Но почему же во всей русской литературе так редко встречается в необезображенном виде сельская попадья или дьяконица? Почему их любят изображать робкими, застенчивыми, угловатыми, неловкими, даже неряхами и тупоумными дурочками? Потому что берут для описания одно кажущееся, одну внешность, а не скрытое от глаз духовное богатство, которое иногда бывает очень велико, и все оно изживается дома, у припечка. Такая попадья не мечется подобно Вере Николаевне Алмазовой, потому что она умна, она видит свое положение и на всякие возбуждения может коротко отвечать: "мал мой двор - тесна моя улица", - буду лучше "дома смотреть".
И они "смотрят дома", и как зорко, как многополезно они смотрят! О, что бы сталось в бедном сельском домике на поповке, если бы руководящая им хозяйка стала жертвовать своими прямыми обязанностями жены, матушки и хозяйки тем широким и непосильным для бедной попадьи затеям, которыми соблазняет ее г. Ливанов. Но г. Ливанов и сам это предвидел, и для того он и дал своей "идеальной" сельской попадье пять тысяч рублей приданого, фортепиано, фаэтон, возок, тарантас, тройку выездных лошадей и постель с пологом и шелковым одеялом, да еще вдобавок ко всему - дядю из советников, с которым архиерейский лакей раскланивается "как с старым знакомым" и который - о чем ему ни черкнуть, все сейчас так и повернет, как его просят... Конечно, "хорошо тому жить, кому бабушка ворожит", но много ли сельских попадей в таком положении? И даже... позволю себе усомниться: есть ли хоть одна из них, которая была бы так выгодно обставлена, что ей только и дела, что фантазировать, удивлять, сватать и учреждать все на стороне для благополучия ближних? - Нет таких, да и быть их не может, именно потому, что наше сельское духовенство в большинстве очень бедно, и приданые пять тысяч рублей в духовном быту большая редкость, да и то не в селах. Без средств же попадье впору думать только о муже, о детях и о домашнем хозяйстве, и если она это делает как следует, то... она делает свое дело, и спасибо ей. Тогда успокоенный ею муж будет спокойно совершать свое трудное служение, находя дома отдых и одобряющее слово участия, ее дети будут расти досмотренными, в добром правиле и добром здоровье; ее дом будет светел и чист, и все знающие ее станут называть ее "матушкою" с чувством истинного почтения. - Вот что нужно прежде всего, а остальное все будет и преизбудет, когда к тому на русской поповке явится возможность, зависящая от других, очень серьезных причин.
Г-н Ливанов слишком опасный новатор: он с своею хроникою взмыливает женщин духовного сословия точно так, как взмыливали ее известные романисты той школы, которую сам г. Ливанов называет нигилистическою и подвергает ожесточенному преследованию". И тут, как и там, женщина была соблазняема эффектною грандиозностью общественной деятельности и отрываема от дома и от всех ближайших занятий, составляющих ее основное призвание. На женщину опытную и искушенную жизнью это, конечно, не подействует, но молодые матушки и подрастающие их дочки, бог весть, может быть и способны увлекаться примером Веры Николаевны, который так же соразмерен, как пример Веры Павловны из романа "Что делать?", с тою разницею, что там все сделано без сравнения умнее и занимательнее. Но план один и тот же.
К чему же это, однако, может пригодиться? - к тому ли, чтобы напрасно взволновать покой молодой девушки или молодой попадьи возбуждением в ней бессильных желаний строить гостиные дворы в селах и делать другие несообразности, или к тому, чтобы внушить молодым людям, что они должны стараться жениться только на институтках Николаевского института с придаными не менее пяти тысяч рублей и с случайными людьми в родстве? Прекрасно; но тогда что же ждет бедных девушек из духовенства, у которых нет ни пяти тысяч рублей, ни дяди советника, знакомого с архиерейским лакеем? Улучшилась ли или ухудшилась бы их участь, если бы проводимая г. Ливановым тенденция возобладала? Не позволительно ли его спросить:
Кто ты - их ангел ли спаситель
Или коварный искуситель?
По-моему, он действует как змий, соблазняющий скромных Ев нашей сельской поповки, и совет его не опасен разве только потому, что он очень нелеп.
Что же касается до другого вида наших матушек - матушек-"дам", которые принадлежат к городским обывательницам, то о них г. Ливанов рассказывает много дурного, и, кажется, не совсем несправедливо. Но во всяком случае они как, по уверению г. Ливанова, не хотят слушать своих мужей, так точно не захотят читать и книгу г. Ливанова. Этих "дам", которые от одного берега отбились и к другому не пристали, ничто не переделает и не исправит. Но, быть может, большая или меньшая суетность этих "дам" в сегодняшнем строе жизни городского духовенства еще и не самое тяжкое зло, какого можно ожидать от них, если бы ими овладела страсть к общественной инициативе. Г-н автор, вероятно, не знает, что примеры в этом роде уже есть и что злополучные мужья-священники, имеющие несчастье видеть это метание своих половин, весьма охотно помирились бы с "меньшим злом" в жизни, то есть с обыкновенною женскою суетностью, которая по крайней мере хоть с годами проходит или изменяет сколько-нибудь свой острый характер, между тем как реформаторское метанье закруживает голову так капитально, что она уже никогда не в состоянии раскружиться. И сия вещь горше первыя.
Русскому священнику нет никакой нужды в жене с общественною инициативою: в молодых, да и в не совсем молодых, современных русских духовных лицах очень достаточно доброй инициативы, - им нужны в женах разумные, добрые подруги на их весьма часто тернистом пути, а такими подругами бывают женщины сердечные, которые водятся в жизни не теоретическими рассудочными соображениями, а побуждением горячего чувства. Оставьте священнику хоть этот угол, где он может отдохнуть усталою головою и взволнованным сердцем от тревог и унижений, которых так много на его житейской тропе.
Мне весьма не хотелось бы, чтобы мои слова были поняты так, как будто я считаю несовместным с положением жены священника более широкого образования и более широкой деятельности, - совсем нет: я не хотел бы только на моей родине, особенно в бедных ее селах, таких "идеальных матушек", как та, которая изображена г. Ливановым. Я не считаю удобным для священника этих инициаторш, подобно ей выдвигающихся везде на первый план и как бы стушевывающих мужа. Скромная женщина, которая только дала бы "святой покой" мужу, священнику гораздо полезнее этих учредительниц и строительниц, свах и музыкантш, "исполняющих труднейшие пассажи" и нуждающихся в отдыхе под шелковыми одеялами. Словом, я расстаюсь с Верой Николаевной без малейшего сожаления и не понимаю, для чего так страшно плакали о ней несшие ее гроб двенадцать священников? Мне кажется, им бы надо было бояться, чтобы и их жены, увлекшись ее примером, не захотели строить гостиные дворы и банки, а им, своим мужьям, запрещать брать "неприличную мзду" за требы. Чем бы они, бедные, стали тогда жить и в каких фаэтонах скакать в погоню за нигилистами? Худо было бы этим двенадцати священникам, если бы все их жены начали тоже строить...
В оправдание автора, который вздумал соблазнить женщин русского духовенства таким неподходящим типом, можно сказать только одно, что новый положительный тип молодой женщины, находящейся в замужестве за священником, в наше время не выяснился: он еще вырабатывается среди многообразных и, смею думать, благотворных движений в бытовой жизни клира; но в таком случае, пока он не обозначается, незачем его и измышлять и описывать, потому что всякое измышление не будет тип, а будет выдумка, и если она неискусна, то из нее выйдет карикатура, - что и вышло из "идеальной попадьи Алмазовой".
Теперь поговорим о самом муже, которого эта догадливая женщина "окрылила" своею смертью, и взвесим, по возможности, тяжеловесные достоинства этого идеала.
IX
Отец Алмазов гораздо проще своей жены. Нужно заметить, что эти супруги похожи не на живые лица, а на марионетки, двигающиеся по разводам, сочиненным автором для выражения его планов. Но в жене о. Алмазова есть по крайней мере еще нечто свое (хотя и нехорошее). Это - известная развязность, юркость и кокетство довольно дурного тона. Но в самом "идеальном священнике" нет и того; он уже совсем автомат, действующий без всякого подобия живого человека. Автор сочинил ему проповедь, - он говорит; назначил ему построить то и другое, - и он все это строит; завел его ссориться с "взбалмошною нигилисткою Кашеваровою", - и он ссорится; поставил его на молитву, - он молится, и бог будто слушает его молитву, вследствие которой являются жандармы и вяжут и нигилистов и раскольников. Словом, как все это намечено автором по плану его утопии, так все и делается, "как по повелению волшебной палочки". От этого тут нет ничего живого - ни следа драматического развития даже и в тех положениях, которым автор нарочито усиливается дать драматический характер. Только порою они оживляются тем, что переходят в смешное, как, например, когда о. Алмазов едет в возке, обращающемся в тарантас, когда он поет тропарь в виду скелетов и портрета Сеченова, когда по его молитве вяжут его врагов, или когда двенадцать священников несут гроб его жены и льется море слез, а петь никто не может. Своей инициативы, знания действительных нужд народа и сельского неустройства нет вовсе. Из мужиков, которые вчера были грубияны, кляузники и пьяницы, - в три года являются люди, вошедшие во все главнейшие фазы цивилизации. Это не повествование, а фокус, и в этом случае немецкий поэт Гейне гораздо обстоятельнее нашего автора: тот говорил, "что мужика прежде всего надо вымыть", а о. Алмазов так идеален, что возгнушался этой заботы, и, строя гостиный двор, по которому глубокою осенью гуляла его жена, он не вздумал даже построить в селе сносную баню, которая на первый случай была бы гораздо необходимее гостиного двора. Но ему все равно, и о соображениях его и способностях нельзя судить по его постройкам: если бы его село было при море, он бы построил и маяк и сам бы зажег его светоч; если бы не умерла его жена и он не "окрылился" бы затем в архиереи, то он построил бы полицию и каланчу для надзора за тайными движениями нигилистов, - словом, это своего рода "белый бычок", сказка про которого может быть и докучна и бесконечна. Ценить его не за что, потому что он не являет никаких личных сил, обнаруживаемых в борьбе, а автор делает им какие хочет ходы на доске - и только, и Алмазов послушен ему, как пешка. Весь он построен на вздоре - на случайной женитьбе с приданым, а отнимите у него это приданое, и сам он тотчас же обращается в совершенный вздор: ему не на что будет строить постройки, одолжать погорельцев, ездить то в возке, который оказывается тарантасом, то в фаэтоне, который, надо заметить, совершенно неудобен для езды по проселочным дорогам. Все дело в этих деньгах, и без них не могло бы быть ничего описанного в этой истории. Без них сей "идеальный священник" был бы очень прост: он ездил бы в простой кибитке, сидел бы не под балдахином с крестом и, разумеется, брал бы преблагополучно "неприличную мзду" за требоисправления, и, может быть, вышел бы через это лучше. Занятый работами, он не мешался бы в несвойственные ему полицейские дела, думал бы больше о своем поле, не молился бы о наказании раскольников и нигилистов и не дерзал бы комментировать суды божьи, как он сделал это, когда (313) "вдруг понял", что жена его умерла "именно для того, чтобы открыть ему новую широкую дорогу". (Бедная жена!)
А потому о. Алмазов не разбираем и не судим: этот автомат как был, так его и нет; но за него должен быть судим автор, стремления которого представляют непостижимую путаницу. Против чего он ратует, за что хочет стоять? В начале хроники можно подумать, что он самый крепкий консерватор церковных порядков in status quo {в существующем положении вещей (лат.)}; он заявляет довольно прямо, что не любит новаторов, - но это не так. Оказывается, что он сам тоже хочет обновления, но только не в том спокойном духе, в каком оно уже и совершается в епархиальной жизни почти по всей Руси. Нет, - он хочет реформ с судорожным метанием за нигилистами, в союзе духовенства с жандармами и прокуратурою... Подумал ли автор и его герой и героиня: коего они духа? Читая, как его "идеальный поп" отрекается от доходов за себя и за своих церковников, которые его к тому не уполномочивали, вы можете подумать, что он либерал и друг народной нравственности, - но и это не так. Автор не медлит опровергнуть это мнение удачными хлопотами об учреждении ярмарок, служащих местом разгула и разврата. Автор - против эмансипации женщин, но его попадья сама эмансипирована в весьма дурном смысле, потому что она порою доходит даже до изрядного бесстыдства, к которому отнюдь не ведет здоровая эмансипация. Автор обличает беспорядки архиерейских домов, и в то же время успехи своего героя у архиерея Хрисанфа ставит в зависимость от случайного знакомства с ним дяди своей жены - местного губернского советника; он после обличения архиереев не без некоего прозрачного намека указывает на правило древней церкви... и потом говорит, что нужны архиереи-монахи, к чему и доспевает его "окрыленный смертью жены" герой; он много пишет о звоне в колокола во время архиерейских переездов по городу, делает по этому случаю разные намеки и вообще смеется над этим, а между тем без крайней необходимости и к явной несообразности (316) заставляет звонить в колокола сельской колокольни, когда уезжает в своем фаэтоне овдовевший священник Алмазов (тогда еще даже и не Агафангел). Чего ради случилась эта невозможная нелепость - даже и понять нельзя. Могли ему все "кланяться в ноги", могли "две версты" бежать за его фаэтоном, "запряженном почтовыми лошадьми", - все это утрировано, но еще, пожалуй, возможно; но звонить в колокола... Чем он мог внушить людям такую дикую фантазию, - разгадать так же мудрено, как то, чем он внушил глубокую, по-видимому, страсть практической институтке Николаевского института. Всеконечно, он имел в себе что-нибудь такое, внушающее к нему и особенную любовь и особенное почтение: в тексте книги это, правда, не усматривается, но к экземплярам книги прикладывается отдельная виньетка, где в ярко-красной кайме помещен "портрет студента Алмазова". - Но это довольно грубо исполненное политипажное изображение замечательно только некоторым сходством с портретами г. Ливанова. Не в этом ли сходстве должно искать причину, почему ему начали звонить еще прежде, чем он сделался архиереем?
Что-то будет после?
X
В заключение еще два слова о необыкновенном литературном приеме с именами архиерея Хрисанфа, разъезжающего с визитами к дамам, кн. Шаховской, "по опыту" полагающей аттестацию сохранности мужчин из духовенства; "сумасбродной женщины-нигилистки Кашеваровой"; дурного мужа Скалон, Болтина и других... Разве это позволительно в какой-нибудь стране, где известны хотя мало-мальски литературные приличия? Что сказал бы г. Ливанов, если бы в печати появилась бы какая-нибудь грязная история и героем ее был выведен человек, носящий его фамилию?.. Надо думать, что это ему было бы несколько неприятно, и он имел бы полное право назвать это большою неделикатностью и даже грубостью. И это и есть большая неделикатность, которую весьма бы желательно вывести из обычая.
И, наконец, о выходке по поводу портрета Сеченова: неужто г. Ливанов серьезно думает, что портрет профессора Сеченова, весьма обстоятельного ученого, известного даже за пределами России, есть вывеска какой-то непорядочности в доме, где этот портрет поставлен на видном месте? Позволительно ли такое обращение с именем ученого человека, делающего не бесчестье, а скорее честь своей родине! И за что же это: не за те ли "рефлексы", где после интересных наблюдений делаются интереснейшие выводы и предположения? Что же в этом за вина и какие и перед кем преступления? И если не допускать этого, то как иначе можно двигать какую-нибудь науку, не только такую, с какою имеет дело г. Сеченов, а даже хоть, например, библейскую критику, с которою имеет дело известный Бодиссан, прилагающий строго критический метод к своим исследованиям о единобожии евреев. И что же: оскорбляет ли это истинно верующих и истинно ученых? - Нимало. В одной прекрасной статье, помещенной в духовном журнале о трудах Бодиссана ("Правосл<авное> обозр<ение>", месяц апрель 1877 г.), читаем: "человеку суждено подходить к истине путем более или менее окольным. Любовь к истине так велика, что где не хватает силы ума, человек готов призвать на помощь фантазию. Но это не отнимает нашего права на благодарность к тем труженикам науки, которые из любви к истине увлекаются, чтобы уяснить то, что не ясно", и т. д. Вот правильное отношение к трудам ученого, даже в том случае, если увлечения его очевидны, чего, впрочем, г. Ливанов по отношению к исследованиям профессора Сеченова не доказал, а только старается свести к чему-то недостойному внимания и сообщества порядочных людей...
Это ли прием человека, уважающего науку, это ли противодействие нигилизму, не есть ли это скорее проповедь невежества, или это-то и есть самый несомненный нигилизм, который, по прекрасному выражению "Московских ведомостей", отнюдь не определенное учение, а просто особенное "умственное состояние", в коем человек стремится отрицать все, чего он не умеет понять? - С этим определением, сделанным умною редакциею московской газеты, нельзя не согласиться, тем более что следы нигилизма как "особенного умственного состояния" весьма замечаются у многих, которые отнюдь не желают считать себя нигилистами и не крестят своих детей в винной жженке. Хроника, сочиненная г. Ливановым, относится к категории явлений, еще раз подтверждающих эти выводы.
Не для того ли и писана эта книга? - Конечно, нет; автор в своих газетных рекламах категорически объясняет "цель книги" таким образом: "1) изложить всю несправедливость огульного обвинения нашего духовенства, 2) всю неестественность отношений нашего общества к духовенству, 3) всю безучастность к этому сословию нашего общества, в следствие (вследствие) предрассудков сего последнего".
Наш подробный отчет об этой книге представляет читателям достаточную возможность основательно судить: насколько достигается упомянутым сочинением указываемая автором цель?
По нашему мнению, цели эти не достигаются, и книга не представляет собою никакого живого интереса, а потому можно будет пожалеть, если широковещательные рекламы, распространяемые о ней автором с целью зазыва покупателей, найдут среди нашего бедного духовенства много людей, способных поддаться этому торговому заману.
Статья эта написана для того, чтобы по возможности предотвратить возможность такого увлечения и хотя частью обнаружить фальшь этой скучной, но в своем роде не безвредной утопии.
ПРИМЕЧАНИЯ
КАРИКАТУРНЫЙ ИДЕАЛ
Утопия из церковно-бытовой жизни
(Критический этюд)
Впервые опубликовано в журнале "Странник", 1877, август, стр. 129 143; сентябрь, стр. 259 - 276; октябрь, стр. 71 - 86, за подписью: "Н. Лесков" Впоследствии не перепечатывалось.
Статья посвящена оценке книги Ф. В. Ливанова "Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни русского духовенства", М., 1877. Автор книги, реакционный беллетрист, помимо духовенства описывал также жизнь и быт раскольников ("Раскольники и острожники", СПб., 1868; "На рассвете", М., 1875); одновременно Ливанов - составитель ряда низкопробных учебных пособий для народного чтения, автор "Курса истории русской литературы" (М., 1878).
Рецензируемая книга не могла не привлечь внимания Лескова, автора "Соборян", многочисленных статей и очерков о церковной жизни, в ближайшем будущем - создателя "Мелочей архиерейской жизни". Статья является ценным свидетельством его серьезных расхождений с лагерем идейной реакции к концу 70-х годов. Лесков высмеивает не только надуманное, чуждое подлинного знания жизни произведение Ливанова, но и те низкопробные приемы реакционных беллетристов, которые они применяли в своих нападках на радикальных демократических деятелей, на прогрессивную молодежь.
Стр. 189. "Изо дня в день, - записки сельского священника" - СПб., 1875; автором этой книги был В. П. Мещерский (см. о нем в примечании к письму 64 в наст. томе).
Стр. 190. ...нового архиерея Хрисанфа... Читателю может показаться это чем-то знакомым? - Здесь и далее Лесков с возмущением говорит о приеме Ливанова называть вымышленных героев именами действительных исторических деятелей. Хрисанф (Владимир Николаевич Ретивцев, 1832 - 1883) - духовный писатель, был ректором С.-Петербургской духовной академии, епископом астраханским и нижегородским.
"Я, как все великосветские люди"... и т. д. - Ср. в рассказе "Голос природы" (наст. изд., т. 7, стр. 250).
Стр. 191. Фамилия "Татищева"... - Татищевы - старинный графский и дворянский род; наиболее известен из этой фамилии В. Н. Татищев (1686 1750) - русский историк. В 70 - 80-е годы XIX века был известен С. С. Татищев - публицист и дипломат.
...известные нигилистические романы... - В первую очередь имеется в виду "Что делать?" Чернышевского, а также те произведения, которые созданы под воздействием этого романа ("Трудное время" В. А. Слепцова; "Степан Рулев" Н. Ф. Бажина, "Перед рассветом" Н. А. Благовещенского и др.).
Стр. 194. ...гоголевского Осипа... - Речь идет о словах Осипа в "Ревизоре" (д. IV, явл. 10).
Стр. 200. Гомилетический. - Гомилетика - учение о христианском проповедничестве.
..."нигилистка Кашеварова"... - Эта фамилия указывала на известную прогрессивную деятельницу 70-х - 80-х годов Варвару Александровну Кашеварову (Рудневу) (1844 или 1848 - 1899) - одну из первых русских женщин, получивших высшее образование, врача-гинеколога, доктора медицины, автора ряда научных работ. Деятельность и личность Кашеваровой, как "нигилистки", была не раз объектом выпадов реакционной критики. См. также примечание к письму 34.
Сеченов, Иван Михайлович (1829 - 1906) - великий русский физиолог.
Стр. 201. ...к Скалону... фамилия всем известная... - Из дворянского рода Скалонов известен В. Ю. Скалон (1846 - 1907) - публицист, земский деятель.
...к "нигилисту Болтину" (опять известная фамилия?)... - Болтины старинный боярский и дворянский род; наиболее известен И. Н. Болтин (1735 1792) - русский историк.
Стр. 203. ...известных сочинений Жюля Симона и Джона Стюарта Милля... Речь идет о книгах: Жюль Симон (1814 - 1896), Работница, СПб., 1861 (2-е изд. - М., 1874) и Джон Стюарт Милль (1806 - 1873), О подчинении женщины, СПб., 1869 (2-е изд. - 1871, 3-е- 1882).
"А Васька слушает да ест" - цитата из басни Крылова "Кот и повар".
Стр. 205. Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат - цитата из поэмы Пушкина "Полтава".
...представленного у Рабле Панюржа... - Речь идет о Панурге, персонаже романа Ф. Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль".
Стр. 207. Корф, Николай Александрович (1834 - 1883) - видный русский педагог и методист, прогрессивный деятель народного образования, автор ряда учебников и руководств для начальной школы.
Водовозов, Василий Иванович (1825 - 1886) -известный русский педагог, методист по вопросам преподавания русского языка и литературы; автор ряда учебных пособий для начальной и средней школы.
Ушинский, Константин Дмитриевич (1824 - 1870) - выдающийся русский педагог, один из основоположников русской педагогической науки и народной школы в России, автор ряда книг для начального обучения.
...пресловутой "золотой грамоты"... ливановской литературной фабрики. Имеется в виду учебное пособие "Золотая грамота" (М., 1875) - хрестоматия для народного чтения, составленная Ф. В. Ливановым.
Стр. 208. ...Свящ<енной> истории Шнора... - Речь идет об издании немецкого художника Юлиуса Шнорра фон Корольсфельда (1796 - 1872) "Библия в картинах" (Лейпциг, 1852 - 1860).
Стр. 209. ...в газете, издаваемой кем-то "с птичьею фамилиею"... Очевидно, имеются в виду "Русские ведомости", с 1864 года редактировавшиеся, а затем и издававшиеся Н. С. Скворцовым (1839 - 1882).
Келейник - служитель у монашествующего лица, послушник, служка.
Стр. 210. ...Мансветов (опять известная фамилия)... - Из Мансветовых известны: Григорий Иванович (1775 - 1832) - духовный писатель; Иван Данилович (1843 - 1885) - археолог, профессор Московской духовной академии.
Стр. 211. Das ist eine alte Geschichte... ("Все это старо бесконечно...") - строка из стихотворения Г. Гейне "Девушку юноша любит..." (пер. В. Зоргенфрея) - Книга песен ("Лирическое интермеццо", 39).
Стр. 212. Бюхнер, Людвиг (1824 - 1899) - немецкий физиолог и философ вульгарный материалист.
Фейербах, Людвиг (1804 - 1872) - немецкий философ-материалист.
Стр. 213. Ходил в зимушку студеную... и далее - цитата из стихотворения Некрасова "Влас" (1854).
Стр. 215 - 216. ...Гедеонов (снова известная фамилия)... - Из Гедеоновых известны Александр Михайлович (1790 - 1867), занимавший в 1833 1858 годах пост директора императорских театров Петербурга (с 1833 г.) и Москвы (с 1847 г.); его сын Степан Александрович (1816 - 1877) был директором императорских театров (1867 - 1875) и Эрмитажа (1863 - 1877).
Стр. 216. Павлов, Николай Филиппович (1805 - 1864) - писатель, литературный критик и публицист.
Стр. 217. ...наши русские в Швейцарии... - эмигранты, находившиеся в Швейцарии.
Стр. 218. ...вроде римского огурца... - Здесь и далее речь идет о басне Крылова "Лжец".
Стр. 222. ...пресловутые "пять хороших книжек"... - Возможно, имеются в виду слова Рахметова из "Что делать?" Чернышевского: "по каждому предмету капитальных сочинений очень немного; во всех остальных только повторяется, разжижается то, что гораздо полнее и яснее заключено в этих немногих сочинениях. Надобно читать только их... Берем русскую беллетристику. Я говорю: прочитаю прежде всего Гоголя. В тысячах других повестей я уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя..." (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XI, стр. 203).
...как Гоголь говорил - "фетюком". - Этим словом Ноздрев обозвал своего зятя Мижуева ("Мертвые души", т. I, гл. IV); к прозвищу Гоголем дано примечание: "Фетюк - слово обидное для мужчины, происходит от фиты, буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою".
Стр. 227. Кто ты - их ангел ли спаситель... и т. д. - неточная цитата из "Евгения Онегина" ("Письмо Татьяны к Онегину")
Стр. 230. ...Гейне... говорил, "что мужика прежде всего надо вымыть"... - Неточная передача мысли Гейне из его статьи "Признания". См. также наст. изд., т. 9, стр. 355 и примечания.
Стр. 233. ...не за те ли "рефлексы"... - Речь идет о знаменитом труде И. М. Сеченова "Рефлексы головного мозга" (1853).
В одной прекрасной статье... - Имеется в виду статья "Ветхий завет и идея о едином боге" ("Православное обозрение", 1877, т. 1, апрель, стр. 716 - 761, за подписью: "-ъ"), посвященная книге: W. Boudissin. Studien zur Semitischen Religiongeschichte. Heft 1, 1876 (В. Будиссен. Исследования по истории религии семитов, книга 1, 1876).
И они "смотрят дома", и как зорко, как многополезно они смотрят! О, что бы сталось в бедном сельском домике на поповке, если бы руководящая им хозяйка стала жертвовать своими прямыми обязанностями жены, матушки и хозяйки тем широким и непосильным для бедной попадьи затеям, которыми соблазняет ее г. Ливанов. Но г. Ливанов и сам это предвидел, и для того он и дал своей "идеальной" сельской попадье пять тысяч рублей приданого, фортепиано, фаэтон, возок, тарантас, тройку выездных лошадей и постель с пологом и шелковым одеялом, да еще вдобавок ко всему - дядю из советников, с которым архиерейский лакей раскланивается "как с старым знакомым" и который - о чем ему ни черкнуть, все сейчас так и повернет, как его просят... Конечно, "хорошо тому жить, кому бабушка ворожит", но много ли сельских попадей в таком положении? И даже... позволю себе усомниться: есть ли хоть одна из них, которая была бы так выгодно обставлена, что ей только и дела, что фантазировать, удивлять, сватать и учреждать все на стороне для благополучия ближних? - Нет таких, да и быть их не может, именно потому, что наше сельское духовенство в большинстве очень бедно, и приданые пять тысяч рублей в духовном быту большая редкость, да и то не в селах. Без средств же попадье впору думать только о муже, о детях и о домашнем хозяйстве, и если она это делает как следует, то... она делает свое дело, и спасибо ей. Тогда успокоенный ею муж будет спокойно совершать свое трудное служение, находя дома отдых и одобряющее слово участия, ее дети будут расти досмотренными, в добром правиле и добром здоровье; ее дом будет светел и чист, и все знающие ее станут называть ее "матушкою" с чувством истинного почтения. - Вот что нужно прежде всего, а остальное все будет и преизбудет, когда к тому на русской поповке явится возможность, зависящая от других, очень серьезных причин.
Г-н Ливанов слишком опасный новатор: он с своею хроникою взмыливает женщин духовного сословия точно так, как взмыливали ее известные романисты той школы, которую сам г. Ливанов называет нигилистическою и подвергает ожесточенному преследованию". И тут, как и там, женщина была соблазняема эффектною грандиозностью общественной деятельности и отрываема от дома и от всех ближайших занятий, составляющих ее основное призвание. На женщину опытную и искушенную жизнью это, конечно, не подействует, но молодые матушки и подрастающие их дочки, бог весть, может быть и способны увлекаться примером Веры Николаевны, который так же соразмерен, как пример Веры Павловны из романа "Что делать?", с тою разницею, что там все сделано без сравнения умнее и занимательнее. Но план один и тот же.
К чему же это, однако, может пригодиться? - к тому ли, чтобы напрасно взволновать покой молодой девушки или молодой попадьи возбуждением в ней бессильных желаний строить гостиные дворы в селах и делать другие несообразности, или к тому, чтобы внушить молодым людям, что они должны стараться жениться только на институтках Николаевского института с придаными не менее пяти тысяч рублей и с случайными людьми в родстве? Прекрасно; но тогда что же ждет бедных девушек из духовенства, у которых нет ни пяти тысяч рублей, ни дяди советника, знакомого с архиерейским лакеем? Улучшилась ли или ухудшилась бы их участь, если бы проводимая г. Ливановым тенденция возобладала? Не позволительно ли его спросить:
Кто ты - их ангел ли спаситель
Или коварный искуситель?
По-моему, он действует как змий, соблазняющий скромных Ев нашей сельской поповки, и совет его не опасен разве только потому, что он очень нелеп.
Что же касается до другого вида наших матушек - матушек-"дам", которые принадлежат к городским обывательницам, то о них г. Ливанов рассказывает много дурного, и, кажется, не совсем несправедливо. Но во всяком случае они как, по уверению г. Ливанова, не хотят слушать своих мужей, так точно не захотят читать и книгу г. Ливанова. Этих "дам", которые от одного берега отбились и к другому не пристали, ничто не переделает и не исправит. Но, быть может, большая или меньшая суетность этих "дам" в сегодняшнем строе жизни городского духовенства еще и не самое тяжкое зло, какого можно ожидать от них, если бы ими овладела страсть к общественной инициативе. Г-н автор, вероятно, не знает, что примеры в этом роде уже есть и что злополучные мужья-священники, имеющие несчастье видеть это метание своих половин, весьма охотно помирились бы с "меньшим злом" в жизни, то есть с обыкновенною женскою суетностью, которая по крайней мере хоть с годами проходит или изменяет сколько-нибудь свой острый характер, между тем как реформаторское метанье закруживает голову так капитально, что она уже никогда не в состоянии раскружиться. И сия вещь горше первыя.
Русскому священнику нет никакой нужды в жене с общественною инициативою: в молодых, да и в не совсем молодых, современных русских духовных лицах очень достаточно доброй инициативы, - им нужны в женах разумные, добрые подруги на их весьма часто тернистом пути, а такими подругами бывают женщины сердечные, которые водятся в жизни не теоретическими рассудочными соображениями, а побуждением горячего чувства. Оставьте священнику хоть этот угол, где он может отдохнуть усталою головою и взволнованным сердцем от тревог и унижений, которых так много на его житейской тропе.
Мне весьма не хотелось бы, чтобы мои слова были поняты так, как будто я считаю несовместным с положением жены священника более широкого образования и более широкой деятельности, - совсем нет: я не хотел бы только на моей родине, особенно в бедных ее селах, таких "идеальных матушек", как та, которая изображена г. Ливановым. Я не считаю удобным для священника этих инициаторш, подобно ей выдвигающихся везде на первый план и как бы стушевывающих мужа. Скромная женщина, которая только дала бы "святой покой" мужу, священнику гораздо полезнее этих учредительниц и строительниц, свах и музыкантш, "исполняющих труднейшие пассажи" и нуждающихся в отдыхе под шелковыми одеялами. Словом, я расстаюсь с Верой Николаевной без малейшего сожаления и не понимаю, для чего так страшно плакали о ней несшие ее гроб двенадцать священников? Мне кажется, им бы надо было бояться, чтобы и их жены, увлекшись ее примером, не захотели строить гостиные дворы и банки, а им, своим мужьям, запрещать брать "неприличную мзду" за требы. Чем бы они, бедные, стали тогда жить и в каких фаэтонах скакать в погоню за нигилистами? Худо было бы этим двенадцати священникам, если бы все их жены начали тоже строить...
В оправдание автора, который вздумал соблазнить женщин русского духовенства таким неподходящим типом, можно сказать только одно, что новый положительный тип молодой женщины, находящейся в замужестве за священником, в наше время не выяснился: он еще вырабатывается среди многообразных и, смею думать, благотворных движений в бытовой жизни клира; но в таком случае, пока он не обозначается, незачем его и измышлять и описывать, потому что всякое измышление не будет тип, а будет выдумка, и если она неискусна, то из нее выйдет карикатура, - что и вышло из "идеальной попадьи Алмазовой".
Теперь поговорим о самом муже, которого эта догадливая женщина "окрылила" своею смертью, и взвесим, по возможности, тяжеловесные достоинства этого идеала.
IX
Отец Алмазов гораздо проще своей жены. Нужно заметить, что эти супруги похожи не на живые лица, а на марионетки, двигающиеся по разводам, сочиненным автором для выражения его планов. Но в жене о. Алмазова есть по крайней мере еще нечто свое (хотя и нехорошее). Это - известная развязность, юркость и кокетство довольно дурного тона. Но в самом "идеальном священнике" нет и того; он уже совсем автомат, действующий без всякого подобия живого человека. Автор сочинил ему проповедь, - он говорит; назначил ему построить то и другое, - и он все это строит; завел его ссориться с "взбалмошною нигилисткою Кашеваровою", - и он ссорится; поставил его на молитву, - он молится, и бог будто слушает его молитву, вследствие которой являются жандармы и вяжут и нигилистов и раскольников. Словом, как все это намечено автором по плану его утопии, так все и делается, "как по повелению волшебной палочки". От этого тут нет ничего живого - ни следа драматического развития даже и в тех положениях, которым автор нарочито усиливается дать драматический характер. Только порою они оживляются тем, что переходят в смешное, как, например, когда о. Алмазов едет в возке, обращающемся в тарантас, когда он поет тропарь в виду скелетов и портрета Сеченова, когда по его молитве вяжут его врагов, или когда двенадцать священников несут гроб его жены и льется море слез, а петь никто не может. Своей инициативы, знания действительных нужд народа и сельского неустройства нет вовсе. Из мужиков, которые вчера были грубияны, кляузники и пьяницы, - в три года являются люди, вошедшие во все главнейшие фазы цивилизации. Это не повествование, а фокус, и в этом случае немецкий поэт Гейне гораздо обстоятельнее нашего автора: тот говорил, "что мужика прежде всего надо вымыть", а о. Алмазов так идеален, что возгнушался этой заботы, и, строя гостиный двор, по которому глубокою осенью гуляла его жена, он не вздумал даже построить в селе сносную баню, которая на первый случай была бы гораздо необходимее гостиного двора. Но ему все равно, и о соображениях его и способностях нельзя судить по его постройкам: если бы его село было при море, он бы построил и маяк и сам бы зажег его светоч; если бы не умерла его жена и он не "окрылился" бы затем в архиереи, то он построил бы полицию и каланчу для надзора за тайными движениями нигилистов, - словом, это своего рода "белый бычок", сказка про которого может быть и докучна и бесконечна. Ценить его не за что, потому что он не являет никаких личных сил, обнаруживаемых в борьбе, а автор делает им какие хочет ходы на доске - и только, и Алмазов послушен ему, как пешка. Весь он построен на вздоре - на случайной женитьбе с приданым, а отнимите у него это приданое, и сам он тотчас же обращается в совершенный вздор: ему не на что будет строить постройки, одолжать погорельцев, ездить то в возке, который оказывается тарантасом, то в фаэтоне, который, надо заметить, совершенно неудобен для езды по проселочным дорогам. Все дело в этих деньгах, и без них не могло бы быть ничего описанного в этой истории. Без них сей "идеальный священник" был бы очень прост: он ездил бы в простой кибитке, сидел бы не под балдахином с крестом и, разумеется, брал бы преблагополучно "неприличную мзду" за требоисправления, и, может быть, вышел бы через это лучше. Занятый работами, он не мешался бы в несвойственные ему полицейские дела, думал бы больше о своем поле, не молился бы о наказании раскольников и нигилистов и не дерзал бы комментировать суды божьи, как он сделал это, когда (313) "вдруг понял", что жена его умерла "именно для того, чтобы открыть ему новую широкую дорогу". (Бедная жена!)
А потому о. Алмазов не разбираем и не судим: этот автомат как был, так его и нет; но за него должен быть судим автор, стремления которого представляют непостижимую путаницу. Против чего он ратует, за что хочет стоять? В начале хроники можно подумать, что он самый крепкий консерватор церковных порядков in status quo {в существующем положении вещей (лат.)}; он заявляет довольно прямо, что не любит новаторов, - но это не так. Оказывается, что он сам тоже хочет обновления, но только не в том спокойном духе, в каком оно уже и совершается в епархиальной жизни почти по всей Руси. Нет, - он хочет реформ с судорожным метанием за нигилистами, в союзе духовенства с жандармами и прокуратурою... Подумал ли автор и его герой и героиня: коего они духа? Читая, как его "идеальный поп" отрекается от доходов за себя и за своих церковников, которые его к тому не уполномочивали, вы можете подумать, что он либерал и друг народной нравственности, - но и это не так. Автор не медлит опровергнуть это мнение удачными хлопотами об учреждении ярмарок, служащих местом разгула и разврата. Автор - против эмансипации женщин, но его попадья сама эмансипирована в весьма дурном смысле, потому что она порою доходит даже до изрядного бесстыдства, к которому отнюдь не ведет здоровая эмансипация. Автор обличает беспорядки архиерейских домов, и в то же время успехи своего героя у архиерея Хрисанфа ставит в зависимость от случайного знакомства с ним дяди своей жены - местного губернского советника; он после обличения архиереев не без некоего прозрачного намека указывает на правило древней церкви... и потом говорит, что нужны архиереи-монахи, к чему и доспевает его "окрыленный смертью жены" герой; он много пишет о звоне в колокола во время архиерейских переездов по городу, делает по этому случаю разные намеки и вообще смеется над этим, а между тем без крайней необходимости и к явной несообразности (316) заставляет звонить в колокола сельской колокольни, когда уезжает в своем фаэтоне овдовевший священник Алмазов (тогда еще даже и не Агафангел). Чего ради случилась эта невозможная нелепость - даже и понять нельзя. Могли ему все "кланяться в ноги", могли "две версты" бежать за его фаэтоном, "запряженном почтовыми лошадьми", - все это утрировано, но еще, пожалуй, возможно; но звонить в колокола... Чем он мог внушить людям такую дикую фантазию, - разгадать так же мудрено, как то, чем он внушил глубокую, по-видимому, страсть практической институтке Николаевского института. Всеконечно, он имел в себе что-нибудь такое, внушающее к нему и особенную любовь и особенное почтение: в тексте книги это, правда, не усматривается, но к экземплярам книги прикладывается отдельная виньетка, где в ярко-красной кайме помещен "портрет студента Алмазова". - Но это довольно грубо исполненное политипажное изображение замечательно только некоторым сходством с портретами г. Ливанова. Не в этом ли сходстве должно искать причину, почему ему начали звонить еще прежде, чем он сделался архиереем?
Что-то будет после?
X
В заключение еще два слова о необыкновенном литературном приеме с именами архиерея Хрисанфа, разъезжающего с визитами к дамам, кн. Шаховской, "по опыту" полагающей аттестацию сохранности мужчин из духовенства; "сумасбродной женщины-нигилистки Кашеваровой"; дурного мужа Скалон, Болтина и других... Разве это позволительно в какой-нибудь стране, где известны хотя мало-мальски литературные приличия? Что сказал бы г. Ливанов, если бы в печати появилась бы какая-нибудь грязная история и героем ее был выведен человек, носящий его фамилию?.. Надо думать, что это ему было бы несколько неприятно, и он имел бы полное право назвать это большою неделикатностью и даже грубостью. И это и есть большая неделикатность, которую весьма бы желательно вывести из обычая.
И, наконец, о выходке по поводу портрета Сеченова: неужто г. Ливанов серьезно думает, что портрет профессора Сеченова, весьма обстоятельного ученого, известного даже за пределами России, есть вывеска какой-то непорядочности в доме, где этот портрет поставлен на видном месте? Позволительно ли такое обращение с именем ученого человека, делающего не бесчестье, а скорее честь своей родине! И за что же это: не за те ли "рефлексы", где после интересных наблюдений делаются интереснейшие выводы и предположения? Что же в этом за вина и какие и перед кем преступления? И если не допускать этого, то как иначе можно двигать какую-нибудь науку, не только такую, с какою имеет дело г. Сеченов, а даже хоть, например, библейскую критику, с которою имеет дело известный Бодиссан, прилагающий строго критический метод к своим исследованиям о единобожии евреев. И что же: оскорбляет ли это истинно верующих и истинно ученых? - Нимало. В одной прекрасной статье, помещенной в духовном журнале о трудах Бодиссана ("Правосл<авное> обозр<ение>", месяц апрель 1877 г.), читаем: "человеку суждено подходить к истине путем более или менее окольным. Любовь к истине так велика, что где не хватает силы ума, человек готов призвать на помощь фантазию. Но это не отнимает нашего права на благодарность к тем труженикам науки, которые из любви к истине увлекаются, чтобы уяснить то, что не ясно", и т. д. Вот правильное отношение к трудам ученого, даже в том случае, если увлечения его очевидны, чего, впрочем, г. Ливанов по отношению к исследованиям профессора Сеченова не доказал, а только старается свести к чему-то недостойному внимания и сообщества порядочных людей...
Это ли прием человека, уважающего науку, это ли противодействие нигилизму, не есть ли это скорее проповедь невежества, или это-то и есть самый несомненный нигилизм, который, по прекрасному выражению "Московских ведомостей", отнюдь не определенное учение, а просто особенное "умственное состояние", в коем человек стремится отрицать все, чего он не умеет понять? - С этим определением, сделанным умною редакциею московской газеты, нельзя не согласиться, тем более что следы нигилизма как "особенного умственного состояния" весьма замечаются у многих, которые отнюдь не желают считать себя нигилистами и не крестят своих детей в винной жженке. Хроника, сочиненная г. Ливановым, относится к категории явлений, еще раз подтверждающих эти выводы.
Не для того ли и писана эта книга? - Конечно, нет; автор в своих газетных рекламах категорически объясняет "цель книги" таким образом: "1) изложить всю несправедливость огульного обвинения нашего духовенства, 2) всю неестественность отношений нашего общества к духовенству, 3) всю безучастность к этому сословию нашего общества, в следствие (вследствие) предрассудков сего последнего".
Наш подробный отчет об этой книге представляет читателям достаточную возможность основательно судить: насколько достигается упомянутым сочинением указываемая автором цель?
По нашему мнению, цели эти не достигаются, и книга не представляет собою никакого живого интереса, а потому можно будет пожалеть, если широковещательные рекламы, распространяемые о ней автором с целью зазыва покупателей, найдут среди нашего бедного духовенства много людей, способных поддаться этому торговому заману.
Статья эта написана для того, чтобы по возможности предотвратить возможность такого увлечения и хотя частью обнаружить фальшь этой скучной, но в своем роде не безвредной утопии.
ПРИМЕЧАНИЯ
КАРИКАТУРНЫЙ ИДЕАЛ
Утопия из церковно-бытовой жизни
(Критический этюд)
Впервые опубликовано в журнале "Странник", 1877, август, стр. 129 143; сентябрь, стр. 259 - 276; октябрь, стр. 71 - 86, за подписью: "Н. Лесков" Впоследствии не перепечатывалось.
Статья посвящена оценке книги Ф. В. Ливанова "Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни русского духовенства", М., 1877. Автор книги, реакционный беллетрист, помимо духовенства описывал также жизнь и быт раскольников ("Раскольники и острожники", СПб., 1868; "На рассвете", М., 1875); одновременно Ливанов - составитель ряда низкопробных учебных пособий для народного чтения, автор "Курса истории русской литературы" (М., 1878).
Рецензируемая книга не могла не привлечь внимания Лескова, автора "Соборян", многочисленных статей и очерков о церковной жизни, в ближайшем будущем - создателя "Мелочей архиерейской жизни". Статья является ценным свидетельством его серьезных расхождений с лагерем идейной реакции к концу 70-х годов. Лесков высмеивает не только надуманное, чуждое подлинного знания жизни произведение Ливанова, но и те низкопробные приемы реакционных беллетристов, которые они применяли в своих нападках на радикальных демократических деятелей, на прогрессивную молодежь.
Стр. 189. "Изо дня в день, - записки сельского священника" - СПб., 1875; автором этой книги был В. П. Мещерский (см. о нем в примечании к письму 64 в наст. томе).
Стр. 190. ...нового архиерея Хрисанфа... Читателю может показаться это чем-то знакомым? - Здесь и далее Лесков с возмущением говорит о приеме Ливанова называть вымышленных героев именами действительных исторических деятелей. Хрисанф (Владимир Николаевич Ретивцев, 1832 - 1883) - духовный писатель, был ректором С.-Петербургской духовной академии, епископом астраханским и нижегородским.
"Я, как все великосветские люди"... и т. д. - Ср. в рассказе "Голос природы" (наст. изд., т. 7, стр. 250).
