Страница:
Богиню Тиннит (Танит) почитали во многих финикийских городах, но ее культ стоял на втором плане – после богини Астарты, и лишь в Карфагене Тиннит пользовалась особым почетом. Богиня-дева, предстающая в образе луны, повелевала небом, управляла ветром и дождем, была покровительницей плодородия и деторождения. Символом Тиннит считался голубь; она изображалась в виде крылатой женщины с лунным диском в руках, прижатых к груди. В качестве средства передвижения богиня использовала льва.
К человеческим жертвоприношениям Тиннит имеет лишь косвенное отношение, поскольку часто изображалась в паре с богом Баал-Хаммоном, и принято считать их супружеской четой. Даже обязанности у них были схожие: муж Тиннит – бог солнца – отвечал за плодородие земли и мужскую силу человека. Баал-Хаммон изображался в виде могучего старца с посохом в руке, наконечником которого был колос или сосновая шишка – символы бессмертия и мужской плодовитости. Греки отождествляли Баал-Хаммона с Сатурном.
Именно с мужем Тиннит – этим благочестивым старцем – и связана самая жестокая и бесчеловечная страница истории Карфагена. Дело в том, что Баал-Хаммону требовались человеческие жертвы, причем бог был гурманом – его аппетит могли удовлетворить только сыновья из самых знатных карфагенских семейств.
Какой родитель желает отдать собственного ребенка на публичное сожжение в печи Баал-Хаммона, если он не закоренелый фанатик? Хитрые карфагеняне нашли выход: они тайком покупали детей рабов и выращивали их для этой цели. Когда приходило время великой жертвы, карфагеняне с радостными лицами отдавали «своих» детей на съедение богу. (Радоваться полагалось не оттого, что обманули бога, но сам процесс удовлетворения жестокой похоти Баал-Хаммона считался событием праздничным.)
Жертвоприношение совершалось следующим образом (по Диодору): «У карфагенян была медная статуя Сатурна, протягивающая вперед ладони рук, наклоненные к земле так, чтобы мальчик, которого на них клали с целью жертвоприношения, соскользнул и упал прямо в глубокую огненную печь».
В конце IV века до н. э. на Карфаген разом обрушились многие несчастья. В частности, в 309 году до н. э. карфагенское войско потерпело страшное поражение под стенами Сиракуз на Сицилии. Удача настолько окрылила сиракузского тирана Агафокла, что он перенес войну на африканскую землю. Ему удалось захватить Тунет – крупный город, подвластный Карфагену. Пунийцы спешно набрали новую армию и под руководством военачальников Бомилькара и Ганнона отправили навстречу грекам. И это карфагенское войско Агафокл разбил; Ганнон погиб. Узнав о бедах карфагенян, восстали подвластные им нумидийцы.
Мятеж нумидийцев удалось подавить, но следующая неприятность пунийцев ожидала на улицах самого Карфагена. В 308 году до н. э. Бомилькар решил захватить власть в свои руки: повсюду шли уличные бои, началась страшная паника, ибо карфагеняне решили, что в город ворвались греки Агафокла.
В таких обстоятельствах вполне естественной была мысль, что на Карфаген обрушился гнев богов. О том, что жертвоприношения Баал-Хаммону были не совсем должного качества, знало слишком много людей, а потому причину недовольства особо почитаемого бога нашли скоро. «И когда был проведен строгий розыск, то среди предназначенных в жертву были найдены дети, специально подмененные и поставленные на место других, – сообщает Диодор Сицилийский. – Взвешивая все это в уме и видя теперь врага, стоящего у их стен, они были охвачены таким приступом суеверия, как будто полностью отвергли религию своих предков. Чтобы незамедлительно исправить свое упущение, они принесли в жертву от имени государства двести сыновей знатных родов; и еще не менее трехсот принесли себя в жертву добровольно».
После такого жертвоприношения жизнь Карфагена начала налаживаться. Мятеж Бомилькара подавили, а его самого предали жестокой казни. Сицилийского тирана Агафокла не только выбросили из Африки, но и принудили заплатить большую контрибуцию.
Некоторые исследователи утверждают: поскольку история пишется победителями, римляне намеренно пытались очернить Карфаген, возводя на него небылицы. Дикий обряд прибавил немало дурной славы Карфагену и являлся одним из оправданий для римлян, стерших город с лица земли.
Однако в новейшее время археологи обнаружили в подвалах храма богини Тиннит большое количество керамических сосудов с прахом младенцев. Такие же погребальные урны во множестве найдены при раскопках других пунийских городов. Впрочем, то были «дела давно минувших дней»: во времена Пунических войн ни один античный автор не упоминает о человеческих жертвоприношениях у карфагенян – они, как и остальные народы, перешли на животных. А вот сами римляне, изо всех сил старавшиеся опорочить заклятого врага, гораздо позже карфагенян отказались от страшных жертв. Источники показывают, что в трудные времена римляне пытались добиться благосклонности богов изуверским способом. Один случай описывает Тит Ливий.
В 216 году до н. э. римляне потерпели поражение при Каннах. В дополнение к этому несчастью сразу две весталки, Отилия и Флорония, были уличены в блуде – последнее событие для богобоязненных римлян было едва ли не страшнее поражения в битве с Ганнибалом. Одна весталка покончила с собой, а вторую, по традиции, живой закопали в землю около Коллинских ворот.
«Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; также галла и его соплеменницу, а еще грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже проводились человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям».
