Страница:
---------------------------------------------------------------
Москва "Прогресс" 1990
OCR Халиман А. Т. Fine Reader 5. 0 14. 07. 2001
---------------------------------------------------------------
За невысокой каменной оградой Шаолинского монастыря прозвучало
несколько гулких ударов в колокол. Тягучий, вязкий звон на мгновение повис в
воздухе. Потом он медленно поплыл через монастырские стены, ивовую рощицу,
которая начиналась сразу же за ними, через террасы рисовых полей,
гигантскими ступенями сбегавших со склонов гор, и утонул в сочно-зеленом
бархате растительности где-то у вершин.
Время вечерней трапезы и службы уже прошло. Поэтому монахи, направляясь
группами из своих келий в молельню, вполголоса спрашивали друг у друга, что
мог означать сей неожиданный призыв.
Через несколько минут двор опустел. Звонарь, ударив в колокол, пробил
вторую стражу [1]. В этот момент из отдаленной кельи вышли еще
четыре послушника. Один из монахов, оглянувшись по сторонам, убедился, что
за ними никто не наблюдает, и кивнул остальным. Все четверо быстро пересекли
дзор и исчезли в воротах.
Покосившиеся ворота с надписью: "Кумирня, где постигается мудрость",
обшарпанные, местами полуразвалившиеся стены, заброшенный, поросший дикими
травами сад, давно не крашенные постройки, неухоженное монастырское кладбище
-- все свидетельствовало о том, что святая обитель переживает далеко не
лучшие времена.
Когда-то здесь устраивались ослепительно-роскошные приемы для местной
знати из соседнего городка и окрестных деревень, представления театра теней,
праздники фонарей", шумные ярмарки. Но все это кануло в прошлое. В год
Обезьяны
[1] В старом Китае вечернее к ночное время делилось на
двухчасовые отрезки времени, которые назывались стражей. Первая стража
начиналась в семь часов вечера.
[2] Праздник фонарей отмечался в старом Китае 15-го числа
первого месяца по лунному календарю. В праздничную ночь жилища украшались
разноцветными фонарями, по вечерам на улицах устраивали шествия с
изображением дракона. династия Мин рухнула под ударами маньчжурских орд.
Многие города были разрушены до основания, опустошены целые районы.
Несметное количество отрубленных голов служило жутким украшением дороги
завоевателей. Чужеземцы глумились даже над мертвыми!. Они разрывали могилы
тех, кто при жизни не покорился им, обезглавливали и сжигали их цела.
Мужчин, чтобы унизить побежденных, под страхом смертной казни заставляли, по
маньчжурскому обычаю, носить косу и брить часть головы. В деревнях новые
власти установили жесткий закон круговой поруки -- баоцзя. Доносы,
преследования, пытки, казни стали таким же обычным атрибутом сельской жизни,
как поклонение культу предков.
Особенно настороженно маньчжуры относились к монастырям, считая их
очагами смут и беспорядков. Храмы, которые На протяжении веков были не
только религиозными, но и куль турными центрами Китая, хирели.
Пришел в запустение и Шаолинский монастырь. Не было здесь больше
торжественных обедов с неповторимыми, разносившимися далеко вокруг ароматами
китайской кухни. Перестали наезжать поэты, читавшие свои стихи перед толпой
восторженных почитателей. В монастырских стенах не звучали уже мелодичные
трели любимой в народе бамбуковой дудочки юэ,
Не стало слышно нежных и мягких звуков лютни, мерных раскатистых ударов
в каменный гонг. Окрестности не наполня-лись более веселым гомоном
многолюдных ярмарок. И даже бедные странники не могли найти здесь приюта,
как это бывало раньше. Маньчжуры строжайше запрещали всякие сборища, они
убивали каждого, кто казался им подозрительным. Китай медленно увядал под
игом маньчжурской династии Цин [2].
Но, завоевав китайский императорский трон, маньчжуры не могли
праздновать победу. Господство чужестранцев с первых же дней вызвало
возмущение в стране. Маньчжурская конница, продвигаясь к реке Хуанхэ,
встретила упорное со противление войск, возглавляемых народным героем Ши
Кэфа.
Три принца свергнутой Минской династии начали борьбу sHa юго-востоке и
юго-западе. Эту борьбу продолжили повстан-йреские отряды Ли Динго. Вспыхнуло
восстание "трех вассалов-князей" на юге. Они сохраняли еще значительную
самостоя-ввльность, и маньчжуры решили покончить с опасным для власти
положением. Был отдан приказ о ликвидации войск князей, но те отказались
подчиниться.
[1] В китайском календаре годы обозначаются именем одного из
двенадцати существ -- крысы, буйвола, тигра, зайца, дракона, змеи, Г лошади,
козы, обезьяны, петуха, собаки и свиньи. В данном случае s имеется в виду
1644 год.
[2] Цинская династия господствовала в Китае до 1912 года.
Среди крестьян, в монастырях начали появляться тайные организации --
"Общество старших братьев", "Белая лилия", "Общество Неба и Земли"... Они
пользовались большим уважением в народе, потому что провозгласили лозунг "Да
возвысится великая Минская династия и да падет Цинский дом! ".
Сто восемь послушников Шаолинского монастыря вели добропорядочный образ
жизни, довольствуясь молениями, скромными трапезами, и редко покидали
кумирню. Но впечатление покорности и непричастности к мирским делам, которое
создавало тихое, размеренное существование обитателей святилища, было
обманчивым. В монастырских стенах вынашивались планы борьбы против
чужеземцев в южных районах. Монахи создали тайное общество и в соответствии
с древней китайской концепцией трех основных сил в мире -- Неба, Земли и
Человека -- назвали его "Триадой". ... В молельне было тесно и душно. Монахи
сидели на полу плотно сомкнутыми рядами. Нескольким послушникам не хватило
места, и они устроились на потрескавшихся каменных ступенях у входа.
На алтаре стояли небольшая бронзовая статуэтка Конфуция [1],
курительница и две свечи. На стене висела икона бога бо гатства, войны и
литературы Гуань Юя. Он восседал на троне в головном уборе императора, со
сложенными на груди руками. От уголков губ божества свисали длинные, жидкие
усы. Вокруг Гуань Юя стояла свита: чиновник, воин с алебардой, двое юношей с
одинаковыми лицами. Один из юношей держал в руках серебряный слиток, другой
-- меч и книгу. По обеим сторонам от иконы висели две красные дощечки с
позолоченным!: иероглифами -- ритуальная молитва "Триады" и антиманьчжурские
стихи. На желтых хоругвях, укрепленных по углам, черными иероглифами был
начертан лозунг: "Долой Цин, возвратим Мин! " Перед алтарем стояли
курителышцы побольше с зажженными благовонными палочками. Палочки медленно
тлели, наполняя помещение приторным запахом фимиама. Кругом горело много
свечей. Красноватые мерцающие блики танцевали на бледных, землистых лицах
монахов.
