Левашов Виктор. Придурки или Урок драматического искусства

серский пульт, - СПИВАК. Он в бархатном балахоне Дудукина.
Рядом с ним, с блокнотом и текстом пьесы, - ФРОЛОВА. Она в
новом ватнике и в новых ватных штанах. Все остальные участ-
ники спектакля в сценических костюмах, а их ватники висят в
гримуборной рядом с полушубком и гимнастеркой Школьникова.
И кажется, что и лагерные взаимоотношения остались здесь
же, за границей сцены.

СПИВАК. Продолжаем. Акт второй, явление четвертое. Кру-
чинина одна.

ЗЮКИНА входит в выгородку.

ФРОЛОВА (по тексту пьесы). "Входят Незнамов и Шмага,
дожевывая кусок бутерброда".
СПИВАК. Начали.

Школьников и Бондарь входят в выгородку.

ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Ах! (С испугом отступает.)"
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Ничего, чего вы боитесь?"
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Извините".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Не бойтесь! Я ваш собрат по ис-
кусству, или, лучше сказать, ремеслу. Как вы думаете: по ис-
кусству или по ремеслу?"
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Как вам угодно. Это зависит от
взгляда".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Вам, может быть, угодно
считать свою игру искусством, мы вам того запретить не можем.
Я откровеннее, я считаю свою профессию ремеслом и
ремеслом довольно низкого сорта".
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Вы вошли так неожиданно..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Да мы уж в другой раз сегодня".
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. "Ах, да, мне сказывали".
СПИВАК. Стоп. (Зюкиной.) А в самом деле, чего вы испу-
гались? Откуда это "ах"?
ЗЮКИНА. Ну, от неожиданности. Я стояла, одна, а тут
вошли какие-то...
СПИВАК. А если бы вошел кто-то другой? Дудукин, напри-
мер? Вот я вхожу... (Входит в выгородку.)
ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. Вы вернулись, Нил Стратоныч?
СПИВАК. Хорошо. А если входит один Шмага? "Дожевывая
кусок бутерброда". Иван Тихонович.
БОНДАРЬ. А с чем бутерброд?
СПИВАК. С чем бы вы хотели?

Бондарь глубоко задумывается.

ЖУК (подсказывает). С салом.
БОНДАРЬ. С салом.
СПИВАК. А с семгой? С икрой?
БОНДАРЬ. Нет. С салом.
СПИВАК. С осетриной? Со страстбургским паштетом? С
ростбифом? С копченой грудинкой? С бужениной? С
котлеткой де-воляй?
БОНДАРЬ. С салом! В два пальца. В три!
СПИВАК. Пусть с салом. Входите.

Бондарь-Шмага входит в выгородку, дожевывая воображае-
мый бутерброд.

ЗЮКИНА-КРУЧИНИНА. О Господи! Что вам угодно?
СПИВАК. Значит, дело все-таки в том, что входит именно
Незнамов? То есть, ваш сын. Что-то дрогнуло в вашей душе?
ЗЮКИНА. Но... Я не видела его семнадцать лет. И вообще
- он же умер.
СПИВАК. Отчего же это "ах"?
ЗЮКИНА. А если... Допустим, я поправляю подвязку. (По-
казывает.) А тут входят двое мужчин. "Ах!.."
СПИВАК. Это, конечно, очень оживит атмосферу в зритель-
ном зале. Да, очень. Весьма. У вас есть дети?
ЗЮКИНА. Нет.
ЗЮКИНА. А любимый человек? Неважно - муж, не муж?
ЗЮКИНА. Муж.
СПИВАК. Сидит?
ЗЮКИНА. Нет. Воюет. Танкист. При чем тут все это?
СПИВАК. Объяснения - потом. А пока представьте: кончи-
лась война, объявили амнистию, вы вышли, вернулись в
родной город. Поселились в гостинице...
ЗЮКИНА. Со справкой об освобождении? Кто меня пустит в
гостиницу? У тетки.
СПИВАК. Пусть у тетки. Вы знаете, что ваш муж в городе,
в любой момент может прийти. Но вы не знаете, что он... До-
пустим, он обгорел в танке. Стал неузнаваемым - внешне. По-
нимаете? Он - и не он. Попробуем. (Школьникову.) Войдете по
моему знаку. (Зюкиной.) Начали.

