Страница:
– Ничего ты не можешь гарантировать, – ворчливо произнес Драч, развернул кулечек, расправил рапорт Гурова. – Знаю ваши оперативные шуры-муры. Он гарантирует! – Прокурорский хохотнул.
Гуров встал, поклонился, заставил себя улыбнуться благодарно.
– Спасибо, Федул Иванович.
– Не скалься, овечки из тебя не получается. Желаю успеха.
Георгий Тулин вышел из тюрьмы, прикрыл за собой железную дверь, смотрел на деловитых прохожих, большинство из которых и не подозревало, что находится за железным забором и узкой, словно щель, проходной. Рядом остановилась иномарка, гуднула, дверь приоткрылась. Тулин непроизвольно заглянул в машину, увидел голубые глаза скупо улыбающегося Гурова.
– Садись, Георгий, подвезу, – полковник перегнулся через переднее сиденье, толкнул дверь.
– Я Москву знаю, доберусь, – сердито ответил Тулин, но в машину сел. – Благодетель, мать твою. – Он закурил. – Я гадаю, чего вдруг меру изменили, оказывается, крестный побеспокоился.
– Кому ты, кроме меня, нужен? – Гуров припарковался у салона-парикмахерской. – Ты вроде как недоволен?
– Терплю, крестный. Чего встали?
– Иди, приведи себя в порядок. – Гуров протянул Тулину пятьдесят тысяч. – Побреешься дома, теперь в парикмахерской не бреют.
Когда Тулин вышел из парикмахерской, Гуров взглянул на его мощную статную фигуру, подумал: никогда на Руси человеков не ценили, такого парня в распыл пустить – и никто не в ответе.
– Мне после встречи с тобой два шва на башке наложили, девица стригла, ахала, пришлось на Афган списать. А теперь куда?
– Одевать тебя будем. – Гуров повернулся, взглянул Тулину в глаза. – А ты почему мне «тыкаешь»? Мы с тобой в одном окопе сидели?
– Нет, но вроде как… – Тулин смешался, тут же огрызнулся: – А вы мне почему «ты» говорите?
– Законно. Я полковник, а ты лишь капитан запаса. Давай, чтобы все было в рамках приличия. Меня зовут Лев Иванович, если сердишься, можешь называть господин полковник. А я тебя называю как хочу.
– А не лишнее?
– В самый раз, – отрезал Гуров. – И учти, тебя в прокуратуре не любят, я слово офицера дал, что ты не сбежишь, на суд явишься.
– Ей-богу, сызмальства, после отца с матерью, никто обо мне не пекся. Закурить разрешите, господин полковник?
– Кури.
– Так у меня нет.
– Оно и к лучшему. – Гуров припарковался у большого супермаркета. – Купим тебе прикид. – Он осмотрел затертую одежонку недавнего арестанта.
Вещи отбирал и покупал Гуров, отставной капитан лишь мерил да помалкивал. Они вышли из магазина с двумя большими пакетами и одним свертком, в котором лежала старая одежда и обувь Тулина.
– Можно выбросить? – Он остановился около урны.
– А работать ты в чем собираешься? – Гуров оценивающе оглядел спутника.
Серая водолазка под горло, кожаная куртка с бесчисленными карманами, высокие ботинки на толстой подошве.
– Дешево, конечно, – подвел итог Гуров. – Заработаешь, купишь получше. Но для капитана-отставника смотришься нормально, на бандита слегка мажешь, но это от сути твоей, а не от одежды.
– Простите, а ваша фамилия случайно не Макаренко? – язвительно спросил капитан.
– У меня совсем другая фамилия, ты ее очень скоро хорошо запомнишь.
Они ходили по двухкомнатной конспиративной квартире. Гуров провел пальцем по телевизору, оставляя след на пыльной поверхности.
– До суда будешь жить здесь, вытри пыль, приведи квартиру в порядок.
– Извините за любопытство, господин полковник, как я понимаю, здесь вы принимаете своих стукачей? – уточнил Тулин.
– Если себя ты считаешь стукачом, то и понимаешь правильно. – Гуров отодвинул стул, застелил газетой, сел. – Утром за тобой заедут, отвезут в отделение, оформят временную прописку, работать определят в таксопарк.
– Вы меня вербуете, – утверждающе произнес Тулин. – Я никогда не стану агентом, никого не буду закладывать.
– Не спорю, ты физически здоров, но наглости в тебе значительно больше, чем силы. – Гуров придвинул к себе грязное блюдце, закурил. – Ты нанялся за деньги меня убить, – он загнул палец. – Я не дал на тебя показаний и спас от срока длиною в жизнь. Я тебя не спрашиваю, кто тебя послал и сколько заплатили. Вытащил тебя из камеры, умыл, одел, даю жилье, прописку и работу. – Он разжал кулак, пыхнул сигаретой. – Мог бы спасибо сказать и не разориться.
– Представляю, сколько вы, Лев Иванович, за свою доброту потребуете. – Капитан тоже закурил, присел на край тахты.
– А чего с тебя взять? «Я никого не сдам, не выдам!» Пустобрех! Фокин мертв, а генерал-полковника на твоих показаниях не то что в суд, на пенсию не отправишь.
– Вы из тайного монашеского ордена или Общества Красного Креста? – Капитан фальшиво хохотнул.
– Это вряд ли. – Гуров отряхнул пепел, затянулся, выпустил кольцо дыма, которое медленно поплыло в затхлом воздухе квартиры.
– Зачем я вам нужен?
– Черт меня поймет, не знаю. Я тебя оценил там, в пустом доме, когда ты меня чуть не удавил. И позже, на следствии, ты вел себя достойно. И в камере, я знаю, держался как мужчина и ничего не просил. Капитан, мужиков сейчас мало, я их про запас собираю. На черный день. Ты будешь работать таксистом и ждать суда. А после решишь, по какой дороге и куда топать. Своему генералу позвони, сообщи, мол, освобожден под подписку, живешь тихо, ждешь суда. О нашем разговоре можешь не докладывать. Они тебя, конечно, проверят, временно оставят в покое. Живи здесь чисто и опрятно. Водку пьешь?
– Мало.
– Лучше исключить совсем. Дружков и женщин можешь водить, квартиру я все равно сжег. Меня не ищи, я на суде буду, постараюсь, чтобы особо не затягивали. Там жизнь покажет.
Гуров поднялся, положил на стол ключи, несколько крупных купюр и молча вышел.
Гуров не лукавил, он действительно не знал, как в дальнейшем можно использовать Георгия Тулина, что за человек капитан, записался он в киллеры от безысходности или ему совершенно нельзя верить. Ясно, что среди офицеров среднего звена бывшего КГБ существует группа людей, не принявших новый строй и стремившихся к реваншу. Одним из руководителей группы был полковник Фокин, ныне покойный, ранее служил у генерала Коржанова, который, по мнению Гурова, о заговоре ничего не знал. Генерал летал выше крыши, «мелкими» делами не интересовался.
