Леонов Николай Иванович. Выдумщик (Виртуозный грабеж)

   Впрочем, по дороге до ночного клуба, где должно было состояться выступление, Рудницкий получил возможность расслабиться. Убаюканный размеренным движением, он откинулся на ароматные кожаные подушки и прикрыл глаза. Даже суетливый Чумаченко не доставал его ничем и не задавал дурацких вопросов, на которые был мастер. Например, мог в самую неподходящую минуту спросить: «А как вы думаете, Владимир Сергеевич, если бы не русский мороз в тысяча восемьсот двенадцатом, какова бы могла быть сейчас карта Европы?» И его нисколько не волновало, что Рудницкому не было никакого дела ни до Европы, ни до страданий наполеоновских войск на русских равнинах – своих страданий хватало.
   Чумаченко тоже волновался. На его взгляд, акции их с Рудницким падали – медленно, но верно. Он соглашался с тем, что аудитория у них имелась, но с каждым годом собирать ее становилось все труднее, и платила она все неохотнее и все менее щедро. Сегодняшний вечер был скорее исключением из правил. Рудницкий не желал видеть очевидного и капризничал, как в старые добрые времена. Чумаченко прекрасно понимал, что все обещания певца уволить своего верного менеджера – не более чем рисовка, но дело было в том, что Чумаченко сам был уже не прочь уволиться. Смущало его только одно обстоятельство – Рудницкий без него был совершенно беспомощен. Из соображений гуманизма Чумаченко никак не решался выполнить свое намерение и все тянул, ожидая какого-нибудь удобного случая, который помог бы им с Рудницким расстаться.
   Впрочем, бывали у них и счастливые минуты – такие, как сейчас, когда будущее не казалось совсем уж мрачным, а где-то впереди брезжил розовый свет надежды. Правда, в отличие от Рудницкого, Чумаченко не мог расслабиться, пока обещанные деньги не окажутся в его руках. Вся жизнь его была завязана на деньгах, эти неудержимые всесильные бумажки кружили его в каком-то бешеном хороводе, не давая ни минуты покоя. Просто ему никогда не удавалось собрать их столько, сколько требовалось для беззаботной жизни. Всегда что-то мешало. Кое-что Чумаченко откладывал себе на черный день, но иногда он с грустью думал, что любой прожитый им день с полным правом можно назвать черным, и жалел, что не умел жить по-другому.
   Вот и теперь, уйдя в себя, Чумаченко на самом деле сидел словно на иголках, просчитывая варианты и строя планы. Только когда они оказались на месте и их встретили солидные благожелательные люди, проводили в комнату, где на столе стояла бутылка дорогого коньяка и фрукты, когда выяснилось, что оркестр полностью на месте и гости с нетерпением ждут певца, Чумаченко наконец почувствовал себя лучше.
   Насколько ему было известно, в клубе праздновали день рождения какого-то короля таблеток. Так про себя называл его Чумаченко, потому что не любил слова «фармацевт». Он не мог это чисто выговорить. Некоторые слова не давались ему с детства, хотя дебилом его никто не рискнул бы назвать. Он был смышленым ребенком. Собственно говоря, никто тут и не заставлял его произносить слово «фармацевт». Чумаченко вообще не пустили в главное помещение, где стояли столы, где произносились тосты и где Рудницкий под звон меди и переборы струн выпевал бархатным голосом свой сентиментальный репертуар. Чумаченко из-за этого не расстраивался – хозяева с самого начала полностью с ним расплатились да еще и позволили на халяву посидеть в баре на первом этаже. Бармен здесь был под стать всей остальной публике – похожий на английского дворецкого мужчина с седыми висками, спокойный и внимательный, не гнущий из себя царя природы на манер той шушеры, что смешивает коктейли в модных клубах. Он обслуживал Чумаченко так, словно тот платил за напитки звонкой монетой, и даже о погоде с ним побеседовал.
   А Чумаченко многого и не надо было. Он потягивал у стойки обжигающий виски за счет заведения, нежно поглаживал хрустящие во внутреннем кармане купюры и вполуха слушал, как где-то за стеной Рудницкий с чувством выпевает про ушедшую любовь. На душе у Чумаченко было тепло и уютно. О том, что будет завтра, он старался не думать.
