Левицкий Геннадий. Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы

   – Мой воспитатель, – сказал он, – имел обыкновение обшаривать мою постель и одежду, разыскивая, не спрятала ли мне туда мать какого-нибудь лакомства или чего-нибудь сверх положенного.
   Александру было с кого брать пример. Властолюбие Олимпиады не знало границ; и даже находящуюся в опале у собственного мужа – враги боялись ее больше чем Филиппа. Когда в руки афинян попали гонцы Филиппа, они прочли все послания «и только письма Олимпиады не вскрыли и нераспечатанными доставили противнику». Плутарх объясняет это человеколюбием афинян, но кто был знаком с изощренной местью коварнейшей женщины, вряд ли прикоснулся бы к ее письму.
   Положение царицы не дало возможности Олимпиаде утолить свою любовь к власти. Филиппу нужны были женщины только для постели, но не для трона. И Олимпиаде ничего не осталось, как только заниматься сыном и передать ему свою нерастраченную любовь. Она добилась, что сын, еще не совершив ничего значительного, требовал отношения к себе как к богу. Это Олимпиада внушила ему, что он велик, и Александр искренне не понимал, почему люди этого не замечают.
   В мальчике настолько рано проявилось непомерное честолюбие, что он не мог даже порадоваться за успехи отца. Плутарх свидетельствует:

   Всякий раз, как приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим сверстникам:
   – Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами не удастся совершить ничего великого и блестящего. Стремясь не к наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам.

   Занятый военными походами и многочисленными любовницами, Филипп редко виделся с сыном. И тот при каждой встрече не переставал удивлять отца – невозмутимого Филиппа, который сумел сохранить полное равнодушие на лице после победы над Грецией. Весьма примечателен случай с покупкой коня, который станет одной из самых больших привязанностей Александра в этом мире. Эту норовистую лошадь Александр будет любить больше всех женщин на свете; в честь нее будет основан город Букефалия.

   Фессалиец Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за 13 талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала, считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом Александр сказал:
   – Какого коня теряют эти люди только потому, что по собственной трусости и неловкости не могут укротить его.
   Филипп сперва промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова, царь сказал:
   – Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше умеешь обращаться с конем.
   – С этим, по крайней мере, я справляюсь лучше, чем кто-либо другой, – ответил Александр.
   – А если не справишься, какое наказание понесешь ты за свою дерзость? – спросил Филипп.
   – Клянусь Зевсом, – сказал Александр, – я заплачу то, что стоит конь!
   Поднялся смех, а затем отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу подбежал к лошади, схватил ее за узду и повернул мордой к солнцу: по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сначала, слегка натянув поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду. Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой, но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним, гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:
   – Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!

 

Усмирение Букефала (Гравюра XVII века)

 
   Филипп, несмотря на размолвки, любил сына, «так что даже радовался, когда македоняне называли Александра своим царем, а Филиппа полководцем». Дальновидный политик упрямо не хотел замечать, что становится помехой на пути сына, и жестоко поплатился за это. Все чаще Александр разрушает планы отца и ведет свою игру, несомненно, не без помощи матери. Олимпиада упорно вела сына к власти, не упуская ни малейшей мелочи, которая могла помочь либо помешать в достижении желанной цели.
   Угрозу своим планам Олимпиада почувствовала, когда сатрап Карии, стремясь заключить союз с Филиппом, предложил свою дочь в жены его сыну Арридею. По утверждению Плутарха, «друзья и мать Александра стали клеветать на его отца, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет обеспечить Арридею царскую власть».
   Обеспокоенный Александр ради власти был готов на все. Он послал к правителю Карии своего гонца и предложил «отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо этого породниться с Александром». Новый претендент в зятья сатрапу Карии понравился гораздо больше, но взбешенный Филипп прекратил всю эту свадебную возню.
   Олимпиада строго ограждала трон Македонии от возможных конкурентов и берегла его для Александра. Вот только количество конкурентов росло с каждым годом: родила сына и последняя жена Филиппа – Клеопатра – та самая, на свадьбе с которой у Филиппа с сыном произошла серьезная размолвка. Для Александра перспектива занять македонский трон становилась все более неопределенной, с каждым прожитым годом желанная корона не только не приближалась, наоборот, становилась призрачнее. Выход был только один: избавиться от того, кто неутомимо производит наследников, не думая о последствиях. И Филипп, полный сил и энергии, погибает от кинжала убийцы.
   Эта женщина умела мстить; смерти Филиппа, когда-то ее отвергнувшего, Олимпиаде показалось мало. Когда Олимпиада узнала об убийстве мужа, то немедленно поспешила на похороны под предлогом исполнения последнего долга и в ту же ночь возложила на голову Павсания, который висел на кресте, золотой венец. Оказалось, это было лишь началом сведения счетов с мертвым Филиппом. Как пишет Юстин, «спустя немного дней она сожгла снятый с креста труп убийцы над останками своего мужа и приказала насыпать холм на том же месте; она позаботилась и о том, чтобы ежегодно приносились умершему жертвы, согласно с верованиями народа». Таким образом, пришедшие поклониться праху Филиппа, невольно отдавали почести и его убийце. Наконец, она посвятила Аполлону меч, которым был заколот царь. По словам Юстина, все это она делала настолько открыто, как будто боялась, что преступление, совершенное ею, будет приписано не ей.
   Плутарх сообщает, что слабоумие Арридея – соперника Александра – тоже дело рук Олимпиады:

