Страница:
Теперь из политических расчетов Франц II притворялся совершенно очарованным предстоящим браком, который должен был упрочить его трон, уничтожить последствия прежних поражений и разрушить союз с Россией.
Поэтому он сделал все, чтобы довести до благополучного конца предварительные переговоры в Париже, и с радостью получил собственноручное письмо Наполеона, извещавшее о приезде в Вену Бертье, принца Нёшательского, уполномоченного официально просить руки Марии Луизы. Его собственное согласие было дано заранее; оставалось исполнить лишь небольшую формальность: предупредить эрцгерцогиню, что ей предстоит отправиться во Францию и сделаться французской императрицей. Вот какую новость явился Франц II лично сообщить Марии Луизе.
Молодой принцессе было восемнадцать лет. Это была здоровая девушка, не отличавшаяся ни грацией, ни привлекательностью, но плотно сложенная, свежая и розовая. Она была довольно красива, но ее красота была красотой продавщицы из пивной; с толстыми руками и талией, с большими ногами, с сильно развитой грудью, полными, чувственными губами и холодными голубыми глазами, лишенными выражения. Она представляла собой красивое животное, равнодушное, ленивое, толстое и грубое, женщину, созданную лишь для алькова.
Собирая отовсюду сведения о своей невесте, Наполеон с удовольствием узнал о ее физических качествах, что для него было важнее всего. Эта тяжеловесная принцесса обещала быть превосходной матерью; он был уверен, что она подарит его империи наследника.
Мария Луиза была воспитана тщательно и очень строго, должна была подчиняться чисто монастырской дисциплине и получила довольно солидное образование. Она знала почти все европейские языки: французский, немецкий, английский, итальянский, испанский, чешский и даже турецкий, так как предназначалась в супруги члену одного из царствующих домов, поэтому ей не мешало знать язык своих будущих подданных. Не была забыта и музыка, о чем было доведено до сведения ее будущего супруга. Религиозное воспитание Марии Луизы ограничивалось внешними обрядами, чтобы в случае выгодной партии с иноверным государем ей ничего не стоило сделаться православной, лютеранкой или кальвинисткой.
Юную принцессу окружала крайняя простота; утрата провинций, военные контрибуции, поражения, формирование новых армий совершенно истощили австрийскую казну, вынуждая двор к строгой экономии. Пышные балы уступили место скромным музыкальным вечерам; ценные вещи и дорогие украшения исчезли из дворца.
Молодость принцессы протекала среди постоянных опасений французского нашествия. Часто раздавались вокруг нее испуганные крики: «Французы!». По залам суетливо бегали дрожащие камергеры; слуги как попало бросали в сундуки платья, посуду, драгоценные вещи. Улицы наполнялись бегущим народом, яростно требующим мира; а Франц II, не успевший добриться, выглядывал из своей комнаты с тревожным вопросом: «Успеем ли мы добраться до Тироля?»
Принцессу торопливо усаживали в карету, и весь двор спешил укрыться в горах, с отчаянием повторяя: «Все погибло!»
Из случайно долетавших до нее во время бегства разговоров прислуги принцесса вынесла убеждение, что на свете существует коронованный разбойник, чудовище, всегда верхом на коне, со шпагой в руке, с угрозой смерти на устах, носящийся по Европе с отрядом свирепых рубак, сопровождаемый толпами пастухов, ремесленников и всяких бродяг, вооруженных чем попало после разграбления замков; одетые в фуфайки, деревянные башмаки и красные шапки, они пьют кровь стаканами, уводят в лесную глушь захваченных женщин, а вместо знамен водружают гильотины с вечно окровавленным ножом. Воображение принцессы рисовало ей Наполеона тем корсиканским людоедом, каким легенды изображали его после падения.
Франц II несколько опасался страшной славы, которою пользовался его будущий зять, и сознавал, каким малопривлекательным представлялся для принцессы подобный разбойник. Поэтому он до последней минуты откладывал объяснение с дочерью; но теперь оно было необходимо: Бертье уже находился в дороге, и бракосочетание по доверенности было назначено на следующей неделе.
С первых слов отца Мария Луиза выразила полную покорность родительской воле, объяснив, что ничего не имеет против предлагаемого брака. Она знала, что Франция – обширная и прекрасная страна и что ей самой титул императрицы даст преимущество перед всеми членами ее семьи, поставив ее наряду с самыми могущественными монархинями Европы. Она заставила отца дважды повторить ей, что никакая королева, никакая императрица не сравнится с ней в блеске и могуществе. Франц II тут же перечислил ей все великолепные подарки, приготовленные ей Наполеоном, и сказал, что все эти сокровища она найдет в Париже, где будущий супруг ожидает ее с нетерпением.
В качестве послушной и покорной дочери Мария Луиза ответила, что, конечно, очень жалеет о необходимости покинуть своего доброго отца, нежную семью и венский двор, где провела первые годы своей жизни, но что без всякого неудовольствия соглашается сделаться супругой императора французов, избранного для нее отцом, и готова отправиться во Францию, как только принц Нёшательский приедет за нею.
Казалось, ее вовсе не удивляло, что ею распоряжались из малопонятных ей политических целей. Мысленно она перечисляла драгоценности, кружева и наряды, ожидавшие ее в Париже, сожалея лишь об одном – что не может надеть их немедленно. Она несколько раз переспрашивала отца о количестве, достоинстве и цене подарков, приготовленных к свадьбе, но ей ни на минуту не пришло в голову расспросить о том, кто приготовил для нее эти подарки. Богатый и могущественный император обеспечивал ей выдающееся положение среди тех самых принцесс, которым она завидовала, – это было для нее достаточно.
На прощание Франц II сказал дочери:
– Ты будешь очень одинока, Луиза, среди чужого двора, вдали от всех нас; ты будешь окружена храбрыми воинами и блестящими дамами, но ничто не будет напоминать тебе отечество. Я хочу, чтобы около тебя был кто-нибудь из нашей среды, почти из нашей семьи. В Париже ты найдешь соотечественника.
– Моего милого Зозо? Моего прелестного кингсчарльса? – воскликнула Мария Луиза, радостно хлопая в ладоши при мысли, что может увезти с собою своего неразлучного друга.
