Пока Робер излагал план действий, мой братишка притворялся, будто все это его не касается, но я-то видел, что он не упускает ни единого слова из разговора. Нам предстояло заявиться на эту ферму, которая находилась в нескольких километрах к западу от города, и объявить тамошним людям, что нас прислал некий Луи: мол, немцы засекли это место и собираются сюда нагрянуть, вот мы и хотим помочь фермерам переправить "товар"; они должны были выдать нам несколько ящиков с гранатами и пулеметами, которые хранили у себя. Мы погрузим все это на прицепы к велосипедам и отчалим, только нас и видели.
– Для операции требуется шесть человек, - заключил Робер.
Я понял, что не ошибся насчет Клода: он сел на кровати, как будто только что очнулся от дремы - именно в этот момент, так, чисто случайно.
– Хочешь поучаствовать? - спросил его Робер.
– Ну, раз у меня уже есть опыт кражи велосипедов, я думаю, что смогу так же ловко спереть и оружие. Наверно, я выгляжу заправским жуликом, если мне все время дают такие поручения.
– Как раз наоборот: у тебя вид пай-мальчика, вот почему ты подходишь на эту роль, тебя никто не заподозрит в воровстве.
Не знаю, принял ли Клод эти слова как комплимент или просто обрадовался, что Робер обратился прямо к нему, выказав тем самым уважение, которого моему братишке так не хватало, но у него тотчас просветлело лицо. Кажется, он даже улыбнулся. Удивительное дело: похвала, даже самая что ни есть скромная, способна растрогать кого угодно. Что ж, если вдуматься, любому из нас больно, очень больно, если окружающие тебя не замечают, словно ты невидимка.
Могу допустить, что все страдали от существования в безвестности и только здесь, в бригаде, обрели нечто вроде семьи или братства, иными словами, стали жить как нормальные люди. Для каждого из нас это было очень важно.
Клод ответил:
– Я с вами.
Теперь нас было четверо - Робер, Борис, Клод и я, не хватало еще двоих - Алонсо и Эмиля, они должны были подойти позже.
Всем шестерым участникам операции первым делом предстояло как можно раньше добраться до Лубера, чтобы оборудовать велосипеды прицепами. Шарль велел нам подъезжать поочередно, - не из-за скромных размеров его мастерской, а просто чтобы наша команда не привлекла внимания соседей. Встречу назначили на шесть утра, у края деревни со стороны полей; это место называлось "Мощеный откос".
5
Первым на ферму заявился Клод. Он точно следовал инструкциям, которые Ян получил от своего связного, работавшего с макизарами.
– Нас прислал Луи. Он велел вам передать, что сегодня ночью прилив будет низкий.
– Тем хуже для рыбалки, - ответил фермер.
Клод не стал углубляться в эту тему и быстренько изложил вторую часть своего сообщения:
– Скоро сюда нагрянет гестапо, необходимо срочно перевезти оружие!
– Ох ты, черт возьми, что ж это будет! - воскликнул фермер.
Он взглянул на наши велосипеды и спросил:
– А где ваш грузовик?
Клод не понял вопроса, я, честно говоря, тоже, как и ребята, стоявшие позади. Но Клод за словом в карман не лазил и с ходу ответил:
– Машина сейчас подойдет, а мы пока начнем готовить перевозку.
Фермер повел нас к амбару. Там, под тюками сена, сложенными штабелем в несколько метров высотой, мы обнаружили то, что позже даст этой операции название "Пещера Али-Бабы". На полу стояли рядами ящики, набитые гранатами, минометами, автоматами "Стэн" и ручными пулеметами, мешками патронов, запалов, динамита - всего и не перечислишь.
Именно тогда я осознал две вещи, одинаково важные. Во-первых, мне нужно было пересмотреть свою точку зрения на подготовку макизаров к высадке союзников. Она изменилась коренным образом, когда я понял, что этот тайник был одним из многих, заложенных на этой территории. И второе: выходит, мы занимались тем, что воровали оружие, которое в любой день может понадобиться макизарам и которого им могло бы не хватить.
