Страница:
ИОАНН. Вот как! Разбой, а мне не должно?
Неожиданный шум. Появляется Гробовщик. Одной рукой он волочет подростка-оборвыша, а другой вздымает плотницкий инструмент.
ГРОБОВЩИК. Великий государь! Терпеть нет больше сил! Доколь у нас в Великом Новуграде разбою всякому и озорству цвести?! Вот, лишь на миг присмотр ослабил, как сей поганец инструмент исхитил и еле пойман быв! Сей случай мал, но я к тому привел, что таково у нас! Добро бы тать в нощи разор творил! Ан ино, вот такие озоруют! И коли так пойдет, к чему придем?
ИОАНН. Не диво. Коль посадники в разбое греха не видят, что ж иным? На что ему строгало?
ГРОБОВЩИК. Продать за деньгу. Или сменять на хлеб.
ИОАНН. О чем гласит закон?
БРАДАТЫЙ. Закон гласит: «А буде кто уличен в воровстве, отсече тому длань, коей деяние учинено».
ИОАНН. Какою дланье строгало схвачено?
ГРОБОВЩИК. Правшей. Одначе, государь, я за затем…
ИОАНН. Ту и отсечь. Исполнить.
ХОЛМСКИЙ. Стража!
Стражники берут ничего не понимающего Оборвыша и ведут к Палачу.
МАРФА. Остановитесь! (Иоанну.) От глада ж то! И он же несмышлен!
ИОАНН. В законе есть изъятья?
БРАДАТЫЙ. Нет, государь. Для малых и больших, для гладных и иных, для нищих и бояр – закон един.
ИОАНН. И он превыше нас!
ПАЛАЧ (сыну). Трудись, нехитро дело.
СЫН. Но, отче…
ПАЛАЧ. Да ты в своем уме? Коли палач государя указы почтет сомненью подвергать, что с Русью станет!.. (С Оборвышем и сыном уходит.)
ИОАНН. По челобитью таково решенье: виновных в узы взять! А также за измену, за связь с Литвой железом оковать и так в Москву отправить (по списку). Лощинского Богдана и Ивана. Тож Афанасьева Елевферья. Тож Борецкого Феодора.
МАРТФА. Нет! Непричастен он! (Загораживает сына от стражи.) Великий князь, клянусь Софией, невинен он! На что тебе мой сын? Молю о милосердье! Неповинен!
Стук топора и тотчас рвущий душу, исполненный ужаса и муки крик Оборвыша.
ФЕДОР (освобождается из рук матери и предстает перед Иоанном). Причастен ко всему! Во все виновен! Клянусь Святой Софией новгородской, душою был всегда со всеми, кто чаял пасть тебе забить железом, московский лютый волк! Виновен в том, что много говорил, да мало делал, и подлую таил в душе надежду, что сам собой народ наш пробудится и близкую беду свою прозрит. Очнись же, Новоград! Тщетны потуги задобрить злого хищника дарами, лишь алчь его тем распалится пуще! Не утешеет волк, покуда все стадо не вырежет! Помните о том!
ИОАНН. Взять дерзкого!
Стража схватывает Федора.
ИОАНН. Тем суд наш завершен! (В сопровождении Брадатого удаляется.)
ФЕДОР. Прости мне, мати. И благослови!
МАРФА. Прости и ты. Благословенен будь!
По знаку Холмского Федора уводят.
МАРФА (бросаясь вслед). Мой Федор! Мальчик мой! Сынок!
Ее удерживают. Народ начинает расходиться.
ИСТЕЦ (Гробовщику). Добро ж тебе строгать твоим строгалом!
ГРОБОВЩИК (валясь на колени). Прости меня, народ новогородский! Убивец я! Не ведал, что творю! Убивец окаянный я! Убивец!..
Судное место пустеет. Остаются лишь Захарий Овин и Назарий.
ЗАХАРИЙ. Как мыслишь обо всем?
НАЗАРИЙ. Да как и ты. В одном лишь нет сомненья. Коль Иоанн решился в Москву отправить бояр новогородских из первейших…
ЗАХАРИЙ. То нарушенье крестного обета: новогородец судится в Новгороде новгородским судам.
НАЗАРИЙ. Так, нарушенье. Отчего? Оплошка?
ЗАХАРИЙ. Кака оплошка! Тут наперед расчислен каждый шаг!
Появляются Палач с сыном.
ПАЛАЧ. Покойно почивать, честны бояре! А завтра новый день и новые труды. Кормилец не оставит без прибытка, наш Иоанн, благословенный Богом, великий Государь всея Руси! (Уходят.)
ЗАХАРИЙ. Всея Руси. Вот то, чего он жаждет.
НАЗАРИЙ. Всея Руси…
ЗАХАРИЙ. Да, так. Всея Руси!..
ОТРОК. «То быв числа 25-го, месяца ноября, а уже на другой день владыка и посадники явились в великокняжеский дворец, с видом великой скорби моля Иоанна отдать заключенных бояр на поруки. Нет, ответствовал Иоанн. Он отправил бояр в Москву, там судимы они были его судом и сосланы в заточение. Весть сия, дошед до Новограда, усилила в народе великую смуту, и недоставало лишь искры, чтоб вспыхнуть пожару бунта. Искра та не промедлила появленьем…»
Картина седьмая
Картина восьмая
Картина девятая
Картина десятая
Неожиданный шум. Появляется Гробовщик. Одной рукой он волочет подростка-оборвыша, а другой вздымает плотницкий инструмент.
ГРОБОВЩИК. Великий государь! Терпеть нет больше сил! Доколь у нас в Великом Новуграде разбою всякому и озорству цвести?! Вот, лишь на миг присмотр ослабил, как сей поганец инструмент исхитил и еле пойман быв! Сей случай мал, но я к тому привел, что таково у нас! Добро бы тать в нощи разор творил! Ан ино, вот такие озоруют! И коли так пойдет, к чему придем?
ИОАНН. Не диво. Коль посадники в разбое греха не видят, что ж иным? На что ему строгало?
ГРОБОВЩИК. Продать за деньгу. Или сменять на хлеб.
ИОАНН. О чем гласит закон?
БРАДАТЫЙ. Закон гласит: «А буде кто уличен в воровстве, отсече тому длань, коей деяние учинено».
ИОАНН. Какою дланье строгало схвачено?
ГРОБОВЩИК. Правшей. Одначе, государь, я за затем…
ИОАНН. Ту и отсечь. Исполнить.
ХОЛМСКИЙ. Стража!
Стражники берут ничего не понимающего Оборвыша и ведут к Палачу.
МАРФА. Остановитесь! (Иоанну.) От глада ж то! И он же несмышлен!
ИОАНН. В законе есть изъятья?
БРАДАТЫЙ. Нет, государь. Для малых и больших, для гладных и иных, для нищих и бояр – закон един.
ИОАНН. И он превыше нас!
ПАЛАЧ (сыну). Трудись, нехитро дело.
СЫН. Но, отче…
ПАЛАЧ. Да ты в своем уме? Коли палач государя указы почтет сомненью подвергать, что с Русью станет!.. (С Оборвышем и сыном уходит.)
ИОАНН. По челобитью таково решенье: виновных в узы взять! А также за измену, за связь с Литвой железом оковать и так в Москву отправить (по списку). Лощинского Богдана и Ивана. Тож Афанасьева Елевферья. Тож Борецкого Феодора.
МАРТФА. Нет! Непричастен он! (Загораживает сына от стражи.) Великий князь, клянусь Софией, невинен он! На что тебе мой сын? Молю о милосердье! Неповинен!
Стук топора и тотчас рвущий душу, исполненный ужаса и муки крик Оборвыша.
