Страница:
Машинами, ни Дэви, ни наш век,
Струящий Ганг из новых манифестов.
Вовеки добрым людям будет плохо,
А негодяям - хорошо; и будет
Мир ополчаться против благородных
Людей; вовеки клевета и зависть
Тиранить будут истинную честь.
И будет сильный слабыми питаться,
Голодный нищий будет у богатых
Слугою и работником; в любой
Общественной формации, везде -
Где полюс иль экватор - вечно будет
Так до поры, пока земли приюта
И света солнца люди не лишатся.
И зарождающийся золотой
Век должен на себе нести печать
Веков прошедших, потому что сотни
Начал враждебных, несогласий прячет
Сама природа общества людского,
И примирить их было не дано
Ни мощи человека, ни уму,
С тех пор как славный род наш появился
На свет; и будут перед ними так же
Бессильны все умы, все начинанья
И все газеты наших дней. А что
Касается важнейшего, то счастье
Живущих будет полным и доселе
Невиданным. Одежда - шерстяная
Иль шелковая - с каждым днем все мягче
И мягче будет. Сбросив мешковину,
Свое обветренное тело в хлопок
И фетр крестьяне облекут. И лучше
По качествам, изящнее на вид
Ковры и покрывала станут, стулья,
Столы, кровати, скамьи и диваны,
Своей недолговечной красотой
Людские радуя жилища. Кухню
Займет посуда небывалых форм.
Проезд, верней, полет Париж - Кале,
Оттуда - в Лондон, Лондон - Ливерпуль
Так будет скор, что нам и не представить;
А под широким ложем Темзы будет
Прорыт тоннель - проект бессмертный,
дерзкий,
Волнующий умы уж столько лет.
Зажгутся фонари, но безопасность
Останется такою же, как нынче,
На улицах безлюдных и на главных
Проспектах городов больших. И эта
Блаженная судьба, и эта радость-
Дар неба поколениям грядущим.
Тот счастлив, кто, покуда я пишу,
Кричит в руках у бабки повивальной!
Они застанут долгожданный день,
Когда определит научный опыт -
И каждая малютка с молоком
Кормилицы узнает это,- сколько
Круп, мяса, соли поглощает город
За месяц; сколько умерших и сколько
Родившихся записывает старый
Священник; и когда газеты - жизнь
Вселенной и душа ее, источник
Единственный познанья всех эпох,-
Размножившись при помощи машин
Мильонным тиражом, собой покроют
Долины, горы и простор безбрежный
Морей, подобно стаям журавлиным,
Летящим над широкими полями.
Как мальчик, мастерящий со стараньем
Дворец, и храм, и башню из листочков
И щепок, завершив едва постройку,
Все тотчас рушит, потому что эти
Листочки, щепки для работы новой
Нужны, так и природа, доведя
До совершенства всякое свое,
Искусное подчас, сооруженье,
Вмиг начинает разрушать его,
Швыряя вкруг разрозненные части,
И тщетно было бы оберегать
Себя или другого от игры
Ужасной этой, смысл которой скрыт
От нас навеки; люди, изощряясь
На тысячи ладов, рукой умелой
Деянья доблестные совершают;
Но всяческим усильям вопреки
Жестокая природа, сей ребенок
Непобедимый, следует капризу
Любому своему и разрушенье
Все время чередует с созиданьем.
И сонм разнообразных, бесконечных,
Мучительных недугов и несчастий
Над смертным тяготеет, ждущим тупо
Неотвратимой гибели. Внутри,
Снаружи злая сила разрушенья
Настойчиво преследует его
И, будучи сама неутомимой,
Его терзает до поры, пока
Не упадет он бездыханный наземь,
Сраженный матерью своей жестокой.
А худшие несчастья человека,
О благородный друг мой,- смерть и
старость,
Которые рождаются в тот миг,
Когда губами нежного соска,
Питающего жизнь, дитя коснется.
Мне кажется, что это изменить
Век девятнадцатый (и те, что следом
Идут) едва ли более способны,
Чем век десятый иль девятый. Если
Возможно именем своим назвать
Мне истину хоть иногда,- скажу,
Что человек несчастен был и будет
Во все века, и не из-за формаций
Общественных и установок, но
По непреодолимой сути жизни,
В согласье с мировым законом, общим
Земле и небу. Лучшие умы
Столетья моего нашли иное,
Почти что совершенное решенье:
Сил не имея сделать одного
Счастливым, им они пренебрегли
И стали счастия искать для всех;
И, обретя его легко, они
Хотят из множества несчастных, злых
Людей - довольный и счастливый сделать
Народ: и это чудо, до сих пор
Газетой, и журналом, и памфлетом
Не объясненное никак, приводит
В восторг цивилизованное стадо.
О, разум, о, умы, о, выше сил
Дар нынешнего века проницать!
Какой урок познанья, как обширны
Исследованья в областях высоких
И в областях интимных, нашим веком
Разведанные для веков грядущих,
О Джино! С верностью какой во прах
Он в обожанье падает пред теми,
Кого вчера осмеивал, а завтра
Растопчет, чтоб еще чрез день собрать
Осколки, окурив их фимиамом!
Какое уваженье и доверье
Должно внушать единодушье чувств
Столетья этого, вернее, года!
Как тщательно нам надобно следить,
Чтоб наша мысль ни в чем не отклонилась
От моды года этого, которой
Придет пора смениться через год!
Какой рывок свершила наша мысль
В самопознанье, если современность
Античности в пример готовы ставить!
Один твой друг, о досточтимый Джино,
Маэстро опытный стихосложенья,
Знаток наук, искусства критик тонкий,
Талант, да и мыслитель из таких,
Что были, есть и будут, мне сказал:
"Забудь о чувстве. Никому в наш век,
Который интерес нашел лишь в том,
Что обществу полезно, и который
Лишь экономикой серьезно занят,
До чувства нету дела. Так зачем
Исследовать сердца свои? Не надо
В себе самом искать для песен тему!
Пой о заботах века своего
И о надежде зрелой!" Наставленье,
Столь памятное мне! Я засмеялся,
Когда комичный чем-то голос этот
Сказал мне слово странное "надежда"-
Похожее на звуки языка,
Забытого в младенчестве. Сейчас
Я возвращаюсь вспять, иду к былому
Иным путем - согласен я с сужденьем,
Что, если хочешь заслужить у века
Хвалу и славу - не противоречь
Ему, с ним не борись, а повинуйся,
Заискивая: так легко и просто
Окажешься средь звезд. И все же я,
Стремящийся со страстью к звездам, делать
Предметом песнопений нужды века
Не стану - ведь о них и так все больше
Заботятся заводы. Но сказать
Хочу я о надежде, той надежде,
Залог которой очевидный боги
Уже нам даровали: новым счастьем
Сияют губы юношей и щеки,
Покрытые густыми волосами.
Привет тебе, привет, о первый луч
Грядущего во славе века. Видишь,
Как радуются небо и земля,
Сверкают взоры женские, летает
По балам и пирам героев слава.
Расти, расти для родины, о племя
Могучее. В тени твоих бород
Италия заблещет и Европа
И наконец весь мир вздохнет спокойно,
И вы, смеясь, привет пошлете, дети,
Родителям колючим, и не бойтесь
Слегка при этом поцарапать щеки.