Я не стал делиться своими соображениями с Робером, руководившим нашей операцией, но не из боязни, что мой товарищ меня осудит; просто поразмыслил еще немного и подавил в себе угрызения совести: ведь то, что мы могли увезти на наших жалких шести прицепах, не нанесло бы макизарам большого ущерба.
Чтобы лучше понять мои переживания при виде этого склада оружия - теперь, когда я уже знал ценность одного-единственного револьвера, имевшегося в нашей бригаде, и особенно когда услышал невинный вопрос фермера:
– А где же ваш грузовик? - представь себе, что перед моим младшим братом каким-то чудом оказалось полное блюдо хрустящей золотистой жареной картошки, но именно в тот день, когда его замучила тошнота.
Робер положил конец нашей общей растерянности, приказав в ожидании вымышленного грузовика укладывать все, что можно, в прицепы. Но в эту минуту фермер задал еще один вопрос, от которого мы все просто обалдели:
– А что будем делать с русскими?
– С какими русскими? - удивился Робер.
– Разве Луи вам ничего не сказал?
– Смотря что вы имеете в виду, - вмешался Клод, смелевший прямо на глазах.
– Да мы тут прячем двоих русских пленных, сбежавших с каторжных работ на Атлантическом валу [6]. С ними надо что-то решать. Рисковать никак нельзя: если они попадутся гестаповцам, их расстреляют на месте.
В сообщении фермера меня взволновали два момента. Во-первых, то, что мы поневоле обрекали на кошмар ожидания этих двух несчастных, которым и без того досталось сполна; но еще больше то, что фермер нисколько не заботился о собственной жизни. В моем списке значится немало людей, совершавших благородные поступки в тот бесславный период нашей истории; нужно будет подумать о том, чтобы включить в него и кое-кого из фермеров.
Робер предложил: пусть русские переждут эту ночь в ближайшем подлеске. Крестьянин спросил, сможет ли кто-нибудь из нас объяснить это беглецам, - его познания в русском не стали шире с тех пор, как он прячет у себя этих бедолаг. Однако, увидев наши растерянные физиономии, он решил, что лучше заняться этим самому.
– Так оно будет вернее, - заключил он.
Пока он ходил к русским, мы под завязку нагрузили свои прицепы, а Эмиль прихватил еще пару мешков с патронами, совсем уж бесполезными, так как они не подходили по калибру к нашим револьверам, - правда, об этом мы узнали только от Шарля, когда вернулись.
Подавив угрызения совести, мы оставили нашего фермера в обществе его русских беглецов и торопливо покатили назад, по дороге, ведущей к мастерской, из последних сил таща на буксире свои битком набитые прицепы.
На въезде в городское предместье Алонсо не сумел обогнуть рытвину, и один из мешков с патронами выпал, перевалившись через борт прицепа. Прохожие удивленно пялились на странный груз, рассыпанный по мостовой. Двое рабочих, подбежав к Алонсо, помогли ему собрать патроны и загрузить их обратно, не задавая ненужных вопросов.
Шарль составил список наших трофеев и спрятал их в надежном месте. Затем вошел к нам в столовую и, одарив своей лучезарной беззубой улыбкой, объявил на тарабарском наречии:
– Ошен кароши рапот. Тепер ми иметь чем делать ченто операционе, таже болше! - Что мы сейчас же и перевели на нормальный язык: "Прекрасная работа! Теперь нам хватит оружия не меньше чем на сотню акций!"
6
Итак, акции продолжались, а июнь шел себе и шел и уже близился к концу. Подъемные краны, вырванные из опор нашей взрывчаткой, бессильно поникли над каналами, и выпрямиться им было не суждено; поезда лежали под откосами, сойдя с рельсов, ведущих в пустоту; дороги, по которым проезжали колонны немецких машин, были перегорожены сваленными столбами линий электропередачи. В середине месяца Жаку и Роберу удалось подложить три бомбы в здание немецкой жандармерии, спалив его чуть ли не дотла. Префект региона вновь обратился к населению с воззванием; в этом мерзком послании французам предлагалось доносить на всякого, кого можно заподозрить в принадлежности к террористической организации. Начальник полиции тулузского района в своем коммюнике клеймил "тех, кто примкнул к так называемому Сопротивлению, иначе говоря, смутьянов, нарушающих общественный порядок и спокойствие мирных французов". Этими смутьянами были мы, но плевать мы хотели на слова господина префекта.
