Страница:
Джонатан вскинул голову. Его взгляд устремился внезапно куда-то за пределы зала, в другие времена. Его покинул страх, слова полились свободно, словно у него внутри ожил старый художник, воспользовавшийся как мольбертом его сердцем.
— Взгляните на лица его персонажей, на краски, рождавшиеся под его кистью, на великодушие и смирение его героев. Вы не найдёте сжатой тайком руки, обманчивого взгляда.
Зал затаил дыхание.
— Сильви Леруа, музей Лувра, — представилась, вставая, женщина. — Существует легенда, будто бы последнюю картину Владимира Рацкина никому не довелось увидеть: её так и не нашли. Что думаете об этом вы?
— Это не легенда. В своей переписке с Алексеем Саврасовым Рацкин рассказал, что, невзирая на болезнь, день за днём подтачивавшую его силы, принялся за новую картину, которую называл лучшим своим творением. Отвечая на вопрос Саврасова о здоровье и о том, как продвигается работа, Владимир пишет: «Закончить это полотно — единственное моё средство борьбы с ужасной болью,раздирающей мои внутренности». Владимир Рацкин угас, дописав свою последнюю картину. Она загадочно исчезнет во время крупного лондонского аукциона в 1868 году, спустя год после кончины живописца.
Джонатан объяснил, что это полотно сняли с торгов в последний момент. По неведомым ему, Джонатану, причинам ныне картины Владимира Рацкина не находят покупателей. Художника надолго забыли. Эта несправедливость крайне удручает докладчика, считающего Рацкина одним из величайших живописцев столетия.
— Сердечное богатство часто исцеляет ревность и невнимание современников, — продолжил Джонатан. — Некоторые способны видеть только мёртвую красоту. Но сегодня время уже не властно над Владимиром Рацкиным. Искусство рождается из чувства, это и делает его вневременным, бессмертным. После всех невзгод большая часть его творений нашла себе место в небольших музеях и в крупных частных коллекциях.
— Говорят, трудясь над своей последней картиной, Рацкин отошёл от запрета, который раньше сам на себя накладывал, и изобрёл какой-то исключительный красный цвет, — сказал ещё кто-то.
Казалось, весь зал ждёт ответа Джонатана, перестав дышать. Он заложил руки за спину, смежил веки, вскинул голову.
— Как я только что сказал, упомянутая картина внезапно испарилась, так и не увиденная публикой. До сегодняшнего дня других свидетельств о ней не появилось. Я сам ищу её следы с тех пор, как посвятил себя этому ремеслу. Доказательствами её существования до сих пор остаются только письма Владимира Рацкина к собрату-живописцу Саврасову и считаные статьи в тогдашней прессе. Осторожность требует ответить на ваш вопрос так: все сведения о сюжете этой картины и о её особенностях являются легендой. Благодарю за внимание.
Под аплодисменты Джонатан поспешил в угол сцены и скрылся за занавесом. Питер, поджидавший его там, взял его за плечо и искренне поздравил.
После выступления Джонатана минул час. Все это время Питер не отрывал от уха мобильный телефон, а Джонатан не слезал с табурета у барной стойки. Он заказал «Кровавую Мэри» и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В глубине зала, освещённого бронзовыми светильниками, старый пианист наигрывал Чарли Хейдена. Джонатан наблюдал за сопровождавшим его контрабасистом. Музыкант прижимал к себе инструмент и шёпотом сообщал ему каждую очередную ноту, прежде чем её взять. На дуэт мало кто обращал внимание, хотя играл он божественно. Создавалось впечатление, что эти двое проделали вместе долгий путь. Джонатан встал и положил десятидолларовую бумажку в бокал на ножке, стоявший для этой цели на «Стейнвее». В благодарность контрабасист сухо щёлкнул струной на своём монументальном инструменте. Когда Джонатан вернулся к стойке, купюры в бокале уже не было, хотя дуэт не взял ни одной фальшивой ноты.
На соседний с Джонатаном табурет села женщина. Они учтиво поздоровались. Серебристыми волосами она напомнила ему мать. Наша зрительная память запечатлевает родителей в одном возрасте, словно любовь запрещает нам помнить, как они старели.
Женщина увидела на лацкане у Джонатана значок, который он забыл отстегнуть, прочла его имя и занятие — эксперт по живописи.
— Какой период? — осведомилась она вместо того, чтобы представиться самой.
— Девятнадцатый век. — Джонатан приподнял свой бокал.
— Замечательное время. — Женщина сделала большой глоток бурбона из только что долитого барменом бокала. — Я посвятила ему большую часть своих изысканий.
Заинтересовавшись, Джонатан вгляделся в табличку, висевшую у неё на шее. Оказалось, что перед ним участница симпозиума по оккультным наукам. Джонатан выдал покачиванием головы своё удивление.
— Наверное, вы не из любителей гороскопов? — предположила соседка. Сделав новый глоток, она добавила: — Уверяю вас, я тоже!
Она повернулась на табурете и протянула ему руку. На её безымянном пальце сверкнул бриллиант.
— Старинная огранка производит более внушительное впечатление, чем истинный вес камня в каратах. Это фамильная драгоценность, я её особенно люблю. Я профессор, руковожу исследовательской лабораторией в Йельском университете.
— С чем связана ваша работа?
— С одним синдромом.
— Новая болезнь?
Она, хитро глянув на него, утвердительно кивнула:
— Синдром дежа-вю!
Эта тема всегда занимала Джонатана. Ощущение, будто нечто, что ещё только должно было наступить, уже пережито прежде, посещало его нередко.
— Я слыхал, что наш мозг обладает способностью предвидеть будущее событие.
— Наоборот, это одно из проявлений нашей памяти.
— Но если нечто ещё не прожито, как же мы можем это вспомнить?
— А кто вам сказал, что вы этого ещё не прожили?
И она заговорила о предыдущих жизнях, не смущаясь из-за почти насмешливого выражения на лице Джонатана. Потом, чуть отстранившись, она окинула его взглядом.
Какой у вас интересный взгляд! Вы курите?
— Нет.
— Так я и думала. Вы не против дыма? — Спрашивая, она уже доставала из кармана пачку сигарет.