Ликуйте, милые потомки,- вам
Заветный уготован плод - о нем
Давно мечтали: суждено увидеть
Вам, как повсюду воцарится радость,
Как старость будет юности счастливей,
Как в локоны завьется борода,
Которая сейчас короче ногтя.
Пустынной, тихой ночью
Над спящими полями
И серебром волны
Блуждает легкий ветер;
И тысячи видений
Обманчиво волшебных
Колышутся вдали:
Деревья и озера,
Руины и холмы...
Но вот - луна заходит
За Альпы, Апеннины
Иль, исчезая, тонет
В Тирренском море сонном,-
И обесцвечен мир!
С него сбегают тени;
Долины и холмы
Окутывает сумрак;
Осиротела ночь!
Один, унылой песней
Погонщик провожает
Последний отблеск лунный,
Ему сиявший нежно
И озарявший путь.
Так исчезает грустно
Мечтательная юность!
С ней исчезают тени,
Волшебные обманы,
Скрывается надежда -
И сиротеет жизнь!
Темна и одинока,
Она пустеет мрачно.
Напрасно путник ищет
Во мраке непроглядном
Конца пути глухому,
Сверкающих огней...
Одно он видит: стали
Ему чужими - люди,
И он - чужим земле!
Была бы слишком светлой
Людская наша доля,
Когда бы длилась юность
Всю жизнь... хотя и юность
Дарит крупицы счастья
Ценой больших страданий!
Но слишком был бы мягок
Закон судьбы и смерти,
Не будь поры унылой -
Пустой "средины жизни".
А там готовят боги
Венец мучений - старость,
Когда желанья живы,
А цели - безнадежны,
Страданья неизбежны
И впереди темно...
О, горы и долины!
Когда луна исчезнет
И ночи темный полог
Не серебрится больше
Мерцаньем голубым,-
Недолго остаетесь
Во тьме вы сиротами:
Заря блеснет с востока,
И просветлеет небо!
Блистающее солнце
Зажжет его лучами -
И все зальет сияньем!
Но жизнь, когда покинет
Ее богиня-юность,
Не загорится больше
Иным и ярким светом.
Она - вдова навеки.
Ночь старости уныла,
И небом ей положен
Предел один: могила.
ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ
Но люди более возлюбили
тьму, нежели свет.
Евангелие от Иоанна, III, 19
Здесь, на хребте иссохшем
Немыслимой горы,
Везувия-злодея,
Где ни деревьев, ни цветов не видно,
Разбрасываешь редкие кусты
Лишь ты, душистый дрок.
Я видел: стебель твой, пустыни друг,
Был украшеньем диких мест вокруг
Стен города, когда-то
Цветущего, как женщина; казалось,
Великолепья прежнего утрата
Была ясней из-за цветов твоих.
И вот тебя я вижу вновь окрест,
Любитель мрачных мест,
Покинутых всем миром,
Несчастья спутник верный.
На этой почве, пеплом
Засыпанной бесплодным,
Окаменевшей лавою покрытой,
Звенящей под ногой скитальца; здесь,
Где, извиваясь в солнечных лучах,
Змея ютится, здесь,
Где кролик убегает
В знакомую извилистую норку,
Когда-то были пашни и усадьбы
Богатые, колосья золотились,
Стада мычали; тут
Владык дворцы стояли;
Цвели сады - приют
Досугов их, и в славе города;
Но их и всех, кто жил в них, затопил
Поток, извергнут бешеной горой,
Из огненного зева изрыгавшей
Фонтаны молний. Нынче все вокруг
Развалинами стало,
Где ты растешь, цветок прекрасный;
как бы
Сочувствуя чужому горю, ты
Шлешь в небо утешающий пустыню
Свой запах нежный. Пусть на эти склоны
Придет привыкший славить наш удел,
И пусть увидит он
Смысл истинный забот
О человеке любящей природы.
И как могуч наш род,
О том узнать здесь истину он сможет:
Захочет - половину уничтожит
Кормилица-природа, смертных, нас
Одним движеньем легким
В любой нежданный час,
А чуть сильнее вздрогнет -
И вмиг исчезнут все.
Тут, на земле, осталось следом дивным
То самое, что нынче
Зовут "грядущим светлым, прогрессивным".
Гляди на отражение свое,
Век глупый и надменный,
Покинувший стезю,
Намеченную возрожденной мыслью,
Вспять повернув, гордишься тем, что прав,
Попятный путь назвав
Движением вперед.
И все умы, которым
Тебя в отцы дала судьбина злая,
Твоим капризам потакают льстиво,
А за спиной глумливо
Кривляются, но я
В могилу столь постыдно не сойду -
Пусть будет на виду
Все, что душа моя
Скопила,- я откроюсь,
Хоть знаю участь, ждущую того,
Кто досаждает веку своему.
Над нашим общим злом
Смеюсь я до сих пор.
Мечтаешь о свободе, но опять
Мысль хочешь в слуги времени отдать,
Ту мысль, благодаря которой мы
Из варварства едва лишь
Восстали, мысль во славу
Гражданственности, к высям
Повсюду судьбы общества ведущей.
Тебе же не по нраву
Прямая правда о ничтожном месте,
Природою нам данном на земле.
Поэтому ты стал спиною к свету,
И - жалкий трус - ты называешь трусом
Стремящегося к свету смельчака,
Достойным же - глупца иль хитреца,
Кто, над собой глумясь иль надо всеми,
Наш бедный жребий славит без конца.
И если бедный, слабый человек
Быть честным, благородным
Желает - он ни называть не должен
И не считать себя богатым, сильным,
Ни выставлять для нас
И доблесть и богатство напоказ;
Не должен и того стыдиться он,
Что золотом и силой обделен.
Он это признает
Открыто, заставляя
Ценить лишь то, что в нем и вправду есть.
И благородным я не в силах счесть
Рожденного на гибель,
Возросшего в лишеньях
И говорящего: "Для наслаждений
Я создан!" Изливает
Он смрадную гордыню на бумагу
И соблазняет будущим блаженством
И полнотою счастья
(Которые и небу неизвестны,
Не только что земле)
Всех обитателей планеты нашей,
В то время как довольно
Морской обычной бури,
Землетрясенья или
Тлетворных ветров, чтобы навсегда
Несчастный смертный сгинул без следа.
А благороден тот,
Кто может без боязни
Очами смертными взглянуть в лицо
Уделу общему и откровенно,
Ни слова не скрывая,
Поведать о несчастной доле нашей,
О жизни беззащитной и ничтожной;
Тот благороден - сильный и великий
В страданьях,- кто несчастья
Не углубляет тем,
Что зло таит на брата (всяких бед
Опасней это), в горе
Своем не человека обвиняя,
Но истинно виновную, для смертных
Мать - по рожденью, мачеху - по жизни.
Ее-то благородный человек
Врагом и называет,
И, полагая, что в боренье с ней
Сплоченней и сильней
Все общество людское стать должно,-
Считает он людей
Одним союзом, предлагая всем
Свою любовь сердечную, всегда
Спеша на помощь или прося о ней
В опасностях бесчисленных, в тревогах
Борьбы всеобщей. Он
Считает глупым брать оружье, ставить
На ближних западни
В ответ на оскорбленья их; они -
Друзья на поле битвы; разве можно
Лицом к лицу с врагом, в разгар сраженья,
Противника забыть
И учинить жестокий спор с друзьями
И собственные рати,
Мечом сверкая, в бегство обращать?