-- Братья! -- обратился к присутствующим настоятель монастыря, высохший
старик с морщинистым лицом, реденькой бородкой и птичьей шеей. -- Варвары
Цин узурпировали наше отечество. Разве можно унять в груди чувство ненависти
к чужеземцам? Они топчут наши посевы, оскорбляют наши кумир-га!, измываются
над нашими сородичами. Долг каждого китайца -- бороться против ненавистных
маньчжуров. Но Небо и Земля не рождают одинаковых людей. Есть люди добрые и
чест-даю -- они рождаются по предопределению доброй судьбы. Злодеи же -- по
велению злого рока. Дух чистоты и разума властвовал всегда в нашем храме. Но
тонкая, как шелковинка, струйка зла и коварства просочилась под наши своды.
Червь алчности выел душу одного из нас. Он предал братьев, с кото-рнми делил
рис и воду в течение многих лет.
[1] Древнекитайский философ (551 -- 479 гг. до н. э. ),
положивший начало конфуцианству -- одной из религий, И поныне существующей в
Китае.
Ропот возмущения пробежал по рядам сидящих. Старик поднял костлявую
руку, и в молельне наступила тишина.
-- До нынешнего дня ему удавалось скрывать свое гнусное предательство.
Но если земля зыбка -- она раскалывается. Кто поднялся на цыпочки -- не
может долго стоять. Кто обманул -- не сможет вечно скрывать свой обман.
Сегодня я получил известие от нашего брата, который проник в стан в pa-fa.
Он сообщил, что сюда идут маньчжуры, "чтобы не оставить в живых никого из
нас. Он сообщил также имя предателя...
Настоятель умолк, медленно обводя послушников взглядом выцветших глаз.
Он взял грех на душу -- солгал. Не было ни одного лазутчика. Но весть о том,
что маньчжуры собираются этой ночью вырезать всех обитателей Шаолинского
монастыря, к несчастью, была правдой. Ее принес внук старого Ли,
крестьянина-рыбака из соседней деревни, что частенько наведывался сюда со
своим товаром. Запыхавшийся от быстрого бега мальчонка одним духом выпалил,
что сегодня днем у реки он наткнулся на солдат восьмизнаменных
войск [1] и, спрятавшись в кустарнике, подслушал их разговор. Они
прикидывали, чем бы поживиться ночью в монастыре, когда "монахи-смутьяны
отправятся на небо".
Сомневаться не приходилось: маньчжурам сообщили о заговоре. Предателем
мог оказаться только кто-то из своих: посторонние не были посвящены в тайну
обитателей Шаолинского монастыря.
Внук рыбака -- настоятель это прекрасно понимал -- прибежал слишком
поздно. Маньчжуры наверняка уже двигаются к кумирне по единственной ведущей
сюда дороге. Пытаться покинуть монастырь бесполезно: с трех сторон его
окружают отвесные скалы. Оставалось только одно -- отправить нескольких
человек за помощью к "трем вассалам-князьям", а самим попробовать
продержаться до Их прихода.
Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников
и приказал им отправляться в путь. Оставшихся он велел собрать, чтобы
сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника...
[1] Маньчжурские войска делились на группы, различавшиеся по
Цвету знамен.
Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в
лица сидя-щих.
-- Братья! -- повторил он, и в его голосе зазвучали
торжественно-металлические нотки. -- Мне известно имя того, кто продал свою
душу ненавистным маньчжурам...
Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились взглядами в
лицо старика.
-- Он среди вас, братья! -- сорвавшимся голосом выкрикнул святой отец,
и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.
Взгляд настоятеля случайно задержался на открытых дверях молельни, и
молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило
места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам
монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.
-- Стойте! -- поднял руку святой отец. -- Он не уйдет далеко.
И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор
со скрученными за спиной руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил
снаружи верных людей.
Сидевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через
образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня
возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.
-- Правильно говорят люди, -- произнес он в наступившей тишине, -- з
теле предателя -- душа труса. Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать
лет назад на дороге -- грудного, полумертвого, -- что принесу крысу в святую
обитель. Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же
нам, что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ли посулили тебе
за наши головы? Говори же, А Цат!
Юноша стоял на коленях и смотрел перед собой, уставившись в одну точку.
Глаз из-под полуприкрытых век почти не было видно -- только две маленькие
щелочки. Губы плотно сжаты. Казалось, он не слышал слов настоятеля. В полной
тишине прошла минута, другая.
Вдруг А Цат очнулся. Он обвел глазами присутствующих, и лицо его
исказила гримаса ненависти.
-- Вы все умрете! -- закричал он. -- Все! Вам осталось жить на свете не
больше часа! Маньчжуры перебьют вас! И мне наплевать на вас! Слышишь,
старик? Наплевать! Вы не убьете меня! Совершенномудрый [1] не
простит вам убийства!
Его выкрики перешли в истерические рыдания, из груди вырвались хрипы, в
горле заклокотало. Потом А Цат затих. Снова глаза-щелочки. Плотно сжатые
губы.
[1] Одно из нарицательных имен Конфуция.
Несколько секунд никто не мог вымолвить слова -- все будто оцепенели.
-- Пусть заплатит за свою измену! -- раздался наконец крик.
Молельня наполнилась гулом возмущенных голосов.
-- Смерть предателю! Смерть!
-- Отрубить голову!
-- Четвертовать!
-- Повесить!
Настоятель безуспешно пытался утихомирить разъярен-ных послушников. С
большим трудом удалось ему восстановить тишину в молельне.
-- Опомнитесь, братья! -- негодующе воскликнул он, когда последние
выкрики стихли, -- Разве Совершенномудрый учил нас жестокости? Вспомните:
добрым я делаю добро и недобрым также делаю добро. Так воспитывается
добродетель. Не будем же, братья, нарушать завет Совершенномудрого. Нет! А
Цат недостоин смерти. Он останется жить. И это будет. высшей карой за его
измену. А сейчас помолимся Совершенно-мудрому и будем уповать на его
милосердие. Он не оставит нас, и помощь, за которой я отослал четверых
наших братьев, подоспеет вовремя. Да возвысится великая династия Мин и да
падет Цинский дом!
Через два дня к стенам Шаолинского монастыря, прячась за деревьями,
подошли четверо монахов, которых настоятель послал за подмогой. Они сумели
незаметно проскочить мимо маньчжуров, двигавшихся к монастырю, но риск
оказался напрасным. Монахи вернулись ни с чем: "вассалы-князья" отказались
прийти на помощь.