Ливий, пытаясь оправдать римлян, скромно пишет о необычности жертвы, чуждости ее римским священнодействиям. Но из цитаты видно, что подобная практика была не такой уж и редкостью, если на Бычьем рынке существовало даже определенное место для обряда. И конечно, ни религия, ни законы не запрещали такие жертвоприношения. Более того, римляне действовали по указанию Священных книг. Несколько ранее, во время тяжелой войны с галлами (225–222 годы до н. э.), римляне подобным же образом пытались умилостивить богов.
Другой автор, Плутарх, также пытается смягчить недостойные деяния римлян:
«Обычно избегающие всего варварского и чужестранного и в своих суждениях о богах следующие насколько это возможно, греческой умеренности римляне тут, когда вспыхнула эта война, вынуждены были покориться неким прорицаниям в Сивиллиных книгах и на Бычьем рынке зарыли живьем в землю двоих греков – мужчину и женщину – и двоих галлов – тоже мужчину и женщину; по этой причине и до сих пор совершаются в ноябре тайные священнодействия, видеть которые грекам и галлам воспрещено».
А вот свидетельство Орозия о подобном мероприятии:
«В третий год (227 год до н. э.) могущественные понтифики нечестивыми жертвоприношениями бессовестным образом обагрили кровью несчастный город; ибо ведь децемвиры, следуя обычаю древнего суеверия, на Бычьем рынке погребли живыми галльского мужа и галльскую женщину вместе с гречанкой. Однако то магическое действо имело обратный результат, ибо те ужасные убийства чужеземцев, которые были совершены, римляне очистили от скверны позорной гибелью своих (воинов)».
О человеческих жертвоприношениях на Бычьем рынке сообщает и Плиний Старший. Но такого рода жертвоприношения римлян более известны нам в другой форме. В 264 году до н. э. Децим Юний Брут впервые устраивает гладиаторские игры в память о своем умершем отце. На Бычьем рынке было выставлено три пары бойцов, одновременно сражавшихся друг против друга.
Что есть битва гладиаторов – театр, спорт или самое настоящее человеческое жертвоприношение? Гладиаторский бой, устроенный Брутом, был призван умиротворить дух богов. Именно как погребальная жертва, заимствованная у этрусков, гладиаторские бои будут еще долгое время проходить в честь умерших. И не случайно первый бой состоялся именно на Бычьем рынке, который, согласно сведениям античных авторов, и был местом принесения людей в жертву.
Позже пролитие на арене крови гладиаторов станет любимым зрелищем римлян. Индустрия жестокого развлечения развивалась и требовала новых, необычных грандиозных жертв. Кровавые жернова уничтожат сотни тысяч жизней на потеху толпе. Накануне спуска воды из Фуцинского озера в 52 году Клавдий устроил навмахию (морскую битву), в которой участвовало 19 тысяч гладиаторов на 100 кораблях, разделенных на два враждебных флота: «сицилийский» и «родосский». И это только один бой!..
Военные силы Карфагена
В начальной истории Карфагена войско состояло из народных ополченцев. Однако пунийцы – нация торговая, и меч в руки брали весьма неохотно. Ко времени Пунических войн они настолько обленились, что предпочитали воевать наемной армией. Карфагенская знать лишь служила в так называемом «священном отряде» и поставляла командиров для разноплеменного воинства. Конечно, Карфаген, будучи одним из богатейших городов мира, мог себе это позволить. И все шло хорошо, когда очередная война была победоносной, противник слабым, а добыча и жалованье удовлетворяли аппетиты войска. Но, поскольку наемники сражались не за родину, а исключительно за деньги и военную добычу, они не привыкли (и не хотели) стойко переносить трудности войны, а невыплата или хотя бы задержка жалованья довольно часто превращала их во врагов по отношению к работодателям.
Почти насильственно мобилизовывались и подвластные Карфагену ливийцы. Однако у жителей Ливии из-за грабительских налогов и презрительного отношения к ним пунийцев защищать интересы Карфагена желания было не больше, чем у наемников. Во время периодически возникавших мятежей и они часто принимали враждебную сторону. Аппиан Александрийский говорит, что после 1-й Пунической войны «ливийцы были раздражены на них за избиение 3 тысяч своих сограждан, которых карфагеняне распяли за то, что они перешли на сторону римлян».
Чтобы управлять разноязыкой, склонной к неповиновению массой, необходимо было обладать незаурядным талантом. Человек, который виртуозно вел к победам такое войско, вызывает восхищение даже у врага карфагенян – Полибия:
«В течение 16 лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы; подобно искусному кормчему, он непрерывно удерживал их в повиновении; огромные полчища, к тому же не однородные, но разноплеменные, сумел охранить от возмущений против вождя и от междоусобных раздоров. В войсках его были ливийцы, иберы, бигуры, кельты, финикийцы, италийцы, эллины – народы, не имевшие по своему происхождению ничего общего между собой ни в законах, ни в нравах, ни в языке, ни в чем бы то ни было ином. Однако мудрость вождя приучила столь разнообразные и многочисленные народности следовать единому приказанию, покоряться единой воле, при всем непостоянстве и изменчивости положений, когда судьба то весьма благоприятствовала ему, то противодействовала. Вот почему нельзя не дивиться даровитости вождя в Ганнибале и не утверждать с уверенностью, что, начни он осуществление своего замысла с других частей мира и закончи римлянами, Ганнибал довел бы благополучно свое дело до конца».
Нумидийский всадник из армии Ганнибала
У карфагенян была великолепная конница, состоявшая в основном из нумидийцев – искуснейших наездников. После покорения Испании ее народы также пополнили ряды конницы Ганнибала. Ее превосходство над римской было неоспоримо, именно всадники обеспечили пунийцам важнейшие победы. Впрочем, и поражением в последней битве 2-й Пунической войны карфагеняне обязаны коннице: нумидийский царь Масинисса перешел на сторону римлян, и таким образом самое эффективное оружие обратилось против пунийцев.