   «Вот так, прошла любовь, увяли помидоры, – растроганно рассуждал он про себя. – Володя знает, о чем поет! Оттого и получается душевно. Только никому этого сегодня не надо. То есть сегодня почти никому. А завтра совсем никому. И что мы тогда запоем? То-то и оно… Ну да на хрен сомненья! Сегодня мы сорвали банк, и ладно. Будем гулять и пить вино. Вот так».
   Он еще отхлебнул из стакана и вдруг обнаружил рядом с собой у стойки высокого симпатичного человека в элегантном костюме, загорелого, с аккуратной шкиперской бородкой, в больших дымчатых очках. Человек с приветливой улыбкой смотрел на Чумаченко.
   Чумаченко потер нос и, заинтригованный, спросил:
   – Мы знакомы?
   – Кажется, нет, – приятным голосом сказал незнакомец. – Но давайте попробуем это исправить. Не возражаете, если я закажу вам что-нибудь?
   Чумаченко посмотрел на свой стакан, в котором оставалось чуть на донышке, и невольно хихикнул. «Удачный день, – подумал он. – Кругом халява».
   – Да ладно, – сказал он. – Лучше я закажу. У меня тут свободный доступ, – заговорщицки пояснил он.
   – Понимаю, – кивнул незнакомец. – Но в таком случае заказывать буду все-таки я. Так будет приличнее. Не стоит злоупотреблять гостеприимством. Это еще Заратустра сказал.
   Он махнул бармену и попросил его налить два виски. Чокаясь с Чумаченко, он представился:
   – Моя фамилия Ларин. Ларин Николай Иванович. Работаю в одной серьезной фирме в Подмосковье. Мы выделываем кожу. Заказы по всей стране и за рубежом. Не стану раскрывать коммерческих тайн, но, поверьте, оборот у нас очень приличный. Я там в совете акционеров.
   – Очень приятно. А я – Чумаченко Илья Павлович… Слышите чудесные звуки? Это Рудницкий поет. Мы с ним в одной связке. Я у него продюсер, менеджер – называйте, как хотите.
   – Вы знаете, а я в курсе, – улыбнулся Ларин. – Если честно, то я к вам неспроста подсел. Есть у меня один корыстный интерес.
   – М-да? – немного удивился Чумаченко и не удержался, чтобы не сострить: – Боюсь, не три шкуры ли хотите с меня содрать?
   Ларин жизнерадостно рассмеялся и по-дружески хлопнул Чумаченко по плечу.
   – А вы остроумный человек! – одобрительно сказал он. – Я люблю остроумных людей. И, знаете, в каком-то смысле вы попали в точку. Шкуру не шкуру, а вот концертик с вас содрать мы хотели бы. У нас, конечно, не столица, но обещаю – примем по первому разряду. Тут такое дело – у нашего шефа юбилей, и мы решили ему сюрприз сделать. Он Рудницкого обожает. Все его пластинки собрал. Но о том, что можно любимые песни живьем послушать, он даже не задумывается. Вот мы и решили порадовать старика. Он просто с ума сойдет от восторга. Можно будет сделать такой финт?
   Сердце у Чумаченко радостно забилось. «Сегодня мне определенно фартит! – подумал он. – Давай, Илюха! Такой шанс упускать нельзя».
   Но внешне своей радости он ничем не обнаружил. Тон его сделался деловым и равнодушным. Чумаченко умел торговаться. Ларин оказался сговорчивым и за ценой не стоял. Сошлись на двадцати тысячах плюс транспортные расходы за счет заказчика. Оставалось обговорить сроки и детали.
   – Обсудим это завтра – на свежую голову, – предложил Ларин. – Я, между прочим, остановился в той же гостинице, что и вы. Предлагаю сегодня посидеть там в ресторане, в узком кругу, чтобы поближе узнать друг друга… К тому же, не скрою, для меня будет лестно пообщаться со звездой эстрады. Как вы думаете, Владимир Сергеевич не будет против?
   Чумаченко без колебаний ответил, что не будет, но напомнил Ларину, что ресторан в гостинице закрывается в полночь и посидеть там не удастся.
   – Тем лучше, – заметил Ларин. – Отметим по-домашнему. У меня большой номер. Если не побрезгуете – организуем все у меня.
   Они еще выпили и поговорили о погоде – ни о чем другом Чумаченко принципиально не хотел разговаривать там, где пахло деньгами. Он чувствовал легкое опьянение и боялся неосторожным словом выдать слабость их с Рудницким позиции. Погода в этом смысле была самой верной темой.
