Лесков Николай Семёнович. Расточитель

   Князев. Ну разумеется она.
   Айна Семеновна. Потому что иначе она его никак с собой к любви не приведет. Видишь, вон он как позавчера без всякого стыда махнул к Маринке, так и теперь до сих пор там... я не бывал к жене. Легко это ей, Маше-то? Да и скажи ж, сват, сделай милость, - скоро ее, Марину-то, вышлют? Ведь неприятно это нам, что она тут живет.
   Князев. Ну погоди, вышлют. Надо, чтобы добро-то прежде было в ваших руках, а тогда в ваших руках и правда будет.
   Анна Семеновна. Разумеется так! (Мужу.) А этот еще упирается.
   Мякишев. Мне суда страшно.
   Анна Семеновна. Какого это суда?
   Мякишев. Страшного суда господня.
   Анна Семеновна. Так, стало быть, суд-то этот над тобою над одним, что ли, будет? Над всеми ведь этот СУД будет. Так ведь на то же человеку положена молитва - отмолить можно. Да тебе и отмаливать-то нечего: ты молчи, да и только. Я, мол, что все, то и я; я ничего не знаю. Так тут и греха нет.
   Князев. Вот видишь, жена-то у тебя какая мозговитая.
   Мякишев машет рукою и уходит.
   (По уходе Мякишева, фамильярно и с своеобычным куртизанством, к Анне Семеновне.) Ах ты, копье мурзомецкое! Гляди, как она командует.
   Анна Семеновна (улыбаясь из-под брови). У тебя научилась.
   Князев (вставая и потирая поясницу). Э, девка, уж я и сам-то все позабыл: старо становится и ветхо.
   Анна Семеновна. Нет, видно, ты стар-то никогда не будешь. У тебя, у старого-то, все, слышно, идет не по-старому, а по-молодому.
   Князев. Толкуй. Нет, девушка, того уж нет, что тебе, может, помнится. Третьего дня, вечером, вздумал было на кладбище прогуляться. Приехал, ан уж ворота заперты и сторожей нет. Ах вы, волк вас съешь совсем! Через ограду думал перескочить... Что ж ты думаешь, ведь насилу перелез. (Бьет себя по коленям.) Тут-то вот... в хрящах-то жестоко стало... не то, что бывало... Помнишь, Нюра! где нам с тобой большой дороги не было? А-а! Помнишь, что ль?
   Анна Семеновна (потупляя глаза и разбирая бахрому у платка). Чай ведь не вовсе беспамятная.
   Князев. Ах ты, беспардонная! Уж я там, по кладбищу-то ходючи, тебя вспоминал, вспоминал, да и счет с памятью забыл. И тут-то Нюша; и вот здесь-то она; и вот тут не без нее... Тпфу ты, грехи наши тяжкие!
   Анна Семеновна. Не со мной ты с одной там прогуливался: у тебя стать вешать - до Москвы на столбах по одной не перевешаешь.
   Князев (перебивая). Да не про то, глупая! Я говорю, что, тебя вспоминаючи, вспомнишь, какой народ-то был. И промеж вашей сестрой, промеж бабами тогдашними, и то люди были. И строгость была, и мужья, и свекровьи, а у нас все, бывало, свое идет: о полвечерни режешь себе прямо на могилки; а Нюша уж там... (Заигрывает с ней.) Сидит, разбойница, на камушке в кленочках... дожидается... А-а? Ни за что не обманет... А? Помнишь, что ль? (Ласкает ее и смеется.) Хе-хе-хе-хе! Эх ты? звезда восточная!
   Анна Семеновна (с притворным неудовольствием). Да ну тебя совсем! Нашел, про что и вспоминать? Знать, видно, молодые-то уж нонче прочь гонят, так хоть про старое поговорить.
   Князев. Опять же не про то! Что молодые! Тпфу!.. Козлихи они все нонче, и совки, да неловки. Их самих-то надо еще по всякий час учить... (Поглаживая ее по плечам.) Не то, что вот эта мать-лебедушка: босой ножкой, бывало, выйдет, встретит и проведет и выведет... (Берет ее за руку.) Ишь, окаянная, и теперь еще пульсы бьются!
   Анна Семеновна (не совладевая с довольной улыбкой, отталкивает Князева). По-оди про-очь!
   ЯВЛЕНИЕ 3
   Те же и возвратившийся Мякишев (входит и заводит у двери часы).
   Князев (отходя на авансцену). Глупа, как ступа конопляная, эта женщина, а с большим огнем была. Чуть-чуть, бывало, ей кивни, она уж тут - и время выищет, и случай, и, как звезда, куда положено и катит, Смерть люблю таких женщин за обычай! (Секундная пауза.) Вот у Марины обычай совсем другой: это репеек колючий... (Опять короткая пауза.) Ну, да я и этаких тоже люблю. (Смеясь.) Хуже себе ничего не могу представить, как то, что после моей смерти на земле вино, деньги и красивые бабы останутся!.. (К. публике.) Вот так-то рассуждайте, кто как любит! Говорят: "я тебя всем сердцем люблю". По-моему, это ничего не значит. А я вот (потирая большими пальцами концы других пальцев)... я все чувствую... как только вспомню про Марину... так физические нервы мои болят. Особенно вот тут, вот в самых в пальчиках ноет... Весь болен даже стану; а мне свое здоровье мило... Да уж по этому по одному мне нельзя пожалеть Молчанова, нельзя, никак нельзя... я болен!.. Я не виноват, что это у меня так не проходит!
   Мякишев (подходя). Знаете, я что? (Махнув рукой.) Я молчать буду.
   Анна Семеновна. Давно б вот так-то лучше.
   ЯВЛЕНИЕ 4
   Те же и Дробадонов.
   Дробадонов (входя, про себя). С лучком.
   Мякишев. А, брат, Калина Дмитрич, здравствуй! Как? все ли в своем?
   Дробадонов. Живу, Благодарю покорно. (Садится.)
   Князев (про себя). Глядите, пожалуйста, этого только и боялся: и этот жук-отшельник выполз. В два года раз на сходку ходит, а нынче явился... Противный человек. Все его любят, а я век целый его терпеть, не могу. Но нынче ему подстроено, - спотыкнется.
   ЯВЛЕНИЕ 5
   Те же, Гвоздев и Минутка.
   Гвоздев. Хозяевам и Фирс Григорьичу.
   Князев. Здравствуй и ты, Илья Сергеич! А что, как твоя супружница?
   Гвоздев. Благодарю покорно - опасности нет, - свинка у нее сделалась.
   Минутка. В самой вещи свинка?
   Князев. Ну... ты опять с своей самой вещью! У русских свинки в горле бывают. (Гвоздеву.) Фиалкового меду надо давать.
   ЯВЛЕНИЕ 6
   Те же и Варенцов.
   Варенцов (Князеву). Здоровья всякого.
   Князев. Спасибо, брат, спасибо. Что это у тебя забор, что ль, новый нынче будут ставить?
   Варенцов. Нет, старенький пересыпаю, Фирс Григорьич. Что! уж с этими заборами у нас одна беда: без забора скотина все повытравит, а поставь забор - сейчас его народ на топку растащит.
   ЯВЛЕНИЕ 7
   Те же и Канунников, которому Князев подает руку и удерживает ее в своей
   руке.
   Князев (Гвоздеву). А ты взакрой вели забор-то забирать, не на шипы чтобы сажали доску, а взакрой: доска взакрой сидит плотнее; а сверху скобочку пускай прибьют: так вот оно живет и плотно. А что воришки, так мы с головою на воришек открыли средство: на той неделе голова предложит приговор, чтоб их при первом же наборе всех без очереди сдать. В газетах поместим, чтоб всякий знал и, уж попавшись бы, на общество не плакался. (Канунникову.) А ты, наш Баян Петрович, будто нездоров?