В карфагенском войске состояли и другие признанные мастера своего дела – балеарские пращники. Казалось бы, занятие нехитрое, и материал для стрельбы валялся прямо под ногами. Приспособление для стрельбы представляло собой ремень (или веревку), сложенный вдвое. Один конец ремня сворачивался в петлю и надевался на кисть пращника. В центре имелось расширение для метательного снаряда, а второй конец оружия пращник сжимал в кулаке. Затем воин вращал пращу над головой и в момент самого сильного взмаха отпускал свободный конец ремня (или веревки).
Все просто, но необходимо было запустить камень во врага и попасть в него (а не в лоб стоящего рядом товарища), подобрать такой снаряд, чтобы он не выскользнул во время раскручивания пращи. Это уже большое искусство, которому жители Балеарских островов обучались всю жизнь.
«Оружие островитян составляют три пращи, одну из которых они обматывают вокруг головы, другую – вокруг туловища, а третью держат в руках, – рассказывает Диодор Сицилийский. – Во время боевых действий они мечут камни, намного большие, чем другие (пращники), и притом с такой силой, что кажется, будто снаряды посылает катапульта. Поэтому при штурме крепостных стен они поражают (воинов), стоящих между зубцами, нанося им тяжелые раны, а в сражениях пробивают щиты, шлемы и любой доспех. Стреляют они так метко, что почти никогда не бьют мимо цели. Причина того – постоянные упражнения с самого детства, поскольку матери заставляют маленьких детей (то и дело) стрелять из пращи, а целью является прикрепленный к шесту хлеб: обучающийся не получает еды, пока не попадет в хлеб, – только тогда мать позволяет ему взять и съесть (этот хлеб)».
Диодор повествует о весьма странных обычаях народа, в совершенстве владевшего пращой. Хотя они не касаются противостояния Рима и Карфагена, но весьма интересны.
«Во время свадебного пира родственники и друзья, сначала самый старший, затем следующий по возрасту и все прочие в порядке (старшинства) соединяются с невестой, причем последним удостаивается этой чести жених. Нечто особенное и совершенно необычное совершают они и при погребении покойных. Тело разрезают деревянными (ножами), кладут части его в сосуд, а сверху насыпают множество камней». С камнями все ясно: каким оружием сражался, с тем и отправляйся в мир иной, но зачем покойника резать на части?
Женщины были самой большой слабостью жителей Балеарских островов. «Туземцы превосходят всех прочих людей женолюбием, испытывая к женщинам столь сильную склонность, что если приплывшим сюда морским разбойникам случается где-то похитить женщин, островитяне отдают взамен трех, а то и четырех мужчин».
Самое интересное, что к деньгам балеарцы были вовсе равнодушны, впрочем, в этом была своя разумная логика. «Серебряными и золотыми монетами они никогда не пользуются и вообще запрещают ввозить их на остров… Таким образом, чтобы на добро их не покушались, они сделали так, что накопление серебра и золота им чуждо. Поэтому, в соответствии с таким решением, когда островитяне в старину участвовали в походах карфагенян, они не привозили на родину денег, но в качестве платы им всегда давали женщин и вино». Можно сказать, что лучшие в мире пращники не стоили Карфагену и гроша. Впоследствии жителей Балеарских островов римляне широко использовали в своих армиях, воевавших по всему миру. Правда, Риму они стали обходиться дороже, ибо каменные ядра для пращи заменяли более эффективными свинцовыми.
Пунийцы обладали страшнейшим оружием, которого римляне не имели, – боевыми слонами. Их атака была страшна в психологическом отношении и чрезвычайно губительна. Однако римляне научились бороться и с ними, иногда им удавалось развернуть обезумевшее стадо гигантских животных на самих карфагенян, и последним было вдвойне обидно гибнуть под мощными копытами собственных слонов.
Довольно широко использовали карфагеняне и артиллерию. К примеру, в 3-ю Пуническую войну Карфаген выдал по требованию римлян 3 тысячи катапульт.
Что касается военно-морского флота, то здесь Карфагену принадлежала пальма первенства. «Этого и следовало ожидать, – замечает Полибий, – ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов». К началу 1-й Пунической войны на Средиземном море неоспоримо господствовал карфагенский флот.
Пунийский флот в основном состоял из триер (судно, где по каждому борту весла были в три ряда; иначе об этом говорят: в три яруса, на трех палубах) и пентер (судно с пятью рядами весел). Морская тактика карфагенян заключалась в том, чтобы пробить вражеский корабль бронированным носом собственного судна либо, проходя мимо борта корабля противника, сломать весла. Оттого корабли карфагенян отличались маневренностью и скоростными качествами.
Несмотря на то, что карфагеняне являлись потомственными кораблестроителями, они следили за всеми новинками в морском деле. В III веке до н. э. весьма славились корабли, производимые на острове Родос. Одно такое судно в 1-ю Пуническую войну сражалось под карфагенским флагом, и Полибий восхищается его великолепной маневренностью, а также дерзостью и безумной храбростью команды. Дело происходило под Лилибеем, на Сицилии. Римляне блокировали город с суши и с моря, так что ни одно карфагенское судно не могло войти в гавань Лилибея.
«Тогда некий знатный гражданин Ганнибал, по прозванию Родосец, предложил, что проникнет в Лилибей… С радостью выслушали это предложение карфагеняне, но не верили в его осуществление, так как римский флот стоял на страже у входа в гавань. Между тем Ганнибал снарядил свой собственный корабль и вышел в море.