— Нисколько, — заверил её Джонатан.
Он взял со стойки коробок, чиркнул спичкой и протянул её женщине. Она прикурила, огонь сразу потух.
— Вы преподаёте? — осведомился он.
— Мне случается наполнять аудитории. Вот вы не верите в прошлые жизни — зачем тогда проводите свою в девятнадцатом веке?
Джонатан, задетый за живое, задумался, потом подался к ней.
— У меня почти чувственные отношения с одним художником, жившим в то время.
Она разгрызла кубик льда, который сосала, и уставилась на заднюю стенку бара, заставленную бутылками.
— Как получается, что в человеке просыпается интерес к прошлым жизням? — спросил её Джонатан.
— Это происходит, когда он смотрит на часы и не получает удовлетворения от того, что на них видит.
— Как раз эту точку зрения я безуспешно пытаюсь довести до сознания моего лучшего друга. Между прочим, я не ношу часов.
Под пристальным взглядом женщины Джонатану становилось все больше не по себе.
— Прошу меня извинить, — проговорил он, — я ничуть над вами не подтруниваю.
— Мужчины нечасто просят прощения. Чем именно в области живописи вы занимаетесь?
Пепел на кончике её сигареты грозил осыпаться на стойку. Джонатан пододвинул пепельницу под жёлтый указательный палец своей собеседницы.
— Я — эксперт.
— Значит, вам приходится много разъезжать.
— Я бы даже сказал, что многовато. Женщина с серебряными волосами погладила пальцем стекло своих часов.
— Время тоже путешествует. В разных местах оно разное. Только в нашей стране целых четыре часовых пояса.
— Замучили меня эти скачки из пояса в пояс, мой желудок тоже от них мучается. Бывает, я неделями завтракаю в часы ужина.
— У нас ошибочное представление о времени. Время — это измерение, наполненное частицами энергии. Каждый вид, каждая личность, даже каждый атом пересекают это измерение по-своему. Возможно, я когда-нибудь докажу, что Вселенная содержится во времени, а не наоборот.
Джонатан так давно не сталкивался с по-настоящему увлечёнными людьми, что охотно погрузился в эту беседу. Женщина продолжала:
— Верили же мы раньше, что Земля плоская, что Солнце вращается вокруг нас, а не наоборот. Большинство людей довольствуются верой в то, что видят. Настанет день, когда мы поймём, что время тоже движется, что оно вращается, как Земля, и не перестаёт расширяться.
Джонатан не знал, что на это ответить. Чтобы сохранить самообладание, он стал рыться в карманах пиджака. Женщина с седыми волосами приблизила своё лицо к его лицу.
— Когда мы согласимся пересмотреть нами же изобретённые теории, мы поймём гораздо больше про относительную и истинную протяжённость жизни.
— И вы этому учите? — спросил Джонатан, слегка отодвигаясь.
— Видели бы вы своё лицо! Представьте, как вытаращили бы глаза мои студенты, если бы я уже сейчас обрушила на них плоды своих исследований… Мы ещё слишком боимся, мы не готовы. Так же невежественно, как наши предки, мы причисляем к паранормальному, к эзотерике все, чего не можем постигнуть, все, что тревожит наш ум. Мы — существа, тянущиеся к наукам, но страшащиеся открытий. На свои страхи мы отвечаем верованиями. Почти так же моряки в старину отказывались заплывать слишком далеко, ибо пребывали в убеждении, что вдали от твёрдой, надёжной суши мир обрывается, их подстерегает там бездонная пропасть.
— У моего ремесла тоже есть научные стороны. Время меняет живопись, многое делает невидимым взору. Вы представить себе не можете, какие чудеса открываются при реставрации полотна!
Внезапно женщина схватила его за руку, уставилась на него серьёзным взглядом, её синие глаза вдруг вспыхнули.
— Мистер Гарднер, вы совершенно не понимаете смысл моих речей. Но я не хочу докучать вам словесами. Когда затрагивается эта тема, я делаюсь неистощимой.
Джонатан сделал знак бармену, чтобы тот наполнил её бокал. Соседка следила из-под тяжёлых век за движениями бармена, за янтарной жидкостью, полившейся по хрустальной стенке изнутри. Поболтав в бокале кубиками льда, она залпом опрокинула содержимое. Догадываясь, что Джонатан ждёт продолжения разговора, она заговорила снова:
— Мы ещё ждём новых исследователей, путешественников во времени. Достаточно будет небольшой кучки новых Магелланов, коперников и Галилеев. Сначала мы объявим их еретиками, осыплем их насмешками, но они откроют пути в глубь Вселенной, сделают видимыми наши души.
— Оригинальные речи для учёной! Обычно наука и душа плохо сочетаются.
— Перестаньте изрекать банальности! Вера имеет отношение к религии, а душа рождается из нашего сознания, из того, кем мы являемся или кем себя мним.
— Вы действительно считаете, что после смерти наши души продолжат жить?
— Невидимое глазу не перестаёт существовать!
Её разговоры о душах заставили Джонатана задуматься о душе старого русского художника, жившей в нём самом начиная с того дождливого воскресного дня, когда отец привёл его в музей. В большом зале под бескрайним потолком его захватили картины Владимира Рацкина. Чувства, которые он при этом испытал, широко распахнули двери его отрочества и навсегда определили его судьбу.
Женщина продолжала смотреть на него, синева её глаз сменилась на черноту, Джонатан чувствовал, что его оценивают. Потом она перевела взгляд на свой бокал.
— То, что не способно отражать свет, прозрачно, — сказала она хрипло. — Тем не менее оно существует. Мы больше не видим жизнь, когда она покидает тело.
— Признаться, я частенько не наблюдаю жизни даже в живых…
Она улыбнулась и ничего не ответила.
— Тем не менее рано или поздно все умирает, — закончил Джонатан в некотором замешательстве.
— Каждый из нас строит и разрушает своё существование в присущем ему ритме. Мы стареем не потому, что время течёт, а в зависимости от потребляемой и частично возобновляемой нами энергии.
— Вы полагаете, что мы оснащены некими аккумуляторами, от которых работаем и которые подзаряжаем?