   Канунников (весело). Как быть здоровым, Фирс Григорьич, когда всю ночь не спал.
   Князев. Банчишку, что ли, с головой метали?
   Канунников (так же весело). Да нет! Какое там банчишка! Собаки все проклятые. Вот надоели! То мечутся, то рвут, то воют... тпфу ты совсем, ровно в самом деле перед пропастью какою. Заснул было - надавило. Дай, думаю себе, спрошу, как старые люди учат: к добру или к худу? Спросил - говорит: "к худу". Ну где ж тут слать? А проснулся - опять псы воют.
   Князев. А ты бы под собой подушку перевернул: они бы и выть перестали. Это у тебя жар в голове, с жару не спится.
   Дробадонов (про себя). И тут знает, что посоветовать.
   Канунников (смеясь). Какое с жару: со страху. На даче был вчера да запоздал: жутко одному; ночь темная, лошадь черная: не знай, на чем и едешь.
   Князев. А ты б пощупывал.
   Канунников. Да еще лошадь-то из рабочих, ленивая, ободрать ее, попалась, что не дошлешься ее.
   Князев. Драться надо было с ней хорошенько, когда ленивая.
   Дробадонов (очень громко). Ха-ха-ха-ха!
   Князев. Чего так расхватило?
   Дробадонов. С радости, что и с лошадьми уж учишь драться.
   Входят еще несколько купцов разом и раскланиваются.
   Князев. А вот и мир весь в сборе.
   Дробадонов. Теперь можно и батьку убить. Минутка (взглянув в окно). Иван Максимыч идет.
   Все. Тссс! (Кроме Дробадонова, все сторонятся, очищая дорогу от двери.)
   ЯВЛЕНИЕ 8
   Те же и Молчанов (грустный, но спокойный, подходит к столу, за которым сидит Дробадонов. Молча жмет ему руку и отходит к окну и становится спиною к
   тестю и ко всем фабрикантам. Пауза).
   Канунников (шепотом). Тихий ангел летает.
   Князев (громко). Нет, не узнал. Ноне говорят: это мировой судья родится.
   Канунников (смеясь). А воров страх берет.
   Дробадонов неожиданно чихает так громко, что все вздрагивают и раздаются
   восклицания.
   Князев (гневно). Тпфу! слон египетский, как испугал. (Минутке.) Ступай, проси сюда скорей голову!
   Минутка (взглянув в окно). Они идут-с.
   ЯВЛЕНИЕ 9
   Те же и Колокольцов с портфелем. С ним под руку Марья Парменовна. Все
   поднимаются.
   Колокольцов. Мое почтение, господа! Марья Парменовна, прошу вас. (Указывает ей на место за столом. Садится рядом с нею и вынимает из портфеля бумаги.) Все здесь?
   Дробадонов (вздохнув). Которых надо - все.
   Колокольцов. А, и вы, Калина Дмитрия, нынче с нами. Простите, не заметил.
   Князев. Махонький - не вот-те-на его рассмотришь. (Общий смех.) Чихнул, так дома чуть-чуть не опрокинул. Вот то-то значит, что безгрешный человек: над ним хоть крыша упади, так он не побоится смерти.
   Колокольцов. Иван Максимыч!
   Молчанов молча отходит от окна и становится к столу, за которым сидит
   Дробадонов, спиною к нему, лицом к голове и к усевшимся фабрикантам.
   (Молчанову). Прежде чем я через минуту, как должностное лицо, открою собрание по вашему делу, я, как честный человек, прошу у вас извинения, что полчаса тому назад не мог принять вас.
   Молчанов кланяется.
   Я вас не мог принять как потому, что я вчера уже рассматривал с бывшими вашими опекунами ваши бумаги и составил себе о вашем деле определенное мнение, так потому, что в то время, когда вы ко мне заехали, у меня была ваша супруга и мы с нею рассуждали о вас. Я нарочно за тем пришел... Тпфу!.. Простите: я затем к вам обращаюсь, чтобы оправдаться перед вами.