Зюкина входит в выгородку. Постепенно движения ее обре-
тают свободу, с лица исчезает привычная для всех лагерников
настороженность и ожесточенность. Но если бы режиссер
спросил ее "Что вы сейчас делаете?" - она не ответила бы:
"Жду мужа". Нет, с ней происходит что-то совсем другое.
Спивак поднимает руку, готовясь подать знак Школьнико-
ву. Но прежде чем он успевает это сделать, за кулисами раз-
дается грохот: в темноте зацепившись за что-то винтовкой,
на сцену вваливается КОНВОЙНЫЙ.

С криком ужаса и отчаяния Зюкина отступает к стене.

КОНВОЙНЫЙ. Тю! Чего она?
ШКОЛЬНИКОВ (Зюкиной.) Что с вами?
СПИВАК. Текст!
ШКОЛЬНИКОВ. "Чего вы боитесь?"
ЗЮКИНА. Не могу больше... не могу! Да что же это за
треклятая жизнь?! Кругом вертухаи, лягавые! Даже в мыслях, в
мечтах!.. Я больше не могу!..
СПИВАК. Текст!
ШКОЛЬНИКОВ. "Не бойтесь! Я ваш собрат по искусству,
или, лучше сказать, ремеслу..."

Пауза.

СПИВАК. Прервемся. Все верно, Серафима Андреевна. Не из
нашей пьесы, но все верно. Все правильно. Все. Все.

Фролова наливает в кружку воды, дает Зюкиной. Зюкина
пьет.

КОНВОЙНЫЙ. Товарищ старший лейтенант, разрешите, это...
тут посидеть? А то третий день в караулке. Гогочут, ржут. Ну
их. Как кони. Грубый народ. Я, это, тихо. А?
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич?
СПИВАК. Пусть сидит.

Конвойный пристраивается в глубине сцены.

ШКОЛЬНИКОВ (Зюкиной). Лягавый - это вы про меня?
СПИВАК. Не отвлекаться! Продолжаем работать. Теперь я
отвечу на вопрос Серафимы Андреевны. "При чем тут все
это?" (Обращаясь, в основном, к Школьникову.) Принято
думать, что в театре все ненастоящее. Величайшее
заблуждение. Театр существует две тысячи лет и будет
существовать, пока люди остаются людьми. Именно потому, что
в театре все всегда настоящее. Ибо творится воображением
артиста и зрителя. Вот - стул. (Опускается на него.)
"Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена моя душа пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!.."
Стул? Трон! Реальность воображения. (Показывает на
Бондаря.) Артист? Боевой офицер? Японский шпион!
Реальность сознания. Жизнь может быть наполнена
чудовищными нелепостями, человеческое сознание, этот
жалкий раб обстоятельств, может мириться с ними.
Воображение - никогда! Воображение всегда свободно! Но
чтобы воображение артиста вызвало в ответ воображение
зрителя, оно должно питаться не химерами сознания, а плотью и
кровью души. Вся наша боль, счастливейший и горчайший опыт
жизни, благороднейшие порывы и самые стыдные и низ-
менные бездны души - вот из чего мы творим сценическую ре-
альность. И в пустейшей комедии. И в величайшей трагедии.
Другого материала нет. (Зюкиной.) Поэтому я не извиняюсь,
что невольно причинил вам душевную боль. Нет, не
извиняюсь. Это - театр!.. (Школьникову.) И вы же понимаете,
что все происходящее здесь нельзя принимать буквально. А
тем более - обижаться на случайное слово.
ШКОЛЬНИКОВ. Я-то понимаю...
СПИВАК. Продолжим. С реплики: "Шмага кланяется".
ЗЮКИНА. "Что вам угодно, господа?.." Не могу... Извини-
те... (Отходит в глубину сцены.)

Пауза.