Сегодня нет Фокина и всесильного генерала, верхнюю колоду перетасовали, но тщеславные высококвалифицированные полковники остались на местах. Их наверняка используют финансовые воротилы, одних используют втемную, подбрасывают с барского стола, кормят обещаниями о солнечном завтрашнем дне. Иные полковники – враги идейные – на деньги не льстятся, мечтают вернуть себе реальную власть, какая у них была в старые времена. Это страшная сила; используя творившийся в стране бардак, безоглядное воровство и обнищание целых регионов, используя такую силу, можно пообещать людям навести порядок и реставрировать фашистский режим.
Война в Чечне не только уничтожает людей, калечит души оставшихся в живых. Эта бездонная дыра, в которую уходят сотни миллиардов, обогащает единицы, обескровливает общество.
Не существует вечных двигателей и бездонных колодцев. И Россия богата, но не бездонна, деньги, исчезающие в чеченской войне, берутся не из воздуха, их отбирают у миллионов людей.
Гуров был лишь профессиональный розыскник, в политике разбирался на уровне среднего обывателя, может, чуть лучше, не более того. Но он отлично понимал: не было бы людей, заинтересованных в чеченской бойне, не было бы и бойни. Одни на войне делают состояние, для некоторых деньги – вопрос второстепенный, такие фюреры ждут, когда у людей кончится терпение. Сейчас, судя по всему, вопрос о ликвидации Президента отпал, человек болен, неопасен, постепенно превращается в Брежнева, в человека, который царствует, но не правит.
Гуров и Крячко сидели в гостиной Гурова, листали газеты, молчали. На журнальном столике перед необъятным диваном стояли бутылки с боржоми, коньяком и вазочка с орешками. Коньяк даже не открывали, оперативники соревновались в стойкости характера, хотя за последний год Гуров так мало употреблял, что и желание выпить практически пропало.
– Сам убыл в отпуск, интересно, что творится вокруг венценосного тела? – Станислав отбросил газеты, кинул в рот несколько орешков.
– Даже если бы нас с тобой под этот ковер пустили, мы бы все равно ничего не поняли. – Гуров тоже отложил газеты, закурил. – Убежден, даже ближайшее окружение не знает точно, кто из них кто, все в масках. Ты их отличаешь одного от другого?
– По физиономиям: один толстый, другой худой, третий лысый, все за мир, стабилизацию, демократию. – Станислав зевнул. – Наше дело телячье.
– Ты знаешь имена ребят, которые вышли на Красную площадь с протестом против наших танков в Венгрии?
– Бессмысленное самоубийство.
– Не прикидывайся дураком, надоело. – Гуров взял со стола бутылку коньяка, поставил на место. – Когда ребята выехали по добытым тобой адресам?
– Вчера днем.
– Почему не звонят?
– Сказать нечего, ты же сам определил линию поведения. Парни дисциплинированные, умные, никакой реакции быть не должно. Я вообще не понимаю, чего ты ждешь от такой бархатной беззубой работы.
– Ты сам сказал, ознакомившись с розыскным делом, считаешь, что оно организовано.
– Я много чего считаю, точнее предполагаю.
Друзья разговаривали лениво, испытывая друг к другу неприязнь, ни один не хотел первым дернуть за веревочку. Как обычно, первым не выдержал Станислав и начал с провокации:
– В принципе дело дохлое, бесперспективное, только зря тратим время, силы и деньги. Очень мне интересно знать, что ты скажешь Шалве Гочишвили. – Он открыл коньяк, плеснул в бокал, понюхал, пригубил. – Князь слово держит, коньяк настоящий.
Гуров никак не реагировал, разговаривал задумчиво, словно сам с собой, и не ждал ответа.
– Значит, есть основания предполагать, что в день взрыва все поступки парня были выверены, маршрут разделен на клеточки, в каждую поместили по свидетелю. Слабое место – сами свидетели. – Гуров помолчал, загасил сигарету. – Известно, свидетелей никогда не найдешь. А тут люди вышли из автобуса на разных остановках, сразу после катастрофы сбежались в отделение милиции.
– Ничего странного, взрыв не первый, люди напуганы, жаждут возмездия.
– Станислав, не говори красиво. Люди часто жаждут, но в милицию их на аркане не затащишь. В конкретном случае пять человек дали не только первичные показания, все явились в суд, выступили прилюдно. А в судебном заседании могли находиться злые чеченцы, которые подобных поступков не прощают. – Гуров хмыкнул, закурил новую сигарету.
– Ты много куришь, приятель, – заметил Крячко.
– Я бросил пить, брошу курить, тогда меня следует кастрировать и живым выставить в музее восковых фигур, – Гуров наконец рассердился. – Ты что, и правда не понимаешь, что среди пяти свидетелей, согласно элементарной статистике, должны были оказаться и трусы, и просто осторожные и равнодушные? Один бы спрятался на даче, другой бы заболел или уехал в командировку. В суде при лучшем раскладе мог оказаться один свидетель, ну два максимум. А явились все пятеро.
– Странно, но факт. – Станислав допил коньяк, налил новую порцию. – Я не хочу тебя огорчать, Лев Иванович, но лично я убежден, мы ищем прошлогодний снег. Ты такой мудрый, рассуди. Существуют два варианта. Парень взорвал автобус, все наши рассуждения от лукавого. Никакой организации и действительного террориста не существует. Допустим, мы правы, и парень лишь жертва. Опять полный нуль. Организацией действа занимались профессионалы. Первое, что они сделали после взрыва, это похоронили действительного взрывника. Искать нам абсолютно некого, а нет задержанного, так и ничего нет, и приговор приведут в исполнение. Я сегодня ночь не спал, все раскладывал по полочкам. Так что не мучайся, выпей, верни Князю деньги.
– Согласен, Станислав, ты хорошо, с пользой провел ночь. Если ты мне ответишь на один вопрос, я немедленно выпью и позвоню Шалве.
Станислав смотрел настороженно, он слишком хорошо знал своего друга и начальника. Давно известно, раз вопрос, значит – петля.
– Еще и не спросил, а такую песню испортил. – Он допил свой коньяк, откинулся на спинку дивана, сказал: – Стреляй, не тяни!
– Вопрос очень простой. Зачем некой группе профессионалов понадобилось взрывать автобус и задерживать террориста?
– Чего? – Станислав от возмущения даже открыл рот. – Общественное мнение! Оправдать свои варварские бомбежки! До бесконечности продолжать войну, из которой они качают деньги! Ну ты и спросил! У тебя сдвиг по фазе! – Он постучал по виску.