– Нет, – возразил Франц II, улыбаясь заблуждению дочери, – речь не о нем, да и император Наполеон не терпит собак. Зозо останется в Вене. Будь спокойна, о нем будут заботиться!
На ясных голубых глазах опечаленной принцессы выступили слезы. Она тяжело вздохнула и с раздражением начала стучать носком по ковру. Зозо был единственным существом, которое она любила.
В холодной, надменной принцессе не было ни молодых порывов, ни девичьего любопытства, ни смутного стремления к неизвестному. Любовь, желания не существовали для этой невозмутимой души, замкнутой для всего возвышенного. А между тем в ее жилах текла пылкая кровь дочерей Марии Терезии, горячих, ненасытных любовниц: Марии Каролины, королевы неаполитанской, знаменитой своим распутством; Марии Амелии, герцогини пармской, имевшей бесчисленных любовников; казненной королевы Марии Антуанетты, прославившейся громкой историей с ожерельем и двусмысленной дружбой с герцогиней де Полиньяк и принцессой де Ламболь. Но час пробуждения еще не пробил, и чувства еще спали в груди Марии Луизы. Только иногда ощущала она трепет – предвестник чувственных наслаждений, впоследствии наполнивших всю ее жизнь и сделавших из нее развратницу, которой Франция была обязана своим позором, а Наполеон – своим пленом на острове Св. Елены. У нее чувственность заменила сердце, ум, волю, разум, честность, она для утоления неугасимой жажды любви изменила мужу, бросила сына, отказалась от трона, забыла всякий стыд и навсегда опозорила свое имя. Но теперь Мария Луиза рассеянно слушала долетавшие до нее намеки на любовь. Как ни охраняли ее в затворнической жизни – в Лаксенбургском монастыре, в садах Шенбрунна, в императорском дворце в Вене, к ней все-таки нашла доступ почтительная, но смелая любовь.
Однажды, во время прогулки по Шенбруннскому парку, принцесса увидела на поверхности пруда, посреди водяных растений, красивый голубой цветок, который ей захотелось сорвать. Очутившись на сыром, скользком берегу, она неосторожно нагнулась, потеряла равновесие и чуть не упала в тинистую воду, между тем как отчаянные крики ее воспитательницы обращали в бегство уток и разгоняли лебедей, величественно удалявшихся с полураспущенными крыльями, подобно белым парусам. Вдруг чья-то рука поддержала и вывела на твердую зехмлю ошеломленную, но уже оправившуюся от испуга Марию Луизу. Ни она, ни ее воспитательница не знали изящного кавалера, почтительно склонившегося перед ними. Принцесса милостиво улыбнулась так кстати подоспевшему спасителю и сказала, протягивая ему руку:
– Благодарю вас! Без вашей помощи я барахталась бы в грязи, как эти бедные утки, испугавшиеся, кажется, не меньше меня.
Незнакомец молча склонился над протянутой рукой и запечатлел на ней почтительный поцелуй.
– И все это из-за цветка, которого я все-таки не достала, – продолжала Мария Луиза.
Обращение и наружность кавалера произвели на нее благоприятное впечатление. Поскользнувшись, она сильно задела ногой тот кустик водорослей, среди которого рос цветок-искуситель, и все поплыло по воде вслед за лебедями.
Не успела эрцгерцогиня закончить свои слова, как незнакомец в своем элегантном костюме, в напудренном парике, в шелковых чулках и со шпагой, не колеблясь, бросился в прозрачную воду глубокого пруда. Она была страшно холодна, так как стояла уже глубокая осень. Сильно работая руками, он не без грации доплыл до пучка зелени, уносимого течением, сорвал желанный цветок и вернулся на берег.
Изумленная и очарованная, Мария Луиза с живым интересом взглянула на человека, который, удачно удержав ее от падения в воду, не задумался принять ледяную ванну, чтобы добыть понравившийся ей Цветок, и даже не обратила внимания на беспорядок в костюме изящного кавалера. А он действительно имел комичный вид в платье, испачканном тиной, и в съехавшем на сторону парике, в котором запутались водяные растения, а из его шляпы вода лилась, как из лейки. Но молодую эрцгерцогиню поразила та трогательная нежность, с которой этот уже немолодой человек с правильными чертами лица два раза украдкой поцеловал, выйдя на берег, цветок, добытый им с такой самоотверженностью.
Приняв этот трофей из его дрожащих рук, принцесса поднесла его к лицу, желая понюхать, или, может быть, она хотела прикоснуться к нему собственными губами, чтобы уловить секрет незнакомца. Отвесив ей почтительный поклон, он уже хотел удалиться, когда она обратилась к нему с вопросом:
– Извините! Потрудитесь сказать мне ваше имя: император, мой отец, конечно, пожелает узнать, кто был кавалер, не задумавшийся броситься в пруд, чтобы исполнить мой каприз, за который мне теперь, право, стыдно.
Кавалер вспыхнул от удовольствия.
– Мое имя – граф Нейпперг, – тихим голосом ответил он. – Я нахожусь на службе его величества как генеральный консул. На сегодняшнее утро я как раз получил аудиенцию у императора и прошу вас, ваше высочество, милостиво извинить меня: я должен вернуться домой и переодеться для представления его величеству.
– Идите, граф! Я извинюсь за вас перед моим отцом, который, узнав, что это я виновата в вашем опоздании, уже заранее простит вас.
И она еще раз улыбнулась Нейппергу.
А он из этой нечаянной встречи на берегу пруда вынес неизгладимое впечатление, глубокое, как рана.
С этого дня малоподвижному девичьему воображению Марии Луизы иногда рисовался образ Нейпперга, но неясно и не смущая ее сердца мыслью или желанием, которые она не могла бы доверить отцу или своей воспитательнице. Психологический момент еще не наступил, и слово «любовь» имело для принцессы лишь значение любви христианской или родственной. Она не забыла Нейпперга, даже иногда думала, что с удовольствием встретила бы его при дворе своего отца, но ожидание этой встречи не возбуждало в ней никаких страстных мечтаний.