— В какой-то степени да.
Если бы не табличка с научными титулами, Джонатан причислил бы её к маргиналам-одиночкам, просиживающим сутками в барах в надежде вывалить на случайного соседа все своё безумие. Оставаясь в недоумении, он ещё раз попросил жестом обслужить собеседницу. Она покачала головой, отвергая предложение. Бармен поставил бутылку бурбона на стойку.
— Думаете, душа живёт несколько раз? — не отставал от неё Джонатан, сам к ней придвигаясь.
— Некоторые — да.
— Помнится, в детстве я слышал от бабушки, что звезды — это души людей, вознёсшиеся на небеса.
— Свету звезды не нужно времени, чтобы дойти до нас, время само его приносит. Понять, что такое в самом деле время, значит обрести средства передвижения в его измерении. Наши тела ограничены противящимися физическими силами, но наши души от этого свободны. Замечательно было бы представлять души бессмертными. Например душа одного известного мне художника…
— Умерьте свой оптимизм. Большая часть душ угасает. Мы стареем, а души по мере накопления памяти меняются в размерах.
— Что содержит их память?
— Их путешествия во Вселенной! Впитываемый ими свет! Геном жизни! Это переносимое ими послание, от бесконечно малого до бесконечно великого, и все они мечтают этого достичь. Мы живём на планете, которую очень немногие из нас успевают обогнуть, так и очень немногим душам удаётся достигнуть цели их путешествия: описать полный круг творения. Души — это электрические волны. Они состоят из мириад частиц, как все, из чего сложена наша Вселенная. Подобно звезде из сказки вашей бабушки, душа страшится рассыпаться, все для неё сводится к энергии. Вот почему ей необходимо земное тело: она поселяется в нём, восстанавливается и продолжает путь во временном измерении. Когда в теле уже не остаётся достаточного количества энергии, она его покидает и ищет новый источник жизни, с помощью которого продолжит свои скитания.
— Сколько времени уходит у неё на поиски?
— День, век? Всё зависит от её силы, от запаса энергии, который она восстановила за прошлую человеческую жизнь.
— А если энергии мало?
— Тогда душа гаснет.
— Что это за энергия, о которой вы толкуете?
— Источник жизни: чувство!
— Питер положил руку Джонатану на плечо, заставив его вздрогнуть.
— Прости, что прерываю, старик, но они не станут долго держать для нас столик. Найти другой будет почти невозможно, здесь кишит изголодавшаяся деревенщина.
Джонатан пообещал ему, что через несколько минут присоединится к нему в ресторане. Питер кивнул его собеседнице и, закатив глаза, покинул бар.
— Мистер Гарднер, — продолжила она, — я совершенно не верю в случайность.
— При чём тут случайность?
— Мы придаём ей недопустимо большое значение. Из всего, что я вам тут наговорила, запомните одно. Случается, что две души, повстречавшись, сливаются воедино. Они навсегда становятся зависимыми друг от друга. Они неразлучны, от жизни к жизни они снова и снова друг друга обретают. Если во время очередного земного существования одна половинка оторвётся от другой, нарушит связывающую их клятву, то обе тотчас угаснут. Одна не может продолжать путешествие без другой.
В облике пожилой женщины произошла резкая перемена, её черты заострились, в глазах опять зажглась глубокая синева. Она встала, схватила Джонатана за запястье и изо всех сил стиснула. Её голос стал ещё более низким.
— Мистер Гарднер, сейчас вы догадываетесь краешком ума, что я вовсе не выжившая из ума старуха. Прислушайтесь хорошенько к тому, что я вам сейчас скажу: не отрекайтесь! Она вернулась, она рядом. Она ждёт вас, ищет вас. Отныне время для вас обоих сочтено. Если вы друг от друга откажетесь, то это будет даже хуже, чем пройти мимо собственной жизни, это будет утратой души. Конец обоих ваших путешествий окажется невероятным крахом, а ведь цель была так близка! Когда вы повстречаетесь, постарайтесь не разминуться.
Питер, вернувшийся в бар, развернул Джонатана на табурете.
— Они отказываются посадить меня за столик, пока нас не будет двое. Я выторговал у метрдотеля трехминутную отсрочку, а потом он поставит нас в хвост очереди. Поторопись, антрекот с кровью вот-вот пересохнет!
Джонатан высвободился, но за те секунды, что друг владел его вниманием, седая женщина успела исчезнуть. Его сердце заколотилось, он поспешил за ней следом, но отыскать её в плотной толпе было гиблым делом.
2
— Взгляните на лица его персонажей, на краски, рождавшиеся под его кистью, на великодушие и смирение его героев. Вы не найдёте сжатой тайком руки, обманчивого взгляда.
Зал затаил дыхание.
— Сильви Леруа, музей Лувра, — представилась, вставая, женщина. — Существует легенда, будто бы последнюю картину Владимира Рацкина никому не довелось увидеть: её так и не нашли. Что думаете об этом вы?
— Это не легенда. В своей переписке с Алексеем Саврасовым Рацкин рассказал, что, невзирая на болезнь, день за днём подтачивавшую его силы, принялся за новую картину, которую называл лучшим своим творением. Отвечая на вопрос Саврасова о здоровье и о том, как продвигается работа, Владимир пишет: «Закончить это полотно — единственное моё средство борьбы с ужасной болью,раздирающей мои внутренности». Владимир Рацкин угас, дописав свою последнюю картину. Она загадочно исчезнет во время крупного лондонского аукциона в 1868 году, спустя год после кончины живописца.
Джонатан объяснил, что это полотно сняли с торгов в последний момент. По неведомым ему, Джонатану, причинам ныне картины Владимира Рацкина не находят покупателей. Художника надолго забыли. Эта несправедливость крайне удручает докладчика, считающего Рацкина одним из величайших живописцев столетия.
— Сердечное богатство часто исцеляет ревность и невнимание современников, — продолжил Джонатан. — Некоторые способны видеть только мёртвую красоту. Но сегодня время уже не властно над Владимиром Рацкиным. Искусство рождается из чувства, это и делает его вневременным, бессмертным. После всех невзгод большая часть его творений нашла себе место в небольших музеях и в крупных частных коллекциях.
