Страница:
– Ну, что же, пусть все-таки отправляется. Там мы постараемся предоставить ему возможность умереть, если ему уж так хочется этого.
– Ваше величество, вы слишком добры! – воскликнула Екатерина, восхищенная этим обещанием; наконец-то ее приемный сын, дитя Нейпперга и Бланш де Лавелин, заслужит себе славу и послужит императору!
Громкие крики, перемешанные с неистовым грохотом барабана и трубными звуками, заставили вскочить всю свиту Жозефины. Все подбежали к окнам.
Во дворе император делал смотр войскам гвардии. Около него находились генералы, которые должны были командовать великой армией: Лефевр, Бернадотт, Ней, Ланн, Да-ву, Ожеро и Сульт. Мортье, командовавший резервом в Вестфалии, и Мюрат, командовавший всей кавалерией, одни только и отсутствовали в этом сонме героев.
После тщательного осмотра солдат, как это всегда и делал Наполеон, он подошел к тамбурмажору гренадеров, стройному и рослому парню, который гордо заломил на затылок свою гигантскую меховую шапку с громадными перьями и держал наготове палочку, словно собираясь по первому знаку забить барабанную дробь.
– Как тебя зовут? – спросил Наполеон.
– Ла Виолетт, ваше величество! – ответил гигант приятным голосом.
– А где ты служил?
– Везде, ваше величество!
– Хорошо! – сказал император, который любил лаконичные и определенные ответы. – Ты знаешь Берлин?
– Нет, ваше величество!
– Хочешь идти туда?
– Пойду всюду, куда мой император захочет, чтобы я пошел!
– Хорошо, ла Виолетт, держи в исправности свои барабанные палочки. Через месяц ты первым войдешь с высоко поднятой палочкой в столицу прусского короля! Кстати, сколько в тебе роста? – резво спросил Наполеон, с Удивлением поглядывая на бывшего субмаркитанта, который, разумеется, еще подрос с тех пор, как превратился в тамбурмажора гренадеров.
– Ваше величество, во мне пять футов одиннадцать Дюймов.
– Ты высок, словно тополь!
– А вы, мой император, вы велики, как мир! – возразил ла Виолетт, чуть не помешавшийся от радости, что говорит с Наполеоном, и не будучи более в силах сдерживать свой энтузиазм.
Наполеон улыбнулся от этого комплимента и, наклонившись к Лефевру, сказал ему:
– Напомни мне при случае об этом тамбурмажоре, маршал!
Лефевр поклонился в ответ.
Император продолжал свой осмотр; потом по сигналу, данному маршалом, все барабаны забили, все трубы загремели, и гренадеры, которым суждено было стать эпической фалангой Иены, Эйлау, Фридланда, а также и Ватерлоо, стройной колонной пошли мимо своего земного бога, который равнодушно, заложив руки в карманы своего серого редингота, посматривал на них. А когда палочка ла Виолетта опустилась, чтобы прекратить барабанный бой и трубный звук, то из этого леса человеческих тел, прямых и кряжистых, словно дубы, из которых многим суждено было остаться в Пруссии, куда их гнал жестокий дровосек-император, вырвался единодушный крик:
– Да здравствует император!
Наполеон обернулся к Лефевру и сказал ему полным удовлетворения шепотом:
– Мне кажется, что прусский король не замедлит раскаяться в своем вызове. С подобными парнями я в случае нужды не побоялся бы объявить войну самому Богу, хотя бы на защиту встали все легионы ангелов под командой святых Михаила и Георгия. Маршал, ступай попрощайся со своей женой – мы выступаем сегодня ночью!
III
IV
V
– Ваше величество, вы слишком добры! – воскликнула Екатерина, восхищенная этим обещанием; наконец-то ее приемный сын, дитя Нейпперга и Бланш де Лавелин, заслужит себе славу и послужит императору!
Громкие крики, перемешанные с неистовым грохотом барабана и трубными звуками, заставили вскочить всю свиту Жозефины. Все подбежали к окнам.
Во дворе император делал смотр войскам гвардии. Около него находились генералы, которые должны были командовать великой армией: Лефевр, Бернадотт, Ней, Ланн, Да-ву, Ожеро и Сульт. Мортье, командовавший резервом в Вестфалии, и Мюрат, командовавший всей кавалерией, одни только и отсутствовали в этом сонме героев.
После тщательного осмотра солдат, как это всегда и делал Наполеон, он подошел к тамбурмажору гренадеров, стройному и рослому парню, который гордо заломил на затылок свою гигантскую меховую шапку с громадными перьями и держал наготове палочку, словно собираясь по первому знаку забить барабанную дробь.
– Как тебя зовут? – спросил Наполеон.
– Ла Виолетт, ваше величество! – ответил гигант приятным голосом.
– А где ты служил?
– Везде, ваше величество!
– Хорошо! – сказал император, который любил лаконичные и определенные ответы. – Ты знаешь Берлин?
– Нет, ваше величество!
– Хочешь идти туда?
– Пойду всюду, куда мой император захочет, чтобы я пошел!
– Хорошо, ла Виолетт, держи в исправности свои барабанные палочки. Через месяц ты первым войдешь с высоко поднятой палочкой в столицу прусского короля! Кстати, сколько в тебе роста? – резво спросил Наполеон, с Удивлением поглядывая на бывшего субмаркитанта, который, разумеется, еще подрос с тех пор, как превратился в тамбурмажора гренадеров.
– Ваше величество, во мне пять футов одиннадцать Дюймов.
– Ты высок, словно тополь!
– А вы, мой император, вы велики, как мир! – возразил ла Виолетт, чуть не помешавшийся от радости, что говорит с Наполеоном, и не будучи более в силах сдерживать свой энтузиазм.
Наполеон улыбнулся от этого комплимента и, наклонившись к Лефевру, сказал ему:
– Напомни мне при случае об этом тамбурмажоре, маршал!
Лефевр поклонился в ответ.
Император продолжал свой осмотр; потом по сигналу, данному маршалом, все барабаны забили, все трубы загремели, и гренадеры, которым суждено было стать эпической фалангой Иены, Эйлау, Фридланда, а также и Ватерлоо, стройной колонной пошли мимо своего земного бога, который равнодушно, заложив руки в карманы своего серого редингота, посматривал на них. А когда палочка ла Виолетта опустилась, чтобы прекратить барабанный бой и трубный звук, то из этого леса человеческих тел, прямых и кряжистых, словно дубы, из которых многим суждено было остаться в Пруссии, куда их гнал жестокий дровосек-император, вырвался единодушный крик:
– Да здравствует император!
Наполеон обернулся к Лефевру и сказал ему полным удовлетворения шепотом:
– Мне кажется, что прусский король не замедлит раскаяться в своем вызове. С подобными парнями я в случае нужды не побоялся бы объявить войну самому Богу, хотя бы на защиту встали все легионы ангелов под командой святых Михаила и Георгия. Маршал, ступай попрощайся со своей женой – мы выступаем сегодня ночью!
III
В центре Парижа, на улице Бург-л'Аббэ, где живут преимущественно рабочие, теснящиеся семьями в маленьких комнатах, и которая в силу своей темноты и непрестанной сырости производит крайне мрачное впечатление, в тот самый день, когда император Наполеон делал смотр войскам гвардии во дворе Сен-Клу, при наступлении ночи можно было видеть семь или восемь человек, скользивших вдоль стены. Затем эта компания осторожно завернула в коридор, едва освещаемый коптившим фонариком, и проникла во двор дома, где находился сарай, по внешнему виду напоминавший столярную мастерскую. Эти таинственные тени одна за другой исчезли в сарае, большие двери которого бесшумно открывались и закрывались.
Около восьми часов там собралось двенадцать человек; посредине большого сарая стоял единственный стул около маленького столика, освещенного парой свечей. Присутствовавшие переговаривались вполголоса; по временам все замолкали, прислушиваясь к доносившимся с улицы шумам, при этом кое-кто из них даже подходил к дверям и прикладывал ухо к дверным щелям.
Вдруг в этом полном сдержанного шепота полумолчании послышался голос.
– Граждане, – заговорил молодой человек в мундире старшего врача армии, – товарища, о прибытии которого нас уведомили и который непременно явится здесь, пока еще нет среди нас, но, если хотите, мы все-таки можем открыть заседание. Нам нужно прочесть протоколы прошлого заседания, заслушать рапорты.
– Да, да, начнем сейчас же. Открой заседание, Марсель! – заметил один из присутствующих, который, казалось, выражал желание всех.
Марсель, полковой лекарь, которого мы видели в бою при Жемапе, подошел к столу, два раза слегка ударил бумажным ножом по нему и важно сказал:
– Филадельфийцы, заседание открыто!
Все подошли ближе. Из-под распахнувшихся пальто можно было разглядеть несколько офицерских мундиров.
Марсель окинул аудиторию взглядом и сказал:
– Филадельфийцы, я приступаю к перекличке…
Затем, взяв лист бумаги, он быстро прочел следующие фамилии: Флоран Гюйо, Рикор, Гарио, Делавен, Бодемон, Бурно, Жакмон, Рикар, Льебо, Жендр, Лемарк, Пуальпрэ, Ригомар, Базэн, Демайо, Лювеньи и Марсель.
– Здесь! – поочередно отзывались присутствовавшие на перекличке.
Затем Марсель взял другой лист бумаги и прочел: «Протокол заседания первой среды августа 1806 года».
Во время чтения протокола кинем более подробный взгляд на лица, собравшиеся в сарае в глубине двора одного из домов улицы Бург-л'Аббэ с какой-то очень серьезной целью, если судить по тем мерам предосторожности, которые принимались ими, чтобы пробраться в это уединенное место.
Этот сарай был местом собраний филадельфийцев. Это тайное общество было основано полковником Жозефом Удэ, носившим прозвище Филопомен. Вообще большинство из заговорщиков присваивали себе имена, взятые из древней истории; например, некоторые из них назывались Катоном, Спартаком, Фемистоклом и т. п. С 18-го брюмера филадельфийцы поставили своей задачей сначала ниспровержение института консульства, а потом – империи. Большинство из заговорщиков было республиканцами, но вскоре в общество ухитрились проникнуть также и эмигранты, роялисты и агенты Англии.
Для достижения своей цели филадельфийцы намеревались убить Наполеона.
Зерно общества возникло в департаменте Юры под первоначальным названием «альянс». Своих приверженцев оно набирало по преимуществу в армии. Одними из наиболее деятельных членов его были, между прочим, печальной памяти Моро, который после достославной службы Франции и бессмертного отступления из Германии позорно погиб при Дрездене во вражеских рядах, и предатель Пишегрю.
Построенное по образу масонских лож, общество филадельфийцев (оно получило свое название от группы, основанной в штате Филадельфия, в Америке) имело разветвления в Англии, Америке, России и Италии. Позднее оно слилось с другими тайными группами, почти сплошь военными: с Микелэ из Верхних Пиренеев, Барбэ из Альп, Бандолье департамента Франш-Контэ, Голубыми Братьями и т. д.
Официальной программой филадельфийцев были взаимопомощь, дружеское общение, взаимная поддержка. Конечная цель тайного общества – убийство императора – была известна только высшим членам. Филадельфийцы были разделены на три степени. Только высшая степень давала знание великой тайны. Члены первой и второй степеней не знали мастеров третьей. Высший мастер, называвшийся цензором, избирался из числа двадцати пяти кандидатов, список которых по очереди предлагался всем трем степеням, начиная с низшей. Первая и вторая степени вычеркивали из числа кандидатов по десяти имен. Из числа оставшихся пяти третьей степенью избирался цензор. Единственное условие, которому непременно должен быть удовлетворять цензор, это быть военным.
Эмблемой филадельфийцев служила звезда, похожая на эмблему позднее учрежденного ордена Почетного легиона.