   Арридей, сын Филиппа от распутницы Филинны, был слабоумным из-за телесного недуга. Недуг этот не был врожденным и возник не сам собой: рассказывают, что, когда Арридей был ребенком, у него проявлялись добрые и благородные наклонности, но потом Олимпиада при помощи всяческих зелий довела его до того, что он лишился рассудка.

   С неслыханной жестокостью Олимпиада расправилась с Клеопатрой – той, что скрасила последние годы жизни Филиппа и родила ему сына. По свидетельству греческого историка Павсания, Олимпиада убила маленького сына Филиппа и Клеопатры, затем вместе с матерью приказала бросить в огромный медный котел, под которым был разложен огонь.
   Даже Александр «очень возмущался тем, что Олимпиада в его отсутствие жестоко расправилась с Клеопатрой». И все же царем он стал, и матери был благодарен всю оставшуюся жизнь.

Горе побежденным

   Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств.

Диодор Сицилийский. Историческая библиотека

   После смерти коварного деятельного Филиппа ветер свободы вскружил головы его греческих подданных. Надеясь, что при молодом неопытном царе удастся вернуть то, что потеряли, один за другим начали восставать против македонского владычества свободолюбивые греческие полисы.
   Филипп оставил Александру великолепную конницу, сильный флот и, главное, созданную им непобедимую македонскую фалангу: сплошную стену воинов, спаянных железной дисциплиной и состоявшую не из капризных наемников, а свободных пастухов и земледельцев. Важное наследие – македонская тактика боя, позволившая покорить практически все сопредельные территории, до которых дотянулся воинственный Филипп.
   Идея завоевания Персидской державы тоже принадлежит Филиппу. Он же собрал для этой цели огромную силу. По словам Юстина, численность вспомогательных отрядов, которые обязана была поставить Греция, определялась в 200 тысяч пехотинцев и 15 тысяч всадников. «Сверх этого количества – македонское войско и отряды варваров из покоренных Македонией соседних племен». Собственно, поход начался незадолго до смерти Филиппа; в начале весны 336 года «он послал вперед в Азию, подвластную персам, трех полководцев: Пармениона, Аминту и Аттала».
   Как только Александр принял царскую власть, он отправился в Пелопоннес, созвал собрание эллинов и обратился с просьбой вручить ему командование походом против персов. Такое право было предоставлено Филиппу, и Александр, едва успев оплакать отца, спешил получить в наследство не только его владения, но и намерения.
 

Юный Александр

 
   Право на воплощение грандиозных замыслов Филиппа Александру пришлось завоевывать не только красноречием, которым он похвастаться, кстати, не мог. Вместо желанной Азии Александр отправился во Фракию усмирять иллирийцев и трибалов. Сын Филиппа впервые предстает перед нами в образе царя-полководца.
   Война была нелегкой, потому что велась в горах, прекрасно знакомых восставшим, умело использовавшим рельеф родной местности. Мятежники заняли горную вершину, затащили на нее телеги и приготовились сбросить их на фалангу Александра, когда та появится в ущелье.
   Александр с огорчением убедился, что иного пути для его войска нет.