— Говорят, трудясь над своей последней картиной, Рацкин отошёл от запрета, который раньше сам на себя накладывал, и изобрёл какой-то исключительный красный цвет, — сказал ещё кто-то.
Казалось, весь зал ждёт ответа Джонатана, перестав дышать. Он заложил руки за спину, смежил веки, вскинул голову.
— Как я только что сказал, упомянутая картина внезапно испарилась, так и не увиденная публикой. До сегодняшнего дня других свидетельств о ней не появилось. Я сам ищу её следы с тех пор, как посвятил себя этому ремеслу. Доказательствами её существования до сих пор остаются только письма Владимира Рацкина к собрату-живописцу Саврасову и считаные статьи в тогдашней прессе. Осторожность требует ответить на ваш вопрос так: все сведения о сюжете этой картины и о её особенностях являются легендой. Благодарю за внимание.
Под аплодисменты Джонатан поспешил в угол сцены и скрылся за занавесом. Питер, поджидавший его там, взял его за плечо и искренне поздравил.
* * *
В конце дня залы Конгресс-центра в Майами, вмещавшие четыре тысячи шестьсот человек, пустели одновременно. Людской поток растекался по многочисленным барам и ресторанам комплекса. Центр имени Джеймса Л. Найта площадью тридцать тысяч квадратных футов был связан аллеей под открытым небом с отелем «Хайятт Редженси» с шестью сотнями номеров.После выступления Джонатана минул час. Все это время Питер не отрывал от уха мобильный телефон, а Джонатан не слезал с табурета у барной стойки. Он заказал «Кровавую Мэри» и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В глубине зала, освещённого бронзовыми светильниками, старый пианист наигрывал Чарли Хейдена. Джонатан наблюдал за сопровождавшим его контрабасистом. Музыкант прижимал к себе инструмент и шёпотом сообщал ему каждую очередную ноту, прежде чем её взять. На дуэт мало кто обращал внимание, хотя играл он божественно. Создавалось впечатление, что эти двое проделали вместе долгий путь. Джонатан встал и положил десятидолларовую бумажку в бокал на ножке, стоявший для этой цели на «Стейнвее». В благодарность контрабасист сухо щёлкнул струной на своём монументальном инструменте. Когда Джонатан вернулся к стойке, купюры в бокале уже не было, хотя дуэт не взял ни одной фальшивой ноты.
На соседний с Джонатаном табурет села женщина. Они учтиво поздоровались. Серебристыми волосами она напомнила ему мать. Наша зрительная память запечатлевает родителей в одном возрасте, словно любовь запрещает нам помнить, как они старели.
Женщина увидела на лацкане у Джонатана значок, который он забыл отстегнуть, прочла его имя и занятие — эксперт по живописи.
— Какой период? — осведомилась она вместо того, чтобы представиться самой.
— Девятнадцатый век. — Джонатан приподнял свой бокал.
— Замечательное время. — Женщина сделала большой глоток бурбона из только что долитого барменом бокала. — Я посвятила ему большую часть своих изысканий.
Заинтересовавшись, Джонатан вгляделся в табличку, висевшую у неё на шее. Оказалось, что перед ним участница симпозиума по оккультным наукам. Джонатан выдал покачиванием головы своё удивление.
— Наверное, вы не из любителей гороскопов? — предположила соседка. Сделав новый глоток, она добавила: — Уверяю вас, я тоже!
Она повернулась на табурете и протянула ему руку. На её безымянном пальце сверкнул бриллиант.
— Старинная огранка производит более внушительное впечатление, чем истинный вес камня в каратах. Это фамильная драгоценность, я её особенно люблю. Я профессор, руковожу исследовательской лабораторией в Йельском университете.
— С чем связана ваша работа?
— С одним синдромом.
— Новая болезнь?
Она, хитро глянув на него, утвердительно кивнула:
— Синдром дежа-вю!
Эта тема всегда занимала Джонатана. Ощущение, будто нечто, что ещё только должно было наступить, уже пережито прежде, посещало его нередко.
— Я слыхал, что наш мозг обладает способностью предвидеть будущее событие.
— Наоборот, это одно из проявлений нашей памяти.
— Но если нечто ещё не прожито, как же мы можем это вспомнить?
— А кто вам сказал, что вы этого ещё не прожили?
И она заговорила о предыдущих жизнях, не смущаясь из-за почти насмешливого выражения на лице Джонатана. Потом, чуть отстранившись, она окинула его взглядом.
Какой у вас интересный взгляд! Вы курите?
— Нет.
— Так я и думала. Вы не против дыма? — Спрашивая, она уже доставала из кармана пачку сигарет.
— Нисколько, — заверил её Джонатан.
Он взял со стойки коробок, чиркнул спичкой и протянул её женщине. Она прикурила, огонь сразу потух.
— Вы преподаёте? — осведомился он.
— Мне случается наполнять аудитории. Вот вы не верите в прошлые жизни — зачем тогда проводите свою в девятнадцатом веке?
Джонатан, задетый за живое, задумался, потом подался к ней.
— У меня почти чувственные отношения с одним художником, жившим в то время.
Она разгрызла кубик льда, который сосала, и уставилась на заднюю стенку бара, заставленную бутылками.
— Как получается, что в человеке просыпается интерес к прошлым жизням? — спросил её Джонатан.
— Это происходит, когда он смотрит на часы и не получает удовлетворения от того, что на них видит.
— Как раз эту точку зрения я безуспешно пытаюсь довести до сознания моего лучшего друга. Между прочим, я не ношу часов.
Под пристальным взглядом женщины Джонатану становилось все больше не по себе.
— Прошу меня извинить, — проговорил он, — я ничуть над вами не подтруниваю.
— Мужчины нечасто просят прощения. Чем именно в области живописи вы занимаетесь?
Пепел на кончике её сигареты грозил осыпаться на стойку. Джонатан пододвинул пепельницу под жёлтый указательный палец своей собеседницы.
— Я — эксперт.
— Значит, вам приходится много разъезжать.
— Я бы даже сказал, что многовато. Женщина с серебряными волосами погладила пальцем стекло своих часов.
— Время тоже путешествует. В разных местах оно разное. Только в нашей стране целых четыре часовых пояса.
— Замучили меня эти скачки из пояса в пояс, мой желудок тоже от них мучается. Бывает, я неделями завтракаю в часы ужина.
— У нас ошибочное представление о времени. Время — это измерение, наполненное частицами энергии. Каждый вид, каждая личность, даже каждый атом пересекают это измерение по-своему. Возможно, я когда-нибудь докажу, что Вселенная содержится во времени, а не наоборот.
Джонатан так давно не сталкивался с по-настоящему увлечёнными людьми, что охотно погрузился в эту беседу. Женщина продолжала:
— Верили же мы раньше, что Земля плоская, что Солнце вращается вокруг нас, а не наоборот. Большинство людей довольствуются верой в то, что видят. Настанет день, когда мы поймём, что время тоже движется, что оно вращается, как Земля, и не перестаёт расширяться.
Джонатан не знал, что на это ответить. Чтобы сохранить самообладание, он стал рыться в карманах пиджака. Женщина с седыми волосами приблизила своё лицо к его лицу.
— Когда мы согласимся пересмотреть нами же изобретённые теории, мы поймём гораздо больше про относительную и истинную протяжённость жизни.
— И вы этому учите? — спросил Джонатан, слегка отодвигаясь.
— Видели бы вы своё лицо! Представьте, как вытаращили бы глаза мои студенты, если бы я уже сейчас обрушила на них плоды своих исследований… Мы ещё слишком боимся, мы не готовы. Так же невежественно, как наши предки, мы причисляем к паранормальному, к эзотерике все, чего не можем постигнуть, все, что тревожит наш ум. Мы — существа, тянущиеся к наукам, но страшащиеся открытий. На свои страхи мы отвечаем верованиями. Почти так же моряки в старину отказывались заплывать слишком далеко, ибо пребывали в убеждении, что вдали от твёрдой, надёжной суши мир обрывается, их подстерегает там бездонная пропасть.
— У моего ремесла тоже есть научные стороны. Время меняет живопись, многое делает невидимым взору. Вы представить себе не можете, какие чудеса открываются при реставрации полотна!
Внезапно женщина схватила его за руку, уставилась на него серьёзным взглядом, её синие глаза вдруг вспыхнули.
— Мистер Гарднер, вы совершенно не понимаете смысл моих речей. Но я не хочу докучать вам словесами. Когда затрагивается эта тема, я делаюсь неистощимой.
Джонатан сделал знак бармену, чтобы тот наполнил её бокал. Соседка следила из-под тяжёлых век за движениями бармена, за янтарной жидкостью, полившейся по хрустальной стенке изнутри. Поболтав в бокале кубиками льда, она залпом опрокинула содержимое. Догадываясь, что Джонатан ждёт продолжения разговора, она заговорила снова:
— Мы ещё ждём новых исследователей, путешественников во времени. Достаточно будет небольшой кучки новых Магелланов, коперников и Галилеев. Сначала мы объявим их еретиками, осыплем их насмешками, но они откроют пути в глубь Вселенной, сделают видимыми наши души.
— Оригинальные речи для учёной! Обычно наука и душа плохо сочетаются.
— Перестаньте изрекать банальности! Вера имеет отношение к религии, а душа рождается из нашего сознания, из того, кем мы являемся или кем себя мним.
— Вы действительно считаете, что после смерти наши души продолжат жить?
— Невидимое глазу не перестаёт существовать!
Её разговоры о душах заставили Джонатана задуматься о душе старого русского художника, жившей в нём самом начиная с того дождливого воскресного дня, когда отец привёл его в музей. В большом зале под бескрайним потолком его захватили картины Владимира Рацкина. Чувства, которые он при этом испытал, широко распахнули двери его отрочества и навсегда определили его судьбу.
Женщина продолжала смотреть на него, синева её глаз сменилась на черноту, Джонатан чувствовал, что его оценивают. Потом она перевела взгляд на свой бокал.
— То, что не способно отражать свет, прозрачно, — сказала она хрипло. — Тем не менее оно существует. Мы больше не видим жизнь, когда она покидает тело.
— Признаться, я частенько не наблюдаю жизни даже в живых…
Она улыбнулась и ничего не ответила.
— Тем не менее рано или поздно все умирает, — закончил Джонатан в некотором замешательстве.
— Каждый из нас строит и разрушает своё существование в присущем ему ритме. Мы стареем не потому, что время течёт, а в зависимости от потребляемой и частично возобновляемой нами энергии.
— Вы полагаете, что мы оснащены некими аккумуляторами, от которых работаем и которые подзаряжаем?
— В какой-то степени да.
Если бы не табличка с научными титулами, Джонатан причислил бы её к маргиналам-одиночкам, просиживающим сутками в барах в надежде вывалить на случайного соседа все своё безумие. Оставаясь в недоумении, он ещё раз попросил жестом обслужить собеседницу. Она покачала головой, отвергая предложение. Бармен поставил бутылку бурбона на стойку.
— Думаете, душа живёт несколько раз? — не отставал от неё Джонатан, сам к ней придвигаясь.
— Некоторые — да.
— Помнится, в детстве я слышал от бабушки, что звезды — это души людей, вознёсшиеся на небеса.
— Свету звезды не нужно времени, чтобы дойти до нас, время само его приносит. Понять, что такое в самом деле время, значит обрести средства передвижения в его измерении. Наши тела ограничены противящимися физическими силами, но наши души от этого свободны. Замечательно было бы представлять души бессмертными. Например душа одного известного мне художника…
— Умерьте свой оптимизм. Большая часть душ угасает. Мы стареем, а души по мере накопления памяти меняются в размерах.
— Что содержит их память?
— Их путешествия во Вселенной! Впитываемый ими свет! Геном жизни! Это переносимое ими послание, от бесконечно малого до бесконечно великого, и все они мечтают этого достичь. Мы живём на планете, которую очень немногие из нас успевают обогнуть, так и очень немногим душам удаётся достигнуть цели их путешествия: описать полный круг творения. Души — это электрические волны. Они состоят из мириад частиц, как все, из чего сложена наша Вселенная. Подобно звезде из сказки вашей бабушки, душа страшится рассыпаться, все для неё сводится к энергии. Вот почему ей необходимо земное тело: она поселяется в нём, восстанавливается и продолжает путь во временном измерении. Когда в теле уже не остаётся достаточного количества энергии, она его покидает и ищет новый источник жизни, с помощью которого продолжит свои скитания.