– Согласен, Станислав, – спокойно ответил Гуров. – Меня радует, что ты по той голове стучишь. Может, твои шестеренки начнут вертеться в правильном направлении. Общественное мнение? В России не хватает ненависти к чеченцам? Несколько интеллигентов возмущаются, а большинство считает: Чечню следует отутюжить танками, чтобы другим неповадно было. Генералы стремятся оправдать бомбежки мирных селений? Генералам не надо ничего оправдывать, у них имеются самолеты и бомбы, генералы делают свою работу, и один автобус в Москве – не предлог и не оправдание. Они качают деньги? И будут качать, и войну будут продолжать. Ты опытный оперативник, Станислав. Тебе прекрасно известно, организовать преступление, обеспечить свидетелей так, чтобы ни в одном звене следствия ничего не посыпалось, – дело не простое.
– Это точно, – Станислав согласно кивнул. – Оперативники МУРа и ФСК, следователи прокуратуры, суд присяжных. Всех не задавишь и не купишь, больно много людей. Механизм должен быть отлажен, словно швейцарские часы.
– Видишь? И все делать для того, что и так имеется в избытке. Но кто-то потрудился, я хочу знать, кто и с какой целью?
– Если все это ты не придумал.
– Считаешь, бочка пуста и пороха в ней нет? – спросил Гуров.
– Какая бочка? – удивился Станислав.
– Представляешь, стоит закрытая бочка, что в ней, знают лишь посвященные, а любопытные – это мы с тобой – гадают, что в бочке? Вода или порох? Как, не открывая, узнать?
– Дырочку провертеть, – усмехнулся Крячко.
– Так кто же тебе даст? Ты бы еще предложил вскрыть и заглянуть.
– Не так глупо, – настроение у Станислава вконец испортилось.
– Можно подойти к бочке и закурить. Посвященные себя проявят. Если в бочке вода, кури себе на здоровье. А если порох…
– Тебя тут же похоронят.
– Потому я и застраховал тебя и ребят.
– Ну, спасибочки! – Крячко вскочил и поклонился. – Я не подопытный кролик!
– Не пыли, выпей, – Гуров снова закурил. – Позвони Шалве, скажи, что отказываешься.
– Значит, мы будем копать и ждать, рванет или не рванет?
– Ты сегодня шумный, утомительный, – укоризненно произнес Гуров. – Ты же слышал, как я инструктировал ребят. Не топать, железками не тыкать, грубых вопросов не задавать. Мол, есть мнение, что террорист был не один. Глупости, конечно, но мы люди подневольные, частное сыскное агентство, велено проверить, нам деньги платят. Если, как ты говоришь, действительного террориста давно закопали, на частных сыщиков никто внимания не обратит. А если убийцу для каких-то нам непонятных целей берегут, то любопытные опасны и кто-то шевельнется. Не выстрелит, незачем любопытных плодить, известно, одного убьешь, тут же пятеро прибегут. Не выстрелят, но шевельнутся, мы такое шевеление должны засечь.
Друзья долго молчали, затем Станислав раздраженно отодвинул коньяк, налил себе боржоми и сказал:
– Допустим, но как мы будем противника выявлять, как искать террориста и чем доказывать?
– Ты, Станислав, на лифте сразу на верхний этаж махнул, а следует ножками по лестнице пройти, каждую ступенечку опробовать. Где-нибудь да треснет, прогнется. Один чеченец-террорист не стоит для организаторов таких колоссальных трудов. У них что-то иное на уме.
– У тебя имеются предположения? – спросил Крячко.
– Сожалею, – Гуров пожал плечами. – Кроме пятерых отважных свидетелей, здесь есть еще одна неувязочка. Тимур Яндиев принадлежит к могущественному клану, таких парней не используют на черной работе.
– Возможно, это разборка одного клана с другим, – неуверенно произнес Станислав, недовольно поморщился. – Извини, глупости говорю. Они бы шлепнули его на родной земле, не везли в Москву, не устраивали бы сложные постановочные спектакли. Исполнено не в манере чеченцев; если ты прав и мы имеем дело с постановкой, то ее осуществила спецслужба.
– Долго ты карабкался на садовую скамейку, словно Эльбрус покорял, – усмехнулся Гуров. – Конечно, спецслужба, думай, кого из верных ребят мы знаем в ФСК, без их помощи нам не справиться.
– Паша Кулагин, он теперь полковник, начальник отдела. Паша – твой приятель, тебе и говорить, – ответил Станислав.
– Оно и плохо. – Гуров вытряхнул из пачки новую сигарету, отбросил, выпил боржоми. – От сигарет во рту словно с похмелья. Все знают, что мы с Пашей давно приятельствуем, если нашу встречу засекут, мы полковника подставим, лишим инициативы.
– Я тоже не гожусь, известно, я человек Гурова, нужен неизвестный посредник, которому Кулагин поверит.
– Верно, я этот вопрос решу, – сказал Гуров задумчиво. – Здесь нужен простой, открытый ход, на который никто не обратит внимания. Мы с ФСК порой работаем рука об руку, надо встретиться с Пашей по официальному делу, только не мне и не тебе.
– А кому? – Крячко покачал головой, вздохнул. – Ты мне лучше скажи, почему невиновный, приговоренный к расстрелу человек молчит, отказывается от последнего слова?
– Ты глупеешь, Станислав, вопрос на уровне таблицы умножения.
– Спасибо, Лев Иванович, я всегда знал, ты меня любишь.
– Люблю. Что выросло, то выросло.
Глава 3
Гуров встал, поклонился, заставил себя улыбнуться благодарно.
– Спасибо, Федул Иванович.
– Не скалься, овечки из тебя не получается. Желаю успеха.
Георгий Тулин вышел из тюрьмы, прикрыл за собой железную дверь, смотрел на деловитых прохожих, большинство из которых и не подозревало, что находится за железным забором и узкой, словно щель, проходной. Рядом остановилась иномарка, гуднула, дверь приоткрылась. Тулин непроизвольно заглянул в машину, увидел голубые глаза скупо улыбающегося Гурова.
– Садись, Георгий, подвезу, – полковник перегнулся через переднее сиденье, толкнул дверь.
– Я Москву знаю, доберусь, – сердито ответил Тулин, но в машину сел. – Благодетель, мать твою. – Он закурил. – Я гадаю, чего вдруг меру изменили, оказывается, крестный побеспокоился.
– Кому ты, кроме меня, нужен? – Гуров припарковался у салона-парикмахерской. – Ты вроде как недоволен?
– Терплю, крестный. Чего встали?
– Иди, приведи себя в порядок. – Гуров протянул Тулину пятьдесят тысяч. – Побреешься дома, теперь в парикмахерской не бреют.
Когда Тулин вышел из парикмахерской, Гуров взглянул на его мощную статную фигуру, подумал: никогда на Руси человеков не ценили, такого парня в распыл пустить – и никто не в ответе.
– Мне после встречи с тобой два шва на башке наложили, девица стригла, ахала, пришлось на Афган списать. А теперь куда?