Филадельфийцы настолько тщательно соблюдали все предосторожности, что вплоть до того времени, когда мы застаем заговорщиков собравшимися в сарае на улице Бург-л'Аббэ, полиция Фушэ и Дюбуа не могла схватить ни одного из членов этой широко разветвленной организации, ветви которой коренились почти во всех полках империи.
Полковнику Удэ, или Филопомену, было тридцать лет. Это был изящный и любезный кавалер. Обладая красивым лицом и приятными манерами, он постоянно вертелся около женщин, делая вид, будто не интересуется ничем, кроме успеха среди них. Но под маской опасного дон Жуана Удэ сумел затаить как пламенную ненависть к Наполеону, так и холодную расчетливость заговорщика. В день заседания, на которое мы пригласили присутствовать читателя, его не было в Париже. Приказ императора заставил его отправиться в Безансон, где стоял его полк, так как война была неизбежной и предполагалось сосредоточить в Франконии войска.
Членами собравшихся в сарае филадельфийцев «высшей степени» были по преимуществу все старые республиканцы. Двух из них мы уже встречали раньше – эго Марсель и маркиз де Лювиньи.
Во время республиканских и консульских войн Марсель продолжал оставаться все тем же философом-космополитом. Он проклинал войны и возлагал ответственность за них на полях сражения на императора. Мечтая о всеобщей республике, основанной на братстве и мире, в которой, сложив руки, люди встречались бы только для обмена продуктами труда и для веселых праздников, Марсель одним из первых вошел в общество филадельфийцев. Он стал секретарем общества и носил имя Аристотель.
Другим знакомым нам сочленом был здоровенный, коренастый парень с энергичным лицом, рассеченным длинным шрамом. Все его манеры изобличали в нем человека не слова, а дела. Это был маркиз де Лювиньи, муж той самой жирной авантюристки-помещицы, матери Ренэ, от интимности которой, ставшей чересчур тяжелой, граф Сюржэр сбежал в Кобленц. Будучи пламенным роялистом, маркиз де Лювеньи после вандейских войн был шуаном в Бретании и Нормандии. Он чуть-чуть не попался вместе с Кадуалем и Фроттэ и спасался бегством в Англлию, только каким-то чудом. Вернувшись после амнистии во Францию, он замешался в дело адской машины (как назвали потом заговор против Наполеона, которого Кадуаль хотел взорвать при помощи адской машины) и вступил в число членов общества филадельфийцев во имя непримиримой ненависти, которую питал к Наполеону. Будучи тайным агентом Бурбонов, маркиз де Лювеньи с большой ловкостью и осторожностью защищал в этом республиканском сообществе роялистские интересы.
Люди, пустившиеся в это ужасное предприятие, в конечной цели его видели только в случае успеха ниспровержение империи и восстановление республики. Но старый начальник шуанов, более дальновидный, говорил себе, что смерть Наполеона могла принести пользу только Бурбонам, и, изо всех сил поддерживая проекты своих республиканских друзей, с радостью думал, что в случае если филадельфийцы восторжествуют, то образом правления во Франции станет не республика, а реставрация монархии, потому что со смертью великого военного гения страна будет отдана во власть иностранцам, побеждена, обезоружена, лишена покровов былой славы.
Когда протокол был прочтен и утвержден без возражений, Марсель доложил собравшимся о поступившей корреспонденции.
– Со всех концов, – сказал он, – поступило очень много интересных сведений. Во многих полках, которые до сего времени считались восторженными приверженцами императора, удалось завербовать новых членов. Повсюду работают бродильные элементы. Матери семейств, испуганные рекрутчиной, которая ежегодно отнимала у них детей, влияли на мужей, уговаривая их вступать в ряды филадельфийцев. Угнетенность печати и насильственное молчание парламента содействовали успеху тайной пропаганды. Страна созрела для независимости; теперь надо лишь ждать какого-нибудь события, благоприятного случая, чтобы поднять восстание, и вождя вроде Вашингтона, чтобы обеспечить ему победу.
Присутствовавшие разразились сдержанными аплодисментами, так как боялись привлечь внимание соседей, среди которых могли оказаться агенты полицейского префекта Дюбуа. В этот момент дверь сарая распахнулась, и на пороге показался еще не старый мужчина, носивший, согласно кокетливой моде прежнего царствования, напудренный парик и одетый в длинный, плотно обхватывавший талию и застегнутый на все пуговицы серый редингот; в руке у него была тросточка с набалдашником в виде золотого яблока.
– Граждане, – сказал Марсель, указывая на новоприбывшего, – позвольте представить вам товарища Леонида, рекомендованного нам нашим начальником Филопоменом. Быть может, именно ему-то и суждено стать Вашингтоном Франции! Сейчас он доложит вам, достаточно ли удобен настоящий момент, чтобы покончить с тираном!
– Никогда еще не было более удобного момента! – воскликнул новоприбывший. – И скажу вам, товарищи, почему: война объявлена!
– Подойдите ближе, товарищ Леонид, и благоволите ознакомить филадельфийцев с вашим планом, – сказал Марсель, уступая новоприбывшему единственный стул, украшавший место собрания комитета улицы Бург-л'Аббэ.
Около восьми часов там собралось двенадцать человек; посредине большого сарая стоял единственный стул около маленького столика, освещенного парой свечей. Присутствовавшие переговаривались вполголоса; по временам все замолкали, прислушиваясь к доносившимся с улицы шумам, при этом кое-кто из них даже подходил к дверям и прикладывал ухо к дверным щелям.
Вдруг в этом полном сдержанного шепота полумолчании послышался голос.
– Граждане, – заговорил молодой человек в мундире старшего врача армии, – товарища, о прибытии которого нас уведомили и который непременно явится здесь, пока еще нет среди нас, но, если хотите, мы все-таки можем открыть заседание. Нам нужно прочесть протоколы прошлого заседания, заслушать рапорты.
– Да, да, начнем сейчас же. Открой заседание, Марсель! – заметил один из присутствующих, который, казалось, выражал желание всех.
Марсель, полковой лекарь, которого мы видели в бою при Жемапе, подошел к столу, два раза слегка ударил бумажным ножом по нему и важно сказал:
– Филадельфийцы, заседание открыто!
Все подошли ближе. Из-под распахнувшихся пальто можно было разглядеть несколько офицерских мундиров.
Марсель окинул аудиторию взглядом и сказал:
– Филадельфийцы, я приступаю к перекличке…
Затем, взяв лист бумаги, он быстро прочел следующие фамилии: Флоран Гюйо, Рикор, Гарио, Делавен, Бодемон, Бурно, Жакмон, Рикар, Льебо, Жендр, Лемарк, Пуальпрэ, Ригомар, Базэн, Демайо, Лювеньи и Марсель.
– Здесь! – поочередно отзывались присутствовавшие на перекличке.
Затем Марсель взял другой лист бумаги и прочел: «Протокол заседания первой среды августа 1806 года».
Во время чтения протокола кинем более подробный взгляд на лица, собравшиеся в сарае в глубине двора одного из домов улицы Бург-л'Аббэ с какой-то очень серьезной целью, если судить по тем мерам предосторожности, которые принимались ими, чтобы пробраться в это уединенное место.
Этот сарай был местом собраний филадельфийцев. Это тайное общество было основано полковником Жозефом Удэ, носившим прозвище Филопомен. Вообще большинство из заговорщиков присваивали себе имена, взятые из древней истории; например, некоторые из них назывались Катоном, Спартаком, Фемистоклом и т. п. С 18-го брюмера филадельфийцы поставили своей задачей сначала ниспровержение института консульства, а потом – империи. Большинство из заговорщиков было республиканцами, но вскоре в общество ухитрились проникнуть также и эмигранты, роялисты и агенты Англии.
Для достижения своей цели филадельфийцы намеревались убить Наполеона.
Зерно общества возникло в департаменте Юры под первоначальным названием «альянс». Своих приверженцев оно набирало по преимуществу в армии. Одними из наиболее деятельных членов его были, между прочим, печальной памяти Моро, который после достославной службы Франции и бессмертного отступления из Германии позорно погиб при Дрездене во вражеских рядах, и предатель Пишегрю.
Построенное по образу масонских лож, общество филадельфийцев (оно получило свое название от группы, основанной в штате Филадельфия, в Америке) имело разветвления в Англии, Америке, России и Италии. Позднее оно слилось с другими тайными группами, почти сплошь военными: с Микелэ из Верхних Пиренеев, Барбэ из Альп, Бандолье департамента Франш-Контэ, Голубыми Братьями и т. д.
Официальной программой филадельфийцев были взаимопомощь, дружеское общение, взаимная поддержка. Конечная цель тайного общества – убийство императора – была известна только высшим членам. Филадельфийцы были разделены на три степени. Только высшая степень давала знание великой тайны. Члены первой и второй степеней не знали мастеров третьей. Высший мастер, называвшийся цензором, избирался из числа двадцати пяти кандидатов, список которых по очереди предлагался всем трем степеням, начиная с низшей. Первая и вторая степени вычеркивали из числа кандидатов по десяти имен. Из числа оставшихся пяти третьей степенью избирался цензор. Единственное условие, которому непременно должен быть удовлетворять цензор, это быть военным.
Эмблемой филадельфийцев служила звезда, похожая на эмблему позднее учрежденного ордена Почетного легиона.
Филадельфийцы настолько тщательно соблюдали все предосторожности, что вплоть до того времени, когда мы застаем заговорщиков собравшимися в сарае на улице Бург-л'Аббэ, полиция Фушэ и Дюбуа не могла схватить ни одного из членов этой широко разветвленной организации, ветви которой коренились почти во всех полках империи.
Полковнику Удэ, или Филопомену, было тридцать лет. Это был изящный и любезный кавалер. Обладая красивым лицом и приятными манерами, он постоянно вертелся около женщин, делая вид, будто не интересуется ничем, кроме успеха среди них. Но под маской опасного дон Жуана Удэ сумел затаить как пламенную ненависть к Наполеону, так и холодную расчетливость заговорщика. В день заседания, на которое мы пригласили присутствовать читателя, его не было в Париже. Приказ императора заставил его отправиться в Безансон, где стоял его полк, так как война была неизбежной и предполагалось сосредоточить в Франконии войска.
Членами собравшихся в сарае филадельфийцев «высшей степени» были по преимуществу все старые республиканцы. Двух из них мы уже встречали раньше – эго Марсель и маркиз де Лювиньи.
Во время республиканских и консульских войн Марсель продолжал оставаться все тем же философом-космополитом. Он проклинал войны и возлагал ответственность за них на полях сражения на императора. Мечтая о всеобщей республике, основанной на братстве и мире, в которой, сложив руки, люди встречались бы только для обмена продуктами труда и для веселых праздников, Марсель одним из первых вошел в общество филадельфийцев. Он стал секретарем общества и носил имя Аристотель.
Другим знакомым нам сочленом был здоровенный, коренастый парень с энергичным лицом, рассеченным длинным шрамом. Все его манеры изобличали в нем человека не слова, а дела. Это был маркиз де Лювиньи, муж той самой жирной авантюристки-помещицы, матери Ренэ, от интимности которой, ставшей чересчур тяжелой, граф Сюржэр сбежал в Кобленц. Будучи пламенным роялистом, маркиз де Лювеньи после вандейских войн был шуаном в Бретании и Нормандии. Он чуть-чуть не попался вместе с Кадуалем и Фроттэ и спасался бегством в Англлию, только каким-то чудом. Вернувшись после амнистии во Францию, он замешался в дело адской машины (как назвали потом заговор против Наполеона, которого Кадуаль хотел взорвать при помощи адской машины) и вступил в число членов общества филадельфийцев во имя непримиримой ненависти, которую питал к Наполеону. Будучи тайным агентом Бурбонов, маркиз де Лювеньи с большой ловкостью и осторожностью защищал в этом республиканском сообществе роялистские интересы.
Люди, пустившиеся в это ужасное предприятие, в конечной цели его видели только в случае успеха ниспровержение империи и восстановление республики. Но старый начальник шуанов, более дальновидный, говорил себе, что смерть Наполеона могла принести пользу только Бурбонам, и, изо всех сил поддерживая проекты своих республиканских друзей, с радостью думал, что в случае если филадельфийцы восторжествуют, то образом правления во Франции станет не республика, а реставрация монархии, потому что со смертью великого военного гения страна будет отдана во власть иностранцам, побеждена, обезоружена, лишена покровов былой славы.
Когда протокол был прочтен и утвержден без возражений, Марсель доложил собравшимся о поступившей корреспонденции.
– Со всех концов, – сказал он, – поступило очень много интересных сведений. Во многих полках, которые до сего времени считались восторженными приверженцами императора, удалось завербовать новых членов. Повсюду работают бродильные элементы. Матери семейств, испуганные рекрутчиной, которая ежегодно отнимала у них детей, влияли на мужей, уговаривая их вступать в ряды филадельфийцев. Угнетенность печати и насильственное молчание парламента содействовали успеху тайной пропаганды. Страна созрела для независимости; теперь надо лишь ждать какого-нибудь события, благоприятного случая, чтобы поднять восстание, и вождя вроде Вашингтона, чтобы обеспечить ему победу.
Присутствовавшие разразились сдержанными аплодисментами, так как боялись привлечь внимание соседей, среди которых могли оказаться агенты полицейского префекта Дюбуа. В этот момент дверь сарая распахнулась, и на пороге показался еще не старый мужчина, носивший, согласно кокетливой моде прежнего царствования, напудренный парик и одетый в длинный, плотно обхватывавший талию и застегнутый на все пуговицы серый редингот; в руке у него была тросточка с набалдашником в виде золотого яблока.
– Граждане, – сказал Марсель, указывая на новоприбывшего, – позвольте представить вам товарища Леонида, рекомендованного нам нашим начальником Филопоменом. Быть может, именно ему-то и суждено стать Вашингтоном Франции! Сейчас он доложит вам, достаточно ли удобен настоящий момент, чтобы покончить с тираном!
– Никогда еще не было более удобного момента! – воскликнул новоприбывший. – И скажу вам, товарищи, почему: война объявлена!
– Подойдите ближе, товарищ Леонид, и благоволите ознакомить филадельфийцев с вашим планом, – сказал Марсель, уступая новоприбывшему единственный стул, украшавший место собрания комитета улицы Бург-л'Аббэ.
IV
Леонид сдержанным голосом вкратце изложил верховному комитету свой проект. Он начал со страстного выпада против Наполеона, упрекал его в безграничном честолюбии, в жадности к завоеваниям, в корсиканском происхождении, в диктаторских замашках; он не мог отрицать его организаторский гений или оспаривать военные таланты Наполеона, но не мог не указать на то, что Бонапарт возвысился за счет генералов Моро, Массены, Бернадотта. Продолжая свою обвинительную речь, Леонид перебрал все инсинуации, обвинения и сплетни, которыми позднее роялистские писатели воспользовались для своих памфлетов против Наполеона, а затем объявил, что момент благоприятствует, что пора уже низвергнуть тирана и вернуть Франции свободу. Случай представлялся: надо ухватиться за него; совсем ни к чему рисковать покушением на убийство, которое могло и не удастся. Убийство нужно оставить в качестве последнего и крайнего средства. К нему можно прибегнуть только в том случае, если под рукой не будет других способов. А в настоящий момент имелся такой способ. Вновь объявлена война. Во главе громадной армии Наполеон устремится в болотистые равнины Вестфалии, Ганновера, Бранденбурга и может остаться там навсегда. На самом деле вовсе не требуется, чтобы он фактически исчез в какой-либо торфяной яме Пруссии – надо только, чтобы в Париже его считали пропавшим в этой дальней кампании. Новости оттуда будут очень редкими, они долго идут; прежде чем ошибка будет разоблачена и новость о смерти императора опровергнута, революция разыграется.
– Да, – продолжал Леонид таким громким голосом, что присутствовавшие даже испугались, как бы его голос не обратил внимания любопытствующих соседей или шнырявших повсюду агентов тайной полиции. – Да! Вовсе не требуется, чтобы Наполеон фактически умер – достаточно, если весть о его смерти обежит всю Францию. А как только повсеместно заговорят: «Император умер», так во всеобщем смятении империя распадется сама собой. Разве же это не колосс на глиняных ногах?
– Браво, гражданин Леонид! – сказал один из членов комитета. – Значит, вы хотите использовать отсутствие императора, чтобы распространить ложное известие о его смерти? Но какую же пользу для нашего дела вы собираетесь извлечь из того смятения, той анархии, которая явится следствием этой вести?
– Все предусмотрено, – спокойно ответил Леонид. – Сенат издаст декрет, которым вашему покорнейшему слуге будет вручено командование парижской армией. Генералу Массену будет поручено командование войсками, двинутыми против неприятеля. Другим декретом будет восстановлена национальная гвардия, главнокомандующим которой будет назначен генерал Лафайет.
– А что вы наметили для внутреннего управления страной?
– Заготовлено сенатское решение, назначающее состав временного правительства…
– Из кого будет состоять это временное правительство? – спросил Марсель. – Можете вы назвать нам имена?
– Не вижу причин скрывать от вас их. Это будут граждане Гара, Дестю де Траси, сенатор Ламбрех, генерал Моро и член бывшей Директории Карно. Председательствовать в этом комитете будет временный президент из военных.
– А кто этот президент? – нетерпеливо спросили многие из присутствующих, интересуясь именем истинного вожака, души этой организации.
– Этим президентом буду я.
– Отлично! – сказал маркиз де Лювеньи. – Ну, а скажите, ваше правительство будет по характеру республиканским?
– А какой же другой образ правления возможен в нашей стране? – ответил Леонид, сурово смотря на маркиза.
Роялистский агент смолчал из боязни возбудить подозрения.
– За нас будут народ и армия, – продолжал Леонид. – Мы отменим рекрутский набор и объявим мир всей Европе Никаких войн! Никаких военных повинностей! Французы смогут в мире вкушать плоды своей славы и благодетельного союза со всем человечеством! Вот что мы предложим народам. Освобожденный от тирана, народ снова восстановит республику, водрузит на прежнее место повергнутую статую Свободы!
Присутствующие ответили аплодисментами на эту программу, и руки близстоящих протянулись к Леониду с поздравлениями.
Но тут Марсель, который отчасти руководил прениями, вмешался и сказал:
– Граждане, вы выслушали это ясное, блестящее и практическое изложение плана, созданного нашим товарищем Леонидом с одобрения цензора Филопомена. Согласны ли вы принять этот план?
– Да, да! – закричало большинство.
– Теперь только остается назначить число и день приведения его в исполнение!
– Простите, но только я один должен знать это число и день, – вмешался Леонид, – необходимо, чтобы оно сохранялось в абсолютной тайне. В решительный момент я извещу вас. Согласны?
– Да, да! Смерть тирану! Долой императора! – раздались возгласы заговорщиков, захваченных энергией и властью их нового начальника.
– Друзья мои, я рассчитываю на вас так же, как вы можете рассчитывать на меня, – продолжал Леонид. – Теперь, прежде чем мы расстанемся, я должен поблагодарить вас за лестный прием, который вам было угодно оказать мне согласно рекомендации моего товарища полковника Удэ. А затем мне предстоит еще кое-что. Я назвал вам имена всех членов временного правительства, за исключением одного… это – моего собственного. Я должен назвать вам и его тоже.
Воцарилось мертвое молчание; все с громадным любопытством ждали имени того смелого заговорщика, который собирался, распространив внезапно известие о смерти императора, овладеть властью и вынудить армию к повиновению.
– Филадельфийцы! – сказал Леонид с отважной простотой. – Я родился в Доле двадцать восьмого января 1754 года; таким образом мне уже пятьдесят два года; солдатом я стал с шестнадцати лет. Я командовал франконским отрядом на празднике федерации. Я был губернатором Безансона. В Италии я стал бригадным генералом, где служил под началом моих друзей Шампьонэ и Массены. Я всегда защищал отечество и любил свободу. Меня зовут… В этот момент раздался бешеный стук в дверь сарая. В заседание комитета ворвался гусарский квартирмейстер, очень тоненький, изящный и кокетливо одетый, который, задыхаясь, крикнул:
– Скорей! Скорей! Прочь отсюда, товарищи!
– Что случилось, Ренэ? – поспешно спросил Марсель, подбегая к квартирмейстеру, бывшему не кем иным, как Ренэ, Красавчиком Сержантом батальона Майен-э-Луар, верным и неразлучным спутником полкового лекаря.
– Случилось то, что вы попались! Если вы останетесь здесь еще хоть на секунду – вас арестуют! Агенты Дюбуа следуют за мной по пятам…
Марсель немедленно кинулся на середину помещения и, открыв люк, обратился к заговорщикам:
– Товарищи, скроемся этим ходом. Мы попадем в погреб друга, сообщника, а оттуда мы сможем пробраться в соседний дом, выходящий на другую улицу. В дорогу! Тирану недолго еще осталось травить нас своими сбирами. Да здравствует республика!
– Смерть тирану! Долой императора! – ответили филадельфийцы.
Марсель придерживал крышку и все собравшиеся по очереди спускались туда.
Ренэ хотел обождать, пока Марсель в свою очередь исчезнет в дыре, но гот сделал ему знак, приказывавший проходить дальше, и, указывая на Леонида, сказал:
– Проходите! Я после вас.
– Ни в коем случае, – отозвался тот. – Я являюсь здесь капитаном потерпевшего крушение судна. Я должен уйти последним.
Марсель жестом выразил покорность и поставил ногу на ступеньку лестницы. Но, начав спускаться, он поднял голову и спросил:
– Простите, вас перебили как раз в тот момент, когда вы собирались назвать ваше имя. Быть может, вы все-таки скажете мне его… хотя бы для занесения в протокол этого заседания?
– Совершенно правильно, – ответил Леонид и, спускаясь в свою очередь в темное отверстие хода сзади Марселя, он назвал себя: – Генерал Мале!
Затем он опустил за собой крышку.
Было самое время. В дверь сарая, служившего помещением для заседания комитета улицы Бург-л'Аббэ, раздался бешеный стук ружейных прикладов, и наконец агенты префекта Дюбуа осторожно вошли в опустевший зал, тогда как филадельфийцы, добравшись до соседнего дома, рассеялись во все стороны, откладывая таким образом на неопределенное время выполнение проекта, за которое генерал Мале взялся много спустя, в момент отступления из России, 10 (22) октября 1812 года.
– Да, – продолжал Леонид таким громким голосом, что присутствовавшие даже испугались, как бы его голос не обратил внимания любопытствующих соседей или шнырявших повсюду агентов тайной полиции. – Да! Вовсе не требуется, чтобы Наполеон фактически умер – достаточно, если весть о его смерти обежит всю Францию. А как только повсеместно заговорят: «Император умер», так во всеобщем смятении империя распадется сама собой. Разве же это не колосс на глиняных ногах?
– Браво, гражданин Леонид! – сказал один из членов комитета. – Значит, вы хотите использовать отсутствие императора, чтобы распространить ложное известие о его смерти? Но какую же пользу для нашего дела вы собираетесь извлечь из того смятения, той анархии, которая явится следствием этой вести?
– Все предусмотрено, – спокойно ответил Леонид. – Сенат издаст декрет, которым вашему покорнейшему слуге будет вручено командование парижской армией. Генералу Массену будет поручено командование войсками, двинутыми против неприятеля. Другим декретом будет восстановлена национальная гвардия, главнокомандующим которой будет назначен генерал Лафайет.
– А что вы наметили для внутреннего управления страной?
– Заготовлено сенатское решение, назначающее состав временного правительства…
– Из кого будет состоять это временное правительство? – спросил Марсель. – Можете вы назвать нам имена?
– Не вижу причин скрывать от вас их. Это будут граждане Гара, Дестю де Траси, сенатор Ламбрех, генерал Моро и член бывшей Директории Карно. Председательствовать в этом комитете будет временный президент из военных.
– А кто этот президент? – нетерпеливо спросили многие из присутствующих, интересуясь именем истинного вожака, души этой организации.
– Этим президентом буду я.
– Отлично! – сказал маркиз де Лювеньи. – Ну, а скажите, ваше правительство будет по характеру республиканским?
– А какой же другой образ правления возможен в нашей стране? – ответил Леонид, сурово смотря на маркиза.
Роялистский агент смолчал из боязни возбудить подозрения.
– За нас будут народ и армия, – продолжал Леонид. – Мы отменим рекрутский набор и объявим мир всей Европе Никаких войн! Никаких военных повинностей! Французы смогут в мире вкушать плоды своей славы и благодетельного союза со всем человечеством! Вот что мы предложим народам. Освобожденный от тирана, народ снова восстановит республику, водрузит на прежнее место повергнутую статую Свободы!
Присутствующие ответили аплодисментами на эту программу, и руки близстоящих протянулись к Леониду с поздравлениями.
Но тут Марсель, который отчасти руководил прениями, вмешался и сказал:
– Граждане, вы выслушали это ясное, блестящее и практическое изложение плана, созданного нашим товарищем Леонидом с одобрения цензора Филопомена. Согласны ли вы принять этот план?
– Да, да! – закричало большинство.
– Теперь только остается назначить число и день приведения его в исполнение!
– Простите, но только я один должен знать это число и день, – вмешался Леонид, – необходимо, чтобы оно сохранялось в абсолютной тайне. В решительный момент я извещу вас. Согласны?
– Да, да! Смерть тирану! Долой императора! – раздались возгласы заговорщиков, захваченных энергией и властью их нового начальника.
– Друзья мои, я рассчитываю на вас так же, как вы можете рассчитывать на меня, – продолжал Леонид. – Теперь, прежде чем мы расстанемся, я должен поблагодарить вас за лестный прием, который вам было угодно оказать мне согласно рекомендации моего товарища полковника Удэ. А затем мне предстоит еще кое-что. Я назвал вам имена всех членов временного правительства, за исключением одного… это – моего собственного. Я должен назвать вам и его тоже.
Воцарилось мертвое молчание; все с громадным любопытством ждали имени того смелого заговорщика, который собирался, распространив внезапно известие о смерти императора, овладеть властью и вынудить армию к повиновению.
– Филадельфийцы! – сказал Леонид с отважной простотой. – Я родился в Доле двадцать восьмого января 1754 года; таким образом мне уже пятьдесят два года; солдатом я стал с шестнадцати лет. Я командовал франконским отрядом на празднике федерации. Я был губернатором Безансона. В Италии я стал бригадным генералом, где служил под началом моих друзей Шампьонэ и Массены. Я всегда защищал отечество и любил свободу. Меня зовут… В этот момент раздался бешеный стук в дверь сарая. В заседание комитета ворвался гусарский квартирмейстер, очень тоненький, изящный и кокетливо одетый, который, задыхаясь, крикнул:
– Скорей! Скорей! Прочь отсюда, товарищи!
– Что случилось, Ренэ? – поспешно спросил Марсель, подбегая к квартирмейстеру, бывшему не кем иным, как Ренэ, Красавчиком Сержантом батальона Майен-э-Луар, верным и неразлучным спутником полкового лекаря.
– Случилось то, что вы попались! Если вы останетесь здесь еще хоть на секунду – вас арестуют! Агенты Дюбуа следуют за мной по пятам…
Марсель немедленно кинулся на середину помещения и, открыв люк, обратился к заговорщикам:
– Товарищи, скроемся этим ходом. Мы попадем в погреб друга, сообщника, а оттуда мы сможем пробраться в соседний дом, выходящий на другую улицу. В дорогу! Тирану недолго еще осталось травить нас своими сбирами. Да здравствует республика!
– Смерть тирану! Долой императора! – ответили филадельфийцы.
Марсель придерживал крышку и все собравшиеся по очереди спускались туда.
Ренэ хотел обождать, пока Марсель в свою очередь исчезнет в дыре, но гот сделал ему знак, приказывавший проходить дальше, и, указывая на Леонида, сказал:
– Проходите! Я после вас.
– Ни в коем случае, – отозвался тот. – Я являюсь здесь капитаном потерпевшего крушение судна. Я должен уйти последним.
Марсель жестом выразил покорность и поставил ногу на ступеньку лестницы. Но, начав спускаться, он поднял голову и спросил:
– Простите, вас перебили как раз в тот момент, когда вы собирались назвать ваше имя. Быть может, вы все-таки скажете мне его… хотя бы для занесения в протокол этого заседания?
– Совершенно правильно, – ответил Леонид и, спускаясь в свою очередь в темное отверстие хода сзади Марселя, он назвал себя: – Генерал Мале!
Затем он опустил за собой крышку.
Было самое время. В дверь сарая, служившего помещением для заседания комитета улицы Бург-л'Аббэ, раздался бешеный стук ружейных прикладов, и наконец агенты префекта Дюбуа осторожно вошли в опустевший зал, тогда как филадельфийцы, добравшись до соседнего дома, рассеялись во все стороны, откладывая таким образом на неопределенное время выполнение проекта, за которое генерал Мале взялся много спустя, в момент отступления из России, 10 (22) октября 1812 года.
V
Война началась. Наполеон с такой осторожностью и осмотрительностью готовился к первой встрече с врагом, как будто от этого зависело спасение Франции.
Наоборот, пруссаки с непростительной самонадеянностью положились на свою прежнюю военную репутацию, полную воспоминаний о Фридрихе Великом. Шовинистские публицисты вроде Генца раздували воинский задор граждан, а военные обманывали страну, уверяя, хоть и в других выражениях, но с той же кичливостью, как и французский маршал Лебеф спустя шестьдесят четыре года, будто у прусских войск не только нет ни в чем недостатка, но даже на гетрах гренадеров не найдется ни одной оторванной пуговицы. Пруссия, предводительствуемая старыми, выжившими из ума генералами, вроде герцога Брауншвейгского, Блюхера и Моллендорфа, стала, казалось, жертвой безумия и неосторожности.
5 октября 1806 года в Эрфурте был созван военный совет под председательством короля Фридриха Вильгельма. Герцог Брауншвейгский, князь Гогенлоэ, маршал Моллендор, министры, масса генералов, из которых состоял совет, заседали целых два дня.
Очень легко выигрывать сражения задним числом и исправлять план кампаний после его выполнения на деле – тогда можно легко избежать ошибок. Но и не впадая в этот обычный способ критики совершенных деяний, не аргументируя сообразно с результатом, все-таки нельзя не признать, что пруссаки с самого начала военной кампании совершили громадную ошибку.
Им следовало избежать немедленного столкновения с войсками Наполеона, имевшего в своем распоряжении южно-германские полки, им надо было сначала отступить, противопоставить французам труднопроходимые болотистые равнины, заманшь к северу и там соединиться с русской армией, которая, благодаря своей отдаленности не могла явиться на поле сражения ранее чем через два-три месяца. Некоторые из членов совета и подавали разумный совет в этом смысле, но королева Луиза, присутствовавшая на заседаниях, была в этом случае дурным гением Пруссии, как позднее другая государыня своими советами навлекла раздор на Францию.
Королева шептала супругу на ухо о том, что постыдно отступать перед французами, которым еще не приходилось иметь дело с первой армией в мире, с победителями при Росбахе. Что скажет народ, столь воодушевленный, экзальтированный, кричащий на всех площадях: «На Париж! На Париж!» А тут еще студенты, каждый вечер электризовавшие атмосферу пивных своими воинственными речами, произносимыми между обильными возлияниями богу Гамбринусу! И философы во главе с Фихте тоже совались сюда, так что в лабораториях и пинакотеках только и мечтали о том, как бы истребить французскую армию и отобрать древнюю немецкую область Лотарингию. Надо было грудью выступить на врага; первая победа откроет прусской армии дорогу на Париж! И королева Луиза заявила своему супругу:
– Вы колеблетесь, ваше величество? Народ, пожалуй, подумает, что вы просто трусите.
Слабый и нерешительный король Фридрих Вильгельм, который склонен был приостановить враждебные действия и вступить в переговоры о мире, поддался на подзуживания королевы Луизы. Впрочем, эта женщина явилась на эрфуртском совете просто выразительницей экзальтированных голов, формулируя взгляды всей расфантазировавшейся нации.
Таким образом было решено двинуться вперед. В оскорбительной и вызывающей ноте Пруссия потребовала от Франции, чтобы та немедленно убрала свою армию с правого берега Рейна. Крайний срок тому был назначен на 8 октября 1806 года.
Наоборот, пруссаки с непростительной самонадеянностью положились на свою прежнюю военную репутацию, полную воспоминаний о Фридрихе Великом. Шовинистские публицисты вроде Генца раздували воинский задор граждан, а военные обманывали страну, уверяя, хоть и в других выражениях, но с той же кичливостью, как и французский маршал Лебеф спустя шестьдесят четыре года, будто у прусских войск не только нет ни в чем недостатка, но даже на гетрах гренадеров не найдется ни одной оторванной пуговицы. Пруссия, предводительствуемая старыми, выжившими из ума генералами, вроде герцога Брауншвейгского, Блюхера и Моллендорфа, стала, казалось, жертвой безумия и неосторожности.
5 октября 1806 года в Эрфурте был созван военный совет под председательством короля Фридриха Вильгельма. Герцог Брауншвейгский, князь Гогенлоэ, маршал Моллендор, министры, масса генералов, из которых состоял совет, заседали целых два дня.
Очень легко выигрывать сражения задним числом и исправлять план кампаний после его выполнения на деле – тогда можно легко избежать ошибок. Но и не впадая в этот обычный способ критики совершенных деяний, не аргументируя сообразно с результатом, все-таки нельзя не признать, что пруссаки с самого начала военной кампании совершили громадную ошибку.
Им следовало избежать немедленного столкновения с войсками Наполеона, имевшего в своем распоряжении южно-германские полки, им надо было сначала отступить, противопоставить французам труднопроходимые болотистые равнины, заманшь к северу и там соединиться с русской армией, которая, благодаря своей отдаленности не могла явиться на поле сражения ранее чем через два-три месяца. Некоторые из членов совета и подавали разумный совет в этом смысле, но королева Луиза, присутствовавшая на заседаниях, была в этом случае дурным гением Пруссии, как позднее другая государыня своими советами навлекла раздор на Францию.
Королева шептала супругу на ухо о том, что постыдно отступать перед французами, которым еще не приходилось иметь дело с первой армией в мире, с победителями при Росбахе. Что скажет народ, столь воодушевленный, экзальтированный, кричащий на всех площадях: «На Париж! На Париж!» А тут еще студенты, каждый вечер электризовавшие атмосферу пивных своими воинственными речами, произносимыми между обильными возлияниями богу Гамбринусу! И философы во главе с Фихте тоже совались сюда, так что в лабораториях и пинакотеках только и мечтали о том, как бы истребить французскую армию и отобрать древнюю немецкую область Лотарингию. Надо было грудью выступить на врага; первая победа откроет прусской армии дорогу на Париж! И королева Луиза заявила своему супругу:
– Вы колеблетесь, ваше величество? Народ, пожалуй, подумает, что вы просто трусите.
Слабый и нерешительный король Фридрих Вильгельм, который склонен был приостановить враждебные действия и вступить в переговоры о мире, поддался на подзуживания королевы Луизы. Впрочем, эта женщина явилась на эрфуртском совете просто выразительницей экзальтированных голов, формулируя взгляды всей расфантазировавшейся нации.
Таким образом было решено двинуться вперед. В оскорбительной и вызывающей ноте Пруссия потребовала от Франции, чтобы та немедленно убрала свою армию с правого берега Рейна. Крайний срок тому был назначен на 8 октября 1806 года.