Известие о браке с французским императором не давало ей ни малейшего повода думать, что это событие может иметь какое-либо отношение к графу Нейппергу, поэтому она очень удивилась, когда Франц II сказал ей:
– Нет, милое дитя, дело идет не о таком сотоварище, каким был для тебя твой Зозо. Я хочу дать тебе шталмейстера – благородного дворянина, во всех отношениях достойного такого доверенного поста; придворного кавалера, который будет служить тебе при чужом для тебя дворе, будет всегда около тебя, своим присутствием напоминая тебе твою родину, беседуя с тобой о твоем отце и родных – обо всем, что ты покидаешь здесь навеки. Ты поняла меня? Ты должна с кротостью и добротой относиться к этому представителю моей власти, к поверенному, а в случае нужды – даже защитнику, которого я приставлю к тебе.
– Батюшка, я буду поступать согласно вашим желаниям, – спокойно ответила эрцгерцогиня, в глубине души очень мало интересуясь наставником, которого ей навязывали, и продолжая сожалеть о своей собачке Зозо.
– Твой новый шталмейстер вступит в исполнение своих обязанностей с завтрашнего же дня, так как принц Нёшательский уже в дороге и его прибытие в Вену ожидается с минуты на минуту.
– Как вам угодно, батюшка!
– Но… Ты даже не спрашиваешь, кто этот кавалер? – сказал император, слегка задетый равнодушием дочери.
– В самом деле! Как же его зовут?
– Граф Нейпперг, который давно служит нам. Он был уполномоченным при Марии Антуанетте. Его возраст и характер вполне ручаются за него, и я надеюсь, что ты останешься довольна моим выбором.
– Да, батюшка, – ответила Мария Луиза, в сущности довольная, что снова увидит изящного незнакомца, о котором часто вспоминала, но нисколько не подозревая, какое место займет в ее жизни этот предупредительный кавалер, ментор и наставник, которому ее поручают, и какую роль – увы! – он сыграет в несчастиях Франции, корону которой так торжественно готовился ей поднести принц Нёшательский.
IX
X
Поэтому он сделал все, чтобы довести до благополучного конца предварительные переговоры в Париже, и с радостью получил собственноручное письмо Наполеона, извещавшее о приезде в Вену Бертье, принца Нёшательского, уполномоченного официально просить руки Марии Луизы. Его собственное согласие было дано заранее; оставалось исполнить лишь небольшую формальность: предупредить эрцгерцогиню, что ей предстоит отправиться во Францию и сделаться французской императрицей. Вот какую новость явился Франц II лично сообщить Марии Луизе.
Молодой принцессе было восемнадцать лет. Это была здоровая девушка, не отличавшаяся ни грацией, ни привлекательностью, но плотно сложенная, свежая и розовая. Она была довольно красива, но ее красота была красотой продавщицы из пивной; с толстыми руками и талией, с большими ногами, с сильно развитой грудью, полными, чувственными губами и холодными голубыми глазами, лишенными выражения. Она представляла собой красивое животное, равнодушное, ленивое, толстое и грубое, женщину, созданную лишь для алькова.
Собирая отовсюду сведения о своей невесте, Наполеон с удовольствием узнал о ее физических качествах, что для него было важнее всего. Эта тяжеловесная принцесса обещала быть превосходной матерью; он был уверен, что она подарит его империи наследника.
Мария Луиза была воспитана тщательно и очень строго, должна была подчиняться чисто монастырской дисциплине и получила довольно солидное образование. Она знала почти все европейские языки: французский, немецкий, английский, итальянский, испанский, чешский и даже турецкий, так как предназначалась в супруги члену одного из царствующих домов, поэтому ей не мешало знать язык своих будущих подданных. Не была забыта и музыка, о чем было доведено до сведения ее будущего супруга. Религиозное воспитание Марии Луизы ограничивалось внешними обрядами, чтобы в случае выгодной партии с иноверным государем ей ничего не стоило сделаться православной, лютеранкой или кальвинисткой.
Юную принцессу окружала крайняя простота; утрата провинций, военные контрибуции, поражения, формирование новых армий совершенно истощили австрийскую казну, вынуждая двор к строгой экономии. Пышные балы уступили место скромным музыкальным вечерам; ценные вещи и дорогие украшения исчезли из дворца.
Молодость принцессы протекала среди постоянных опасений французского нашествия. Часто раздавались вокруг нее испуганные крики: «Французы!». По залам суетливо бегали дрожащие камергеры; слуги как попало бросали в сундуки платья, посуду, драгоценные вещи. Улицы наполнялись бегущим народом, яростно требующим мира; а Франц II, не успевший добриться, выглядывал из своей комнаты с тревожным вопросом: «Успеем ли мы добраться до Тироля?»
Принцессу торопливо усаживали в карету, и весь двор спешил укрыться в горах, с отчаянием повторяя: «Все погибло!»
Из случайно долетавших до нее во время бегства разговоров прислуги принцесса вынесла убеждение, что на свете существует коронованный разбойник, чудовище, всегда верхом на коне, со шпагой в руке, с угрозой смерти на устах, носящийся по Европе с отрядом свирепых рубак, сопровождаемый толпами пастухов, ремесленников и всяких бродяг, вооруженных чем попало после разграбления замков; одетые в фуфайки, деревянные башмаки и красные шапки, они пьют кровь стаканами, уводят в лесную глушь захваченных женщин, а вместо знамен водружают гильотины с вечно окровавленным ножом. Воображение принцессы рисовало ей Наполеона тем корсиканским людоедом, каким легенды изображали его после падения.
Франц II несколько опасался страшной славы, которою пользовался его будущий зять, и сознавал, каким малопривлекательным представлялся для принцессы подобный разбойник. Поэтому он до последней минуты откладывал объяснение с дочерью; но теперь оно было необходимо: Бертье уже находился в дороге, и бракосочетание по доверенности было назначено на следующей неделе.
С первых слов отца Мария Луиза выразила полную покорность родительской воле, объяснив, что ничего не имеет против предлагаемого брака. Она знала, что Франция – обширная и прекрасная страна и что ей самой титул императрицы даст преимущество перед всеми членами ее семьи, поставив ее наряду с самыми могущественными монархинями Европы. Она заставила отца дважды повторить ей, что никакая королева, никакая императрица не сравнится с ней в блеске и могуществе. Франц II тут же перечислил ей все великолепные подарки, приготовленные ей Наполеоном, и сказал, что все эти сокровища она найдет в Париже, где будущий супруг ожидает ее с нетерпением.