Послушники бесшумно проникли во двор через потайную дверь и в ужасе
остановились. Страшная картина открылась им: земля была усеяна телами
обитателей кумирни -- обезглавленными, со вспоротыми животами, отрубленными
конечностями. Не менее жуткое зрелище ожидало их в молельне, где лежали
изуродованные трупы настоятеля и еще нескольких монахов. В помещении стоял
невыносимый смрад.
Послушники быстро вышли оттуда и направились в глубь двора к келье,
которую покинули два дня назад. В этот момент от ограды до них донесся
слабый стон. Монахи насторожились. Стон повторился. Все четверо бросились к
стене. На земле, весь в крови, лежал один из их собратьев, чудом оставшийся
в живых.
Его перетащили в келью, отмыли от крови, перевязали. Часа через три
раненый пришел в себя и в нескольких словах поведал о событиях той ужасной
ночи. Никто не пытался выяснить подробности: увиденное говорило само за
себя. Один из четверых монахов, по имени Юн Си, -- он выглядел старше других
и считался вторым после настоятеля человеком в монастыре -- произнес:
-- Братья! Из-за подлого предательства нам нанесен тяжелый удар. Нас
было больше сотни, а осталось пятеро. Но голос Совершенно мудрого говорит
мне, что мы не должны оставлять начатое дело. Небо призывает нас вдохнуть
жизнь в умирающую "Триаду". Готовы ли вы к этому, братья?
-- Да! -- в один голос не громко, но твердо ответили монахи.
-- Готовы ли вы продолжить нашу священную борьбу против ненавистных
маньчжуров?
-- Да!
-- Готовы ли вы умереть за высшую справедливость?
-- Да!
-- Тогда слушайте меня, братья. Чистое и белое облако поднимается как
доброе предзнаменование. Прежний дом должен быть восстановлен на троне. Мы
поклянемся, что уничтожим Цинскую династию. Мы переправимся через великую
реку Хуанхэ и восстановим империю Мин! Мы клянемся в этом в год Дракона! И
пусть священный Дракон охраняет всегда и везде наше Великое братство!
Юн Си глубоко вздохнул и продолжал:
-- Слушайте меня, братья! У меня нет никаких способностей.
Единственное, что я имею, -- верность долгу. Я поддерживаю династию Мин и
готов уничтожить изменников, не зная страха. Моя судьба зависит от Неба.
Смотрите на мое честное сердце и слушайте мои слова. Солнце находится на
Небе, сердце принадлежит человеку. Сердце должно быть ярким и горячим, как
солнце. Горе тому, кто забудет эти слова! Союз Неба, Земли и Человека
возродится от крови наших погибших братьев. Мы были слишком доверчивы и
милосердны и поплатились за это. Отныне беспощадность -- главный закон
"Триады". Я призываю Желтого Дракона Цзяо -- самого беспощадного из всех
Драконов -- стать нашим покровителем! Да возвысится великая династия Мин и
да падет Цинский дом! Царь Небо, царица Земля и светлые духи наших предков,
будьте свидетелями моих слов!
Юн Си вытащил из-за пояса кинжал и поднес его ко рту:
-- Молчание -- вот второй закон "Триады". Пусть братья отрежут мне
язык, если я когда-нибудь нарушу закон молчания.
Он приоткрыл рот и острием кинжала резко провел по кончику языка. Губы
монаха окрасились в алый цвет, по подбородку пробежала тоненькая струйка
крови. Юн Си был страшен в этот момент -- бритоголовый, с раздувающимися
ноздрями, с кровью на лице. Он поднял кинжал правой рукой и сделал резкое
движение вниз. Лезвие, описав дугу, уперлось в сердце Юн Си.
-- Пусть мое сердце пронзит острый металл, если я когда-нибудь предам
Великое братство.
Он протянул кинжал к стоявшему рядом монаху:
-- Клянись, брат.
Но прежде чем тот приступил к ритуалу, из молельни до них донесся
глухой удар -- словно что-то тяжелое упало на каменный пол. Послушники
замерли. Юн Си взглядом приказал одному из монахов узнать, в чем дело. Тот
молча выскользнул из кельи и растворился в темноте. Появился он так же
бесшумно, как и исчез.
-- А Дат, -- шепотом произнес послушник.
-- Что он там делает?
-- Что-то ищет у алтаря.
Юн Си презрительно усмехнулся:
-- Он ищет богатства братьев, которых предал. Значит, маньчжуры ушли. У
нас действительно есть кое-что. Но А Дат ничего не найдет: место, где
спрятаны сокровища, было известно только святому отцу и мне. А золото еще
сослужит нам хорошую службу.
Глаза Юн Си сверкнули недобрым пламенем.
-- Совершенномудрый отдает предателя нам в руки. Тем лучше!
Монахи схватились за кинжалы.
-- Подождите, -- остановил их Юн Си. -- А Цат достоин немедленной
смерти. Но если мы вонзим в него свои кинжалы -- чем мы будем отличаться от
обыкновенных убийц? Совершенномудрый учил: кто не соблюдает ритуала --
безнравственный человек. Благодаря ритуалу Небо и Земля приходят в согласие.
Солнце и Луна ярко светят, а Четыре Времени Года следуют одно за другим.
Ритуал должен соблюдаться во всем: в исполнении воли Неба, в почитании
Предков, в уважении к Правителю-наставнику, в вознаграждении и наказании.
Слушайте, что нужно делать...
Когда Юн Си кончил говорить, послушники тихо направились к молельне.
А Цат продолжал свои бесплодные поиски. Он медленно ощупывал пол у
алтаря в надежде, что одна из каменных плит покачнется, и перед ним
откроется тайник.
Расправившись с обитателями Шаолинского монастыря, маньчжуры целые
сутки ждали отряд, который должны были Привести на помощь своим собратьям
четверо послушников. К вечеру следующего дня они ушли, а А Цату велели
дождаться "смутьянов" и выведать, в каком районе скрываются "вассалы-князья"
со своими людьми. А Цат долго бродил вокруг монастыря, не решаясь войти
внутрь: ему казалось, что там его поджидает призрак зарубленного
настоятеля [1]. Но ему очень хотелось найти золото, о существовании
которого он узнал из случайно подслушанного разговора между святым отцом и
Юн Си. А Цат дождался наступления вечера и, пересилив страх, отправился в
молельню.
-- А Цат! -- послышался знакомый голос, -- Брат!
Услышав слово "брат", испугавшийся было А Цат успокоился. Конечно же,
четверо монахов ничего не могли знать о событиях той ночи. Жаль только, что
он не успел отыскать сокровища. Ну, ничего, он выведает у Юн Си, где они
спрятаны. А когда к ним добавится вознаграждение, обещанное маньчжурами, он
станет богатым человеком, очень богатым.