ФЕДОР (освобождается из рук матери и предстает перед Иоанном). Причастен ко всему! Во все виновен! Клянусь Святой Софией новгородской, душою был всегда со всеми, кто чаял пасть тебе забить железом, московский лютый волк! Виновен в том, что много говорил, да мало делал, и подлую таил в душе надежду, что сам собой народ наш пробудится и близкую беду свою прозрит. Очнись же, Новоград! Тщетны потуги задобрить злого хищника дарами, лишь алчь его тем распалится пуще! Не утешеет волк, покуда все стадо не вырежет! Помните о том!
ИОАНН. Взять дерзкого!
Стража схватывает Федора.
ИОАНН. Тем суд наш завершен! (В сопровождении Брадатого удаляется.)
ФЕДОР. Прости мне, мати. И благослови!
МАРФА. Прости и ты. Благословенен будь!
По знаку Холмского Федора уводят.
МАРФА (бросаясь вслед). Мой Федор! Мальчик мой! Сынок!
Ее удерживают. Народ начинает расходиться.
ИСТЕЦ (Гробовщику). Добро ж тебе строгать твоим строгалом!
ГРОБОВЩИК (валясь на колени). Прости меня, народ новогородский! Убивец я! Не ведал, что творю! Убивец окаянный я! Убивец!..
Судное место пустеет. Остаются лишь Захарий Овин и Назарий.
ЗАХАРИЙ. Как мыслишь обо всем?
НАЗАРИЙ. Да как и ты. В одном лишь нет сомненья. Коль Иоанн решился в Москву отправить бояр новогородских из первейших…
ЗАХАРИЙ. То нарушенье крестного обета: новогородец судится в Новгороде новгородским судам.
НАЗАРИЙ. Так, нарушенье. Отчего? Оплошка?
ЗАХАРИЙ. Кака оплошка! Тут наперед расчислен каждый шаг!
Появляются Палач с сыном.
ПАЛАЧ. Покойно почивать, честны бояре! А завтра новый день и новые труды. Кормилец не оставит без прибытка, наш Иоанн, благословенный Богом, великий Государь всея Руси! (Уходят.)
ЗАХАРИЙ. Всея Руси. Вот то, чего он жаждет.
НАЗАРИЙ. Всея Руси…
ЗАХАРИЙ. Да, так. Всея Руси!..
ОТРОК. «То быв числа 25-го, месяца ноября, а уже на другой день владыка и посадники явились в великокняжеский дворец, с видом великой скорби моля Иоанна отдать заключенных бояр на поруки. Нет, ответствовал Иоанн. Он отправил бояр в Москву, там судимы они были его судом и сосланы в заточение. Весть сия, дошед до Новограда, усилила в народе великую смуту, и недоставало лишь искры, чтоб вспыхнуть пожару бунта. Искра та не промедлила появленьем…»
Картина седьмая
По-прежнему безвиден и тих стоял дом Марфы на берегу Волхова, но уже иная, не похожая на бывшую жизнь билась в стенах его. По ночам за плотно закрытыми ставнями слышались многие голоса, скакали гонцы, прячась в покрове ночи, в Волхов соскальзывали быстрые елы и причаливали другие. Дом окружен был скрытой, но сильной охраной, и всякий, кто приближался к нему, бывал задержан и подвержен пристрастному допросу.
В один из зимних вечеров, год спустя после того, как Иоанн, свершив свой суд, возвратился в Москву с обозом золота, серебра и обильных новгородских даров, внимание Марфы, сидевшей за составлением грамоты, было отвлечено бряцаньем оружия и громкими голосами. Вошел слуга.
СЛУГА. Боярыня, незваный гость. Сказал, тебе откроется.
МАРФА. Впустить.
Гость сбрасывает прикрывавший лицо капюшон.
МАРФА. О Боже!.. Нет!.. Станислав?!
СТАНИСЛАВ. Вельможна пани!
МАРФА (слуге). Оставь нас.
Слуга выходит.
Станислав!
СТАНИСЛАВ. Марфа!
МАРФА. Возможно ль? Ужель и верно ты? Седой. И этот шрам. Шесть долгих лет! Я думала, тебя давно убили. И ставила свечу за упокой.
СТАНИСЛАВ. Я ранен был. Потом отправлен в ссылку.
МАРФА. Как, в ссылку? Ты, верный рыцарь Казимира, ему ближайший друг?
СТАНИСЛАВ. То в прошлом все. Когда из забытья смертельного восстал и мне сказали, что за беда пришла к вам на Шелони… про казнь Димитрия тогда же я узнал… прилюдно Казимиру я бросил обвинение в бесчестье. Он занят был войной, но хоть бы полк он должен был послать. Хотя бы отряд – во исполненье с вами договора! Он не стерпел…
МАРФА. Станислав… Боже! Ты ли?
СТАНИСЛАВ. Я, пани Марфа. Я, моя кролева!..
Молчат. И, может быть, слышат старинный клавесин – издалека, из самой глубины минувших лет.
СТАНИСЛАВ. И вот, опала снята стараньями моих друзей… Вновь зван на службу, но отверг служенье.
МАРФА. Но как ты здесь? Откуда? Для чего?
СТАНИСЛАВ. Как – долог разговор, на то нам будет время, коль даст Господь. Я прибыл за тобой.
МАРФА. За мной?
СТАНИСЛАВ. Да, за тобой. Готово все для верного проезда. Возьми Василья, внука. И невестку. И домочадцев из тебе ближайших. Через три дня пересечем мы Вислу. Мой замок ждет тебя. В дубравах пышных стоит он вдалеке от злых ветров, что над моей и над твоей землею свищут.
МАРФА. И что нам делать в нем?
СТАНИСЛАВ. Век доживать. Не молоды мы, Марфа. Так не грешно ли каждый Божий день, дарованный Господним провиденьем, нам тратить на тщету? Раденье наше не нужно никому. И кроме злой хулы при пораженье иль зависти и злобы при успехе, не принесет нам боле ничего.
МАРФА. Как любы сердцу все твои слова! В душе моей зима и озлобленье. И несть весны.
СТАНИСЛАВ. Нас ждет весна. И лето. И осень златая. А коль придет зима, душою обогреем мы друг друга. Скажи же «да», моя вельможна пани!
Вновь клавесин.
МАРФА. Ты слышишь ли? «Да, да!» – кричит душа. И «нет» ей отвечают ум и сердце. Не знаешь ты всего. Мой Федор сослан в оковах…
СТАНИСЛАВ. В Муром.
МАРФА. Да, он в Муроме.
СТАНИСЛАВ. Был. Теперь – у Бога.
МАРФА. Стой! Что ты говоришь?!
СТАНИСЛАВ. У Бога, Марфа.
МАРФА. Нет! Врешь! Продажный польский пес! Подослан ты! Эй, стража!
Врываются вооруженные стражники.
МАРФА. Схватить его! Подослан он! Пытать! Пока не скажет: кем и зачем!
СТАНИСЛАВ. Я не подослан, Марфа. И это знаешь ты.
МАРФА. Ступайте все.
Стража удаляется.
МАРФА. Когда?.. Нет, я скажу сама: недели с три назад?
СТАНИСЛАВ. Да, так.
МАРФА. Недели с три… Как тосковало сердце! Как томилась смертельной мукой вещая душа!.. Мой Федор! Мальчик мой! Кровинушка моя! Мой Федор!.. Убит?
СТАНИСЛАВ. Зачах.
МАРФА. Убит, убит! Задушен воздухом неволи! Убийцы подлые, будь прокляты навек!.. Все говори. В подробностях пристрастных. Хочу знать все!
СТАНИСЛАВ. Когда проведал я о заточенье Федора и ссылке в Муром…
МАРФА. Проведал как?
СТАНИСЛАВ. При дворе Казимира следят с великим тщаньем за каждым шагом явным Иоанна и послами тайными его. Давно уж внятно: ищет повод он, чтобы покончить с Новоградом вольным. Хоть ваши вольности утеснены, все мало. Не упокоит Иоанн себя, пока свободных новгородских граждан не обратит в своих холопов верных.
МАРФА. В холопов верных. Верен ли холоп?
СТАНИСЛАВ. Изрек не то. В холопов подлых – так. К тому сейчас благоприятно время. Орда усмирена и крымский хан утишен. Казимеж наш преславный Ягеллончик Ливонию воюет, не до вас. На Псков у вас надежды тоже мало.
МАРФА. То верно?
СТАНИСЛАВ. Верно. Иоанна ненавидя, они себя обезопасить тщатся не ратью, но сребром. И как шесть лет назад вас предали, так ныне предадут.
МАРФА. Я думала о том… (Берет грамоту и сжигает ее на свече.) Итак, прознав о ссылке Феодора…
СТАНИСЛАВ. Готовить начал тотчас я побег.
МАРФА. Безумец ты! Из Мурома глухого побег? Возможно ли о том хотя б помыслить!
СТЕНИСЛАВ. Чем Русь плоха? В ней ничего нельзя. Чем хороша? В ней можно все. За деньги. Я злата не жалел. И близок был успех. Лишь ждали, чтобы лед сковал покрепче реки. Господь открыл ему дорогу раньше в рай, чем к Висле… Вот все, что привезли мне… (Подает ладанку.)
МАРФА. Его! Его!..
СТАНИСЛАВ. Часы идут. Пора в дорогу, Марфа. Неблизок путь и неспокоен край. Еще у нас с тобою будет время его отплакать и отпеть.
МАРФА. Обрядом вашим?
СТАНИСЛАВ. Обряды разные, но Бог для всех един. Не о себе задумайся, о внуке. Последний он в роду Борецких славном. Уволь его от участи позорной, что Иоанн всем вам приуготовил!
МАРФА. Сядь. Помолчим перед дорогой.
Молчат. И вновь – далекий клавесин. К нему примешиваются сперва едва различимые, а затем все более слышные удары вечевого колокола.
МАРФА. Теперь прощай, мой рыцарь благородный. Спаси Бог, что не пожалел трудов, чтоб свидеться нам в этот раз последний. А будущая встречу – у престола Господнего, и та уже навек. Прощай, мой милый друг! Помолим Бога, чтоб хоть когда-нибудь поляк и русский душою открывались друг для друга, как мы с тобой!..
Набат все слышнее.
МАРФА. А внук… Что ж, выше доля есть ли, чем разделить и в ведро и в ненастье судьбу отчизны!..
СЛУГА (входит). Боярыня, на вече призывают. Посадники прислали за тобой. Посольство из Москвы!
МАРФА. Час сей приду.
Слуга выходит.
МАРФА. Господь тебя благослови, Станислав!
СТАНИСЛАВ. Господь тебя благослови, Марфа!
Склоняется к руке Марфы. Набат вечевого колокола грозно, во всю мощь, гремит над их головами.
В один из зимних вечеров, год спустя после того, как Иоанн, свершив свой суд, возвратился в Москву с обозом золота, серебра и обильных новгородских даров, внимание Марфы, сидевшей за составлением грамоты, было отвлечено бряцаньем оружия и громкими голосами. Вошел слуга.
СЛУГА. Боярыня, незваный гость. Сказал, тебе откроется.
МАРФА. Впустить.
Гость сбрасывает прикрывавший лицо капюшон.
МАРФА. О Боже!.. Нет!.. Станислав?!
СТАНИСЛАВ. Вельможна пани!
МАРФА (слуге). Оставь нас.
Слуга выходит.
Станислав!
СТАНИСЛАВ. Марфа!
МАРФА. Возможно ль? Ужель и верно ты? Седой. И этот шрам. Шесть долгих лет! Я думала, тебя давно убили. И ставила свечу за упокой.
СТАНИСЛАВ. Я ранен был. Потом отправлен в ссылку.
МАРФА. Как, в ссылку? Ты, верный рыцарь Казимира, ему ближайший друг?
СТАНИСЛАВ. То в прошлом все. Когда из забытья смертельного восстал и мне сказали, что за беда пришла к вам на Шелони… про казнь Димитрия тогда же я узнал… прилюдно Казимиру я бросил обвинение в бесчестье. Он занят был войной, но хоть бы полк он должен был послать. Хотя бы отряд – во исполненье с вами договора! Он не стерпел…
МАРФА. Станислав… Боже! Ты ли?
СТАНИСЛАВ. Я, пани Марфа. Я, моя кролева!..
Молчат. И, может быть, слышат старинный клавесин – издалека, из самой глубины минувших лет.
СТАНИСЛАВ. И вот, опала снята стараньями моих друзей… Вновь зван на службу, но отверг служенье.
МАРФА. Но как ты здесь? Откуда? Для чего?
СТАНИСЛАВ. Как – долог разговор, на то нам будет время, коль даст Господь. Я прибыл за тобой.
МАРФА. За мной?
СТАНИСЛАВ. Да, за тобой. Готово все для верного проезда. Возьми Василья, внука. И невестку. И домочадцев из тебе ближайших. Через три дня пересечем мы Вислу. Мой замок ждет тебя. В дубравах пышных стоит он вдалеке от злых ветров, что над моей и над твоей землею свищут.
МАРФА. И что нам делать в нем?
СТАНИСЛАВ. Век доживать. Не молоды мы, Марфа. Так не грешно ли каждый Божий день, дарованный Господним провиденьем, нам тратить на тщету? Раденье наше не нужно никому. И кроме злой хулы при пораженье иль зависти и злобы при успехе, не принесет нам боле ничего.
МАРФА. Как любы сердцу все твои слова! В душе моей зима и озлобленье. И несть весны.
СТАНИСЛАВ. Нас ждет весна. И лето. И осень златая. А коль придет зима, душою обогреем мы друг друга. Скажи же «да», моя вельможна пани!
Вновь клавесин.
МАРФА. Ты слышишь ли? «Да, да!» – кричит душа. И «нет» ей отвечают ум и сердце. Не знаешь ты всего. Мой Федор сослан в оковах…
СТАНИСЛАВ. В Муром.
МАРФА. Да, он в Муроме.
СТАНИСЛАВ. Был. Теперь – у Бога.
МАРФА. Стой! Что ты говоришь?!
СТАНИСЛАВ. У Бога, Марфа.
МАРФА. Нет! Врешь! Продажный польский пес! Подослан ты! Эй, стража!
Врываются вооруженные стражники.
МАРФА. Схватить его! Подослан он! Пытать! Пока не скажет: кем и зачем!
СТАНИСЛАВ. Я не подослан, Марфа. И это знаешь ты.
МАРФА. Ступайте все.
Стража удаляется.
МАРФА. Когда?.. Нет, я скажу сама: недели с три назад?
СТАНИСЛАВ. Да, так.
МАРФА. Недели с три… Как тосковало сердце! Как томилась смертельной мукой вещая душа!.. Мой Федор! Мальчик мой! Кровинушка моя! Мой Федор!.. Убит?
СТАНИСЛАВ. Зачах.
МАРФА. Убит, убит! Задушен воздухом неволи! Убийцы подлые, будь прокляты навек!.. Все говори. В подробностях пристрастных. Хочу знать все!
СТАНИСЛАВ. Когда проведал я о заточенье Федора и ссылке в Муром…
МАРФА. Проведал как?
СТАНИСЛАВ. При дворе Казимира следят с великим тщаньем за каждым шагом явным Иоанна и послами тайными его. Давно уж внятно: ищет повод он, чтобы покончить с Новоградом вольным. Хоть ваши вольности утеснены, все мало. Не упокоит Иоанн себя, пока свободных новгородских граждан не обратит в своих холопов верных.