Древние гребные суда: триера (вверху) и пентера
На следующий день, гонимый попутным ветром, вошел в гавань на виду у всех римлян, пораженных его отвагой.
На другой день он немедля пустился в обратный путь. Между тем римский консул с целью надежнее охранить вход в гавань снарядил ночью десять быстрейших кораблей, сам стал у гавани и наблюдал за происходящим; тут же было и все войско. По обеим сторонам от входа в гавань корабли подошли возможно ближе к лагунам и с поднятыми веслами выжидали момента, когда карфагенский корабль будет выходить, чтобы напасть на него и захватить.
Родосец вышел в море на глазах у всех и до того изумил неприятелей дерзостью и быстротою, что не только вышел невредимым со своим кораблем и командою и миновал неприятельские суда, остававшиеся как бы в оцепенении, но, отойдя на небольшое расстояние вперед, остановился и вызывающе поднял весло. При быстроте его гребли никто не дерзнул выйти против него в море, и Ганнибал с единственным кораблем ушел, к стыду всего неприятельского флота. Так как он повторял то же самое многократно и впоследствии, то оказал карфагенянам большую услугу: их он извещал обо всех нуждах осаждаемых, ободрял, а римлян повергал своей смелостью в смущение».
И все же римляне с присущим этому народу упорством не оставляли надежды изловить наглеца.
«Они попытались было запереть устье гавани плотиною. Но на очень многих пунктах попытки их при значительной глубине моря не вели ни к чему: все, что ни бросали они в море, не держалось в нем на месте, но при самом опускании в воду относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением».
Наконец, в одном месте подводной плотины сел на мель карфагенский четырехпалубник, который по примеру Родосца выходил по ночам в море. Корабль, по словам Полибия, «сколочен был замечательно искусно».
Римляне захватили это судно и посадили на него отличную команду. Ночью, как обычно, в гавани Лилибея появился Родосец. На обратном пути он не придал значения тому, что вместе с ним гавань покидает карфагенский четырехпалубник, а когда увидел, что на нем отнюдь не пунийская команда, было уже поздно. «Корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью и состоявшие из отборных граждан, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей».
Римский дух и армия Рима
В отличие от карфагенян римляне комплектовали войско из своих граждан. Военная служба считалась почетной обязанностью. Причем эту обязанность мог исполнять не каждый: граждане, чей имущественный ценз был ниже 400 драхм, не имели возможности служить в пехоте или коннице – в крайнем случае, последних отправляли на презираемый легионерами флот. Кроме имущественного ценза, имелись ограничения по возрасту, физическим и нравственным качествам. Каждый гражданин до 46-летнего возраста был обязан совершить 10 походов в коннице или 20 – в пехоте. Никто не имел права занять государственную должность прежде, чем совершит 10 годичных походов.
Естественно, боеспособность римской армии была гораздо выше карфагенской. Сражались легионеры не за деньги, а за отечество, свои дома, жен, детей; мобилизация при возникновении опасности происходила мгновенно.
Дисциплина римской армии не шла ни в какое сравнение с карфагенской. Чтобы оценить степень повиновения долгу, послушаем рассказ Тита Ливия об ужаснейшем случае, получившем название «Манлиев правеж».
В 340 году до н. э., в консульство Тита Манлия Торквата (консул – высшее военное и гражданское должностное лицо Рима), Рим вел войну с латинами. Драться предстояло с племенем, родственным римлянам и по языку, и по обычаям, и по роду вооружений. Чтобы не было какой-нибудь ошибки, войску запретили сходиться с врагом вне строя.
Римские легионеры (Бронзовые статуи).
снаряжение легионера
Однажды в разведку с турмой всадников отправился сын консула – Тит Манлий. На свою беду, он столкнулся с дозором тускуланских всадников во главе с Гемином Месцием, «прославленным среди своих и знатностью, и подвигами». Короткая перебранка закончилась тем, что хвастливый Гемин вызвал на поединок Тита Манлия.
«Гнев ли подтолкнул храброго юношу, или боялся он покрыть себя позором, отказавшись от поединка, или же вела его неодолимая сила рока, только, забыв об отчей власти и консульском приказе, он очертя голову кинулся в схватку, не слишком заботясь о том, победит ли он или будет побежден. Когда остальные всадники, словно ожидая представления, подались в стороны, в образовавшемся пустом пространстве противники, наставив копья, пустили коней вскачь навстречу друг другу. Они столкнулись, и копье Манлия проскочило над шлемом врага, а копье Месция оцарапало шею лошади. Они развернули коней, Манлий первый изготовился для нового удара и сумел вонзить копье между ушей лошади; от боли конь встал на дыбы, начал изо всех сил трясти головой и сбросил всадника. Пока противник, опираясь на копье и щит, поднимался после грузного падения, Манлий вонзил ему копье в шею, и, выйдя через ребра, оно пригвоздило Месция к земле. Сняв вражеские доспехи, Манлий возвратился к своим и, окруженный радостным ликованием, поспешил в лагерь, а потом и в консульский шатер к отцу, не ведая своей грядущей участи: хвалу ли он заслужил или кару.
– Отец, – сказал он, – чтобы все видели во мне истинного твоего сына, я кладу к твоим ногам эти доспехи всадника, вызвавшего меня на поединок и сраженного мною.
Услышав эти слова, консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил:
– Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая ни консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем в меру тебе доступного подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором – забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок, чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным, на будущее. Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне, либо навсегда подорвать ее, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу.
После столь жестокого приказа все замерли, словно топор был занесен у каждого над головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такой торжественностью, какая только возможна в войске; а Манлиев правеж внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости».