В качестве послушной и покорной дочери Мария Луиза ответила, что, конечно, очень жалеет о необходимости покинуть своего доброго отца, нежную семью и венский двор, где провела первые годы своей жизни, но что без всякого неудовольствия соглашается сделаться супругой императора французов, избранного для нее отцом, и готова отправиться во Францию, как только принц Нёшательский приедет за нею.
Казалось, ее вовсе не удивляло, что ею распоряжались из малопонятных ей политических целей. Мысленно она перечисляла драгоценности, кружева и наряды, ожидавшие ее в Париже, сожалея лишь об одном – что не может надеть их немедленно. Она несколько раз переспрашивала отца о количестве, достоинстве и цене подарков, приготовленных к свадьбе, но ей ни на минуту не пришло в голову расспросить о том, кто приготовил для нее эти подарки. Богатый и могущественный император обеспечивал ей выдающееся положение среди тех самых принцесс, которым она завидовала, – это было для нее достаточно.
На прощание Франц II сказал дочери:
– Ты будешь очень одинока, Луиза, среди чужого двора, вдали от всех нас; ты будешь окружена храбрыми воинами и блестящими дамами, но ничто не будет напоминать тебе отечество. Я хочу, чтобы около тебя был кто-нибудь из нашей среды, почти из нашей семьи. В Париже ты найдешь соотечественника.
– Моего милого Зозо? Моего прелестного кингсчарльса? – воскликнула Мария Луиза, радостно хлопая в ладоши при мысли, что может увезти с собою своего неразлучного друга.
– Нет, – возразил Франц II, улыбаясь заблуждению дочери, – речь не о нем, да и император Наполеон не терпит собак. Зозо останется в Вене. Будь спокойна, о нем будут заботиться!
На ясных голубых глазах опечаленной принцессы выступили слезы. Она тяжело вздохнула и с раздражением начала стучать носком по ковру. Зозо был единственным существом, которое она любила.
В холодной, надменной принцессе не было ни молодых порывов, ни девичьего любопытства, ни смутного стремления к неизвестному. Любовь, желания не существовали для этой невозмутимой души, замкнутой для всего возвышенного. А между тем в ее жилах текла пылкая кровь дочерей Марии Терезии, горячих, ненасытных любовниц: Марии Каролины, королевы неаполитанской, знаменитой своим распутством; Марии Амелии, герцогини пармской, имевшей бесчисленных любовников; казненной королевы Марии Антуанетты, прославившейся громкой историей с ожерельем и двусмысленной дружбой с герцогиней де Полиньяк и принцессой де Ламболь. Но час пробуждения еще не пробил, и чувства еще спали в груди Марии Луизы. Только иногда ощущала она трепет – предвестник чувственных наслаждений, впоследствии наполнивших всю ее жизнь и сделавших из нее развратницу, которой Франция была обязана своим позором, а Наполеон – своим пленом на острове Св. Елены. У нее чувственность заменила сердце, ум, волю, разум, честность, она для утоления неугасимой жажды любви изменила мужу, бросила сына, отказалась от трона, забыла всякий стыд и навсегда опозорила свое имя. Но теперь Мария Луиза рассеянно слушала долетавшие до нее намеки на любовь. Как ни охраняли ее в затворнической жизни – в Лаксенбургском монастыре, в садах Шенбрунна, в императорском дворце в Вене, к ней все-таки нашла доступ почтительная, но смелая любовь.
Однажды, во время прогулки по Шенбруннскому парку, принцесса увидела на поверхности пруда, посреди водяных растений, красивый голубой цветок, который ей захотелось сорвать. Очутившись на сыром, скользком берегу, она неосторожно нагнулась, потеряла равновесие и чуть не упала в тинистую воду, между тем как отчаянные крики ее воспитательницы обращали в бегство уток и разгоняли лебедей, величественно удалявшихся с полураспущенными крыльями, подобно белым парусам. Вдруг чья-то рука поддержала и вывела на твердую зехмлю ошеломленную, но уже оправившуюся от испуга Марию Луизу. Ни она, ни ее воспитательница не знали изящного кавалера, почтительно склонившегося перед ними. Принцесса милостиво улыбнулась так кстати подоспевшему спасителю и сказала, протягивая ему руку:
– Благодарю вас! Без вашей помощи я барахталась бы в грязи, как эти бедные утки, испугавшиеся, кажется, не меньше меня.
Незнакомец молча склонился над протянутой рукой и запечатлел на ней почтительный поцелуй.
– И все это из-за цветка, которого я все-таки не достала, – продолжала Мария Луиза.
Обращение и наружность кавалера произвели на нее благоприятное впечатление. Поскользнувшись, она сильно задела ногой тот кустик водорослей, среди которого рос цветок-искуситель, и все поплыло по воде вслед за лебедями.
Не успела эрцгерцогиня закончить свои слова, как незнакомец в своем элегантном костюме, в напудренном парике, в шелковых чулках и со шпагой, не колеблясь, бросился в прозрачную воду глубокого пруда. Она была страшно холодна, так как стояла уже глубокая осень. Сильно работая руками, он не без грации доплыл до пучка зелени, уносимого течением, сорвал желанный цветок и вернулся на берег.
Изумленная и очарованная, Мария Луиза с живым интересом взглянула на человека, который, удачно удержав ее от падения в воду, не задумался принять ледяную ванну, чтобы добыть понравившийся ей Цветок, и даже не обратила внимания на беспорядок в костюме изящного кавалера. А он действительно имел комичный вид в платье, испачканном тиной, и в съехавшем на сторону парике, в котором запутались водяные растения, а из его шляпы вода лилась, как из лейки. Но молодую эрцгерцогиню поразила та трогательная нежность, с которой этот уже немолодой человек с правильными чертами лица два раза украдкой поцеловал, выйдя на берег, цветок, добытый им с такой самоотверженностью.
Приняв этот трофей из его дрожащих рук, принцесса поднесла его к лицу, желая понюхать, или, может быть, она хотела прикоснуться к нему собственными губами, чтобы уловить секрет незнакомца. Отвесив ей почтительный поклон, он уже хотел удалиться, когда она обратилась к нему с вопросом:
– Извините! Потрудитесь сказать мне ваше имя: император, мой отец, конечно, пожелает узнать, кто был кавалер, не задумавшийся броситься в пруд, чтобы исполнить мой каприз, за который мне теперь, право, стыдно.