— Сколько времени уходит у неё на поиски?
— День, век? Всё зависит от её силы, от запаса энергии, который она восстановила за прошлую человеческую жизнь.
— А если энергии мало?
— Тогда душа гаснет.
— Что это за энергия, о которой вы толкуете?
— Источник жизни: чувство!
— Питер положил руку Джонатану на плечо, заставив его вздрогнуть.
— Прости, что прерываю, старик, но они не станут долго держать для нас столик. Найти другой будет почти невозможно, здесь кишит изголодавшаяся деревенщина.
Джонатан пообещал ему, что через несколько минут присоединится к нему в ресторане. Питер кивнул его собеседнице и, закатив глаза, покинул бар.
— Мистер Гарднер, — продолжила она, — я совершенно не верю в случайность.
— При чём тут случайность?
— Мы придаём ей недопустимо большое значение. Из всего, что я вам тут наговорила, запомните одно. Случается, что две души, повстречавшись, сливаются воедино. Они навсегда становятся зависимыми друг от друга. Они неразлучны, от жизни к жизни они снова и снова друг друга обретают. Если во время очередного земного существования одна половинка оторвётся от другой, нарушит связывающую их клятву, то обе тотчас угаснут. Одна не может продолжать путешествие без другой.
В облике пожилой женщины произошла резкая перемена, её черты заострились, в глазах опять зажглась глубокая синева. Она встала, схватила Джонатана за запястье и изо всех сил стиснула. Её голос стал ещё более низким.
— Мистер Гарднер, сейчас вы догадываетесь краешком ума, что я вовсе не выжившая из ума старуха. Прислушайтесь хорошенько к тому, что я вам сейчас скажу: не отрекайтесь! Она вернулась, она рядом. Она ждёт вас, ищет вас. Отныне время для вас обоих сочтено. Если вы друг от друга откажетесь, то это будет даже хуже, чем пройти мимо собственной жизни, это будет утратой души. Конец обоих ваших путешествий окажется невероятным крахом, а ведь цель была так близка! Когда вы повстречаетесь, постарайтесь не разминуться.
Питер, вернувшийся в бар, развернул Джонатана на табурете.
— Они отказываются посадить меня за столик, пока нас не будет двое. Я выторговал у метрдотеля трехминутную отсрочку, а потом он поставит нас в хвост очереди. Поторопись, антрекот с кровью вот-вот пересохнет!
Джонатан высвободился, но за те секунды, что друг владел его вниманием, седая женщина успела исчезнуть. Его сердце заколотилось, он поспешил за ней следом, но отыскать её в плотной толпе было гиблым делом.
2
Метрдотель посадил их за отгороженный столик в глубине ресторана. Сидя на банкетке, обтянутой красным дерматином, Джонатан никак не мог избавиться от напряжения и не притрагивался к еде.
— Ты странно себя ведёшь, — не выдержал с аппетитом жующий Питер.
— Разве я как-то себя веду?
— Ты всё время затягиваешь узел галстука.
— Ну и что?
— На тебе нет галстука!
Джонатан заметил, что у него дрожит правая рука, и спрятал её под стол.
— Ты веришь в судьбу? — обратился он к Питеру.
— Во всяком случае, этому антрекоту не избежать своей судьбы, если тебя это интересует.
— Я серьёзно!
— Серьёзно?
Питер наколол на вилку ломтик картошки, отправил его в рот и блаженно зажмурился.
— Есть рейс в двадцать два часа. Если ты поторопишься, то успеешь на него. — Питер прицелился вилкой в здоровенный кусок мяса. — Ты ужасно выглядишь!
Джонатан, все ещё не прикоснувшийся к своей тарелке, отломил кусочек хлеба и стал мять его пальцами. Сердце у него в груди все ещё отчаянно колотилось.
— Я сам займусь гостиничным счётом. Сматывайся!
Голос Питера вдруг показался Джонатану доно сящимся издалека.
— Что-то мне нехорошо… — пробормотал он, пытаясь прийти в себя.
— Женись на ней, и дело с концом! Вы с Анной начинаете меня утомлять.
— Ты не хочешь вернуться сегодня вечером вместе со мной?
Питер не расслышал в словах друга призыва о помощи и налил себе вина.
— Вообще-то я хотел воспользоваться этим ужином, чтобы рассказать тебе о своих трудностях, подумать вместе с тобой о том, как реагировать на эти непрестанно атакующие меня статейки. Хотел, чтобы ты изучил то, что я намерен выставить на продажу в следующий раз, а получается ужин на пару с антрекотом… Что ж, ничего не поделаешь. Его мне тоже не хочется оставлять недоеденным, холостяцкий вечер так холостяцкий вечер!
Немного поколебавшись, Джонатан встал и вынул из кармана пиджака бумажник.
— Ты на меня не сердишься?
Питер не позволил ему достать деньги.
— Даже не вздумай! Не хватало, чтобы ты платил за ужин, на котором не присутствуешь. Лучше позволь задать тебе один личный вопрос. Ответ останется между нами.
— Конечно!
Питер заговорщически указал на нетронутый кусок мяса посреди тарелки Джонатана.
— Не возражаешь?
Не дожидаясь ответа, он поменял тарелки местами и вонзил нож во второй по счёту антрекот.
— Убирайся! Не забудь обнять её за меня. Позвоню тебе завтра, когда приеду. Мне действительно нужна твоя помощь, самому мне не справиться.
Джонатан стиснул плечо друга. Это помогло ему восстановить хотя бы часть утраченного душевного равновесия. Питер поднял голову и внимательно на него посмотрел.
— Ты уверен, что с тобой все в порядке?
— Да, просто немного устал, не беспокойся. Можешь на меня рассчитывать.