-- Я здесь, Юн Си, -- шепотом ответил А Цат и вышел из молельни.
-- Здравствуй, брат! -- приветствовал его Юн Си.
-- Здравствуйте, братья, -- ответил А Цат и грустным голосом добавил:
-- Ужасно видеть, что сделали проклятые маньчжуры со святым отцом и
остальными нашими братьями.
Юн Си стиснул зубы и отвернулся.
-- Да, -- медленно согласился он, -- нет предела нашей скорби. Но мы
рады видеть живым хотя бы тебя. Ты расскажешь нам о последних часах наших
дорогих братьев.
-- Увы, брат! Я не был с ними в те страшные минуты и не могу простить
себе этого. Лучше бы я умер вместе со всеми.
"Тебе недолго осталось ждать", -- без жалости подумал Юн Си.
-- После вашего ухода, -- продолжал А Цат, -- святой отец послал меня в
деревню выведать, много ли маньчжуров собирается напасть на монастырь и
когда они намерены выступить. Но я не застал их в деревне. Они ушли другой
дорогой. Когда я вернулся, все было кончено.
-- Разве в монастырь ведет еще какая-нибудь дорога? -- спросил Юн Си,
внимательно глядя на А Цата.
-- Нет, нет, -- поспешно возразил А Цат, -- они покинули деревню с
северной стороны и лесом подошли к тому месту, где дорога начинает
подниматься в горы.
-- Не впадай в уныние, брат, -- Юн Си положил руку на плечо изменника.
-- "Триада" не умерла. Мы возродили ее и продолжим борьбу. Готов ли ты идти
с нами? Не устрашила ли тебя смерть наших дорогих братьев?
-- Я готов, -- ответил А Цат, -- мы отомстим за них!
-- Тогда не будем терять драгоценное время. Пойдем в мою келью. Примем
клятву верности и покинем это ужасное место. Поруганные тела наших братьев
взывают к отмщению!
Монахи- возвратились в келью Юн Си. Как было условле-но ранее, своего
раненого товарища они перенесли в соседнее помещение, чтобы А Цат пока не
видел его. Сначала ритуал клятвы совершили спутники Юн Си.
-- Теперь твоя очередь, брат. -- Юн Си повернулся к А Цату.
Тот кивнул головой. Было видно, как он сильно волнуется.
Дрожь, которая начала охватывать А Цата при первых же словах клятвы
монахов, била его все больше.
Двое послушников вышли из кельи.
Юн Сп поднес кинжал к губам А Цата. Заплетающимся языком тот произнес
нужные слова. Затем лезвие уперлось ему в грудь..
-- Пусть сердце мое пронзит... -- начал А Цат и осекся.
Глаза его расширились. В келью внесли Лу Чжэна, которого А Цат видел
лежащим у стены и считал мертвым. -- Да! Пусть твое подлое сердце пронзит
острый металл! -- Вскричал Юн Си и вонзил кинжал в грудь предателя.
А Цат конвульсивно дернул руками, прижав их к сердцу, сделал несколько
нетвердых шагов по направлению к двери. Юн Си и остальные монахи молча
наблюдали за ним. А Цат покачнулся и рухнул на пол.
-- Святой отец был слишком добр, -- глухо произнес Юн Си, с ненавистью
глядя на бездыханное тело. Он чтил заветы Совершенномудрого. Но ведь
Совершенномудрый не знал, что среди людей будут жить ублюдки с душою крысы.
Он немного помолчал и обратился к присутствующим:
-- Братья! Я призываю вас принять клятву крови в знак верности друг
другу и нашему священному союзу Неба, Земли и Человека.
Юн Си кинжалом сделал надрез на левой стороне груди, под сердцем. Под
капающую из раны кровь он подставил фарфоровую пиалу, затем протянул ее
собратьям. Те последовали его примеру. Когда капли крови последнего из
монахов упали в сосуд, Юн Си взял его и отпил маленький глоток. Остальные
Сделали то же самое.
Ритуал был окончен.
-- Отныне мы должны хранить в великой тайне все, что Связано с нашим
Священным братством, -- произнес Юн Си. -- Я запрещаю без надобности
произносить слово "Триада". Прежде Чем это слово сорвется с наших уст, они
должны быть омыты ароматным чаем. Пусть каждый выберет себе новое имя.
-- Брат, -- тихо сказал Лу Чжэн, -- ты достоин заменить святого отца.
Мы вверяем тебе наши судьбы и бразды правления нашим Великим братством.
Юн Си с достоинством поклонился.
-- Спасибо, брат.
-- Мы просили Желтого Дракона Цзяо быть покровителем "Триады", --
продолжал Лу Чжэн, -- так пусть же глава нашего священного союза отныне
именуется Желтым Драконом. Пусть он олицетворяет собой беспощадность
"Триады" по отношению к ненавистным маньчжурам.
Он повернулся к остальным послушникам.
-- Согласны ли вы со мной, братья? Те молча наклонили головы.
-- Спасибо вам, братья, -- повторил Юн Си и снова поклонился. -- Лу
Чжэн, в нашей святой обители ты оберегал алтарь и хранил наши священные
реликвии. Так пусть же отныне ты будешь Хранителем Алтаря. Ты будешь вершить
ритуалы нашего священного союза.
Яо Лян, -- повернулся Юн Си к монаху, который молча стоял в углу и
обмахивался бумажным веером, -- всем известно твое умение красиво говорить и
в то же время скрывать свои мысли. Ты всегда держишь веер так,. что за ним
не видно выражения твоего лица. Ты умеешь объяснять заветы
Совер-шенномудрого и толковать изречения наших предков. Так будь же
хранителем чистых помыслов нашего священного союза, оберегай наше Великое
братство от безнравственности, заблуждений и смуты. И пусть твое имя отныне
будет Белый Бумажный Веер.
Яо Лян поклонился.
-- Ты, Ван Цзэфу, -- продолжал Юн Си, обращаясь к рослому послушнику,
который был на голову выше своих собратьев, -- будешь карающим мечом
"Триады". Возьми в рукйх-меч и жезл, и пусть трепещет перед тобой каждый,
кто изменит нашему священному союзу Неба, Земли и Человека. Красный Жезл --
так мы будем называть тебя, брат.
-- Ты можешь быть спокоен, Желтый Дракон, -- с поклоном ответил Ван
Цзэфу, -- каждого отступника неминуемо постигнет участь А Цата.
-- И наконец; ты, Дэн Юань, -- Юн Си положил руку на плечо самому
молодому из монахов. -- Никто не может сравниться с тобой в быстроте. Никто
не может проскользнуть так же ловко и бесшумно под носом у врагов, как ты.