Когда народ опять
Узнает эти мысли, как когда-то,
И страх перед природой,
Всех издавна связавший
В общественную цепь, чуть-чуть ослабнет
Благодаря познанию - тогда
Содружество людей,
Добро и справедливость
Взойдут не из чванливого безумства,
На коем честность зиждется толпы,
Хоть неизбежное грозит паденье
Всему, что зиждется на заблужденье.
Сижу я часто ночью
Здесь, в безотрадном месте,
Одетом в траур замершим потоком,
Хранящим вид движенья; здесь, в степи
Унылой, вижу я,
Как в чистом синем небе блещут звезды,
Там, в море, отражаясь;
Как в ясной пустоте весь мир сверкает
И вспыхивают искры.
Когда на них я устремляю взгляд,
Мне кажется, горят
Лишь точки в вышине, а в самом деле
Земля с ее морями
В сравненье с ними точка - так они
Огромны, и не только человек -
Им не видна планета,
Где человек затерян; и когда
Я вижу те далекие созвездья,
Что кажутся туманом,
Откуда уж ни люди, ни земля
Неразличимы, ни все наши звезды
Бесчисленные вместе с ярким солнцем,
Иль выглядят такими, как они
Нам видятся - в туманном свете точкой,-
Когда я вижу это,-
Каким в моих глазах
Ты выглядишь, о род людской! И вспомнив
Об участи твоей, которой символ -
Земля вот эта под моей ступней,
И вспомнив также то,
Что видишь ты в себе и господина,
И цель всего, и вспомнив, как ты любишь
Пустую болтовню; и как поэты,
Из-за тебя вселенную забыв
И обратясь к неведомой песчинке
По имени Земля, тебя развлечь
Стараются; и как ты до сих пор,
Когда мы превзошли расцветом знаний
Все времена другие,
Ум оскорбляешь истинный, чтоб только
Мечтанья смехотворные воскресли,-
Тогда не знаю я: в душе моей
Насмешка или жалость - что сильней?
Как маленькое яблоко, созрев,
В осенний день летит
На землю и уничтожает, давит
И сокрушает тяжестью паденья
Построенные в мягкой
Земле, с большим трудом,
Жилища муравьев, все их богатства,
Накопленные летом терпеливо,
Так ночь и разрушенье,
Швыряя сверху пемзу,
Куски горы и пепел,
Гремящим лоном в вышину небес
Извергнутые, вместе
С бегущим по траве
Взбесившимся потоком
Расплавленных камней,
Металла и песка,
За несколько мгновений искрошили,
Засыпали и смяли
Обласканные морем города
На дальнем берегу; теперь пасутся
Здесь козы; города
Другие поднимаются, подножьем
Им служат погребенные, а стены
Повергнутые злобная гора
Как будто попирает.
Природе эта нравится игра:
Ей род людской - что племя муравьев.
Различье только в том,
Что муравьи, конечно, плодовитей
И числят меньше бедственных событий.
Уж восемнадцать минуло столетий
С тех пор, как в диком пламени исчезли
Людские поселенья -
Крестьянин же, возделавший вот эти
Пустые обессиленные земли
Под жалкий виноградник,
Еще бросает трепетные взгляды
На роковую гору,
Хоть присмиревшую, но все еще
Внушающую ужас
И все еще грозящую ему,
Его семье и скарбу
Уничтоженьем. Часто
Несчастный ночь без сна
Лежит на крыше хижины своей
Под свежим ветерком, и то и дело
Он вскакивает, глядя
На изверженье страшного огня
Через хребет песчаный
Из лона дикого, и отражают
Все это вод глубины
Вблизи Неаполя и Мерджеллины.
И если он заметит, что огонь
Придвинулся, или услышит звуки
Клокочущей внутри его колодца
Воды кипящей, он поспешно будит
Детей, жену и, захватив с собой
Все, что успел, бежит
И издали глядит,
Как милое гнездо с клочком земли -
От голода защитой -
Становится добычей
Потока разрушительного, с треском
Ползущего, чтоб затопить его.
Прошли века забвенья,
Погибшая Помпея вновь открылась
Для солнечных лучей,
Как бы скелет, землею
Из скупости иль жалости наверх
Отныне возвращенный;
И странник созерцает
На площади пустынной
Средь колоннад разрушенных, двойной
Хребет, в дыму вершину,
Еще грозящую руинам древним.
Средь ужасов, таинственною ночью,
Как будто мрачный факел,
В пустом дворце, вдруг видит он воочью:
В театре опустевшем,
В домах разрушенных, в руинах храма,-
Нетопырей приюте,-
Мелькает отблеск смертоносной лавы,
Пылающей вдали,
Окрашивая местность в красный цвет.
Вот так природа, ни о человеке
Не ведая, ни о веках, которым
Он дал названье древних,
И ни о том, что внуки дедам вслед
Приходят, остается вечно юной.
И путь ее столь длинен,
Что кажется она недвижной. Гибнут
Народы. И погибель все пророчит.
Природе дела нет.
А человек о вечности бормочет.
И ты, о слабый дрок,
Душистыми кустами
Украсивший пустыню, скоро ты
Отступишь перед силою жестокой
Подземного огня, когда ползком,
Не зная, не жалея ни о ком,
Он будет возвращаться
И к зарослям твоим бессильным жадно
Язык протянет свой.
И ты, склонясь безвинной головой,
В потоке тотчас сгинешь:
Но до того мгновенья унижаться
Не станешь ты, моля о снисхожденье
У будущего палача; но также
Не воззовешь в безумии гордыни
Ни к звездам, ни к пустыне,
Где от рожденья ты играешь роль
Не властелина рока, но раба.
Глупа людей природа и слаба,
Ты ж мудр и мощен столь,
Что знаешь истину: в твоем бессмертье
Ни ты не властен, ни твоя судьба.
От родимой ветки
Листик оторвался
И расстался с буком.
- Ты куда летишь?
- Ветр меня на крыльях
Вынес на просторы
Чрез моря и горы.
Но, познав паренье,
Я грущу о том,
Что нагрянут грозы -
Кану я в забвенье
С лепестками розы,
С лавровым листом.
Когда юнцом попал я в мастерскую
И к Музам поступил на обученье,
Одна из них, взяв за руку меня,
Весь день со мной ходила
И ремеслу учила,
А я был весь - терпенье.
Зато ее урок
Пошел мне явно впрок.
Увлекся я словами,
И собственные чувства
По правилам искусства
Мог выразить и прозой, и стихами.
Однажды я спросил:
"Напильник, Муза, где?" Она в ответ:
"Он истесался после стольких лет".-
"Так замени его,-
Не унимался я.- Ведь все ветшает".-
"Согласна. Времени мне не хватает".
Альцет
Мелисс, послушай, мне приснился сон
Сегодня ночью, и о нем я вспомнил,
Когда луну увидел из окна,
Которое у нас на луг выходит.
Взглянув наверх, я удивился вдруг:
Луна от неба стала отрываться.
Казалось мне, что, падая на землю,
Она росла ну прямо на глазах
И вскоре наконец на луг упала.
Она была с бадью, и из нее
С шипеньем сыпались на траву искры.
А пар валил такой, какой бывает,
Когда горящий уголь в воду бросим.
Вот так же и луна, как я сказал,
Чернела, постепенно угасая,
И вся земля вокруг нее дымилась.
На небо посмотрев, узрел я там
След от сиянья, а верней, дыру,
В которой ранее была луна.
Я до сих пор не отрешусь от страха.