МАРФА. В холопов верных. Верен ли холоп?
СТАНИСЛАВ. Изрек не то. В холопов подлых – так. К тому сейчас благоприятно время. Орда усмирена и крымский хан утишен. Казимеж наш преславный Ягеллончик Ливонию воюет, не до вас. На Псков у вас надежды тоже мало.
МАРФА. То верно?
СТАНИСЛАВ. Верно. Иоанна ненавидя, они себя обезопасить тщатся не ратью, но сребром. И как шесть лет назад вас предали, так ныне предадут.
МАРФА. Я думала о том… (Берет грамоту и сжигает ее на свече.) Итак, прознав о ссылке Феодора…
СТАНИСЛАВ. Готовить начал тотчас я побег.
МАРФА. Безумец ты! Из Мурома глухого побег? Возможно ли о том хотя б помыслить!
СТЕНИСЛАВ. Чем Русь плоха? В ней ничего нельзя. Чем хороша? В ней можно все. За деньги. Я злата не жалел. И близок был успех. Лишь ждали, чтобы лед сковал покрепче реки. Господь открыл ему дорогу раньше в рай, чем к Висле… Вот все, что привезли мне… (Подает ладанку.)
МАРФА. Его! Его!..
СТАНИСЛАВ. Часы идут. Пора в дорогу, Марфа. Неблизок путь и неспокоен край. Еще у нас с тобою будет время его отплакать и отпеть.
МАРФА. Обрядом вашим?
СТАНИСЛАВ. Обряды разные, но Бог для всех един. Не о себе задумайся, о внуке. Последний он в роду Борецких славном. Уволь его от участи позорной, что Иоанн всем вам приуготовил!
МАРФА. Сядь. Помолчим перед дорогой.
Молчат. И вновь – далекий клавесин. К нему примешиваются сперва едва различимые, а затем все более слышные удары вечевого колокола.
МАРФА. Теперь прощай, мой рыцарь благородный. Спаси Бог, что не пожалел трудов, чтоб свидеться нам в этот раз последний. А будущая встречу – у престола Господнего, и та уже навек. Прощай, мой милый друг! Помолим Бога, чтоб хоть когда-нибудь поляк и русский душою открывались друг для друга, как мы с тобой!..
Набат все слышнее.
МАРФА. А внук… Что ж, выше доля есть ли, чем разделить и в ведро и в ненастье судьбу отчизны!..
СЛУГА (входит). Боярыня, на вече призывают. Посадники прислали за тобой. Посольство из Москвы!
МАРФА. Час сей приду.
Слуга выходит.
МАРФА. Господь тебя благослови, Станислав!
СТАНИСЛАВ. Господь тебя благослови, Марфа!
Склоняется к руке Марфы. Набат вечевого колокола грозно, во всю мощь, гремит над их головами.
Картина восьмая
Гудел и гудел вечевой колокол, толпы народа со всех новгородских концов стекались на площадь. Смоляные факелы освещали тревожные лица горожан, возбужденных неясными слухами. Кого-то из слишком рьяных прихлебателей Москвы уже били, не дожидаясь, чем кончатся переговоры московских послов воеводы Холмского и думного дьяка Брадатого с новгородскими посадниками и боярами.
При появлении Марфы толпа с почтением расступается, посадники с поклонами освобождают для нее заглавное место.
МАРФА (ответно поклонившись). Итак, мужи почтенные, с чем ныне к нам?
БРАДАТЫЙ. Почтенна будь и ты, честна вдова. Однако ж говорить мы присланы с советом новгородским, с вече, а не с тобой.
МАРФА. Остерегись дерзить боярин. При нынешнем брожении умов…
С замедлением дойдя до толпы на площади, слова Брадатого вызывают взрыв возмущения.
…не привелось бы самому тебе искать в честной вдове себе защиты.
ХОЛМСКИЙ. Честь Новограда уж послов не защищает?
МАРФА. Вы не послы – чиновники Москвы, притекшие с хозяйским порученьем. И коль народ, холопства не приемля, вам учинит досаду, честь Новограда будет не задета. (Брадатому.) Реки же суть.
ЗАХАРИЙ (Холмскому). Дозволь нам удалиться.
НАЗАРИЙ. Чтоб не стать помехой невольною переговорам сим.
ХОЛМСКИЙ. В чем может быть помеха? Или дело ваше требует утайки?
ЗАХАРИЙ. Не требует, однако…
ХОЛМСКИЙ. Так и пребудьте въяви!
БРАДАТЫЙ. Посадники! Весь люд новугородский! Великий князь московский Иоанн, преславный государь всея Руси, поклон вам шлет и просит разъясненья. Вот в чем. Быв в прошлом месяце у нас в Москве, посланные от вас, бояр и веча, с посланьем к Иоанну обратившись, торжественно его именовали не господином, как всегда дотоле, но так – государем…
МАРФА. Нам государь лишь Новгород Великий. А князь московский нам господин, и более никто. На том целован крест!
БРАДАТЫЙ. Об этом помнит он. Тем боле был приятно изумлен сим обращеньем, увидя в нем чего давно желал. А он того желал, чтоб новгородцы, все русские по крови и по вере, разумием смирив свою гордыню, к Москве одном доверием проникшись, как равные влились в его державы, которой имя Русь. И та держава, всеобщим единением сильна, несокрушима станет для врагов, откуда б ни явились в земли наши!
УПАДЫШ (в толпе). Да славится премудрый Иоанн, великий государь всея Руси!
Толпа безмолвствует.
УПАДЫШ. Да славится… (Осекшись.) Всея Руси, я только то изрек. А боле ничего!.. (Затеривается в толпе.)
МАРФА (Холмскому). А ты что скажешь, князь?
ХОЛМСКИЙ. Все так. Враги утихли, но еще сильны. И до тех пор, пока в одной руке Русь не сплотит все силы воедино, нам мира не добыть.
МАРФА. И как же мыслит Иоанн то единенье?
БРАДАТЫЙ. Господь един и государь един. Для всей Руси едины все порядки. Что в Шуе, что в Москве, что в Новограде вашем. Закон един, и все пред ним равны.
МАРФА. А как же вече?
БРАДАТЫЙ. Вечу не бывать.
МАРФА. Как! Вечу не бывать?
БРАДАТЫЙ. Отселе и навек.
Докатившись до толпы, слова Брадатого вызывают взрыв возмущенных голосов.
МАРФА (жестом призывая толпу к спокойствию). Что ж Иоанн нам предлагает взамен на нашу доверенность ему?
БРАДАТЫЙ. Свою защиту и благоволенье. И славу общую Руси, добытую бестрепетным мечом.
На площади появляется Юродивый. Он в рубище, босой, левая культя замотана тряпицей, правой рукой держит подростка-оборвыша с замотанной культей правой руки. И если бы не плотницкое строгало, вясящее на веревке на шее юродивого, в нем вряд ли можно было бы узнать некогда степенного мастера-гробовщика.
ЮРОДИВЫЙ (Марфе). Боярыня, беда! Гроба иссякли, некому строгать! И мертвецы бытуют среди живых!
НАЗАРИЙ (Брадатому и Холмскому). Был мастер-гробовщик. Молчун и книгочей. Вдруг умопомрачился, имение раздал и длань себе отсек. И вот…
ЮРОДИВЫЙ (Захарию). Возьми строгало, сделай гроб себе!
ЗАХАРИЙ. Убрать юрода, тут ему не место!
МАРФА (слуге). Отвесть ко мне.
Юродивого и Оборвыша уводят.