Москва "Прогресс" 1990
OCR Халиман А. Т. Fine Reader 5. 0 14. 07. 2001
---------------------------------------------------------------
За невысокой каменной оградой Шаолинского монастыря прозвучало
несколько гулких ударов в колокол. Тягучий, вязкий звон на мгновение повис в
воздухе. Потом он медленно поплыл через монастырские стены, ивовую рощицу,
которая начиналась сразу же за ними, через террасы рисовых полей,
гигантскими ступенями сбегавших со склонов гор, и утонул в сочно-зеленом
бархате растительности где-то у вершин.
Время вечерней трапезы и службы уже прошло. Поэтому монахи, направляясь
группами из своих келий в молельню, вполголоса спрашивали друг у друга, что
мог означать сей неожиданный призыв.
Через несколько минут двор опустел. Звонарь, ударив в колокол, пробил
вторую стражу [1]. В этот момент из отдаленной кельи вышли еще
четыре послушника. Один из монахов, оглянувшись по сторонам, убедился, что
за ними никто не наблюдает, и кивнул остальным. Все четверо быстро пересекли
дзор и исчезли в воротах.
Покосившиеся ворота с надписью: "Кумирня, где постигается мудрость",
обшарпанные, местами полуразвалившиеся стены, заброшенный, поросший дикими
травами сад, давно не крашенные постройки, неухоженное монастырское кладбище
-- все свидетельствовало о том, что святая обитель переживает далеко не
лучшие времена.
Когда-то здесь устраивались ослепительно-роскошные приемы для местной
знати из соседнего городка и окрестных деревень, представления театра теней,
праздники фонарей", шумные ярмарки. Но все это кануло в прошлое. В год
Обезьяны
[1] В старом Китае вечернее к ночное время делилось на
двухчасовые отрезки времени, которые назывались стражей. Первая стража
начиналась в семь часов вечера.
[2] Праздник фонарей отмечался в старом Китае 15-го числа
первого месяца по лунному календарю. В праздничную ночь жилища украшались
разноцветными фонарями, по вечерам на улицах устраивали шествия с
изображением дракона. династия Мин рухнула под ударами маньчжурских орд.
Многие города были разрушены до основания, опустошены целые районы.
Несметное количество отрубленных голов служило жутким украшением дороги
завоевателей. Чужеземцы глумились даже над мертвыми!. Они разрывали могилы
тех, кто при жизни не покорился им, обезглавливали и сжигали их цела.
Мужчин, чтобы унизить побежденных, под страхом смертной казни заставляли, по
маньчжурскому обычаю, носить косу и брить часть головы. В деревнях новые
власти установили жесткий закон круговой поруки -- баоцзя. Доносы,
преследования, пытки, казни стали таким же обычным атрибутом сельской жизни,
как поклонение культу предков.
Особенно настороженно маньчжуры относились к монастырям, считая их
очагами смут и беспорядков. Храмы, которые На протяжении веков были не
только религиозными, но и куль турными центрами Китая, хирели.
Пришел в запустение и Шаолинский монастырь. Не было здесь больше
торжественных обедов с неповторимыми, разносившимися далеко вокруг ароматами
китайской кухни. Перестали наезжать поэты, читавшие свои стихи перед толпой
восторженных почитателей. В монастырских стенах не звучали уже мелодичные
трели любимой в народе бамбуковой дудочки юэ,
Не стало слышно нежных и мягких звуков лютни, мерных раскатистых ударов
в каменный гонг. Окрестности не наполня-лись более веселым гомоном
многолюдных ярмарок. И даже бедные странники не могли найти здесь приюта,
как это бывало раньше. Маньчжуры строжайше запрещали всякие сборища, они
убивали каждого, кто казался им подозрительным. Китай медленно увядал под
игом маньчжурской династии Цин [2].
Но, завоевав китайский императорский трон, маньчжуры не могли
праздновать победу. Господство чужестранцев с первых же дней вызвало
возмущение в стране. Маньчжурская конница, продвигаясь к реке Хуанхэ,
встретила упорное со противление войск, возглавляемых народным героем Ши
Кэфа.
Три принца свергнутой Минской династии начали борьбу sHa юго-востоке и
юго-западе. Эту борьбу продолжили повстан-йреские отряды Ли Динго. Вспыхнуло
восстание "трех вассалов-князей" на юге. Они сохраняли еще значительную
самостоя-ввльность, и маньчжуры решили покончить с опасным для власти
положением. Был отдан приказ о ликвидации войск князей, но те отказались
подчиниться.
[1] В китайском календаре годы обозначаются именем одного из
двенадцати существ -- крысы, буйвола, тигра, зайца, дракона, змеи, Г лошади,
козы, обезьяны, петуха, собаки и свиньи. В данном случае s имеется в виду
1644 год.
[2] Цинская династия господствовала в Китае до 1912 года.
Среди крестьян, в монастырях начали появляться тайные организации --
"Общество старших братьев", "Белая лилия", "Общество Неба и Земли"... Они
пользовались большим уважением в народе, потому что провозгласили лозунг "Да
возвысится великая Минская династия и да падет Цинский дом! ".
Сто восемь послушников Шаолинского монастыря вели добропорядочный образ
жизни, довольствуясь молениями, скромными трапезами, и редко покидали
кумирню. Но впечатление покорности и непричастности к мирским делам, которое
создавало тихое, размеренное существование обитателей святилища, было
обманчивым. В монастырских стенах вынашивались планы борьбы против
чужеземцев в южных районах. Монахи создали тайное общество и в соответствии
с древней китайской концепцией трех основных сил в мире -- Неба, Земли и
Человека -- назвали его "Триадой". ... В молельне было тесно и душно. Монахи
сидели на полу плотно сомкнутыми рядами. Нескольким послушникам не хватило
места, и они устроились на потрескавшихся каменных ступенях у входа.
На алтаре стояли небольшая бронзовая статуэтка Конфуция [1],
курительница и две свечи. На стене висела икона бога бо гатства, войны и
литературы Гуань Юя. Он восседал на троне в головном уборе императора, со
сложенными на груди руками. От уголков губ божества свисали длинные, жидкие
усы. Вокруг Гуань Юя стояла свита: чиновник, воин с алебардой, двое юношей с
одинаковыми лицами. Один из юношей держал в руках серебряный слиток, другой
-- меч и книгу. По обеим сторонам от иконы висели две красные дощечки с
позолоченным!: иероглифами -- ритуальная молитва "Триады" и антиманьчжурские
стихи. На желтых хоругвях, укрепленных по углам, черными иероглифами был
начертан лозунг: "Долой Цин, возвратим Мин! " Перед алтарем стояли
курителышцы побольше с зажженными благовонными палочками. Палочки медленно
тлели, наполняя помещение приторным запахом фимиама. Кругом горело много
свечей. Красноватые мерцающие блики танцевали на бледных, землистых лицах
монахов.