Стр. 191. Фамилия "Татищева"... - Татищевы - старинный графский и дворянский род; наиболее известен из этой фамилии В. Н. Татищев (1686 1750) - русский историк. В 70 - 80-е годы XIX века был известен С. С. Татищев - публицист и дипломат.
...известные нигилистические романы... - В первую очередь имеется в виду "Что делать?" Чернышевского, а также те произведения, которые созданы под воздействием этого романа ("Трудное время" В. А. Слепцова; "Степан Рулев" Н. Ф. Бажина, "Перед рассветом" Н. А. Благовещенского и др.).
Стр. 194. ...гоголевского Осипа... - Речь идет о словах Осипа в "Ревизоре" (д. IV, явл. 10).
Стр. 200. Гомилетический. - Гомилетика - учение о христианском проповедничестве.
..."нигилистка Кашеварова"... - Эта фамилия указывала на известную прогрессивную деятельницу 70-х - 80-х годов Варвару Александровну Кашеварову (Рудневу) (1844 или 1848 - 1899) - одну из первых русских женщин, получивших высшее образование, врача-гинеколога, доктора медицины, автора ряда научных работ. Деятельность и личность Кашеваровой, как "нигилистки", была не раз объектом выпадов реакционной критики. См. также примечание к письму 34.
Сеченов, Иван Михайлович (1829 - 1906) - великий русский физиолог.
Стр. 201. ...к Скалону... фамилия всем известная... - Из дворянского рода Скалонов известен В. Ю. Скалон (1846 - 1907) - публицист, земский деятель.
...к "нигилисту Болтину" (опять известная фамилия?)... - Болтины старинный боярский и дворянский род; наиболее известен И. Н. Болтин (1735 1792) - русский историк.
Стр. 203. ...известных сочинений Жюля Симона и Джона Стюарта Милля... Речь идет о книгах: Жюль Симон (1814 - 1896), Работница, СПб., 1861 (2-е изд. - М., 1874) и Джон Стюарт Милль (1806 - 1873), О подчинении женщины, СПб., 1869 (2-е изд. - 1871, 3-е- 1882).
"А Васька слушает да ест" - цитата из басни Крылова "Кот и повар".
Стр. 205. Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат - цитата из поэмы Пушкина "Полтава".
...представленного у Рабле Панюржа... - Речь идет о Панурге, персонаже романа Ф. Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль".
Стр. 207. Корф, Николай Александрович (1834 - 1883) - видный русский педагог и методист, прогрессивный деятель народного образования, автор ряда учебников и руководств для начальной школы.
Водовозов, Василий Иванович (1825 - 1886) -известный русский педагог, методист по вопросам преподавания русского языка и литературы; автор ряда учебных пособий для начальной и средней школы.
Ушинский, Константин Дмитриевич (1824 - 1870) - выдающийся русский педагог, один из основоположников русской педагогической науки и народной школы в России, автор ряда книг для начального обучения.
...пресловутой "золотой грамоты"... ливановской литературной фабрики. Имеется в виду учебное пособие "Золотая грамота" (М., 1875) - хрестоматия для народного чтения, составленная Ф. В. Ливановым.
Стр. 208. ...Свящ<енной> истории Шнора... - Речь идет об издании немецкого художника Юлиуса Шнорра фон Корольсфельда (1796 - 1872) "Библия в картинах" (Лейпциг, 1852 - 1860).
Стр. 209. ...в газете, издаваемой кем-то "с птичьею фамилиею"... Очевидно, имеются в виду "Русские ведомости", с 1864 года редактировавшиеся, а затем и издававшиеся Н. С. Скворцовым (1839 - 1882).
Келейник - служитель у монашествующего лица, послушник, служка.
Стр. 210. ...Мансветов (опять известная фамилия)... - Из Мансветовых известны: Григорий Иванович (1775 - 1832) - духовный писатель; Иван Данилович (1843 - 1885) - археолог, профессор Московской духовной академии.
Стр. 211. Das ist eine alte Geschichte... ("Все это старо бесконечно...") - строка из стихотворения Г. Гейне "Девушку юноша любит..." (пер. В. Зоргенфрея) - Книга песен ("Лирическое интермеццо", 39).
Стр. 212. Бюхнер, Людвиг (1824 - 1899) - немецкий физиолог и философ вульгарный материалист.
Фейербах, Людвиг (1804 - 1872) - немецкий философ-материалист.
Стр. 213. Ходил в зимушку студеную... и далее - цитата из стихотворения Некрасова "Влас" (1854).
Стр. 215 - 216. ...Гедеонов (снова известная фамилия)... - Из Гедеоновых известны Александр Михайлович (1790 - 1867), занимавший в 1833 1858 годах пост директора императорских театров Петербурга (с 1833 г.) и Москвы (с 1847 г.); его сын Степан Александрович (1816 - 1877) был директором императорских театров (1867 - 1875) и Эрмитажа (1863 - 1877).
Стр. 216. Павлов, Николай Филиппович (1805 - 1864) - писатель, литературный критик и публицист.
Стр. 217. ...наши русские в Швейцарии... - эмигранты, находившиеся в Швейцарии.
Стр. 218. ...вроде римского огурца... - Здесь и далее речь идет о басне Крылова "Лжец".
Стр. 222. ...пресловутые "пять хороших книжек"... - Возможно, имеются в виду слова Рахметова из "Что делать?" Чернышевского: "по каждому предмету капитальных сочинений очень немного; во всех остальных только повторяется, разжижается то, что гораздо полнее и яснее заключено в этих немногих сочинениях. Надобно читать только их... Берем русскую беллетристику. Я говорю: прочитаю прежде всего Гоголя. В тысячах других повестей я уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя..." (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XI, стр. 203).
...как Гоголь говорил - "фетюком". - Этим словом Ноздрев обозвал своего зятя Мижуева ("Мертвые души", т. I, гл. IV); к прозвищу Гоголем дано примечание: "Фетюк - слово обидное для мужчины, происходит от фиты, буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою".
Стр. 227. Кто ты - их ангел ли спаситель... и т. д. - неточная цитата из "Евгения Онегина" ("Письмо Татьяны к Онегину")
Стр. 230. ...Гейне... говорил, "что мужика прежде всего надо вымыть"... - Неточная передача мысли Гейне из его статьи "Признания". См. также наст. изд., т. 9, стр. 355 и примечания.
Стр. 233. ...не за те ли "рефлексы"... - Речь идет о знаменитом труде И. М. Сеченова "Рефлексы головного мозга" (1853).
В одной прекрасной статье... - Имеется в виду статья "Ветхий завет и идея о едином боге" ("Православное обозрение", 1877, т. 1, апрель, стр. 716 - 761, за подписью: "-ъ"), посвященная книге: W. Boudissin. Studien zur Semitischen Religiongeschichte. Heft 1, 1876 (В. Будиссен. Исследования по истории религии семитов, книга 1, 1876).