– Одевать тебя будем. – Гуров повернулся, взглянул Тулину в глаза. – А ты почему мне «тыкаешь»? Мы с тобой в одном окопе сидели?
– Нет, но вроде как… – Тулин смешался, тут же огрызнулся: – А вы мне почему «ты» говорите?
– Законно. Я полковник, а ты лишь капитан запаса. Давай, чтобы все было в рамках приличия. Меня зовут Лев Иванович, если сердишься, можешь называть господин полковник. А я тебя называю как хочу.
– А не лишнее?
– В самый раз, – отрезал Гуров. – И учти, тебя в прокуратуре не любят, я слово офицера дал, что ты не сбежишь, на суд явишься.
– Ей-богу, сызмальства, после отца с матерью, никто обо мне не пекся. Закурить разрешите, господин полковник?
– Кури.
– Так у меня нет.
– Оно и к лучшему. – Гуров припарковался у большого супермаркета. – Купим тебе прикид. – Он осмотрел затертую одежонку недавнего арестанта.
Вещи отбирал и покупал Гуров, отставной капитан лишь мерил да помалкивал. Они вышли из магазина с двумя большими пакетами и одним свертком, в котором лежала старая одежда и обувь Тулина.
– Можно выбросить? – Он остановился около урны.
– А работать ты в чем собираешься? – Гуров оценивающе оглядел спутника.
Серая водолазка под горло, кожаная куртка с бесчисленными карманами, высокие ботинки на толстой подошве.
– Дешево, конечно, – подвел итог Гуров. – Заработаешь, купишь получше. Но для капитана-отставника смотришься нормально, на бандита слегка мажешь, но это от сути твоей, а не от одежды.
– Простите, а ваша фамилия случайно не Макаренко? – язвительно спросил капитан.
– У меня совсем другая фамилия, ты ее очень скоро хорошо запомнишь.
Они ходили по двухкомнатной конспиративной квартире. Гуров провел пальцем по телевизору, оставляя след на пыльной поверхности.
– До суда будешь жить здесь, вытри пыль, приведи квартиру в порядок.
– Извините за любопытство, господин полковник, как я понимаю, здесь вы принимаете своих стукачей? – уточнил Тулин.
– Если себя ты считаешь стукачом, то и понимаешь правильно. – Гуров отодвинул стул, застелил газетой, сел. – Утром за тобой заедут, отвезут в отделение, оформят временную прописку, работать определят в таксопарк.
– Вы меня вербуете, – утверждающе произнес Тулин. – Я никогда не стану агентом, никого не буду закладывать.
– Не спорю, ты физически здоров, но наглости в тебе значительно больше, чем силы. – Гуров придвинул к себе грязное блюдце, закурил. – Ты нанялся за деньги меня убить, – он загнул палец. – Я не дал на тебя показаний и спас от срока длиною в жизнь. Я тебя не спрашиваю, кто тебя послал и сколько заплатили. Вытащил тебя из камеры, умыл, одел, даю жилье, прописку и работу. – Он разжал кулак, пыхнул сигаретой. – Мог бы спасибо сказать и не разориться.
– Представляю, сколько вы, Лев Иванович, за свою доброту потребуете. – Капитан тоже закурил, присел на край тахты.
– А чего с тебя взять? «Я никого не сдам, не выдам!» Пустобрех! Фокин мертв, а генерал-полковника на твоих показаниях не то что в суд, на пенсию не отправишь.
– Вы из тайного монашеского ордена или Общества Красного Креста? – Капитан фальшиво хохотнул.
– Это вряд ли. – Гуров отряхнул пепел, затянулся, выпустил кольцо дыма, которое медленно поплыло в затхлом воздухе квартиры.
– Зачем я вам нужен?
– Черт меня поймет, не знаю. Я тебя оценил там, в пустом доме, когда ты меня чуть не удавил. И позже, на следствии, ты вел себя достойно. И в камере, я знаю, держался как мужчина и ничего не просил. Капитан, мужиков сейчас мало, я их про запас собираю. На черный день. Ты будешь работать таксистом и ждать суда. А после решишь, по какой дороге и куда топать. Своему генералу позвони, сообщи, мол, освобожден под подписку, живешь тихо, ждешь суда. О нашем разговоре можешь не докладывать. Они тебя, конечно, проверят, временно оставят в покое. Живи здесь чисто и опрятно. Водку пьешь?
– Мало.
– Лучше исключить совсем. Дружков и женщин можешь водить, квартиру я все равно сжег. Меня не ищи, я на суде буду, постараюсь, чтобы особо не затягивали. Там жизнь покажет.
Гуров поднялся, положил на стол ключи, несколько крупных купюр и молча вышел.
Гуров не лукавил, он действительно не знал, как в дальнейшем можно использовать Георгия Тулина, что за человек капитан, записался он в киллеры от безысходности или ему совершенно нельзя верить. Ясно, что среди офицеров среднего звена бывшего КГБ существует группа людей, не принявших новый строй и стремившихся к реваншу. Одним из руководителей группы был полковник Фокин, ныне покойный, ранее служил у генерала Коржанова, который, по мнению Гурова, о заговоре ничего не знал. Генерал летал выше крыши, «мелкими» делами не интересовался.
Сегодня нет Фокина и всесильного генерала, верхнюю колоду перетасовали, но тщеславные высококвалифицированные полковники остались на местах. Их наверняка используют финансовые воротилы, одних используют втемную, подбрасывают с барского стола, кормят обещаниями о солнечном завтрашнем дне. Иные полковники – враги идейные – на деньги не льстятся, мечтают вернуть себе реальную власть, какая у них была в старые времена. Это страшная сила; используя творившийся в стране бардак, безоглядное воровство и обнищание целых регионов, используя такую силу, можно пообещать людям навести порядок и реставрировать фашистский режим.
Война в Чечне не только уничтожает людей, калечит души оставшихся в живых. Эта бездонная дыра, в которую уходят сотни миллиардов, обогащает единицы, обескровливает общество.
Не существует вечных двигателей и бездонных колодцев. И Россия богата, но не бездонна, деньги, исчезающие в чеченской войне, берутся не из воздуха, их отбирают у миллионов людей.
Гуров был лишь профессиональный розыскник, в политике разбирался на уровне среднего обывателя, может, чуть лучше, не более того. Но он отлично понимал: не было бы людей, заинтересованных в чеченской бойне, не было бы и бойни. Одни на войне делают состояние, для некоторых деньги – вопрос второстепенный, такие фюреры ждут, когда у людей кончится терпение. Сейчас, судя по всему, вопрос о ликвидации Президента отпал, человек болен, неопасен, постепенно превращается в Брежнева, в человека, который царствует, но не правит.
Гуров и Крячко сидели в гостиной Гурова, листали газеты, молчали. На журнальном столике перед необъятным диваном стояли бутылки с боржоми, коньяком и вазочка с орешками. Коньяк даже не открывали, оперативники соревновались в стойкости характера, хотя за последний год Гуров так мало употреблял, что и желание выпить практически пропало.