КОНВОЙНЫЙ (придвинувшись к Зюкиной, раскрывает
перед ней портсигар). На, закури... землячка. Надо же, нервная ка-
кая. Как кобылка! (Негромко.) Слышь, кобылка. Тушенка есть.
Американская. А?
ЗЮКИНА. Уйди... от греха... мерин!
БОНДАРЬ (почти по пьесе). О, меценат! Просвещенный пок-
ровитель искусств и всяких художеств! Ну-ка, меценат, изволь
сигарочку. Из пьесы великого русского драматурга Островского
ты знаешь, конечно, что я курю только один сорт?
КОНВОЙНЫЙ. Эта... какой сорт?
БОНДАРЬ. Чужие! (Выгребает из портсигара все папиросы и
покровительственно похлопывает Конвойного по плечу.)
"Норд". И как люди эту дрянь курят?
КОНВОЙНЫЙ. Ну, артисты! Вот это артисты! (Отсаживается
в угол.)
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, пусть Лариса Юрьевна за
Кручинину почитает. В качестве помрежа.
СПИВАК. Но... она не одета.
ШКОЛЬНИКОВ. Это не помешает. Лариса Юрьевна?
ФРОЛОВА. Я готова. С какого места?
ШКОЛЬНИКОВ. Под монолог Незнамова. "Я не понимаю, гос-
пода, что вам угодно от меня".
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Я не понимаю, господа, что вам
угодно от меня? Мне сказали, что господину Незнамову грозит
большая неприятность..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Ну, так что ж? Вам-то что за де-
ло?"
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Но если я имею возможность без
особого труда избавить кого бы то ни было от неприятности,
так я должна это сделать непременно. Я считаю это не правом,
а обязанностью, даже долгом".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Счастливить людей,
благодетельствовать?"
БОНДАРЬ-ШМАГА. "(смеется). И притом, без большого тру-
да. Нет, уж вы счастливьте кого угодно, только (грозя паль-
цем) не артистов. Артист - горд!"
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Ну что ж делать. Извините! Я посту-
паю так, как велит мне моя совесть..."
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Я вам предлагаю прогнать нас:
это было бы для вас покойнее".
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Нет, зачем же гнать! Я и теперь вас
не прогоню. И обид, и оскорблений, и всякого горя я видела в
жизни довольно; мне не привыкать стать. Мне теперь больно и
в то же время интересно; я должна узнать нравы и образ мыс-
лей людей, с которыми меня свела судьба. Говорите, говорите
все, что вы чувствуете!"
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Да-с, я говорить буду. Вот уж вы
и жалуетесь, что вам больно. Но ведь вы знали и другие ощу-
щения; вам бывало и сладко, и приятно; отчего ж, для разно-
образия, и не испытать и боль! А представьте себе человека,
который со дня рождения не знал другого ощущения, кроме бо-
ли, которому всегда и везде больно. У меня душа так наболе-
ла, что мне больно от всякого взгляда, от всякого слова; мне
больно, когда обо мне говорят, дурно ли, хорошо ли, это все
равно; а еще больнее, когда меня жалеют, когда мне благоде-
тельствуют. Это для меня нож вострый! Одного только я прошу
у людей; чтоб меня оставили в покое, чтоб забыли о моем су-
ществовании!.."

Фролова молчит.

ЗЮКИНА (подсказывает). "Я не знала этого".

Фролова молчит.

ЗЮКИНА. "Я не знала этого!"
ФРОЛОВА. Нет, здесь что-то не так. (Спиваку.) Пока он
нападает, провоцирует - все так. А как только начинает о се-
бе... (Школьникову.) О чем это вы, гражданин начальник? Вы
молоды, здоровы, сыты. У вас почетная служба, повышения
быстрей, чем на фронте. Начальство к вам благоволит, самые
красивые женщины мечтают попасть к вам в домработницы. А
для души - театр. И не какая-нибудь самодеятельность -
профессионалы. Чем же так наболела ваша душа?
СПИВАК. Лариса Юрьевна, здесь нет "гражданина начальни-
ка". Есть товарищи по искусству.
ШКОЛЬНИКОВ. Мне кажется, я не давал вам повода говорить
обо мне... так.
ФРОЛОВА. Я и пытаюсь помочь товарищу по искусству. Про-
фессионал еще может питаться чужим опытом. Любитель -
никогда. (Школьникову.) Я только это имела в виду.
ШКОЛЬНИКОВ. Можно это сцену еще раз? С реплики Кручини-
ной.
СПИВАК. Серафима Андреевна, вы можете работать?
ЗЮКИНА. Да, могу.
ШКОЛЬНИКОВ. Если можно - пусть Лариса Юрьевна.
СПИВАК. Что ж...
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Говорите, говорите все, что вы
чувствуете".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ (с нарастающим озлоблением).
"Да-с, я говорить буду. Вот вы и жалуетесь, уж вам и больно.
Но ведь вы знали и другие ощущения; вам бывало и сладко, и
приятно; отчего ж, для разнообразия, и не испытать и боль! А
представьте себе человека, который со дня рождения не знал
другого ощущения, кроме боли, которому всегда и везде боль-
но... Одного только я прошу у людей; чтоб меня оставили в
покое, чтоб забыли о моем существовании!"
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. "Я не знала этого".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Ну, так знайте и не расточайте
своих благодеяний так щедро! Вы хотели избавить меня от пу-
тешествия по этапу? Для чего вам это? Вы думаете, что оказа-
ли мне услугу? Нисколько. Мне эта прогулка давно знакома;
меня этим не удивишь! Я уж ходил по этапу чуть не ребенком и
без всякой вины с моей стороны".
БОНДАРЬ-ШМАГА. "За бесписьменность, ксивы не было".
СПИВАК. Виду! "Ксивы". Мы же только что об этом говори-
ли!
БОНДАРЬ. Не поймут.
СПИВАК. Поймут. Человек человеческий язык всегда пой-
мет. Впрочем, скотский, если постараться, тоже. Еще раз.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Я уж ходил по этапу чуть не ре-
бенком и без всякой вины с моей стороны".
БОНДАРЬ-ШМАГА. "За бесписьменность, виду не было.
Ярлычок-то забыл прихватить, как его по имени звать, по
отчеству величать, как по чину место дать во пиру, во беседе".
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. "Вот видите! И он глумится надо
мной! И он вправе; я ничто, я меньше всякой величины!.."

Пауза.

СПИВАК. По-моему, хорошо. Лариса Юрьевна?
ФРОЛОВА. Другое дело.
СПИВАК (Школьникову). Запомните это состояние.
БОНДАРЬ. Перекурить бы, Ефим Григорьевич.
СПИВАК. Перерыв. Всем можно переодеться. Захватите мой
балахон. (Отдает балахон Жуку.)

Бондарь, Жук, Школьников и Зюкина проходят в гримубор-
ную, берут свою одежду. Бондарь и Жук скрываются за
кулисами.

ЗЮКИНА (Школьникову). А вы, оказывается, изменщик, Петр
Федорович! Не захотели со мной играть? Вот уж верно
Аннушка говорит: "Мужчины-то нынче сначала очень
завлекательны, а потом часто бывают и очень обманчивы".
ШКОЛЬНИКОВ. Нам с вами, Серафима Андреевна, надо бы
здесь уши прижать, и только сидеть тихонько и смотреть и
слушать. И спасибо говорить, что не гонят.
ЗЮКИНА. А это еще почему?
ШКОЛЬНИКОВ. Не понимаете? Ну, поймете. (Вместе с Зюки-
ной уходит за кулисы.)

Дождавшись, когда гримерка опустеет, Фролова подходит к
печке, извлекает из-под хлама начатую банку тушенки и начи-
нает есть, тщательно выбирая пальцем и хлебом содержимое
банки. Появляется СПИВАК. Фролова не замечает его. Спивак
молча смотрит, как она ест, затем тихо уходит на сцену.
В гримуборную, переодевшись, возвращаются участники
спектакля. Фролова быстро прячет банку. ШКОЛЬНИКОВ, не за-
держиваясь, проходит на сцену. ЖУК останавливает БОНДАРЯ.

ЖУК. Слышь, Иван Тихоныч, я усе понимаю. Одного не по-
нимаю. Почему ты японский шпион? Ладно бы немецкий или
румынский.
БОНДАРЬ. Да сначала так и хотели. А потом следователь
прикинул: больно много получается у нас немецких шпионов.
Органы, выходит, прошляпили? А на румынских еще моды не
было. Так и решили: пусть буду японским, перед войной я как
раз в театре во Владивостоке работал.
ЖУК. Вон оно что! Тогда понятно.

Бондарь одаряет всех папиросами. Конвойный с досадой
вертит в руках пустой портсигар.

ЗЮКИНА (дает ему взятую у Бондаря папиросу). На, зем-
ляк, закури. И помни нашу доброту.
БОНДАРЬ. А в другой раз запасайся "Казбеком".
КОНВОЙНЫЙ (задохнувшись от возмущения). "Казбеком"?! А
дерьма сушеного не жалаешь?
ЗЮКИНА. Будешь грубить, пойдешь курить на мороз.
КОНВОЙНЫЙ. Ну, артисты! Вот уж одно слово - артисты!..

Конвойный и участники спектакля курят. На сцене - СПИ-
ВАК и ШКОЛЬНИКОВ.

ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, у меня в самом деле хоро-
шо получилось? Или вы просто для поощрения?
СПИВАК. В самом деле. Один вопрос - чтобы помочь вам
зафиксировать ваше внутреннее состояние. Кто был перед
вами, когда вы произносили монолог?
ШКОЛЬНИКОВ. Мать. (Помолчав.) Последнее время меня
преследует ощущение раздвоенности моей жизни.
Расщепленности на-двое. Даже на-трое. В первой жизни я
должен был стать актером. Если бы не война, поступил бы в
театральный. Я обязательно стал бы актером. Может быть -
неплохим. Особенно если бы повезло поработать с хорошими
режиссерами. Пусть даже не с такими, как вы, но есть же
хорошие молодые режиссеры - Товстоногов, Гончаров,
Завадский.
СПИВАК. Как знать, как знать. Может, вам удастся пора-
ботать и с ними.
ШКОЛЬНИКОВ. Каким образом?
СПИВАК. Таким же, как и со мной.
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, я настоятельно прошу
вас оставить шутки подобного рода!
СПИВАК. Виноват. Задумался. И забылся. А когда я заду-
мываюсь, я всегда забываюсь.

Пауза.

БОНДАРЬ (Конвойному). Как дела на фронте, земляк? Как
там наши?
КОНВОЙНЫЙ. Как ваши - этого мы не знаем. А наши ведут
наступление на Сандомирском плацдарме. Захвачен ряд страте-
гический пунктов.
БОНДАРЬ. Каких?
КОНВОЙНЫЙ. Сказано тебе - стратегических!
ЗЮКИНА. Да он и сам не знает.
КОНВОЙНЫЙ. А вот и знаю! Этот, Кенигсберг, взяли. И
этот, Рутен... брутен...
ЗЮКИНА. Бутерброд.
БОНДАРЬ. Рутенберг?
КОНВОЙНЫЙ. Он самый. Название у них - даже говорить
противно. То ли дело у нас: Ленинград, Сталинград!
ЗЮКИНА. Сыктыквар.
КОНВОЙНЫЙ. Вот ты вроде и не по пятьдесят восьмой си-
дишь, а нет в тебе никакого патриотизьма!
БОНДАРЬ. Рутенберг. Это в Восточной Пруссии. Километров
двести пятьдесят до Берлина.
ЖУК. Не так и много.
БОНДАРЬ. Это если на поезде. А ползком, да под огнем...
ЗЮКИНА. Все равно - скоро. Скоро уже! Победа, а потом
амнистия! Обязательно будет! Нам надо выложиться, корешки!
Надо такой спектакль зафуячить, чтобы вся эта сволочь в три
ручья зарыдала: два из глаз, один из жопы!
ЖУК. Сима!
ЗЮКИНА. Ну, ладно, ладно - из носа! (Проходит по гри-
мерке в лихом приплясе.)
Гоп-стоп, Зоя,
Кому давала стоя?
Я давала стоя
Начальнику конвоя!
БОНДАРЬ. Чтобы зэк зарыдал, ему много не надо.
ЗЮКИНА. Какой зэк, какой зэк? Я про первый ряд говорю!
Чтоб кителя у них от соплей намокли, а у ихних жен чтоб всю
штукатурку с морд смыло! Вот какой нужен спектакль! Сделаем
- опер нам все устроит. У него даже на самом верху отчим-фу-
етчим. Старлей, а даже к начлагу дверь ногой открывает!
(Фроловой.) Позанимаешься со мной сегодня еще? Есть
сгущенка.
ФРОЛОВА. Лучше тушенка.
ЗЮКИНА. Нету. Сгущенку сразу даю.
ФРОЛОВА. Годится.
ЖУК. Весна, а усе под тридцатник держит. За ночь всю
еду из тела холодом вынимает...

Пауза.

ШКОЛЬНИКОВ. Во второй своей жизни я должен был
воевать. Всем классом пришли в военкомат. Через три дня уже
грузились в теплушки. В последний момент меня срочно - в
штаб. Перед штабом - "зис" отчима. Спасать прибыли. Так и
вышло. Мать руки заламывала, отчим ногами топал, грохотал:
что я хочу убить ее... Прямо из штаба меня - в училище. Эшелон
ушел без меня. Почти все ребята погибли. Первой же зимой, под
Москвой.
СПИВАК. Вы тоже могли погибнуть.
ШКОЛЬНИКОВ. Я не боюсь смерти. Погибнуть за Родину -
это большая честь. Хотя, конечно, никогда не представлял се-
бя мертвым. Наверное, этого человек вообще представить не
может.
СПИВАК. Может.
ШКОЛЬНИКОВ. Смерть - это несуществование. Как можно это
представить?
СПИВАК. Смерть может быть и освобождением.
ШКОЛЬНИКОВ. Извините, Ефим Григорьевич. Вы больше
меня знаете о театре, вообще о жизни. Но о смерти я знаю
больше вас.
СПИВАК. Вам приходилось участвовать в расстрелах?
ШКОЛЬНИКОВ. Проведение подобных мероприятий входит
в наши обязанности.
СПИВАК. Поверьте, я не хотел вас задеть.
ШКОЛЬНИКОВ. Задеть - чем? Это - служба. Она часто труд-
ней, чем на фронте. И важней. Без нашего металла не будет
брони, без брони - танков. Я всегда понимал важность и нуж-
ность моего дела. Но иногда, и в последнее время все чаще, я
будто бы возвращаюсь в мою первую, несбывшуюся жизнь.
И спрашиваю себя: это - я?.. (Помолчав, убежденно.) Я смогу
сыграть Незнамова. Потому что понимаю его, когда он говорит:
"Я ничто, я меньше всякой величины..."
СПИВАК. А когда он говорит: "Я чувствуя, что по ка-
кой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо вле-
кусь к острогу"? Это - понимаете?.. Вы чем-то взволнованы.
Что-то произошло?
ШКОЛЬНИКОВ. Да. И это поразительно. Неожиданно, стран-
ным зигзагом судьбы свершилось то, о чем я даже мечтать не
мог бы в той своей первой жизни. Это было невозможно,
немыслимо, для этого мне не хватило бы везения и таланта.
Это просто какой-то не заслуженный мною подарок судьбы.

Из гримерки на сцену возвращаются БОНДАРЬ, ЖУК,
ЗЮКИНА и ФРОЛОВА.

ФРОЛОВА. Ефим Григорьевич, на завтра кого вызывать?
СПИВАК. Сейчас скажу. Черт, блокнот в балахоне забыл.
(Жуку.) Если вас не затруднит...

Школьников отдает Жуку ключ от чулана. Жук уходит.

СПИВАК. Так в чем же этот подарок судьбы?

ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна, могу я попросить вас
пройти со мной маленький отрывок - где Кручинина дает
Незнамову деньги на пальто для Шмаги?
ФРОЛОВА. "Деньги, сколько нужно, я заплачу". Этот?
ШКОЛЬНИКОВ. Да.
ЗЮКИНА. Изменщик, изменщик!
ФРОЛОВА. "Деньги, сколько нужно, я заплачу. Вы потруди-
тесь?"
ШКОЛЬНИКОВ. "Да здесь и труда никакого нет".
ФРОЛОВА. "До свиданья".
ШКОЛЬНИКОВ "(помолчав). Позвольте мне у вас руку поце-
ловать!"
ФРОЛОВА. "Ах, извольте, извольте..."
ШКОЛЬНИКОВ (берет руку Фроловой, Спиваку). Вот в чем
этот странный подарок судьбы... Здесь, на этой сцене, я,
безродный любитель, волей случая работаю с вами, с одним из
лучших режиссеров страны, и с самой поразительной
актрисой предвоенной Москвы - с ни с кем не сравнимой
Ларисой Юрьевной Рейн!

В панике, в животном смертельном ужасе Фролова вырывает
руку и забивается в самый дальний угол сцены.

ФРОЛОВА. Нет! Нет! Не знаю никакой Рейн! Я Фролова!
Фролова! Фролова!
ШКОЛЬНИКОВ. Эта ваша фамилия по мужу. А девичья - Рейн.
Под ней вы и играли на сцене.
ФРОЛОВА. Не знаю никакой Рейн! Нет никакой Рейн! Я Фро-
лова" Зэка Фролова, двадцать четвертая бригада, ЧСИР, пять
лет!
ШКОЛЬНИКОВ. Прошу вас, Лариса Юрьевна, успокойтесь!
ЗЮКИНА (Школьникову). Вы говорили, ей не было тридцати.
Сейчас, значит, не больше тридцати пяти?
ФРОЛОВА. Да! Да! Ей тридцать пять лет! Тридцать пять!
Тридцать пять! А мне сто! Посмотрите же на меня! Посмотрите
на меня: я старуха! Старая падаль! Старая падаль! Старая па-
даль!
ШКОЛЬНИКОВ. Вам тридцать пять лет. И никогда больше не
будет. У таких актрис, как вы, нет возраста.
ФРОЛОВА. Боже милостивый! Боже милосердный! Да за что
же мне это проклятье?! Почему Ты не оставишь меня в безвест-
ности даже в этом аду?!.
ЗЮКИНА. Вон оно что. Рейн. Лариса Рейн. Ни фуя себе
фуя!.. (Отводит Конвойного в сторону.) Тушенка, говоришь,
есть?
КОНВОЙНЫЙ. Ну. Сколько?
ЗЮКИНА. Три.
КОНВОЙНЫЙ. Да у тебя она что - золотая?! Одну!
ЗЮКИНА. За одну на зоне ищи. Две.
КОНВОЙНЫЙ. Когда?
ЗЮКИНА. Сговоримся...
ШКОЛЬНИКОВ. Успокойтесь, Лариса Юрьевна, все будет хо-
рошо. Все будет очень хорошо! Это же замечательно, что вы с
нами! Да принесите же, черт возьми, воды!

Зюкина выходит в гримерку, наливает в кружку воду, по-
дает Школьникову.

ШКОЛЬНИКОВ. Пейте, Лариса Юрьевна.
КОНВОЙНЫЙ (Бондарю). Слышь, артист... а эта вот поста-
новка, что вы разучиваете, она про чего?
БОНДАРЬ. Как тебе сказать... Молодой человек обманул
девицу благородного происхождения и женился на другой...
КОНВОЙНЫЙ. Такое в жизни бывает.
БОНДАРЬ. И сказал ей, что ее ребенок умер.
КОНВОЙНЫЙ. А он не умер?
БОНДАРЬ. А он не умер.
КОНВОЙНЫЙ. Нагнул, значит? Вот сучий потрох!
БОНДАРЬ. Она стала знаменитой актрисой, через семнад-
цать лет приехала в родной город и узнала, что сын жив. Они
встретились... Вот, собственно, и весь сюжет комедии Ост-
ровского "Без вины виноватые".
КОНВОЙНЫЙ (подумав). Жалостливая история. Народ это лю-
бит.
ШКОЛЬНИКОВ. Ну, успокоились?.. Все в порядке?..

На сцене появляется ЖУК. Он в растерянности вертит пе-
ред глазами ключ, изумленно хлопает себя по бокам.

СПИВАК. Что с вами, Николай Тихонович?
ЖУК. Там... это... Костюмы стырили! А замок целый!
СПИВАК. Как - стырили?!. Все?
ЖУК. Все.

Пауза.

БОНДАРЬ (Конвойному). А это вот у нас на театре называ-
ется знаешь как?
КОНВОЙНЫЙ. Это и у нас так же называется: амбец!
БОНДАРЬ. Нет, любезный: антракт!..


Конец первого действия.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина третья
ПЕРЕД ПРЕМЬЕРОЙ


Та же гримерка, но сцены не видно. Сцена и зал лагерно-
го клуба отделены от гримерки тонкой перегородкой. Из-за нее
доносятся голоса Зюкиной и Жука, на сцене идет репетиция
пролога - объяснение Мурова и Отрадиной.
В глубине - забор с тройным рядом колючки, внутренняя
часть лагерной вахты. Там топчется КОНВОЙНЫЙ, с винтовкой
на плече, подняв воротник тулупа и постукивая нога о ногу. Со
скрипом раскачивается жестяной фонарь. Порывы ветра,
срывается снег. Странный, божественно-праздничный свет
холодного полярного полдня.
В гримуборную входит БОНДАРЬ. В руках у него - узкий
рулон ватмана. Это афиша. На ней значится:

Третья Норильская городская олимпиада искусств
5 апреля 1945 года
Премьера
А.Н.Островский
"БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ"
Комедия
Драмколлектив 2-го лаготделения
Постановщик Спивак

Полюбовавшись афишей, Бондарь прибивает ее к заднику,
пристукивая по гвоздикам донцем жестяной кружки.

Врывается разъяренный СПИВАК.

СПИВАК. Что за грохот, какого черта?!. Иван Тихонович!
Мы же работаем!
БОНДАРЬ. Извините: все, все. Вот - смотрите. На зонах
уже повесили. Народ очень интересуется.
СПИВАК. Пятого? Ни черта не успеем! Коринкиной нет, Ми-
ловзорова нет, костюмов нет! Фроловой-то почему нет? Как я
могу без Аннушки прогонять пролог? Бардак какой-то, а не те-
атр!
БОНДАРЬ. Это не театр, Ефим Григорьевич. Это лагерь.
СПИВАК. Где Лариса Юрьевна?
БОНДАРЬ. Вертухай сказал: вышла с бригадой на ТЭЦ. Они
там котлованы кайлят.
СПИВАК. Как - с бригадой?! Ее же освободили от общих!
Приказом - Школьников же сказал! Бардак это, а не лагерь!
Сам-то он где?
БОНДАРЬ. За ней уехал. Вертухаю навставлял: вам было
приказано доставить зэка Фролову, а не узнать, где она. С
час, как уехал. Насчет Коринкиной и Миловзорова он догово-
рился. Из третьего лаготделения пригонят, у них театр уже
месяца три, как распался. Вы их видели, сказали, что подой-
дут.
СПИВАК. С ними же нужно начинать все с начала! Когда?!
(Прислушался. В сторону сцены.) В чем дело? Почему прекрати-
ли? (Исчезает.)

Репетиция возобновляется. На вахте появляются ШКОЛЬНИ-
КОВ и ФРОЛОВА. Сдернув с плеча винтовку, Конвойный ведет
Фролову в гримерку по лабиринтам клубного закулисья.

КОНВОЙНЫЙ. Додумалась, а?.. Счас тебе режиссер фитилей