Сегодня мы с Эмилем получили у Шарля гранаты с приказом забросать ими внутренние помещения телефонного узла вермахта.
Мы шли по улице, и Эмиль указывал мне на окна, в которые следовало целиться; по его сигналу мы швырнули туда снаряды. Я следил за их полетом, они описали почти идеальную траекторию. Время как будто остановилось. Затем раздался звон бьющегося стекла; мне даже почудилось, что я слышу, как гранаты катятся по полу и как немцы опрометью кинулись к ближайшей двери. Такие акции лучше проводить вдвоем: одному не всегда удается достичь успеха.
Я сильно сомневаюсь, что немецкие коммуникации будут скоро восстановлены. Но сейчас меня ничто не радует: мой младший брат уезжает от меня.
Клод стал теперь полноправным членом группы. И Ян решил, что наше совместное проживание слишком рискованно и противоречит правилам безопасности. Каждый из нас должен жить в одиночестве, чтобы в случае ареста не подставить соседа. Как же мне не хватает присутствия братишки; по вечерам я не могу заснуть, все думаю о нем. Ведь теперь, когда он проводит боевую операцию, я даже не знаю об этом. Я часами лежу на кровати, заложив руки за голову и пытаясь заснуть, но сон мой никогда не бывает спокойным. Одиночество и голод - плохая компания. Урчание в животе временами нарушает тишину. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я включаю лампочку на потолке, и вскоре мне начинает казаться, что это свет в кабине моего английского истребителя. Я сижу за штурвалом "Спитфайра" Королевских военно-воздушных сил. Я лечу через Ла-Манш, и мне достаточно слегка наклонить самолет, чтобы увидеть под крылом пенистые волны, идущие рядами в сторону Англии, туда же, куда и я. Совсем рядом рокочет самолет моего брата; я бросаю взгляд на его мотор, желая убедиться, что он не дымит, что мы благополучно вернемся на землю, и вот уже вдали маячит берег с обрывистыми белыми утесами. Я чувствую, как ветер врывается в кабину и свистит у моих ног. Совершив посадку, мы досыта наедимся в офицерской столовой всякой вкуснятиной… Но в этот момент за окном проносится колонна немецких машин, и рев их моторов возвращает меня в мою каморку, в мое одиночество.
Дождавшись, когда грохот немецких грузовиков стихнет в ночи, я заставляю себя забыть о мучительном чувстве голода и, набравшись мужества, гашу лампочку на потолке. Лежа в полутьме, мысленно твержу, что я не отрекся от своей мечты. Вполне вероятно, что я погибну, но от мечты не откажусь; в любом случае я был с самого начала готов к смерти, но ведь я пока еще жив, и кто знает?… Может, в конечном счете Жак окажется прав, и в один прекрасный день к нам вернется весна.
Рано утром ко мне приходит Борис: нас ждет очередная акция. И пока мы жмем на педали, направляясь в Лубер, к старому вокзальчику, где нам выдадут оружие, мэтр Арналь едет в Виши, чтобы подать апелляцию по делу Лангера. Его принимает директор департамента уголовных дел и помилований. Он рассеянно слушает адвоката, явно думая о другом: неделя подходит к концу, и он озабочен тем, как провести выходные, осчастливит ли его любовница пылкими объятиями после изысканного ужина, который он заказал в одном из городских ресторанов. Директор департамента торопливо пробегает глазами досье, которое мэтр Арналь умоляет его тщательно изучить. Но факты налицо, изложены черным по белому и говорят сами за себя. Приговор не жесток, заключает директор, он всего лишь справедлив. Судей упрекнуть не в чем, они выполнили свой долг в полном соответствии с законом. Итак, он составил себе мнение об этом деле, однако мэтр Арналь снова и снова уговаривает его подумать, и тот соглашается ввиду столь сложной ситуации собрать Комиссию по помилованию.