   А в клубе веселились до двух часов ночи. Рудницкому пришлось постараться – его не раз вызывали на бис. Когда все закончилось, он появился перед Чумаченко усталый, но чрезвычайно довольный. Когда же Рудницкого познакомили еще с одним поклонником его таланта и намекнули на денежные перспективы в самом недалеком будущем, он вообще воодушевился. У входа в клуб, как и было обусловлено, их ждала машина, и Рудницкий посчитал совершенно естественным, что новый знакомый поедет вместе с ними, тем более что, как выяснилось, проживает он в той же самой гостинице.
   Душевно распрощались с хозяевами и, оживленно беседуя, уселись в автомобиль. Поскольку их провожали, присутствие третьего человека не вызвало вопросов ни у водителя, ни у охранника. Они оба были людьми молчаливыми, не привыкшими задавать лишних вопросов.
   Поездка по ночной Москве не заняла много времени. Правда, за Садовым кольцом Ларин вдруг попросил остановить машину и, выйдя на тротуар, попросил подождать его две минуты.
   – Здесь совсем рядом у нашей фирмы что-то вроде представительства, – шутливо сказал он. – Я только кое-что возьму и сразу назад. Я мигом.
   Приветливо помахав рукой, он скрылся в подъезде спящего дома. Чумаченко проводил его осоловевшим взглядом и подумал, что ему уже не хочется никакого продолжения банкета. «Теперь бы перед сном пересчитать еще раз бабки, – подумал он, – и завалиться часов до одиннадцати. Устал я что-то! Старость не радость, как говорится… Но придется терпеть. Такого клиента упускать нельзя. Солидный клиент. Видишь, представительство у них! Просто субъект Федерации какой-то!»
   Ларин задержался несколько дольше, чем обещал. Рудницкий, которому хотелось общения, занервничал. Лишь охрана сохраняла полную невозмутимость. Если бы кому-то из пассажиров пришла в голову мысль не ждать и ехать дальше – они бы немедленно поехали, но такая мысль ни в голову Рудницкому, ни в голову Чумаченко прийти, конечно, не могла. Они готовы были потерпеть немного.
   Ларин появился из темноты неожиданно и не с той стороны, с какой его ждали. К удивлению Чумаченко, он не сел в машину, а с озабоченным видом наклонился к окошечку, за которым неподвижно, как Будда, сидел охранник. В руках Ларин держал какой-то пакет – совсем небольшой, – и никто не обратил на него внимания. Но когда охранник с невозмутимым видом опустил до половины стекло, Ларин вдруг выхватил из пакета какой-то предмет и торопливо, но ловко бросил его в салон «БМВ».
   Чумаченко слышал, как эта странная штуковина со стуком провалилась куда-то под сиденья. И тотчас замкнутое пространство вокруг него начало наполняться ядовитым, раздирающим легкие дымом. Из глаз Чумаченко ручьем хлынули слезы, а горло точно перехватило веревкой. Нечем было дышать, и было полное ощущение, будто тело погрузили в чан с кипящей перцовой настойкой. Единственное, что в этот момент мог сообразить и предпринять Чумаченко, – это вырваться из машины на свежий воздух, и он попытался это сделать, но сбоку на него, задыхаясь и кашляя, навалился Рудницкий, тяжелый, точно шкаф, а у Чумаченко абсолютно не было сил сдвинуть его с места.
   Впрочем, в «БМВ» всем пришлось несладко, и первым и единственным желанием каждого было вырваться из отравленной жестянки. И водитель и охранник попытались открыть дверцы, но с первой попытки им не удалось этого сделать – набежавшие откуда-то непонятные люди блокировали машину со всех сторон, – а на вторую попытку ни у кого просто не было сил. Все, кто находился в машине, уже почти теряли сознание. «БМВ» был словно накачан зеленоватым едким газом, который ослеплял и выворачивал наизнанку внутренности.
   Чумаченко уже не понимал, мерещится ли это ему или же на самом деле дверцы машины наконец распахнулись и кто-то выволок наружу обессилевших охранника и водителя. Дальше Чумаченко слышал, как хлопнула крышка багажника, но опять не мог сообразить – на самом ли деле она хлопнула или это просто стучит у него в голове. Он в беспамятстве валялся в машине, придавленный тушей задыхающегося Рудницкого, и ждал смерти.