   Он отдал гоплитам следующий приказ: когда телеги станут валиться на них, то пусть солдаты в тех местах, где дорога широка и можно разбить строй, разбегаются так, чтобы телеги падали в промежутки между людьми; если же раздвинуться нельзя, то пусть они падают на землю, прижавшись друг к другу и тесно сомкнув свои щиты: тогда телеги, несущиеся на них, вследствие быстрого движения, скорее всего, перепрыгнут через них и не причинят им вреда.

   Так описывает Арриан бой с горными племенами. Весьма сомнительно, что щиты могли служить хорошей защитой от тяжелых телег и огромных валунов, сбрасываемых с гор, но Арриан утверждает, что телеги «прокатившись по щитам, ни одного человека не убили». Победа досталась Александру.
   Затем он переправился через Истр и достиг земель независимых кельтов. От них прибыли послы с мирными предложениями. Гордыня молодого македонского царя уже тогда шла впереди его. Арриан сообщает:

   Кельтов он еще спросил – чего в мире они больше всего боятся? Он надеялся, те скажут, что больше всего боятся они именно его. Ответ кельтов не соответствовал его надеждам. Жили они далеко от Александра, в местах непроходимых, видели, что ему не до них, и ответили, что боятся, как бы не упало на них небо. К Александру они отправили послов потому, что восхищаются им, но не из боязни или ради выгоды. Александр назвал их друзьями, заключил с ними союз и отослал обратно, заметив только, что кельты хвастуны.

   Тем временем у Александра появились большие неприятности в Греции. Восстал влиятельнейший город Эллады – Фивы. Смелости мятежникам придали слухи, что молодой царь умер в Иллирии. Многие греческие города также собирались примкнуть к Фивам, если их смелое предприятие увенчается успехом.
   Война с собственными подданными была чрезвычайно трудной и стоила Александру огромных жертв. Его полководец Пердикка во время штурма города «упал, пораженный стрелой. Его унесли в тяжелом состоянии в лагерь: поправился он с трудом». Фиванцы отбили штурм, при этом погиб начальник лучников, критянин Эврибот; и лишь когда Александр бросил на врагов плотную стену фаланги, ситуация изменилась в пользу македонян. При взятии города погибло более 500 македонян – гораздо больше, чем Александр будет терять в битвах с персами, которые принесут ему всемирную славу.
   Диодор Сицилийский описывает последние часы Фив:

   Фиванцы, храня в душе любовь к свободе, настолько не дорожили жизнью, что при встрече с врагом схватывались с ним врукопашную, подставляя себя под удары. По взятии города ни один фиванец не попросил македонцев пощадить ему жизнь и не припал трусливо к коленям победителей.
   Эта доблесть не вызывала, однако, никакого сострадания у врагов, и дня оказалось мало для их свирепой мести. По всему городу тащили детей и девушек, жалостно взывавших к матерям. Дома были ограблены, и все население города обращено в рабство.
   Из уцелевших фиванцев одни, израненные и почти терявшие сознание, схватывались с врагами и умирали вместе с ними; другие, опираясь на обломок копья, встречали бежавших на них и в этом последнем бою предпочитали свободу спасению.
   Множество людей было перебито, всюду по городу было полно трупов, и, однако, не нашлось никого, кто бы сжалился над судьбой обездоленных. Феспийцы, платеяне, орхоменцы и прочие из эллинов, враждебно настроенные к фиванцам, пошли в поход вместе с царем и, ворвавшись в город, выместили свою вражду на несчастных. Много жестокого страдания было в городе. Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств.
   Наконец всех застигла ночь, дома были разграблены; дети, женщины и старики, укрывшиеся в святилищах, жестоко выгнаны оттуда.

   Взятие города, «первого тогда в Элладе по силе и воинской славе», Арриан объясняет «гневом божества за измену эллинам в Персидскую войну». Версия эта пришлась по душе Александру, и он сделал все, чтобы гнев божества был как можно более эффектным и запоминающимся. К несчастью для Фив, у них было много завистников и врагов. Фивы срыли до основания, всю землю, кроме священной, разделили между союзниками; детей, женщин и оставшихся в живых фиванцев продали в рабство.
   Таким образом Александр удовлетворил низменные чувства некоторых греческих полисов и попутно решил еще одну проблему. Ужасная судьба Фив избавила Александра от многих противников в Греции, о чем мы узнаем, в частности, от Арриана.

   Когда остальные эллины узнали о беде фиванцев, то аркадяне, которые выступили уже, чтобы помочь фиванцам, постановили казнить тех, кто поднял их на эту помощь. Элейцы вернули обратно своих изгнанников, так как они были друзьями Александру.
   Этолийские племена отправили – каждое особо – посольства с мольбой о прощении: они, сообразуясь с известиями от фиванцев, тоже подняли восстание. Афиняне справляли великие мистерии, когда к ним прямо после сражения прибыли люди из Фив. В ужасе они бросили мистерии и стали свозить свой скарб из хуторов в город.
   Народное собрание, по предложению Демада, отправило к Александру посольство из 10 человек, которых выбрали из всех афинян, зная, что они особенно близки к Александру.
   Они должны были передать ему следующее: народ афинский поздравляет его с благополучным возвращением от иллирийцев и трибалов (поздравление несколько запоздало) и радуется, что наказал фиванцев за их восстание.

   Кто-то назовет первой жестокостью Александра во время восточного похода уничтожение финикийского города Тира – древнейшего центра мировой торговли. Но как назвать стертый с лица земли крупнейший греческий город Фивы, причем задолго до Тира? Надо сказать, Александр довольно часто будет проводить подобные устрашающие акции во время бесконечно долгой борьбы за власть над миром.
   Кто-то скажет, что во время осады Тира проявились новые черты Александра, что он начал вести себя более деспотично. Увы! Деспотом Александр стал еще до того как получил царскую корону, а жестокость была непременной спутницей Александра, только со временем она казалась все более бессмысленной. Удачливый завоеватель становился все более безжалостным и своенравным, все чаще руководствовался он своей подозрительностью, но не разумной достаточностью; все менее он будет снисходителен к тем, кто посмеет ему возразить, либо усомнится в божественном его происхождении.
   Наставником Александра был величайший философ Аристотель, но царь гораздо лучше усвоил уроки другого учителя – Олимпиады. Юстин говорит с заметным осуждением:

   Прежде чем отправиться на войну с персами, Александр умертвил всех родственников своей мачехи, которых Филипп (в свое время) поставил во главе управления, выдвинув на самые высокие и почетные должности. Не пощадил он и собственных своих родных, которые казались ему способными царствовать, чтобы в Македонии, когда он будет далеко от нее, не было почвы для мятежей. Он увел с собой в качестве соратников всех наиболее одаренных царей-данников, оставив для охраны государства менее предприимчивых.

Александр в Азии

   Он вел войско навстречу неприятельским копьям и стрелам на обрывистые скалы, усеянные пехотой и конницей врага, через реку, которая течением сносила коней и накрывала всадников с головой, и казалось, что им руководит не разум, а безрассудство, и что он действует, как безумец.

Плутарх. Александр

   Численность войска, которое Александр смог выставить на восточную кампанию, катастрофически уменьшилась, если сравнивать с армией, что планировал переправить в Азию Филипп. По сведениям того же Юстина, в войске его было 32 тысячи пехотинцев, 4500 всадников, 182 корабля.

   Трудно сказать, что более удивительно: то ли, что он покорил мир со столь небольшим отрядом, или то, что он (имея так мало войск) отважился начать войну. Когда он набирал войско для столь опасной войны, он взял в него не сильных юношей, не людей цветущего возраста, а ветеранов, в большинстве своем уже отслуживших свой срок, сражавшихся еще под командой отца его и дядей, так что можно было подумать, что это не солдаты, а отборные учителя военного дела. Командные должности занимали исключительно люди не моложе шестидесяти лет, так что, если бы ты посмотрел на начальников лагерей, ты бы сказал, что перед тобой сенат какой-то древней республики. Поэтому в сражении никто не думал о бегстве, а всякий – о победе, каждый надеялся не на быстроту ног, а на силу рук.

   Согласно Арриану численность армии Александра также явно не соответствовала величине его замыслов: «вел он с собой пеших, легковооруженных и лучников немногим больше 30 000, а всадников свыше 5000».

Полководец Александр

 
   Плутарх сообщает дополнительные подробности:

   Средств на содержание войска у Александра было не более семидесяти талантов, продовольствия было только на тридцать дней, кроме того, царь задолжал двести талантов.

   Впрочем, древние авторы не упомянули о главном: с войском была поистине безмерная энергия Александра и столь же огромное желание победить всех и завоевать все. Как оказалось – это немало.
   Весной 334 года до н. э. Александр отправился к Геллеспонту, поручив управление Македонией и Грецией Антипатру. Больше Александр не появится на родине: маленькая Македония будет интересовать его только как источник живого материала, необходимого царю-авантюристу для покорения остального мира. Собственно, Александр и не собирался возвращаться в Македонию, о чем свидетельствует интересный рассказ Плутарха.

   Несмотря на то, что при выступлении Александр располагал столь немногим и был стеснен в средствах, царь прежде, чем взойти на корабль, разузнал об имущественном положении своих друзей и одного наделил поместьем, другого – деревней, третьего – доходами с какого-нибудь поселения или гавани. Когда, наконец, почти все царское достояние было распределено и роздано, Пердикка спросил его:
   – Что же, царь, оставляешь ты себе?
   – Надежды! – ответил Александр.
   – В таком случае, – сказал Пердикка, – и мы, выступающие вместе с тобой, хотим иметь в них долю.
   Пердикка отказался от пожалованного ему имущества, и некоторые из друзей Александра последовали его примеру. Тем же, кто просил и принимал его благодеяния, Александр дарил охотно, и таким образом он роздал почти все, чем владел в Македонии.

   С момента начала похода Александр стремится везде и всегда быть первым. Он сам правит адмиральским кораблем, он первым высаживается в Азии. Эта жажда первенства в данном случае не стоила никаких жертв Александру, но со временем она гипертрофируется в безумное маниакальное желание быть первым в любой опасности.
   Грандиозное мероприятие Александра было только его войной, совершенно ненужной ни македонянам, ни грекам, хотя очередной претендент на мировое господство и пытался провозгласить благородную цель: месть персам за прежние войны с греками.
   Между тем Александр отправился в поход, рассчитывая только на себя – таков вывод Арриана. И далее историк с восхищением подчеркивает, что «нет другого человека, который – один – совершил бы столько и таких дел; никого нельзя ни у эллинов, ни у варваров сравнить с ним по размерам и величию содеянного». Послушаем рассказ Арриана.
 
   Итак, Александр вступил на земли, подвластные персам. Немногочисленность его войска вызвала лишь презрение у сатрапов Дария.
   Один только родосец Мемнон на совете персидских военачальников предложил не вступать в сражение с Александром, ибо знал, что представляет собой македонская фаланга.
   – Надо отступать, вытаптывать подножный корм конницей, жечь урожай и не щадить даже своих городов: Александр не сможет остаться в стране, где нет провианта, – советовал родосский наемник.
   На это перс Арсит, правитель Фригии, ответил, что не допустит, чтобы у его подданных сгорел хоть один дом.
   Александр был столь же опрометчив, как и его враги. Казалось, военачальники противостоявших армий состязались в проявлении гордыни и пренебрежения друг к другу.
   Александр подошел к реке Граник, ведя за собой войско, построенное двойной фалангой, прикрытое всадниками с обоих флангов. В это время разведка донесла, что за Граником стоит огромное готовое к бою войско персов. Старый военачальник Парменион предложил Александру вполне разумные действия:
   – Мне представляется, царь, что хорошо было бы в данной обстановке стать нам лагерем на этом берегу реки. Я не думаю, чтобы враг, у которого пехота значительно уступает нашей, осмелился расположиться вблизи нас; тем самым он даст нашему войску возможность легко переправиться на рассвете. И мы перейдем раньше, чем они успеют построиться. Теперь же опасно приступать к этому делу: нельзя ведь вести войско через реку вытянутым строем: видно, как тут много глубоких мест, а сами берега, – ты видишь, как они высоки и обрывисты. Если же воины станут переходить в беспорядке или колонной – в этом положении они всего слабее, – то на них нападет выстроившаяся конница врага. Первая же неудача будет тяжела и для нашего положения сейчас, и сделает сомнительным исход всей войны.