– Сам убыл в отпуск, интересно, что творится вокруг венценосного тела? – Станислав отбросил газеты, кинул в рот несколько орешков.
– Даже если бы нас с тобой под этот ковер пустили, мы бы все равно ничего не поняли. – Гуров тоже отложил газеты, закурил. – Убежден, даже ближайшее окружение не знает точно, кто из них кто, все в масках. Ты их отличаешь одного от другого?
– По физиономиям: один толстый, другой худой, третий лысый, все за мир, стабилизацию, демократию. – Станислав зевнул. – Наше дело телячье.
– Ты знаешь имена ребят, которые вышли на Красную площадь с протестом против наших танков в Венгрии?
– Бессмысленное самоубийство.
– Не прикидывайся дураком, надоело. – Гуров взял со стола бутылку коньяка, поставил на место. – Когда ребята выехали по добытым тобой адресам?
– Вчера днем.
– Почему не звонят?
– Сказать нечего, ты же сам определил линию поведения. Парни дисциплинированные, умные, никакой реакции быть не должно. Я вообще не понимаю, чего ты ждешь от такой бархатной беззубой работы.
– Ты сам сказал, ознакомившись с розыскным делом, считаешь, что оно организовано.
– Я много чего считаю, точнее предполагаю.
Друзья разговаривали лениво, испытывая друг к другу неприязнь, ни один не хотел первым дернуть за веревочку. Как обычно, первым не выдержал Станислав и начал с провокации:
– В принципе дело дохлое, бесперспективное, только зря тратим время, силы и деньги. Очень мне интересно знать, что ты скажешь Шалве Гочишвили. – Он открыл коньяк, плеснул в бокал, понюхал, пригубил. – Князь слово держит, коньяк настоящий.
Гуров никак не реагировал, разговаривал задумчиво, словно сам с собой, и не ждал ответа.
– Значит, есть основания предполагать, что в день взрыва все поступки парня были выверены, маршрут разделен на клеточки, в каждую поместили по свидетелю. Слабое место – сами свидетели. – Гуров помолчал, загасил сигарету. – Известно, свидетелей никогда не найдешь. А тут люди вышли из автобуса на разных остановках, сразу после катастрофы сбежались в отделение милиции.
– Ничего странного, взрыв не первый, люди напуганы, жаждут возмездия.
– Станислав, не говори красиво. Люди часто жаждут, но в милицию их на аркане не затащишь. В конкретном случае пять человек дали не только первичные показания, все явились в суд, выступили прилюдно. А в судебном заседании могли находиться злые чеченцы, которые подобных поступков не прощают. – Гуров хмыкнул, закурил новую сигарету.
– Ты много куришь, приятель, – заметил Крячко.
– Я бросил пить, брошу курить, тогда меня следует кастрировать и живым выставить в музее восковых фигур, – Гуров наконец рассердился. – Ты что, и правда не понимаешь, что среди пяти свидетелей, согласно элементарной статистике, должны были оказаться и трусы, и просто осторожные и равнодушные? Один бы спрятался на даче, другой бы заболел или уехал в командировку. В суде при лучшем раскладе мог оказаться один свидетель, ну два максимум. А явились все пятеро.
– Странно, но факт. – Станислав допил коньяк, налил новую порцию. – Я не хочу тебя огорчать, Лев Иванович, но лично я убежден, мы ищем прошлогодний снег. Ты такой мудрый, рассуди. Существуют два варианта. Парень взорвал автобус, все наши рассуждения от лукавого. Никакой организации и действительного террориста не существует. Допустим, мы правы, и парень лишь жертва. Опять полный нуль. Организацией действа занимались профессионалы. Первое, что они сделали после взрыва, это похоронили действительного взрывника. Искать нам абсолютно некого, а нет задержанного, так и ничего нет, и приговор приведут в исполнение. Я сегодня ночь не спал, все раскладывал по полочкам. Так что не мучайся, выпей, верни Князю деньги.
– Согласен, Станислав, ты хорошо, с пользой провел ночь. Если ты мне ответишь на один вопрос, я немедленно выпью и позвоню Шалве.
Станислав смотрел настороженно, он слишком хорошо знал своего друга и начальника. Давно известно, раз вопрос, значит – петля.
– Еще и не спросил, а такую песню испортил. – Он допил свой коньяк, откинулся на спинку дивана, сказал: – Стреляй, не тяни!
– Вопрос очень простой. Зачем некой группе профессионалов понадобилось взрывать автобус и задерживать террориста?
– Чего? – Станислав от возмущения даже открыл рот. – Общественное мнение! Оправдать свои варварские бомбежки! До бесконечности продолжать войну, из которой они качают деньги! Ну ты и спросил! У тебя сдвиг по фазе! – Он постучал по виску.
– Согласен, Станислав, – спокойно ответил Гуров. – Меня радует, что ты по той голове стучишь. Может, твои шестеренки начнут вертеться в правильном направлении. Общественное мнение? В России не хватает ненависти к чеченцам? Несколько интеллигентов возмущаются, а большинство считает: Чечню следует отутюжить танками, чтобы другим неповадно было. Генералы стремятся оправдать бомбежки мирных селений? Генералам не надо ничего оправдывать, у них имеются самолеты и бомбы, генералы делают свою работу, и один автобус в Москве – не предлог и не оправдание. Они качают деньги? И будут качать, и войну будут продолжать. Ты опытный оперативник, Станислав. Тебе прекрасно известно, организовать преступление, обеспечить свидетелей так, чтобы ни в одном звене следствия ничего не посыпалось, – дело не простое.
– Это точно, – Станислав согласно кивнул. – Оперативники МУРа и ФСК, следователи прокуратуры, суд присяжных. Всех не задавишь и не купишь, больно много людей. Механизм должен быть отлажен, словно швейцарские часы.
– Видишь? И все делать для того, что и так имеется в избытке. Но кто-то потрудился, я хочу знать, кто и с какой целью?
– Если все это ты не придумал.
– Считаешь, бочка пуста и пороха в ней нет? – спросил Гуров.
– Какая бочка? – удивился Станислав.
– Представляешь, стоит закрытая бочка, что в ней, знают лишь посвященные, а любопытные – это мы с тобой – гадают, что в бочке? Вода или порох? Как, не открывая, узнать?
– Дырочку провертеть, – усмехнулся Крячко.
– Так кто же тебе даст? Ты бы еще предложил вскрыть и заглянуть.
– Не так глупо, – настроение у Станислава вконец испортилось.
– Можно подойти к бочке и закурить. Посвященные себя проявят. Если в бочке вода, кури себе на здоровье. А если порох…
– Тебя тут же похоронят.
– Потому я и застраховал тебя и ребят.
