванович, прошли через такую роскошную квартиру и не обратили ни на что внимания. Я считала, люди вашей профессии должны быть внимательнее. Понимаете, муж соединил две четырехкомнатные квартиры, мы занимаем весь этаж.
   Чем дальше хозяйка говорила, тем больше сыщик убеждался, что она лжет. “Вопрос в том, лжет она в большом или малом? Врет она или говорит правду, к странной смерти молодых людей иметь отношения не может. Дела семейные, достаточно грязные, однако для меня посторонние”.
   — А вы действительно очень привлекательный мужчина, в вас чувствуется потаенная незаурядная сила. — Вера подошла к встроенному в стенку бару. — Выпьете что-нибудь?
   — Холодное и безалкогольное, — улыбнулся Гуров, решая, к чему был сказан комплимент. Просто так подобная женщина ничего не говорит. — Муж любил сына?
   — Безусловно. — Вера налила в высокий бокал тоник, положила дольку лимона, себе смешала какой-то коктейль.
   — Антон и Алена собирались жениться? — Гуров принял от хозяйки бокал, кивнул благодарно.
   — Все молодые собираются. — Она сморщила носик. — Девушка была горняшка, ребята ни с какой стороны не подходили друг другу.
   — Горняшка? Интересная характеристика. — Гуров с удовольствием выпил. — А вы, извините, голубых кровей?
   — Нет, но я прошла школу, мне скоро тридцать, я дорого стою, — самоуверенно ответила хозяйка. — Платон был категорически против этого брака. А уходить из замка в поденные работники, такое, знаете, не каждому дано. Вы бы сдюжили, у Антона была кишка тонка.
   — И он спрыгнул с крыши? — как можно равнодушнее спросил Гуров.
   — Глупости! Он не мог сменить лампочку, боялся высоты, — сказала хозяйка.
   — Так какого черта он полез на крышу? Сидел, целовался, слушал идиотскую музыку? Они сидели метрах в двух от края, но высота... Вы считаете, сбросить двух человек с крыши так уж просто? — спросил Гуров.
   — Я ничего не считаю! И о кошмарах не думаю! — Вера повысила голос, глаза светились злостью. — Платоша желает не иметь к смерти сына никакого отношения.
   — А на самом деле отец имеет отношение? — спросил Гуров.
   — Вам слово сказать нельзя, вы его тут же выворачиваете наизнанку. — Вера преобразилась, подтянулась, полная грудь поднялась, женщина дышала тяжело.
   Гуров молчал, наблюдал с улыбкой; он своего добился: мадам сбросила масочку интеллигентности, перед сыщиком стояла разгневанная самка.
   — Вы хорошеете, когда сердитесь, — заметил Гуров. — Так бросились ребята с крыши или их сбросили? Отец не желал брака, но это слабовато для такого страшного поступка. В доме были наркотики?
   — Не забывайтесь, господин полковник! Платон пьян, производит впечатление слюнявой бабы. Вот он протрезвеет, и ваши погоны...
   — Тихо-тихо, никогда не говорите слов, которые позже захочется проглотить, — перебил женщину Гуров. — Вопрос простой и обыденный, сейчас многие балуются. Дайте вашу левую руку.
   Хозяйка отскочила, инстинктивно убрала руку за спину. Сыщик рассмеялся, спросил:
   — Ради любопытства попробовали?
   — Предпочитаю мужчин! — с вызовом ответила Вера.
   — Антон предпочитал героин? — Гуров спросил так уверенно, словно знал точно.
   — Редко, крайне редко. — Вера смешалась. — Я категорически ему запрещала. Да у него и тяги настоящей не было.
   “Откуда ты, сучка, знаешь, если он увлекся девчонкой и больше в эту комнату не приходил?” — хотел спросить сыщик, но сказал другое:
   — Мы знаем, экспертиза дала категорическое заключение, что Антон наркотиков не употреблял. — Сыщик решил отступить, нельзя форсировать больной вопрос и вызывать на себя гнев сильных мира сего. Он окинул хозяйку мужским оценивающим взглядом, заметил в глазах Веры торжество и покаялся: — Сам слабоват, чертова работа держит, словно узда. Да и жену, признаться, люблю, грешен.
   Он точно знал, упоминание о любимой жене сильно охлаждает и обижает женщин. Красивая женщина не понимает, как в ее присутствии мужчина способен говорить о ком-то другом.
   — Это прекрасно, что Антон к наркотикам не пристрастился, вы молодец, искренне рад за вас, — сказал Гуров. При необходимости он умел врать с такой искренностью, что сам начинал верить в свою ложь, и эта уверенность передавалась собеседнику.
   — Мы с вами друзья. Лев Иванович, у меня от вас нет секретов.
   — Друзья — это сильно сказано, однако польщен, — сыщик согласно кивнул. — Вера Кузьминична, не в службу, а в дружбу, покажите мне комнату Антона. Я прав на досмотр никаких не имею, однако любопытство.
   — Пойдемте, хотя ваше равнодушие к нашему жилью оскорбительно. — Вера вышла из своего будуара, указала на фарфоровые бра. — Эти штуки Платон приобрел на каком-то аукционе за сумасшедшие деньги. Они выглядят современно, а сделаны китайцами в самом начале века.
   — Вера Кузьминична, я узкий специалист, абсолютный профан в искусстве. Не понимаю ни живописи, ни музыки. Я разбираюсь на уровне нравится — не нравится, а Гоген это или Пикассо, мне без разницы. И если на картине у человека руки некрасивые, разного размера и цвета, меня это не восхищает, а удивляет. Мент, одним словом.
   Вера остановилась в одной из комнат, указала на овальный стол, инкрустированный слоновой костью, стулья на гнутых ножках, шелковая обивка которых была расписана тончайшими узорами.
   — Разве не красиво?
   — Красиво, — согласился Гуров. — Даже очень красиво. Только на такой стул не сядешь, на стол ничего не поставишь, можно поцарапать.
   — Мужлан.
   — Грешен, герцогиня, но что выросло, то выросло, — ответил Гуров.
   Комната Антона удивила сыщика. Она была словно из другой квартиры, и казалось, в ней жил не юноша, а хорошо обеспеченный офицер. Профессионально заправленная кровать, правда широковатая для обычной, у окна письменный стол, жесткое полукресло, одна стена закрыта книжными полками, другая раздвижным шкафом. На столе скромный стаканчик с разовыми шариковыми ручками да небольшой портрет смеющейся девушки. Удивительный портрет, на губах улыбка, в глазах тоска.
   — Она, — сказала Вера. — Двадцать лет, а не от мира сего. Монахиня.
   — Вы преувеличиваете, — ответил сыщик, хотя был с хозяйкой согласен. — Можно? — Он указал на ящик стола.
   — Да ради бога. Антон ничем не интересовался. Учился, в детстве мяч гонял, бросил.
   В столе действительно лежали лишь тетради, учебники, томик Ницше “Так говорил Заратустра”.