   И тут неожиданно в машину стали усаживаться люди. Их, похоже, нисколько не смущала отравленная атмосфера. Они вели себя так, будто ничего особенного не произошло. Двое сели впереди, а третий плюхнулся на заднее сиденье, бесцеремонно растолкав скорчившихся там Рудницкого и Чумаченко. Он попросту затолкал их обоих под сиденье, а сам уселся посредине.
   – Запираю двери! – предупреждающе пробормотал странный, с металлическим оттенком голос, и машина тут же сорвалась с места.
   Прошло около пяти долгих минут, пока ветер, врывающийся в приоткрытые окна, немного развеял ядовитые испарения и Чумаченко смог самую малость продрать глаза. Сквозь потоки слез он увидел над собой тень человека в плаще, который умудрялся не испытывать никаких отрицательных эмоций по поводу струящегося по салону слезоточивого газа. Объяснялось это все достаточно просто, хотя и неожиданно – на физиономии этого человека красовалась резиновая маска противогаза. Других налетчиков Чумаченко видеть не мог, но сообразил, что экипированы они не хуже. Машина свободно мчалась по ночной Москве, и управляла ею уверенная рука.
   Человек в противогазе заметил, что Чумаченко начинает подавать признаки жизни, и тотчас им занялся. Нет, он не стал оказывать ему помощь или спрашивать о самочувствии. Вместо этого он деловито обыскал его карманы, и все их содержимое в одну секунду перекочевало в его жадные руки. Чумаченко еще слабо соображал, но даже в таком состоянии понял, что происходит нечто страшное и они с Рудницким остаются без гроша. Это был крах абсолютный, и Чумаченко не мог этого допустить. Он негодующе замычал и попытался вцепиться зубами в лодыжку вора, но у него ничего не вышло, а человек в противогазе, выругавшись, больно ударил его по голове кулаком. Перед глазами Чумаченко вспыхнула огненная дуга, он ткнулся затылком в какую-то железку и затих.
   Рудницкий то ли уже умер, то ли притворялся мертвым, но он никак не отреагировал на потрошение собственных карманов. Это окончательно лишило Чумаченко желания о чем-то беспокоиться и сопротивляться. Он смирился с неизбежным и, лежа на дне салона, тупо молил лишь об одном – чтобы злоумышленников задержала по дороге милиция. Чумаченко знал, что милиции в Москве хоть пруд пруди и такая возможность отнюдь не фантастична. Но из жизненного опыта он также знал, что нужные вещи не происходят в нужный момент, а московская милиция появляется вовсе не тогда, когда в ней нуждаются. Поэтому и молитвы его были не слишком вдохновенными.
   Как в конце концов выяснилось, напрягаться ему действительно не было смысла. Машина, в которой сидели бандиты, беспрепятственно пересекла ночную Москву и так же беспрепятственно выехала из города. Вполне возможно, номер этой машины был хорошо известен гаишникам, которые предпочитают не вставать на пути у сильных мира сего. Впервые Чумаченко пожалел, что не попросил у клиентов автомобиля попроще. Ехали бы они сейчас на задрипанном «Москвиче», глядишь, и люди в погонах проявили бы к ним нездоровый интерес. А так получилось, что бандюгам была просто открыта зеленая улица.
   Попыток подняться и по-человечески расположиться на сиденье ни Чумаченко, ни Рудницкий не делали, а поэтому не могли контролировать, как далеко и в каком направлении они едут. Путешествие показалось им бесконечным.
   Однако когда Чумаченко уже начинал впадать в забытье от однообразия и гладкости движения, машина вдруг сбавила скорость и плавно затормозила.
   – Станция Березай! – с неестественным смехом сказал кто-то из бандитов.
   Они открыли все дверцы, и внутрь ворвался свежий ночной воздух.
   – Выползай, богема! – скомандовал Чумаченко сосед в противогазе и легким пинком помог ему это сделать.
   Вслед за своим менеджером на обочину выпал и сам певец. Чумаченко помог ему подняться, и они, придерживаясь друг за друга, со страхом оглянулись по сторонам.
   «БМВ» стоял на какой-то проселочной дороге среди негустой рощи. На черном небе россыпью сияли мелкие звезды. Чуть поодаль, за рощей, проходило, судя по всему, главное шоссе, и оттуда доносился равномерный рокот тяжелых моторов – ехали дальнобойщики. Ехали они мимо и даже не подозревали, какая драма разыгрывается всего в какой-то сотне метров от них.