Мелисс
Немудрено, что ты так испугался.
Луна могла б в твой огород свалиться.
Альцет
Не правда ль? Мы частенько видим летом
Паденье звезд?
Мелисс
У неба их немало.
Невелика потеря, коль одна
Из них на землю упадет,- звезд тыщи,
А вот луна одна. Ее паденье
Никто не видел, разве что во сне.
Напрасно уповал я на подмогу
И дождь с грозою слезно умолял
Не отпускать любимую в дорогу.
Всю ночь в лесу так ветер завывал,
Что грома в небе заглушал ворчанье.
Но час предутренней зари настал.
О тучи, небо и земли дыханье,
Она отправиться готова в путь,
Забыв о жалости и состраданье!
О буря, вой и сделай что-нибудь,
Чтоб небо сплошь покрылось облаками,
А солнце не смогло бы день вернуть!
Но тщетно. Ветер стих, и над полями
Вновь разнотравья пряный аромат.
Жестоко солнце поступает с нами.
Последний луч на западе угас.
Дымок из труб над крышами струится,
И громче лай собак в вечерний час.
Когда от дум заветных ей не спится,
Она уходит, чтоб побыть одной
И красотой ночною насладиться.
Округа сплошь посребрена луной -
Родной сестрою нашего светила.
Гирлянда леса в темени ночной.
Вот роща шепотом заговорила.
В густых кустах защелкал соловей,
Но песнь его безрадостна, уныла.
Вдали спит гладь морская; вместе с ней
Уснули и окрестные селенья.
В горах блужданье сумрачных теней.
Лесистые холмы, как привиденья;
Царит в долине мрачной тишина -
Ничто ночного не нарушит бденья.
Едва всплывет росистая луна,
Приходит дева к ночи на свиданье.
Ты мог спросить бы: счастлива ль она?
Слова напрасны - дева в ожиданье
И слушает, но голос сердца сник.
О, как ей сладостны воспоминанья
О прежних днях, промчавшихся как миг,
Когда она была полна надежды!
Но нынче в душу девы страх проник.
Хоть ночь, надев привычные одежды,
Окутала лазурь сплошною мглою,
Но нет успокоения, как прежде.
Уж тучи дождевые пред грозою
Надвинулись стеной из-за холмов,
Сокрывши звезды с бледною луною.
И дева видит, стая облаков
Теснит просветы в небе, прочь их гонит -
Вконец небесный потемнел покров.
Свет угасает, лес не спит и стонет,
Гуляет буйный ветер средь ветвей,
К земле деревья в озлобленье клонит.
Он завывает, дует все сильней,
Своей натуре неуемной вторя,
И будит чутких птиц, лесных зверей.
А грозовые тучи, с ветром споря,
Растут, нависнув низко над землей,
И простираются от гор до моря.
Земля ослепла - тьма стоит стеной,
И слышно, как сперва заморосило,
И вскоре дождь нагрянул проливной.
А небо тучами сплошь обложило,
И вспышки ярких молний взор слепят.
Буреет почва, мокнет, как могила.
Колени девы под дождем дрожат.
А сверху гром раскатисто грохочет,
Как ниспадающий с гор водопад.
Пред нею дикое разгулье ночи,
Власы и платье ветер растрепал -
Она бежать пустилась что есть мочи.
Беглянку ветер тотчас обогнал,
Пахнув в лицо ей брызгами и хладом,
Свистел ей в уши, злобно завывал.
Разверзлись хляби - мир стал сущим адом.
Гроза в пути крушила все подряд,
Как будто звери выли где-то рядом,
А сверху сыплется каменьев град.
От страха дева сжалась, онемела
И в сторону отводит робкий взгляд.
Одежда мокрая сковала тело,
Почти не видя ничего вокруг
От ярких вспышек молний то и дело,
Она пошла и обернулась вдруг,
И тотчас туча в небе растворилась,
А вместе с ней угаснул сердца стук.
Все смолкло - дева в камень превратилась.
Любая суета мирская
Во власти Зевса или чад его.
И наша жизнь земная
Зависит, как всегда,
От прихоти суда,
Чинимого вслепую злой судьбой.
Но в сущности своей
Идем мы все проторенною тропой,
А дни бегут чредой.
Душа надеждами себя питает,
Чтоб жизнь была милей.
Аврора нас порою привечает
И дух наш укрепляет.
Всем естеством своим
Мы отвергаем старость.
Хоть Плутос и другие божества
Щедры на обещанья и слова,
Посулы их, как дым,
Рассеиваются, вызывая жалость.
А подойдя к порогу,
Где Марс сложил истлевшие скелеты
И где зловеще плещут воды Леты,
Мы никого не кликнем на подмогу,
И нас поглотит роковая бездна.
Чтоб положить конец несчастной доле
С обидами, слезами
И нашими грехами,
Порой мы лезем в петлю поневоле.
Мое, однако, мненье,
Что умный человек не станет вновь
Испытывать терпенье
Своей судьбы. Коль не остыла кровь,
Он будет болью поверять любовь.
У жизни быстротечен оборот,
И нет иного мненья -
Так порешил вершитель судеб Зевс.
В согласии живет
С природой наше семя,
Хотя порой сомненья
В сознанье многих порождает время.
Наивные надежды
Почти со дня рожденья
Соблазнами смущают наши вежды.
Пора весны и радости
Уступит место старости -
Мольбы напрасны. Не вернуть былого.
Тот немощи и смерти не страшится,
В ком дух здоров, да и крепка основа.
Кто ж из последних пыжится силенок,
Чтоб отвратить конец фатальный,
Как все, в прах обратится.
Душа всегда готова
С младенческих пеленок
Отправиться в путь дальний,
Подлец ты иль невинен, как ребенок.
Одно не забывай:
Желанья с возрастом соразмеряй.
Сборник своих канцон, од, идиллий и элегий Джакомо Лео-
парди назвал Canti, то есть песни. При жизни поэта вышло три
издания его "Песен", помимо отдельных публикаций в различных
журналах. Последнее издание, исправленное и дополненное ав-
тором, увидело свет после смерти Леопарди.
Во второй половине XIX века его стихотворения стали по-
являться в российской периодике в переводах А. Барыковой, В.
Буренина, М. Ватсон, В. Вольтке, Л. Граве, П. Ковалевского,
В. Костомарова, Л. Кобылинского, Н. Курочкина, Д. Минаева,
Д. Михайловского, В. Павловской, А, Плещеева, А. Орлова, Н.
Сазонова, С. Саянова, Н. Соколова, М. Шелгунова и др. Уже по
этому перечню переводчиков можно судить, какой интерес вызы-
вала поэзия Леопарди в России, где в разное время вышли че-
тыре его поэтических сборника: в переводах Д. Симоновского,
Киев, 1888; В. Помяна, СПб., 1893; И. Тхоржевского, СПб.,
1908; и, наконец, после более чем полувекового промежутка в
переводах А. Ахматовой и А. Наймана, М" 1967, 1989.
Предлагаемый ныне пятый сборник, подготовленный к двух-
сотлетию со дня рождения Леопарди, является наиболее полным
и впервые включает все тридцать шесть стихотворений и пять
фрагментов. Расположение и нумерация стихов, указанная при
жизни автором, соответствует итальянскому каноническому из-
данию (Leopardi Giacomo. Canti. Rizzoli, 1981).
К Италии. Канцона из семи двадцатистрочных строф с чере-
Струящий Ганг из новых манифестов.