МАРФА (Брадатому). Ушам своим не верю. Защиту, славу и благоволенье! И это все, что Иоанн сулит за наше обращение в рабов? Сколько изобилен дар сей! Да верно ли вы поняли его?
ХОЛМСКИЙ. Он ничего б вам не сулил, когда б посольство ваше первым не призвало его в государи.
МАРФА. Что за посольство? Снаряжено когда и кем? Бояре! Посадники! Вы знаете о том?.. Не ведают. Уж не пригрезилось ли дивное посольство государю московскому во снах?
ХОЛМСКИЙ. Посольство вот. Дьяк вечевой Захарий. Назарий с ним, подвойский новгородский.
МАРФА. Вы? Кто ж вас снаряжал?
ЗАХАРИЙ. Нам чаянья честных новугородцев служили отправленьем! Люд честной! Ужель мы не устали от разброда? От злоупотреблений силою и властью? Мздоимства пышен цвет! Торгую всем: влиянием, чинами, а коли так и далее пойдет, так самый крест Святой Софии за гривну пропадут! Иль уворуют!
НАЗАРИЙ. Дожили!
ЗАХАРИЙ. И пуще доживем, коль не внедрит порядок государя московского рука!
НАЗАРИЙ. Не правы ль мы? Ты, ты скажи нам, Марфа!
МАРФА. Торгуют властью в Новограде лихо. Да власть-то чья? Твоя, Захарий, и твоя, Назарий. И верных вам. Не именем народным она дана вам – с мечей и копий Иоанна получена!
ЗАХАРИЙ. Не слушайте ее, она издревле противница Москвы! Пусть скажет человек простой! (Указывая на Упадыша.) Хоть ты! Скажи, мы правы или нет?
УПАДЫШ. Вы правы! (Почувствовав угрожающее движение толпы.) Или нет. Не ведаю. Я человек простой. По прозвищу Упадыш. За то там прозван: посидев в брашной и выйдя из нее, все упадаю, дружину веселя… (Пытается затереться в толпу.)
ХОЛМСКИЙ. Постой-постой! Не тот ли ты Упадыш…
УПАДЫШ. Другого в нашем Новограде нет.
ХОЛМСКИЙ. …что пушке заклепил шесть лет назад, когда осаду мой отряд готовил? То верно знаю я.
Ахнув, толпа схватывает Упадыша.
УПАДЫШ. Не виноват! Не волею своею! (Показывает на Захария и Назария.) Они, они заставили! Они!
ЗАХАРИЙ. Врешь, рвань!
УПАДЫШ. Клянусь Святой Софией! По их веленью доносил на всех! Они ж в Москву давали знать немедля!
Толпа увлекает Упадыша к Волхову.
УПАДЫШ. Почто слугу государя сгубили?!
Толпа спускает Упадыша в прорубь.
ХОЛМСКИЙ. Слуга государя – высокий чин. Такие слуги честь верных слуг порочат и честь государя.
Расправившись с Упадышем, толпа рвется к Захарию и Назарию: «И этих!.. Смерть предателям!.. Туда же!.. Хватай, не мешкай! Смерть собакам! Смерть!..»
ЗАХАРИЙ (Холмскому). Князь, защити!
ХОЛМСКИЙ. Моей здесь власти нет.
НАЗАРИЙ (Брадатому). Оборони, боярин! Тебе ж мы верой-правдою служили! По твоему намеку с посольством сим отправились! Спаси!
БРАДАТЫЙ. Что есть намек? Указ, приказ – то знаю.
ЗАХАРИЙ. Помилуй, Марфа! Прости злодейства наши, что неволей тебе учинены!
НАЗАРИЙ. Радетельница милая, прости!
МАРФА. Прощаю вас. И да простит вас Бог! Но не сужу я вас – вас вече судит. И суд его да будет совершен!
Отступает в сторону. Толпа вздымает бояр и, с криками спустив в прорубь, добивает дубовым дрекольем. Вновь крики: «И этим смерть! Московским псам» Туда ж их!..» Толпа подступается к Холмскому и Брадатому.
МАРФА (Брадатому). Ты дал намек посольство снарядить?
БРАДАТЫЙ. Что есть намек?
МАРФА. Не думаю, боярин, что время словеса тебе плести. Дал иль не дал?
БРАДАТЫЙ. Я верный слуга государю…
МАРФА. Дал иль не дал?
БРАДАТЫЙ (отступая от толпы). Дал. Но не волею своею, но волю Иоанна угадав.
МАРФА. Зачем ему? Предлог?
БРАДАТЫЙ. Суди сама.
МАРФА. Нашел предлог! Но не поможем мы в том ему. Народ новугородский! Страсть уймите, не кончены еще переговоры!
Толпа неохотно отступает.
МАРФА. Рискнешь ли, князь, здесь огласить условья рабства, которыми, не ведаю сомненья, снабдил вас Иоанн?
ХОЛМСКИЙ. Указ государя превыше риска. (Брадатому.) Реки!
Брадатый достает свиток и разворачивает, готовясь читать.
МАРФА. Дай грамоту сюда! Ее изучим. И грамотою тож дадим ответ. (Берет свиток.) Теперь же удалитесь на постой!
Толпа криками выражает недовольство.
МАРФА. Опомнитесь! Убив послов сих, тем самым вы дадите Иоанну повод начать войну! И этот повод всем миром будет признан справедливым! Другой найдет он, но пущай поищет! (Послам.) Ступайте с миром!
Хомский и Брадатый в сопровождении малочисленной московской стражи уходят сквозь расступившуюся толпу.
МАРФА. Посадники! Бояре! Вече! Пробил час грозного для нас решенья: рабами стать смиренно…
Толпа взрывается возмущенным гулом.
МАРФА. …иль дать последний бой. У нас немного надежды на успех. Но если Бог сподобит распалить в сердцах у нас затухший огнь свободы, свершится чудо, как не раз бывало у наших предков, и своей отвагой, немногою, но яростную силой мы сокрушим врага и отобьем надолго охоту лезть в пределы наши! А коли суждено погибнуть нам, то никогда на свете, на этом ли, на том, не углядим в глазах детей и внуков, и правнуков укора, что поддались, как овцы, и что безвольно, без попытки боя, просрали мы свою и их свободу! Клянемся ж кровно в верности свободе! И крестным целованием скрепим святую нашу клятву!..
ОТРОК. «И целоваше крест святый на верность другу от друга и господину своему Великому Новуграду, и восклицаше: «Умре, да не в рабах!..»
При появлении Марфы толпа с почтением расступается, посадники с поклонами освобождают для нее заглавное место.
МАРФА (ответно поклонившись). Итак, мужи почтенные, с чем ныне к нам?
БРАДАТЫЙ. Почтенна будь и ты, честна вдова. Однако ж говорить мы присланы с советом новгородским, с вече, а не с тобой.
МАРФА. Остерегись дерзить боярин. При нынешнем брожении умов…
С замедлением дойдя до толпы на площади, слова Брадатого вызывают взрыв возмущения.
…не привелось бы самому тебе искать в честной вдове себе защиты.
ХОЛМСКИЙ. Честь Новограда уж послов не защищает?
МАРФА. Вы не послы – чиновники Москвы, притекшие с хозяйским порученьем. И коль народ, холопства не приемля, вам учинит досаду, честь Новограда будет не задета. (Брадатому.) Реки же суть.
ЗАХАРИЙ (Холмскому). Дозволь нам удалиться.
НАЗАРИЙ. Чтоб не стать помехой невольною переговорам сим.
ХОЛМСКИЙ. В чем может быть помеха? Или дело ваше требует утайки?
ЗАХАРИЙ. Не требует, однако…
ХОЛМСКИЙ. Так и пребудьте въяви!