Кавалер вспыхнул от удовольствия.
– Мое имя – граф Нейпперг, – тихим голосом ответил он. – Я нахожусь на службе его величества как генеральный консул. На сегодняшнее утро я как раз получил аудиенцию у императора и прошу вас, ваше высочество, милостиво извинить меня: я должен вернуться домой и переодеться для представления его величеству.
– Идите, граф! Я извинюсь за вас перед моим отцом, который, узнав, что это я виновата в вашем опоздании, уже заранее простит вас.
И она еще раз улыбнулась Нейппергу.
А он из этой нечаянной встречи на берегу пруда вынес неизгладимое впечатление, глубокое, как рана.
С этого дня малоподвижному девичьему воображению Марии Луизы иногда рисовался образ Нейпперга, но неясно и не смущая ее сердца мыслью или желанием, которые она не могла бы доверить отцу или своей воспитательнице. Психологический момент еще не наступил, и слово «любовь» имело для принцессы лишь значение любви христианской или родственной. Она не забыла Нейпперга, даже иногда думала, что с удовольствием встретила бы его при дворе своего отца, но ожидание этой встречи не возбуждало в ней никаких страстных мечтаний.
Известие о браке с французским императором не давало ей ни малейшего повода думать, что это событие может иметь какое-либо отношение к графу Нейппергу, поэтому она очень удивилась, когда Франц II сказал ей:
– Нет, милое дитя, дело идет не о таком сотоварище, каким был для тебя твой Зозо. Я хочу дать тебе шталмейстера – благородного дворянина, во всех отношениях достойного такого доверенного поста; придворного кавалера, который будет служить тебе при чужом для тебя дворе, будет всегда около тебя, своим присутствием напоминая тебе твою родину, беседуя с тобой о твоем отце и родных – обо всем, что ты покидаешь здесь навеки. Ты поняла меня? Ты должна с кротостью и добротой относиться к этому представителю моей власти, к поверенному, а в случае нужды – даже защитнику, которого я приставлю к тебе.
– Батюшка, я буду поступать согласно вашим желаниям, – спокойно ответила эрцгерцогиня, в глубине души очень мало интересуясь наставником, которого ей навязывали, и продолжая сожалеть о своей собачке Зозо.
– Твой новый шталмейстер вступит в исполнение своих обязанностей с завтрашнего же дня, так как принц Нёшательский уже в дороге и его прибытие в Вену ожидается с минуты на минуту.
– Как вам угодно, батюшка!
– Но… Ты даже не спрашиваешь, кто этот кавалер? – сказал император, слегка задетый равнодушием дочери.
– В самом деле! Как же его зовут?
– Граф Нейпперг, который давно служит нам. Он был уполномоченным при Марии Антуанетте. Его возраст и характер вполне ручаются за него, и я надеюсь, что ты останешься довольна моим выбором.
– Да, батюшка, – ответила Мария Луиза, в сущности довольная, что снова увидит изящного незнакомца, о котором часто вспоминала, но нисколько не подозревая, какое место займет в ее жизни этот предупредительный кавалер, ментор и наставник, которому ее поручают, и какую роль – увы! – он сыграет в несчастиях Франции, корону которой так торжественно готовился ей поднести принц Нёшательский.
IX
11 марта 1810 года совершилось в Вене заочное бракосочетание Марии Луизы, причем в качестве представителя царственного супруга фигурировал эрцгерцог Карл.
Отбытие из Вены Бертье, увозившего новую императрицу, было обставлено очень торжественно. В Браннене, на границе австрийских владений, немецкие офицеры и придворные дамы откланялись и их сменили французы. Император австрийский провожал свою дочь до границы инкогнито; там он нежно простился с нею, и слезы струились по его загорелым щекам, огрубевшим в беспокойной, малоблагоприятной жизни. Но его дочь оставалась совершенно равнодушной.
Мария Луиза не испытывала ни малейшего волнения, покидая дворец, где протекало все ее детство. Она не проронила ни единой слезинки, прощаясь с отцом, который любил ее, но к которому она была совершенно равнодушна. Единственно, что причиняло ей горе во время путешествия, была мысль о любимой собачке Зозо, оставшейся в Вене.
Неаполитанская королева, сестра Наполеона, выехала навстречу Марии Луизе и сопровождала ее на пути во Францию. Этот путь представлял собою сплошной ряд оваций, подношений цветов, триумфальных арок, хвалебных гимнов, речей, пиршеств и церемониальных маршей.
Все эти почести, совершенно новые для Марии Луизы, приводили ее в восторг и наполняли гордостью. У нее, казалось, не было ни желания поскорее увидаться со своим супругом, ни сожаления о покинутом родительском доме и родной стране, возвращение куда не могло ей тогда представляться возможным. Однако время от времени она слегка поворачивалась и бросала благосклонный взгляд на Нейпперга, сопровождавшего ее карету.
Между тем Наполеон с лихорадочным нетерпением считал дни и часы. Его состояние граничило почти с безумием. Он беспрестанно только и думал о своей будущей супруге и готов был сократить все формальности, все, что отдаляло их свидание. Навстречу новой императрице ежедневно отправлялись курьеры и специальные гонцы, чтобы засвидетельствовать ей расположение того, кто ждал ее с неизъяснимым нетерпением. Чтобы успокоить нервы и утихомирить свою пылкую страсть, Наполеон отправлялся на охоту, хотя не любил подобного рода удовольствия и с наивной радостью посылал Марии Луизе огромные корзины, наполненные настрелянной им дичыо.
Недовольный своим портным, он выписал громадный набор всевозможных костюмов, не находя ничего, что казалось бы ему достаточно подходящим. Сапожники не покидали Фонтенбло целыми часами, занимаясь примерками. Наполеон отсылал министров и маршалов, запирался на полдня с учителем танцев Деспрео и старательнейшим образом учился танцевать вальс.
Желая во всем понравиться Марии Луизе, он приказал вынести из картинной галереи все картины, изображавшие победы над Австрией, так как боялся оскорбить дочь Франца, оставляя у нее на глазах изображения отцовских поражений.
Любовная лихорадка Наполеона усиливалась еще более при мысли об обладании девушкой, чистой, прекрасной, целомудренной, соблазнительной, существом недоступным, запретным, являвшимся в его глазах как бы из другого, высшего мира. Он был безумно влюблен в Марию Луизу, хотя знал ее только по портретам, быть может, неверным и приукрашенным. Его пленило главным образом ее царственное происхождение. Он не мог скрыть свое счастье, свою гордость и торжество бедняка-корсиканца: ведь его мать ходила в свое время на базар с корзинкой и испытывала горькую нужду, почти голод, а он вдруг женится на эрцгерцогине, дочери и внучке трех императоров. Это, быть может, единственный момент, когда обаятельный, великий Наполеон казался довольно ничтожным!
По церемониалу первая встреча их величеств должна была состояться между Компьенем и Суассоном. В двух лье от Суассона на дороге была устроена площадка с двумя входами, и на ней был поставлен шатер, окруженный решеткой. В момент приближения Марии Луизы император должен был выехать из Компьеня в сопровождении принцев и принцесс в пяти каретах, конвоируемых гвардейскими отрядами. В назначенном месте император и императрица должны были встретиться; в шатре императрица должна была преклонить колена, а император – поднять ее и заключить в свои объятия. Затем оба они должны были сесть в карету и отправиться в Компьень, где городские власти должны были встретить и приветствовать их.
Однако этот величественный церемониал был нарушен из-за безумной страсти Наполеона.
Как только было получено известие, что императрица выехала из Витри в Суассон, он не мог более сдерживаться, вскочил в карету и в сопровождении Мюрата пустился во всю прыть навстречу своей супруге, решив явиться перед нею инкогнито. Проскакав таким образом пятнадцать лье, император близ деревни Курсель преградил путь каретам эрцгерцогини и, бросившись к экипажу изумленной Марии Луизы, представился ей, удалил свою сестру Каролину, а сам, оставшись наедине с молодой девушкой, обрушился на нее с грубыми ласками, которые и удивили, и испугали ее, а быть может, даже сразу оттолкнули от него. Наполеон приказал форейтору гнать лошадей, чтобы как можно скорее прибыть в Компьень. Гнали безостановочно и проехали мимо шатра, приготовленного для торжественной встречи, оставив за собой изумленных офицеров, придворных, местные власти и население, собравшееся со всей округи.
В десять часов вечера 28 марта Наполеон и Мария Луиза прибыли в компьенский дворец. Императрица должна была там остановиться одна, а для Наполеона была приготовлена комната в особом флигеле. Но он не воспользовался этим помещением. Торжество гражданского бракосочетания было назначено на 1 апреля, а 2 апреля должно было состояться венчание в соборе Парижской Богоматери, после чего только и мог совершиться брак. Но Наполеон спешил, как будто дело шло о военном походе против Австрии. Поужинав вместе с Марией Луизой, которая считалась еще невестой, он спросил ее, не согласилась бы она, чтобы он теперь же вступил в свои права супруга.
Принцесса не знала, что ей на это ответить. Тогда Наполеон пригласил своего дядю, кардинала Феша, и спросил:
– Не считаете ли вы, что наш брак уже состоялся представительством в Вене и мы теперь – муж и жена?
– Да, ваше величество, по гражданскому закону вы уже сочетались браком, – почтительно ответил придворный кардинал.
После этого Наполеон остался, решив воспользоваться своими супружескими правами.
На следующее утро он велел подать завтрак в спальню Марии Луизы, цветущей, спокойной как всегда и нимало не смущенной присутствием своих дам.
Придворные дамы скрыли впечатление, какое произвел на них этот эпизод. Они были настолько поражены, что даже не заметили, как в передней императрицы ее австрийский адъютант проливал горькие слезы, забившись в кресло.
Отбытие из Вены Бертье, увозившего новую императрицу, было обставлено очень торжественно. В Браннене, на границе австрийских владений, немецкие офицеры и придворные дамы откланялись и их сменили французы. Император австрийский провожал свою дочь до границы инкогнито; там он нежно простился с нею, и слезы струились по его загорелым щекам, огрубевшим в беспокойной, малоблагоприятной жизни. Но его дочь оставалась совершенно равнодушной.
Мария Луиза не испытывала ни малейшего волнения, покидая дворец, где протекало все ее детство. Она не проронила ни единой слезинки, прощаясь с отцом, который любил ее, но к которому она была совершенно равнодушна. Единственно, что причиняло ей горе во время путешествия, была мысль о любимой собачке Зозо, оставшейся в Вене.
Неаполитанская королева, сестра Наполеона, выехала навстречу Марии Луизе и сопровождала ее на пути во Францию. Этот путь представлял собою сплошной ряд оваций, подношений цветов, триумфальных арок, хвалебных гимнов, речей, пиршеств и церемониальных маршей.
Все эти почести, совершенно новые для Марии Луизы, приводили ее в восторг и наполняли гордостью. У нее, казалось, не было ни желания поскорее увидаться со своим супругом, ни сожаления о покинутом родительском доме и родной стране, возвращение куда не могло ей тогда представляться возможным. Однако время от времени она слегка поворачивалась и бросала благосклонный взгляд на Нейпперга, сопровождавшего ее карету.
Между тем Наполеон с лихорадочным нетерпением считал дни и часы. Его состояние граничило почти с безумием. Он беспрестанно только и думал о своей будущей супруге и готов был сократить все формальности, все, что отдаляло их свидание. Навстречу новой императрице ежедневно отправлялись курьеры и специальные гонцы, чтобы засвидетельствовать ей расположение того, кто ждал ее с неизъяснимым нетерпением. Чтобы успокоить нервы и утихомирить свою пылкую страсть, Наполеон отправлялся на охоту, хотя не любил подобного рода удовольствия и с наивной радостью посылал Марии Луизе огромные корзины, наполненные настрелянной им дичыо.
Недовольный своим портным, он выписал громадный набор всевозможных костюмов, не находя ничего, что казалось бы ему достаточно подходящим. Сапожники не покидали Фонтенбло целыми часами, занимаясь примерками. Наполеон отсылал министров и маршалов, запирался на полдня с учителем танцев Деспрео и старательнейшим образом учился танцевать вальс.