Вовеки добрым людям будет плохо,
А негодяям - хорошо; и будет
Мир ополчаться против благородных
Людей; вовеки клевета и зависть
Тиранить будут истинную честь.
И будет сильный слабыми питаться,
Голодный нищий будет у богатых
Слугою и работником; в любой
Общественной формации, везде -
Где полюс иль экватор - вечно будет
Так до поры, пока земли приюта
И света солнца люди не лишатся.
И зарождающийся золотой
Век должен на себе нести печать
Веков прошедших, потому что сотни
Начал враждебных, несогласий прячет
Сама природа общества людского,
И примирить их было не дано
Ни мощи человека, ни уму,
С тех пор как славный род наш появился
На свет; и будут перед ними так же
Бессильны все умы, все начинанья
И все газеты наших дней. А что
Касается важнейшего, то счастье
Живущих будет полным и доселе
Невиданным. Одежда - шерстяная
Иль шелковая - с каждым днем все мягче
И мягче будет. Сбросив мешковину,
Свое обветренное тело в хлопок
И фетр крестьяне облекут. И лучше
По качествам, изящнее на вид
Ковры и покрывала станут, стулья,
Столы, кровати, скамьи и диваны,
Своей недолговечной красотой
Людские радуя жилища. Кухню
Займет посуда небывалых форм.
Проезд, верней, полет Париж - Кале,
Оттуда - в Лондон, Лондон - Ливерпуль
Так будет скор, что нам и не представить;
А под широким ложем Темзы будет
Прорыт тоннель - проект бессмертный,
дерзкий,
Волнующий умы уж столько лет.
Зажгутся фонари, но безопасность
Останется такою же, как нынче,
На улицах безлюдных и на главных
Проспектах городов больших. И эта
Блаженная судьба, и эта радость-
Дар неба поколениям грядущим.
Тот счастлив, кто, покуда я пишу,
Кричит в руках у бабки повивальной!
Они застанут долгожданный день,
Когда определит научный опыт -
И каждая малютка с молоком
Кормилицы узнает это,- сколько
Круп, мяса, соли поглощает город
За месяц; сколько умерших и сколько
Родившихся записывает старый
Священник; и когда газеты - жизнь
Вселенной и душа ее, источник
Единственный познанья всех эпох,-
Размножившись при помощи машин
Мильонным тиражом, собой покроют
Долины, горы и простор безбрежный
Морей, подобно стаям журавлиным,
Летящим над широкими полями.
Как мальчик, мастерящий со стараньем
Дворец, и храм, и башню из листочков
И щепок, завершив едва постройку,
Все тотчас рушит, потому что эти
Листочки, щепки для работы новой
Нужны, так и природа, доведя
До совершенства всякое свое,
Искусное подчас, сооруженье,
Вмиг начинает разрушать его,
Швыряя вкруг разрозненные части,
И тщетно было бы оберегать
Себя или другого от игры
Ужасной этой, смысл которой скрыт
От нас навеки; люди, изощряясь
На тысячи ладов, рукой умелой
Деянья доблестные совершают;
Но всяческим усильям вопреки
Жестокая природа, сей ребенок
Непобедимый, следует капризу
Любому своему и разрушенье
Все время чередует с созиданьем.
И сонм разнообразных, бесконечных,
Мучительных недугов и несчастий
Над смертным тяготеет, ждущим тупо
Неотвратимой гибели. Внутри,
Снаружи злая сила разрушенья
Настойчиво преследует его
И, будучи сама неутомимой,
Его терзает до поры, пока
Не упадет он бездыханный наземь,
Сраженный матерью своей жестокой.
А худшие несчастья человека,
О благородный друг мой,- смерть и
старость,
Которые рождаются в тот миг,
Когда губами нежного соска,
Питающего жизнь, дитя коснется.
Мне кажется, что это изменить
Век девятнадцатый (и те, что следом
Идут) едва ли более способны,
Чем век десятый иль девятый. Если
Возможно именем своим назвать
Мне истину хоть иногда,- скажу,
Что человек несчастен был и будет
Во все века, и не из-за формаций
Общественных и установок, но
По непреодолимой сути жизни,
В согласье с мировым законом, общим
Земле и небу. Лучшие умы
Столетья моего нашли иное,
Почти что совершенное решенье:
Сил не имея сделать одного
Счастливым, им они пренебрегли
И стали счастия искать для всех;
И, обретя его легко, они
Хотят из множества несчастных, злых
Людей - довольный и счастливый сделать
Народ: и это чудо, до сих пор
Газетой, и журналом, и памфлетом
Не объясненное никак, приводит
В восторг цивилизованное стадо.
О, разум, о, умы, о, выше сил
Дар нынешнего века проницать!
Какой урок познанья, как обширны
Исследованья в областях высоких
И в областях интимных, нашим веком
Разведанные для веков грядущих,
О Джино! С верностью какой во прах
Он в обожанье падает пред теми,
Кого вчера осмеивал, а завтра
Растопчет, чтоб еще чрез день собрать
Осколки, окурив их фимиамом!
Какое уваженье и доверье
Должно внушать единодушье чувств
Столетья этого, вернее, года!
Как тщательно нам надобно следить,
Чтоб наша мысль ни в чем не отклонилась
От моды года этого, которой
Придет пора смениться через год!
Какой рывок свершила наша мысль
В самопознанье, если современность
Античности в пример готовы ставить!
Один твой друг, о досточтимый Джино,
Маэстро опытный стихосложенья,
Знаток наук, искусства критик тонкий,
Талант, да и мыслитель из таких,
Что были, есть и будут, мне сказал:
"Забудь о чувстве. Никому в наш век,
Который интерес нашел лишь в том,
Что обществу полезно, и который
Лишь экономикой серьезно занят,
До чувства нету дела. Так зачем
Исследовать сердца свои? Не надо
В себе самом искать для песен тему!
Пой о заботах века своего
И о надежде зрелой!" Наставленье,
Столь памятное мне! Я засмеялся,
Когда комичный чем-то голос этот
Сказал мне слово странное "надежда"-
Похожее на звуки языка,
Забытого в младенчестве. Сейчас
Я возвращаюсь вспять, иду к былому
Иным путем - согласен я с сужденьем,
Что, если хочешь заслужить у века
Хвалу и славу - не противоречь
Ему, с ним не борись, а повинуйся,
Заискивая: так легко и просто
Окажешься средь звезд. И все же я,
Стремящийся со страстью к звездам, делать
Предметом песнопений нужды века
Не стану - ведь о них и так все больше
Заботятся заводы. Но сказать
Хочу я о надежде, той надежде,
Залог которой очевидный боги
Уже нам даровали: новым счастьем
Сияют губы юношей и щеки,
Покрытые густыми волосами.
Привет тебе, привет, о первый луч
Грядущего во славе века. Видишь,
Как радуются небо и земля,
Сверкают взоры женские, летает
По балам и пирам героев слава.
Расти, расти для родины, о племя
Могучее. В тени твоих бород
Италия заблещет и Европа
И наконец весь мир вздохнет спокойно,
И вы, смеясь, привет пошлете, дети,
Родителям колючим, и не бойтесь
Слегка при этом поцарапать щеки.
Ликуйте, милые потомки,- вам
Заветный уготован плод - о нем
Давно мечтали: суждено увидеть
Вам, как повсюду воцарится радость,
Как старость будет юности счастливей,
Как в локоны завьется борода,
Которая сейчас короче ногтя.