– Ну, спасибочки! – Крячко вскочил и поклонился. – Я не подопытный кролик!
– Не пыли, выпей, – Гуров снова закурил. – Позвони Шалве, скажи, что отказываешься.
– Значит, мы будем копать и ждать, рванет или не рванет?
– Ты сегодня шумный, утомительный, – укоризненно произнес Гуров. – Ты же слышал, как я инструктировал ребят. Не топать, железками не тыкать, грубых вопросов не задавать. Мол, есть мнение, что террорист был не один. Глупости, конечно, но мы люди подневольные, частное сыскное агентство, велено проверить, нам деньги платят. Если, как ты говоришь, действительного террориста давно закопали, на частных сыщиков никто внимания не обратит. А если убийцу для каких-то нам непонятных целей берегут, то любопытные опасны и кто-то шевельнется. Не выстрелит, незачем любопытных плодить, известно, одного убьешь, тут же пятеро прибегут. Не выстрелят, но шевельнутся, мы такое шевеление должны засечь.
Друзья долго молчали, затем Станислав раздраженно отодвинул коньяк, налил себе боржоми и сказал:
– Допустим, но как мы будем противника выявлять, как искать террориста и чем доказывать?
– Ты, Станислав, на лифте сразу на верхний этаж махнул, а следует ножками по лестнице пройти, каждую ступенечку опробовать. Где-нибудь да треснет, прогнется. Один чеченец-террорист не стоит для организаторов таких колоссальных трудов. У них что-то иное на уме.
– У тебя имеются предположения? – спросил Крячко.
– Сожалею, – Гуров пожал плечами. – Кроме пятерых отважных свидетелей, здесь есть еще одна неувязочка. Тимур Яндиев принадлежит к могущественному клану, таких парней не используют на черной работе.
– Возможно, это разборка одного клана с другим, – неуверенно произнес Станислав, недовольно поморщился. – Извини, глупости говорю. Они бы шлепнули его на родной земле, не везли в Москву, не устраивали бы сложные постановочные спектакли. Исполнено не в манере чеченцев; если ты прав и мы имеем дело с постановкой, то ее осуществила спецслужба.
– Долго ты карабкался на садовую скамейку, словно Эльбрус покорял, – усмехнулся Гуров. – Конечно, спецслужба, думай, кого из верных ребят мы знаем в ФСК, без их помощи нам не справиться.
– Паша Кулагин, он теперь полковник, начальник отдела. Паша – твой приятель, тебе и говорить, – ответил Станислав.
– Оно и плохо. – Гуров вытряхнул из пачки новую сигарету, отбросил, выпил боржоми. – От сигарет во рту словно с похмелья. Все знают, что мы с Пашей давно приятельствуем, если нашу встречу засекут, мы полковника подставим, лишим инициативы.
– Я тоже не гожусь, известно, я человек Гурова, нужен неизвестный посредник, которому Кулагин поверит.
– Верно, я этот вопрос решу, – сказал Гуров задумчиво. – Здесь нужен простой, открытый ход, на который никто не обратит внимания. Мы с ФСК порой работаем рука об руку, надо встретиться с Пашей по официальному делу, только не мне и не тебе.
– А кому? – Крячко покачал головой, вздохнул. – Ты мне лучше скажи, почему невиновный, приговоренный к расстрелу человек молчит, отказывается от последнего слова?
– Ты глупеешь, Станислав, вопрос на уровне таблицы умножения.
– Спасибо, Лев Иванович, я всегда знал, ты меня любишь.
– Люблю. Что выросло, то выросло.
Глава 3
Родственников осужденного доставили в Москву, расселили по двое порознь на квартирах, не имеющих к чеченцам никакого отношения. Гуров не гримировался, лишь надел очки с простыми стеклами, оделся затрапезно, слегка ссутулился и на машине Василия Ивановича Светлова, с которым лет сто назад начинал службу в МУРе, объехал все квартиры, где поселились чеченцы. Две сестры, мать с отцом, деда устроили отдельно.
Светлов пребывал на пенсии, работал водителем в гараже министерства, взял отпуск и поступил на довольствие к Гурову. Чапаев, как звали исстари Светлова за его легендарное имя-отчество, в свои неполные шестьдесят был доволен, словно сбежавший с уроков школьник. И дело было не столько в деньгах – Гуров определил старому другу оклад, не уступающий министерскому, – сколько в том, что он, старый сыщик, снова работает с «ребятами», будто вернулась молодость. Ну а деньги, конечно, прекрасно, можно будет дачку подремонтировать, воду в дом провести, супруга молчит, однако воду из колодца носит с тремя остановками.
Машину он взял не служебную, свой старенький «жигуль», который чистил и налаживал каждую субботу и воскресенье. Увидев маскарад Гурова, старый сыщик довольно улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Лев Иванович, ты прост, как колесо телеги, сколько люди не мудрствуют, лучше ничего придумать не могут. Ты вроде бы и не ряженый, а узнать тебя невозможно. Извини старика, но стрижечка у тебя и одеколон другого человека.
– Молодец, Василий Иванович, с одеколоном я ничего поделать не могу, а причесочку исправим. – Гуров достал из кармана головной убор, не имеющий ни формы, ни названия, и водрузил на голову.
– Вот теперь абсолютно в цвет, – хохотнул Светлов. – Куда прикажете?
Гуров назвал адрес, оглядел старого приятеля, сказал:
– Будешь моим личным шофером, оглядывайся, как заметишь неладное, не проверяйся, тормози, я с тобой расплачусь, ты мне дашь сдачи и уматывай. Думаю, несколько дней у нас есть. Будешь возить оперативников, с ними ты засветишься вчистую, тут ничего не поделаешь.
– Лев Иванович, не пугай, покойный батя лет в семь меня сильно ремнем излупцевал, я с тех пор так и боюсь.
– Ты мне на листочке все свои данные запиши, я тебя застрахую, хозяйка наверняка пенсию грошовую получает.
– Не меняешься, Лев Иванович, все ищешь. – Светлов прищурился, аккуратно объехал троллейбус. – Тьфу, чтобы не сглазить, но видится мне, твою пулю еще не отлили.
Они замолчали. Когда Светлов остановился по первому адресу, Гуров прихватил спортивную сумку, в которой лежал «Полароид», вышел из машины, обронив:
– Чапаев, пойдем со мной, будешь фотографом.
Гуров решил съемки никому не доверять, еще, чего доброго, сделают дубликат на память.
И сестры, и отец с матерью, проживавшие в другом доме, держались спокойно, с достоинством, не обронили ни слова, на Гурова глаз не поднимали. Он сфотографировался с каждой парой и чеченцем Ринатом, молча поклонился и ушел. Лишь с отцом произошла небольшая заминка, чеченец не хотел держать в руках газету «Правда», как требовал того Гуров. Но Сека что-то резко сказал по-чеченски, и отец подчинился.
По третьему адресу, где жил дед Тимура, находился и Шалва Гочишвили.
Гуров сухо поздоровался, поставил три стула в центре комнаты. Светлов уже приноровился, встал спиной к окну, взглянул в камеру, сказал:
– Сядьте как можно ближе, а вы, уважаемый, газетку не мните, расправьте, прижмите к груди.
Светлов щелкнул, вынул выползшую из аппарата фотографию, передал Гурову.
– Спасибо, Василий Иванович, подожди в машине.
– Выпьем по стакану вина, – сказал Шалва, недовольный, что Гуров явился в подобном виде. Грузин был тщеславен, ему хотелось показать старинному другу, какие блестящие люди работают в Москве на Князя Гочишвили. А тут вместо холеного, словно американец, статного и самоуверенного супермена явился русский мужичонка, казалось, он сегодня не только не брился, но и не умывался.
– Хочу познакомить вас, дорогие друзья. – Шалва наполнил стаканы темным, как перезрелая вишня, вином.
– Не надо, – Гуров выждал, пока старый чеченец сядет, сел за стол, взял стакан. – Скажите, уважаемый, почему вы так уверены, что Тимур не совершал преступления?
Темное от солнца и ветра лицо старого чеченца походило на маску, но глаза гневно сверкнули.
– Я знаю своего внука, – после небольшой паузы произнес он.
– Это немало, – Гуров кивнул, выпил кислое ароматное вино, повернулся к Князю. – Шалва, ты нашел место, куда могут уехать твои гости?
– Нашел, – недовольно ответил Князь. – Пойми, Лев Иванович, они не дети, их нельзя без объяснений перевозить с места на место.
– Если они хотят дать мне шанс бороться за жизнь Тимура, поедут. Уважаемый, – Гуров вновь обратился к старику, – скажите Мелику и Рафизу, чтобы они убрали из Москвы своих боевиков, торговцы пусть остаются, остальным надо уехать.
– Русский, ты был в Грозном, видел, что сделали с нашим городом? – Голос у старика был молодой и твердый.
– Отец, у меня тоже есть представление о чести, поэтому, если Тимур не виноват, попытаюсь его спасти. Я только человек, у меня одна голова.
Гуров выдержал долгий взгляд чеченца.
– Аллах тебе поможет, – сказал старый чеченец и отвернулся.
– Это вряд ли, – Гуров поднялся. – Мы говорили, что азербайджанцы уберут из Москвы своих боевиков.
– Для русских что грузин, что чеченец или азербайджанец – одно и то же, но мы разные. Хорошо, я скажу Мелику и Рафизу, надеюсь, они услышат мои слова.
– Спасибо, терпения вам, я буду стараться, – Гуров кивнул и шагнул к двери.
– Подожди, – остановил сыщика старый чеченец, долго смотрел ему в лицо, спросил: – Много среди русских таких, как ты?
– Не считал, но их наверняка гораздо больше, чем всех чеченцев, вместе взятых, – ответил Гуров, вышел довольный, что и не солгал, и не обидел.
Газеты и телевидение вели массированную бомбардировку, вроде бы били по генералам, чиновникам, беспомощному, начисто забывшему свои предвыборные обещания Президенту. На россиянина никакие словеса уже не действовали, он не желал разбираться, кто прав, кто виноват, хотел жить нормально, работать, получать зарплату, чинить свой плетень или «жигуленок», пить водку, любить женщин. Денег не платили, с утра до глубокой ночи повторяли слово «Чечня». Да кто они такие? Их на карте не отыскать. Желаете свободы? Да катитесь вы к едрене матери, дайте пожить спокойно!
В России в последние годы национализм расцветал бурно, известно: русский – и пьяница, и работать не всякий любит, и что плохо лежит на месте не оставит, – но уж национализм среди главных «достоинств» русских раньше не числился.
Советский Союз, может, и был тюрьмой народов, но ключи хранились не у простого русского человека. Ключи от клеток лежали в сейфах Политбюро, обкомов, крайкомов, далее со всеми остановками. Русского никогда национальность соседа особо не волновала. Если речь идет о мужике, интересно знать, как он работает, пьет или нет, можно ли на него положиться и занять до получки. Если говорили о женщине, то хозяйка или вертихвостка, скандальная или душевная, ну, какая у нее задница, тоже имеет значение. А что татарка она или из Рязани, так кто же ее знает, да и неинтересно совсем.
Журналисты и телевидение поливали чеченскую войну из мощных брандспойтов, но в России никто никогда меры не знал и результатами своей деятельности не интересовался. Я прокукарекал, а там хоть не рассветай.
Гуров прекрасно знал, что многие русские, мягко выражаясь, чеченцев не любили. Не все знали, что при Сталине народ депортировали, практически уничтожили, а люди, вернувшись, свои дома возродили. Но зато про независимость, которую чеченцы требуют, широко известно. И чего им надо? Вот, к примеру, Тамбовщина тоже независимости желает, однако пашет себе да помалкивает, втихую коммунистов поддерживает, при них порядок, у всех поровну, ни у кого ничего нет, водки залейся. В Чечню, как в бездонную пропасть, трудовая зарплата уходит. Писаки утверждают, что деньги уплывают в иное место. Неважно! Не было бы Чечни, воровали бы меньше. В России главное – знать, кто виноват. То на евреев все списывалось, но к ним уже привыкли – хоть и жиды, но свои, родные. Теперь стали виноваты «черные».
Светлов пребывал на пенсии, работал водителем в гараже министерства, взял отпуск и поступил на довольствие к Гурову. Чапаев, как звали исстари Светлова за его легендарное имя-отчество, в свои неполные шестьдесят был доволен, словно сбежавший с уроков школьник. И дело было не столько в деньгах – Гуров определил старому другу оклад, не уступающий министерскому, – сколько в том, что он, старый сыщик, снова работает с «ребятами», будто вернулась молодость. Ну а деньги, конечно, прекрасно, можно будет дачку подремонтировать, воду в дом провести, супруга молчит, однако воду из колодца носит с тремя остановками.
Машину он взял не служебную, свой старенький «жигуль», который чистил и налаживал каждую субботу и воскресенье. Увидев маскарад Гурова, старый сыщик довольно улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Лев Иванович, ты прост, как колесо телеги, сколько люди не мудрствуют, лучше ничего придумать не могут. Ты вроде бы и не ряженый, а узнать тебя невозможно. Извини старика, но стрижечка у тебя и одеколон другого человека.
– Молодец, Василий Иванович, с одеколоном я ничего поделать не могу, а причесочку исправим. – Гуров достал из кармана головной убор, не имеющий ни формы, ни названия, и водрузил на голову.
– Вот теперь абсолютно в цвет, – хохотнул Светлов. – Куда прикажете?
Гуров назвал адрес, оглядел старого приятеля, сказал:
– Будешь моим личным шофером, оглядывайся, как заметишь неладное, не проверяйся, тормози, я с тобой расплачусь, ты мне дашь сдачи и уматывай. Думаю, несколько дней у нас есть. Будешь возить оперативников, с ними ты засветишься вчистую, тут ничего не поделаешь.
– Лев Иванович, не пугай, покойный батя лет в семь меня сильно ремнем излупцевал, я с тех пор так и боюсь.
– Ты мне на листочке все свои данные запиши, я тебя застрахую, хозяйка наверняка пенсию грошовую получает.
– Не меняешься, Лев Иванович, все ищешь. – Светлов прищурился, аккуратно объехал троллейбус. – Тьфу, чтобы не сглазить, но видится мне, твою пулю еще не отлили.
Они замолчали. Когда Светлов остановился по первому адресу, Гуров прихватил спортивную сумку, в которой лежал «Полароид», вышел из машины, обронив:
– Чапаев, пойдем со мной, будешь фотографом.
Гуров решил съемки никому не доверять, еще, чего доброго, сделают дубликат на память.
И сестры, и отец с матерью, проживавшие в другом доме, держались спокойно, с достоинством, не обронили ни слова, на Гурова глаз не поднимали. Он сфотографировался с каждой парой и чеченцем Ринатом, молча поклонился и ушел. Лишь с отцом произошла небольшая заминка, чеченец не хотел держать в руках газету «Правда», как требовал того Гуров. Но Сека что-то резко сказал по-чеченски, и отец подчинился.
По третьему адресу, где жил дед Тимура, находился и Шалва Гочишвили.
Гуров сухо поздоровался, поставил три стула в центре комнаты. Светлов уже приноровился, встал спиной к окну, взглянул в камеру, сказал:
– Сядьте как можно ближе, а вы, уважаемый, газетку не мните, расправьте, прижмите к груди.
Светлов щелкнул, вынул выползшую из аппарата фотографию, передал Гурову.
– Спасибо, Василий Иванович, подожди в машине.
– Выпьем по стакану вина, – сказал Шалва, недовольный, что Гуров явился в подобном виде. Грузин был тщеславен, ему хотелось показать старинному другу, какие блестящие люди работают в Москве на Князя Гочишвили. А тут вместо холеного, словно американец, статного и самоуверенного супермена явился русский мужичонка, казалось, он сегодня не только не брился, но и не умывался.
– Хочу познакомить вас, дорогие друзья. – Шалва наполнил стаканы темным, как перезрелая вишня, вином.
– Не надо, – Гуров выждал, пока старый чеченец сядет, сел за стол, взял стакан. – Скажите, уважаемый, почему вы так уверены, что Тимур не совершал преступления?
Темное от солнца и ветра лицо старого чеченца походило на маску, но глаза гневно сверкнули.
– Я знаю своего внука, – после небольшой паузы произнес он.
– Это немало, – Гуров кивнул, выпил кислое ароматное вино, повернулся к Князю. – Шалва, ты нашел место, куда могут уехать твои гости?
– Нашел, – недовольно ответил Князь. – Пойми, Лев Иванович, они не дети, их нельзя без объяснений перевозить с места на место.
– Если они хотят дать мне шанс бороться за жизнь Тимура, поедут. Уважаемый, – Гуров вновь обратился к старику, – скажите Мелику и Рафизу, чтобы они убрали из Москвы своих боевиков, торговцы пусть остаются, остальным надо уехать.
– Русский, ты был в Грозном, видел, что сделали с нашим городом? – Голос у старика был молодой и твердый.
– Отец, у меня тоже есть представление о чести, поэтому, если Тимур не виноват, попытаюсь его спасти. Я только человек, у меня одна голова.
Гуров выдержал долгий взгляд чеченца.
– Аллах тебе поможет, – сказал старый чеченец и отвернулся.
– Это вряд ли, – Гуров поднялся. – Мы говорили, что азербайджанцы уберут из Москвы своих боевиков.
– Для русских что грузин, что чеченец или азербайджанец – одно и то же, но мы разные. Хорошо, я скажу Мелику и Рафизу, надеюсь, они услышат мои слова.
– Спасибо, терпения вам, я буду стараться, – Гуров кивнул и шагнул к двери.
– Подожди, – остановил сыщика старый чеченец, долго смотрел ему в лицо, спросил: – Много среди русских таких, как ты?
– Не считал, но их наверняка гораздо больше, чем всех чеченцев, вместе взятых, – ответил Гуров, вышел довольный, что и не солгал, и не обидел.
Газеты и телевидение вели массированную бомбардировку, вроде бы били по генералам, чиновникам, беспомощному, начисто забывшему свои предвыборные обещания Президенту. На россиянина никакие словеса уже не действовали, он не желал разбираться, кто прав, кто виноват, хотел жить нормально, работать, получать зарплату, чинить свой плетень или «жигуленок», пить водку, любить женщин. Денег не платили, с утра до глубокой ночи повторяли слово «Чечня». Да кто они такие? Их на карте не отыскать. Желаете свободы? Да катитесь вы к едрене матери, дайте пожить спокойно!
В России в последние годы национализм расцветал бурно, известно: русский – и пьяница, и работать не всякий любит, и что плохо лежит на месте не оставит, – но уж национализм среди главных «достоинств» русских раньше не числился.
Советский Союз, может, и был тюрьмой народов, но ключи хранились не у простого русского человека. Ключи от клеток лежали в сейфах Политбюро, обкомов, крайкомов, далее со всеми остановками. Русского никогда национальность соседа особо не волновала. Если речь идет о мужике, интересно знать, как он работает, пьет или нет, можно ли на него положиться и занять до получки. Если говорили о женщине, то хозяйка или вертихвостка, скандальная или душевная, ну, какая у нее задница, тоже имеет значение. А что татарка она или из Рязани, так кто же ее знает, да и неинтересно совсем.
Журналисты и телевидение поливали чеченскую войну из мощных брандспойтов, но в России никто никогда меры не знал и результатами своей деятельности не интересовался. Я прокукарекал, а там хоть не рассветай.
Гуров прекрасно знал, что многие русские, мягко выражаясь, чеченцев не любили. Не все знали, что при Сталине народ депортировали, практически уничтожили, а люди, вернувшись, свои дома возродили. Но зато про независимость, которую чеченцы требуют, широко известно. И чего им надо? Вот, к примеру, Тамбовщина тоже независимости желает, однако пашет себе да помалкивает, втихую коммунистов поддерживает, при них порядок, у всех поровну, ни у кого ничего нет, водки залейся. В Чечню, как в бездонную пропасть, трудовая зарплата уходит. Писаки утверждают, что деньги уплывают в иное место. Неважно! Не было бы Чечни, воровали бы меньше. В России главное – знать, кто виноват. То на евреев все списывалось, но к ним уже привыкли – хоть и жиды, но свои, родные. Теперь стали виноваты «черные».