-- Братья! -- обратился к присутствующим настоятель монастыря, высохший
старик с морщинистым лицом, реденькой бородкой и птичьей шеей. -- Варвары
Цин узурпировали наше отечество. Разве можно унять в груди чувство ненависти
к чужеземцам? Они топчут наши посевы, оскорбляют наши кумир-га!, измываются
над нашими сородичами. Долг каждого китайца -- бороться против ненавистных
маньчжуров. Но Небо и Земля не рождают одинаковых людей. Есть люди добрые и
чест-даю -- они рождаются по предопределению доброй судьбы. Злодеи же -- по
велению злого рока. Дух чистоты и разума властвовал всегда в нашем храме. Но
тонкая, как шелковинка, струйка зла и коварства просочилась под наши своды.
Червь алчности выел душу одного из нас. Он предал братьев, с кото-рнми делил
рис и воду в течение многих лет.
[1] Древнекитайский философ (551 -- 479 гг. до н. э. ),
положивший начало конфуцианству -- одной из религий, И поныне существующей в
Китае.
Ропот возмущения пробежал по рядам сидящих. Старик поднял костлявую
руку, и в молельне наступила тишина.
-- До нынешнего дня ему удавалось скрывать свое гнусное предательство.
Но если земля зыбка -- она раскалывается. Кто поднялся на цыпочки -- не
может долго стоять. Кто обманул -- не сможет вечно скрывать свой обман.
Сегодня я получил известие от нашего брата, который проник в стан в pa-fa.
Он сообщил, что сюда идут маньчжуры, "чтобы не оставить в живых никого из
нас. Он сообщил также имя предателя...
Настоятель умолк, медленно обводя послушников взглядом выцветших глаз.
Он взял грех на душу -- солгал. Не было ни одного лазутчика. Но весть о том,
что маньчжуры собираются этой ночью вырезать всех обитателей Шаолинского
монастыря, к несчастью, была правдой. Ее принес внук старого Ли,
крестьянина-рыбака из соседней деревни, что частенько наведывался сюда со
своим товаром. Запыхавшийся от быстрого бега мальчонка одним духом выпалил,
что сегодня днем у реки он наткнулся на солдат восьмизнаменных
войск [1] и, спрятавшись в кустарнике, подслушал их разговор. Они
прикидывали, чем бы поживиться ночью в монастыре, когда "монахи-смутьяны
отправятся на небо".
Сомневаться не приходилось: маньчжурам сообщили о заговоре. Предателем
мог оказаться только кто-то из своих: посторонние не были посвящены в тайну
обитателей Шаолинского монастыря.
Внук рыбака -- настоятель это прекрасно понимал -- прибежал слишком
поздно. Маньчжуры наверняка уже двигаются к кумирне по единственной ведущей
сюда дороге. Пытаться покинуть монастырь бесполезно: с трех сторон его
окружают отвесные скалы. Оставалось только одно -- отправить нескольких
человек за помощью к "трем вассалам-князьям", а самим попробовать
продержаться до Их прихода.
Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников
и приказал им отправляться в путь. Оставшихся он велел собрать, чтобы
сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника...
[1] Маньчжурские войска делились на группы, различавшиеся по
Цвету знамен.
Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в
лица сидя-щих.
-- Братья! -- повторил он, и в его голосе зазвучали
торжественно-металлические нотки. -- Мне известно имя того, кто продал свою
душу ненавистным маньчжурам...
Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились взглядами в
лицо старика.
-- Он среди вас, братья! -- сорвавшимся голосом выкрикнул святой отец,
и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.
Взгляд настоятеля случайно задержался на открытых дверях молельни, и
молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило
места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам
монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.
-- Стойте! -- поднял руку святой отец. -- Он не уйдет далеко.
И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор
со скрученными за спиной руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил
снаружи верных людей.
Сидевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через
образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня
возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.
-- Правильно говорят люди, -- произнес он в наступившей тишине, -- з
теле предателя -- душа труса. Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать
лет назад на дороге -- грудного, полумертвого, -- что принесу крысу в святую
обитель. Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же
нам, что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ли посулили тебе
за наши головы? Говори же, А Цат!
Юноша стоял на коленях и смотрел перед собой, уставившись в одну точку.
Глаз из-под полуприкрытых век почти не было видно -- только две маленькие
щелочки. Губы плотно сжаты. Казалось, он не слышал слов настоятеля. В полной
тишине прошла минута, другая.
Вдруг А Цат очнулся. Он обвел глазами присутствующих, и лицо его
исказила гримаса ненависти.
-- Вы все умрете! -- закричал он. -- Все! Вам осталось жить на свете не
больше часа! Маньчжуры перебьют вас! И мне наплевать на вас! Слышишь,
старик? Наплевать! Вы не убьете меня! Совершенномудрый [1] не
простит вам убийства!
Его выкрики перешли в истерические рыдания, из груди вырвались хрипы, в
горле заклокотало. Потом А Цат затих. Снова глаза-щелочки. Плотно сжатые
губы.
[1] Одно из нарицательных имен Конфуция.
Несколько секунд никто не мог вымолвить слова -- все будто оцепенели.
-- Пусть заплатит за свою измену! -- раздался наконец крик.
Молельня наполнилась гулом возмущенных голосов.
-- Смерть предателю! Смерть!
-- Отрубить голову!
-- Четвертовать!
-- Повесить!
Настоятель безуспешно пытался утихомирить разъярен-ных послушников. С
большим трудом удалось ему восстановить тишину в молельне.
-- Опомнитесь, братья! -- негодующе воскликнул он, когда последние
выкрики стихли, -- Разве Совершенномудрый учил нас жестокости? Вспомните:
добрым я делаю добро и недобрым также делаю добро. Так воспитывается
добродетель. Не будем же, братья, нарушать завет Совершенномудрого. Нет! А
Цат недостоин смерти. Он останется жить. И это будет. высшей карой за его
измену. А сейчас помолимся Совершенно-мудрому и будем уповать на его
милосердие. Он не оставит нас, и помощь, за которой я отослал четверых
наших братьев, подоспеет вовремя. Да возвысится великая династия Мин и да
падет Цинский дом!
Через два дня к стенам Шаолинского монастыря, прячась за деревьями,
подошли четверо монахов, которых настоятель послал за подмогой. Они сумели
незаметно проскочить мимо маньчжуров, двигавшихся к монастырю, но риск
оказался напрасным. Монахи вернулись ни с чем: "вассалы-князья" отказались
прийти на помощь.
Послушники бесшумно проникли во двор через потайную дверь и в ужасе
остановились. Страшная картина открылась им: земля была усеяна телами
обитателей кумирни -- обезглавленными, со вспоротыми животами, отрубленными
конечностями. Не менее жуткое зрелище ожидало их в молельне, где лежали
изуродованные трупы настоятеля и еще нескольких монахов. В помещении стоял
невыносимый смрад.
Послушники быстро вышли оттуда и направились в глубь двора к келье,
которую покинули два дня назад. В этот момент от ограды до них донесся
слабый стон. Монахи насторожились. Стон повторился. Все четверо бросились к
стене. На земле, весь в крови, лежал один из их собратьев, чудом оставшийся
в живых.
Его перетащили в келью, отмыли от крови, перевязали. Часа через три
раненый пришел в себя и в нескольких словах поведал о событиях той ужасной
ночи. Никто не пытался выяснить подробности: увиденное говорило само за
себя. Один из четверых монахов, по имени Юн Си, -- он выглядел старше других
и считался вторым после настоятеля человеком в монастыре -- произнес:
-- Братья! Из-за подлого предательства нам нанесен тяжелый удар. Нас
было больше сотни, а осталось пятеро. Но голос Совершенно мудрого говорит
мне, что мы не должны оставлять начатое дело. Небо призывает нас вдохнуть
жизнь в умирающую "Триаду". Готовы ли вы к этому, братья?
-- Да! -- в один голос не громко, но твердо ответили монахи.
-- Готовы ли вы продолжить нашу священную борьбу против ненавистных
маньчжуров?
-- Да!
-- Готовы ли вы умереть за высшую справедливость?
-- Да!
-- Тогда слушайте меня, братья. Чистое и белое облако поднимается как
доброе предзнаменование. Прежний дом должен быть восстановлен на троне. Мы
поклянемся, что уничтожим Цинскую династию. Мы переправимся через великую
реку Хуанхэ и восстановим империю Мин! Мы клянемся в этом в год Дракона! И
пусть священный Дракон охраняет всегда и везде наше Великое братство!
Юн Си глубоко вздохнул и продолжал:
-- Слушайте меня, братья! У меня нет никаких способностей.
Единственное, что я имею, -- верность долгу. Я поддерживаю династию Мин и
готов уничтожить изменников, не зная страха. Моя судьба зависит от Неба.
Смотрите на мое честное сердце и слушайте мои слова. Солнце находится на
Небе, сердце принадлежит человеку. Сердце должно быть ярким и горячим, как
солнце. Горе тому, кто забудет эти слова! Союз Неба, Земли и Человека
возродится от крови наших погибших братьев. Мы были слишком доверчивы и
милосердны и поплатились за это. Отныне беспощадность -- главный закон
"Триады". Я призываю Желтого Дракона Цзяо -- самого беспощадного из всех
Драконов -- стать нашим покровителем! Да возвысится великая династия Мин и
да падет Цинский дом! Царь Небо, царица Земля и светлые духи наших предков,
будьте свидетелями моих слов!
Юн Си вытащил из-за пояса кинжал и поднес его ко рту:
-- Молчание -- вот второй закон "Триады". Пусть братья отрежут мне
язык, если я когда-нибудь нарушу закон молчания.
Он приоткрыл рот и острием кинжала резко провел по кончику языка. Губы
монаха окрасились в алый цвет, по подбородку пробежала тоненькая струйка
крови. Юн Си был страшен в этот момент -- бритоголовый, с раздувающимися
ноздрями, с кровью на лице. Он поднял кинжал правой рукой и сделал резкое
движение вниз. Лезвие, описав дугу, уперлось в сердце Юн Си.
-- Пусть мое сердце пронзит острый металл, если я когда-нибудь предам
Великое братство.
Он протянул кинжал к стоявшему рядом монаху:
-- Клянись, брат.
Но прежде чем тот приступил к ритуалу, из молельни до них донесся
глухой удар -- словно что-то тяжелое упало на каменный пол. Послушники
замерли. Юн Си взглядом приказал одному из монахов узнать, в чем дело. Тот
молча выскользнул из кельи и растворился в темноте. Появился он так же
бесшумно, как и исчез.
-- А Дат, -- шепотом произнес послушник.
-- Что он там делает?
-- Что-то ищет у алтаря.
Юн Си презрительно усмехнулся:
-- Он ищет богатства братьев, которых предал. Значит, маньчжуры ушли. У
нас действительно есть кое-что. Но А Дат ничего не найдет: место, где
спрятаны сокровища, было известно только святому отцу и мне. А золото еще
сослужит нам хорошую службу.
Глаза Юн Си сверкнули недобрым пламенем.
-- Совершенномудрый отдает предателя нам в руки. Тем лучше!
Монахи схватились за кинжалы.
-- Подождите, -- остановил их Юн Си. -- А Цат достоин немедленной
смерти. Но если мы вонзим в него свои кинжалы -- чем мы будем отличаться от
обыкновенных убийц? Совершенномудрый учил: кто не соблюдает ритуала --
безнравственный человек. Благодаря ритуалу Небо и Земля приходят в согласие.
Солнце и Луна ярко светят, а Четыре Времени Года следуют одно за другим.
Ритуал должен соблюдаться во всем: в исполнении воли Неба, в почитании
Предков, в уважении к Правителю-наставнику, в вознаграждении и наказании.
Слушайте, что нужно делать...
Когда Юн Си кончил говорить, послушники тихо направились к молельне.
А Цат продолжал свои бесплодные поиски. Он медленно ощупывал пол у
алтаря в надежде, что одна из каменных плит покачнется, и перед ним
откроется тайник.
Расправившись с обитателями Шаолинского монастыря, маньчжуры целые
сутки ждали отряд, который должны были Привести на помощь своим собратьям
четверо послушников. К вечеру следующего дня они ушли, а А Цату велели
дождаться "смутьянов" и выведать, в каком районе скрываются "вассалы-князья"
со своими людьми. А Цат долго бродил вокруг монастыря, не решаясь войти
внутрь: ему казалось, что там его поджидает призрак зарубленного
настоятеля [1]. Но ему очень хотелось найти золото, о существовании
которого он узнал из случайно подслушанного разговора между святым отцом и
Юн Си. А Цат дождался наступления вечера и, пересилив страх, отправился в
молельню.
-- А Цат! -- послышался знакомый голос, -- Брат!
Услышав слово "брат", испугавшийся было А Цат успокоился. Конечно же,
четверо монахов ничего не могли знать о событиях той ночи. Жаль только, что
он не успел отыскать сокровища. Ну, ничего, он выведает у Юн Си, где они
спрятаны. А когда к ним добавится вознаграждение, обещанное маньчжурами, он
станет богатым человеком, очень богатым.
-- Я здесь, Юн Си, -- шепотом ответил А Цат и вышел из молельни.
-- Здравствуй, брат! -- приветствовал его Юн Си.
-- Здравствуйте, братья, -- ответил А Цат и грустным голосом добавил:
-- Ужасно видеть, что сделали проклятые маньчжуры со святым отцом и
остальными нашими братьями.
Юн Си стиснул зубы и отвернулся.
-- Да, -- медленно согласился он, -- нет предела нашей скорби. Но мы
рады видеть живым хотя бы тебя. Ты расскажешь нам о последних часах наших
дорогих братьев.
-- Увы, брат! Я не был с ними в те страшные минуты и не могу простить
себе этого. Лучше бы я умер вместе со всеми.
"Тебе недолго осталось ждать", -- без жалости подумал Юн Си.
-- После вашего ухода, -- продолжал А Цат, -- святой отец послал меня в
деревню выведать, много ли маньчжуров собирается напасть на монастырь и
когда они намерены выступить. Но я не застал их в деревне. Они ушли другой
дорогой. Когда я вернулся, все было кончено.
-- Разве в монастырь ведет еще какая-нибудь дорога? -- спросил Юн Си,
внимательно глядя на А Цата.
-- Нет, нет, -- поспешно возразил А Цат, -- они покинули деревню с
северной стороны и лесом подошли к тому месту, где дорога начинает
подниматься в горы.
-- Не впадай в уныние, брат, -- Юн Си положил руку на плечо изменника.
-- "Триада" не умерла. Мы возродили ее и продолжим борьбу. Готов ли ты идти
с нами? Не устрашила ли тебя смерть наших дорогих братьев?
-- Я готов, -- ответил А Цат, -- мы отомстим за них!
-- Тогда не будем терять драгоценное время. Пойдем в мою келью. Примем
клятву верности и покинем это ужасное место. Поруганные тела наших братьев
взывают к отмщению!
Монахи- возвратились в келью Юн Си. Как было условле-но ранее, своего
раненого товарища они перенесли в соседнее помещение, чтобы А Цат пока не
видел его. Сначала ритуал клятвы совершили спутники Юн Си.
-- Теперь твоя очередь, брат. -- Юн Си повернулся к А Цату.
Тот кивнул головой. Было видно, как он сильно волнуется.
Дрожь, которая начала охватывать А Цата при первых же словах клятвы
монахов, била его все больше.
Двое послушников вышли из кельи.
Юн Сп поднес кинжал к губам А Цата. Заплетающимся языком тот произнес
нужные слова. Затем лезвие уперлось ему в грудь..
-- Пусть сердце мое пронзит... -- начал А Цат и осекся.
Глаза его расширились. В келью внесли Лу Чжэна, которого А Цат видел
лежащим у стены и считал мертвым. -- Да! Пусть твое подлое сердце пронзит
острый металл! -- Вскричал Юн Си и вонзил кинжал в грудь предателя.
А Цат конвульсивно дернул руками, прижав их к сердцу, сделал несколько
нетвердых шагов по направлению к двери. Юн Си и остальные монахи молча
наблюдали за ним. А Цат покачнулся и рухнул на пол.
-- Святой отец был слишком добр, -- глухо произнес Юн Си, с ненавистью
глядя на бездыханное тело. Он чтил заветы Совершенномудрого. Но ведь
Совершенномудрый не знал, что среди людей будут жить ублюдки с душою крысы.
Он немного помолчал и обратился к присутствующим:
-- Братья! Я призываю вас принять клятву крови в знак верности друг
другу и нашему священному союзу Неба, Земли и Человека.
Юн Си кинжалом сделал надрез на левой стороне груди, под сердцем. Под
капающую из раны кровь он подставил фарфоровую пиалу, затем протянул ее
собратьям. Те последовали его примеру. Когда капли крови последнего из
монахов упали в сосуд, Юн Си взял его и отпил маленький глоток. Остальные
Сделали то же самое.
Ритуал был окончен.
-- Отныне мы должны хранить в великой тайне все, что Связано с нашим
Священным братством, -- произнес Юн Си. -- Я запрещаю без надобности
произносить слово "Триада". Прежде Чем это слово сорвется с наших уст, они
должны быть омыты ароматным чаем. Пусть каждый выберет себе новое имя.
-- Брат, -- тихо сказал Лу Чжэн, -- ты достоин заменить святого отца.
Мы вверяем тебе наши судьбы и бразды правления нашим Великим братством.
Юн Си с достоинством поклонился.
-- Спасибо, брат.
-- Мы просили Желтого Дракона Цзяо быть покровителем "Триады", --
продолжал Лу Чжэн, -- так пусть же глава нашего священного союза отныне
именуется Желтым Драконом. Пусть он олицетворяет собой беспощадность
"Триады" по отношению к ненавистным маньчжурам.
Он повернулся к остальным послушникам.
-- Согласны ли вы со мной, братья? Те молча наклонили головы.
-- Спасибо вам, братья, -- повторил Юн Си и снова поклонился. -- Лу
Чжэн, в нашей святой обители ты оберегал алтарь и хранил наши священные
реликвии. Так пусть же отныне ты будешь Хранителем Алтаря. Ты будешь вершить
ритуалы нашего священного союза.
Яо Лян, -- повернулся Юн Си к монаху, который молча стоял в углу и
обмахивался бумажным веером, -- всем известно твое умение красиво говорить и
в то же время скрывать свои мысли. Ты всегда держишь веер так,. что за ним
не видно выражения твоего лица. Ты умеешь объяснять заветы
Совер-шенномудрого и толковать изречения наших предков. Так будь же
хранителем чистых помыслов нашего священного союза, оберегай наше Великое
братство от безнравственности, заблуждений и смуты. И пусть твое имя отныне
будет Белый Бумажный Веер.
Яо Лян поклонился.
-- Ты, Ван Цзэфу, -- продолжал Юн Си, обращаясь к рослому послушнику,
который был на голову выше своих собратьев, -- будешь карающим мечом
"Триады". Возьми в рукйх-меч и жезл, и пусть трепещет перед тобой каждый,
кто изменит нашему священному союзу Неба, Земли и Человека. Красный Жезл --
так мы будем называть тебя, брат.
-- Ты можешь быть спокоен, Желтый Дракон, -- с поклоном ответил Ван
Цзэфу, -- каждого отступника неминуемо постигнет участь А Цата.
-- И наконец; ты, Дэн Юань, -- Юн Си положил руку на плечо самому
молодому из монахов. -- Никто не может сравниться с тобой в быстроте. Никто
не может проскользнуть так же ловко и бесшумно под носом у врагов, как ты.