   Чумаченко тошнило, глаза его все еще наполнялись слезами, грудь будто когтями рвало, и вообще жизнь сейчас не казалась ему такой заманчивой, как час назад. Он подозревал, что в это глухое место их привезли убивать, но никаких сожалений по этому поводу не испытывал. Он так вымотался, что был согласен умереть. Что думал Рудницкий, неизвестно, но чувствовал он себя даже хуже, чем менеджер.
   Бандиты, однако, не спешили расправиться с ними. Не снимая противогазов, они выбрались из машины и открыли багажник. Оттуда молча возникли водитель и охранник, основательно помятые, со связанными руками. Чумаченко невольно удивился, осознав, что на свете есть люди, которым пришлось хуже, чем ему, и эти люди находятся совсем рядом.
   Тем временем бандиты отвели водителя с охранником подальше от дороги и о чем-то негромко их предупредили. Чумаченко слышал только металлическое дребезжание пластины в противогазе. Ему было безразлично, о чем идет речь.
   Бандиты повернулись и пошли к машине. Чумаченко невольно втянул голову в плечи, но троица в уродливых масках прошла мимо, даже не взглянув в его сторону.
   Бандиты уселись в «БМВ», завели мотор и, развернувшись, поехали в сторону главного шоссе. Через минуту, мигнув на прощание, красные огоньки стоп-сигналов исчезли. Чумаченко тупо глядел им вслед, не в силах поверить, что опасность уже миновала. Рудницкий тихо всхлипывал рядом с ним. Они продолжали стоять, вцепившись друг в друга, не двигаясь и не произнося ни слова, пока наконец с обочины не донесся хриплый голос охранника:
   – Вы там заснули, что ли, лохи персидские? Ну-ка руки нам развяжите!

Глава 4

   Гуров уважал доблестную Красную армию, но офицер, бывший дежурным по части ПВО в тот несчастливый день, когда они с Крячко туда наведались, взбесил его до предела. Разумеется, внешне Гуров этого никак не продемонстрировал (он вообще старался избегать явного проявления сильных чувств), но в душе у него закипело уже после пяти минут разговора с этим, как Гуров мысленно назвал его, «долдоном». Разговор велся на КПП, в присутствии двух замурзанных рядовых, которые время от времени убегали по очереди открывать ворота.
   Офицер был худощав, жилист, носил капитанские погоны, а в его серых глазах читалось недоверие ко всему миру. Все его поведение как бы говорило – кругом одни мошенники, но меня хрен проведешь, даже и пытаться не стоит.
   Однако Гуров с Крячко все-таки попытались. Прежде всего они захотели выяснить, не могут ли они поговорить с кем-нибудь из начальства.
   – С начальником части или с заместителем, – предположил Гуров. – На худой конец, с тем, кто заведует у вас автопарком.
   – Исключено, – без раздумий заявил неприступный капитан. – Начальник в Москве. Замы тоже. Командир автороты выехал.
   Взгляд его почти бесцветных глаз равнодушно прошелся по потолку над головой Гурова и застыл в конце концов где-то в районе его переносицы. На капитана ПВО должности и звания московского оперуполномоченного не производили никакого впечатления.
   – Незадача! – сдерживаясь, сказал Гуров. – Неужели никого из начальства нет? Кто же у вас за часть сейчас отвечает?
   – Допустим, я отвечаю, – сказал офицер. – Капитан Чекашин. А вы по какому вопросу?
   – Вопрос очень простой, дружище! – высунулся вперед Крячко. – Тут у вас неподалеку, говорят, картофельное поле существует, на котором вы овощи к зиме запасаете.
   Капитан недоверчиво уставился на него:
   – Допустим, запасаем. А какое это имеет отношение…
   – Имеет-имеет! – подхватил Крячко. – Вы, значит, своими силами запасаете? Ну, то есть погрузка, транспорт – все ваше, насколько я понимаю?
   – Допустим, наше, а вам-то что за дело? Все законно, у нас в этом плане все бумаги подписаны. Тыловики держат ситуацию под контролем. В чем вопрос?
   – Вопрос в том, что не могло ли быть такого случая, когда транспортом части могли воспользоваться посторонние? – спросил Гуров. – Например, нанять его для каких-то личных нужд?