   Молчанов. Я не знаю, в чем вы так много извиняетесь: и оскорбление невелико, и всякий волен кого хочет принять или не принять в своем доме.
   Дробадонов. На то ворота вешают.
   Анна Семеновна. Нет, квартального, хоть и вороты есть, а не смеешь не пустить: в Москве купчиху за это новым судом судили.
   Князев (про себя). Дробадон что-то дробадонит... Надо бы ему больничку в губу вдернуть.
   Колокольцов (ко всем). Прошу занять место и объявляю вам, что заседание открыто.
   Усаживаются в полукруг. Дробадонов и Молчанов остаются на прежнем месте.
   Мы взяли эту комнату для заседания, потому что присутственная камера Думы тесна для такого большого собрания, в каком, по справедливости, следует судить дело Ивана Максимовича. Впрочем, Дума здесь же, за этою стеною, в доме Пармена Семеныча, и, я надеюсь, никто ничего не будет иметь против того, что мы собрались по сю сторону стены, а не по ту сторону?
   Молчанов. Не в этом дело.
   Князев. Да, он умнее всех сказал: не в этом дело. Пускай дело начинается.
   Колокольцов. Господа! внимание! (Минутке.) Читайте.
   Минутка (берет бумагу и читает). "Душеприказчики покойного коммерции советника, потомственного почетного гражданина и первой гильдии купца, Максима Петровича Молчанова, а впоследствии опекуны и попечители единственного его сына и наследника, Ивана Максимова Молчанова, купцы Фирс Григорьич Князев и Пар-мен Семенов Мякишев, довели до сведения общества и городского головы, что сказанный купец Иван Максимов Молчанов, с детства своего постоянно отличаясь стра-стию к расточительству, во время бытности своей в опеке, а потом до двадцати одного года, согласно желанию покойного отца его, под попечительством, был от сей вредной склонности постоянно воздерживаем".
   Молчанов (перебивая). Позвольте!
   Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь слово.
   Минутка (продолжает). "По достижении же законного совершеннолетия, он, Молчанов, чувствуя сам сию слабость и влечение к рассеянной и беспутной жизни, сам уполномочил бывших опекунов своих Князева и Мяки-шева доверенностию на управление своим имением, а сам провел три года за границею, для изучения будто бы торгового дела, но сего не исполнил".
   Молчанов (перебивая). Чего не исполнил? чего я не исполнил?
   Колокольцов. Иван Максимович, вы будете иметь в свое время слово.
   Молчанов. Да это и есть мое время говорить, когда на меня клевещут. Я изучал фабричное дело и его знаю. Князев. Читай, Минутка.
   Минутка (продолжает). "Прибыв же два года тому назад на родину и вступив в управление своим имением, в самое кратчайшее время привел все свои дела и счеты в беспорядок; расходы по фабрикации непомерно увеличил; доходы же привел к существующему ничтожеству и, кроме того, обнаружил во всей своей силе свои прежние склонности к мотовству и расточительству, как то: занимал у разных лиц деньги и выдавал на себя векселя; векселей этих своевременно не оплачивал, а переписывал, увеличивая сумму; затем имеющиеся получения расходовал заранее самым безрассудным образом и претензию в двести тысяч рублей уступил в пользу приютов вместо того, чтобы сею суммою расплатиться с долгами. И, наконец, он сделал безвкладными пайщиками в операциях фабричных ремесленников, дабы вредить прочим фабрикантам; купил дом для посторонней женщины в ущерб благосостояния своей семьи и, наконец, при многих свидетелях, подписавших акт, выразил непременное свое желание расточить все свое имение, лишь бы ничего не досталось его жене и детям. Такой образ действия Ивана Молчанова, несомненно клонящийся к прямому его разорению, вынудил душеприказчиков отца его обратить на сие внимание общества и просить об ограждении его наследственного имущества, составляющего обеспечение семейства, от разорения. Одновременно с сим подано прошение и женою Молчанова, Марьею Парменовною Молчановою, которая, подтверждая общее мнение, что муж ее есть расточитель, просит, в ограждение ее семейства от неминуемо угрожающей нищеты, взять мужа ее за расточительство в опеку". Молчанов (глядя на жену). В опеку! (Качая головою.) Так вот кто первый выговорил это слово!
   Князев. Кого это ближе всех касается, тот и выговорил это слово!
   Варенцов (вздыхая). Нам исчужи жаль; а она мать.
   Марья Парменовна (плача). Я мать; я должна детей обеспечивать.
   Князев (Минутке). Дочитывай.
   Минутка. "Городской голова, члены сиротского суда и Думы, рассмотрев все это дело, нашли представление купцов Князева и Мякишева, а равно и прошение жены Молчанова заслуживающими внимания и постановили передать это дело на общее обсуждение всего общества и о том, что оно постановит, написать приговор". (Кладет бумагу на стол.)
   Колокольцов. Вот, милостивые государи, предмет нашего сегодняшнего собрания. Иван Макоимович и его супруга, голос которой имеет первое место, оба здесь.
   Со двора слышатся нетерпеливые гулы толпы.
   Купечество в полном сборе, мещане на дворе во всем своем составе (шутливо) и, как слышите, напоминают нам о себе этими воплями.
   Дробадонов. Как вороны, крови ждут.
   Молчанов вздрагивает.
   Князев (тихо). Сейчас им стерву выкинут.
   Колокольцов. Иван Максимыч! вам что-то угодно было сказать? Может быть, вы против кого-нибудь что-нибудь имеете?
   Молчанов. Я против всех имею.
   Князев. Никого, спасибо, не обидел.
   Молчанов. Здесь всем выгодно, чтобы сделать мне какую-нибудь гадость; но я вас спрошу: по какому праву вы вздумали устроить этот суд? Пять дней тому назад меня никто не признавал ни расточителем, ни мотом, вы сами, господин голова, искали у меня перехватить тысячу рублей, для того чтобы истратить эти деньги на какую-то поездку. Я совсем человек был еще, такой же гражданин, как все здесь присутствующие, как Петр, Иван, Сергей: у меня можно было денег просить, и я мог дать их или не дать, считая вашу нужду не нуждою, а прихотью. И вы и каждый признавали меня в таком праве - и вдруг вы, те же самые, говорите, что я расточитель, и собираетесь отнять у меня вашим мещанским судом человеческие права, права, которые дали мне бог, природа. Где взяли вы такое право?
   Князев. Минутка, прочитай ему закон.
   Молчанов. Закон! Не нужно мне читать закона. Здесь дело не в законе. Ваши заботы не о том, чтобы обстоять закон, чтобы его исполнить, а о том, чтоб беззаконье сделать на законном основании. Таких расточителей, как я, полна Россия. Все люди расточители и все... быть может, более, чем я. Гусар, который без гроша верного дохода землянику ест зимой, по полтиннику за ягодку, - его в опеку; ремесленник, который в один час пропивает недельный заработок, - его в опеку; чиновник, который сто рублей в год жалованья получает, а в сто рублей жене одно платье шьет, - тож в опеку его...
   Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.
   Молчанов. Берите всех, всех в опеку... да и себя уж заравно в опеку сдайте. Так пусть и будет в круговую... даже в ландкартах географических, вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня под это, вы всех под то ведете и сами под то же лезете.
   Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу не идет.
   Гвоздев. Ты дело говори.
   Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.
   Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем этом деле я дела никакого не вижу. Я вижу только одно беззаконие, взмащивающееся на закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я молод был, кутил, любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что, может быть, полсотни тысяч промотал...
   Князев (Минутке). Запиши.
   Молчанов. Но это было, да прошло.
   Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то? Ведь это пяти... да что я говорю: пяти! - десяти, пятнадцати семействам до веку кусок хлеба дать бы можно.
   Гвоздев. По три тысячи... Это бедной семье довечный капитал.
   Молчанов. Правда, правда. Прокутить полсотни тысяч - это большая низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот здесь, недалеко ходя, сидят - ну, три, четыре человека, которым случай кинул по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять и вспомнить неимущих?
   Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Максимыч.
   Князев. Да, о семье.
   Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.
   Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?
   Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?
   Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.
   Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться - вот их рукомесло.
   Молчанов. Так что ж моя-то жена? Особенное она что-нибудь, что ли? Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не должен значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?
   Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто в ученье польза-то бывает? У ученых денег-то меньше нашего.
   Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.
   Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и с неучеными не справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.
   Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша женщина в постоянном угнетении.
   Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная, пришла сюда судить пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями моими, а я, которому она у алтаря господнего клялась быть мне подругою... нет... более того: господином, строителем семьи признавать меня... она мой обвинитель здесь; она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой... Она, которой я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь с вами и судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не дай бог Каину судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли, чтоб посадить меня по крайней мере!
   Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь, бесчастный!
   Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул - садись.
   Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.
   Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех теперь оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали стул - и не надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда не хочешь там садиться. (Подвигаясь и освобождая место.) Иди же, что ль? (Переменяя тон.) Ведь кланяться не буду.
   Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.
   Князев. Кто нынче с женами из образованных людей живет!
   Марья Парменовна. Так что ж, тебе с чужою, стало быть, показано теперь уж жить? Стало, чужая лучше?
   Князев. А как же не лучше? в чужую жену черт меду ложку кладет.
   Марья Парменовна. Нет, ты когда женился, так живи. А не хочешь, так заставят.
   Анна Семеновна. Есть же правило, чтоб жен к мужьям отправлять, если требуют, - так теперь новый суд, не беспокойся, и на мужей закон выдаст. И вас приводить будут.
   Князев (с сдержанной улыбкой). Будут, сватья, будут. (Молчанову.) А ты, не так ты на это дело, друг Иван Максимыч, смотришь. Я, долго твои умные речи слушавши, вот что тебе скажу: строитель-то семьи ты строитель, а тебе жены чуждаться нечего, да и по нашему, по русскому закону невозможно. Ты сам ведь вспомянул сегодня, что вы с нею в церкви венчаны; а мы не немцы: у нас разводов нет. Она здесь просит на тебя! Да что ж такое? Мало ль жен, которые просили на мужей, не только что в обществе, а и у квартальных на мужей жаловались, да ведь не расстаются же с ними со всеми мужья - живут.
   Канунников (смеясь). А у мещан и у мужиков так еще и розгами мужа на сходке по жениной жалобе отжарют, а все опять живут. Домой придут, он ее пощелкает... (Махнув рукою.) У нас на этот счет просто.
   Гвоздев. Куда поденешься! закон свой надо соблюдать.
   Варенцов. И воют, да живут.
   Молчанов (к голове). Иван Николаич, позвольте вас спросить, для чего я позван сюда перед обществом? За расточительность какую-то вы собрались судить меня, так прикажите про расточительность и говорить, а не про то... что здесь говорится.
   Колокольцов. Иван Максимыч, ведь мы еще не парламент, нам парламентские формы чужды. Мы народ.
   Князев. Мы простецы, так по-простому и рассуждаем, а по-ученому, по-заграничному не умеем и не поймем, пожалуй.
   Колокольцов. Быть может, в этом есть связь во всем...
   Анна Семеновна. Да как же не связно! Теперь уж заодно в одно время его судить и за расточительность и за нелюбовь.
   Колокольцов. За нелюбовь, Анна Семеновна, нельзя судить.
   Анна Семеновна. А отчего ж нельзя?
   Колокольцов. Нет оснований нравственных; закона нет.
   Анна Семеновна. А разве все по закону судят? Нет закона - по писанию судить можно.
   Князев (улыбаясь). Ну полно, сватья, врать. (Молчанову.) А я опять тебе, Иван Максимыч, решаюсь доложить. Может, ты и вправду честный человек...
   Колокольцов (перебивая). Да в этом, я думаю, и сомневаться невозможно.
   Князев. Ну да. Честный человек у нас, говорят, одну жену обманывает: так уж, стало быть, и потому ты честный. А вот ты говоришь, что такое в твоей жене особенного. Я тебе расскажу это. Ты вспомянул, что там вам было в церкви пето, а песни-то эти, должно, не всегда памятовал. Пять лет ты, женатым бывши, по Венам да по Парижам разъезжал - много ты о ней там вспомнил? А ведь она здесь, как пташка, взаперти сидела; детей твоих глядела, а суперантов, как другие прочие, не заводила. (С ударением.) Имени-то твоего, беспутная ты голова, она ведь не замарала, хоша... стоил бы ты, может, того, и очень бы стоил.
   Молчанов. Вы за собой бы лучше посмотрели, Фирс Григорьич.
   Князев (гневно), Я не бросал жены; домов любовницам не покупал.
   Молчанов. А с заднего крыльца через садовую калитку всю слободу к себе переводили.
   Колокольцов. Тсс! Господа! господа!.. Иван Максимыч, ведь мы не на площади.
   Молчанов (горячо). Не позволяйте оскорблять меня. Против жару и камень треснет.
   Колокольцов. Во всяком случае, Иван Максимыч, на оскорбленья можно жаловаться после; а домашними делами считаться здесь не место.
   Варенцов (смирно). Особенно этакими пустяками: ими как и считаться?
   Гвоздев (вздохнув). Такое дело бог один рассудит; а ты, милуша, прошлым человека не кори.
   Дробадонов. И посейчас оно есть.
   Колокольцов (улыбаясь). Калина Дмитрич... слово здесь ответственно.
   Молчанов (всплеснув руками). О господи! И это мир, и это судьи! (Бешено к Колокольцову.) Решайте что-нибудь со мной скорей: я не могу здесь с вами оставаться! Это не суд, а разговоры возмутительные. Я не хочу этих разговоров слушать: у меня дело есть; меня люди дома ждут.
   Князев. Не торопись, не всюду разом поспешай. Кто ждет, так подождет; а то другая речь - была б постелюшка, а милый найдется.
   Молчанов (быстро скомкивает в руках шляпу, но, овладев собою, говорит спокойно). Я просто думаю, что вы издеваетесь; это болтовня какая-то.
   Дробадонов, А дом, что куплен Гусляровой, - так это я соврал: дом этот я купил.
   Общее движение.
   Князев (смеясь). Ха-ха-ха, проворовался, грешник...
   Молчанов (перебивая). Не надо лгать, Калина Дмитрнч: я купил. До этого никому дела нет: я свое дарю.
   Князев. Врешь, не свое, а детское.
   Молчанов. Вы врете! Я своим детям отец, а не холоп кабальный, чтобы при них уже ничем не смел распорядиться. Я долг, обязанность имею помочь Гусляровым.
   Анна Семеновна. Где ж это такая обязанность, в каком законе показана?
   Марья Парменовна. А ты еще знаешь ли то, что от любви-то дети бывают?
   Молчанов (презрительно жене). Знаю! Я и то знаю, что они, к стыду человеческому, у низких людей, каковы мы с вами, и без любви рождаются.
   Канунников (весело). Ребята, что мокрицы, они везде водятся.
   Марья Парменовна. Ну так что ж ты? Так ты и должен помнить, что ведь и других детей надо будет награждать.
   Князев. Ну где там нонче дети родятся, где их не хочут!
   Молчанов (бешено). Господин голова! велите им молчать!.. Что это, в самом деле, такое? До чего это дойдет? Я протестуюсь и выйду вон отсюда.