Пустынной, тихой ночью
Над спящими полями
И серебром волны
Блуждает легкий ветер;
И тысячи видений
Обманчиво волшебных
Колышутся вдали:
Деревья и озера,
Руины и холмы...
Но вот - луна заходит
За Альпы, Апеннины
Иль, исчезая, тонет
В Тирренском море сонном,-
И обесцвечен мир!
С него сбегают тени;
Долины и холмы
Окутывает сумрак;
Осиротела ночь!
Один, унылой песней
Погонщик провожает
Последний отблеск лунный,
Ему сиявший нежно
И озарявший путь.
Так исчезает грустно
Мечтательная юность!
С ней исчезают тени,
Волшебные обманы,
Скрывается надежда -
И сиротеет жизнь!
Темна и одинока,
Она пустеет мрачно.
Напрасно путник ищет
Во мраке непроглядном
Конца пути глухому,
Сверкающих огней...
Одно он видит: стали
Ему чужими - люди,
И он - чужим земле!
Была бы слишком светлой
Людская наша доля,
Когда бы длилась юность
Всю жизнь... хотя и юность
Дарит крупицы счастья
Ценой больших страданий!
Но слишком был бы мягок
Закон судьбы и смерти,
Не будь поры унылой -
Пустой "средины жизни".
А там готовят боги
Венец мучений - старость,
Когда желанья живы,
А цели - безнадежны,
Страданья неизбежны
И впереди темно...
О, горы и долины!
Когда луна исчезнет
И ночи темный полог
Не серебрится больше
Мерцаньем голубым,-
Недолго остаетесь
Во тьме вы сиротами:
Заря блеснет с востока,
И просветлеет небо!
Блистающее солнце
Зажжет его лучами -
И все зальет сияньем!
Но жизнь, когда покинет
Ее богиня-юность,
Не загорится больше
Иным и ярким светом.
Она - вдова навеки.
Ночь старости уныла,
И небом ей положен
Предел один: могила.
ИЛИ ЦВЕТОК ПУСТЫНИ
Но люди более возлюбили
тьму, нежели свет.
Евангелие от Иоанна, III, 19
Здесь, на хребте иссохшем
Немыслимой горы,
Везувия-злодея,
Где ни деревьев, ни цветов не видно,
Разбрасываешь редкие кусты
Лишь ты, душистый дрок.
Я видел: стебель твой, пустыни друг,
Был украшеньем диких мест вокруг
Стен города, когда-то
Цветущего, как женщина; казалось,
Великолепья прежнего утрата
Была ясней из-за цветов твоих.
И вот тебя я вижу вновь окрест,
Любитель мрачных мест,
Покинутых всем миром,
Несчастья спутник верный.
На этой почве, пеплом
Засыпанной бесплодным,
Окаменевшей лавою покрытой,
Звенящей под ногой скитальца; здесь,
Где, извиваясь в солнечных лучах,
Змея ютится, здесь,
Где кролик убегает
В знакомую извилистую норку,
Когда-то были пашни и усадьбы
Богатые, колосья золотились,
Стада мычали; тут
Владык дворцы стояли;
Цвели сады - приют
Досугов их, и в славе города;
Но их и всех, кто жил в них, затопил
Поток, извергнут бешеной горой,
Из огненного зева изрыгавшей
Фонтаны молний. Нынче все вокруг
Развалинами стало,
Где ты растешь, цветок прекрасный;
как бы
Сочувствуя чужому горю, ты
Шлешь в небо утешающий пустыню
Свой запах нежный. Пусть на эти склоны
Придет привыкший славить наш удел,
И пусть увидит он
Смысл истинный забот
О человеке любящей природы.
И как могуч наш род,
О том узнать здесь истину он сможет:
Захочет - половину уничтожит
Кормилица-природа, смертных, нас
Одним движеньем легким
В любой нежданный час,
А чуть сильнее вздрогнет -
И вмиг исчезнут все.
Тут, на земле, осталось следом дивным
То самое, что нынче
Зовут "грядущим светлым, прогрессивным".
Гляди на отражение свое,
Век глупый и надменный,
Покинувший стезю,
Намеченную возрожденной мыслью,
Вспять повернув, гордишься тем, что прав,
Попятный путь назвав
Движением вперед.
И все умы, которым
Тебя в отцы дала судьбина злая,
Твоим капризам потакают льстиво,
А за спиной глумливо
Кривляются, но я
В могилу столь постыдно не сойду -
Пусть будет на виду
Все, что душа моя
Скопила,- я откроюсь,
Хоть знаю участь, ждущую того,
Кто досаждает веку своему.
Над нашим общим злом
Смеюсь я до сих пор.
Мечтаешь о свободе, но опять
Мысль хочешь в слуги времени отдать,
Ту мысль, благодаря которой мы
Из варварства едва лишь
Восстали, мысль во славу
Гражданственности, к высям
Повсюду судьбы общества ведущей.
Тебе же не по нраву
Прямая правда о ничтожном месте,
Природою нам данном на земле.
Поэтому ты стал спиною к свету,
И - жалкий трус - ты называешь трусом
Стремящегося к свету смельчака,
Достойным же - глупца иль хитреца,
Кто, над собой глумясь иль надо всеми,
Наш бедный жребий славит без конца.
И если бедный, слабый человек
Быть честным, благородным
Желает - он ни называть не должен
И не считать себя богатым, сильным,
Ни выставлять для нас
И доблесть и богатство напоказ;
Не должен и того стыдиться он,
Что золотом и силой обделен.
Он это признает
Открыто, заставляя
Ценить лишь то, что в нем и вправду есть.
И благородным я не в силах счесть
Рожденного на гибель,
Возросшего в лишеньях
И говорящего: "Для наслаждений
Я создан!" Изливает
Он смрадную гордыню на бумагу
И соблазняет будущим блаженством
И полнотою счастья
(Которые и небу неизвестны,
Не только что земле)
Всех обитателей планеты нашей,
В то время как довольно
Морской обычной бури,
Землетрясенья или
Тлетворных ветров, чтобы навсегда
Несчастный смертный сгинул без следа.
А благороден тот,
Кто может без боязни
Очами смертными взглянуть в лицо
Уделу общему и откровенно,
Ни слова не скрывая,
Поведать о несчастной доле нашей,
О жизни беззащитной и ничтожной;
Тот благороден - сильный и великий
В страданьях,- кто несчастья
Не углубляет тем,
Что зло таит на брата (всяких бед
Опасней это), в горе
Своем не человека обвиняя,
Но истинно виновную, для смертных
Мать - по рожденью, мачеху - по жизни.
Ее-то благородный человек
Врагом и называет,
И, полагая, что в боренье с ней
Сплоченней и сильней
Все общество людское стать должно,-
Считает он людей
Одним союзом, предлагая всем
Свою любовь сердечную, всегда
Спеша на помощь или прося о ней
В опасностях бесчисленных, в тревогах
Борьбы всеобщей. Он
Считает глупым брать оружье, ставить
На ближних западни
В ответ на оскорбленья их; они -
Друзья на поле битвы; разве можно
Лицом к лицу с врагом, в разгар сраженья,
Противника забыть
И учинить жестокий спор с друзьями
И собственные рати,
Мечом сверкая, в бегство обращать?
Когда народ опять
Узнает эти мысли, как когда-то,
И страх перед природой,
Всех издавна связавший
В общественную цепь, чуть-чуть ослабнет
Благодаря познанию - тогда
Содружество людей,
Добро и справедливость
Взойдут не из чванливого безумства,
На коем честность зиждется толпы,
Хоть неизбежное грозит паденье
Всему, что зиждется на заблужденье.
Сижу я часто ночью
Здесь, в безотрадном месте,
Одетом в траур замершим потоком,
Хранящим вид движенья; здесь, в степи
Унылой, вижу я,
Как в чистом синем небе блещут звезды,
Там, в море, отражаясь;
Как в ясной пустоте весь мир сверкает
И вспыхивают искры.
Когда на них я устремляю взгляд,
Мне кажется, горят
Лишь точки в вышине, а в самом деле
Земля с ее морями
В сравненье с ними точка - так они
Огромны, и не только человек -
Им не видна планета,
Где человек затерян; и когда
Я вижу те далекие созвездья,
Что кажутся туманом,
Откуда уж ни люди, ни земля
Неразличимы, ни все наши звезды
Бесчисленные вместе с ярким солнцем,
Иль выглядят такими, как они
Нам видятся - в туманном свете точкой,-
Когда я вижу это,-
Каким в моих глазах
Ты выглядишь, о род людской! И вспомнив
Об участи твоей, которой символ -
Земля вот эта под моей ступней,
И вспомнив также то,
Что видишь ты в себе и господина,
И цель всего, и вспомнив, как ты любишь
Пустую болтовню; и как поэты,
Из-за тебя вселенную забыв
И обратясь к неведомой песчинке
По имени Земля, тебя развлечь
Стараются; и как ты до сих пор,
Когда мы превзошли расцветом знаний
Все времена другие,
Ум оскорбляешь истинный, чтоб только
Мечтанья смехотворные воскресли,-
Тогда не знаю я: в душе моей
Насмешка или жалость - что сильней?
Как маленькое яблоко, созрев,
В осенний день летит
На землю и уничтожает, давит
И сокрушает тяжестью паденья
Построенные в мягкой
Земле, с большим трудом,
Жилища муравьев, все их богатства,
Накопленные летом терпеливо,
Так ночь и разрушенье,
Швыряя сверху пемзу,
Куски горы и пепел,
Гремящим лоном в вышину небес
Извергнутые, вместе
С бегущим по траве
Взбесившимся потоком
Расплавленных камней,
Металла и песка,
За несколько мгновений искрошили,
Засыпали и смяли
Обласканные морем города
На дальнем берегу; теперь пасутся
Здесь козы; города
Другие поднимаются, подножьем
Им служат погребенные, а стены
Повергнутые злобная гора
Как будто попирает.
Природе эта нравится игра:
Ей род людской - что племя муравьев.
Различье только в том,
Что муравьи, конечно, плодовитей
И числят меньше бедственных событий.
Уж восемнадцать минуло столетий
С тех пор, как в диком пламени исчезли
Людские поселенья -
Крестьянин же, возделавший вот эти
Пустые обессиленные земли
Под жалкий виноградник,
Еще бросает трепетные взгляды
На роковую гору,
Хоть присмиревшую, но все еще
Внушающую ужас
И все еще грозящую ему,
Его семье и скарбу
Уничтоженьем. Часто
Несчастный ночь без сна
Лежит на крыше хижины своей
Под свежим ветерком, и то и дело
Он вскакивает, глядя
На изверженье страшного огня
Через хребет песчаный
Из лона дикого, и отражают
Все это вод глубины
Вблизи Неаполя и Мерджеллины.
И если он заметит, что огонь
Придвинулся, или услышит звуки
Клокочущей внутри его колодца
Воды кипящей, он поспешно будит
Детей, жену и, захватив с собой
Все, что успел, бежит
И издали глядит,
Как милое гнездо с клочком земли -
От голода защитой -
Становится добычей
Потока разрушительного, с треском
Ползущего, чтоб затопить его.
Прошли века забвенья,
Погибшая Помпея вновь открылась
Для солнечных лучей,
Как бы скелет, землею
Из скупости иль жалости наверх
Отныне возвращенный;
И странник созерцает
На площади пустынной
Средь колоннад разрушенных, двойной
Хребет, в дыму вершину,
Еще грозящую руинам древним.
Средь ужасов, таинственною ночью,
Как будто мрачный факел,
В пустом дворце, вдруг видит он воочью:
В театре опустевшем,
В домах разрушенных, в руинах храма,-
Нетопырей приюте,-
Мелькает отблеск смертоносной лавы,
Пылающей вдали,
Окрашивая местность в красный цвет.
Вот так природа, ни о человеке
Не ведая, ни о веках, которым
Он дал названье древних,
И ни о том, что внуки дедам вслед
Приходят, остается вечно юной.
И путь ее столь длинен,
Что кажется она недвижной. Гибнут
Народы. И погибель все пророчит.
Природе дела нет.
А человек о вечности бормочет.
И ты, о слабый дрок,
Душистыми кустами
Украсивший пустыню, скоро ты
Отступишь перед силою жестокой
Подземного огня, когда ползком,
Не зная, не жалея ни о ком,
Он будет возвращаться
И к зарослям твоим бессильным жадно
Язык протянет свой.
И ты, склонясь безвинной головой,
В потоке тотчас сгинешь:
Но до того мгновенья унижаться
Не станешь ты, моля о снисхожденье
У будущего палача; но также
Не воззовешь в безумии гордыни
Ни к звездам, ни к пустыне,
Где от рожденья ты играешь роль
Не властелина рока, но раба.
Глупа людей природа и слаба,
Ты ж мудр и мощен столь,
Что знаешь истину: в твоем бессмертье
Ни ты не властен, ни твоя судьба.
От родимой ветки
Листик оторвался
И расстался с буком.
- Ты куда летишь?
- Ветр меня на крыльях
Вынес на просторы
Чрез моря и горы.
Но, познав паренье,
Я грущу о том,
Что нагрянут грозы -
Кану я в забвенье
С лепестками розы,
С лавровым листом.
Когда юнцом попал я в мастерскую
И к Музам поступил на обученье,
Одна из них, взяв за руку меня,
Весь день со мной ходила
И ремеслу учила,
А я был весь - терпенье.
Зато ее урок
Пошел мне явно впрок.
Увлекся я словами,
И собственные чувства
По правилам искусства
Мог выразить и прозой, и стихами.
Однажды я спросил:
"Напильник, Муза, где?" Она в ответ:
"Он истесался после стольких лет".-
"Так замени его,-
Не унимался я.- Ведь все ветшает".-
"Согласна. Времени мне не хватает".
Альцет
Мелисс, послушай, мне приснился сон
Сегодня ночью, и о нем я вспомнил,
Когда луну увидел из окна,
Которое у нас на луг выходит.
Взглянув наверх, я удивился вдруг:
Луна от неба стала отрываться.
Казалось мне, что, падая на землю,
Она росла ну прямо на глазах
И вскоре наконец на луг упала.
Она была с бадью, и из нее
С шипеньем сыпались на траву искры.
А пар валил такой, какой бывает,
Когда горящий уголь в воду бросим.
Вот так же и луна, как я сказал,
Чернела, постепенно угасая,
И вся земля вокруг нее дымилась.
На небо посмотрев, узрел я там
След от сиянья, а верней, дыру,
В которой ранее была луна.
Я до сих пор не отрешусь от страха.