Желая во всем понравиться Марии Луизе, он приказал вынести из картинной галереи все картины, изображавшие победы над Австрией, так как боялся оскорбить дочь Франца, оставляя у нее на глазах изображения отцовских поражений.
Любовная лихорадка Наполеона усиливалась еще более при мысли об обладании девушкой, чистой, прекрасной, целомудренной, соблазнительной, существом недоступным, запретным, являвшимся в его глазах как бы из другого, высшего мира. Он был безумно влюблен в Марию Луизу, хотя знал ее только по портретам, быть может, неверным и приукрашенным. Его пленило главным образом ее царственное происхождение. Он не мог скрыть свое счастье, свою гордость и торжество бедняка-корсиканца: ведь его мать ходила в свое время на базар с корзинкой и испытывала горькую нужду, почти голод, а он вдруг женится на эрцгерцогине, дочери и внучке трех императоров. Это, быть может, единственный момент, когда обаятельный, великий Наполеон казался довольно ничтожным!
По церемониалу первая встреча их величеств должна была состояться между Компьенем и Суассоном. В двух лье от Суассона на дороге была устроена площадка с двумя входами, и на ней был поставлен шатер, окруженный решеткой. В момент приближения Марии Луизы император должен был выехать из Компьеня в сопровождении принцев и принцесс в пяти каретах, конвоируемых гвардейскими отрядами. В назначенном месте император и императрица должны были встретиться; в шатре императрица должна была преклонить колена, а император – поднять ее и заключить в свои объятия. Затем оба они должны были сесть в карету и отправиться в Компьень, где городские власти должны были встретить и приветствовать их.
Однако этот величественный церемониал был нарушен из-за безумной страсти Наполеона.
Как только было получено известие, что императрица выехала из Витри в Суассон, он не мог более сдерживаться, вскочил в карету и в сопровождении Мюрата пустился во всю прыть навстречу своей супруге, решив явиться перед нею инкогнито. Проскакав таким образом пятнадцать лье, император близ деревни Курсель преградил путь каретам эрцгерцогини и, бросившись к экипажу изумленной Марии Луизы, представился ей, удалил свою сестру Каролину, а сам, оставшись наедине с молодой девушкой, обрушился на нее с грубыми ласками, которые и удивили, и испугали ее, а быть может, даже сразу оттолкнули от него. Наполеон приказал форейтору гнать лошадей, чтобы как можно скорее прибыть в Компьень. Гнали безостановочно и проехали мимо шатра, приготовленного для торжественной встречи, оставив за собой изумленных офицеров, придворных, местные власти и население, собравшееся со всей округи.
В десять часов вечера 28 марта Наполеон и Мария Луиза прибыли в компьенский дворец. Императрица должна была там остановиться одна, а для Наполеона была приготовлена комната в особом флигеле. Но он не воспользовался этим помещением. Торжество гражданского бракосочетания было назначено на 1 апреля, а 2 апреля должно было состояться венчание в соборе Парижской Богоматери, после чего только и мог совершиться брак. Но Наполеон спешил, как будто дело шло о военном походе против Австрии. Поужинав вместе с Марией Луизой, которая считалась еще невестой, он спросил ее, не согласилась бы она, чтобы он теперь же вступил в свои права супруга.
Принцесса не знала, что ей на это ответить. Тогда Наполеон пригласил своего дядю, кардинала Феша, и спросил:
– Не считаете ли вы, что наш брак уже состоялся представительством в Вене и мы теперь – муж и жена?
– Да, ваше величество, по гражданскому закону вы уже сочетались браком, – почтительно ответил придворный кардинал.
После этого Наполеон остался, решив воспользоваться своими супружескими правами.
На следующее утро он велел подать завтрак в спальню Марии Луизы, цветущей, спокойной как всегда и нимало не смущенной присутствием своих дам.
Придворные дамы скрыли впечатление, какое произвел на них этот эпизод. Они были настолько поражены, что даже не заметили, как в передней императрицы ее австрийский адъютант проливал горькие слезы, забившись в кресло.
X
Любила ли когда-нибудь Наполеона Мария Луиза? Возможно, что в первые месяцы этого брака, заключенного австрийским двором в качестве перемирия с врагом, молодая австриячка нашла прелесть в удовольствиях замужества и почувствовала некоторую признательность к тому, кто познакомил ее с ними. Однако позже она не только забыла про этот медовый месяц, но даже не стыдилась признаться, что всегда была равнодушна к Наполеону.
Вот, например, как она приняла известие о фатальной развязке, сделавшей ее вдовой императора.
Курьер привез ей в Парму лаконичную депешу от отца, гласившую:
«Генерал Бонапарт скончался на острове Св. Елены после продолжительной и тяжкой болезни 5 мая 1821 года, в 5 часов 45 мин. вечера. Шлю тебе, дорогая дочь, мои самые нежные утешения. Генерал Бонапарт умер как христианин. Присоединяя мои молитвы об упокоении его души к твоим, прошу Бога сохранить тебя под Своей защитой. Франц».
Мария Луиза тотчас же ответила отцу. Уведомляя его о получении депеши, сообщавшей печальную новость, она написала:
«Признаюсь, что я крайне поражена. Хотя я никогда не питала к нему каких бы то ни было чувств, я все же помню, что он является отцом моего сына; правда, говорили, что он дурно обходился со мной, но я заявляю здесь, что он всегда выказывал по отношению ко мне полное уважение и внимание, а в сущности говоря, это все, чего можно требовать в политическом браке. Я очень огорчена, и, хотя нужно было бы радоваться, что он окончил, как христианин, свое несчастное существование, тем не менее я желала бы ему долгих лет счастья и жизни, только подальше от меня».
Какое суровое, жестокое письмо! А между тем Мария Луиза была горячо любима тем, кто сначала руководствовался лишь простым тщеславным желанием. Наполеон добивался руки дочери австрийского императора и желал иметь детей от эрцгерцогини; позже, сделавшись повелителем и мужем, он стал влюбленным и рабом. В Марии Луизе он действительно любил женщину. Он всеми силами старался ей понравиться, он осыпал ее подарками, расточал знаки внимания, но Мария Луиза принимала все это с равнодушной надменностью, как должную дань. Для своей Луизы, которую он называл «ты», требуя того же от нее, что, впрочем, нисколько не смущало эту принцессу, отличавшуюся мещанскими вкусами, Наполеон был готов на все.
Так, например, он изменил своей закоренелой привычке есть быстро и смотреть на обед как на простой перерыв в дневной работе. У Марии Луизы был волчий аппетит. За столом, изобиловавшим яствами, приходилось сидеть долго. Однако Наполеон покорился этому, считая за счастье смотреть, как его супруга объедается в свое удовольствие.
Сама она даже в возрасте сорока одного года сохранила все привычки ранней молодости, веселость выпущенной на свободу школьницы, съезжавшей по перилам лестницы, играющей в жмурки и горелки в парке Мальмезон. Наполеон играл с ней в мяч, в прятки и в кошки-мышки. Вечером под сенью деревьев в Компьене или Сен-Клу он устраивал с придворными дамами игры, и можно было часто видеть победителя Европы «собирающим мнения» или за ширмой спрашивающим «сестру Луизу» в качестве привратника монастыря.
Мария Луиза захотела иметь лошадь, и Наполеон тотчас же обратился в берейтора, а когда она выучилась ездить верхом, он впервые в своей жизни пренебрег важнейшими государственными делами, диктовкой повелений, проверкой отчетов и вообще всеми мелочами, касавшимися управления обширной империей, в которые он вникал лично, чтобы отправиться сопровождать верхом молодую амазонку. К несчастью, сложные политические отношения заставляли его не раз прерывать верховую езду и возвращаться в свой кабинет. Он удалялся с тяжелым сердцем, оставляя Марию Луизу беззаботной, скорее веселой, продолжать без него прогулку. Тогда, выждав момент, когда император должен был удалиться, граф Нейпперг показывался императрице; она дружелюбно подзывала его, и он приближался.
– Поезжай, Наполеон, – говорила императрица в таких случаях супругу, – я не хочу соперничать ни с Савари, ни с Талейраном. Отправляйся к своим солдатам и полицейским шпионам, а я сделаю еще два или три тура галопом. О, не беспокойся… со мной ничего не случится. Кроме того, меня будет сопровождать Нейпперг.
Вот, например, как она приняла известие о фатальной развязке, сделавшей ее вдовой императора.
Курьер привез ей в Парму лаконичную депешу от отца, гласившую:
«Генерал Бонапарт скончался на острове Св. Елены после продолжительной и тяжкой болезни 5 мая 1821 года, в 5 часов 45 мин. вечера. Шлю тебе, дорогая дочь, мои самые нежные утешения. Генерал Бонапарт умер как христианин. Присоединяя мои молитвы об упокоении его души к твоим, прошу Бога сохранить тебя под Своей защитой. Франц».
Мария Луиза тотчас же ответила отцу. Уведомляя его о получении депеши, сообщавшей печальную новость, она написала:
«Признаюсь, что я крайне поражена. Хотя я никогда не питала к нему каких бы то ни было чувств, я все же помню, что он является отцом моего сына; правда, говорили, что он дурно обходился со мной, но я заявляю здесь, что он всегда выказывал по отношению ко мне полное уважение и внимание, а в сущности говоря, это все, чего можно требовать в политическом браке. Я очень огорчена, и, хотя нужно было бы радоваться, что он окончил, как христианин, свое несчастное существование, тем не менее я желала бы ему долгих лет счастья и жизни, только подальше от меня».
Какое суровое, жестокое письмо! А между тем Мария Луиза была горячо любима тем, кто сначала руководствовался лишь простым тщеславным желанием. Наполеон добивался руки дочери австрийского императора и желал иметь детей от эрцгерцогини; позже, сделавшись повелителем и мужем, он стал влюбленным и рабом. В Марии Луизе он действительно любил женщину. Он всеми силами старался ей понравиться, он осыпал ее подарками, расточал знаки внимания, но Мария Луиза принимала все это с равнодушной надменностью, как должную дань. Для своей Луизы, которую он называл «ты», требуя того же от нее, что, впрочем, нисколько не смущало эту принцессу, отличавшуюся мещанскими вкусами, Наполеон был готов на все.
Так, например, он изменил своей закоренелой привычке есть быстро и смотреть на обед как на простой перерыв в дневной работе. У Марии Луизы был волчий аппетит. За столом, изобиловавшим яствами, приходилось сидеть долго. Однако Наполеон покорился этому, считая за счастье смотреть, как его супруга объедается в свое удовольствие.
Сама она даже в возрасте сорока одного года сохранила все привычки ранней молодости, веселость выпущенной на свободу школьницы, съезжавшей по перилам лестницы, играющей в жмурки и горелки в парке Мальмезон. Наполеон играл с ней в мяч, в прятки и в кошки-мышки. Вечером под сенью деревьев в Компьене или Сен-Клу он устраивал с придворными дамами игры, и можно было часто видеть победителя Европы «собирающим мнения» или за ширмой спрашивающим «сестру Луизу» в качестве привратника монастыря.
Мария Луиза захотела иметь лошадь, и Наполеон тотчас же обратился в берейтора, а когда она выучилась ездить верхом, он впервые в своей жизни пренебрег важнейшими государственными делами, диктовкой повелений, проверкой отчетов и вообще всеми мелочами, касавшимися управления обширной империей, в которые он вникал лично, чтобы отправиться сопровождать верхом молодую амазонку. К несчастью, сложные политические отношения заставляли его не раз прерывать верховую езду и возвращаться в свой кабинет. Он удалялся с тяжелым сердцем, оставляя Марию Луизу беззаботной, скорее веселой, продолжать без него прогулку. Тогда, выждав момент, когда император должен был удалиться, граф Нейпперг показывался императрице; она дружелюбно подзывала его, и он приближался.
– Поезжай, Наполеон, – говорила императрица в таких случаях супругу, – я не хочу соперничать ни с Савари, ни с Талейраном. Отправляйся к своим солдатам и полицейским шпионам, а я сделаю еще два или три тура галопом. О, не беспокойся… со мной ничего не случится. Кроме того, меня будет сопровождать Нейпперг.