И он заспешил к выходу. Там было столько света, что он зажмурился. По его знаку привратник стал подзывать такси. Ослеплённый, неуклюжий, Джонатан смахивал на игрока, которому предательски изменила удача. Под козырёк въехало такси. Как только машина тронулась, он опустил стекло, чтобы глотнуть воздуха.
— Не повезло? — спросил водитель, наблюдавший за клиентом в зеркальце заднего вида.
Джонатан отрицательно помотал головой, закрыл глаза и упёрся затылком в подголовник. Уличные фонари чертили на его спрятанных под веками глазницах пунктирные полосы, заставляя вспоминать клочок картона, который в детстве он цеплял на спицы переднего колеса своего велосипеда. Воздух посвежел, и Джонатан облегчённо разомкнул веки.
За окном раскинулся пригородный пейзаж. Сейчас ему ничего не хотелось.
— Я съехал с автострады, там пробка из-за аварии, — сообщил водитель. Джонатан встретился с ним взглядом в прямоугольном зеркальце заднего вида. — У вас невыспавшийся вид. Много пировали?
— Много работал!
— В чем-нибудь обязательно перетрудишься!
— Скоро приедем? — поинтересовался Джонатан.
— Надеюсь, теперь уже скоро. Тут дорожные работы.
Впереди показались в сумерках оранжевые огни аэропорта. Такси остановилось перед входом для пассажиров «Континентал Эрлайн». Джонатан расплатился и вышел из белого «форда» с красными дверцами. Машина укатила.
У стойки регистрации ему сообщили, что все четыре места первого класса уже заняты, зато салон экономкласса почти пуст. Джонатан выбрал кресло у иллюминатора. В этот вечерний час поток авиапассажиров становился реже, поэтому он быстро прошёл контроль безопасности и зашагал по бесконечному коридору, ведущему в зал посадки.
«Макдоннелл-Дуглас» с раскраской «Континентал Эрлайн» почти что упирался носом в стеклянную стену. Мальчуган, ждавший посадки вместе со своей мамой, помахал рукой лётчикам в кабине, командир корабля ответил ему. Спустя несколько минут дюжину прилетевших пассажиров проглотило жерло эскалатора. Стюардесса, закрывшая за ними дверь, объявила, что на борту лайнера уже идёт уборка, ждать осталось недолго.
И действительно, через считаные мгновения в её рации раздался негромкий треск, она выслушала сообщение и, наклонившись к микрофону, объявила начало посадки.
Самолёт вырвался из плотного облачного покрова, пронзая темноту серебристым лучом света. Джонатан откинул спинку кресла, надеясь обрести подобие комфорта, и попытался уснуть. Попытка не удалась. Он прижался носом к иллюминатору и уставился на проплывающие под крыльями гребни облаков.
Анна готовила их свадьбу во всех мельчайших деталях, вплоть до выбора бумаги для приглашений, цветов для церкви, текстов, оглашаемых на церковной службе, еды на коктейле, предшествующем основному пиршеству, расстановки столов, учитывающей сложную иерархию бостонского света, платы музыкантам свадебного оркестра и подбора мелодий для разных этапов церемонии и последующего веселья. Джонатан, полный честного желания любить Анну, не отходил от неё, восхищённый её стремлением сделать эту свадьбу самой прекрасной из всех, какие только видел город спокон веку. Все их субботы посвящались походам по специализированным магазинам, все воскресенья — изучению каталогов и отобранных накануне образцов. Иногда в конце очередного уик-энда ему казалось, что излишне скрупулёзный выбор скатертей и букетов для свадебных столов украдёт у красоты церемонии больше, чем к ней добавит. С каждой проходящей неделей энтузиазма у него оставалось все меньше.
— Три уик-энда полного отдыха придутся очень кстати, если мы намерены встретить день «Д» в полном сознании.
— Изволишь шутить? — откликнулась Анна, жуя ручку.
— Знаю, это твоя любимая ручка. За эти месяцы ты их сжевала штук двадцать. Не попробуешь ли для разнообразия устриц?
— Ты странно себя ведёшь, — не выдержал с аппетитом жующий Питер.
— Разве я как-то себя веду?
— Ты всё время затягиваешь узел галстука.
— Ну и что?
— На тебе нет галстука!
Джонатан заметил, что у него дрожит правая рука, и спрятал её под стол.
— Ты веришь в судьбу? — обратился он к Питеру.
— Во всяком случае, этому антрекоту не избежать своей судьбы, если тебя это интересует.
— Я серьёзно!
— Серьёзно?
Питер наколол на вилку ломтик картошки, отправил его в рот и блаженно зажмурился.
— Есть рейс в двадцать два часа. Если ты поторопишься, то успеешь на него. — Питер прицелился вилкой в здоровенный кусок мяса. — Ты ужасно выглядишь!
Джонатан, все ещё не прикоснувшийся к своей тарелке, отломил кусочек хлеба и стал мять его пальцами. Сердце у него в груди все ещё отчаянно колотилось.
— Я сам займусь гостиничным счётом. Сматывайся!
Голос Питера вдруг показался Джонатану доно сящимся издалека.
— Что-то мне нехорошо… — пробормотал он, пытаясь прийти в себя.
— Женись на ней, и дело с концом! Вы с Анной начинаете меня утомлять.
— Ты не хочешь вернуться сегодня вечером вместе со мной?
Питер не расслышал в словах друга призыва о помощи и налил себе вина.
— Вообще-то я хотел воспользоваться этим ужином, чтобы рассказать тебе о своих трудностях, подумать вместе с тобой о том, как реагировать на эти непрестанно атакующие меня статейки. Хотел, чтобы ты изучил то, что я намерен выставить на продажу в следующий раз, а получается ужин на пару с антрекотом… Что ж, ничего не поделаешь. Его мне тоже не хочется оставлять недоеденным, холостяцкий вечер так холостяцкий вечер!
Немного поколебавшись, Джонатан встал и вынул из кармана пиджака бумажник.
— Ты на меня не сердишься?
Питер не позволил ему достать деньги.
— Даже не вздумай! Не хватало, чтобы ты платил за ужин, на котором не присутствуешь. Лучше позволь задать тебе один личный вопрос. Ответ останется между нами.
— Конечно!
Питер заговорщически указал на нетронутый кусок мяса посреди тарелки Джонатана.
— Не возражаешь?
Не дожидаясь ответа, он поменял тарелки местами и вонзил нож во второй по счёту антрекот.
— Убирайся! Не забудь обнять её за меня. Позвоню тебе завтра, когда приеду. Мне действительно нужна твоя помощь, самому мне не справиться.
Джонатан стиснул плечо друга. Это помогло ему восстановить хотя бы часть утраченного душевного равновесия. Питер поднял голову и внимательно на него посмотрел.
— Ты уверен, что с тобой все в порядке?
— Да, просто немного устал, не беспокойся. Можешь на меня рассчитывать.
И он заспешил к выходу. Там было столько света, что он зажмурился. По его знаку привратник стал подзывать такси. Ослеплённый, неуклюжий, Джонатан смахивал на игрока, которому предательски изменила удача. Под козырёк въехало такси. Как только машина тронулась, он опустил стекло, чтобы глотнуть воздуха.
— Не повезло? — спросил водитель, наблюдавший за клиентом в зеркальце заднего вида.
Джонатан отрицательно помотал головой, закрыл глаза и упёрся затылком в подголовник. Уличные фонари чертили на его спрятанных под веками глазницах пунктирные полосы, заставляя вспоминать клочок картона, который в детстве он цеплял на спицы переднего колеса своего велосипеда. Воздух посвежел, и Джонатан облегчённо разомкнул веки.
За окном раскинулся пригородный пейзаж. Сейчас ему ничего не хотелось.
— Я съехал с автострады, там пробка из-за аварии, — сообщил водитель. Джонатан встретился с ним взглядом в прямоугольном зеркальце заднего вида. — У вас невыспавшийся вид. Много пировали?
— Много работал!
— В чем-нибудь обязательно перетрудишься!
— Скоро приедем? — поинтересовался Джонатан.
— Надеюсь, теперь уже скоро. Тут дорожные работы.
Впереди показались в сумерках оранжевые огни аэропорта. Такси остановилось перед входом для пассажиров «Континентал Эрлайн». Джонатан расплатился и вышел из белого «форда» с красными дверцами. Машина укатила.
У стойки регистрации ему сообщили, что все четыре места первого класса уже заняты, зато салон экономкласса почти пуст. Джонатан выбрал кресло у иллюминатора. В этот вечерний час поток авиапассажиров становился реже, поэтому он быстро прошёл контроль безопасности и зашагал по бесконечному коридору, ведущему в зал посадки.
«Макдоннелл-Дуглас» с раскраской «Континентал Эрлайн» почти что упирался носом в стеклянную стену. Мальчуган, ждавший посадки вместе со своей мамой, помахал рукой лётчикам в кабине, командир корабля ответил ему. Спустя несколько минут дюжину прилетевших пассажиров проглотило жерло эскалатора. Стюардесса, закрывшая за ними дверь, объявила, что на борту лайнера уже идёт уборка, ждать осталось недолго.
И действительно, через считаные мгновения в её рации раздался негромкий треск, она выслушала сообщение и, наклонившись к микрофону, объявила начало посадки.
Самолёт вырвался из плотного облачного покрова, пронзая темноту серебристым лучом света. Джонатан откинул спинку кресла, надеясь обрести подобие комфорта, и попытался уснуть. Попытка не удалась. Он прижался носом к иллюминатору и уставился на проплывающие под крыльями гребни облаков.
* * *
Дом встретил его безмолвием. Джонатан заглянул в спальню. Постель стояла не разобранная, Анна была, видимо, наверху. Он направился в ванную. Тугие струи душа били его в лицо, потом растекались по телу. Он долго простоял под водой, прежде чем надеть халат и подняться на второй этаж. В мастерской было темно, единственным источником света была луна над стеклянной крышей. Анна прикорнула на диванчике. Он бесшумно приблизился к ней и надолго застыл, сторожа её сон. Потом опустился на колени, чтобы погладить её щеку. Она вздрогнула во сне. Он натянул ей на плечи серую шаль, которую она набросила себе на ноги, и попятился. Улёгшись в одиночестве посредине большой кровати, он скорчился под одеялом и под стук дождя по окну погрузился в глубокий сон.* * *
В Бостон пришла снежная зима. Старый город, готовясь к Рождеству, искрился светом В промежутке между двумя поездками Джонатан вернулся домой, где его ждала Анна и разнообразные приготовления.Анна готовила их свадьбу во всех мельчайших деталях, вплоть до выбора бумаги для приглашений, цветов для церкви, текстов, оглашаемых на церковной службе, еды на коктейле, предшествующем основному пиршеству, расстановки столов, учитывающей сложную иерархию бостонского света, платы музыкантам свадебного оркестра и подбора мелодий для разных этапов церемонии и последующего веселья. Джонатан, полный честного желания любить Анну, не отходил от неё, восхищённый её стремлением сделать эту свадьбу самой прекрасной из всех, какие только видел город спокон веку. Все их субботы посвящались походам по специализированным магазинам, все воскресенья — изучению каталогов и отобранных накануне образцов. Иногда в конце очередного уик-энда ему казалось, что излишне скрупулёзный выбор скатертей и букетов для свадебных столов украдёт у красоты церемонии больше, чем к ней добавит. С каждой проходящей неделей энтузиазма у него оставалось все меньше.
* * *
Весна выдалась ранней, рестораны старого порта уже выставили столики наружу, террасы протянулись до самого открытого рынка. Анна и Джонатан, трудившиеся с самого утра, отдыхали за огромным блюдом с дарами моря. Но и сейчас Анна не расставалась с блокнотом. Глядя, как она что-то подчёркивает на последней странице, Джонатан лелеял надежду, что является свидетелем долгожданного завершения затянувшихся приготовлений. Ещё четыре недели -и в этот самый час их союз скрепят священные узы законного брака.— Три уик-энда полного отдыха придутся очень кстати, если мы намерены встретить день «Д» в полном сознании.
— Изволишь шутить? — откликнулась Анна, жуя ручку.
— Знаю, это твоя любимая ручка. За эти месяцы ты их сжевала штук двадцать. Не попробуешь ли для разнообразия устриц?