Позже, выступая перед членами комиссии, он будет произносить фамилию Марселя таким образом, чтобы дать им понять: речь идет об иностранце. И пока старый адвокат Арналь собирается ехать из Виши домой, комиссия отказывает в помиловании его клиента. И пока старый адвокат садится в поезд, который следует в Тулузу, официальное решение также следует своим, административным, путем: сначала попадает к хранителю печати, а потом в кабинет маршала Петена. Маршал подписывает протокол заседания комиссии, и отныне судьба Марселя решена: он будет гильотинирован.
Сегодня, 15 июля 1943 года, мы с моим другом Борисом совершили нападение на офис руководителя группы "Сотрудничество", что на площади Кармелитов. А послезавтра Борис займется неким Руже, ярым коллаборационистом и одним из усерднейших осведомителей гестапо.
Прокурор Лепинас в прекраснейшем расположении духа выходит из Дворца правосудия, чтобы пообедать. Административная возня в деле Марселя Лангера наконец-то успешно завершена. Отказ в помиловании, собственноручно подписанный маршалом Петеном, лежит у него на столе вместе с ордером на проведение казни. Лепинас все утро любовался этим листочком в несколько квадратных сантиметров. Для него этот клочок бумаги - награда, знак отличия, коим его удостоила верховная власть страны. И это не первое полученное им вознаграждение. Еще в начальной школе он каждый год предъявлял отцу свою satisfecit [7], заработанную усердным трудом и благодаря почтительному отношению к учителям… Благодаря… а вот Марселю не за что благодарить прокурора Лепинаса, тот его не пощадил. Лепинас со вздохом приподнимает маленькую фарфоровую безделушку, что красуется на его столе рядом с кожаным бюваром, и подсовывает под нее ордер. Так он не будет отвлекать прокурора: ему необходимо подготовить речь для ближайшего заседания, однако его мысли обращаются к маленькому блокноту-еженедельнику. Он открывает его, перелистывает… один день, два, три… ага, вот здесь. Он колеблется перед тем, как написать "казнь, Лангер" над словами "обед, Арманда", - эта страница уже заполнена напоминаниями о встречах. В конце концов он просто ставит на ней крестик. И, закрыв блокнот, возвращается к своей речи. Еще несколько строк, и вот он опять наклоняется к листочку, торчащему из-под фарфоровой статуэтки. Снова открывает блокнот и пишет перед крестиком цифру 5. Именно в этот час он должен появиться у ворот тюрьмы Сен-Мишель. Наконец Лепинас прячет блокнот в карман, отодвигает золотой разрезальный нож от края стола и кладет его параллельно своей ручке. Наступил полдень, прокурору пора обедать. Лепинас встает, поправляет складку на брюках и выходит в коридор Дворца.
На другом конце города мэтр Арналь кладет на свой письменный стол такой же листок бумаги, полученный нынче утром. В комнату входит уборщица. Арналь пристально смотрит на нее, не в силах выговорить ни слова.
– Вы плачете, мэтр? - шепчет женщина.
Арналь нагибается над корзинкой для бумаг, его рвет желчью. Он содрогается от спазмов. Уборщица, старая Марта, стоит в растерянности, не зная, что ей делать. Но тут же здравый смысл берет верх, ведь она вырастила двоих детей и троих внуков, уж ей ли не знать, что такое рвота. Она подходит к адвокату, кладет ладонь ему на лоб и всякий раз, как его сотрясает очередной позыв, поддерживает ему голову. Потом протягивает белый полотняный платок, и, пока хозяин вытирает губы, ее взгляд падает на лежащий перед ним листок бумаги; теперь и у старой Марты на глаза наворачиваются слезы.
Сегодня вечером мы все соберемся у Шарля. И сядем прямо на пол, в кружок - Ян, Катрин, Борис, Эмиль, Клод, Алонсо, Стефан, Жак, Робер и я. Письмо переходит из рук в руки, и каждый подыскивает - но не может найти - нужные слова. Что сказать другу, которому предстоит умереть?
– Мы тебя не забудем, - шепчет Катрин. Именно так здесь думают все. Если наша борьба поможет нам завоевать свободу, если хоть один из нас останется в живых, он не забудет тебя, Марсель, и однажды он громко назовет твое имя.
– Для операции требуется шесть человек, - заключил Робер.
Я понял, что не ошибся насчет Клода: он сел на кровати, как будто только что очнулся от дремы - именно в этот момент, так, чисто случайно.
– Хочешь поучаствовать? - спросил его Робер.
– Ну, раз у меня уже есть опыт кражи велосипедов, я думаю, что смогу так же ловко спереть и оружие. Наверно, я выгляжу заправским жуликом, если мне все время дают такие поручения.
– Как раз наоборот: у тебя вид пай-мальчика, вот почему ты подходишь на эту роль, тебя никто не заподозрит в воровстве.
Не знаю, принял ли Клод эти слова как комплимент или просто обрадовался, что Робер обратился прямо к нему, выказав тем самым уважение, которого моему братишке так не хватало, но у него тотчас просветлело лицо. Кажется, он даже улыбнулся. Удивительное дело: похвала, даже самая что ни есть скромная, способна растрогать кого угодно. Что ж, если вдуматься, любому из нас больно, очень больно, если окружающие тебя не замечают, словно ты невидимка.
Могу допустить, что все страдали от существования в безвестности и только здесь, в бригаде, обрели нечто вроде семьи или братства, иными словами, стали жить как нормальные люди. Для каждого из нас это было очень важно.
Клод ответил:
– Я с вами.
Теперь нас было четверо - Робер, Борис, Клод и я, не хватало еще двоих - Алонсо и Эмиля, они должны были подойти позже.
Всем шестерым участникам операции первым делом предстояло как можно раньше добраться до Лубера, чтобы оборудовать велосипеды прицепами. Шарль велел нам подъезжать поочередно, - не из-за скромных размеров его мастерской, а просто чтобы наша команда не привлекла внимания соседей. Встречу назначили на шесть утра, у края деревни со стороны полей; это место называлось "Мощеный откос".
5
Первым на ферму заявился Клод. Он точно следовал инструкциям, которые Ян получил от своего связного, работавшего с макизарами.
– Нас прислал Луи. Он велел вам передать, что сегодня ночью прилив будет низкий.
– Тем хуже для рыбалки, - ответил фермер.
Клод не стал углубляться в эту тему и быстренько изложил вторую часть своего сообщения:
– Скоро сюда нагрянет гестапо, необходимо срочно перевезти оружие!
– Ох ты, черт возьми, что ж это будет! - воскликнул фермер.
Он взглянул на наши велосипеды и спросил:
– А где ваш грузовик?
Клод не понял вопроса, я, честно говоря, тоже, как и ребята, стоявшие позади. Но Клод за словом в карман не лазил и с ходу ответил:
– Машина сейчас подойдет, а мы пока начнем готовить перевозку.
Фермер повел нас к амбару. Там, под тюками сена, сложенными штабелем в несколько метров высотой, мы обнаружили то, что позже даст этой операции название "Пещера Али-Бабы". На полу стояли рядами ящики, набитые гранатами, минометами, автоматами "Стэн" и ручными пулеметами, мешками патронов, запалов, динамита - всего и не перечислишь.
Именно тогда я осознал две вещи, одинаково важные. Во-первых, мне нужно было пересмотреть свою точку зрения на подготовку макизаров к высадке союзников. Она изменилась коренным образом, когда я понял, что этот тайник был одним из многих, заложенных на этой территории. И второе: выходит, мы занимались тем, что воровали оружие, которое в любой день может понадобиться макизарам и которого им могло бы не хватить.
Я не стал делиться своими соображениями с Робером, руководившим нашей операцией, но не из боязни, что мой товарищ меня осудит; просто поразмыслил еще немного и подавил в себе угрызения совести: ведь то, что мы могли увезти на наших жалких шести прицепах, не нанесло бы макизарам большого ущерба.
Чтобы лучше понять мои переживания при виде этого склада оружия - теперь, когда я уже знал ценность одного-единственного револьвера, имевшегося в нашей бригаде, и особенно когда услышал невинный вопрос фермера:
– А где же ваш грузовик? - представь себе, что перед моим младшим братом каким-то чудом оказалось полное блюдо хрустящей золотистой жареной картошки, но именно в тот день, когда его замучила тошнота.
Робер положил конец нашей общей растерянности, приказав в ожидании вымышленного грузовика укладывать все, что можно, в прицепы. Но в эту минуту фермер задал еще один вопрос, от которого мы все просто обалдели:
– А что будем делать с русскими?
– С какими русскими? - удивился Робер.
– Разве Луи вам ничего не сказал?
– Смотря что вы имеете в виду, - вмешался Клод, смелевший прямо на глазах.
– Да мы тут прячем двоих русских пленных, сбежавших с каторжных работ на Атлантическом валу [6]. С ними надо что-то решать. Рисковать никак нельзя: если они попадутся гестаповцам, их расстреляют на месте.
В сообщении фермера меня взволновали два момента. Во-первых, то, что мы поневоле обрекали на кошмар ожидания этих двух несчастных, которым и без того досталось сполна; но еще больше то, что фермер нисколько не заботился о собственной жизни. В моем списке значится немало людей, совершавших благородные поступки в тот бесславный период нашей истории; нужно будет подумать о том, чтобы включить в него и кое-кого из фермеров.
Робер предложил: пусть русские переждут эту ночь в ближайшем подлеске. Крестьянин спросил, сможет ли кто-нибудь из нас объяснить это беглецам, - его познания в русском не стали шире с тех пор, как он прячет у себя этих бедолаг. Однако, увидев наши растерянные физиономии, он решил, что лучше заняться этим самому.
– Так оно будет вернее, - заключил он.
Пока он ходил к русским, мы под завязку нагрузили свои прицепы, а Эмиль прихватил еще пару мешков с патронами, совсем уж бесполезными, так как они не подходили по калибру к нашим револьверам, - правда, об этом мы узнали только от Шарля, когда вернулись.
Подавив угрызения совести, мы оставили нашего фермера в обществе его русских беглецов и торопливо покатили назад, по дороге, ведущей к мастерской, из последних сил таща на буксире свои битком набитые прицепы.
На въезде в городское предместье Алонсо не сумел обогнуть рытвину, и один из мешков с патронами выпал, перевалившись через борт прицепа. Прохожие удивленно пялились на странный груз, рассыпанный по мостовой. Двое рабочих, подбежав к Алонсо, помогли ему собрать патроны и загрузить их обратно, не задавая ненужных вопросов.
Шарль составил список наших трофеев и спрятал их в надежном месте. Затем вошел к нам в столовую и, одарив своей лучезарной беззубой улыбкой, объявил на тарабарском наречии:
– Ошен кароши рапот. Тепер ми иметь чем делать ченто операционе, таже болше! - Что мы сейчас же и перевели на нормальный язык: "Прекрасная работа! Теперь нам хватит оружия не меньше чем на сотню акций!"
6
Итак, акции продолжались, а июнь шел себе и шел и уже близился к концу. Подъемные краны, вырванные из опор нашей взрывчаткой, бессильно поникли над каналами, и выпрямиться им было не суждено; поезда лежали под откосами, сойдя с рельсов, ведущих в пустоту; дороги, по которым проезжали колонны немецких машин, были перегорожены сваленными столбами линий электропередачи. В середине месяца Жаку и Роберу удалось подложить три бомбы в здание немецкой жандармерии, спалив его чуть ли не дотла. Префект региона вновь обратился к населению с воззванием; в этом мерзком послании французам предлагалось доносить на всякого, кого можно заподозрить в принадлежности к террористической организации. Начальник полиции тулузского района в своем коммюнике клеймил "тех, кто примкнул к так называемому Сопротивлению, иначе говоря, смутьянов, нарушающих общественный порядок и спокойствие мирных французов". Этими смутьянами были мы, но плевать мы хотели на слова господина префекта.
Сегодня мы с Эмилем получили у Шарля гранаты с приказом забросать ими внутренние помещения телефонного узла вермахта.
Мы шли по улице, и Эмиль указывал мне на окна, в которые следовало целиться; по его сигналу мы швырнули туда снаряды. Я следил за их полетом, они описали почти идеальную траекторию. Время как будто остановилось. Затем раздался звон бьющегося стекла; мне даже почудилось, что я слышу, как гранаты катятся по полу и как немцы опрометью кинулись к ближайшей двери. Такие акции лучше проводить вдвоем: одному не всегда удается достичь успеха.
Я сильно сомневаюсь, что немецкие коммуникации будут скоро восстановлены. Но сейчас меня ничто не радует: мой младший брат уезжает от меня.
Клод стал теперь полноправным членом группы. И Ян решил, что наше совместное проживание слишком рискованно и противоречит правилам безопасности. Каждый из нас должен жить в одиночестве, чтобы в случае ареста не подставить соседа. Как же мне не хватает присутствия братишки; по вечерам я не могу заснуть, все думаю о нем. Ведь теперь, когда он проводит боевую операцию, я даже не знаю об этом. Я часами лежу на кровати, заложив руки за голову и пытаясь заснуть, но сон мой никогда не бывает спокойным. Одиночество и голод - плохая компания. Урчание в животе временами нарушает тишину. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я включаю лампочку на потолке, и вскоре мне начинает казаться, что это свет в кабине моего английского истребителя. Я сижу за штурвалом "Спитфайра" Королевских военно-воздушных сил. Я лечу через Ла-Манш, и мне достаточно слегка наклонить самолет, чтобы увидеть под крылом пенистые волны, идущие рядами в сторону Англии, туда же, куда и я. Совсем рядом рокочет самолет моего брата; я бросаю взгляд на его мотор, желая убедиться, что он не дымит, что мы благополучно вернемся на землю, и вот уже вдали маячит берег с обрывистыми белыми утесами. Я чувствую, как ветер врывается в кабину и свистит у моих ног. Совершив посадку, мы досыта наедимся в офицерской столовой всякой вкуснятиной… Но в этот момент за окном проносится колонна немецких машин, и рев их моторов возвращает меня в мою каморку, в мое одиночество.
Дождавшись, когда грохот немецких грузовиков стихнет в ночи, я заставляю себя забыть о мучительном чувстве голода и, набравшись мужества, гашу лампочку на потолке. Лежа в полутьме, мысленно твержу, что я не отрекся от своей мечты. Вполне вероятно, что я погибну, но от мечты не откажусь; в любом случае я был с самого начала готов к смерти, но ведь я пока еще жив, и кто знает?… Может, в конечном счете Жак окажется прав, и в один прекрасный день к нам вернется весна.
Рано утром ко мне приходит Борис: нас ждет очередная акция. И пока мы жмем на педали, направляясь в Лубер, к старому вокзальчику, где нам выдадут оружие, мэтр Арналь едет в Виши, чтобы подать апелляцию по делу Лангера. Его принимает директор департамента уголовных дел и помилований. Он рассеянно слушает адвоката, явно думая о другом: неделя подходит к концу, и он озабочен тем, как провести выходные, осчастливит ли его любовница пылкими объятиями после изысканного ужина, который он заказал в одном из городских ресторанов. Директор департамента торопливо пробегает глазами досье, которое мэтр Арналь умоляет его тщательно изучить. Но факты налицо, изложены черным по белому и говорят сами за себя. Приговор не жесток, заключает директор, он всего лишь справедлив. Судей упрекнуть не в чем, они выполнили свой долг в полном соответствии с законом. Итак, он составил себе мнение об этом деле, однако мэтр Арналь снова и снова уговаривает его подумать, и тот соглашается ввиду столь сложной ситуации собрать Комиссию по помилованию.
Позже, выступая перед членами комиссии, он будет произносить фамилию Марселя таким образом, чтобы дать им понять: речь идет об иностранце. И пока старый адвокат Арналь собирается ехать из Виши домой, комиссия отказывает в помиловании его клиента. И пока старый адвокат садится в поезд, который следует в Тулузу, официальное решение также следует своим, административным, путем: сначала попадает к хранителю печати, а потом в кабинет маршала Петена. Маршал подписывает протокол заседания комиссии, и отныне судьба Марселя решена: он будет гильотинирован.
Сегодня, 15 июля 1943 года, мы с моим другом Борисом совершили нападение на офис руководителя группы "Сотрудничество", что на площади Кармелитов. А послезавтра Борис займется неким Руже, ярым коллаборационистом и одним из усерднейших осведомителей гестапо.
Прокурор Лепинас в прекраснейшем расположении духа выходит из Дворца правосудия, чтобы пообедать. Административная возня в деле Марселя Лангера наконец-то успешно завершена. Отказ в помиловании, собственноручно подписанный маршалом Петеном, лежит у него на столе вместе с ордером на проведение казни. Лепинас все утро любовался этим листочком в несколько квадратных сантиметров. Для него этот клочок бумаги - награда, знак отличия, коим его удостоила верховная власть страны. И это не первое полученное им вознаграждение. Еще в начальной школе он каждый год предъявлял отцу свою satisfecit [7], заработанную усердным трудом и благодаря почтительному отношению к учителям… Благодаря… а вот Марселю не за что благодарить прокурора Лепинаса, тот его не пощадил. Лепинас со вздохом приподнимает маленькую фарфоровую безделушку, что красуется на его столе рядом с кожаным бюваром, и подсовывает под нее ордер. Так он не будет отвлекать прокурора: ему необходимо подготовить речь для ближайшего заседания, однако его мысли обращаются к маленькому блокноту-еженедельнику. Он открывает его, перелистывает… один день, два, три… ага, вот здесь. Он колеблется перед тем, как написать "казнь, Лангер" над словами "обед, Арманда", - эта страница уже заполнена напоминаниями о встречах. В конце концов он просто ставит на ней крестик. И, закрыв блокнот, возвращается к своей речи. Еще несколько строк, и вот он опять наклоняется к листочку, торчащему из-под фарфоровой статуэтки. Снова открывает блокнот и пишет перед крестиком цифру 5. Именно в этот час он должен появиться у ворот тюрьмы Сен-Мишель. Наконец Лепинас прячет блокнот в карман, отодвигает золотой разрезальный нож от края стола и кладет его параллельно своей ручке. Наступил полдень, прокурору пора обедать. Лепинас встает, поправляет складку на брюках и выходит в коридор Дворца.
На другом конце города мэтр Арналь кладет на свой письменный стол такой же листок бумаги, полученный нынче утром. В комнату входит уборщица. Арналь пристально смотрит на нее, не в силах выговорить ни слова.
– Вы плачете, мэтр? - шепчет женщина.
Арналь нагибается над корзинкой для бумаг, его рвет желчью. Он содрогается от спазмов. Уборщица, старая Марта, стоит в растерянности, не зная, что ей делать. Но тут же здравый смысл берет верх, ведь она вырастила двоих детей и троих внуков, уж ей ли не знать, что такое рвота. Она подходит к адвокату, кладет ладонь ему на лоб и всякий раз, как его сотрясает очередной позыв, поддерживает ему голову. Потом протягивает белый полотняный платок, и, пока хозяин вытирает губы, ее взгляд падает на лежащий перед ним листок бумаги; теперь и у старой Марты на глаза наворачиваются слезы.
Сегодня вечером мы все соберемся у Шарля. И сядем прямо на пол, в кружок - Ян, Катрин, Борис, Эмиль, Клод, Алонсо, Стефан, Жак, Робер и я. Письмо переходит из рук в руки, и каждый подыскивает - но не может найти - нужные слова. Что сказать другу, которому предстоит умереть?
– Мы тебя не забудем, - шепчет Катрин. Именно так здесь думают все. Если наша борьба поможет нам завоевать свободу, если хоть один из нас останется в живых, он не забудет тебя, Марсель, и однажды он громко назовет твое имя.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента