— Ну, если ты свят, то скажи нам, как надо молиться.
— Кто вам сказал, что я свят? Я вовсе не свят, и даже, наоборот, я очень грешен.
— Нет, мы тебе в этом не верим: ты себе выколол глаз, и теперь ты один среди всех здесь спокоен. Ты не пугаешься смерти. Скажи-ка нам, как молиться? Если нужно враспев, то мы все станем петь, а если говором выговаривать, то будем говором читать молитвы. Говори скорее, ждать некогда, мало уж времени осталось, чтоб молиться.
Тогда Зенон, не желая ничем прибавлять розни, коротко ответил ближе стоявшим, что он имеет обычай молиться в благоговейном молчании, но не осуждает и тех, которые любят поднимать к небу и глаза и руки, нужно только, чтобы руки молящихся были чисты от корысти, а душа — свободна от всякого зла и возносилась бы к небу с мыслью о вечности. Тогда в ней исчезает страх за утрату кратковременной земной жизни и… гора начинает двигаться…
— Вот нам теперь это и надо, чтобы не было страха, пока гора двинется с места.
Сам же Зенон тихо отделился от толпы и, скрываемый темнотою египетской ночи, пошёл к вершине горы.
Отойдя так далеко, как можно сильною рукой два раза перебросить швырковый камень, он сел на землю и, обняв руками колена, стал призывать в свою душу необходимое в решительную минуту спокойствие. Он вспоминал Христа, Петра, Стефана и своего учителя, как они проводили свои предсмертные минуты, и укреплял себя в решимости завтра ранее всех взойти одному на гребень горы, призвать мужество в душу свою, стать на виду собравшегося народа и ожидать, что будет.
«Пусть меня поразит стрела, — подумал Зенон, — и, может быть, тогда им довольно будет моей смерти, и другие будут свободны, а я буду счастлив; я совершу своё дело».
От того места, где сидел теперь Зенон, до самого верха горы, откуда был виден табор, амфитеатр и река Нил, осталось тоже не больше, как два переброса.
Оттуда доносился до слуха его звук музыкальных инструментов, и трещоток, и пиршественные нетрезвые клики, а с другой стороны, оттуда, где остались христиане, ветерок наносил греческий напев молитв, которые тянули пресвитеры.
Вдруг Зенон, погруженный в глубокую думу, вздрогнул от неожиданного прикосновения нежной руки к его волосам.
Глава двадцать девятая
Глава тридцатая
Глава тридцать первая
Глава тридцать вторая
Глава тридцать третья
— Кто вам сказал, что я свят? Я вовсе не свят, и даже, наоборот, я очень грешен.
— Нет, мы тебе в этом не верим: ты себе выколол глаз, и теперь ты один среди всех здесь спокоен. Ты не пугаешься смерти. Скажи-ка нам, как молиться? Если нужно враспев, то мы все станем петь, а если говором выговаривать, то будем говором читать молитвы. Говори скорее, ждать некогда, мало уж времени осталось, чтоб молиться.
Тогда Зенон, не желая ничем прибавлять розни, коротко ответил ближе стоявшим, что он имеет обычай молиться в благоговейном молчании, но не осуждает и тех, которые любят поднимать к небу и глаза и руки, нужно только, чтобы руки молящихся были чисты от корысти, а душа — свободна от всякого зла и возносилась бы к небу с мыслью о вечности. Тогда в ней исчезает страх за утрату кратковременной земной жизни и… гора начинает двигаться…
— Вот нам теперь это и надо, чтобы не было страха, пока гора двинется с места.
Сам же Зенон тихо отделился от толпы и, скрываемый темнотою египетской ночи, пошёл к вершине горы.
Отойдя так далеко, как можно сильною рукой два раза перебросить швырковый камень, он сел на землю и, обняв руками колена, стал призывать в свою душу необходимое в решительную минуту спокойствие. Он вспоминал Христа, Петра, Стефана и своего учителя, как они проводили свои предсмертные минуты, и укреплял себя в решимости завтра ранее всех взойти одному на гребень горы, призвать мужество в душу свою, стать на виду собравшегося народа и ожидать, что будет.
«Пусть меня поразит стрела, — подумал Зенон, — и, может быть, тогда им довольно будет моей смерти, и другие будут свободны, а я буду счастлив; я совершу своё дело».
От того места, где сидел теперь Зенон, до самого верха горы, откуда был виден табор, амфитеатр и река Нил, осталось тоже не больше, как два переброса.
Оттуда доносился до слуха его звук музыкальных инструментов, и трещоток, и пиршественные нетрезвые клики, а с другой стороны, оттуда, где остались христиане, ветерок наносил греческий напев молитв, которые тянули пресвитеры.
Вдруг Зенон, погруженный в глубокую думу, вздрогнул от неожиданного прикосновения нежной руки к его волосам.
Глава двадцать девятая
Зенон поднял голову и увидал возле себя Нефору.
— Что тебе опять от меня нужно? — спросил её Зенон.
— Раньше мне нужна была твоя любовь, а с той поры, когда ты отверг меня, мне стала нужна твоя гибель.
— Да простит тебе небо злое желание; но если тебе нужна была моя гибель, для чего ты губишь не меня одного, а такое множество других людей?
— Я ненавижу всех людей твоей веры: я хочу, чтобы все вы сразу были осмеяны в том, во что вы верите, и это уже достигнуто.
— Может быть, ты ещё ошибёшься.
— Ну, оставь вздор! Разве все самые лучшие люди ваши не сомневаются; разве они не разбежались, а остальные не ищут возможности скрыться? И ты сам теперь отдалился разве не с тою же целью, чтобы скрыться от прочих и спасти свою жизнь? Я тебя понимаю — ты должен сильно страдать, видя свою ошибку и слабость своих единоверцев, и я рада, что дождалась этого и могу спасти тебя: следуй скорее за мною. Я приготовила всё, чтобы спасти тебя от позора и смерти.
— А тебе разве известно, что нас непременно ждёт смерть и позор?
— Без сомнения! — отвечала Нефора, — ведь гора не пойдёт с своего места и не загородит Нила, чтобы поднять его воды, а разгневанный народ побьёт вас камнями или побросает в реку. Бежим, следуй за мною: любовь моя скроет тебя и будет твоим утешением!
И она сильно тянула за руку Зенона.
— Я не намерен бежать! — ответил Зенон, отстраняя руку Нефоры.
Она остановилась.
— Что же ты хочешь делать?
— Я исполню мой долг и умру, если нужно.
Нефора опустилась и села возле него на землю и проговорила:
— Тогда и я здесь останусь с тобою.
— Для чего?
— Для того, что я люблю тебя, — жизнь без тебя мне несносна. Знай: я в отчаянии обещала правителю выйти замуж за его сына, а между тем я не в силах исполнить это обещание. Умереть с тобою мне отраднее, чем жить с ненавистным Дуназом. Пусть берут моё богатство, но себя я не отдам и умру вместе с тобою.
Зенон взял её руку и тихо сказал:
— Я должен бы благодарить тебя за такие чувства; но если ты любишь меня, то я стану просить тебя сделать другое.
— Говори, я всё для тебя сделаю!
В голосе Нефоры стали слышаться слёзы.
— Если небу угодно, чтобы через час мы погибли, то умоляю тебя, не губи себя вместе со мною и не выходи замуж за человека, в котором нет ни рассудка, ни доброго сердца. Сделай другое.
— Что же я должна сделать?
После нас останется много сирот и старцев, которых пошлют в цепях в каменоломни, — останься жить и живи долго для них. Подай мне эту милостыню… обещай мне это, Нефора, и я счастливо умру, передав тебе любовь мою к страдающим людям!
При слове «любовь» Нефора вздрогнула и прошептала:
— Повтори.
— Что?
— Ещё раз повтори это слово. О Зенон! Если б ты знал, как для меня сильно слово «любовь»!
— Конечно, я это знаю, Нефора. Любовь обнимает всех в одном сердце.
— Отчего же ты не любил меня, Зенон?
— Я не мог принять той любви, которая принуждала меня пренебречь послушанием к словам моего учителя и забыть его просьбы для удовольствий плоти, но теперь, когда ты не та, какою была, а иная, когда ты укрепляешь, а не расслабляешь дух мой и обещаешь отдать себя делам любви, — теперь я люблю тебя, сострадательная Нефора.
Нефора схватила обеими руками руки Зенона и вскричала:
— Ты взял моё сердце… Я сделаю всё, чего ты желаешь, я стану жить с тобой для добра, но лучше всего… всё-таки бежим отсюда: в толпе есть люди, которые нас укроют, мы уйдём, и я буду твоею рабой.
— Рабой? Для чего же, Нефора? Ты теперь любишь людей без различия их породы и веры; ты готова служить им, ты одного со мной духа, ты сестра мне, мой друг… Если хочешь, будь моя невеста… Я счастлив, я не боюсь ничего и умру, благословляя тебя за то, что ты восхитила меня твоим чудным порывом, но я не побегу, я не скроюсь от тех, кто несчастлив, и… я скажу тебе больше: я не дам унизить насмешкой его… того, кого я зову моим учителем и моим господином… Довольно его унижали! Если я даже останусь один — что, быть может, случится, — я один взойду на гребень горы: пусть видят, что кто его любит, тот ему верит.
— Но для чего это нужно?
— Это нужно для счастья людей, потому что в учении его сокрыт путь ко всеобщему счастию, но чтобы идти этим путём… надо верить, Нефора, — надо сдвинуть в жизни что тяжелее и крепче горы, и для того надо быть готовым на всё, не считая, сколько нас: один или много.
— Ты не будешь один, — отвечала Нефора, и в её голосе почувствовалось волнение и слёзы.
Зенон опять взял её за руку и сказал ей:
— Но отчего ты смутна, и зачем грусть в твоём голосе?
— Я боюсь отвечать тебе правду.
— Не бойся, ответь.
— Он… этот твой учитель стал и стоит между мною и тобою… Ты его любишь больше меня… Он меня от тебя отстраняет…
Зенон покачал головою.
— Нет, Нефора, — сказал он, — тот, кого я люблю, тот, кто мог быть знатен и предпочёл быть нищим, мог уничтожить своих врагов, и вместо того молился за них, — он никого не разлучает, — он соединит нас и научит любви, возвышающей душу и сердце!
— Я не хочу такой любви.
— Отчего?
— Она никогда не может удовлетворить сердце женщины.
— Ты ошибаешься. Слушай меня терпеливо. Мы с тобою в земле фараонов. Ночь сокрывает от нас места, на которые я мог бы тебе указать и сказать: там город Он, там пирамиды Гизеха, которые видели Юзуф и Зулейка.[*]
Зулейка любила Юзуфа мятежною страстью, такою же, какой ты дала над собою волю однажды. Она не боялась уронить себя и своего мужа этою любовью. Юзуф был прекрасен. Он был, конечно, красивей меня. Об этом дошла до нас их чудесная повесть. Когда знатные женщины укоряли Зулейку за то, что она любит Юзуфа, она дала этим женщинам по ножу и по апельсину, и когда они стали чистить свои апельсины, Зулейка кликнула своего «раба». Юзуф вошёл, и все женщины обрезали себе руки и уронили свои апельсины… Но Юзуф тогда не любил прекрасную Зулейку, и его не влекло к ней потому, что Юзуф не любил лжи и обмана. Зулейка отомстила ему и погубила его. Ему это стоило более глаза. Юзуфа сокрыла темница, а Зулейка стала томиться и плакать, и когда умер её муж, она бросила дом свой и жила в шалаше, оплакивая свою жестокость и повторяя имя Юзуфа… И когда об этом услышал Юзуф, тогда согрелось сердце его и он пришёл к Зулейке в её тростниковый шалаш и сказал: «Ты добра, голубица моя, и будь мне женой». Неужто такая любовь, по-твоему, хуже угарного чада туманящей страсти, которая быстро пройдёт и оставит одно сожаление? Любовь же того, кто может сказать: «всем ты добра, моя голубица», — обещает разумную жизнь, а не пыл… Суди же, что лучше? Вот и ты теперь… кротка и добра… ты не мятёшься о том, чтобы всех превзойти на собрании убором; ты меня слушаешь тихо и, может быть… скажешь: «Друг мой, Зенон! я в себе чувствую новое сердце. Будь силён и ничем не смущайся. Пусть будет что будет: иди, куда тебя повлекут — на смерть или в каменоломни, — Нефора твой друг: она останется жить, она будет матерью всех несчастных сирот, которых оставят погубленные христиане»…
— Оставь! о, оставь! я всё это сделаю, и всё для тебя.
— Нет, для того, кого я люблю больше себя и кому я хочу быть послушен во всем, что мне ясно и что непонятно.
— Пусть будет и так! Твой друг я и раба твоего господина!
Зенон привстал, тихо поцеловал Нефору в голову и сказал:
— Теперь всё совершилось, гора тронулась с места.
— Да, — отвечала Нефора, — и мне показалось, что земля под ногами как будто качнулась…
— Ты очень устала, нам время расстаться. Рассвет должен быть близко. Сереет, и я замечаю вдали крестьянина в спаржевом поле. Прощай, друг мой Нефора, — возвратись скорей в город и обо мне не заботься: я делаю то, что я должен делать; я не боюсь каменоломен: я художник, и меня не заставят катать гранит, а я буду выделывать гаторовы головы[35]… и я буду счастлив там, далеко в изгнании, я буду вспоминать о тебе и буду радоваться, что ты стала не та, какою была, что ты любишь людей и живёшь для того, чтобы делать добро людям. ещё раз прощай и не следуй за мною… Но что это такое?.. Теперь вдруг и мне показалось, что вправду земля под ногами вогнулась и опять поднялась!
— Да, да! трясётся земля!
— И я слышу гул… что-то трещит в глубине под горою… И когда собрались эти тучи! Огонь и вода падают с неба!..
Это была гроза — столь редкое явление под безоблачным небом Египта, что Нефора её даже не могла представить, но Зенон читал Страбона[36] и сейчас же узнал это явление и вспомнил, как оно при своей редкости в Египте бывает сильно и страшно. Да и размышлять ни о чём не оставалось времени, потому что на них полил такой сплошной ливень, под которым только и осталось скорее упасть ниц. Вода лилась не каплями и не ручьями, а цельным, сплошным потоком, молнии реяли, гром грохотал, и земля содрогалась, пухла и вновь вздымалась и гудела.
Кричавший верблюд, и ночные капли в доме правителя, и танцевавший на берегу чёрный ибис — все оправдали свои приметы: над землёй Мицраима повторилась гроза и ливень Страбона…
Зенон, поверженный ниц, помышлял только о том: если таково здесь на горе, что нельзя встать и нельзя сделать шага, то что же теперь должно происходить в долинах, куда должны устремиться сбегающие с гор воды!..
— Что тебе опять от меня нужно? — спросил её Зенон.
— Раньше мне нужна была твоя любовь, а с той поры, когда ты отверг меня, мне стала нужна твоя гибель.
— Да простит тебе небо злое желание; но если тебе нужна была моя гибель, для чего ты губишь не меня одного, а такое множество других людей?
— Я ненавижу всех людей твоей веры: я хочу, чтобы все вы сразу были осмеяны в том, во что вы верите, и это уже достигнуто.
— Может быть, ты ещё ошибёшься.
— Ну, оставь вздор! Разве все самые лучшие люди ваши не сомневаются; разве они не разбежались, а остальные не ищут возможности скрыться? И ты сам теперь отдалился разве не с тою же целью, чтобы скрыться от прочих и спасти свою жизнь? Я тебя понимаю — ты должен сильно страдать, видя свою ошибку и слабость своих единоверцев, и я рада, что дождалась этого и могу спасти тебя: следуй скорее за мною. Я приготовила всё, чтобы спасти тебя от позора и смерти.
— А тебе разве известно, что нас непременно ждёт смерть и позор?
— Без сомнения! — отвечала Нефора, — ведь гора не пойдёт с своего места и не загородит Нила, чтобы поднять его воды, а разгневанный народ побьёт вас камнями или побросает в реку. Бежим, следуй за мною: любовь моя скроет тебя и будет твоим утешением!
И она сильно тянула за руку Зенона.
— Я не намерен бежать! — ответил Зенон, отстраняя руку Нефоры.
Она остановилась.
— Что же ты хочешь делать?
— Я исполню мой долг и умру, если нужно.
Нефора опустилась и села возле него на землю и проговорила:
— Тогда и я здесь останусь с тобою.
— Для чего?
— Для того, что я люблю тебя, — жизнь без тебя мне несносна. Знай: я в отчаянии обещала правителю выйти замуж за его сына, а между тем я не в силах исполнить это обещание. Умереть с тобою мне отраднее, чем жить с ненавистным Дуназом. Пусть берут моё богатство, но себя я не отдам и умру вместе с тобою.
Зенон взял её руку и тихо сказал:
— Я должен бы благодарить тебя за такие чувства; но если ты любишь меня, то я стану просить тебя сделать другое.
— Говори, я всё для тебя сделаю!
В голосе Нефоры стали слышаться слёзы.
— Если небу угодно, чтобы через час мы погибли, то умоляю тебя, не губи себя вместе со мною и не выходи замуж за человека, в котором нет ни рассудка, ни доброго сердца. Сделай другое.
— Что же я должна сделать?
После нас останется много сирот и старцев, которых пошлют в цепях в каменоломни, — останься жить и живи долго для них. Подай мне эту милостыню… обещай мне это, Нефора, и я счастливо умру, передав тебе любовь мою к страдающим людям!
При слове «любовь» Нефора вздрогнула и прошептала:
— Повтори.
— Что?
— Ещё раз повтори это слово. О Зенон! Если б ты знал, как для меня сильно слово «любовь»!
— Конечно, я это знаю, Нефора. Любовь обнимает всех в одном сердце.
— Отчего же ты не любил меня, Зенон?
— Я не мог принять той любви, которая принуждала меня пренебречь послушанием к словам моего учителя и забыть его просьбы для удовольствий плоти, но теперь, когда ты не та, какою была, а иная, когда ты укрепляешь, а не расслабляешь дух мой и обещаешь отдать себя делам любви, — теперь я люблю тебя, сострадательная Нефора.
Нефора схватила обеими руками руки Зенона и вскричала:
— Ты взял моё сердце… Я сделаю всё, чего ты желаешь, я стану жить с тобой для добра, но лучше всего… всё-таки бежим отсюда: в толпе есть люди, которые нас укроют, мы уйдём, и я буду твоею рабой.
— Рабой? Для чего же, Нефора? Ты теперь любишь людей без различия их породы и веры; ты готова служить им, ты одного со мной духа, ты сестра мне, мой друг… Если хочешь, будь моя невеста… Я счастлив, я не боюсь ничего и умру, благословляя тебя за то, что ты восхитила меня твоим чудным порывом, но я не побегу, я не скроюсь от тех, кто несчастлив, и… я скажу тебе больше: я не дам унизить насмешкой его… того, кого я зову моим учителем и моим господином… Довольно его унижали! Если я даже останусь один — что, быть может, случится, — я один взойду на гребень горы: пусть видят, что кто его любит, тот ему верит.
— Но для чего это нужно?
— Это нужно для счастья людей, потому что в учении его сокрыт путь ко всеобщему счастию, но чтобы идти этим путём… надо верить, Нефора, — надо сдвинуть в жизни что тяжелее и крепче горы, и для того надо быть готовым на всё, не считая, сколько нас: один или много.
— Ты не будешь один, — отвечала Нефора, и в её голосе почувствовалось волнение и слёзы.
Зенон опять взял её за руку и сказал ей:
— Но отчего ты смутна, и зачем грусть в твоём голосе?
— Я боюсь отвечать тебе правду.
— Не бойся, ответь.
— Он… этот твой учитель стал и стоит между мною и тобою… Ты его любишь больше меня… Он меня от тебя отстраняет…
Зенон покачал головою.
— Нет, Нефора, — сказал он, — тот, кого я люблю, тот, кто мог быть знатен и предпочёл быть нищим, мог уничтожить своих врагов, и вместо того молился за них, — он никого не разлучает, — он соединит нас и научит любви, возвышающей душу и сердце!
— Я не хочу такой любви.
— Отчего?
— Она никогда не может удовлетворить сердце женщины.
— Ты ошибаешься. Слушай меня терпеливо. Мы с тобою в земле фараонов. Ночь сокрывает от нас места, на которые я мог бы тебе указать и сказать: там город Он, там пирамиды Гизеха, которые видели Юзуф и Зулейка.[*]
Зулейка любила Юзуфа мятежною страстью, такою же, какой ты дала над собою волю однажды. Она не боялась уронить себя и своего мужа этою любовью. Юзуф был прекрасен. Он был, конечно, красивей меня. Об этом дошла до нас их чудесная повесть. Когда знатные женщины укоряли Зулейку за то, что она любит Юзуфа, она дала этим женщинам по ножу и по апельсину, и когда они стали чистить свои апельсины, Зулейка кликнула своего «раба». Юзуф вошёл, и все женщины обрезали себе руки и уронили свои апельсины… Но Юзуф тогда не любил прекрасную Зулейку, и его не влекло к ней потому, что Юзуф не любил лжи и обмана. Зулейка отомстила ему и погубила его. Ему это стоило более глаза. Юзуфа сокрыла темница, а Зулейка стала томиться и плакать, и когда умер её муж, она бросила дом свой и жила в шалаше, оплакивая свою жестокость и повторяя имя Юзуфа… И когда об этом услышал Юзуф, тогда согрелось сердце его и он пришёл к Зулейке в её тростниковый шалаш и сказал: «Ты добра, голубица моя, и будь мне женой». Неужто такая любовь, по-твоему, хуже угарного чада туманящей страсти, которая быстро пройдёт и оставит одно сожаление? Любовь же того, кто может сказать: «всем ты добра, моя голубица», — обещает разумную жизнь, а не пыл… Суди же, что лучше? Вот и ты теперь… кротка и добра… ты не мятёшься о том, чтобы всех превзойти на собрании убором; ты меня слушаешь тихо и, может быть… скажешь: «Друг мой, Зенон! я в себе чувствую новое сердце. Будь силён и ничем не смущайся. Пусть будет что будет: иди, куда тебя повлекут — на смерть или в каменоломни, — Нефора твой друг: она останется жить, она будет матерью всех несчастных сирот, которых оставят погубленные христиане»…
— Оставь! о, оставь! я всё это сделаю, и всё для тебя.
— Нет, для того, кого я люблю больше себя и кому я хочу быть послушен во всем, что мне ясно и что непонятно.
— Пусть будет и так! Твой друг я и раба твоего господина!
Зенон привстал, тихо поцеловал Нефору в голову и сказал:
— Теперь всё совершилось, гора тронулась с места.
— Да, — отвечала Нефора, — и мне показалось, что земля под ногами как будто качнулась…
— Ты очень устала, нам время расстаться. Рассвет должен быть близко. Сереет, и я замечаю вдали крестьянина в спаржевом поле. Прощай, друг мой Нефора, — возвратись скорей в город и обо мне не заботься: я делаю то, что я должен делать; я не боюсь каменоломен: я художник, и меня не заставят катать гранит, а я буду выделывать гаторовы головы[35]… и я буду счастлив там, далеко в изгнании, я буду вспоминать о тебе и буду радоваться, что ты стала не та, какою была, что ты любишь людей и живёшь для того, чтобы делать добро людям. ещё раз прощай и не следуй за мною… Но что это такое?.. Теперь вдруг и мне показалось, что вправду земля под ногами вогнулась и опять поднялась!
— Да, да! трясётся земля!
— И я слышу гул… что-то трещит в глубине под горою… И когда собрались эти тучи! Огонь и вода падают с неба!..
Это была гроза — столь редкое явление под безоблачным небом Египта, что Нефора её даже не могла представить, но Зенон читал Страбона[36] и сейчас же узнал это явление и вспомнил, как оно при своей редкости в Египте бывает сильно и страшно. Да и размышлять ни о чём не оставалось времени, потому что на них полил такой сплошной ливень, под которым только и осталось скорее упасть ниц. Вода лилась не каплями и не ручьями, а цельным, сплошным потоком, молнии реяли, гром грохотал, и земля содрогалась, пухла и вновь вздымалась и гудела.
Кричавший верблюд, и ночные капли в доме правителя, и танцевавший на берегу чёрный ибис — все оправдали свои приметы: над землёй Мицраима повторилась гроза и ливень Страбона…
Зенон, поверженный ниц, помышлял только о том: если таково здесь на горе, что нельзя встать и нельзя сделать шага, то что же теперь должно происходить в долинах, куда должны устремиться сбегающие с гор воды!..
Глава тридцатая
Более часа водный океан из воздуха переливался страшным потоком на землю; но едва стало тише, Зенон встал, поднял под локти бесчувственную Нефору, прислонил её к камню и сам бросился на гребень горы. Он опасался, чтобы не опоздать и не прийти последним туда, где всем было должно собраться; но когда он взбежал, то увидал, что никого из христиан ещё не было, а сам он не узнал внизу знакомой картины: земля вся исчезла, а Нил был необъятен, как безбрежное море. По мутным волнам неслись опрокинутые челноки, плыли хижины и целые пальмы, вывороченные с корнями, а у самой подошвы горы множество человеческих существ боролись и лезли один на плечи другого, как раки в глиняном горшке…
Зенон упал на колени и вскрикнул:
— Небесный отец! пощади всех живущих. Ты дал им понять, что тебе всё возможно, низведи же в сердца их любовь к другим людям!
И когда он молился, он почувствовал, что гора взбухала, как губка, кремнистые рёбра её впадали, а мягкая осыпь выпячивалась, и покрывавшие её плиты лопались и крошились… И вдруг всё всколебалось, оскретки мелких камней брызнули, как из пращи, и сыпучие оползни сунулись и поползли вниз целыми пластами.
— Зенон, гора движется! — услыхал Зенон у себя за плечами, и на руки его с высоты упала Нефора.
Зенон оглянулся и увидал, что огромный отломок горы, на котором стоял он, отделился и летит по скользкому склону в воду.
— Будь твоя воля над нами! — прошептал Зенон и прижал к своей груди сомлевшую Нефору.
И глыба с обоими с ними катилась, а из волн и из расщелин горы люди кричали:
— Гора идёт!.. Гора идёт!! Велик бог христианский! Сдвинул гору художник Зенон златокузнец!
Зенон упал на колени и вскрикнул:
— Небесный отец! пощади всех живущих. Ты дал им понять, что тебе всё возможно, низведи же в сердца их любовь к другим людям!
И когда он молился, он почувствовал, что гора взбухала, как губка, кремнистые рёбра её впадали, а мягкая осыпь выпячивалась, и покрывавшие её плиты лопались и крошились… И вдруг всё всколебалось, оскретки мелких камней брызнули, как из пращи, и сыпучие оползни сунулись и поползли вниз целыми пластами.
— Зенон, гора движется! — услыхал Зенон у себя за плечами, и на руки его с высоты упала Нефора.
Зенон оглянулся и увидал, что огромный отломок горы, на котором стоял он, отделился и летит по скользкому склону в воду.
— Будь твоя воля над нами! — прошептал Зенон и прижал к своей груди сомлевшую Нефору.
И глыба с обоими с ними катилась, а из волн и из расщелин горы люди кричали:
— Гора идёт!.. Гора идёт!! Велик бог христианский! Сдвинул гору художник Зенон златокузнец!
Глава тридцать первая
Как только ударил гром и полил страшный ливень, все расположившиеся у горы люди, чувства которых не были совсем омрачены пьянством, мгновенно вскочили и бросились бежать в обход горы и здесь на её тыловой стороне встретили кучку христиан, мимо которых потоки сбегали обширным рвом. Правитель убегал впереди всех, несясь вскачь на своей колеснице, в которую был впряжён один конь его, а другой неизвестно чей. У одной из расщелин он увидал вылезавшего из оврага Пеоха и закричал ему:
— Ты видишь — гора идёт!
— Вижу, — мрачно ответил Пеох.
— Говори же скорее: как в христианском учении сказано, что надо сделать, чтобы остановить гору?
— Увы, в их учении сказано только, как «сдвинуть гору», но ничего не сказано, как её остановить.
— Зачем же ты этого не сказал нам ранее?
Все подхватили слово правителя и закричали:
Пеох засверкал воспалёнными глазами и поднял руку, чтобы швырнуть в оскорбителей своею палкой, но в то же мгновение покатился к ногам правителя, поражённый ударом кола в затылок…
Правитель испугался и погнал скорее своих разномастных коней к христианскому стану и закричал им:
— Друзья мои! молитесь, чтобы гора стала!
Христиане же были в растерянности и, оставаясь до сих пор с другой стороны горы, противоположной той, где появились Зенон и Нефора, не видали ничего того, что произошло у обрывов, и отвечали:
— Ах, господин, для чего ты к нам всё придираешься? Мы ещё не совсем согласились, как молиться, чтобы гора двинулась, а ты уже требуешь новое, чтобы мы остановили гору.
Правитель махнул на них рукою и поехал далее, сказав им:
— Гора уже идёт, бегите скорее вверх, и вы увидите оттуда, что совершилось.
Тогда все христиане устремились на верх горы, откуда раньше спустились Зенон и Нефора, и увидели удивительную и совершенно новую картину, вовсе не ту, которую видел правитель, а иную: гора с водой встретились… глинистый оползень, на котором спустились Зенон и Нефора, стал над самою поверхностью воды… К ним подплыла барка с шёлковым парусом, на которой стоял персианин, служитель Зенона. Он взял в барку Зенона и Нефору, и барка снова отплыла. Поверхность воды более уже не бурлила, а была спокойна и гладка. Кроме барки Зенона, по реке плавали голубые и белые цветы лотоса, а над водою, ближе к берегам, носились стаи птиц, чайки и морские вороны и жадно выхватывали во множестве нагнанных рыб; ближе к берегам плыли и толкались золотые шары огромнейших дынь… и вдруг все сразу заметили продолговатый плёс, в средине которого казалось что-то похожее на ивовое бревно в кожуре… Крокодил!..
Появление крокодила было верною приметой, что Нил полон, крокодил всегда приходил вестником от болот Филэ и Сиуна.
И действительно, навстречу правителю скакал из города вестник с письмом, которое ещё до грозы принёс голубь из Мемфиса: Нил разлился, и жители Фив уже вышли на кровли.
Оставалось веселиться и радоваться: урожай обеспечен, и вина христиан была позабыта на время. Стан весь снимался. Слуги в топкой грязи, как могли, ловили и запрягали коней и седлали ослов и верблюдов. Все перемокшие и измученные люди при взошедшем ярком солнце ободрились и стали снова шутить и смеяться и потянулись к городу…
Все остатки погибших шатров, и людей, и животных убирал Нил… Зенона и Нефоры здесь уже не было, и о них не вспоминал и не справлялся никто. Все спешили домой… Христиане были успокоены и, к довершению радости, по возвращении в Александрию нашли своего патриарха, который ещё ранее их успел возвратиться в свои палаты. Правитель захотел его увидеть и послал за ним колесницу, но патриарх отвечал:
— Колесница так же удобно может доставить ко мне правителя, как и меня к нему, а дорога от меня до него так же длинна, как от него до меня. Пусть он придёт ко мне, если хочет.
— Ты видишь — гора идёт!
— Вижу, — мрачно ответил Пеох.
— Говори же скорее: как в христианском учении сказано, что надо сделать, чтобы остановить гору?
— Увы, в их учении сказано только, как «сдвинуть гору», но ничего не сказано, как её остановить.
— Зачем же ты этого не сказал нам ранее?
Все подхватили слово правителя и закричали:
Пеох засверкал воспалёнными глазами и поднял руку, чтобы швырнуть в оскорбителей своею палкой, но в то же мгновение покатился к ногам правителя, поражённый ударом кола в затылок…
Правитель испугался и погнал скорее своих разномастных коней к христианскому стану и закричал им:
— Друзья мои! молитесь, чтобы гора стала!
Христиане же были в растерянности и, оставаясь до сих пор с другой стороны горы, противоположной той, где появились Зенон и Нефора, не видали ничего того, что произошло у обрывов, и отвечали:
— Ах, господин, для чего ты к нам всё придираешься? Мы ещё не совсем согласились, как молиться, чтобы гора двинулась, а ты уже требуешь новое, чтобы мы остановили гору.
Правитель махнул на них рукою и поехал далее, сказав им:
— Гора уже идёт, бегите скорее вверх, и вы увидите оттуда, что совершилось.
Тогда все христиане устремились на верх горы, откуда раньше спустились Зенон и Нефора, и увидели удивительную и совершенно новую картину, вовсе не ту, которую видел правитель, а иную: гора с водой встретились… глинистый оползень, на котором спустились Зенон и Нефора, стал над самою поверхностью воды… К ним подплыла барка с шёлковым парусом, на которой стоял персианин, служитель Зенона. Он взял в барку Зенона и Нефору, и барка снова отплыла. Поверхность воды более уже не бурлила, а была спокойна и гладка. Кроме барки Зенона, по реке плавали голубые и белые цветы лотоса, а над водою, ближе к берегам, носились стаи птиц, чайки и морские вороны и жадно выхватывали во множестве нагнанных рыб; ближе к берегам плыли и толкались золотые шары огромнейших дынь… и вдруг все сразу заметили продолговатый плёс, в средине которого казалось что-то похожее на ивовое бревно в кожуре… Крокодил!..
Появление крокодила было верною приметой, что Нил полон, крокодил всегда приходил вестником от болот Филэ и Сиуна.
И действительно, навстречу правителю скакал из города вестник с письмом, которое ещё до грозы принёс голубь из Мемфиса: Нил разлился, и жители Фив уже вышли на кровли.
Оставалось веселиться и радоваться: урожай обеспечен, и вина христиан была позабыта на время. Стан весь снимался. Слуги в топкой грязи, как могли, ловили и запрягали коней и седлали ослов и верблюдов. Все перемокшие и измученные люди при взошедшем ярком солнце ободрились и стали снова шутить и смеяться и потянулись к городу…
Все остатки погибших шатров, и людей, и животных убирал Нил… Зенона и Нефоры здесь уже не было, и о них не вспоминал и не справлялся никто. Все спешили домой… Христиане были успокоены и, к довершению радости, по возвращении в Александрию нашли своего патриарха, который ещё ранее их успел возвратиться в свои палаты. Правитель захотел его увидеть и послал за ним колесницу, но патриарх отвечал:
— Колесница так же удобно может доставить ко мне правителя, как и меня к нему, а дорога от меня до него так же длинна, как от него до меня. Пусть он придёт ко мне, если хочет.
Глава тридцать вторая
— Извини меня, я не был уверен, что твоя святость уже дома.
— Наше смирение всегда близко и всегда далеко от того, кто чего заслуживает, — ответил патриарх.
— Знает, конечно, твоя святость, какой всё приняло оборот? Вера ваша теперь здесь у всех в почтении.
— Воскрес Бог, и враги Его тают.
— Да, коварный Пеох убит тупым колом от руки своих же единоверцев, бабу Бубасту задушили.
Патриарх промолчал: его слова не стоила баба Бубаста, но правитель о ней продолжал, что ей забили рот и нос глиною и что теперь много разноверных людей просятся к сдвинувшим гору.
— Я этого ожидал, — сказал патриарх.
— А я не ожидал этого и сознаюсь со стыдом, что я очень ошибся.
Патриарх улыбнулся и тихо заметил:
— Что делать? и Гомер ошибался.
— Да, я ошибся, и теперь прошу твою святость — давай помиримся: мы можем быть очень полезны друг другу.
— Ну, мне кажется, что нашему смирению теперь уже никто не нужен.
— А пусть твоё всеблаженство вспомнит, что и Гомер ошибался.
Патриарх это вспомнил.
И они остались вдвоём изрядное время, беседуя без аколуфов и опахальщиков.
В этот же день к пресвитерам приходило много людей, желавших креститься, и епископ не знал, как ему поступить: ждать ли, когда их, по обыкновенному порядку, наставят катехизаторы[37], или, в виду необыкновенных обстоятельств, крестить, нимало не медля, всех, кто пожелает.
— В этом я предоставляю тебе избирать то, что полезнее, — отвечал патриарх.
Народ толпами шёл к пресвитерам, прося их крестить. Крепкие же суеверы, настоящие «Рем-ен-Кеми», смотрели на это сумрачно и тихо шептали друг другу, что «это должно быть… Распятый бог победит всех богов Кеми[*], и имя пророка Палестины пронесётся по волнам священного Яро[*]… Это слышали птицы, которые ночуют в гнёздах устроенных ими.»
— Наше смирение всегда близко и всегда далеко от того, кто чего заслуживает, — ответил патриарх.
— Знает, конечно, твоя святость, какой всё приняло оборот? Вера ваша теперь здесь у всех в почтении.
— Воскрес Бог, и враги Его тают.
— Да, коварный Пеох убит тупым колом от руки своих же единоверцев, бабу Бубасту задушили.
Патриарх промолчал: его слова не стоила баба Бубаста, но правитель о ней продолжал, что ей забили рот и нос глиною и что теперь много разноверных людей просятся к сдвинувшим гору.
— Я этого ожидал, — сказал патриарх.
— А я не ожидал этого и сознаюсь со стыдом, что я очень ошибся.
Патриарх улыбнулся и тихо заметил:
— Что делать? и Гомер ошибался.
— Да, я ошибся, и теперь прошу твою святость — давай помиримся: мы можем быть очень полезны друг другу.
— Ну, мне кажется, что нашему смирению теперь уже никто не нужен.
— А пусть твоё всеблаженство вспомнит, что и Гомер ошибался.
Патриарх это вспомнил.
И они остались вдвоём изрядное время, беседуя без аколуфов и опахальщиков.
В этот же день к пресвитерам приходило много людей, желавших креститься, и епископ не знал, как ему поступить: ждать ли, когда их, по обыкновенному порядку, наставят катехизаторы[37], или, в виду необыкновенных обстоятельств, крестить, нимало не медля, всех, кто пожелает.
— В этом я предоставляю тебе избирать то, что полезнее, — отвечал патриарх.
Народ толпами шёл к пресвитерам, прося их крестить. Крепкие же суеверы, настоящие «Рем-ен-Кеми», смотрели на это сумрачно и тихо шептали друг другу, что «это должно быть… Распятый бог победит всех богов Кеми[*], и имя пророка Палестины пронесётся по волнам священного Яро[*]… Это слышали птицы, которые ночуют в гнёздах устроенных ими.»
Глава тридцать третья
Ошибся в своих расчётах и толстый Дуназ. Нефора изменила своё решение и не пошла за него замуж, да она и не была ему больше желанна, потому что богатство её истощилось: она отпустила всех своих рабов на волю, и всё своё состояние, которое было нужно Дуназу, она раздала тем, которые обедняли и не могли содержать свои семьи. Дуназ стал искать другую невесту с большим состоянием и нашёл её. Нефора же жила в скромной доле, благотворя бедным и учреждая школы для детей, где их учили полезным наукам и ремёслам. Слух о поступках её скоро достиг до Зенона, и тогда художник снова пришёл к ней и сказал:
— С тобою мир божий, который превыше всего: ты возлюбила добро; зачем нам быть розно? Иди в дом мой, И будем вместе жить для пользы тех, кому можем оказать помощь. Будь женою моей, Нефора!
И это так сделалось. Зенон и Нефора стали супругами и жили долго и были людям полезны и богу любезны. Зенон по-прежнему занимался своим художеством и никогда не порицал ничьей веры и своею верою не возносился. Однажды, когда он был призван для некоторых работ в патриархию, — патриарх, сделав ему заказы, спросил его:
— Кем ты, Зенон, наставлен и утверждён в твоей вере?
— Я в ней ещё совсем не наставлен, — ответил Зенон.
— Как это так?
— Она мне открывается мало-помалу и не всегда во мне равномерна: порою она едва брезжит — как мерцание рассвета, а порою ярко горит и тогда всё мне осветит.
— Значит, ты слаб ещё в вере.
— О, весьма слаб.
— Что же ты не стараешься сделать её постоянно крепкою?
Зенон задумался.
— Скажи: о чём ты думаешь? — вопросил его патриарх.
— Я вспомнил слова Амазиса: тетива на луке слаба, пока на неё не наложат стрелу и рукой её не натянут. Когда же нужно, чтобы она напряглась, она напряжётся и сильно ударит; но если её постоянно тянуть и держать в напряжении, она истончает, и сила её ослабеет. Я боюсь, чтобы мне не утратить и то, что хоть порою мне даётся от неба.
— С тобою мир божий, который превыше всего: ты возлюбила добро; зачем нам быть розно? Иди в дом мой, И будем вместе жить для пользы тех, кому можем оказать помощь. Будь женою моей, Нефора!
И это так сделалось. Зенон и Нефора стали супругами и жили долго и были людям полезны и богу любезны. Зенон по-прежнему занимался своим художеством и никогда не порицал ничьей веры и своею верою не возносился. Однажды, когда он был призван для некоторых работ в патриархию, — патриарх, сделав ему заказы, спросил его:
— Кем ты, Зенон, наставлен и утверждён в твоей вере?
— Я в ней ещё совсем не наставлен, — ответил Зенон.
— Как это так?
— Она мне открывается мало-помалу и не всегда во мне равномерна: порою она едва брезжит — как мерцание рассвета, а порою ярко горит и тогда всё мне осветит.
— Значит, ты слаб ещё в вере.
— О, весьма слаб.
— Что же ты не стараешься сделать её постоянно крепкою?
Зенон задумался.
— Скажи: о чём ты думаешь? — вопросил его патриарх.
— Я вспомнил слова Амазиса: тетива на луке слаба, пока на неё не наложат стрелу и рукой её не натянут. Когда же нужно, чтобы она напряглась, она напряжётся и сильно ударит; но если её постоянно тянуть и держать в напряжении, она истончает, и сила её ослабеет. Я боюсь, чтобы мне не утратить и то, что хоть порою мне даётся от неба.