К человеческим жертвоприношениям Тиннит имеет лишь косвенное отношение, поскольку часто изображалась в паре с богом Баал-Хаммоном, и принято считать их супружеской четой. Даже обязанности у них были схожие: муж Тиннит – бог солнца – отвечал за плодородие земли и мужскую силу человека. Баал-Хаммон изображался в виде могучего старца с посохом в руке, наконечником которого был колос или сосновая шишка – символы бессмертия и мужской плодовитости. Греки отождествляли Баал-Хаммона с Сатурном.
Именно с мужем Тиннит – этим благочестивым старцем – и связана самая жестокая и бесчеловечная страница истории Карфагена. Дело в том, что Баал-Хаммону требовались человеческие жертвы, причем бог был гурманом – его аппетит могли удовлетворить только сыновья из самых знатных карфагенских семейств.
Какой родитель желает отдать собственного ребенка на публичное сожжение в печи Баал-Хаммона, если он не закоренелый фанатик? Хитрые карфагеняне нашли выход: они тайком покупали детей рабов и выращивали их для этой цели. Когда приходило время великой жертвы, карфагеняне с радостными лицами отдавали «своих» детей на съедение богу. (Радоваться полагалось не оттого, что обманули бога, но сам процесс удовлетворения жестокой похоти Баал-Хаммона считался событием праздничным.)
Жертвоприношение совершалось следующим образом (по Диодору): «У карфагенян была медная статуя Сатурна, протягивающая вперед ладони рук, наклоненные к земле так, чтобы мальчик, которого на них клали с целью жертвоприношения, соскользнул и упал прямо в глубокую огненную печь».
В конце IV века до н. э. на Карфаген разом обрушились многие несчастья. В частности, в 309 году до н. э. карфагенское войско потерпело страшное поражение под стенами Сиракуз на Сицилии. Удача настолько окрылила сиракузского тирана Агафокла, что он перенес войну на африканскую землю. Ему удалось захватить Тунет – крупный город, подвластный Карфагену. Пунийцы спешно набрали новую армию и под руководством военачальников Бомилькара и Ганнона отправили навстречу грекам. И это карфагенское войско Агафокл разбил; Ганнон погиб. Узнав о бедах карфагенян, восстали подвластные им нумидийцы.
Мятеж нумидийцев удалось подавить, но следующая неприятность пунийцев ожидала на улицах самого Карфагена. В 308 году до н. э. Бомилькар решил захватить власть в свои руки: повсюду шли уличные бои, началась страшная паника, ибо карфагеняне решили, что в город ворвались греки Агафокла.
В таких обстоятельствах вполне естественной была мысль, что на Карфаген обрушился гнев богов. О том, что жертвоприношения Баал-Хаммону были не совсем должного качества, знало слишком много людей, а потому причину недовольства особо почитаемого бога нашли скоро. «И когда был проведен строгий розыск, то среди предназначенных в жертву были найдены дети, специально подмененные и поставленные на место других, – сообщает Диодор Сицилийский. – Взвешивая все это в уме и видя теперь врага, стоящего у их стен, они были охвачены таким приступом суеверия, как будто полностью отвергли религию своих предков. Чтобы незамедлительно исправить свое упущение, они принесли в жертву от имени государства двести сыновей знатных родов; и еще не менее трехсот принесли себя в жертву добровольно».
После такого жертвоприношения жизнь Карфагена начала налаживаться. Мятеж Бомилькара подавили, а его самого предали жестокой казни. Сицилийского тирана Агафокла не только выбросили из Африки, но и принудили заплатить большую контрибуцию.
Некоторые исследователи утверждают: поскольку история пишется победителями, римляне намеренно пытались очернить Карфаген, возводя на него небылицы. Дикий обряд прибавил немало дурной славы Карфагену и являлся одним из оправданий для римлян, стерших город с лица земли.
Однако в новейшее время археологи обнаружили в подвалах храма богини Тиннит большое количество керамических сосудов с прахом младенцев. Такие же погребальные урны во множестве найдены при раскопках других пунийских городов. Впрочем, то были «дела давно минувших дней»: во времена Пунических войн ни один античный автор не упоминает о человеческих жертвоприношениях у карфагенян – они, как и остальные народы, перешли на животных. А вот сами римляне, изо всех сил старавшиеся опорочить заклятого врага, гораздо позже карфагенян отказались от страшных жертв. Источники показывают, что в трудные времена римляне пытались добиться благосклонности богов изуверским способом. Один случай описывает Тит Ливий.
В 216 году до н. э. римляне потерпели поражение при Каннах. В дополнение к этому несчастью сразу две весталки, Отилия и Флорония, были уличены в блуде – последнее событие для богобоязненных римлян было едва ли не страшнее поражения в битве с Ганнибалом. Одна весталка покончила с собой, а вторую, по традиции, живой закопали в землю около Коллинских ворот.
«Квинта Фабия Пиктора послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придет конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям Книг, принесли необычные жертвы; также галла и его соплеменницу, а еще грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже проводились человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям».
Ливий, пытаясь оправдать римлян, скромно пишет о необычности жертвы, чуждости ее римским священнодействиям. Но из цитаты видно, что подобная практика была не такой уж и редкостью, если на Бычьем рынке существовало даже определенное место для обряда. И конечно, ни религия, ни законы не запрещали такие жертвоприношения. Более того, римляне действовали по указанию Священных книг. Несколько ранее, во время тяжелой войны с галлами (225–222 годы до н. э.), римляне подобным же образом пытались умилостивить богов.