Мелисс
Немудрено, что ты так испугался.
Луна могла б в твой огород свалиться.
Альцет
Не правда ль? Мы частенько видим летом
Паденье звезд?
Мелисс
У неба их немало.
Невелика потеря, коль одна
Из них на землю упадет,- звезд тыщи,
А вот луна одна. Ее паденье
Никто не видел, разве что во сне.
Напрасно уповал я на подмогу
И дождь с грозою слезно умолял
Не отпускать любимую в дорогу.
Всю ночь в лесу так ветер завывал,
Что грома в небе заглушал ворчанье.
Но час предутренней зари настал.
О тучи, небо и земли дыханье,
Она отправиться готова в путь,
Забыв о жалости и состраданье!
О буря, вой и сделай что-нибудь,
Чтоб небо сплошь покрылось облаками,
А солнце не смогло бы день вернуть!
Но тщетно. Ветер стих, и над полями
Вновь разнотравья пряный аромат.
Жестоко солнце поступает с нами.
Последний луч на западе угас.
Дымок из труб над крышами струится,
И громче лай собак в вечерний час.
Когда от дум заветных ей не спится,
Она уходит, чтоб побыть одной
И красотой ночною насладиться.
Округа сплошь посребрена луной -
Родной сестрою нашего светила.
Гирлянда леса в темени ночной.
Вот роща шепотом заговорила.
В густых кустах защелкал соловей,
Но песнь его безрадостна, уныла.
Вдали спит гладь морская; вместе с ней
Уснули и окрестные селенья.
В горах блужданье сумрачных теней.
Лесистые холмы, как привиденья;
Царит в долине мрачной тишина -
Ничто ночного не нарушит бденья.
Едва всплывет росистая луна,
Приходит дева к ночи на свиданье.
Ты мог спросить бы: счастлива ль она?
Слова напрасны - дева в ожиданье
И слушает, но голос сердца сник.
О, как ей сладостны воспоминанья
О прежних днях, промчавшихся как миг,
Когда она была полна надежды!
Но нынче в душу девы страх проник.
Хоть ночь, надев привычные одежды,
Окутала лазурь сплошною мглою,
Но нет успокоения, как прежде.
Уж тучи дождевые пред грозою
Надвинулись стеной из-за холмов,
Сокрывши звезды с бледною луною.
И дева видит, стая облаков
Теснит просветы в небе, прочь их гонит -
Вконец небесный потемнел покров.
Свет угасает, лес не спит и стонет,
Гуляет буйный ветер средь ветвей,
К земле деревья в озлобленье клонит.
Он завывает, дует все сильней,
Своей натуре неуемной вторя,
И будит чутких птиц, лесных зверей.
А грозовые тучи, с ветром споря,
Растут, нависнув низко над землей,
И простираются от гор до моря.
Земля ослепла - тьма стоит стеной,
И слышно, как сперва заморосило,
И вскоре дождь нагрянул проливной.
А небо тучами сплошь обложило,
И вспышки ярких молний взор слепят.
Буреет почва, мокнет, как могила.
Колени девы под дождем дрожат.
А сверху гром раскатисто грохочет,
Как ниспадающий с гор водопад.
Пред нею дикое разгулье ночи,
Власы и платье ветер растрепал -
Она бежать пустилась что есть мочи.
Беглянку ветер тотчас обогнал,
Пахнув в лицо ей брызгами и хладом,
Свистел ей в уши, злобно завывал.
Разверзлись хляби - мир стал сущим адом.
Гроза в пути крушила все подряд,
Как будто звери выли где-то рядом,
А сверху сыплется каменьев град.
От страха дева сжалась, онемела
И в сторону отводит робкий взгляд.
Одежда мокрая сковала тело,
Почти не видя ничего вокруг
От ярких вспышек молний то и дело,
Она пошла и обернулась вдруг,
И тотчас туча в небе растворилась,
А вместе с ней угаснул сердца стук.
Все смолкло - дева в камень превратилась.
Любая суета мирская
Во власти Зевса или чад его.
И наша жизнь земная
Зависит, как всегда,
От прихоти суда,
Чинимого вслепую злой судьбой.
Но в сущности своей
Идем мы все проторенною тропой,
А дни бегут чредой.
Душа надеждами себя питает,
Чтоб жизнь была милей.
Аврора нас порою привечает
И дух наш укрепляет.
Всем естеством своим
Мы отвергаем старость.
Хоть Плутос и другие божества
Щедры на обещанья и слова,
Посулы их, как дым,
Рассеиваются, вызывая жалость.
А подойдя к порогу,
Где Марс сложил истлевшие скелеты
И где зловеще плещут воды Леты,
Мы никого не кликнем на подмогу,
И нас поглотит роковая бездна.
Чтоб положить конец несчастной доле
С обидами, слезами
И нашими грехами,
Порой мы лезем в петлю поневоле.
Мое, однако, мненье,
Что умный человек не станет вновь
Испытывать терпенье
Своей судьбы. Коль не остыла кровь,
Он будет болью поверять любовь.
У жизни быстротечен оборот,
И нет иного мненья -
Так порешил вершитель судеб Зевс.
В согласии живет
С природой наше семя,
Хотя порой сомненья
В сознанье многих порождает время.
Наивные надежды
Почти со дня рожденья
Соблазнами смущают наши вежды.
Пора весны и радости
Уступит место старости -
Мольбы напрасны. Не вернуть былого.
Тот немощи и смерти не страшится,
В ком дух здоров, да и крепка основа.
Кто ж из последних пыжится силенок,
Чтоб отвратить конец фатальный,
Как все, в прах обратится.
Душа всегда готова
С младенческих пеленок
Отправиться в путь дальний,
Подлец ты иль невинен, как ребенок.
Одно не забывай:
Желанья с возрастом соразмеряй.
Сборник своих канцон, од, идиллий и элегий Джакомо Лео-
парди назвал Canti, то есть песни. При жизни поэта вышло три
издания его "Песен", помимо отдельных публикаций в различных
журналах. Последнее издание, исправленное и дополненное ав-
тором, увидело свет после смерти Леопарди.
Во второй половине XIX века его стихотворения стали по-
являться в российской периодике в переводах А. Барыковой, В.
Буренина, М. Ватсон, В. Вольтке, Л. Граве, П. Ковалевского,
В. Костомарова, Л. Кобылинского, Н. Курочкина, Д. Минаева,
Д. Михайловского, В. Павловской, А, Плещеева, А. Орлова, Н.
Сазонова, С. Саянова, Н. Соколова, М. Шелгунова и др. Уже по
этому перечню переводчиков можно судить, какой интерес вызы-
вала поэзия Леопарди в России, где в разное время вышли че-
тыре его поэтических сборника: в переводах Д. Симоновского,
Киев, 1888; В. Помяна, СПб., 1893; И. Тхоржевского, СПб.,
1908; и, наконец, после более чем полувекового промежутка в
переводах А. Ахматовой и А. Наймана, М" 1967, 1989.
Предлагаемый ныне пятый сборник, подготовленный к двух-
сотлетию со дня рождения Леопарди, является наиболее полным
и впервые включает все тридцать шесть стихотворений и пять
фрагментов. Расположение и нумерация стихов, указанная при
жизни автором, соответствует итальянскому каноническому из-
данию (Leopardi Giacomo. Canti. Rizzoli, 1981).
К Италии. Канцона из семи двадцатистрочных строф с чере-