БРАДАТЫЙ. Посадники! Весь люд новугородский! Великий князь московский Иоанн, преславный государь всея Руси, поклон вам шлет и просит разъясненья. Вот в чем. Быв в прошлом месяце у нас в Москве, посланные от вас, бояр и веча, с посланьем к Иоанну обратившись, торжественно его именовали не господином, как всегда дотоле, но так – государем…
МАРФА. Нам государь лишь Новгород Великий. А князь московский нам господин, и более никто. На том целован крест!
БРАДАТЫЙ. Об этом помнит он. Тем боле был приятно изумлен сим обращеньем, увидя в нем чего давно желал. А он того желал, чтоб новгородцы, все русские по крови и по вере, разумием смирив свою гордыню, к Москве одном доверием проникшись, как равные влились в его державы, которой имя Русь. И та держава, всеобщим единением сильна, несокрушима станет для врагов, откуда б ни явились в земли наши!
УПАДЫШ (в толпе). Да славится премудрый Иоанн, великий государь всея Руси!
Толпа безмолвствует.
УПАДЫШ. Да славится… (Осекшись.) Всея Руси, я только то изрек. А боле ничего!.. (Затеривается в толпе.)
МАРФА (Холмскому). А ты что скажешь, князь?
ХОЛМСКИЙ. Все так. Враги утихли, но еще сильны. И до тех пор, пока в одной руке Русь не сплотит все силы воедино, нам мира не добыть.
МАРФА. И как же мыслит Иоанн то единенье?
БРАДАТЫЙ. Господь един и государь един. Для всей Руси едины все порядки. Что в Шуе, что в Москве, что в Новограде вашем. Закон един, и все пред ним равны.
МАРФА. А как же вече?
БРАДАТЫЙ. Вечу не бывать.
МАРФА. Как! Вечу не бывать?
БРАДАТЫЙ. Отселе и навек.
Докатившись до толпы, слова Брадатого вызывают взрыв возмущенных голосов.
МАРФА (жестом призывая толпу к спокойствию). Что ж Иоанн нам предлагает взамен на нашу доверенность ему?
БРАДАТЫЙ. Свою защиту и благоволенье. И славу общую Руси, добытую бестрепетным мечом.
На площади появляется Юродивый. Он в рубище, босой, левая культя замотана тряпицей, правой рукой держит подростка-оборвыша с замотанной культей правой руки. И если бы не плотницкое строгало, вясящее на веревке на шее юродивого, в нем вряд ли можно было бы узнать некогда степенного мастера-гробовщика.
ЮРОДИВЫЙ (Марфе). Боярыня, беда! Гроба иссякли, некому строгать! И мертвецы бытуют среди живых!
НАЗАРИЙ (Брадатому и Холмскому). Был мастер-гробовщик. Молчун и книгочей. Вдруг умопомрачился, имение раздал и длань себе отсек. И вот…
ЮРОДИВЫЙ (Захарию). Возьми строгало, сделай гроб себе!
ЗАХАРИЙ. Убрать юрода, тут ему не место!
МАРФА (слуге). Отвесть ко мне.
Юродивого и Оборвыша уводят.
МАРФА (Брадатому). Ушам своим не верю. Защиту, славу и благоволенье! И это все, что Иоанн сулит за наше обращение в рабов? Сколько изобилен дар сей! Да верно ли вы поняли его?
ХОЛМСКИЙ. Он ничего б вам не сулил, когда б посольство ваше первым не призвало его в государи.
МАРФА. Что за посольство? Снаряжено когда и кем? Бояре! Посадники! Вы знаете о том?.. Не ведают. Уж не пригрезилось ли дивное посольство государю московскому во снах?
ХОЛМСКИЙ. Посольство вот. Дьяк вечевой Захарий. Назарий с ним, подвойский новгородский.
МАРФА. Вы? Кто ж вас снаряжал?
ЗАХАРИЙ. Нам чаянья честных новугородцев служили отправленьем! Люд честной! Ужель мы не устали от разброда? От злоупотреблений силою и властью? Мздоимства пышен цвет! Торгую всем: влиянием, чинами, а коли так и далее пойдет, так самый крест Святой Софии за гривну пропадут! Иль уворуют!
НАЗАРИЙ. Дожили!
ЗАХАРИЙ. И пуще доживем, коль не внедрит порядок государя московского рука!
НАЗАРИЙ. Не правы ль мы? Ты, ты скажи нам, Марфа!
МАРФА. Торгуют властью в Новограде лихо. Да власть-то чья? Твоя, Захарий, и твоя, Назарий. И верных вам. Не именем народным она дана вам – с мечей и копий Иоанна получена!
ЗАХАРИЙ. Не слушайте ее, она издревле противница Москвы! Пусть скажет человек простой! (Указывая на Упадыша.) Хоть ты! Скажи, мы правы или нет?
УПАДЫШ. Вы правы! (Почувствовав угрожающее движение толпы.) Или нет. Не ведаю. Я человек простой. По прозвищу Упадыш. За то там прозван: посидев в брашной и выйдя из нее, все упадаю, дружину веселя… (Пытается затереться в толпу.)
ХОЛМСКИЙ. Постой-постой! Не тот ли ты Упадыш…
УПАДЫШ. Другого в нашем Новограде нет.
ХОЛМСКИЙ. …что пушке заклепил шесть лет назад, когда осаду мой отряд готовил? То верно знаю я.
Ахнув, толпа схватывает Упадыша.
УПАДЫШ. Не виноват! Не волею своею! (Показывает на Захария и Назария.) Они, они заставили! Они!
ЗАХАРИЙ. Врешь, рвань!
УПАДЫШ. Клянусь Святой Софией! По их веленью доносил на всех! Они ж в Москву давали знать немедля!
Толпа увлекает Упадыша к Волхову.
УПАДЫШ. Почто слугу государя сгубили?!
Толпа спускает Упадыша в прорубь.
ХОЛМСКИЙ. Слуга государя – высокий чин. Такие слуги честь верных слуг порочат и честь государя.
Расправившись с Упадышем, толпа рвется к Захарию и Назарию: «И этих!.. Смерть предателям!.. Туда же!.. Хватай, не мешкай! Смерть собакам! Смерть!..»
ЗАХАРИЙ (Холмскому). Князь, защити!
ХОЛМСКИЙ. Моей здесь власти нет.
НАЗАРИЙ (Брадатому). Оборони, боярин! Тебе ж мы верой-правдою служили! По твоему намеку с посольством сим отправились! Спаси!
БРАДАТЫЙ. Что есть намек? Указ, приказ – то знаю.
ЗАХАРИЙ. Помилуй, Марфа! Прости злодейства наши, что неволей тебе учинены!
НАЗАРИЙ. Радетельница милая, прости!
МАРФА. Прощаю вас. И да простит вас Бог! Но не сужу я вас – вас вече судит. И суд его да будет совершен!
Отступает в сторону. Толпа вздымает бояр и, с криками спустив в прорубь, добивает дубовым дрекольем. Вновь крики: «И этим смерть! Московским псам» Туда ж их!..» Толпа подступается к Холмскому и Брадатому.
МАРФА (Брадатому). Ты дал намек посольство снарядить?
БРАДАТЫЙ. Что есть намек?
МАРФА. Не думаю, боярин, что время словеса тебе плести. Дал иль не дал?
БРАДАТЫЙ. Я верный слуга государю…
МАРФА. Дал иль не дал?
БРАДАТЫЙ (отступая от толпы). Дал. Но не волею своею, но волю Иоанна угадав.
МАРФА. Зачем ему? Предлог?
БРАДАТЫЙ. Суди сама.
МАРФА. Нашел предлог! Но не поможем мы в том ему. Народ новугородский! Страсть уймите, не кончены еще переговоры!
Толпа неохотно отступает.
МАРФА. Рискнешь ли, князь, здесь огласить условья рабства, которыми, не ведаю сомненья, снабдил вас Иоанн?
ХОЛМСКИЙ. Указ государя превыше риска. (Брадатому.) Реки!
Брадатый достает свиток и разворачивает, готовясь читать.
МАРФА. Дай грамоту сюда! Ее изучим. И грамотою тож дадим ответ. (Берет свиток.) Теперь же удалитесь на постой!
Толпа криками выражает недовольство.
МАРФА. Опомнитесь! Убив послов сих, тем самым вы дадите Иоанну повод начать войну! И этот повод всем миром будет признан справедливым! Другой найдет он, но пущай поищет! (Послам.) Ступайте с миром!
Хомский и Брадатый в сопровождении малочисленной московской стражи уходят сквозь расступившуюся толпу.
МАРФА. Посадники! Бояре! Вече! Пробил час грозного для нас решенья: рабами стать смиренно…
Толпа взрывается возмущенным гулом.
МАРФА. …иль дать последний бой. У нас немного надежды на успех. Но если Бог сподобит распалить в сердцах у нас затухший огнь свободы, свершится чудо, как не раз бывало у наших предков, и своей отвагой, немногою, но яростную силой мы сокрушим врага и отобьем надолго охоту лезть в пределы наши! А коли суждено погибнуть нам, то никогда на свете, на этом ли, на том, не углядим в глазах детей и внуков, и правнуков укора, что поддались, как овцы, и что безвольно, без попытки боя, просрали мы свою и их свободу! Клянемся ж кровно в верности свободе! И крестным целованием скрепим святую нашу клятву!..
ОТРОК. «И целоваше крест святый на верность другу от друга и господину своему Великому Новуграду, и восклицаше: «Умре, да не в рабах!..»
Картина девятая
Едва посланники Иоанновы князь Холмский и боярин Брадатый воротились в Москву, великий князь, нетерпеливо ждавший вестей из Новгорода, тотчас принял их в своих непарадных покоях.
ИОАНН. Вы живы? Так. С чем притекли?
БРАДАТЫЙ. Великий государь!..
ИОАНН. Ответ?
ХОЛМСКИЙ. В сей грамоте.
ИОАНН. Реки!
БРАДАТЫЙ (берет у Холмского свиток, читает). «Кланяемся тебе, господину нашему, великому князю, а государем не зовем. С тем есмя послов к тебе не посылывали, то ложь. Земель наших, кои желаешь у нас, тебе не будет. Дворища Ярославова не даем. Хотим житии по договору, клятвенно утвержденному на Коростыне тобою и нами. Кто ж предлагал тебе и буде предложит бытии государем новугородским, тех сам знаешь и казни за обман; мы здесь казнили сих и впредь тако, ибо лжецы…»
ИОАНН. Казнили?
БРАДАТЫЙ. До смерти. Иных поутапливали, иных в топоры иссече.
ИОАНН. Бессудно! Верных мне!
ХОЛМСКИЙ. Судило вече.
ИОАНН. А вас что ж не казнили?
БРАДАТЫЙ. Виновны, государь.
ХОЛМСКИЙ. Чтоб повода не дать тебе идти войной.
ИОАНН (выхватывая грамоту). А се – не повод?.. Сколь дерзостно! Да слыхано ли дело?.. Сперва прислать послов с благоволеньм просить в государи меня, потом в том отпереться! И тем лжецом меня явить пред всею Русью! Пред миром всем! Да как стерпеть такое поношенье? Стерпел бы князь литовский Казимеж?
БРАДАТЫЙ. Нет, не стерпел бы.
ИОАНН. Правитель свейский Стен Стур?
БРАДАТЫЙ. Нет, государь.
ИОАНН. Да сам Ахмет татарский!
БРАДАТЫЙ. Немыслимо и то.
ИОАНН. А нам стерпеть? Бесчестием покрыться? Тому не быть! К походу все готово?
ХОЛМСКИЙ. Все, государь.
ИОАНН. Не медля выступать! (Холмскому.) Тебе, князь, с передовыми захватить все посады и монастыри вкруг Новограда, не дать пожечь. Остатним силам, прибыв, стать осадой. Путь в град и из него прервать. Обстрел из огневых снарядов весть неустанно. Попыток приступом взять врата не делать, от глада и мора обессиля, отворят сами. До той поры опасных грамот послам новугородским не давать, буде без опаски придут, ответствовать: «Иоанн желает властвовать в Новограде, как властвует в Москве».
ХОЛМСКИЙ. Исполним, государь.
ИОАНН. Во всех храмах московских вознести молебствия о даровании победы и славы русскому оружию. С тем с Богом!..
ОТРОК. «То быв в месяце ноябре, года 1477-го. О ту ж пору обсташа Новоград осадою лютою, ко гладу, хладу и мору Иоанн его приведоша. И усмиренны быв отважные, и возроптавше усмиренные…»
ИОАНН. Вы живы? Так. С чем притекли?
БРАДАТЫЙ. Великий государь!..
ИОАНН. Ответ?
ХОЛМСКИЙ. В сей грамоте.
ИОАНН. Реки!
БРАДАТЫЙ (берет у Холмского свиток, читает). «Кланяемся тебе, господину нашему, великому князю, а государем не зовем. С тем есмя послов к тебе не посылывали, то ложь. Земель наших, кои желаешь у нас, тебе не будет. Дворища Ярославова не даем. Хотим житии по договору, клятвенно утвержденному на Коростыне тобою и нами. Кто ж предлагал тебе и буде предложит бытии государем новугородским, тех сам знаешь и казни за обман; мы здесь казнили сих и впредь тако, ибо лжецы…»
ИОАНН. Казнили?
БРАДАТЫЙ. До смерти. Иных поутапливали, иных в топоры иссече.
ИОАНН. Бессудно! Верных мне!
ХОЛМСКИЙ. Судило вече.
ИОАНН. А вас что ж не казнили?
БРАДАТЫЙ. Виновны, государь.
ХОЛМСКИЙ. Чтоб повода не дать тебе идти войной.
ИОАНН (выхватывая грамоту). А се – не повод?.. Сколь дерзостно! Да слыхано ли дело?.. Сперва прислать послов с благоволеньм просить в государи меня, потом в том отпереться! И тем лжецом меня явить пред всею Русью! Пред миром всем! Да как стерпеть такое поношенье? Стерпел бы князь литовский Казимеж?
БРАДАТЫЙ. Нет, не стерпел бы.
ИОАНН. Правитель свейский Стен Стур?
БРАДАТЫЙ. Нет, государь.
ИОАНН. Да сам Ахмет татарский!
БРАДАТЫЙ. Немыслимо и то.
ИОАНН. А нам стерпеть? Бесчестием покрыться? Тому не быть! К походу все готово?
ХОЛМСКИЙ. Все, государь.
ИОАНН. Не медля выступать! (Холмскому.) Тебе, князь, с передовыми захватить все посады и монастыри вкруг Новограда, не дать пожечь. Остатним силам, прибыв, стать осадой. Путь в град и из него прервать. Обстрел из огневых снарядов весть неустанно. Попыток приступом взять врата не делать, от глада и мора обессиля, отворят сами. До той поры опасных грамот послам новугородским не давать, буде без опаски придут, ответствовать: «Иоанн желает властвовать в Новограде, как властвует в Москве».
ХОЛМСКИЙ. Исполним, государь.
ИОАНН. Во всех храмах московских вознести молебствия о даровании победы и славы русскому оружию. С тем с Богом!..
ОТРОК. «То быв в месяце ноябре, года 1477-го. О ту ж пору обсташа Новоград осадою лютою, ко гладу, хладу и мору Иоанн его приведоша. И усмиренны быв отважные, и возроптавше усмиренные…»
Картина десятая
Благовест в Москве, погребальный звон в Новгороде. В один из тех страшных дней в январе, на второй месяц осады, когда над вымороченным Новгородом стлался унылый звук вечевого колокола, не на вече сзывая, но лишь чтоб напомнить, что не вся еще жизнь источилась из города, молилась Марфа у Святой Софии, а из храма выйдя, задержана была толпой новгородских жен, обезумевших от бедствий.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Боярыня Марфа, смилуйся! Мужи наши на стенах Новугорода не от стрел вражеских, от глада и хлада упадают и мечи из рук упускают! Дети наши криком кричат, хлеба моля! Домы наши запустевают! Смилуйся, освободи мужей наших от крестного обета, пока есть кому воротиться к женам своим!
МАРФА. Не мне целован крест – Святой Софии!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Но ты всех возбудила, Марфа! Ты!
МАРФА. Я? Нет. К оружию призвала их вольность новгородская!
ЮРОДИВЫЙ (появляясь на паперти с Оборвышем и вздымая строгало). Да придет волхвы и да взрежут утробу ли, груди ли у жен нарочитых, и да вынимаху жито, и рыбу, и мед, и скору, и всякое пропитание!
МАРФА. Безжертвенно возможна ль свобода?
ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Чьи жертвы? Наши! А сама? Пузо яствами набиваешь из закромов своих! Скажи про вольность не нам, но чадам нашим, чтоб затихли!
МАРФА. Мой хлеб, как и у вас, пустой горох. И житницы мои для всех открыты!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Из житниц крохи даешь, а други закрома туго набиты и под стражей! Сама откупишься, а нам всем на погост?
ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Львица древняя Езавель! Ироида бесовна, Новоград сгубившая, яко святого Иоанна Предтечу! Будь проклята Господом, как Евдокса, зло учинившая святителю Златоусту!
МАРФА. Жены новугородские, сестры мои! Сами мужей своих на подвиг подвигнув, сами руки повяжем им стоном своим? Закрома мои берегутся на черный день, коим, Бога молю, решиться может судьба вольности нашей. Убоявшись ярости новугородской в открытом бою, да убоится Иоанн и твердости нашей! Рати его в разбое и праздности развращаются, ропот в стане его, хлад вселенский, смертно нам досаждая, и ему досаду чинит! Дня единого недостать нам может, про то запасы храню!
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Тот день пришел уже, Марфа. Завтра некому будет черпать из житниц тех.
ЮРОДИВЫЙ (терзаясь неуслышанием). Да придут волхвы и да взрежут утробу у жен богатых, и да изымаху жито, и рыбу, и мед! И да отворотит жена нарочитая лик свой от берущего из утробы ея, дабы не знаша берущего и не востребовавшего после отдачи, ибо не в долг брато и не в долг дато, а по материнскому благожеланию! И да буде обнажена она о пояс, како мате обнажаша се, кормя чадо свое!
МАРФА. Да будет так!..
И под странный, мрачный напев сопелей и варганов свершается в доме Марфы обряд наделения страждущих имением имущих, рожденный в годы народных бедствий. К обряду сему явилась Марфа в белоснежном, золотом шитом облачении, словно провидя, что то в последний раз, а дале по гроб обречена будет черной острожной каче. Скоморохи в кожаных масках, исполняя обряд, выводят ее о руки к собравшимся женам новгородским, накладывают на глаза кожаную повязку, вопрошают: «Вем ли?» Услышав ответ Марфы: «Не вем» – разоблачают ее, спустив с плеч одежду по пояс, оставив лишь ладанку на шее, поворачивают спиной к собравшимся. Один из скоромохов водружает на спину ее мешок с серебром, другой подает нож, третий «взрезает утробу» – рассекает кожу мешка. И, черпая из него, наделяет чередою подходящих женщин. И еще не был завершен обряд, как в доме появился князь Холмский с московскими ратниками. Те ринулись вперед, но были остановлены рукой князя. Последняя из страждущих получили долю свою, мешок упал к ногах Марфы. Те же скоморохи подняли на плечи одеяние ее и обернули лицом.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Боярыня Марфа, смилуйся! Мужи наши на стенах Новугорода не от стрел вражеских, от глада и хлада упадают и мечи из рук упускают! Дети наши криком кричат, хлеба моля! Домы наши запустевают! Смилуйся, освободи мужей наших от крестного обета, пока есть кому воротиться к женам своим!
МАРФА. Не мне целован крест – Святой Софии!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Но ты всех возбудила, Марфа! Ты!
МАРФА. Я? Нет. К оружию призвала их вольность новгородская!
ЮРОДИВЫЙ (появляясь на паперти с Оборвышем и вздымая строгало). Да придет волхвы и да взрежут утробу ли, груди ли у жен нарочитых, и да вынимаху жито, и рыбу, и мед, и скору, и всякое пропитание!
МАРФА. Безжертвенно возможна ль свобода?
ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Чьи жертвы? Наши! А сама? Пузо яствами набиваешь из закромов своих! Скажи про вольность не нам, но чадам нашим, чтоб затихли!
МАРФА. Мой хлеб, как и у вас, пустой горох. И житницы мои для всех открыты!
ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА. Из житниц крохи даешь, а други закрома туго набиты и под стражей! Сама откупишься, а нам всем на погост?
ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Львица древняя Езавель! Ироида бесовна, Новоград сгубившая, яко святого Иоанна Предтечу! Будь проклята Господом, как Евдокса, зло учинившая святителю Златоусту!
МАРФА. Жены новугородские, сестры мои! Сами мужей своих на подвиг подвигнув, сами руки повяжем им стоном своим? Закрома мои берегутся на черный день, коим, Бога молю, решиться может судьба вольности нашей. Убоявшись ярости новугородской в открытом бою, да убоится Иоанн и твердости нашей! Рати его в разбое и праздности развращаются, ропот в стане его, хлад вселенский, смертно нам досаждая, и ему досаду чинит! Дня единого недостать нам может, про то запасы храню!
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Тот день пришел уже, Марфа. Завтра некому будет черпать из житниц тех.
ЮРОДИВЫЙ (терзаясь неуслышанием). Да придут волхвы и да взрежут утробу у жен богатых, и да изымаху жито, и рыбу, и мед! И да отворотит жена нарочитая лик свой от берущего из утробы ея, дабы не знаша берущего и не востребовавшего после отдачи, ибо не в долг брато и не в долг дато, а по материнскому благожеланию! И да буде обнажена она о пояс, како мате обнажаша се, кормя чадо свое!
МАРФА. Да будет так!..
И под странный, мрачный напев сопелей и варганов свершается в доме Марфы обряд наделения страждущих имением имущих, рожденный в годы народных бедствий. К обряду сему явилась Марфа в белоснежном, золотом шитом облачении, словно провидя, что то в последний раз, а дале по гроб обречена будет черной острожной каче. Скоморохи в кожаных масках, исполняя обряд, выводят ее о руки к собравшимся женам новгородским, накладывают на глаза кожаную повязку, вопрошают: «Вем ли?» Услышав ответ Марфы: «Не вем» – разоблачают ее, спустив с плеч одежду по пояс, оставив лишь ладанку на шее, поворачивают спиной к собравшимся. Один из скоромохов водружает на спину ее мешок с серебром, другой подает нож, третий «взрезает утробу» – рассекает кожу мешка. И, черпая из него, наделяет чередою подходящих женщин. И еще не был завершен обряд, как в доме появился князь Холмский с московскими ратниками. Те ринулись вперед, но были остановлены рукой князя. Последняя из страждущих получили долю свою, мешок упал к ногах Марфы. Те же скоморохи подняли на плечи одеяние ее и обернули лицом.