Другой автор, Плутарх, также пытается смягчить недостойные деяния римлян:
«Обычно избегающие всего варварского и чужестранного и в своих суждениях о богах следующие насколько это возможно, греческой умеренности римляне тут, когда вспыхнула эта война, вынуждены были покориться неким прорицаниям в Сивиллиных книгах и на Бычьем рынке зарыли живьем в землю двоих греков – мужчину и женщину – и двоих галлов – тоже мужчину и женщину; по этой причине и до сих пор совершаются в ноябре тайные священнодействия, видеть которые грекам и галлам воспрещено».
А вот свидетельство Орозия о подобном мероприятии:
«В третий год (227 год до н. э.) могущественные понтифики нечестивыми жертвоприношениями бессовестным образом обагрили кровью несчастный город; ибо ведь децемвиры, следуя обычаю древнего суеверия, на Бычьем рынке погребли живыми галльского мужа и галльскую женщину вместе с гречанкой. Однако то магическое действо имело обратный результат, ибо те ужасные убийства чужеземцев, которые были совершены, римляне очистили от скверны позорной гибелью своих (воинов)».
О человеческих жертвоприношениях на Бычьем рынке сообщает и Плиний Старший. Но такого рода жертвоприношения римлян более известны нам в другой форме. В 264 году до н. э. Децим Юний Брут впервые устраивает гладиаторские игры в память о своем умершем отце. На Бычьем рынке было выставлено три пары бойцов, одновременно сражавшихся друг против друга.
Что есть битва гладиаторов – театр, спорт или самое настоящее человеческое жертвоприношение? Гладиаторский бой, устроенный Брутом, был призван умиротворить дух богов. Именно как погребальная жертва, заимствованная у этрусков, гладиаторские бои будут еще долгое время проходить в честь умерших. И не случайно первый бой состоялся именно на Бычьем рынке, который, согласно сведениям античных авторов, и был местом принесения людей в жертву.
Позже пролитие на арене крови гладиаторов станет любимым зрелищем римлян. Индустрия жестокого развлечения развивалась и требовала новых, необычных грандиозных жертв. Кровавые жернова уничтожат сотни тысяч жизней на потеху толпе. Накануне спуска воды из Фуцинского озера в 52 году Клавдий устроил навмахию (морскую битву), в которой участвовало 19 тысяч гладиаторов на 100 кораблях, разделенных на два враждебных флота: «сицилийский» и «родосский». И это только один бой!..
Военные силы Карфагена
В течение 16 лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы; подобно искусному кормчему, он непрерывно удерживал их в повиновении; огромные полчища, к тому же не однородные, но разноплеменные, сумел охранить от возмущений против вождя и от междоусобных раздоров.
Полибий. Всеобщая история
В начальной истории Карфагена войско состояло из народных ополченцев. Однако пунийцы – нация торговая, и меч в руки брали весьма неохотно. Ко времени Пунических войн они настолько обленились, что предпочитали воевать наемной армией. Карфагенская знать лишь служила в так называемом «священном отряде» и поставляла командиров для разноплеменного воинства. Конечно, Карфаген, будучи одним из богатейших городов мира, мог себе это позволить. И все шло хорошо, когда очередная война была победоносной, противник слабым, а добыча и жалованье удовлетворяли аппетиты войска. Но, поскольку наемники сражались не за родину, а исключительно за деньги и военную добычу, они не привыкли (и не хотели) стойко переносить трудности войны, а невыплата или хотя бы задержка жалованья довольно часто превращала их во врагов по отношению к работодателям.
Почти насильственно мобилизовывались и подвластные Карфагену ливийцы. Однако у жителей Ливии из-за грабительских налогов и презрительного отношения к ним пунийцев защищать интересы Карфагена желания было не больше, чем у наемников. Во время периодически возникавших мятежей и они часто принимали враждебную сторону. Аппиан Александрийский говорит, что после 1-й Пунической войны «ливийцы были раздражены на них за избиение 3 тысяч своих сограждан, которых карфагеняне распяли за то, что они перешли на сторону римлян».
Чтобы управлять разноязыкой, склонной к неповиновению массой, необходимо было обладать незаурядным талантом. Человек, который виртуозно вел к победам такое войско, вызывает восхищение даже у врага карфагенян – Полибия:
«В течение 16 лет войны с римлянами в Италии Ганнибал ни разу не уводил своих войск с поля битвы; подобно искусному кормчему, он непрерывно удерживал их в повиновении; огромные полчища, к тому же не однородные, но разноплеменные, сумел охранить от возмущений против вождя и от междоусобных раздоров. В войсках его были ливийцы, иберы, бигуры, кельты, финикийцы, италийцы, эллины – народы, не имевшие по своему происхождению ничего общего между собой ни в законах, ни в нравах, ни в языке, ни в чем бы то ни было ином. Однако мудрость вождя приучила столь разнообразные и многочисленные народности следовать единому приказанию, покоряться единой воле, при всем непостоянстве и изменчивости положений, когда судьба то весьма благоприятствовала ему, то противодействовала. Вот почему нельзя не дивиться даровитости вождя в Ганнибале и не утверждать с уверенностью, что, начни он осуществление своего замысла с других частей мира и закончи римлянами, Ганнибал довел бы благополучно свое дело до конца».
Нумидийский всадник из армии Ганнибала
У карфагенян была великолепная конница, состоявшая в основном из нумидийцев – искуснейших наездников. После покорения Испании ее народы также пополнили ряды конницы Ганнибала. Ее превосходство над римской было неоспоримо, именно всадники обеспечили пунийцам важнейшие победы. Впрочем, и поражением в последней битве 2-й Пунической войны карфагеняне обязаны коннице: нумидийский царь Масинисса перешел на сторону римлян, и таким образом самое эффективное оружие обратилось против пунийцев.
В карфагенском войске состояли и другие признанные мастера своего дела – балеарские пращники. Казалось бы, занятие нехитрое, и материал для стрельбы валялся прямо под ногами. Приспособление для стрельбы представляло собой ремень (или веревку), сложенный вдвое. Один конец ремня сворачивался в петлю и надевался на кисть пращника. В центре имелось расширение для метательного снаряда, а второй конец оружия пращник сжимал в кулаке. Затем воин вращал пращу над головой и в момент самого сильного взмаха отпускал свободный конец ремня (или веревки).
Все просто, но необходимо было запустить камень во врага и попасть в него (а не в лоб стоящего рядом товарища), подобрать такой снаряд, чтобы он не выскользнул во время раскручивания пращи. Это уже большое искусство, которому жители Балеарских островов обучались всю жизнь.
«Оружие островитян составляют три пращи, одну из которых они обматывают вокруг головы, другую – вокруг туловища, а третью держат в руках, – рассказывает Диодор Сицилийский. – Во время боевых действий они мечут камни, намного большие, чем другие (пращники), и притом с такой силой, что кажется, будто снаряды посылает катапульта. Поэтому при штурме крепостных стен они поражают (воинов), стоящих между зубцами, нанося им тяжелые раны, а в сражениях пробивают щиты, шлемы и любой доспех. Стреляют они так метко, что почти никогда не бьют мимо цели. Причина того – постоянные упражнения с самого детства, поскольку матери заставляют маленьких детей (то и дело) стрелять из пращи, а целью является прикрепленный к шесту хлеб: обучающийся не получает еды, пока не попадет в хлеб, – только тогда мать позволяет ему взять и съесть (этот хлеб)».
Диодор повествует о весьма странных обычаях народа, в совершенстве владевшего пращой. Хотя они не касаются противостояния Рима и Карфагена, но весьма интересны.
«Во время свадебного пира родственники и друзья, сначала самый старший, затем следующий по возрасту и все прочие в порядке (старшинства) соединяются с невестой, причем последним удостаивается этой чести жених. Нечто особенное и совершенно необычное совершают они и при погребении покойных. Тело разрезают деревянными (ножами), кладут части его в сосуд, а сверху насыпают множество камней». С камнями все ясно: каким оружием сражался, с тем и отправляйся в мир иной, но зачем покойника резать на части?
Женщины были самой большой слабостью жителей Балеарских островов. «Туземцы превосходят всех прочих людей женолюбием, испытывая к женщинам столь сильную склонность, что если приплывшим сюда морским разбойникам случается где-то похитить женщин, островитяне отдают взамен трех, а то и четырех мужчин».
Самое интересное, что к деньгам балеарцы были вовсе равнодушны, впрочем, в этом была своя разумная логика. «Серебряными и золотыми монетами они никогда не пользуются и вообще запрещают ввозить их на остров… Таким образом, чтобы на добро их не покушались, они сделали так, что накопление серебра и золота им чуждо. Поэтому, в соответствии с таким решением, когда островитяне в старину участвовали в походах карфагенян, они не привозили на родину денег, но в качестве платы им всегда давали женщин и вино». Можно сказать, что лучшие в мире пращники не стоили Карфагену и гроша. Впоследствии жителей Балеарских островов римляне широко использовали в своих армиях, воевавших по всему миру. Правда, Риму они стали обходиться дороже, ибо каменные ядра для пращи заменяли более эффективными свинцовыми.
Пунийцы обладали страшнейшим оружием, которого римляне не имели, – боевыми слонами. Их атака была страшна в психологическом отношении и чрезвычайно губительна. Однако римляне научились бороться и с ними, иногда им удавалось развернуть обезумевшее стадо гигантских животных на самих карфагенян, и последним было вдвойне обидно гибнуть под мощными копытами собственных слонов.
Довольно широко использовали карфагеняне и артиллерию. К примеру, в 3-ю Пуническую войну Карфаген выдал по требованию римлян 3 тысячи катапульт.
Что касается военно-морского флота, то здесь Карфагену принадлежала пальма первенства. «Этого и следовало ожидать, – замечает Полибий, – ибо знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов». К началу 1-й Пунической войны на Средиземном море неоспоримо господствовал карфагенский флот.
Пунийский флот в основном состоял из триер (судно, где по каждому борту весла были в три ряда; иначе об этом говорят: в три яруса, на трех палубах) и пентер (судно с пятью рядами весел). Морская тактика карфагенян заключалась в том, чтобы пробить вражеский корабль бронированным носом собственного судна либо, проходя мимо борта корабля противника, сломать весла. Оттого корабли карфагенян отличались маневренностью и скоростными качествами.
Несмотря на то, что карфагеняне являлись потомственными кораблестроителями, они следили за всеми новинками в морском деле. В III веке до н. э. весьма славились корабли, производимые на острове Родос. Одно такое судно в 1-ю Пуническую войну сражалось под карфагенским флагом, и Полибий восхищается его великолепной маневренностью, а также дерзостью и безумной храбростью команды. Дело происходило под Лилибеем, на Сицилии. Римляне блокировали город с суши и с моря, так что ни одно карфагенское судно не могло войти в гавань Лилибея.
«Тогда некий знатный гражданин Ганнибал, по прозванию Родосец, предложил, что проникнет в Лилибей… С радостью выслушали это предложение карфагеняне, но не верили в его осуществление, так как римский флот стоял на страже у входа в гавань. Между тем Ганнибал снарядил свой собственный корабль и вышел в море.
Древние гребные суда: триера (вверху) и пентера
На следующий день, гонимый попутным ветром, вошел в гавань на виду у всех римлян, пораженных его отвагой.
На другой день он немедля пустился в обратный путь. Между тем римский консул с целью надежнее охранить вход в гавань снарядил ночью десять быстрейших кораблей, сам стал у гавани и наблюдал за происходящим; тут же было и все войско. По обеим сторонам от входа в гавань корабли подошли возможно ближе к лагунам и с поднятыми веслами выжидали момента, когда карфагенский корабль будет выходить, чтобы напасть на него и захватить.
Родосец вышел в море на глазах у всех и до того изумил неприятелей дерзостью и быстротою, что не только вышел невредимым со своим кораблем и командою и миновал неприятельские суда, остававшиеся как бы в оцепенении, но, отойдя на небольшое расстояние вперед, остановился и вызывающе поднял весло. При быстроте его гребли никто не дерзнул выйти против него в море, и Ганнибал с единственным кораблем ушел, к стыду всего неприятельского флота. Так как он повторял то же самое многократно и впоследствии, то оказал карфагенянам большую услугу: их он извещал обо всех нуждах осаждаемых, ободрял, а римлян повергал своей смелостью в смущение».
И все же римляне с присущим этому народу упорством не оставляли надежды изловить наглеца.
«Они попытались было запереть устье гавани плотиною. Но на очень многих пунктах попытки их при значительной глубине моря не вели ни к чему: все, что ни бросали они в море, не держалось в нем на месте, но при самом опускании в воду относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением».
Наконец, в одном месте подводной плотины сел на мель карфагенский четырехпалубник, который по примеру Родосца выходил по ночам в море. Корабль, по словам Полибия, «сколочен был замечательно искусно».
Римляне захватили это судно и посадили на него отличную команду. Ночью, как обычно, в гавани Лилибея появился Родосец. На обратном пути он не придал значения тому, что вместе с ним гавань покидает карфагенский четырехпалубник, а когда увидел, что на нем отнюдь не пунийская команда, было уже поздно. «Корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью и состоявшие из отборных граждан, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей».
Римский дух и армия Рима
Многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство; немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества.
Полибий. Всеобщая история
В отличие от карфагенян римляне комплектовали войско из своих граждан. Военная служба считалась почетной обязанностью. Причем эту обязанность мог исполнять не каждый: граждане, чей имущественный ценз был ниже 400 драхм, не имели возможности служить в пехоте или коннице – в крайнем случае, последних отправляли на презираемый легионерами флот. Кроме имущественного ценза, имелись ограничения по возрасту, физическим и нравственным качествам. Каждый гражданин до 46-летнего возраста был обязан совершить 10 походов в коннице или 20 – в пехоте. Никто не имел права занять государственную должность прежде, чем совершит 10 годичных походов.
Естественно, боеспособность римской армии была гораздо выше карфагенской. Сражались легионеры не за деньги, а за отечество, свои дома, жен, детей; мобилизация при возникновении опасности происходила мгновенно.
Дисциплина римской армии не шла ни в какое сравнение с карфагенской. Чтобы оценить степень повиновения долгу, послушаем рассказ Тита Ливия об ужаснейшем случае, получившем название «Манлиев правеж».
В 340 году до н. э., в консульство Тита Манлия Торквата (консул – высшее военное и гражданское должностное лицо Рима), Рим вел войну с латинами. Драться предстояло с племенем, родственным римлянам и по языку, и по обычаям, и по роду вооружений. Чтобы не было какой-нибудь ошибки, войску запретили сходиться с врагом вне строя.
Римские легионеры (Бронзовые статуи).
Однажды в разведку с турмой всадников отправился сын консула – Тит Манлий. На свою беду, он столкнулся с дозором тускуланских всадников во главе с Гемином Месцием, «прославленным среди своих и знатностью, и подвигами». Короткая перебранка закончилась тем, что хвастливый Гемин вызвал на поединок Тита Манлия.
«Гнев ли подтолкнул храброго юношу, или боялся он покрыть себя позором, отказавшись от поединка, или же вела его неодолимая сила рока, только, забыв об отчей власти и консульском приказе, он очертя голову кинулся в схватку, не слишком заботясь о том, победит ли он или будет побежден. Когда остальные всадники, словно ожидая представления, подались в стороны, в образовавшемся пустом пространстве противники, наставив копья, пустили коней вскачь навстречу друг другу. Они столкнулись, и копье Манлия проскочило над шлемом врага, а копье Месция оцарапало шею лошади. Они развернули коней, Манлий первый изготовился для нового удара и сумел вонзить копье между ушей лошади; от боли конь встал на дыбы, начал изо всех сил трясти головой и сбросил всадника. Пока противник, опираясь на копье и щит, поднимался после грузного падения, Манлий вонзил ему копье в шею, и, выйдя через ребра, оно пригвоздило Месция к земле. Сняв вражеские доспехи, Манлий возвратился к своим и, окруженный радостным ликованием, поспешил в лагерь, а потом и в консульский шатер к отцу, не ведая своей грядущей участи: хвалу ли он заслужил или кару.
– Отец, – сказал он, – чтобы все видели во мне истинного твоего сына, я кладу к твоим ногам эти доспехи всадника, вызвавшего меня на поединок и сраженного мною.
Услышав эти слова, консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил:
– Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая ни консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем в меру тебе доступного подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором – забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок, чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным, на будущее. Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне, либо навсегда подорвать ее, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу.
После столь жестокого приказа все замерли, словно топор был занесен у каждого над головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такой торжественностью, какая только возможна в войске; а Манлиев правеж внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости».